Последние дни Романовых. Г. Талберг (ч. 1), Р. Вильтон (ч. 2)

Игорь Петренко,
основатель и руководитель Uniting Generations

Пару недель назад я нашел на сайте Гуверовской библиотеки Стенфорда книгу “Последние дни Романовых”, в которой составители объединили сразу двух авторов:  министра юстиции колчаковского правительства Георгия Тельберга  и корреспондента “Таймс” Роберта Вильтона, которые были непосредственными участниками той трагедии,  которая разыгралась на Урале в июле 1918 г. Впоследствии эти авторы еще не раз давали свои воспоминания в различных и европейских и американских изданиях. Используя программы распознавания текста FineReader и перводчик DeepL с английского на русский я оцифровал эту книгу и теперь запускаю этот уникальный труд на просторы интернета. Понятно, что в должной мере искусственный интеллект еще не может заменить живого переводчика. Поэтому, если увидите грубые ошибки – присылайте свои комментарии – сразу же внесем корректировку в перевод.

Об авторах:

Георгий Густавович Тельберг
1881-1954

Придерживался либеральных политических взглядов, ратовал за смену существующего образа правления «строем свободно-общественным». В 1905 г. вступил в партию кадетов. С 1908 г. Г.Г. Тельберг занимал должность приват-доцента в Казанском университете, а с 1910 г. занимал такое же место в Московском. Гражданская война круто изменила жизнь Георгия Густавовича. 18 ноября он был назначен управляющим делами Верховного правителя адмирала А.В. Колчака, а 2 мая 1919 г. – министром юстиции. Согласно воспоминаниям современников Тельберг был одним из наиболее влиятельных министров, проявив себя как сторонник жестких методов борьбы с большевизмом. В декабре 1919 г. начался эмигрантский период его жизни. Сначала он был профессором истории русского права на юридическом факультете в Харбине. После его закрытия в 1937 г. Тельберг переехал в Циндао, где преподавал в Американской академии и в Высшем японском коммерческом колледже. В 1940 г. он переехал в США, где читал лекции в университете Колумбус (штат Огайо), преподавал русский язык и литературу в университете штата Колорадо. С 1945 г. Тельберг переехал в Нью-Йорк, где скончался 20 февраля 1954 г. Похоронили его на православном кладбище Ново-Дивеевского женского монастыря.

Роберт Арчибальд Вильтон
1868-1925

Вильтон приехал в Екатеринбург в апреле 1919 года и, близко сойдясь со следователем Н.А. Соколовым, стал одним из активнейших участников расследования обстоятельств убийства, совершённого в доме Ипатьева. Вильтон осматривал комнату, где произошло убийство, присутствовал при осмотре и исследовании мест в лесу, где, как предполагалось, были уничтожены тела убитых. Он лично повторил путь грузовика, перевозившего тела убитых; им были сделаны многие фотографические снимки мест и вещей, касающихся преступления, в том числе знаменитый снимок «мостика из шпал», под которым впоследствии были обнаружены тела девяти убитых. Из-за наступления большевиков расследование Соколова так и не было окончено. Соколов поручил Вильтону хранить один из экземпляров следственного дела. Все материалы следствия были эвакуированы из Екатеринбурга в Сибирь в ж/д вагоне. В феврале 1920 года они прибыли в Харбин. Возникла возможность утраты всех материалов уголовного дела. Спас материалы Вильтон, который, как британский подданный, взял материалы под свою защиту, вывесив на вагоне британский флаг. Материалы дела, а также реликвии, оставшиеся от царской семьи, были доставлены во Владивосток и погружены на торговое судно, направлявшееся в Европу. В 1920 году Вильтон первым из числа лиц, имевших доступ к материалам следствия, издал на английском языке книгу «Последние дни Романовых» (англ. The Last Days of the Romanovs), базирующуюся на этих материалах (две другие книги, написанные лицами, также имевшими доступ к материалам следствия Соколова — «Убийство царской семьи» самого следователя Соколова и «Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале» генерала Дитерихса — были изданы позднее). Все три упомянутых книги, написанные лицами, принимавшими участие в расследовании Соколова и имеющими доступ к материалам этого расследования, одинаково описывали причины и обстоятельства убийства царской семьи. По их мнению, свержение династии Романовых и убийство семьи последнего русского императора задолго до революции в России было задумано евреями, которые были связаны с врагами России в Германии. Решение об убийстве семьи принимали лично руководители большевистской партии и советского государства. Убийство было совершено с использованием древних еврейских ритуальных традиций. После расстрела тела вывезли за город, разрубили на куски и сожгли, таким образом безвозвратно уничтожив останки. Никакого захоронения останков убийцы не делали.

Последние дни Романовых

Георгий Густав Тельберг
Профессор права саратовского университета и бывший министр юстиции российского правительства в Омске и

Роберт Уилтон
Специальный российский корреспондент газеты “Таймс”, Лондон

Нью-Йорк
Компания Джорджа Х. Дорана

От издателя

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года бывший российский император Николай II, его семья, а также все приближенные к ней лица были убиты по приказу Екатеринбургского совета рабочих депутатов. Весть об этом преступлении прорвалась сквозь замкнутое кольцо, окружавшее большевистскую Россию, и облетела весь мир.

В конце июля 1918 года город Екатеринбург был отбит у большевиков силами Сибирского правительства. Вскоре после того, как они заняли этот район, было приказано провести расследование обстоятельств убийства. Поэтому был проведен судебный допрос свидетелей, связанных с жизнью императорской семьи в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге, судебным следователем по делам особой важности Омского трибунала Н.А. Соколовым.

После падения режима Колчака копии показаний были взяты из архива Георгом Густавом Тельбергом, профессором права Саратовского университета и министром юстиции в Омске, когда он бежал вместе с другими министрами Омского правительства. ; Эти объединенные показания воссоздают историю жизни императорской семьи со времени отречения императора от престола до убийства его самого, его жены, его детей, включая царевича, и их немногих верных слуг в доме Ипатьева в Екатеринбурге.

Переводчик постарался сохранить простоту оригинала, а в некоторых случаях – грубость и необразованность свидетелей. Полковник Кобылинский, П. Жильяр и г-н Гиббс – образованные люди, которые, очевидно, давали свои показания, не проявляя никаких внешних эмоций, но, хотя они и не преувеличивали страдания императорской семьи, они не были очевидцами последних часов ее пленения.

Показания солдат поражают более зловещей нотой. Двое из них были свидетелями большинства ежедневных событий в доме Ипатьева, но они демонстрируют определенные признаки жалости и доброжелательного отношения к пленникам, убийство которых они осудили. Действительно, эти люди больше всего настаивают на том, что преступление совершили латыши. Третий солдат (Медведев) принимал активное участие в убийстве.

Повествование мистера Роберта Вильтона, дополняющее переводы официальных протоколов, является, на наш взгляд, документом неисчислимой ценности. Написанное человеком, который в течение шестнадцати лет был корреспондентом лондонской газеты “Таймс” в России, и который не только говорит по-русски, но и присутствовал при осмотре места убийства и во время поисков реликвий, его повествование обладает пикантностью и внутренней ценностью, которые невозможно переоценить.

Здесь уместно объяснить читателю, что содержание этого тома, представленное официальными показаниями в первой части и рассказом мистера Роберта Вильтона во второй части, возникло совершенно независимо и без первоначального замысла опубликовать их вместе. Г-н Вильтон, бежавший из Сибири после падения правительства Колчака, взял с собой одну из трех копий досье официального расследования. На этом первоисточнике он и построил свою историю, дополнив ее некоторыми фактами, собранными им лично. По счастливому стечению обстоятельств, компания “Джордж Х. Доран”, которая готовила к печати показания, полученные Густавом Тельбергом, узнала о рассказе г-на Вильтона, и сразу же были приняты меры по объединению этих записей в один том.

Поскольку две части книги получены из разных источников, не было предпринято никаких усилий для обеспечения единообразия в некоторых незначительных вариациях в написании имен собственных. В указателе в части III используется орфография г-на Вильтона, но читатель легко узнает тех же людей и места в переводе г-на Тельберга в части I.

Сравнивая эти две части, можно увидеть, что, насколько можно судить по публикуемым здесь показаниям, они полностью подтверждают и дают, так сказать, главу и стих для повествования мистера Вильтона; и у нас есть все основания утверждать, что, если и когда остальные части досье станут достоянием общественности, аналогичное подтверждение будет дано всему его захватывающему рассказу, который представляет собой четкое, краткое, полное и абсолютно достоверное изложение этой великой человеческой трагедии – величайшей, возможно, всех времен.

СОДЕРЖАНИЕ

От издателя

ЧАСТЬ I: ПОКАЗАНИЯ ОЧЕВИДЦЕВ, ВЗЯТЫЕ ИЗ АРХИВА ГЕОРГА ТЕЛЬБЕРГА

I. Допрос П. Жильяра
II. Допрос мистера Гиббса
III. Допрос полковника Кобылинского
IV. Допрос Филиппа Проскурякова
V. Допрос Анатолия Якимова
VI. Допрос Павла Медведева
VII. Расписка Белобородова в получении арестованной Царской Семьи

ЧАСТЬ II: РАССКАЗ РОБЕРТА ВИЛЬТОНА, спецкора лондонской “Таймс”, основанный на досье следователя Н.А. Соколова.
I. Пролог
II. Сцена и актеры
III. Бежать нельзя: Александра просчиталась
IV. Крестьянин Распутин
V. Пленники во дворце
VI. Ссылка в Сибирь
VII. Последняя тюрьма
VIII. Планирование преступления
IX. Голгофа
X. «Без следа»
XI. Проклятые улики
XII. Все Романовы
XIII. Шакалы
XIV. По приказу ЦИКа
XV. Красный кайзер
XVI. Эпилог

ЧАСТЬ III:
I. Члены Императорской Семьи в начале революции
II. Хронология событий
III. Объяснение русских имен, упомянутых в документах
IV. Алфавитный указатель имен

ИЛЛЮСТРАЦИИ

ЧАСТЬ I

Стенограмма показаний очевидцев преступления, взятых из архива под редакцией Георга Тельберга, министра юстиции в Омске

ПОКАЗАНИЯ ОЧЕВИДЦЕВ

I
Допрос П. Жильяра (Pierre Gilliard)

П. Жильяр был прикреплен к императорскому дому в качестве французского воспитателя великих княжон и царевича. В начале революции он находился с семьей в Царском Селе и, как и большинство других членов семьи, предпочел остаться под арестом. Мистер Жильяр особо отмечает любовь императора к своей стране и его горечь в сердце после Брест-Литовского договора и настаивает на том, что отношение императора и императрицы к Германии было ненавистным и презрительным.

Показания Жильяра важны тем, что в них содержится разговор, который он имел с Чемодуровым во второй половине августа 1918 года. Чемодуров тогда считал, что императорская семья не была убита, а была увезена в неизвестном направлении. Жильяр, однако, не слишком доверял этому утверждению. Он описывает свой визит в дом Ипатьева и рассказывает о любопытном суеверии императрицы, которая, похоже, верила в действенность двух египетских символов, приносящих удачу. – Примечание редактора].

5 марта 1919 года Следственный судья по делам особой важности Омского окружного суда, в соответствии с параграфом 443 Устава уголовного судопроизводства, допросил нижеуказанного мужчину в качестве свидетеля, уведомив его, что в ходе следствия он может быть допрошен под присягой.

Отвечая на заданные ему вопросы, свидетель назвал свое имя: Петр Андреевич Жильяр (Pierre Gilliard), и сказал:

С 1905 года я давал уроки французского языка дочерям его величества. С 1912 года я начал преподавать французский язык великому князю Алексею Михайловичу. Я начал свои занятия в Спале, но вскоре они были прерваны, так как с великим князем произошел несчастный случай. Я узнал об этом от других людей, которые были связаны с семьей императора. Я слышал, что великий князь Алексей Михайлович, купаясь в бассейне, упал и повредил себе живот. В результате этого несчастного случая его нога была временно парализована. Он очень долго болел, поэтому все занятия были прерваны. Однако они возобновились в 1913 году, когда я стал помощником воспитателя великого князя.

После этого я переехал во дворец, где занимал комнаты рядом с царевичем. В 1913 году мы поехали в Крым, а затем приехали в Царское Село. Весной 1913 года мы ездили в Крым, Констанцу и Финляндию. Из Финляндии мы вернулись в Петергоф, чтобы встретиться с президентом Франции М. Пуанкаре. Именно в Петергофе проживала императорская семья в начале войны.

В 1915 году мы жили в Царском Селе до того момента, когда император принял на себя верховное командование армией. В это время я часто ездил с царевичем в Ставку (генеральный штаб армии), на фронт и вообще во все места, куда император брал своего сына.

В начале революции император находился в Ставке, а его семья жила в Царском Селе. В этот период императорская семья пережила много тревожных моментов. Все дети болели корью. Сначала заболел царевич, а затем все великие княжны подряд. Всех беспокоила неопределенность ситуации и неведение о судьбе императора. Среди гвардейских стрелков, расквартированных в Царском Селе, начались волнения. Одна ночь была особенно тревожной. К счастью, беспорядки среди солдат были успокоены офицерами.

