Если схватили меньшевика за горло, так душите. – А дальше что? – Прислушайтесь: если дышит, душите, пока не перестанет дышать
Из воспоминаний слушателя партийной школы во французском городке Лонжюмо о ленинских методах борьбы внутри фракции…
Как проходил II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов
25-27 октября (7-9 ноября) 1917 года, Смольный, Петроград
Накануне Октябрьской революции действовало 1429 Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. На съезде было представлено всего 402 Совета (т.е. 28%) из 1429 Советов России. По данным бюро всех фракций, к открытию съезда насчитывалось 649 делегатов, а после ухода правых социалистов и с прибытием новых делегатов осталось 625 человек, причем 90% составляли большевики и левые эсеры.
Крестьянские советы и все солдатские комитеты уровня армий отказались участвовать в деятельности съезда. Меньшевики и эсеры осудили выступление большевиков как «незаконный переворот».
25 октября старый состав ВЦИК также осудил большевиков, заявив, что ЦИК считает II Съезд несостоявшимся и рассматривает его как частное совещание делегатов-большевиков. Решения этого съезда, как незаконные, ЦИК объявляет необязательными для местных Советов и всех армейских комитетов. ЦИК призывает Советы и армейские организации сплотиться вокруг него для защиты революции.
ЦК меньшевистской партии осудил Октябрьское выступление, сказав, что это «захват власти большевиками путем военного заговора насилием над волей демократии и узурпацией прав народа».
Столь же резкой была и реакция эсеров. «Наш долг – разоблачить этих предателей рабочего класса. Наш долг – мобилизовать все силы и встать на защиту дела революции» (газета «Дело народа»).
Предпарламент в своем последнем обращении назвал новую власть «врагом народа и революции» и осудил арест большевиками в числе министров Временного правительства, также и министров-социалистов.
После избрания президиума съезда из большевиков и левых эсеров ряд умеренных социалистических партий в знак протеста против произошедшего восстания большевиков покинули съезд и бойкотировали его работу. Они перешли в Городскую думу Петрограда и образовали Комитет спасения родины и революции.
Все это не помешало II Съезду учредить и сформировать временное рабочее и крестьянское правительство – Совет народных комиссаров (Совнарком) во главе с В.И. Лениным, в состав которого из-за отказа левых эсеров вошли только большевики. А так как Совнарком образовывался до созыва Учредительного собрания, декларировалась подотчетность правительства Съезду Советов и его постоянному органу – ВЦИК.
Эсеро-меньшевистский бойкот съезда фактически развязал большевикам руки, сделав первый состав нового правительства на 100% большевистским. Современник Н.Н. Суханов в своей фундаментальной работе «Записки о революции» с сожалением упомянул:
«…Мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции… Уходя со съезда, оставляя большевиков с одними левыми эсеровскими ребятами и слабой группкой новожизненцев, мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы обеспечили победу всей линии Ленина…».
Как подчёркивает Ричард Пайпс, суммарное представительство большевиков и левых эсеров на Съезде Советов рабочих и солдатских депутатов было искусственно завышено примерно вдвое. Кроме того, по мнению исследователя, без помощи левых эсеров, позиционировавших себя как крестьянская партия, большевики не смогли бы захватить контроль над Крестьянским съездом. Однако левые эсеры, вслед за умеренными социалистами, отказались войти в новое правительство.
15 ноября 1917 года произошло слияние ВЦИК рабоче-солдатского и ВЦИК крестьянского Съездов, после чего левые эсеры всё же согласились войти в Совнарком, составив с большевиками правительственную коалицию
.
Игорь Н. Петренко, редактор и учредитель «Клуба Директоров»
Главным событием ноября конечно же остается захват власти большевиками в ходе октябрьского восстания 1917 года, расколовшего мир на 2 непримиримых лагеря, последствия чего мы ощущаем и сегодня. Как говорил В. Розанов, «Россия слиняла в 3 дня». И хотя это было сказано по поводу Февральской революции, когда рухнул царствовавший 300 лет дом Романовых и власть в государстве перешла в руки Временного правительства, большевикам в ходе октябрьских событий удалось практически бескровно (с обеих сторон было всего несколько убитых) взять власть в свои руки. Мы продолжаем публиковать воспоминания очевидцев, собранные историком-эмигрантом Алексеем Малышевым в 60-годы прошлого века, когда он объезжал уже немолодых изгнанников, разбросанных по свету, ставил перед ними микрофон и беседовал о том, о сем. Какие-то рассказы вплелись позднее в историю революции, а большая часть так и осталась на архивных пленках*.
