Был ты голым и был ты нищим,
Никогда не берег себя,
И о самое жизни днище
Колотила тобой судьба.
«Тында-рында!» – не трын-трава ли
Сердца, ведающего, что вот
Отгуляли, отгоревали,
Отшумел Ледяной поход!
Позабыли Татарск и Ачинск, –
Городишки одной межи, –
Как от взятия и до сдачи
Проползала сквозь сутки жизнь.
Их домишкам – играть в молчанку.
Не расскажут уже они,
Как скакал генерала Молчанова
Мимо них адъютант Леонид.
Как был шумен постой квартирный,
Как шутили, смеялись как,
Если сводку оперативную
Получал командарм в стихах…
Докатились. Верней – докапали
Единицами: рота, взвод…
И разбилась фаланга Каппеля
О бетон крепостных ворот.
Нет, не так! В тыловые топи
Увязили такую сталь!
Проиграли, продали, пропили,
У винтовок молчат уста.
День осенний – глухую хмару –
Вспоминаю: в порту пустом,
Где последний японский «Мару», –
Леонид с вещевым мешком.
Оглянул голубые горы
Взором влажным, как водоем:
«Тында-рында! И этот город –
Удивительный – отдаем…».
Спи спокойно, кротчайший Ленька,
Чья-то очередь за тобой!..
Пусть же снится тебе макленка,
Утро, цепи и легкий бой.
Это посвященное другу-поэту стихотворение принадлежит Арсению Несмелову, Оно было опубликовано в первую годовщину смерти поэта в харбинском журнале «Рубеж» 13 июня 1931 г.
Талантливый поэт и журналист Леонид Евсеевич Ещин (1897, Нижний Новгород – 1930, Харбин) оставил след в литературной истории нашего города времен гражданской войны и порто-франко. Ещин учился в Московском университете на историко-филологическом факультете, по другим сведениям – на юридическом, но курса не кончил: ушел на гражданскую войну. В звании прапорщика участвовал в Добровольческой армии в отряде генерал-майора А.П. Перхурова (1876-1922). Вместе с Перхуровым в годы революции был участником поднятого Б. Савинковым в Ярославле антибольшевистского восстания (июнь-июль 1918 г.), чудом избежал гибели. Затем участник похода В.О. Каппеля (1883-1920), в армии А.В. Колчака служил адъютантом генерала В.М. Молчанова* (1886-1975), потерпевшего поражение в 1921 г. при освобождении Хабаровска (т.н. «волочаевские дни»). Здесь Ещин нашел собственный оригинальный жанр – он составлял оперативные сводки с фронтов в стихах, чем весьма веселил фронтовое начальство и сослуживцев. После Великого Сибирского Ледяного похода Леонид попал в Харбин, затем, как и многие, – во Владивосток.
Во Владивостоке Ещин служил в чине капитана, работал в ежедневной вечерней газете «Руль», выходившей на протяжении 1921-1922 гг., в которой публиковал стихотворные фельетоны, статьи, рассказы, рецензии. Сотрудничал и с другими владивостокскими газетами, где можно было заработать иену-другую на самогон, на хлеб, на махорку… что греха таить – на кокаин. Им в Приморье баловались в те времена все: у корейцев он стоил гроши, меньше, чем спиртное.
В нашем городе в 1921 г. в типографии известной газеты «Эхо» Ещин издал свой единственный поэтический сборник «Стихи таежного похода» размером в 30 страниц. Известно также, что своей знакомой Е.Д. Воейковой, уехавшей в пятидесятых годах в СССР, Ещин оставил главную ценность – тетрадку стихов.
В сборник «Стихи таежного похода» вошли стихотворения 1919-1920 гг. Поэт Белой гвардии с драматизмом воплотил образ гражданской войны, исход разбитых белых армий сначала на восток, а потом из России и трагический финал на чужбине. Участие в Ледяном походе сформировало тематику книги. Подобной картины Великого Ледяного Похода, пожалуй, ни у кого, кроме Несмелова и Ещина, отыскать не удастся. Уже сам эпиграф книги – «Зима, где кровь. Зима, без крова» – настраивает читателя на передачу особого настроения:
Скрипя ползли обозы-черви,
Одеты грязно и пестро,
Мы шли тогда из дебрей в дебри
И руки грели у костров.
Тела людей и коней павших
Нам окаймляли путь в горах.
Мы шли, дорог не разузнавши,
И стыли ноги в стременах.
Тянулись дни бесцельной пыткой
Для тех, кто мог сидеть в седле,
А путь по трупам незарытым
Хлестал по нервам, словно плеть.
Глазам в бреду бессонной муки
Упорно виделись в лесу
Между ветвями чьи-то руки,
В крови прибитые к кресту.