Об отречении императора от престола в пользу царевича императорская семья узнала от генерала, командовавшего Сводным гвардейским полком. Позже во дворец приехал великий князь Дмитрий Павлович и официально объявил ее величеству новость об отречении императора.

Генерал Корнилов также прибыл во дворец и сообщил императрице, что она должна считать себя арестованной. После прибытия генерала Корнилова ее величество приказала мне сказать, что все должны покинуть дворец, кроме тех, кто желает остаться по своей воле и кто, следовательно, должен подчиниться распорядку арестованных. Почти все пожелали остаться во дворце, и я тоже.

Великая княгиня Мария Николаевна заболела воспалением легких. Через некоторое время император прибыл в Царское Село.

Ограничения, наложенные на императорскую семью, заключались в некотором ограничении ее свободы. Дворец был окружен часовыми. Им разрешалось выходить из дворца на прогулку в парк только в определенное время и всегда в сопровождении часового. Вся почта проходила через руки коменданта дворца. Первым комендантом был Коцебу. Его сменил Коровиченко, а последнего заменил Кобылинский, который ранее командовал гарнизоном.

Керенский несколько раз приезжал в Царское Село. Он посетил нас в качестве главы нового правительства, чтобы ознакомиться с условиями нашей жизни. Его манеры и отношение к императору были холодными и официальными. Его поведение по отношению к нему произвело на меня впечатление обращения с обвиняемым судьи, который убежден в его виновности. Создавалось впечатление, что Керенский считал императора в чем-то виновным и поэтому относился к нему холодно. Тем не менее, я должен отметить, что Керенский всегда был предельно корректен в своих манерах. Обращаясь к императору, он называл его своим величеством, Николаем Александровичем. В то же время я должен сказать, что в этот период Керенский, как и все остальные, избегал называть императора по имени, как будто им было неловко обращаться к нему как к Николаю Александровичу.

Однажды Керенский приехал во дворец в компании Коровиченко и Кобылинского и конфисковал все личные бумаги императора. Мне показалось, что после того, как Керенский изучил эти бумаги, он понял, что император не сделал ничего плохого своей стране, и сразу же изменил свое отношение и манеру поведения по отношению к нему.

Во время пребывания императорской семьи в Царском Селе произошло несколько неприятных инцидентов. Первым из них была конфискация игрушечного ружья у царевича, что было сделано по просьбе солдат. Вторым инцидентом стал отказ солдат ответить на приветствие императора. Император всегда обращался к солдатам со словами приветствия. После отречения от престола солдаты отвечали: “Здравствуй, господин полковник” (добрый день, полковник). В одном случае, после обращения императора, солдаты промолчали. Однако, похоже, что это произошло не по их собственному решению, а по приказу какого-то помощника коменданта дворца, имени которого я не помню.

Бывали дни, когда императорской семье приходилось подолгу ждать в полукруглом зале, где все собирались перед прогулкой в парке. Охранники всегда опаздывали и заставляли ждать всех остальных.

Однако все эти инциденты были мелочью по сравнению с теми страданиями, которые впоследствии выпали на долю императорской семьи.

В середине июля стало известно, не могу сказать как, что император и императорская семья должны были сменить свою резиденцию с Царского Села на какое-то другое место. Сначала ходили слухи, что это будет путешествие на юг, но позже выяснилось, что мы должны были отправиться в Тобольск.

Причина, по которой нам пришлось переехать, заключалась в опасениях правительства за безопасность императорской семьи. В это время правительство склонялось к твердому курсу в управлении делами страны. В то же время оно опасалось, что такая политика вызовет вспышки насилия среди населения, которые придется подавлять вооруженной силой. Думая, что в ходе борьбы можем пострадать и мы, правительство решило отправить императорскую семью в более спокойное место, чем окрестности Петрограда. Все это я сообщаю вам со слов ее величества, которой через Керенского сообщили о решении правительства.

Я помню, что в Тобольск с императорской семьей переехали следующие лица: Князь Долгорукий, М. Татищев, доктор Боткин, госпожа Шнейдер и я. Позже к нам в Тобольске присоединились Деревенко, г-н Гиббс и баронесса Буксгевден, которые вызвались остаться с императорской семьей.

В Тобольске императорская семья разместилась в доме губернатора. Я жил с императорской семьей. Все остальные люди были размещены в доме, принадлежавшем М. Корнилову, напротив дома губернатора. Жизнь в Тобольске была очень похожа на жизнь в Царском Селе. Были введены те же ограничения.

Наша охрана состояла из солдат, служивших ранее в царскосельских снайперских полках. Комендантом дома, как и прежде, был Кобылинский. Во время поездки в Тобольск нас сопровождали представители правительства, Макаров и Вершинин (последний был членом Думы). Они провели в Тобольске несколько дней и затем уехали. Их отношение к императорской семье было вполне корректным и даже доброжелательным – особенно это касалось Макарова, и особенно его отношения к детям.

В середине октября приехал некто Панкратов, комиссар правительства, в сопровождении своего помощника Никольского. Они должны были наблюдать за нашей жизнью, а Кобылинский был им подчинен. Эти два человека не вмешивались сознательно в благополучие императорской семьи, но своим поведением по отношению к охране они неосознанно причинили большой вред и деморализовали моральный дух солдат.

Насколько мы могли судить, будучи пленниками, Жители Тобольска хорошо относились к императорской семье. Время от времени они присылали нам конфеты, пирожные и различные сладости. Когда они проходили мимо дома и замечали кого-либо из членов императорской семьи, они кланялись.

Стрелки, которые составляли нашу охрану, в массе своей были довольно доброжелательны. Среди солдат были хорошие люди, но некоторые из них были очень плохими. До большевистской революции последние молчали.

Большевики принесли несчастье как императорской семье, так и всей России. Большевистская революция сразу же отразилась на умах солдат, и те, кто был плохо и злобно настроен, стали грубее в своих поступках.

25 января солдаты выгнали Панкратова и Никольского и попросили назначить другого большевистского комиссара из Москвы. Баронессе Буксгевден запретили жить в доме Корнилова.

Хуже всего стало после заключения Брест-Литовского договора. Солдаты стали вести себя безобразно. Однажды царевич заметил на доске качелей, на которых любили проводить время великие княжны, какие-то надписи. У него не было времени прочитать их. Когда император заметил их, он попросил Долгорукого убрать доску. На этой доске солдатскими штыками были вырезаны пошлые, позорные, циничные и глупые слова.

Императорской семье солдаты запрещали посещать церковь. Им разрешалось посещать церковь только в Двунадесятые праздники (очень важные праздники в православной религии). Солдаты настаивали на том, чтобы император снял погоны с мундира. Дважды он отказывался, но в конце концов, после того как Кобылинский сообщил императору, что его отказ может привести к серьезным неприятностям для него самого и его семьи, император был вынужден подчиниться этому требованию.

Для развлечения детей в саду была сделана небольшая горка. Однажды император и императрица с вершины этой горки наблюдали за отъездом большого числа солдат (в то время многие солдаты уходили в связи с демобилизацией армии), но потом оставшиеся солдаты сравняли горку с землей.

Ситуация становилась все хуже и хуже. Особенно тяжелым оно стало после того, как у императорской семьи были конфискованы все источники доходов. Это произошло 12 февраля. В тот день была получена телеграмма из Москвы. Я не могу сказать, кто ее прислал. В этой телеграмме предписывался новый порядок жизни императорской семьи. До этого времени императорская семья содержалась за счет государственной казны. Жизнь их была вполне подходящей и подобающей им и протекала так, как привык бывший император и его семья.

По распоряжению большевистских властей для императорской семьи было предусмотрено жилье, отопление и освещение, все остальное должно было быть получено за счет семьи или связанных с ней лиц. Мы также были ограничены в зарабатывании денег. Я хотел заработать немного, давая частные уроки в городе, но солдаты не позволили мне этого сделать и сказали, что я должен вообще покинуть дом, если не смогу приспособиться к существующим условиям.

По большевистским порядкам императорская семья не могла тратить на себя и прислугу более четырех тысяч двухсот рублей в месяц. Такое положение дел очень пагубно сказывалось на жизни. Со стола исчезли кофе, масло и сливки. Очень остро ощущалась нехватка сахара, который выдавался в количестве полфунта на человека на каждый месяц. Обед состоял из двух блюд, и тем, кто с самого рождения привык к совершенно иным условиям жизни, было гораздо труднее переносить эту ситуацию, чем тем, кто не был знаком с роскошью, которой всегда пользовалась императорская семья.

Недостаток средств и необходимость экономии не позволяли продолжать платить церковному хору за пение во время домашних богослужений. Церковные хористы вызвались петь бесплатно. После этого им по-прежнему выплачивалась небольшая плата.

Количество прислуги значительно сократилось, а десять человек были уволены.

Наконец, отношение солдат стало настолько угрожающим, что Кобылинский, потеряв всякую надежду сохранить или восстановить управление, заявил императору, что желает уйти в отставку с занимаемой должности. Император попросил его остаться, и Кобылинский уступил его просьбе.

Чтобы сделать жизнь немного веселее, устраивались спектакли, в которых дети принимали активное участие. Император пытался найти забвение в физическом труде. Он пилил дрова с Татищевым и Долгорукими, дочерьми или со мной. Он также присутствовал на уроках царевича и лично обучал его истории и географии.

Но все усилия императора скрыть свои чувства не могли скрыть от наблюдательного человека его ужасных страданий. Особенно после заключения Брест-Литовского мира в нем заметили очень заметную перемену, которая указывала на его настроение и душевные страдания. Я могу сказать, что его величество был поражен этим договором с непреодолимой скорбью.

В течение этого времени император несколько раз говорил со мной о политике – чего он никогда не позволял себе делать раньше. Казалось, что его душа жаждала общения с другой душой, надеясь в этом общении найти облегчение от глубины своего горя. Я не могу пересказать всего, что он мне говорил, но главная идея его слов и мыслей заключалась в том, что до момента заключения Брест-Литовского договора он верил в будущее процветание России, а после этого договора он потерял всякую веру.

В это время он резко критиковал Керенского и Гучкова, считая их наиболее виновными в развале армии. Император считал, что из-за их слабости и неспособности армия распалась, и в результате это открыло немцам путь к разложению России. Брест-Литовский договор он считал позором и изменой России по отношению к союзникам. Он сказал: «А те, кто осмелился обвинить ее величество в измене, в конце концов оказались настоящими предателями».

На Ленина и Троцкого, лидеров большевистского движения, император смотрел как на немецких агентов, продавших Россию за большие деньги.

После Брест-Литовского договора император и императрица испытывали глубокое презрение к германскому правительству и императору Вильгельму. Они оба глубоко чувствовали, что германское правительство и император Вильгельм опустили себя, имея дело с большевиками и прибегая к таким возмутительным методам ведения войны.

Таков был характер нашей жизни в феврале и марте. 30 марта в Тобольск вернулся делегат, ранее посланный в Москву комитетом наших солдат. Он привез Кобылинскому письменное распоряжение, в котором говорилось, что отныне наша жизнь должна быть под более строгим надзором. Все мы должны были жить в доме губернатора, а для введения новых ограничений в Тобольск был назначен новый полномочный комиссар. 9 апреля этот комиссар прибыл. Звали его Яковлев. 10 апреля он впервые пришел к нам домой и был принят императором. В тот же день он посетил царевича, который в это время был болен. Вскоре после своего отъезда он вернулся с помощником (имени которого я не помню). Они оба посетили царевича. В тот же день Яковлев был принят императрицей. Яковлев произвел благоприятное впечатление на императора, который сказал мне, что он считает Яковлева не таким уж плохим и что он считает его вполне прямым.

Причина приезда Яковлева была для нас загадкой. Эта загадка была решена 12 апреля. В этот день Яковлев отправился к императору и объявил, что у него есть приказ забрать его из Тобольска. Император ответил, что он не покинет Тобольск, так как не может быть разлучен с больным сыном (царевич в этот период страдал тем же недугом, что и в Спале в 1912 году, с той разницей, что на этот раз ушиб сопровождался параличом правой ноги), и что он не намерен покидать свою семью. Яковлев ответил, что он всего лишь выполняет поручение, а поскольку император отказывается покинуть Тобольск, необходимо принять одно из двух решений: Либо Яковлев должен отказаться подчиниться приказу, в этом случае будет послан другой комиссар, менее щепетильный, либо он должен применить силу для выполнения приказа. В то же время Яковлев сказал императору, что его могут сопровождать любые другие лица, какие он пожелает. Единственное, что можно было сделать, это заставить императора подчиниться требованиям Яковлева. Все, что я рассказал в этой связи, я знаю со слов ее величества.

Никто не знал, куда отвезти императора. Его величество заранее осведомился у Яковлева, но тот ответил так, что вопрос не прояснился. Кобылинский рассказывал, что Яковлев сначала сообщил ему, что место назначения – Москва, но потом сказал, что не знает, куда повезут императора.

Все это было крайне болезненно и унизительно для императорской семьи, все они страдали особенно остро. Ее величество очень мучилась, решая, сопровождать ли императора или остаться с царевичем.

