Окончание.
Начало в №05(262)
– Что еще актуально в наследии отечественных мыслителей?
– Мир секуляризируется. И наши посткоммунистические власти предержащие, боясь, видимо, прослыть в зарубежных либеральных кругах наследниками русских царей, все чаще аттестуют себя как «политических менеджеров». Политические возглавители Запада, в общем, такие менеджеры и есть. А по сути – временщики, вбухавшие несметные деньги в рекламно-избирательную кампанию. Что может быть аморальней и гаже: таким вот образом буквально себя навязывать обществу?
У нас, русских, другое сознание. И другому учили русские мыслители, задумывавшиеся о природе власти. Для русского сознания она суть заповеданное служение. И этого не надо стесняться. И русские мыслители бились на трудноразрешимой задачей: как посткоммунистической России избежать разом и тирании, и чреватого ее распадом нового «февралистско»-либерального бардака. Все сходились на мысли, что возрождение придет через усиление социальной дисциплины, а не ее анархическое разложение, при котором гешефтники всех мастей только нагреют руки.
– Вы намекаете на особый «третий путь», никем, однако, так ясно и не определенный?
– Ошибаетесь. С большей или меньшей долей отчетливости он сформулирован многими: от Франка, повторяю, до Солженицына. Но формулировка – одно, а реальное вступление на него, реальные механизмы такого вступления – другое. Ведь это путь, не сулящий человеку безбрежных гедонистических удовольствий. Это путь разумного самостеснения, самоограничения – и в частной жизни, и в политической. Человек же в массе своей – существо падшее, алчное и довольно злое. Вот почему теперь, когда хищная, затратная, «гуманистическая» цивилизация подходит к своему финишу, так вновь актуализируется Евангелие. Моральная и религиозная мобилизация – единственное, что можно будет противопоставить череде катаклизмов ХХI века.
– Когда вам лучше всего писалось? Зависит ли вдохновение от житейских и политических обстоятельств?
– При советской власти я задыхался от лжи, от марксистко-ленинской идеологической дребедени, от разлитого в воздухе идейного лицемерия. Я был раскаленный противник не просто советской власти, но самого диамата…
В первый год эмиграции я как-то спросил у замечательного поэта, а еще и зам-
редактора антикоммунистического журнала «Континент»: «Какова, собственно, основная стратегическая задача у эмиграции?» – «Как какая? – отвечала она. – Вернуть Россию в ее естественные границы, границы Московского Царства». Я, помню, тогда расхохотался, но постепенно среди эмигрантов «третьей волны» стал чувствовать себя неуютно. Слава Богу, вдали от Родины я пробыл всего восемь лет и вернулся домой, как только меня стали тут широко печатать.
Но самыми неуютными для меня были годы девяностые. Я, как и многие, впервые узнал, что значит жить в стране зависимой, не способной к самостоятельной внешней политике. А внутри, повторюсь, рушились надежды на моральное воскресение Родины. В провинции учителя падали в голодные обмороки, месяцами не получая даже нищенскую свою зарплату, а в столице жирели прохиндеи и обслуживавшая их тусовка.
А вот зависит ли вдохновение от внешних причин – вопрос разом и деликатный, и интересный, потому как природа вдохновения (и это говорю я, имеющий сорокалетний опыт стихослагательства) загадочна. Не было, конечно, поэта, который не пытался б об этом думать. Бродский в нобелевской речи характеризовал вдохновение как колоссальное убыстрение работы сознания. Это правда. Но от чего оно происходит? Где его импульс? Это все-таки сверхъестественно, когда полгода двух слов связать не можешь, как писал Пушкин, насильно вырываешь «у музы дремлющей несвязные слова», и вдруг – идут строки, образы, только успевай записывать. Есть ощущение, что это свыше. Вот почему поэт, если он не полный версификатор, не может быть, по-моему, атеистом…
А вообще мне, моему поколению грех роптать: мы не пережили долгих физических страданий, связанных с войной или лагерем, и в этом плане прожили довольно-таки благополучную жизнь.
– В ваших стихах очень историчен сам фон, сам пейзаж. Каждая деталь может оказаться вдруг отсылкой к истории…
– Недавно я прочитал замечательные слова Василия Розанова: «Поэзия есть хранитель политики, хочется преувеличить и добавить – ангел-хранитель». А я бы хотел добавить, что поэзия еще и хранитель истории. И далее Рознов продолжает: «Кто воспел русскую осень – уж, будьте уверены, есть в то же время и глубоко чувствующий гражданин, способный к подвигу, к долгу, к терпению и страданию за родину».
Действительно, я всю жизнь бьюсь над загадкой несчастной нашей истории, почему рухнуло русское царство, кто первоисточник вины: монарх? Народ? Интеллигенция? Инородцы? Ничего уже не поправить. Но помните, как метко говорил Достоевский: «Дайте русским мальчикам карту звездного неба, они на утро вернут ее исправленною». Во мне, видно, и в 59 сидит такой «русский мальчик». Но ведь настоящая поэзия и не может без такой сверхзадачи, без, как вы выразились, «отсылки» к чему-то главному, что стоит за текстом. Это и только это придает ей лирическую и культурную глубину, без которой она всего лишь более-менее удачная словесная вязь.
– Раньше поэты были пророками. Пушкин чувствовал себя государственным деятелем. Сейчас стесняются пафоса.
– А пафоса и не надо, гремучего, декларативного пафоса. Но глубинный, интимный пафос решения сверхзадачи необходим. Я, к примеру, ощущаю себя государственным человеком. Но я знаю, что есть поэты, совершенно от этого далекие, для которых главное – это игра воображения, реализация собственных культурно-эстетических задач. Среди них тоже есть у меня друзья. Все зависит от натуры стихотворца. Кто-то очень метко заметил, что стиль – это человек. Но подспудный пафос творчества – это человек тоже.
Моя, смолоду, лирическая задача – это новизна в каноне. Все в стихотворении должно быть свежо, ново, но и канонично одновременно. Искусство русской иконы в этом смысле мой идеал.
– О чем должен прежде всего заботиться христианин-поэт: как спасти собственную душу или как спасти общество?
– Для меня это противоречие мнимое. Оно только споспешествует другому. Христианин не может не ощущать своей ответственности за судьбы мира, не может не держать руку на пульсе времени. Я сейчас говорю о христианине-мужчине. Долг женщины – это все-таки семья. Ей необязательно входить в общественно-социльную проблематику. А мужику – надо. Он же воин. Ему следует иметь точку отсчета и быть не просто гонимой щепкой в жизненно-историческом океане, а осмыслять свою жизнь и общее историческое течение целокупно.
Беседовал А. Кульба, 14.01.2013