«Стихи таежного похода» – «дневник в стихах», неотъемлемой чертой которого является новеллистичность, что вызывает настойчивые ассоциации с «Конармией» И. Бабеля. Эта особенность проявляется как в детализации описаний, так и в сюжетности отдельных стихотворений:
Из-за пазухи сереньких сопок
Показалось солнце, смеясь.
Мы, спустившись с высоких откосов,
Поползли через липкую грязь.
Мне казалось обидным, что солнце
Не ползет вместе с нами в рядах,
Я тогда из винтовки японской
Взял по солнышку пулей: бабах!
У меня отобрали винтовку,
Тумаком охладили мой пыл,
И мне было ужасно неловко,
Что фельдфебель мне морду набил.
Помешали мне, сволочи: жаль им
Пристрелить комиссара небес;
А потом про меня рассуждали:
– Где успел насосаться, подлец?
Лирические субъекты произведений – литераторы, идущие вместе с простыми бойцами в бой. Герой Бабеля, как и герой Ещина, носители маргинального типа сознания. О Бабеле В. Шкловский писал: «Он чужой в армии… Он иностранец с правом удивления, он одним голосом говорит о звездах и о триппере!». Стихи сборника наполнены неизбежностью и трагизмом. Автор передает свои ощущения как бывшего участника гражданской войны, вынужденного принимать участие в бессмысленной, кровопролитной, братоубийственной бойне:
Чугунным шагом шел февраль.
И где-то между льдами ныла
Моя всегдашняя печаль –
Она шла рядом и застыла.
И пешим идучи по льду
Упорно-гулкого Байкала,
Я знал, что если не дойду,
То горя, в общем, будет мало.
Меня потом произведут,
Быть может, орден даже будет,
Но лошади мне не дадут,
Чтоб выбраться, родные люди.
Трубач потом протрубит сбор,
И наспех перед всей колонной,
В рассвете напрягая взор,
Прочтут приказ угрюмо, сонно.
А я останусь замерзать
На голом льду, нагой перине,
И не узнает моя мать,
Что на Байкале сын застынет.
Сравнивая две свои жизни – во время отступлений и после – поэт понимает, что весь окружающий его социум дисгармоничный, неправильный, изуродованный войной. Его лирический герой тотально одинок, душевно неустроен.
Сборник Ещина – это «мужские», жесткие, суровые стихи, прямые, лишенные каких бы то ни было красивостей, сама тематика подобной поэзии не допускала «ажурностей». В статье «Памяти Л.Е. Ещина», приуроченной к первой годовщине со дня смерти друга, в харбинской газете «Рупор» за 1931 г. Арс. Несмелов отмечал: «Тематика книги такова: конь, седло, леденящая стужа, зарево заката и на его медно-красном фоне – силуэты всадников. Спирт, который пьют отступающие, разводя его снегом. Костры и т.д. Почти во всех стихотворениях – песенный лад. Да их и пели соратники Леонида Ещина. По свидетельству автора, он сложил их в походах, а записал лишь во Владивостоке».
Ещин эмигрировал из Владивостока в Харбин не раньше 1923 г. Сотрудничал с харбинскими журналами «Родная нива», «Рубеж», газетой «Молва». Как и во владивостокских кругах, в Харбине не раз подвергался критике за пристрастие к наркотикам и алкоголю, за нищенский, бездомный, униженный, бродяжный образ жизни. Так, сатирически охарактеризован был он еще во владивостокской «Вечерней газете» в апреле 1922 г.: «Внешность Леонида Ещина всецело зависит от метеорологических показаний: при сильном норд-весте и двадцатиградусном морозе – белоповстанческий полушугайчик на теплых нитках, а при легком бризе зюйд-ост неправдоподобный перешиток из необъятного бывшего пальто доктора Финка (псевдоним дальневосточного писателя и философа Вс. Н. Иванова. – Е.К.). Собственно же внешность талантливого журналиста не страдает скудостью ярких колеров, особенно поутру… По утрам симпатичное лицо Леонида Ещина явно смахивает цветом на плохо затушеванное зарево ночного пожара. Специализировался на маленьком фельетоне, причем, игривое содержание такового всегда обратно пропорционально наличности иен в кармане автора. В довершении характеристики – поэт. Думается, что при надзоре опытного специалиста и строгой врачебной диете последнее вполне излечимо».