Она решила, что поедет с императором, и было решено, что их должна сопровождать великая княгиня Мария Николаевна. Остальные члены семьи должны были оставаться в Тобольске до выздоровления царевича.

Яковлев назначил время отъезда на четыре часа утра 13 апреля. Накануне вечером мы все вместе пили чай. Император и императрица пожелали нам прощания и поблагодарили за службу.

В три часа утра к дверям подъехали повозки. Это были жалкие на вид колымаги с облупленными кузовами, без сидений и рессор. Приходилось сидеть на дне, вытянув ноги. Только у одной крестьянской телеги был “капот” (капюшон). В эту повозку мы и решили посадить ее величество. На дне ее почти ничего не было. Мы пошли во двор, где работник по фамилии Кирпичников держал своих свиней. Там было немного соломы. Этой соломой мы покрыли дно повозки, которая была снабжена колпаком, и, я думаю, мы положили немного соломы и на дно некоторых других. В крытую повозку мы также положили матрас. Император пожелал ехать с ее величеством и Марией Николаевной. Яковлев настоял, чтобы император ехал в той же повозке, что и он. Все они выехали 13 апреля вскоре после четырех часов утра.

В это время из Тобольска выехали следующие лица: Император и императрица, великая княгиня Мария Николаевна, Боткин, Долгорукий, Чемодуров, Седнев и Демидова. Их сопровождали шесть человек стрелков и два офицера – Матвеев и Набоков, а также солдаты отряда Яковлева.

Через некоторое время после отъезда один из кучеров принес нам короткую записку от Марии Николаевны. В записке она сообщала, что условия путешествия были крайне тяжелыми, что дорога была тяжелая, а карета ужасная.

Позже Кобылинский получил телеграмму от Набокова о прибытии партии в Тюмень. К всеобщему удивлению Кобылинский вдруг получил телеграмму от Матвеева о том, что император и все лица его партии задержаны в Екатеринбурге. Это было совершенно неожиданно, так как мы все думали, что император должен быть доставлен в Москву.

24 апреля пришло письмо от императрицы. Она писала, что их всех разместили в двух комнатах Ипатьевского дома, что они чувствуют себя очень стесненными и что единственное место, где они могут гулять, – это маленький садик, очень пыльный. Она также писала, что все их вещи были обысканы, даже “лекарства”. В том же письме в очень сдержанных выражениях она дала нам понять, что мы должны забрать из Тобольска все наши ценные вещи. Как и было оговорено ранее, она использовала в письме слово “лекарства” вместо “драгоценности”. Позже Теглева получила письмо от Демидовой, несомненно, написанное по приказу ее величества. В этом письме нам было указано, как поступить с драгоценностями, вместо которых она использовала выражение “вещи Седнева”.

25 апреля два офицера, а также пять солдат, сопровождавших императора, вернулись в Тобольск и рассказали нам следующую историю: Яковлев повез императора в Омск. Примерно за сто верст до прибытия в Омск он сел в поезд и поехал в Омск один. После этого он вернулся и повернул поезд в сторону Екатеринбурга. Екатеринбургские комиссары задержали поезд. Долгорукого арестовали и прямо с вокзала отвезли в тюрьму. Все офицеры и люди были также помещены под арест в какой-то подвал, где их продержали два дня и отпустили только на третий день и после того, как был заявлен протест. Из их рассказа можно сделать вывод, что задержание поезда и партии было неожиданным для Яковлева. Они рассказали нам, что он суетился повсюду, но ничего не смог добиться. Рассказывали также, что позднее Яковлев самостоятельно выехал из Москвы и сообщил Кобылинскому и Хохрякову (председателю Тобольского Совета), что он сложил с себя полномочия комиссара при императорской семье.

Мы начали подготовку к поездке. 25 апреля председатель местного Совета Хохряков впервые посетил наш дом. После этого он часто звонил нам, уговаривал и торопил с отъездом. Помню, что 6 мая, в день рождения императора, великие княжны хотели совершить богослужение. Хохряков запретил, сказав, что нельзя терять времени. 7 мая, в одиннадцать часов утра, мы пересели на пароход “Русь” и около трех или четырех часов того же дня отплыли из Тобольска. Нас сопровождал отряд под командованием Родионова, состоявший в основном из Латышей. Родионов вел себя нехорошо, он запер дверь каюты, в которой находились царевич и Нагорный. Все остальные каюты, в том числе и каюты великих княжон, по его приказу тоже были заперты.

9 мая мы добрались до Тюмени и в тот же день сели на поезд. В Екатеринбург мы прибыли 10 мая в два часа ночи. Всю ночь мы переходили с одной станции на другую и пересаживались с одного пути на другой. Примерно в девять часов поезд остановился между двумя станциями. Было грязно и шел непрерывный моросящий дождь. На станции нас ждали пять извозчиков. Родионов с несколькими комиссарами подошел к вагону, в котором находились дети. Из вагона вышли великие княжны. Татьяна Николаевна несла в одной руке свою домашнюю собачку, а в другой ручной саквояж, причем с большим трудом, волоча его по мостовой. Нагорный хотел ей помочь, но был грубо оттеснен в сторону. Я заметил, что Нагорный ехал в том же такси, что и царевич. Помню, что в каждом из других такси сидел комиссар или какой-нибудь другой большевистский агент. Я хотел выйти из машины и попрощаться с ними, но меня задержал часовой. В тот момент я и подумать не мог, что вижу их всех в последний раз, и даже не знал, что тогда я уже был уволен со службы императорской семьи.

Наконец наш поезд прибыл на станцию. Часа через три я увидел, как Татищева, Гендрикову и Шнейдера выводили из поезда в сопровождении солдат. Чуть позже вывели Харитонова, маленького Сед- нева, Волкова и Труппа. Я чуть не забыл сказать, что детей сопровождал доктор Деревенко. Через некоторое время пришел Родионов и объявил нам, что мы “не нужны” и что мы “свободны”. После этого баронессу Буксгевден пересадили в нашу машину.

Примерно через три дня мы получили приказ из Совета покинуть Пермский район и вернуться в Тобольск. Мы не могли выполнить приказ, так как путь был отрезан наступающими чехами, поэтому мы остались в Екатеринбурге. За это время я посетил город и осмотрел дом Ипатьева.

14 или 15 мая я стал свидетелем следующего: Я гулял по улицам Екатеринбурга с Деревенко и г-ном Гиббсом. Проходя мимо дома Ипатьева, мы заметили, что Седов сидел в такси, окруженный солдатами с винтовками с примкнутыми штыками; в другом такси сидел Нагорный. Когда последний поднял голову, то увидел нас и довольно долго смотрел на нас, но не сделал ни одного движения, которое могло бы выдать окружавшим его людям, что он нас знает.

Такси, окруженное всадниками, быстро поехало к центру города. Мы следовали за ними так быстро, как только могли, и наконец увидели, как они исчезли в направлении тюрьмы.

Наша партия состояла из восемнадцати человек, и мы отправились в Тюмень. В Камышлове совет не разрешил нам ехать дальше. Мы пробыли там десять дней. Там было грязно, и все вокруг было заражено болезнями. Наконец нас прикрепили к поезду с сербами, и мы прибыли в Тумен.

Мы очень сильно страдали, но сейчас я не хочу говорить о своих личных страданиях.

Во второй половине августа меня посетил Чемодуров. Первыми его словами были: “Слава Богу, император, ее величество и дети живы – все остальные убиты”. Он рассказал мне также, что был в комнатах Ипатьевского дома, где расстреливали “Боткина и других”. Он сказал мне, что видел тела Седнева и Нагорного, которых он узнал по одежде, и что их тела положили в гроб и похоронили. Он сказал мне, что всех остальных обязали одеться в солдатскую форму и увезли. Мне было трудно понять Чемодурова, так как он говорил очень дико.

Чемодуров также рассказал мне, что жизнь императорской семьи в Екатеринбурге была ужасной, что со всеми ними очень плохо обращались и что они ели вместе с прислугой. Комендант, Авдеев, тоже обедал вместе с императорской семьей; он часто напивался и иногда приходил в комнату, где находилась императорская семья, без кителя.

Чемодуров также рассказал мне, что Авдеев часто вел себя по отношению к императору непристойно и оскорбительно. Например, во время трапезы, когда он хотел угоститься с блюда, он простирал руки перед императором и ее величеством и при этом касался локтем лица императора.

Великие княжны после приезда в Екатеринбург спали на полу. Большевики отобрали у ее величества небольшую сумку, которую она держала в руке, а также золотую цепь, которая поддерживала святые образа у кровати царевича.

После приезда Чемодурова я и мистер Гиббс отправились в Екатеринбург, чтобы оказать помощь Сергееву, члену суда. Чемодуров сказал нам, что Сергеев занимался расследованием судьбы императорской семьи. Вместе с Сергеевым мы посетили дом Ипатьева и осмотрели комнату, в которой были пулевые отверстия на стене и на полу. В этом доме я нашел два “египетских знака”, которые императрица имела обыкновение рисовать на различных предметах на удачу. Один из этих знаков я заметил на стене комнаты ее величества, другой – на стороне окна в комнате, где под египетским знаком карандашом была написана дата: 17/30 апреля – дата приезда ее величества в Екатеринбург. Мое внимание привлекли также печи; все они были полны различных обгорелых предметов. Я узнал значительное количество обгоревших вещей, таких как зубные и волосяные щетки, булавки и ряд мелких вещей с инициалами: “А.Ф.” [Александра Федоровна].

У меня сложилось впечатление, что если императорскую семью увезли из Екатеринбурга, то увезли в том виде, в каком она была, без вещей. Все вещи, которые они могли взять с собой, были выброшены на свалку. Тем не менее, когда я вышел из дома, я не мог поверить, что императорская семья погибла. Мне казалось, что в комнате, которую я осматривал, было такое малое количество пулевых отверстий, что все не могли быть расстреляны. Когда, спустя значительное время, я вернулся из Екатеринбурга в Тюмень, меня окликнул Волков. Я его сначала не узнал, так как читал в газетах, что после покушения на Ленина были расстреляны Гендрикова, Шнейдер и Волков.

Волков рассказал мне, что его прямо с поезда забрали и посадили в Екатеринбургскую тюрьму. Из этой тюрьмы он, Гендрикова и Шнейдер были переведены в тюрьму в Перми. Татищев также находился в тюрьме в Екатеринбурге. Однажды его вывели из тюрьмы, но обратно не посадили. Со слов Волкова я с трудом понял, что случилось с Татищевым. Волков рассказал мне, что видел в руках у Татищева письменный приказ большевиков, предписывающий ему покинуть Пермский район. В тюрьме Волкова посадили в одну камеру с камердинером великого князя Михаила Александровича. Камердинер рассказал, что когда великий князь жил в Перми, к нему поздно вечером пришли четыре вооруженных человека. Один из них направил на камердинера пистолет и приказал ему стоять на месте. Остальные сказали великому князю, что он должен следовать за ними. Великий князь отказался подчиниться их приказу, если его не попросит об этом лично известный ему член Совета. В ответ один из вооруженных людей подошел к великому князю, взял его за воротник и прорычал: “Вот еще один из Романовых”.

Однажды Волкова, Гендрикову, Шнейдера и еще нескольких человек вывели из тюрьмы в лес, Волков понял, что их всех расстреляют, и пустился бежать. Когда он вышел из опасной зоны и остановился, то услышал звуки залпов с того места, где были оставлены остальные. Он считает, что Хендрикова и остальные были убиты. Считает, что большевики считали его мертвым, так как стреляли в него, когда он бежал, и когда он случайно упал, то услышал голос, который сказал: “С ним покончено”.

О судьбе великого князя Михаила Волков рассказал следующее: Великий князь вынужден был подчиниться силе и последовал за вооруженными людьми. Один из них остался с камердинером, чтобы не дать ему позвать на помощь. Когда этот человек ушел, камердинер побежал в совет и рассказал обо всем, что произошло. В совете начался переполох, но, тем не менее, члены совета не спешили начинать преследование. Примерно через час они начали поиски великого князя. Очень трудно было получить от Волкова какую-либо определенную информацию о судьбе великого князя Михаила.
Мне вспоминается еще одна деталь из рассказа Волкова: Когда великий князь последовал за незнакомцами, камердинер сказал ему: “Ваше высочество, не забудьте взять лекарство с печной полки”.

Больше мне заявлять нечего. Мое заявление мне зачитано и написано правильно.

(Подпись) Жильяр,
Н. Соколов.

II
ДОПРОС МИСТЕРА ГИББСА

[Показания г-на Гиббса должны быть интересны публике как показания англичанина, который был полностью и бескорыстно предан императорской семье. Сидни Гиббс был воспитателем царевича, а после ареста императора и его семьи он последовал за ними в Тобольск, не задумываясь о собственной безопасности.

