Ирина Бринер, 1938, Швейцария
Рассказывая о золоте и бриллиантах, нельзя не вспомнить об известнейшем дизайнере по ювелирным изделиям Ирине Бриннер, судьба которой очень тесно переплетена с историей Владивостока. Ниже мы приводим отрывки из статьи Вадима Ярмолинеца “Надежда и жизнь” (копия хранится в музее им. Арсеньева).
Родилась во Владивостоке. Дед Юлий Бриннер родился в Швейцарии. В 14 лет он попал в Японию, воспитывался неким англичанином и стал, в конечном итоге, владельцем торговой пароходной фирмы с филиалами на всем Дальнем Востоке. Отец Ирины – Феликс унаследовал от своего отца швейцарское подданство и оно перешло к его дочери. Родители Ирины поженились в Петрограде, откуда перебрались во Владивосток от большевистской революции и голода. Дальний Восток казался спасительным прибежищем, куда большевистской смуте не докатиться. Мать Ирины, врач по профессии, была прекрасной пианисткой. В доме собирались известные музыканты, певцы. В те незабываемые вечера Ирина приобщалась к музыке, которая в дальнейшем сыграла неожиданную роль в ее судьбе.
В 1924 году сестра матери Мария Бриннер, уехала в Харбин. Семья Ирины несколько раз навещала их и… снова возвращалась в Россию, окончательно к тому времени ставшую советской. Последняя поездка состоялась в 1929 году, и снова Бриннеры вернулись. Ирина рассказывает, что их друзья смотрели на них как на безумцев. Быть всей семьей за границей, в одном из крупнейших центров русской эмиграции и вернуться обратно!?
Между тем, все вокруг менялось на глазах. К 1931 году компания Бриннера оставалась последним крупным частным предприятием в России. В “новой” жизни ему не было места, его дни были сочтены. Впрочем, как и дни его владельца. Ирина вспоминает, как возвращаясь вечерами из театра, родители с тревогой высматривали, не стоит ли у ворот их дома “воронок”. На случай был приготовлен и мешочек со всем необходимым.
И все же Бриннерам удалось выехать из страны. Бежать, при обстоятельствах, достойных лучшего из детективов. Когда стало ясно, что фирма закрывается и от ее причалов отходит последний английский пароход, Феликс Бриннер договорился с капитаном, что тот заберет их с собой. Нетрудно догадаться, что ГПУ, предвидя попытку бегства владельца фирмы, будет досматривать пароход с особой тщательностью. Поэтому Бриннеры должны были оплыть в открытое море на лодке и там уже быть подобраны. По случаю была придумана история про покупку козы на одном из маленьких прибрежных островков.
Отчаянное это было путешествие, и единственное, что его оправдывало – темная тень ГУЛАГа, нависшая над беглецами. Ирина вспоминает: туман в тот день стоял такой, что на расстоянии вытянутой руки все исчезало из виду. Океан был неспокоен и она впервые испытала доселе неведомую ей морскую болезнь. Пароход появился через шесть часов после условленного времени. Предположение оказалось верным – ГПУ искало “последнего советского капиталиста” в самых немыслимых закоулках судна, что и задержало его выход из порта.
Так Бриннеры попали в Китай, где уже были открыты филиалы отцовских фирм, где можно было продолжать работать, где собирался в то время цвет русской эмиграции.
– Хоть я и была ребенком – вспоминает Ирина, – но мне очень, очень не хватало России. Я тосковала по родине и однажды мама отвела меня к зданию советского представительства и сказала, что если я еще один только раз заведу разговор о желании вернуться, она отдаст меня работникам представительства и пусть они увозят меня в Россию одну.
Ирина смеется и говорит, что с годами ностальгическое чувство покинуло ее. Окончательно, когда она побывала в Союзе уже в шестидесятых годах. “Я встречалась со многими замечательными людьми, но грубость официальных лиц была просто возмутительной”.
В 1936 году родители отправили Ирину в Лозанну, где она начала занятия живописью и скульптурой в Школе изящных искусств и ремесел. В 1939-м, когда началась Вторая мировая война, она вынуждена была вернуться в Маньчжурию. В 1941 году ее отец был назначен на пост швейцарского консула и представлял англо-американские интересы на Дальнем Востоке.
