– Юрий Михайлович, как вы относитесь к объединению Русских православных Церквей: Зарубежной и РПЦ? Что это может дать нашему обществу и русской эмиграции?
– В понятие «русская эмиграция» я вкладываю политико-культурный смысл. Была первая эмиграция; была вторая – это те, кого военная волна унесла на Запад, и они совершенно правильно решили не возвращаться в лапы сталинского ГУЛАГа, кому удалось спастись от преступной со стороны европейцев депортации в Советский Союз. Была даже эмиграция третья, правда, в основном правозащитно-еврейская… Сейчас – после обрушения советской империи – «русской эмиграции» больше нет, точнее говорить о русском зарубежье, включающем в себя потомков тех эмиграций, адаптировавшихся в западном мире. Те из них, кто сохранил либо на «генном уровне», либо в житейско-культурном плане русскость, кто остается в лоне православной церкви, я думаю, могут не опасаться и смело идти на сближение с РПЦ. Но и наша Церковь должна в ответ проявить и деликатность, и бескорыстие.
Объединение сделает каждую из Церквей опытней и духом богаче, будет способствовать мировой консолидации православия, особенно необходимой ввиду вызовов ХХI века с его неуклонно приближающимися геополитическими, экологическими, моральными и духовными катастрофами. Никакую рознь, отъединенность мы, русские, ежели хотим сохраниться, не можем себе позволить…
Удивительно, что этого не понимают многие закосневшие в чужбинной гордыне русские, а поняли – те, кто других кровей. Вы, очевидно, знаете, что горячим сторонником объединения, является один из самых влиятельных иерархов-зарубежников владыка Марк. Когда я жил в Мюнхене, ходил в его приход, исповедовался там, причащался. Тогда владыка Марк был непримирим к РПЦ, и я почему-то думал, что такая «немецкая упертость» в нем навсегда. Но как раз он понял крайнюю необходимость объединения. А многие просвещенные парижане-евлогианцы этого почему-то боятся чуть ли не как какой-то необратимой церковной катастрофы. Инертность мышления и, повторяю, непонимание того, с чем вскоре столкнется православный и – шире – христианский мир в целом.
– Но все же есть в эмигрантской культуре нечто, утраченное здесь?
– Пожалуй, в вашем вопросе следует изменить форму времени: настоящее на прошедшее. Ушедшие после революции на Запад философы, деятели культуры, военные – ведь русская эмиграция была многомиллионной – и впрямь «унесли с собой Россию». Русская цивилизация рухнула в 1917-ом, но ее мощные «фрагменты» оказались рассеянными по миру. И русское, отнюдь не мифическое благородство, и жертвенность, и не опоганенный советизмом язык, и скромность, и бескорыстие, нестяжательство убереглись многими и многими и вдали от родной земли. Большое видится на расстоянье – и именно на чужбине многие и многие русские только и осознали, что такое «Россия, которую мы потеряли». Не надо, конечно, идеализировать тогдашнюю эмиграцию, как это делали здесь некоторые в 90-е годы прошлого века. Достаточно почитать изданную сейчас переписку Шмелева и Ильина или письма к Шмелеву Константина Бальмонта, чтобы понять, какая непростая была там у эмигрантов жизнь. Непростая не только материально, но и морально. Ведь бездны и болезни России они тоже унесли с собою. И все же это был несравненно драматичный и яркий культурный мир.
Но все это в прошлом. И сейчас церковное слияние диаспоры с метрополией пойдет на пользу и той, и другой. Первая принесет второй порядочность, благородство и навыки повседневной социальной культуры. После всех катаклизмов прошлого века русский человек устал. И устал здесь больше, чем за границей. Приходская жизнь – главная ценность его и здесь, и там. И соединение Церквей ее только, повторяю, обогатит.
– А немалые наработки русских мыслителей, высланных большевиками на Запад, они еще пригодятся?
– Я вас, кажется, понимаю: ведь так хочется верить, что где-то там, далеко от дробильной большевистской машины наши философы придумали замечательные рецепты возрождения Родины…
И впрямь, о будущих «моделях» России они мыслили буквально с первых ней, как оказались на Западе. Достаточно вспомнить «Духовные основы общества» С. Франка или «Наши задачи» И. Ильина. Ну и, конечно, многих других. Но жизнь с тех пор ушла далеко. Мыслилось, что Россию спасет харизматик с единомышленниками. Никто не понимал, что коммунисты и войны уничтожили всех харизматиков. Да и конкретная политическая практика всегда циничнее любых идеалистических построений. После коммунизма Россию ожидал, оказалось, не взлет, а новый виток моральной и физической деградации, скатывание чуть ли не в «протекторатную» зависимость от более сильных цивилизаций. Грабеж, мародерство, сокращение рождаемости, в общем, новая катастрофа…
Но многие и многие наработки и соображения русских философов актуальны и по сегодня. Ну, наугад, хотя бы вот эти слова Бердяева: «В целостном акте хочет русская душа сохранить целостное тождество субъекта и объекта. На почве дифференцированной культуры Россия может быть лишь второстепенной, малокультурной и малоспособной страной. Всякий творческий свой порыв привыкла русская душа соподчинять чему-то жизненно существенному – то религиозной, то моральной, то общественной правде».
Сегодня это утрачивается, и так деградирует отечественная культура. Те, кто корыстен и мало одарен, стремятся поскорей освободить ее от «бациллы учительства». И таким образом тянут ее в ту выгребную яму, в которую во всем мире вырождается искусство коммерческой технотронной цивилизации.
Русская философия, наряду с нашей классической литературой, вплоть до Ахматовой, Мандельштама, а в наши дни Солженицына – лучшая прививка от таких вот «постмодернистских» разглагольствований.
Продолжение следует