Мистер Гиббс близко знал императора и императрицу в эти скорбные дни, и его показания показывают, что царь искренне переживал Брест-Литовский договор и последующее* гибельное разорение России. Эти воспоминания абсолютно беспристрастны, и нет причин сомневаться в их точности. – Примечание редактора].
l июля 1919 года Следственный судья по делам особой важности Омского трибунала Н. А. Соколов допросил в Екатеринбурге нижеуказанного человека в соответствии с параграфом 443 Уголовно-процессуального кодекса в качестве свидетеля, который в ответ на вопросы заявил следующее:

Меня зовут Сидней Иванович Гиббс. До 1916 года я был приглашенным преподавателем английского языка у великих княжон и царевичей. Я начал свои занятия с великими княжнами Ольгой Николаевной, Татьяной Николаевной и Марией Николаевной в 1908 году. Когда Анастасия подросла, я стал давать уроки и ей. В 1914 году я начал давать указания царевичу. В 1916 году я был назначен воспитателем царевича. В том же году я переехал в Екатериненский дворец. В 1917 году обязанности воспитателя царевича исполнял частично я, частично Жильяр.

В начале революции императорская семья проживала в Царском Селе. Императрица и все дети были там. Император находился в Ставке. В начале революции все дети заболели корью. Первым заболел царевич, а за ним все дочери.

Лично я не наблюдал, как весть о революции была воспринята императрицей. Я слышал от кого-то, кто был рядом с ней, что она плакала. Насколько я знаю императрицу, я убежден, что она не ожидала революции. Мне показалось, что императрица думала, что следовало бы сделать лишь несколько уступок. Революция была для нее ударом, и поэтому она страдала, но, будучи твердой натурой, она не очень плакала.

Императрица и императорская семья были арестованы генералом Корниловым. Я не присутствовал во дворце во время ареста. Я не могу сказать, как это произошло. Знаю, что Корнилов был принят ее величеством и что он объявил ей, что она арестована. Императрица рассказала мне об этом. Она не сообщила мне никаких подробностей, а только рассказала все это в общих чертах и при этом прибавила, что она была очень холодна к Корнилову и не подала ему руки. После объявления Корниловым об аресте меня не пустили во дворец. Моя просьба о допуске была встречена отрицательным ответом. Временное правительство не разрешило мне остаться с императорской семьей. Я отчетливо помню этот факт. Я видел письмо, в котором говорилось об этом. Оно было подписано пятью министрами. В настоящее время я не помню их имен, но в моей памяти ясно отложилось, что там были подписи пяти министров. В моем заявлении было указано, что я даю уроки детям. Я не могу сказать, была ли в ответе подпись министра народного образования. Будучи англичанином, я счел все это очень забавным.

Именно по этой причине мне не разрешили быть с императорской семьей во время их пребывания в Царском Селе, и, следовательно, я ничего не видел из их жизни в этот период времени.

Позже в Тобольске я слышал, что некоторые солдаты и офицеры в Царском Селе вели себя грубо по отношению к императорской семье. Сам император рассказал мне в Тобольске, что однажды офицер отказался пожать ему руку, объяснив ему, что он на службе и поэтому не имеет права пожимать руку. Император также говорил мне немного о Керенском. Он сказал, что Керенский очень нервничал, когда разговаривал с ним. Однажды он так нервничал, что схватил со стены нож из слоновой кости и нервно начал сгибать его так сильно, что император испугался, что он сломает нож, и поэтому отобрал его у него. Император также сказал мне, что Керенский считал, что он (император) хочет заключить сепаратный мир с Германией. Император отрицал, что это так. Керенский настаивал и нервничал. Я не могу сказать, обыскивал ли Керенский личные бумаги императора или нет, но император сказал мне, что Керенский считал, что у него есть какие-то бумаги, которые указывают на его желание заключить мир с Германией. Я хорошо знал императора и понимал то чувство презрения, которое он испытывал к Керенскому, когда говорил со мной на эти темы.

Керенский очень нервничал в день отъезда императорской семьи из Царского Села. Ночью он позвонил министру путей сообщения, настаивая на его немедленном приезде в Царское Село. Министр связи в это время был в постели, но это обстоятельство не остановило Керенского.

Больше я ничего не могу рассказать о жизни императорской семьи в Царском Селе. Я был предан семье и хотел быть рядом с ней. Я поехал в Тобольск по своей воле. В Тобольск я приехал в начале октября. Из Тюмени я поехала с Клавдией Михайловной Битнер.

Два дня я жила в доме Корнилова. На третий день, в час дня, я был вызван к императору. Он принял меня в своем рабочем кабинете. Присутствовали императрица и царевич. Я был очень рад их видеть, и они были очень рады видеть меня. В это время императрица начала понимать, что не все люди, которые были ей преданы, были неверны.

Наше пребывание в Тобольске было в целом очень приятным. Я не видел ничего предосудительного в условиях нашей жизни. Конечно, были некоторые недостатки по сравнению с тем, что было раньше; было много мелочей, которые создавали трения, но к ним можно было привыкнуть.

Мы все очень много работали. Императрица преподавала детям богословие (все дети брали уроки, кроме Ольги Николаевны, которая закончила курс обучения в 1914 году). Татьяне Николаевне она также немного преподавала немецкий язык. Император лично давал уроки истории царевичу. Клавдия Михайловна Битнер преподавала математику и русский язык великим княжнам Марии, Анастасии и царевичу. Хендрикова давала уроки истории Татьяне Николаевне. Я была преподавателем английского языка.

Уроки начинались в девять утра и продолжались до одиннадцати часов. С одиннадцати до двенадцати часов дети могли свободно гулять. Занятия возобновлялись в двенадцать и продолжались в течение часа. В час дня подавали обед, а после него пили кофе. По совету доктора царевич после обеда должен был немного отдохнуть на диване.

Во время отдыха Жильяр или я читали ему вслух. После этого Нагорный одел царевича, и мы пошли гулять до четырех или пяти часов. После нашего возвращения император дал царевичу урок истории. После урока царевич очень любил играть в игру, которая называлась: “Чем медленнее едешь, тем дальше едешь”. Мы разделились на две партии: Царевич, Жильяр и я – одна партия, Долгорукий и Шнайдер – другая. Царевич очень любил эту игру, Шнайдер тоже вкладывала в нее душу и немного суетилась с Долгоруким. Это было очень забавно. Мы играли в эту игру почти каждый день, и Шнайдер всегда говорила, что больше никогда не будет играть в эту игру.

С шести до семи часов вечера царевич занимался со мной или с Жильяром. С семи до восьми вечера он готовил уроки на следующий день. Ужин подавали в восемь вечера. После ужина семья собиралась наверху. Иногда мы играли в карты. Я играл с Шнайдером в двойное терпение. Татищев, Ольга Николаевна, Боткин, Шнейдер, Жильяр и Долгорукий играли в бридж. Дети и император иногда играли в безик, временами император читал вслух.

Иногда великие княжны Ольга, Мария и Анастасия поднимались в комнату Демидовой, где обедали Тутельберг, Эрсберг и Теглева. Иногда их сопровождали Жильяр, Долгорукий, царевич или я. Мы оставались некоторое время в этой комнате и много шутили и смеялись.

Император вставал рано. В девять часов утра он всегда пил чай в своей рабочей комнате и читал до одиннадцати часов утра. Затем он гулял в саду и во время прогулки всегда делал физические упражнения. В Тобольске он часто занимался распиловкой бревен. С некоторой помощью император соорудил на крыше оранжереи помост. На платформу вела лестница, построенная нашими общими усилиями. Император очень любил сидеть на этой платформе, когда погода была бурной. До полудня император занимался гимнастикой, после чего всегда шел в комнату своих дочерей, где ему подавали бутерброды. Затем он удалялся в свои покои и работал до обеда. После обеда император выходил на прогулку или работал в саду до наступления сумерек. В пять часов вечера семья пила чай, после чего император читал до ужина.

Императрица вставала в разное время, иногда намного позже других. Иногда она была готова вместе со всеми, но посторонние никогда не видели ее утром. Бывало, что императрица выходила только к обеду. Утром она занималась с детьми или работала над чем-нибудь. Предпочтение она отдавала рукоделию: вышивке или живописи. Когда в доме никого не было, и она оставалась одна, то играла на фортепиано. Обед и ужин были хорошими. На обед у нас был суп, рыба, мясо и десерт. Кофе подавали наверх. Ужин был похож на обед, с той лишь разницей, что подавались фрукты.

Если на ужине присутствовала императрица, мы рассаживались в следующем порядке: Император в середине стола; напротив него – императрица. Справа от императора – Гендрикова, а рядом с ней великая княжна Мария. Слева от императора – Шнейдер и Долгорукий. Справа от императрицы – царевич, слева от нее – Татищев и великая княжна Татьяна. Жильяр сидел в конце стола, напротив него – великая княгиня Анстасия и я. Если императрица обедала наверху, ее место занимала великая княгиня Ольга.

Боткин всегда обедал с императорской семьей, но обедал со своей собственной семьей. Он сидел с великой княгиней Ольгой и царевичем. Иногда в святые дни на обед приглашали доктора Деревенко и его сына Колю. Ужин готовил Харитонов. Еда была хорошая, всего хватало.

Кроме ужина и обеда, два раза в день подавали чай. Утром император пил чай с великой княгиней Ольгой в своем рабочем кабинете. Вечером чай всегда подавался в рабочем кабинете императора, и на нем присутствовала только семья.

Во время моего приезда в Тобольск там оставались два комиссара, Панкратов и Никольский. Панкратов был неплохим человеком, но проявлял слабость и находился под влиянием Никольского. Панкратов не причинял нам никакого беспокойства. Император часто беседовал с ним, и Панкратов рассказывал ему много интересного о Сибири, где он жил в ссылке. Император довольно язвительно отзывался о Панкратове, называя его “маленьким человеком” – он был довольно маленького роста. Никольский был грубоват, и в семье его не любили. Я не помню, причинял ли Никольский нам когда-нибудь неудобства, плакал ли царевич из-за его грубости. В большевистский период в наш дом не пускали комиссаров. Мне кажется, что некоторые комиссары приезжали в Тобольск, но не были узнаны солдатами. Первый комиссар, который вошел в дом, был Яковлев.

Большевистская революция сначала не обращала на нас никакого внимания, и казалось, что о нас совсем забыли. Однако, наконец, большевики вспомнили о нас, и наше денежное довольствие было прекращено. Нам выдали солдатский паек и приказали ограничиться 150 рублями в неделю. Несколько слуг были уволены, и мы стали получать очень плохое питание. Подавали только два блюда – суп и мясо.

Я не говорил с императором о Брест-Литовском договоре, но я заметил, что император сильно пострадал после большевистской революции. Император отрекся от престола, потому что думал, что так будет лучше для России. Оказалось, что будет хуже. Он не ожидал этого и испытывал ужасные угрызения совести. После того как мы получили известие о том, что положение дел в России очень плохое, я дважды видел, как император выглядел очень расстроенным и долго молчал. Личное положение его не огорчало, и он переносил его без угрызений совести”.

Яковлев приехал в Тобольск в начале апреля, в то время, когда царевич был болен. Я сидел у постели царевича. В комнату вошел император в сопровождении Яковлева и еще одного человека, похожего на его помощника. Яковлев посмотрел на царевича. Император сказал: “Мой сын и его воспитатель”.

Яковлев не показался мне культурным человеком. Он больше походил на ловкого моряка. Внешность другого человека я не помню. Яковлев внимательно посмотрел на царевича, после чего они удалились. Позже император и Яковлев вернулись в комнату, но уже без третьего человека. Они смотрели на царевича и молчали. Через несколько дней я снова был в спальне царевича. Он был очень болен и сильно страдал. Императрица обещала принять его после обеда. Он ждал и ждал, но никто не приходил. Все время он звал: “Мама, мама”. Я вышла из комнаты и посмотрела в коридор. Я заметила императора, императрицу и Яковлева, стоявших посреди зала. Я не слышала, о чем они говорили. Я вернулся в комнату царевича. Он начал кружиться и спросил: “Где мама?”. Я снова вышла из комнаты. Кто-то сказал мне, что императрица чем-то встревожена и поэтому не пришла к царевичу. Мне сказали, что она встревожена, потому что императора надо было увезти из Тобольска. Я вернулся в комнату. Между четырьмя и пятью часами пришла императрица. Она л была совершенно спокойна, но на лице ее виднелись следы слез. Боясь потревожить царевича, она стала говорить мне вполголоса, что император должен уехать из Тобольска, что она и великая княжна Мария должны ехать с ним, и что, как только царевич поправится, все остальные последуют за ними. Царевич подслушал ее, но не попросил ее сказать, куда мы едем, а я, желая избежать неловкости, тоже не спросил ее. Вскоре после этого я вышел из комнаты. Я подумал, что в то время, когда они готовились к путешествию, они, вероятно, не хотели бы, чтобы кто-то присутствовал. Они обедали наверху одни. Вечером нас всех пригласили в будуар императрицы (зеленую комнату), где был подан чай. Разговор шел о путешествиях. Говорили в основном о багаже. В два часа приехали кареты, одна из них была с капюшоном. В вестибюле я пожелал им прощания. Император занял место с Яковлевым, императрица с великой княгиней Марией, и они уехали. Их сопровождали Боткин, Чемодуров, Долгорукий, Демидова и Седнев. Мы не знали места их назначения. Никто из нас не знал, что их повезут в Екатеринбург. Мы все думали, что их повезут в Москву или на восток. Дети были того же мнения. Мы все были очень встревожены. Мы не знали, что с ними будет дальше. Из оставшихся за границей Татищев был старшим, а из оставшейся части императорской семьи Татьяна считалась старшей вместо великой княгини Ольги.