“Постоянно вести переговоры с японскими властями, оккупировавшими Маньчжурию, было, ох, каким нелегким делом, – улыбка сходит с лица моей собеседницы, она качает головой. – В 42-м, сразу после эвакуации английского и американских консульств, отец скончался от сердечного приступа”.
В 1946 году, когда и Китай стал на путь строительства “светлого будущего”, Ирина с матерью перебралась в США. Полет на самолете, отправившемся в первый послевоенный рейс на столь дальнее расстояние, был испытанием не для слабонервных. Уже вскоре после вылета встал вопрос: дотянет ли самолет не то, что до США, но до ближайшего аэродрома. На Гавайских островах Бриннеры решили ждать более надежного средства сообщения.
В Сан-Франциско Ирина начала заниматься у скульпторов Майкла фон Маера и Ральфа Стакпола, а зарабатывала преподаванием живописи и скульптуры в частных школах.
Поиск относительно стабильного заработка заставил Ирину переквалифицироваться на ювелира. Имея редкий дар угадывать характерные черты людей, она легко могла зарабатывать созданием портретов местных знаменитостей. Можно предположить, что ее брат, преуспевающий голливудский актер Юл Бриннер, мог ей в этом поспособствовать. Однако ее не привлекала должность придворного художника, она не желала потакать капризам богатых заказчиков. Переход к ювелирному дизайну был выходом из положения и, что немаловажно, далеким от компромисса. И здесь она пошла по собственному, совершенно оригинальному пути. В ювелирном дизайне и ваянии крупных форм было много общего. Равно как скульптура соотносится с окружающим пространством, так и ювелирное изделие должно соотносится с человеческим телом.
Она рассказывает, как пришла со своими первыми брошью и запонками в известный в Сан-Франциско салон-магазин Каспера. По ее мнению, брошь была весьма далека от совершенства, но запонки удались на славу. Можно только представить волнение девушки, когда менеджер салона многоопытный Боб Райт, видевший-перевидевший на своем веку ювелирных красот, рассматривал ее работу. Наконец, был вынесен приговор и он попросил принести еще что-нибудь. У Ирины в запасе не было больше ничего, но через неделю она обещала прийти с новыми изделиями.
Независимость покупалась дорогой ценой. С учетом того, что она получала за каждый предмет по 6-7 долларов, для того, чтобы свести концы с концами, работать приходилось по 14-16 часов в день. Мать помогала ей, шлифуя броши, кольца, запонки. В эти нелегкие для них времена музыка оставалась испытанным средством отдохнуть и расслабится.
В 1953 году Юл пригласил сестру в Беверли-Хиллс и здесь, среди шикарной публики, она лучше поняла запросы высшего света. В частности, тогда она и решила перейти с серебра, с которым работала, на золото.
К концу пятидесятых Ирина становится признанным мастером своего дела. Она перебирается в Нью-Йорк, открывает здесь собственный салон-магазин, становится участницей международных выставок в Лондоне, Брюсселе, Нью-Йорке. Она привлекает внимание необычной техникой, используя для нее так называемую водную сварку, а также приверженностью к нетрадиционным, авангардистским формам.
В 1972 году из опасений, связанных с растущей преступностью в городе Большого Яблока, Ирина с матерью перебрались в Женеву. Да, здесь, конечно, жизнь была спокойнее, но ей не хватало нью-йоркской насыщенности, концертов, выставок, былого общения. Кроме того, консервативная швейцарская публика весьма настороженно отнеслась к работам Ирины. Помог случай.
Она всегда увлекалась искусством икебаны и в 1977 году приняла участие в ежегодной выставке икебаны в Женеве. Здесь среди 70 букетов была помещена и ее небольшая выставка ювелирных изделий. После этого произошло нечто вроде чуда. Ее пригласили устроить персональную ретроспективную выставку в престижном Женевском музее эмали и часов, которая и стала ее официальным признанием.
Сейчас эта удивительная женщина живет в Нью-Йорке, причем последние 10 лет она признана не только как ювелир, но и как профессиональная оперная певица. Но это уже совсем другая история.
По материалам Вадима Ярмолинеца
“Новое русское слово”, 4-5 мая 1991 г., Сан-Франциско