Человек в поезде закричал: «У меня украли деньги». Мальчишку тут же убили…
Интересны воспоминания поэтессы Ирины Одоевцевой – современницы Николая Гумилева и Осипа Мандельштама. Эмигрировав из России в 1922 г., она вернулась в 1987-м и прожила в СССР последние три года своей жизни. Вот что рассказала Ирина Одоевцева о том, как начинался 1917 год.
«Впечатления очень тяжелые. Потому что в то время ждали революцию. И я это прекрасно помню… И, конечно, возмущение было страшное. После убийства Распутина все эти вещи, это было ужасно. Все время ждали и назначали, что будет дворцовый переворот, или то, или се. В общем, революция (февральская. -Ред.) никого не удивила…
Самое большое воспоминание было для меня – большое огорчение, потому что как раз 27 февраля должен был первый раз быть поставлен маскарад. Так как я страшно интересовалась театром, то после долгих просьб согласились меня взять в ложу, повести меня смотреть маскарад. И когда мы хотели поехать, поехать уже нельзя было: все улицы были запружены народом, и надо было вернуться. И это на меня произвело очень грустное впечатление. Никто тогда еще не понимал, что будет революция. Просто все думали, что такой голодный бунт. Говорили, что женщины вышли, кричали: «Хлеба, хлеба». Потому что, вы знаете, конечно, были огромные хвосты, не хватало хлеба, не хватало того-сего, и, конечно, народ был недоволен. Но это, грубо говоря, было устроено нарочно. И была масса провокаций. Потому что даже на крыше, говорят, стояли, стояли городовые, которые стреляли в толпу. Хотели даже вызвать какие-то беспорядки, чтобы их зачем-то подавить».
Неприятное впечатление на Одоевцеву произвела стремительность отречения Николая II от власти: «Все-таки это было сделано с такой легкостью. Фраза, которую государь сказал: «Я буду разводить цветы в Ливадии», – мне, во всяком случае, не понравилась. Еще когда так держался государь за монархию, так не давал никаких законов, и с такой легкостью отречься… Мне лично это очень не понравилось. Когда царский поезд пришел, то все генералы прыгали на другую сторону насыпи, и государь остался сразу один. Было очень мало людей, которые его не покинули. И все они, в том числе мой двоюродный брат, обрили себе усы, сплели себе какие-то шапки. А Белое движение уже потом было. Мы, конечно, надеялись все, что это будет еще республика и все такое. Но были люди, которые уже, конечно, и мой отец в том числе, боялись, что это не кончится так просто, как казалось. Потому что ведь говорили, что самые дивные, самые бескровные революции, что никогда в жизни ничего подобного не было, – это праздник как будто. В сущности ведь без одного убийства обошлась революция. Но зато потом…».
Поэтесса также поведала, как изменилась ее жизнь после революции.
«Во-первых, она изменилась в том, что на улице были все время митинги. Во-вторых, было все-таки очень трудно выходить: шальные пули, то и се. Потом одно время наша прислуга прибегала с восторгом, приносили большой кусок масла или большой кусок сыра и говорили: всего 20 копеек. Солдаты в магазинах раздавали публике даром почти. Но в сущности, надо сказать, что до большевистской революции не так страшно жизнь изменилась. Все время, конечно, были толпы, все время были митинги», – отмечала Одоевцева.
«Митинги были замечательные. Выступал человек, настроенный, скажем, за эсеров: «Правильно ли я говорю, товарищи?» И публика кричала: «Правильно!» Тут после него приходил коммунист и кричал: «Правильно ли я говорю, товарищи?» – «Правильно!» И все время публика гремела: «Правильно!» «Так я говорю, товарищи?» – «Так, товарищ!» Но вначале все-таки коммунистов даже били. 2 июля 1917 года был устроен этот путч, и тут это началось», – резюмировала Ирина Владимировна.
Как отличительная черта 1917 года Одоевцевой запомнились самосуды: «Я видела, как тащили городового убивать и как его били, он был весь в крови, его тащили. Это было в самые первые дни. Рассказывали, например, такую вещь. Какой-то человек ехал в поезде и закричал: «У меня украли деньги». Кто украл? Вот этот мальчишка. Мальчишку тут же убили. Через пять минут этот человек говорит: «Да нет, я ошибся. Вот мой кошелек». Тогда его сбросили с поезда».
Если Ирина Одоевцева только наблюдала за революцией, то эсер Марк Вишняк был ее непосредственным участником. Он подробно рассказал, какие должности занимал в 1917 году.