Царевич постепенно поправлялся, хотя и очень медленно. Первое известие, которое мы получили, принес извозчик, ехавший в одной из карет, которыми пользовалась семья.
Мы услышали, что семья благополучно добралась до Тумена. Позже кто-то прислал телеграмму, что их “задержали” в Екатеринбурге. Мы были сильно потрясены этой новостью.

Яковлев ничего не говорил нам о Екатеринбурге, и я слышал, как кто-то сказал, что сам Яковлев был послан из Москвы, а не из Екатеринбурга, и я не думаю, что в этом есть какие-то сомнения.

Через некоторое время после этого Хохряков пришел к нам домой. Оказалось, что до этого времени этот человек довольно много времени провел в Тобольске, но в доме мы его никогда не видели. Думали, что его прислал Яковлев. Когда он пришел, то захотел увидеть царевича. Возможно, он не верил в его болезнь, так как, уйдя от него, он тут же вернулся, ожидая, что царевич сейчас встанет. Примерно за три дня до отъезда нашу охрану сменил отряд красных. Этим отрядом командовал некто Родионов. Этот человек не произвел на меня очень плохого впечатления. Мы все им очень интересовались. Татищев знал его раньше, но не мог вспомнить, кто это и где он его видел. Хендрикова тоже его знала. Татищев думал, что видел Родионова в Берлине, а Хендрикова считала, что видела его в Вержболово. Татищев был в прошлом при императоре Вильгельме и думал, что видел Родионова в русском посольстве в Берлине. Татищев спросил его, чем он занимался раньше. Родионов, не желая отвечать, сказал: “Я забыл/” Все это нас очень заинтересовало. Говоря о Родионове, Татищев добродушно употреблял выражение: “Мой знакомый/” Лично я помню следующее: В 1916 году я был в Петрограде, где посетил своего знакомого по фамилии Дитвейлер. По-моему, он был еврей и русский подданный. Он работал в канатном концерне. Во время нашей беседы я спросил его, где он был. Он ответил, что проводил время с таким-то и таким-то (имя я сейчас забыл), я спросил Дитвейлера, кто этот человек, и Дитвейлер ответил: “Наверное, немецкий шпион”, и добавил, что на одной из их встреч присутствовал офицер по фамилии Родионов.
Родионов не разрешил нам запирать двери наших спален на ночь.

Мы уехали в Тюмень на пароходе. За несколько дней до отъезда Хохряков сказал нам, что он не знает, разрешат ли нам остаться в доме, который занимали император, императрица и великая княжна Мария в Екатеринбурге, или нет. Родионов сказал нам, что отныне для нас все будет гораздо хуже, чем прежде. В Тюмени детей, Гендрикову, Шнейдера, Татищева, Букшеовдена, Нагорного и Волкова посадили в пассажирский вагон, остальных – в товарный (Теплоушка). В Екатеринбург мы прибыли ночью 9 мая. Было холодно. Всю ночь мы двигались и меняли пути. В семь утра наши вагоны вывели из города. Несколько извозчиков ждали, а я через окно наблюдала за отъездом детей. Мне не разрешили попрощаться с ними. В десять часов нас перевели на платформу вокзала, и Татищева и Шнайдера вывели из поезда. О Хендриковой ничего не могу сказать. После этого пришел Родионов и объявил, что маленький Седнев и Трупп должны идти в дом. Позже пришел Нагорный и забрал с собой часть багажа, а также детские кровати. Кровати были одинаковые, из никелированного железа, похожие на ту, на которой лежал император Александр II во время турецкой войны. Кровати были удобные и не тяжелые. После отъезда Нагорного Родионов сказал нам: “Вы свободны и можете идти, куда хотите”.
Я остался в Екатеринбурге. Через два-три дня я шел с Деревенко и Жильяром по Вознесенскому проспекту и вдруг заметил, что из дома Ипатьева на двух извозчиках выезжают Нагорный и Седнев в окружении солдат. Мы последовали за ними и увидели, что их ведут в тюрьму.

Прошло немало времени, когда бывший премьер-министр князь Георгий Евгеньевич Львов, сидевший в тюрьме Екатеринбурга вместе с Нагим, рассказал мне, что Нагорный часто спорил с большевиками из-за их плохого обращения с царевичем. Большевики оставляли царевичу только одну пару сапог. Нагорный настоял на том, чтобы оставили две пары обуви, сказав большевикам, что у мальчика слабое здоровье и, если он промочит ноги, ему очень понадобится еще одна пара обуви. Через некоторое время большевики забрали у царевича длинную золотую цепь, которая поддерживала святые образы, висевшие у его кровати. Нагорный несколько раз спорил с большевиками: “Наконец-то я понял, почему его расстреляли”, – добавил князь Львов.

После того как большевики покинули Екатеринбург, я встретил Чемодурова, который пришел ко мне. Его слова были такие: “Слава Богу, дети спасены”. Я его плохо понимал. В ходе беседы он вдруг спросил: “Как вы думаете, они спасены?” Примерно за десять дней до смерти он прислал мне письмо, в котором спрашивал, есть ли надежда, что они живы.

Чемодуров рассказал мне, что условия их жизни в Екатеринбурге были плохими. Например: на Пасху у них были куличи. Пришел комиссар и нарезал себе большие куличи. В общем, он говорил о грубом обращении, но мне было очень трудно его понять. Он рассказывал, что у великих княжон не было кроватей.

Я посетил дом Ипатьева, но не нашел ничего необычного. Дом был битком набит. Печи были полны сгоревших предметов, и я видел много остатков сгоревших предметов, таких как портретные рамы, всевозможные кисти и маленькую корзинку, в которой царевич держал свои кисти. Несколько вещей были просто разбросаны вокруг, но я не видел много их личных вещей.

Император носил форменные брюки и высокие сапоги, которые были часто залатаны, и солдатскую рубашку. Царевич носил брюки цвета хаки, высокие сапоги и солдатскую рубашку.

Что касается рубинов, которые вы мне показали, то могу сказать, что у императорской семьи их было довольно много в различных украшениях. У великой княгини Ольги была брошь с подобными рубинами, которую ей подарила королева Виктория.

Сапфиры очень похожи на фрагменты камня, который был у императора в кольце. Они имели такую же форму, и я думаю, что между ними есть полное сходство. Император j носил это кольцо на одном пальце с обручальным кольцом, и он сказал мне, что не может его снять.

Мои личные впечатления от императорской семьи таковы:

Великой княгине Ольге Николаевне было около двадцати трех лет, она была светленькая и имела самые светлые волосы в семье. После болезни она сильно похудела. У нее были красивые голубые глаза. Весь ее характер был виден в ее глазах. Она была прямой, справедливой, честной, простой, искренней и доброй. Она легко раздражалась, и ее манеры были немного грубыми. Она была хорошим музыкантом. У нее был талант к музыке. Она сочиняла, хотя я не думаю, что она писала стихи. Я думаю, что Гендрикова написала несколько стихотворений, так как она хорошо умела это делать. Великая княгиня Ольга была очень скромной. Она любила простоту и не уделяла много внимания нарядам. Ее нравы напоминали мне нравы ее отца. Она была очень религиозной, и мне кажется, что она любила своего отца больше, чем кого-либо другого.

Великая княгиня Татьяна Николаевна была очень худа. Вряд ли можно представить себе кого-то такого же худого, как она. Ей был двадцать один год, она была высокого роста, темнее, чем остальные члены семьи, и элегантна. Цвет ее глаз был темно-серый. Глаза отличали ее от всех ее сестер, которые показывали свою душу через глаза. Она была сдержанной, надменной, не имела открытого сердца, но была самой позитивной. Она также была религиозной, но мотивом ее религии было: “Это мой долг”, тогда как у Ольги Николаевны это было в сердце. Она всегда была озабочена и задумчива, и угадать ее мысли было невозможно. Она играла на фортепиано и играла лучше всех в семье. Однако у нее была только лучшая техника, а чувства в музыке она не проявляла. Она хорошо рисовала и вышивала. Она была любимицей матери, и из всех дочерей та доверяла ей больше всех. Если нужно было получить какие-либо милости, их приходилось получать через Татьяну Николаевну.

Великая княгиня Мария Николаевна была молодой женщиной широкого телосложения. Она была очень сильной, например, могла поднять меня с земли. Волосы у нее были светлее, чем у Татьяны, но темнее, чем у Ольги. (У Ольги Николаевны волосы были каштановые, золотистого оттенка, а у Марии Николаевны – каштановые с легким оттенком). У нее были очень красивые, светло-серые глаза. Она была очень хороша собой, но после болезни стала слишком худой. У нее был большой талант к живописи, и она всегда любила им заниматься. На фортепиано она играла слабо и не была такой способной, как Ольга или Татьяна. Она была скромной и простой и, вероятно, обладала качествами хорошей жены и матери. Она любила детей и была склонна к лени. Ей понравился Тобольск, и она сказала мне, что была бы счастлива остаться там. Мне трудно сказать, кого она предпочитала – отца или мать.

Великой княжне Анастасии Николаевне было шестнадцать или семнадцать лет; она была невысокого роста, плотная и, на мой взгляд, единственная в семье, кто казался некрасивым. Волосы у нее были светлее, чем у Марии Николаевны. Они не были волнистыми и мягкими, а ровно лежали на лбу, глаза были серые и красивые, нос прямой. Если бы она выросла и стала стройной, то была бы самой красивой в семье. Она была красива и очень остроумна. У нее были таланты комического актера, она заставляла всех смеяться, но сама никогда не смеялась. Казалось, что ее развитие остановилось, и поэтому ее способности немного угасли. Она играла на фортепиано и рисовала, но была только в стадии изучения того и другого.

Царевич, Алексей Николаевич, был нездоров. Он был высок для своего возраста и очень худ. В детстве он много страдал. Он был болен болезнью, унаследованной от семьи матери. В Тобольске ему стало хуже, так как там было очень трудно достать средства для лечения. У него было доброе сердце, он очень любил животных. На него могли влиять только его чувства, и он не подчинялся авторитетам. Он подчинялся только императору. Он был умным мальчиком, но не любил книги. Его мать любила его страстно. Она старалась, но не могла быть с ним строгой, и большинство его желаний достигалось через мать. Неприятные вещи он переносил молча и без ропота. Он был добросердечен и в последний период своей жизни был единственным, кто любил отдавать вещи. В Тобольске у него были странные причуды, например, он собирал старые гвозди, говоря при этом: “Они могут пригодиться”.

Великие княжны хорошо говорили по-английски и по-французски, но по-немецки плохо. Алексей Николаевич совсем не говорил по-господски – у него никогда не было уроков немецкого. Отец говорил с ним по-русски, мать – по-английски или по-французски.

Императрица раньше была очень красива и грациозна, хотя ноги у нее были большие. Я был очень удивлен, когда увидел ее в Тобольске. Она выглядела намного старше и имела много седых волос. У нее были прекрасные, мягкие, серые глаза. Она была умна, но умнее казалась тем, кто знал ее меньше всего. Она не была надменной в обычном значении этого слова, но всегда осознавала и ни на минуту не забывала о своем положении в жизни. Она всегда выглядела по-королевски. Когда я находилась в ее присутствии, у меня никогда не возникало чувства неловкости. Мне очень нравилось быть с ней. Она была добросердечной и любила совершать добрые поступки. Когда она работала, у нее всегда было что-то на виду. Она очень любила домашние тайны, например, приготовить кому-то подарок и держать его в секрете, пока он не будет готов. Я чувствовала в ней немку. Она была более экономной, чем англичанка. Она любила Россию и считала себя русской. Больше всего она боялась потерять Россию. Хотя во время правления императора она несколько раз была в Германии, я никогда не слышал от нее ни одного слова об императоре Вильгельме. Она была искренне религиозна в православном духе и искренне верила в Бога. Больше всего она была предана своей семье, и религия вошла в ее чувства сразу после семьи.

Ее религиозное чувство было вполне нормальным и не являлось продуктом истерии. Она обладала более сильным и агрессивным характером, чем император, но у нее было такое глубокое чувство любви к императору, что, когда она заранее знала его мнение, она всегда подчинялась. Я никогда не был свидетелем ни одной ссоры между ними. Было совершенно очевидно, что она была очень против его отречения от престола, но она никогда не упрекала его. Это было совершенно ясно для всех, кто был рядом с ними. И никто никогда не мог подумать, что она неверна императору. Они были идеальной парой и никогда не расставались. Я считаю, что трудно было бы встретить, особенно в России, такую преданную пару, которая так скучала бы друг по другу, когда их разлучали. Именно по этой причине император так часто брал Алексея Николаевича с собой в поездки. Я полагаю, что последний в некотором смысле заменял ему остальных членов семьи.

