Забытый февраль. 1917-й год в рассказах современников (3)

Династия кончена, и начинается столетняя смута
Б.В. Никольский, юрист

27 февраля (11 марта по н.с.) 1917 г. всеобщая забастовка в Питере переросла в вооруженное восстание. Сегодня, в посткоммунистической России, эта революция, принесшая освобождение от авторитарной власти, забыта и не актуальна. Значительная часть народа или не помнит о Феврале 1917 г. совсем ничего, или верит еще в советские мифы, которые вбивались в головы нескольких поколений людей. Элиты сегодняшнего общества, которое называется республикой, скорее враждебны, чем доброжелательны к лозунгам свободы, равенства, справедливости, которые были начертаны на знаменах подлинно народной Февральской революции! У нас в стране натужно придумываются государственные праздники, но нет праздников, посвященных Февральской революции, Дню республики, которая впервые была провозглашена в России в марте 1917 г.

Монархия пала в 3 дня

Познания большей части населения (в том числе и образованной) не простираются дальше того, что в Петрограде были перебои с хлебом, из-за чего произошла революция и было создано Временное правительство. К этому приплетается миф о том, что в октябре 1917 глава этого правительства Керенский бежал от большевиков, переодевшись в женское платье. Увы, это не карикатура, это реальное состояние общественного сознания. Именно так (или примерно так) представляют себе один из ключевых моментов истории России наши соотечественники.

Одна из причин незнания очевидна: коммунистический режим не мог допустить добросовестного изучения событий между Февралем и Октябрем, поскольку это приводило к однозначному выводу о незаконности власти большевиков.

Но вовсе не этот очевидный вывод является важнейшим, и не ради него стоит изучать события Февраля. Гораздо интереснее вопрос о причинах победы Февральской революции и о причинах ее поражения, о роли в этом структуры власти и оппозиции. Как получилось, что монархия, опиравшаяся на всеобщую преданность и, во всяком случае, на многовековую традицию, за несколько дней превратилась в пережиток прошлого, абсолютно утратила политическую актуальность? Почему ни один из тогдашних «политологов», включая профессионального революционера Ульянова, не ждал ничего подобного?

Как такое могло произойти?

А ведь ответ очевиден: это отсутствие у общества возможности влиять на власть. И связано это не только с существующим (или несуществующим) законодательством, но и с традиционной склонностью российской власти не считать себя связанной дарованными манифестами или конституциями и руководствоваться исключительно «высшими» соображениями (на поверку зачастую оказывающимися не столь высокими). Такая «свобода» власти реально приводит к тому, что в обществе фактически исчезает всякая поддержка власти, поскольку отсутствует взаимосвязь. Вся связь заключается в общей «жилплощади». Ограниченность возможностей Госдумы и неподконтрольность правительства – и в то же время ограниченность полномочий правительства (в этом видят одну из главных причин неудач Столыпинской реформы). Первое лицо уже не может единолично решать все вопросы, но может кардинально помешать вести последовательную политику (и при этом не несет никакой ответственности).

В этих условиях политика не может выражать интересы не то что большинства, но и сколько-нибудь значительной части населения. А это, естественно, вызывает стихийное недовольство. Ограничения на публичное выражение протеста приводят исключительно к радикализации оппозиции. Попытки поддержать или сконструировать проправительственные партии и движения (будь то Союз Михаила Архангела или Единая Россия) совершенно неэффективны и способны только породить вредные иллюзии (с таким же успехом можно в машине заменить лобовое стекло красивым пейзажем с хорошо заасфальтированной дорогой).

Другая сторона ограничений публичного протеста и отсутствия реальных возможностей влиять на власть – слабость общественных институтов и неразвитость гражданского сознания у большинства населения.

Февральская революция принесла России освобождение от авторитарной власти, изжившей саму себя, принесла политические свободы и надежду на новое будущее.

1917-й год в рассказах современников (3)

Начало в КД №257, ноябрь 2021

Василий Розанов написал в связи с Февральской революцией 1917 г.: «Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три». Эта метафора достаточно точно отражает головокружительную скоротечность падения старого порядка, от которого поспешили отречься все слои русского общества. Такое впечатление, что монархисты в России испарились даже в таких главных традиционных опорах самодержавия, как дворянство, армия и церковь.