Однако в отличие от владивостокского периода своей жизни – относительно благополучного – в в Китае Ещин действительно сильно бедствовал. В Харбине – этой русской Атлантиде – он прожил около семи лет, жил трудно, горемычно:
Ну, еще… ну, еще!.. Принимаю удары,
Уничтоженный, втоптанный в грязь…
В некрологе, опубликованном шанхайским журналом «Понедельник», отмечалась нужда и тяжелые условия жизни писателя: «Раздетый, разутый, голодный – ходил он по улицам Харбина в поисках случайного заработка: стишков для актера, стишков для газеты. За ничтожную плату у него покупали стихи и забывали о нем, не интересуясь, как живет, чем живет этот талантливый поэт, с душой нежной и глубокой». Огромный, редко умытый, никогда почти не бритый, неряшливый, Ещин подкупал своим детским беззлобием, и его любили, как беспризорного ребенка, как большого доброго пса. Он, вероятно, таким себя и чувствовал, когда писал:
Неужели не знаешь ты, Господи Боже,
Что меня и обидеть-то грех.
Так вспоминала в своем мемуарном очерке о дальневосточных поэтах русского Китая «Чураевский питомник» эмигрантская поэтесса и журналистка Юстина Крузенштерн-Петерец, по отцовской линии правнучка великого путешественника адмирала И.Ф. Крузенштерна, родившаяся, кстати, во Владивостоке в 1903 г. и переехавшая в Харбин вместе с родителями в трехлетнем возрасте.
Наполненные глубоким религиозным чувством, библейскими мотивами, страдальческими, покаянными нотами, стихи Ещина харбинского периода неизбежно концентрируют читательское восприятие на бесприютности, бездомности, неприкаянности:
А я вот, Господи… Я сызмала без крова,
Я с малолетства струпьями покрыт,
Я понаслышке лишь, с чужого только слова
Узнал про тех, кто ежедневно сыт.
В образе лирического героя Ещина реализуются черты древнерусского калики перехожего, убогого, нищего, страдающего бродяги, юродивого, т.е. носителя потаенной святости и пророческой силы.
В эмиграции Ещин тосковал по России, надеялся вернуться, пробовал работать в советской прессе. Как человеку, пережившему страшные события, оказавшемуся в числе немногих, кому суждено было пройти весь путь до конца, а не остаться навечно в холодной тайге, Ещину невыносимо больно. Он тоскует, пьет горькую. Страдает еще больше оттого, что «родился поэтом», следовательно, не может не писать. Но стихи для него – тяжкое бремя, проклятый удел, от которого невозможно избавиться.
Поэт умер в Харбине 14 июня 1930 г. в символическом возрасте, достигнув 33 лет, от злоупотребления алкоголем и наркотиками. Как вспоминал Несмелов, «Леонид был религиозен, умел молиться, умел чувствовать Бога. Он был нежен и кроток. Смерть избавила его от невыносимо-тяжелой жизни». Пронзительное стихотворение «Беженец», написанное Ещиным в год смерти, обращено к Богу:
Матерь Божья! Мне – тридцать два…
Двадцать лет перехожим каликою
Я живу лишь едва-едва,
Не живу, а жизнь свою мыкаю.
И, занывши от старых ран,
Я молю у тебя пред иконами:
– Даруй фанзу, курму и чифан
В той стране, что хранима драконами!
Все, что просит поэт, – это всего лишь иметь фанзу, курму и чифан, т.е. в переводе с китайского – крышу над головой, одежду и пищу. В Китае, приютившем поэта…
Стихи, рассказы и рецензии Ещина остались разбросанными по русским периодическим изданиям Харбина и Шанхая. Немало оставалось неопубликованным. Известный писатель Борис Пильняк, будучи в Харбине, читал некоторые рукописи поэта и восхищался ими. В Харбине Ещин собирался издать свой второй сборник стихов под предварительным названием «Стихи». Харбинский эстрадный артист Миша Родненький написал романс на стихи Ещина «Московские встречи».
«Л. Ещин, – писал его ученик харбинский поэт Николай Петерец в 1933 г., не стал крупным поэтом, но из всей дальневосточной плеяды он имел наибольшие внутренние данные, чтобы стать им… Жизнь оказалась сильнее и его незаурядного характера, и глубокого дарования. Он умер… И, как-то странно, только после смерти все почувствовали, кто такой Ещин – заговорили о нем, стали писать…».
Стихи дальневосточных белогвардейских поэтов Л. Ещина, Арс. Несмелова, А. Ачаира, М. Щербакова, Б. Буткевича, Ю. Гончаренко Арс. Ольгина, других передают горечь отщепенской судьбы многих литераторов-эмигрантов 1920-х гг., волею судеб не попавших в обойму русской литературы.
Владивосток, 2017
* Викторин Михайлович Молчанов – последний боевой белый генерал, ведший бои на территории Дальнего Востока в 1922 г., оставил замечательную книгу воспоминаний о событиях в Приморье, снабженную редкими фотографиями, семейными архивными документами, подробностями боев под Хабаровском, Спасском, стычек с отрядами красных партизан, последними трагическими событиями исхода Белой армии в изгнание (см. КД №182, ноябрь 2014).