Император был очень хорошо образован. Он в совершенстве владел (и писал) английским и французским языками. Я не могу судить о его знании немецкого языка. Он был очень аккуратен и не любил, чтобы кто-то прикасался к его вещам. У него была исключительно хорошая память. Он не очень любил легкое чтение. Он много читал по общественным наукам и изучал историю. Он производил впечатление исключительно честного человека. Он был очень добрым и имел сострадательное сердце. Он был скромным, но сдержанным и ненавидел любую фамильярность. Его нрав был веселым, и он любил игры. Он любил поговорить и иногда беседовал с солдатами на гауптвахте. Он преданно любил свою страну и сильно пострадал за нее во время революции. После большевистской революции считалось, что его страдания были вызваны не его положением, а тем, что он страдал за Россию.

Император был хорошим охотником и увлекался охотой, хотя я не мог сказать, какие формы охоты он предпочитал.

Что касается их отношения друг к другу, то это была идеальная семья, которую очень редко можно встретить. Они не нуждались в присутствии других людей.
Из адъютантов наиболее близкими к семье были Дмитрий Павлович (великий князь Дмитрий), Мордвинов и Саблин. Ближе всех к императрице была Анна Александровна Вырубова.

Что касается Распутина, то мне кажется, что императрица верила в его святость, его силу исцеления и в действенность его молитв, Распутин не посещал дом так часто, как об этом сообщали сплетники. Его визиты во дворец, я думаю, были связаны с болезнью Алексея. Я считал его умным, хитрым и добродушным мужиком (крестьянином). Мне нечего добавить к вышеизложенному заявлению. Мое заявление мне зачитали, и оно написано правильно.

Императорская семья пила чай три раза в течение дня. Третий раз примерно в одиннадцать часов вечера, в рабочем кабинете императора.

(Подпись) С.И. Гиббс,
Н. Соколов.

III
ДОПРОС ПОЛКОВНИКА КОБЫЛИНСКОГО

[Показания полковника Кобылинского дают полное документальное подтверждение условий жизни императорской семьи с марта 1917 года по май 1918 года, в течение которого они находились под его опекой. Полковник Кобылинский представляется храбрым солдатом и справедливым человеком, который выполнял то, что считал своим долгом, но относился к несчастным узникам гуманно и вежливо. Его заявление будет иметь огромную ценность для историков будущего, поскольку оно раскрывает новую сторону характера императора Николая II и отрицает прогерманские тенденции, в которых так упорно обвиняли и его самого, и эмигрантскую прессу. – Примечание редактора].

6-10 апреля 1919 года Следственный судья по делам особой важности Омского трибунала допросил в Екатеринбурге, в соответствии с параграфом 443 Устава уголовного судопроизводства, нижеуказанное лицо в качестве свидетеля. Свидетель заявил:

Меня зовут Евгений Стефанович Кобылинский, возраст сорок лет, полковник при командующем Тюменским военным округом. Я принадлежу к православной церкви. В начале войны я командовал ротой Петроградского гвардейского полка.

8 ноября 1914 года я был ранен в ногу ружейной пулей. В июле 1916 года я был тяжело ранен снарядом на австрийском фронте во время боев под Гута-Старой. После контузии последовал очень тяжелый случай заболевания почек. В сентябре 1916 года я был отправлен в госпиталь в Царское Село. Из этого госпиталя я был отправлен в Ялту, а по возвращении в Царское Село, после медицинского осмотра, в 1916 году я был признан физически непригодным к действительной службе и переведен в запасной батальон моего бывшего полка. В этом батальоне я находился в начале революции.

Поздно вечером 5 марта мне приказали явиться в штаб Петроградского военного округа. В одиннадцать часов вечера я пришел в штаб, где мне сказали, что меня вызывают по приказу генерала Корнилова (знаменитый Корнилов, который в то время командовал войсками Петроградского военного округа).

Я был принят Корниловым, который сказал: “Я назначил вас на очень важную и ответственную должность”. Я спросил его, в чем дело. “Я вам завтра скажу”, – ответил генерал. Я попытался узнать у Корнилова, почему выбор пал именно на меня. “Занимайтесь своими делами и готовьтесь”, – ответил генерал. Я отдал честь и ушел. На следующий день, 6 марта, я не получил никаких приказов. Не было приказа и 7 марта. Я уже начал думать, что мое назначение сорвалось, как вдруг по телефону мне сообщили, что Корнилов приказал мне быть на станции Царское-Село в восемь часов утра 8 марта. Я прибыл на станцию, где встретился с генералом Корниловым и его помощником. Корнилов сказал: “Когда мы сядем в купе вагона, я скажу вам место назначения”. Мы сели в поезд, где Корнилов сказал мне: “Мы едем в Царское Село. Я еду туда, чтобы объявить императрице, что она арестована. Вы будете командовать гарнизоном Царского Села. Капитан Коцебу будет комендантом дворца, но вы также будете руководить дворцом, а Коцебу будет подчинен вам”.

Мы прибыли во дворец. В зале ожидания нас встретил великий маршал императорского двора генерал Бенкендорф. Корнфлофф объяснил ему, что он хотел бы, чтобы свита императора была в сборе, и просил принять ее величество. Бенкендорф послал лакея попросить всех спуститься, а сам лично отправился передать императрице нашу просьбу об аудиенции. Вернувшись, он сказал нам, что императрица примет нас через десять минут. Вскоре после этого лакей сообщил нам, что ее величество желает нас видеть. Вместе с Корниловым мы вошли в детскую комнату. Там никого не было, но как только мы вошли, из другой двери появилась императрица. Мы поклонились. Она подала руку Корнилову и кивнула мне. Корнилов сказал: “На мою долю выпало тяжелое бремя сообщить вам решение совета министров. С этого момента вы должны считать себя арестованным. Если вы в чем-то нуждаетесь, обращайтесь к новому коменданту”. После этого, обращаясь ко мне, Корнилов сказал: “Полковник, оставьте нас вместе и займите позицию у двери”. Я удалился. Минут через пять Корнилов позвал меня, и когда я вошел, императрица протянула мне руку. Мы поклонились и спустились вниз. В зале ожидания собрались некоторые из свиты императора. Корнилов объявил им: “Господа, это новый комендант; с этого времени императрица находится под арестом. Если кто желает разделить судьбу семьи, пусть остается с ними, но решайтесь немедленно, так как в дальнейшем я никому не позволю войти во дворец”. В это время караул держал Сводно-гвардейский полк его величества под командованием генерал-майора Рессина. Генерал-майор объявил, что хочет уехать. Великий маршал императорского двора граф Бенкендорф и граф Апраксин, ведавший личными делами императрицы, объявили, что останутся с императрицей.

В тот же день Корнилов подтвердил инструкции относительно статуса арестованных и наложенных на них ограничений. Охрана Сводного полка была передана Первому стрелковому полку. Корнилов уехал из Царского Села, а я остался там в качестве коменданта.

Григорий Распутин

Перед сменой караула полковник Лазарев попросил у меня разрешения проститься с императрицей, я разрешил ему это сделать. Он увидел императрицу и горько заплакал. Плакал он и в другой раз, когда видел, как из зала ожидания выносили знамена Сводного полка. Через несколько дней, дату не помню, мне сообщили по телефону о приезде императора. Я поехал на вокзал. После прибытия поезда император вышел из своего вагона и очень быстро прошел по вокзалу, ни на кого не бросив ни одного взгляда, и занял свое место в автомобиле. Его сопровождал маршал двора граф Василий Александрович Долгорукий. Вместе с Долгоруким император сел в автомобиль.
Ко мне подошли два человека в штатском; один из них был Вершинин, член Думы. Они сказали мне, что их миссия окончена и что отныне император должен находиться под моей охраной.

Не могу забыть одного обстоятельства, свидетелем которого я был в то время. В императорском поезде находилось довольно много лиц. Когда император вышел из поезда, эти люди высыпали на перрон вокзала и быстро разошлись*, бросая во все стороны испуганные взгляды. Похоже, они очень боялись быть узнанными. Все это выглядело довольно отвратительно.

Я сопровождал императора во дворец. Он сразу же поднялся наверх, чтобы проведать своих детей, которые были больны.

Вскоре после этого с вокзала привезли багаж императора.

Жизнь императорской семьи во время пребывания в Царском Селе во всех отношениях соответствовала тем условиям, которые императорская семья вправе была ожидать. Инструкции ограничивали связи императорской семьи с внешним миром и, конечно, вносили некоторые ограничения в ее внутреннюю жизнь. Почта всегда проходила через руки коменданта дворца. Выходить из дворца разрешалось только через парк. Дворец и парк всегда были окружены часовыми. Гулять в парке разрешалось только с утра до темноты.

Это были единственные ограничения, и правительство ни в коем случае не вмешивалось в интимную жизнь семьи. Кроме вышеупомянутых ограничений на время прогулок в парке, правительство не налагало никаких трудностей.

В первые дни пребывания в Царском-Село дети болели корью; у Марии Николаевны и, кажется, у Ольги Николаевны было также воспаление легких. Очень скоро все они выздоровели.

Обычно день проходил следующим образом: Семья вставала рано, за исключением императрицы. Она, правда, тоже иногда вставала рано, но обычно долго лежала в постели. В восемь утра император всегда выходил на прогулку в компании Долгорукого. Они гуляли около полутора часов, занимаясь физическими упражнениями. В час дня семья обедала. После обеда до трех часов семья работала в саду. После этого дети ходили на уроки. Чай подавали в четыре часа дня. Иногда после чая семья выходила в парк. Ужин подавали в семь часов.

Во время пребывания в Царском Селе произошли некоторые события, на которые я хотел бы обратить ваше внимание: Через несколько дней после ареста императорской семьи произошел неприятный инцидент, связанный с телом Распутина. Его труп находился в Царском Селе. Там строилась церковь, и он был похоронен в одной из ее секций. После того как об этом стало известно солдатам, они раскопали могилу, сняли крышку гроба и стали осматривать тело. В гробу нашли святой образ с подписями Александры, Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии и Ани. Этот образ был помещен у его правой щеки. Каким-то образом все это стало известно командиру зенитной батареи, и он отобрал образ у солдат. Я видел это лично. Я думаю, что образ изображал Пресвятую Богородицу. Обо всем этом я сообщил по телефону в штаб округа. Мне было поручено доставить тело Распутина на станцию и переправить его в Среднюю Рогатку, где оно должно было быть захоронено. Мне было велено сделать это тайно. Очевидно, что невозможно было выполнить этот приказ так, чтобы об этом не узнали солдаты и население. Позже мне сказали отвезти тело на станцию Чарское-Село; я сделал это и положил его в вагон. В другой вагон я посадил несколько солдат, не объяснив им, что они должны охранять.

На следующий день комиссар по фамилии Купчинский (он также отвечал за автомобили) передал мне письменный приказ за подписью председателя совета министров. В приказе говорилось, что я должен передать тело Распутина (имя было написано как “Новых”) Купчинскому, чтобы он доставил его на грузовике к месту назначения. Мы не могли сделать все это в Царском Селе, поэтому перевезли вагон с трупом на станцию Павловск Второй. На этой станции мы нашли старый ящик и положили в него гроб с телом Распутина. Все это было покрыто матами и старыми пустыми мешками. Купчинский поехал с телом в Петроград, но по дороге тайна стала известна толпе, которая грозила выхватить тело, и Купчинскому пришлось сжечь его по дороге.

Другим происшествием в нашей мирной жизни было внезапное появление незнакомца. Этот незнакомец пришел ко мне, представился Масловским и передал мне письмо от исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. Этот человек был в форме полковника. Черты его лица я не помню. В письме содержалось требование, чтобы я помог предъявителю письма выполнить его приказ. Я хорошо помню, что письмо было подписано членом думы Чеидзе. На нем также была соответствующая печать. Этот человек, назвавшийся Масловским, сказал мне, что у него есть приказ Исполнительного комитета доставить императора в Петропавловскую крепость. Я твердо сказал Масловскому, что не позволю ему этого сделать.

“Хорошо, полковник, поймите, что кровь, которая будет пролита, будет на вашей совести”, – ответил Масловский. Я сказал, что ничем не могу помочь, и он удалился. Я думал, что он ушел навсегда, но оказалось, что он пошел во дворец, где его встретил командир первого полка капитан Аксюта. Он показал ему письмо и сказал, что хочет видеть императора. Обыскав карманы Масловского, Аксюта показал его императору так, что император этого не заметил. Я доложил об этом событии в штаб, где мои действия были одобрены.

Коцебу недолго занимал должность коменданта дворца. Он был уволен по следующей причине: Во дворце жила фрейлина императрицы, Вироубова, и с ней оставалась дама по фамилии Ден, которая носила форму Красного Креста.

Через слуг солдаты узнали, что Коцебу часто подолгу гостил у Вироубовой и говорил с ней по-английски. Услышав это, я проверил этот слух. Лакей (не помню его имени), рассказавший эту историю солдатам, подтвердил мне, что Коцебу часто видели с Вироубовой, Опасаясь волнения среди людей, я сообщил об этом Корнилову. Корнилов вызвал Коцебу, запретил ему входить во дворец и приказал мне временно исполнять обязанности коменданта дворца.