«С начала 1905 года я состоял в партии социалистов-революционеров. Но я не был ни генералом от революции, ни генералом в партии эсеров. Я был, если так можно выразиться, в штабс-капитанских чинах в партии, где я считался спецом по государственному праву. Я бывал на всех главных революционных собраниях и в учреждениях в 1917 году. Я был членом особого совещания, которое вырабатывало закон об Учредительном собрании. Я был во Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание. Как представитель бюро Совета крестьянских депутатов я участвовал в Московском государственном совещании в августе 1917 года – накануне Корниловского выступления. Я был секретарем Предпарламента или так называемого Совета Республики. Очевидно, поэтому я был избран секретарем Учредительного собрания. Как видите, я прошел огонь, воду и медные трубы всей этой революционной эпопеи. Я участвовал в историческом заседании 22 июля в Малахитовом зале Зимнего дворца, когда все центральные комитеты различных партий собрались вместе решить – как выбрать правительство после провала первого большевистского выступления. Никто не хотел брать власть. В частности, и Керенский всячески отказывался. И это трагическое заседание, которое длилось ночь, было чрезвычайно интересно во многих отношениях. Оно кончилось благополучно. Керенского уговорили», – констатировал Вишняк.
«Комиссары говорили: а не пристрелить ли их по дороге»
Олег А. Керенский (сын Александра Керенского), английский инженер-мостостроитель. В 1917 году он вместе с отцом, матерью и братом жил в Петрограде.
«В то время папа был членом Думы и ходил туда пешком. Квартира состояла из пяти комнат, обычных в то время для среднеинтеллигентской семьи: гостиная, столовая, обязательно кабинет, детская и мамина спальня», – уточнял Керенский-младший. Подростком он участвовал в демонстрации в поддержку Учредительного собрания 5 января 1918 года. Шествие окончилось силовым разгоном и стрельбой солдат.
«Мне было почти 13 лет, и я присоединился к манифестации. Мы шли по улице, которая ведет к Таврическому дворцу. Шли радостно, пели. Все были за Учредительное собрание. Нас остановили. Взвод солдат стоял поперек улицы. Они стали говорить, что дальше идти нельзя. В толпе начались крики, визги. Раздались выстрелы в воздух. Манифестанты начали ложиться, как рожь в поле. Мы все легли, и тогда открылась стрельба из окон казарм. И тогда мы панически бежали. Боковыми улицами я оттуда пришел на квартиру наших знакомых. Я был панически перепуган. Стрелявшие из окон не хотели убивать. Они хотели разогнать манифестацию. Об остальных событиях, связанных с Учредительным собранием, я узнал уже за границей», – говорил Керенский.
Также запомнился голод, свирепствовавший в Петрограде. Ольга Керенская вывезла сыновей в глухую провинцию. Но и там семью настигли большевики, подозревавшие их в сношениях с белыми.
«Мы сняли комнаты в избах у крестьян. И стали отъедаться. У нас был замечательный хозяин, прекрасный мужик. Он только что вернулся из солдат. У нас было ружье, и я охотился на уток. Крестьяне не знали, что такое голод, что такое революция, – добавлял он. – Я был на охоте, когда к нам пришли совершеннейшие хулиганы – люди с ружьями и повязками. Всех нас увезли на грузовиках. Сначала в Усть-Сысольск, затем в Вологду и далее в Москву. Ехали в вагоне третьего класса с запертыми комнатами и с часовыми. Почти без еды. Поездка была страшная. Появлялись какие-то комиссары… Все время говорили: а не пристрелить ли их по дороге, зачем тащить в Москву».
В новой столице Советской России Керенских отправили в тюрьму ВЧК на Лубянке. «Там мы провели примерно шесть недель. Это был август-сентябрь 1918 года, – уточнял Керенский-младший. – Камера была переполнена. Мы все спали на полу рядами. Это была женская палата, и мы с братом там были двое мальчиков. Женщин выводили под охраной в уборную и держали открытой дверь. На потолке висели голые лампочки. Старостой была выбрана очень милая женщина. Нас подкармливали. Все посылки делились. Детям дополнительно давали шоколад. Велись политические разговоры. Долгое время не было никаких допросов. Когда кого-нибудь вызывали, все целовались и прощались. Неизвестно было, вернется человек, или нет. Потом на допросе я стоял рядом с мамой. Спрашивали, куда мы ехали и что собирались делать. В конце концов нас отпустили в Петербург под расписку».
* Колумбийский университет выложил в открытый доступ оцифрованные записи устных воспоминаний русских эмигрантов и иностранцев о событиях 1917 года, периоде Гражданской войны и о старой России в целом. В галерее представлены свидетельства 74 человек. Среди них такие видные представители русского Зарубежья, как художник Юрий Анненков, культуролог Владимир Вейдле, писатели Роман Гуль и Борис Зайцев, поэтесса Ирина Одоевцева, эсер Марк Вишняк, инженер Юрий Джунковский, мостостроитель и сын председателя Временного правительства Олег Керенский и др.