«…Практически все дворянские собрания поддержали новую власть, – пишет историк российского дворянства начала ХХ века Е.П. Баринова. Собрание предводителей и депутатов дворянства Московской губернии уже 3 марта 1917 г. высказало убеждение в необходимости «всемерной поддержки работы Временного правительства» и призвало дворян содействовать последнему «всеми зависящими от них способами… в достижении поставленных им задач: водворение порядка и спокойствия в стране; доведение войны до победного конца, успешной подготовки условий, при которых русский народ свободно установит новый государственный строй России».

Позиция генералитета, почти поголовно поддержавшего отречение Николая II, хорошо известна. Ее замечательно иллюстрируют записи в дневнике туркестанского генерал-губернатора А.Н. Куропаткина (в недавнем прошлом военного министра) от 6 и 8 марта: «Войска перешли к новому порядку управления Россиею без нарушения присяги. Мне, старому служаке, хотя и глубоко сочувствующему новому строю жизни России, все же было бы непосильно изменить присяге, но, конечно, мое решение касалось бы только меня лично, войскам же и населению надлежало признать новое правительство даже и в том случае, если бы царская власть была бы свергнута насильственным путем. Ныне я могу со спокойною совестью работать на пользу родины, пока то будет соответствовать видам нового правительства… Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично генерал-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту. Но так плохо жилось всему русскому народу; до такой разрухи дошли правительственные слои, так стал непонятен и ненавистен государь, что взрыв стал неизбежен. Ликую потому, что без переворота являлась большая опасность, что мы были бы разбиты, и тогда страшная резня внутри страны стала бы неизбежна. Теперь только бы удалось восстановить всюду дисциплину в войсках, только бы политическая горячка не охватила войска действующей армии; победа, глубоко уверен в том, нам обеспечена». Подобные сцены происходили во всех губернских центрах».

Но если так воспринимали ситуацию «столпы монархии», что уж говорить о вечно оппозиционной русской интеллигенции. Это была ее революция, «светлая, как влюбленность» (З.Н. Гиппиус).

Интеллигентскую эйфорию хорошо передают воспоминания эсера В.М. Зензинова: «26 февраля, воскресенье. Солнечный зимний день. Яркое солнце, приятный легкий мороз, голубое небо и недавно выпавший мягкий снег создают праздничное настроение. Город [Петроград] с утра походит на разворошенный муравейник. Улицы – тротуары и мостовые – во власти толпы. Все куда-то спешат в разных направлениях, кучки людей останавливаются, наспех обмениваются новостями. Все возбуждены, взволнованы, но не напуганы. Чувствую у себя и у прохожих, что мы все переживаем одно и то же – и это нас соединяет. Это настроение я чувствовал в течение нескольких дней и не могу его определить иначе, как ощущение какого-то общего братства. Как будто пали обычные перегородки, отделявшие людей – положением, состоянием, культурой, люди объединились и рады помочь друг другу в большом и малом; быть может, то было ощущение общего риска, которое соединяло всех. Случайные встречные разговаривали друг с другом, как давнишние приятели – дружески, доброжелательно, готовые прийти друг другу на помощь, если это даже связано с риском для жизни, в чем, вероятно, в ту минуту никто не отдавал себе отчета. Это ощущение братства было очень острым и вполне определенным – и никогда позднее я его не переживал с такой силой, как в эти незабываемые моменты, дни. То было воистину ощущение общего народного праздника».

А вот схожие восторги умеренного либерала, философа Е.Н. Трубецкого: «Тяжелый камень спал с души; мы не только освободились, мы очистились, мы вымылись от грязи, прилипшей к России… Впечатления от Петрограда в эти дни – неописуемо… Все более и более усиливающийся мощный национальный подъем, захватывающий всех». Первый председатель Временного правительства Г.Е. Львов, по свидетельствам современников, «вперив взор в потолок… проникновенно шептал: «Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…» и был уверен, что «все само собою утрясется и образуется… Народ сам создаст своим мудрым чутьем справедливые и светлые формы жизни…».

Великое чудо мы чуем,
И чуда славнейшего ждем,
И, братски обнявшись, ликуем,
Под огненным стоя дождем.