Я пробыл на новом посту не более недели, когда комендантом дворца был назначен Павел Александрович Коровиченко. Коровиченко был полковником одного из полков, расквартированных в Финляндии. Он окончил военно-юридическую академию, после чего некоторое время находился на действительной службе. В начале войны его снова призвали на действительную службу. Он имел некоторые личные связи с Керенским, который в этот период сменил князя Львова, оставив должность министра юстиции Переверзеву. Коровиченко также был в хороших отношениях с последним.

Керенский приезжал в Царское Село несколько раз. Первый раз он приехал, когда там находился Коровиченко. О его поведении по отношению к императору я ничего не могу сказать, так как никогда не присутствовал при их разговорах. Со слов Коровиченко я тоже ничего не могу сказать об этом. Насколько я помню, Теглева говорила мне, что Керенский всегда вел себя с императором очень корректно. Во время одного из визитов Керенского Вироубова была арестована.

Это произошло в моем присутствии. Вместе с Коровиченко мы вошли в ее комнату. Коровиченко объявил ей, что ее должны отвезти в Петроград. Она оделась по случаю и попросила разрешения попрощаться с императрицей. Разрешение было дано. Мы оба присутствовали при их прощании, наблюдая за ним с некоторого расстояния. Они обе говорили по-английски и плакали. Мадам Ден была увезена в Петроград вместе с Вирубовой.

Коровиченко присутствовал однажды при разговоре Керенского с императором. Керенский заявил императору, что он должен конфисковать некоторые из его личных бумаг и что он поручил это сделать Коровиченко. Мне также было велено присутствовать и отчетливо запомнить эту сцену. Все обернулось очень неприятно. Личные бумаги императора хранились в специальном, очень большом ящике. Бумаг было очень много, и они были сложены в пачки в очень хорошем порядке. Указывая на бумаги, император взял из футляра письмо, сказав: “Это письмо личного характера”. Император ни в коем случае не хотел уберечь письмо от конфискации, а просто взял его в том виде, в каком оно лежало отдельно от других, и намеревался положить обратно в футляр. В это время Коровиченко резко схватил письмо, и на мгновение показалось, что император держит один конец письма, а Коровиченко тянет за другой. Император выглядел раздосадованным. Он отпустил свой конец письма со словами: “Ну, кажется, я больше не нужен; пойду-ка я лучше погуляю”. С этими словами он удалился.

Коровиченко взял все бумаги, которые он считал интересными, и передал их Керенскому. Керенский и Переверзев ожидали найти в них что-нибудь, указывающее на измену императора или императрицы в пользу немцев, тем более что в это время на это намекали все газеты. Они не нашли ничего, что могло бы скомпрометировать императора или императрицу. Наконец, им попала в руки телеграмма, которая была отправлена императором императрице в закодированном виде. После тяжелой работы по расшифровке они разобрали фразу: “Чувствую себя хорошо, целую”.

Семья недолюбливала Коровиченко, но лично я могу утверждать, что Коровиченко прилагал все усилия, чтобы угодить императорской семье. Например: он добился для них разрешения работать в саду и кататься на лодках. Но лучше всего к императорской семье были настроены некоторые солдаты и офицеры первого полка.

По старинному обычаю, на Пасху офицеру во дворце полагалась пинта вина. Этот обычай не был изменен, и когда солдаты узнали об этом, они начали суетиться, и потребовалось пятьдесят бутылок водки, чтобы утихомирить их.

Однажды солдаты обвинили прапорщика Зеленого в том, что он поцеловал руку императрицы.

Этот последний случай и история с вином наделали много шума, и было приказано провести расследование.

Моральное состояние солдат становилось все хуже и хуже. Их опьяняло своеобразное понимание свободы, и они стали придумывать всякие безумные требования. Хуже всего в этом отношении был второй полк, где плохо вели себя не только солдаты, но и офицеры.

Однажды офицер второго полка заявил: “Мы должны увидеть их сами. Поскольку они находятся под охраной, их надо увидеть”. Очевидно, что только вульгарное любопытство или желание причинить бесполезные душевные страдания побудило офицера выдвинуть такое требование. Мои попытки противостоять их желаниям были бесплодны, и мои доводы о том, что родители никогда не бросят своих больных детей, не возымели никакого эффекта. Опасаясь, что они смогут осуществить свою цель без моей власти, я доложил об этом генералу Половцеву, который в то время занимал место генерала Корнилова. Решено было поступить следующим образом: Когда новый капитан гвардии прибудет на смену дежурному, их обоих должны были доставить к императору, причем императрица тоже должна была присутствовать. Чтобы избежать ненужного смущения, мы решили провести эту формальность непосредственно перед обедом – временем, когда семья всегда собиралась вместе. Было решено, что дежурный капитан гвардии должен был взять отпуск у императора, а новый – приветствовать императора. После того как все это было решено и исполнено в течение некоторого времени, произошел очень неприятный инцидент. Когда гвардейцев первого полка, как обычно, сменяли гвардейцы второго, оба капитана отправились к императору. Император попрощался с капитаном уходящего караула и пожал ему руку. Когда император протянул руку новому капитану, она осталась вытянутой в воздухе, так как офицер отступил назад. Неприятно пораженный этим, император подошел к офицеру, положил руки ему на плечо и со слезами на глазах спросил: “Почему ты это сделал?” Офицер снова отступил назад и ответил: “Я родился из простого народа, и когда они протянули тебе руку, ты не взял ее, поэтому теперь я не пожму тебе руку”. Я рассказываю эту историю так, как слышал ее от офицера первого полка, который был свидетелем этого возмутительного инцидента.
По мере того как революция продолжалась, среди солдат нарастало волнение. Не имея возможности найти что-либо плохое в жизни арестованных, они пытались найти новые способы причинить страдания императорской семье. Однажды они увидели у царевича небольшую винтовку. Эта винтовка была моделью стандартной пехотной винтовки и была подарена царевичу каким-то заводом боеприпасов. Она была совершенно безобидна, так как для нее должны были использоваться специальные патроны, а таких патронов не было. Конечно, неприятности начались из-за солдат второго полка. Все усилия офицера (не помню его имени) убедить солдат в нелепости их требования не дали результата. Чтобы избежать насилия, он отобрал у царевича винтовку. После этого я пришел во дворец, где Жильяр и Теглева рассказали мне эту историю и добавили, что царевич плакал. Я приказал переслать мне винтовку, разобрал ее и таким образом тайно вернул ее царевичу.

Наконец солдаты, а через них и Царскосельский совет перестали полностью выполнять мои приказы и назначили прапорщика Домодзянца, армянина, моим помощником. Это был грубый человек и прилагал все усилия, чтобы попасть во дворец, куда я всеми силами старался его не пустить. После этого он стал проводить время в парке, особенно когда там гуляла семья. Однажды, когда император проходил мимо и протянул ему руку, он отказался пожать руку императору, сказав, что не имеет на это права, так как является помощником коменданта”.

После этого случая Керенский приехал во дворец в Царское Село и вызвал председателя местного совета (он приехал не по этому случаю, а по другому делу). Председатель совета сказал Керенскому: “Я хочу сообщить вам, министр, что мы избрали прапорщика Домодзянца помощником коменданта дворца”. Керенский ответил: “Да, я это знаю, но так ли необходимо было его избирать; нельзя ли избрать кого-нибудь другого?”. Однако никаких изменений не последовало, так как сам Керенский не имел никакой власти.

Именно Домодзянц сказал солдатам не отвечать на приветствие императора. Конечно, солдаты последовали его совету, и, конечно, это были солдаты второго полка. Мне пришлось попросить императора не приветствовать солдат, так как я терял контроль над людьми, поэтому император воздержался от дальнейших приветствий.

В то же время я должен отметить, что не только солдаты были несправедливы в своем отношении к императорской семье.

Люди стали испуганно проявлять свои чувства к императорской семье. Великая княгиня Ольга Николаевна очень нравилась Маргарите Хитрово. Часто она приходила ко мне и просила передать письма Ольге Николаевне. Она всегда подписывала свои письма: “Маргарите Хитрово”. Точно так же все письма, которые мне приносила Ольга Николаевна Колсакова, тоже подписывала полностью. Но были письма, которые мне приносили для передачи, подписанные просто: “Лили” (Ден) или “Тити” (Величковская). Я сказала госпоже Хитрово: “Вы всегда подписываете свои письма полным именем, как это делает Ольга Колсакова, но есть и другие, которые скрывают свои имена. Это нечестно. Предположим, почту увидит кто-то другой, и меня спросят, кто автор этих писем? Мое положение будет крайне неловким. Пожалуйста, сообщите авторам этих писем, что я хочу, чтобы они обратились ко мне. Я должен знать, кто они”. После этого я перестал получать письма от “Лили” и “Тити”.

Граф Апраксин вскоре после ареста подал прошение об отставке, так как все его дела во дворце были закончены, а семья жила в Петрограде, По распоряжению министра юстиции (распоряжение было передано мне через Корнилова) ему было разрешено покинуть дворец.

Теперь я рассказал все, что помню о положении императорской семьи в Царском Селе.
Могу только добавить, что императорская семья получала все газеты, которые выходили в это время, а также английские и французские журналы. Из русских газет я могу назвать: “Русское слово”, “Русская воля”, “Речь” и “Новое время”, “Петроградский листок” и “Петроградская газета”.

Теперь я расскажу, как императорская семья была перевезена в Тобольск. Этому предшествовали следующие события:

Примерно за неделю до отъезда императорской семьи Керенский приехал в Царское Село, вызвал меня, председателя совета и председателя военной части Царскосельского гарнизона прапорщика Ефимова (Ефимов был офицером второго полка). Керенский сказал нам: “Прежде чем говорить с вами, я прошу вашего слова, что все, что я скажу, будет сохранено в тайне”. Мы дали слово Керенскому. Тогда он сказал нам, что по постановлению совета министров императорская семья должна быть вывезена из Царского Села, но что правительство не считает это тайной от “демократических организаций”. Он сказал также, что я должен ехать с императорской семьей. После этого я удалился, но Керенский продолжал беседу с председателем совета и Ефимовым. Примерно через час я встретил Керенского и спросил его, куда мы едем, добавив, что я должен предупредить семью, чтобы они могли подготовиться к поездке. Керенский ответил, что сделает это лично, и проследовал во дворец. Во дворце он имел личный разговор с императором, но на мой вопрос, когда и куда мы едем, ответа не дал.

В дальнейшем я видел Керенского около двух-трех раз и всегда спрашивал его, куда мы едем и какие вещи должны быть взяты императорской семьей. Керенский не отвечал на мои вопросы, а только отвечал: “Скажите им, что они должны взять много теплых вещей”.

Примерно за два дня до нашего отъезда Керенский вызвал меня и приказал сформировать из первого, второго и четвертого полков отряд людей для несения караульной службы и назначить офицеров в роты. Слово: “назначить” в это время имело совершенно особое значение. Волнение в армии было настолько велико, что мы не могли производить назначения. Командир полка не имел никакого влияния – его власть находилась в руках солдатского комитета.

Опасаясь, что таким образом может случиться, что среди выбранных офицеров окажутся ненадежные, я просил Керенского разрешить мне самому выбрать пять офицеров для каждой роты, из которых два (такое число офицеров должно быть в каждой роте, по военному уставу) могли бы быть выбраны людьми. Керенский согласился на это.

Вечером того же дня я вызвал к себе командира полка и председателя полковых комитетов. Я сказал: “Предстоит очень секретная и важная миссия. Я хочу, чтобы каждый командир полка выбрал роту из девяноста шести человек и двух офицеров”. Одновременно я передал им список названных мною офицеров, из которых нужно было сделать выбор. В ответ на мои слова командиры полков и председатели комитетов первого и четвертого полков ответили: “Очень хорошо, сэр”, но председатель комитета второго полка, конечно же, солдат (имени которого я не помню), ответил: “Мы уже сделали свой выбор. Я знаю, какое задание готовится”. “Откуда вы это знаете, если я сам ничего об этом не знаю?” – спросил я. спросил я. Он ответил: “Нам об этом рассказали определенные люди, и мы выбрали мичмана Деконского”. До этого этот прапорщик был уволен из четвертого полка своими же офицерами и людьми, но был принят во второй полк. Уже в это время прапорщик Деконский был несомненным большевиком. Узнав о его избрании, я сказал председателю комитета, что Деконский ни в коем случае не должен ехать. Председатель ответил: “Да, поедет”. Мне пришлось пойти к Керенскому и сказать ему, что если Деконский поедет с миссией, то я отказываюсь ехать, и что Керенский, будучи военным министром, легко может все уладить. Керенский приехал в Царское Село, вызвал председателя комитета, и произошел отчаянный спор. Керенский настаивал на своих требованиях, но председатель продолжал отвечать: “Деконский поедет”. Наконец Керенский разволновался и сказал очень громким голосом: “Таков мой приказ”. Председатель подчинился и удалился. Когда солдаты, назначенные в отъезжающий отряд, узнали, что Деконский не едет, они тоже отказались ехать. И благодаря этому рота второго полка была составлена из худших элементов.