Восторгом святого восстанья
Опять зажигается мир.
Обещан за пламя страданья
Народу торжественный пир.

Мечи перекованы будут,
Чтоб плугами землю браздить.
Все тигры свирепость забудут,
Копыта спеша отрастить. 

Собаки под кухонной лавкой
Сражаться не станут за кость,
И волки росистою травкой
Насытят голодную злость.

Все то, что мечталося детям
И сонмам задумчивых жен,
В веселии сердца мы встретим,
Участники лучших времен.

Федор Сологуб

Выдающийся интеллектуал П.Б. Струве не сомневался, что «теперь Россия пойдет вперед семимильными шагами». Писатель А.Н. Толстой тоном пророка возвещал в газете «Русские ведомости»: «…совершается нечто большее, чем свержение старого строя, большее, чем революция, – в этот день наступал новый век. И мы первые вошли в него. Это чувствовалось без слов, – слова в тот день казались пошлыми: наступал новый век последнего освобождения, совершенной свободы, когда не только земля и небо станут равны для всех, но сама душа человеческая выйдет наконец на волю из всех своих темных, затхлых застенков. В этот день, казалось, мы осуществим новые формы жизни. Мы не будем провозглашать равенства, свободы и любви, мы их достигнем».

В дружном оптимистическом интеллигентском хоре почти не слышны голоса скептиков. Но они были. Прежде всего, среди побежденных – крайне правых. Один из лидеров Союза русского народа юрист Б.В. Никольский в дневнике от 3 марта дал такой и сегодня поражающий своей точностью неутешительный прогноз будущего:

«Повернулась великая страница истории, но книга судеб еще не разогнулась и не захлопнулась. Во всяком случае, переворот совершился, династия кончена и начинается столетняя смута, – если не более чем столетняя. Ведь в лице нашей Империи умирает Восточно-римская империя… В порядок и спокойствие я не верю. Чем бы ни кончилась война, внутренние раздоры неизбежны. Не знаю, миновать ли нам и террора… Торжество крайних неизбежно, и неизбежно их падение. Какою-то ценою все это будет куплено!..»

Тогда же историк русского Средневековья С.Б. Веселовский в своем дневнике трезво предположил, что «после единения всех классов и сословий, приведших к перевороту и которым сопровождался переворот, неминуемо при нашем отсутствии государственного, национального и правового смысла начнется расслоение и затем жестокая борьба».

Тревога мучила в дни всенародного торжества и художника А.Н. Бенуа: «У меня противное чувство, что мы куда-то катимся с головокружительной быстротой! Всего неделю назад мы жили в самой что ни на есть «абсолютной монархии», а ныне мы чуть ли не в «федеративной республике»! Не то надо радоваться такой перемене, а не то – мы ударимся в какой-то хаос, из которого не выбраться… Происходит, шутка сказать, экзамен русскому народу! «Альтернатива колоссального размаха!» Или народ обнаружит свою пресловутую, на все лады прославленную мудрость, и тогда он не только сумеет уберечь свою культуру, но даст ей еще решительный толчок, или в нем возьмет верх начало разрушительное – «Грядущий Хам» (все те элементы в характерно русской жизни, которые меня всегда коробили) – и тогда сначала хаос, а там и возвращение в казарму, к Ивану Грозному, к Аракчееву… Именно предвидится экзамен русскому народу, этой тайне, которая вот тут, под боком, точнее, которая окутывает нас со всех сторон и частями которой мы сами состоим, однако которую мы распознать не в силах: ни я, ни все мы, интеллигенты, вместе взятые. Да и никто никогда не знал, что это такое – «народ», а лишь ощущал как некий символ, причем делались чудовищные ошибки и в ту, и в другую сторону… И вот эта-то тайна (даже оставаясь как бы инертной) явится теперь вершительницей не только наших узкорусских дел, но и судьбы всего мира! В такие дни, как те, которые мы сейчас переживаем, соблазн какого-то безотлагательного решения таких вопросов встает с неистовой силой; тайна мучительно приковывает к себе внимание. Лик русского народа то улыбается восхитительной улыбкой, то корчит такую пьяную и подлую рожу, что только и хочется в нее плюнуть и навеки забыть о таком ужасе!» (из дневника от 3 марта 1917 г.).