29 июля я вызвал Керенского и встретил там помощника комиссара министерства двора Павла Михайловича Макарова, инженера по профессии. Из их разговора я впервые понял, что императорская семья переводится в Тобольск. В тот же день Макаров приказал инженеру Эртелю, который раньше сопровождал вдовствующую императрицу в ее поездках, подготовить поезд к двум часам ночи 1 августа.

30 июля члены императорской фамилии просили меня привезти во дворец Знаменский образ Пресвятой Богородицы из Знаменской церкви, так как в день рождения Алексея Николаевича хотели совершить богослужение. Помню, что в этот день, как и в последующие, у меня было очень много хлопот из-за душевного состояния солдат. Я должен был лично исполнить все требования императорской семьи. Когда вопрос о святом образе был решен и, кажется, даже после богослужения, ко мне пришли командующий войсками округа (в то время прапорщик Кузьмин), полковник и какой-то человек в штатском. Последний, протягивая мне руку, сказал: “Разрешите представиться? Я сидел в тюрьме в Крестах”. До сих пор помню его грязную лапу.

Кузьмин и полковник, как бы для осмотра стражи, спрятались в комнате, дверь которой выходила в коридор, и целый час ждали окончания службы, чтобы посмотреть, как императорская семья будет возвращаться из церкви. В тот же вечер, после ухода Кузьмина и его банды, ко мне пришли Макаров и Илья Леонидович Татищев. Татищев сказал мне, что император предложил ему через Керенского и Макарова разделить судьбу семьи. Он сказал: “Я был весьма удивлен, так как я не член двора, но если таково желание императора, то я не буду колебаться ни минуты, так как мой долг – исполнить желание моего императора”. (Надо отметить, что Татищев был приглашен императором вместо Бенкендорфа). Было очевидно, что Бенкендорф не сможет поехать. Он был очень стар, и у него была жена, которая тоже была очень стара и очень больна. Бенкендорф был женат на княжне Долгорукой, матери Василия Александровича Долгорукого, поэтому получалось, что пасынок должен был занять место отчима. По тем же причинам не смогла поехать с императорской семьей и фрейлина императрицы мадам Наришкина, которая была очень стара и страдала воспалением легких.

В тот же день мне позвонила Маргарита Хитрово и устроила страшный скандал, обвинив меня в том, что я скрываю от нее судьбу императорской семьи, и заявив, что она слышала, что императорскую семью собираются заключить в крепость.

Вечером Керенский позвонил мне, что он приедет в Царское Село в полночь 1 августа и скажет несколько слов отряду солдат перед его отъездом.

Весь день 31 июля я провел в подготовке к отъезду. Насколько я помню, ничего важного не произошло. Керенский приехал в полночь. Отряд был готов, и мы пошли осматривать первый батальон. Керенский сказал солдатам несколько слов, суть которых была такова: “Вы охраняли императорскую семью в Царском Селе, то же самое вы должны делать и в Тобольске, куда императорская семья переезжает, согласно постановлению совета министров. Помните, что не надо бить человека, когда он упал. Не ведите себя как грубияны, будьте вежливы. Вы будете получать пособие, как для Петроградского района, а также табак и мыло. Вы также будете получать суточные”. То же самое Керенский сказал четвертому батальону, а второй батальон он вообще не посетил. Я должен обратить ваше внимание на то, что солдаты первого и четвертого полков находились в совершенно иных условиях, чем солдаты второго полка. Первые были одеты очень нарядно и имели большой запас одежды. Солдаты второго полка имели низкий моральный дух, были грязными и имели меньший запас одежды. Это различие, как вы увидите, имело очень важные результаты. После того как Керенский попрощался с солдатами, он сказал мне: “Ну, теперь идите и позовите Михаила Александровича. Он сейчас у великого князя Бориса V1 Адимировича”. Я поехал за ним в автомобиле в указанное место и встретил там Бориса Владимировича, неизвестную даму, Михаила Александровича с женой и английского секретаря мистера Джонсона. Мы втроем, Михаил Александрович, Джонсон и я, проследовали в Александровский дворец. Джонсон остался в автомобиле, а Михаил Александрович пошел в приемную, где находились Керенский и офицер дня. Все трое пошли к императору в его комнату. Я остался в зале ожидания. Вдруг ко мне подбежал Алексей Николаевич и спросил: “Это дядя Мими приехал?”. Я ответил, что это он, и Алексей Николаевич попросил у меня разрешения спрятаться за дверью. “Я хочу видеть его, когда он будет выходить”, – сказал царевич. Он спрятался за дверью и через щель смотрел на Михаила Александровича, смеясь, как ребенок, над его находчивостью. Михаил Александрович проговорил с императором минут десять, а затем ушел.

Императорская семья выехала на вокзал в пять часов утра. Было подготовлено два поезда. Императорская семья, сопровождавшие ее лица, часть слуг и рота первого полка сели в первый поезд, остальные слуги и рота – во второй. Багаж был распределен по обоим поездам. В первом поезде занял место член думы Вершинин, инженер Макаров и председатель военной секции прапорщик Ефимов, посланный по желанию Керенского, чтобы по возвращении доложить Совету о приезде императорской семьи в Тобольск. Места в поездах были распределены следующим образом: В первом, очень комфортабельном вагоне (спальных вагонов Международной компании) император ехал в одном купе, императрица – в другом, великие княжны – в третьем, Алексей Николаевич и Нагорный – в четвертом. Демидова, Теглева и Эрсберг – в пятом, Чемодуров и Волков – в шестом. В другом вагоне места заняли Татищев и Долгорукий в одном купе, Боткин в маленьком купе, Шнейдер с горничными Катей и Машей в одном купе, Жильяр в одном купе, Гендрикова с горничной Меянц в одном купе. В третьем вагоне места заняли: Вершинин, Макаров, я, мой адъютант, поручик Николай Александрович Мундель, командир первой роты, прапорщик Иван Трофимович Зима, прапорщик Владимир Александрович (я не очень уверен в его фамилии) Месянкин, и в отдельном маленьком купе. Прапорщик Ефимов занял его место, так как никто не захотел ехать в его роте. Четвертый вагон был вагон-ресторан, в котором обедала императорская семья, кроме императрицы и Алексея Николаевича, которые обедали вместе в купе императрицы. Солдаты были размещены в трех вагонах третьего класса. К поезду также было прицеплено несколько багажных вагонов. До прибытия в Пермь ничего особенного не происходило. Перед самым прибытием наш поезд остановили, и в вагон, в котором я ехал, вошел человек, похожий на мелкого железнодорожного чиновника, с большой белой бородой. Он представился председателем железнодорожных рабочих и объявил, что железнодорожные рабочие (“Товарищи”, товарищи) хотят знать, кто находится в поезде, и не позволят поезду следовать дальше, пока их любопытство не будет удовлетворено – Вершинин и Макаров показали ему бумаги с подписью Керенского. Поезд продолжил свой путь. Мы прибыли в Тюмень примерно четвертого или пятого августа (по старому стилю) вечером, и в тот же день заняли свои места на двух пароходах. Императорская семья, лица при ней и рота первого полка заняли свои места на пароходе “Русь”. Часть прислуги и роты второго и четвертого полков – на пароходе “Кормилец”. Суда были хороши и удобны,1 но “Кормилец” уступал “Руси”. Мы прибыли в Тобольск, насколько я помню, вечером 6 августа, около пяти или шести часов вечера. Дом, в котором должна была поселиться императорская семья, еще не был готов, поэтому мы провели несколько дней на кораблях.

Когда мы путешествовали на поезде, он не останавливался на больших станциях, а только на промежуточных. Император и другие пассажиры часто покидали поезд и шли впереди него, а поезд медленно двигался за ними. Когда мы жили на пароходах, то иногда ставили их рядом на берегу, на расстоянии около десяти верст от городов, где семья могла гулять.
В то время, когда семья жила на пароходах, инженер Макаров наводил порядок в доме. Татищев, Гендрикова, Шнейдер, Тутельберг, Эрсберг, Теглева и Демидова занимались расстановкой мебели. Когда дом был готов, семья переехала в него. Для этого императрице выделили красивую карету. Она ехала с Татьяной Николаевной. Все остальные шли пешком.

Для проживания императорской семьи, их свиты и слуг были отведены два дома. Один дом был губернаторским, другой, напротив губернаторского, принадлежал господину Корнилову.

Ни одна мебель не была вывезена из Царского Села. То есть использовалась мебель губернаторского дома, но некоторые вещи пришлось заказывать и покупать в Тобольске.
Из Царского Села для императорской семьи были взяты только походные кровати. Позже из Царского Села было прислано еще несколько вещей, необходимость в которых была выявлена Макаровым.

Расположение комнат в губернаторском доме было следующим: Первый этаж выходил в вестибюль, из которого шел коридор, разделявший дом на две части. Первую комнату, выходящую из вестибюля на правую сторону, занимал дежурный офицер. Рядом с ней находилась комната, которую занимала Демидова. В этой комнате она принимала пищу, а также Теглева, Тутельберг и Эрсберг. В соседней комнате жил Жильяр, который давал уроки Алексею Николаевичу, Марии Николаевне и Анастасии Николаевне. Рядом находилась столовая императорской семьи. По левую сторону коридора, напротив комнаты дежурного офицера, находилась комната, занимаемая Чемодуровым, рядом с ней – кладовая, рядом с кладовой – комната, занимаемая Теглевой и Эрсбергом, рядом – комната, занимаемая Тутельбергом. Лестница над комнатой Чемодурова вела на верхний этаж в рабочий кабинет императора. Рядом с рабочим кабинетом находился холл. Из холла в вестибюль вела еще одна лестница. Коридор, ведущий из холла, делил верхний этаж на половины. Первая комната справа была гостиной, рядом с ней находилась спальня императора и императрицы, рядом со спальней – спальня великих княжон. Напротив гостиной находилась комната Алексея Николаевича, рядом с ней – умывальная, а рядом с умывальной – ванная.

Все остальные лица свиты находились в доме Корнилова.

Вместе с императорской семьей в Тобольск прибыли следующие лица:

1. Илья Леонидович Татищев, генеральный адъютант императора;
2. Князь Александр Васильевич Долгорукий;
3. Евгений Сергеевич Боткин, врач;
4. Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, личная фрейлина императрицы;
5. Баронесса Софи Карловна Буксгевден, личная фрейлина императрицы;
6. Екатерина Адольфовна Шнейдер, придворный лектор;
7. Петр Андреевич Жильяр;
8. Александра Александровна Теглева, медсестра;
9. Елизавета Николаевна Эрсберг, фрейлина великих княжон;
10. Мария Густавовна Тутельберг, фрейлина Императрицы;
11. Анна Стефан-овна Демидова, другая фрейлина Императрицы;
12. Викторина Владимировна Николаева, подопечная Гендриковой;
13. Полина Меянц, горничная Хендриковой;
14. Катя и Маша (фамилии не знаю), горничные госпожи Шнейдер;
15. Терентий Иванович Чемодуров, камердинер Императора;
16. Стефан Макаров, помощник Чемодурова;
17. Алексей Андреевич Волков, слуга императрицы;
18. Иван Димитриевич Седнев, слуга великих княжон;
19. Михаил Карпов, лакей великих княжон;
20. Клементий Григорьевич Нагорный, лакей царевича;
21. Сергий Иванов, слуга Жильяра;
22. Тиутин, официант Татищева и Долгорукого;
23. Франциск Журавский, официант;
24. Алексис Трупп, лакей;
25. Григорий Солодухин, лакей;
26. Дормидонтов, лакей;
27. Киселёв, лакей;
28. Ермолай Гусев, лакей;
29. Иван Михайлович Харитонов, повар;
30. Кокищев, повар;
31. Иван, кажется, Верещагин, повар;
32. Леонид Седнев, помощник повара;
33. Сергий Михайлов, помощник повара;
34. Франциск Пурковский, помощник повара;
35. Терчин, помощник повара;
36. Александр Кирпичников, писарь, исполняющий в Тобольске обязанности дворника;
37. Алексей Николаевич Димитриев, цирюльник;
38. Рожков, заведующий винными погребами; после прибытия в Тобольск к нам присоединились
39. Владимир Николаевич Деревенко, врач;
40. Сидней Иванович Гиббс.

Наша жизнь в Тобольске протекала спокойно. Ограничения были те же, что и в Царском Селе, и все чувствовали себя еще свободнее, чем в Царском Селе.

Офицер в течение дня оставался в своей комнате, и никто не вмешивался в личную жизнь императорской семьи. Все вставали рано, кроме императрицы, как я уже говорил, когда описывал жизнь в Царском Селе. Утром, после завтрака, император обычно выходил на прогулку и всегда делал физические упражнения. Дети тоже гуляли. Каждый делал то, что хотел. Утром император читал и писал свой дневник. Дети ходили на уроки. Императрица читала, вышивала или рисовала. Обед подавали в одиннадцать часов. После обеда семья обычно отправлялась на прогулку. Часто император пилил бревна с Долгоруким, Татищевым или Жильяром; иногда в этом занятии принимали участие великие княжны. Чай подавали в четыре часа, и обычно в это время все стояли у окна, наблюдая за внешней жизнью города. В шесть часов наступало время ужина. После ужина приходили Татищев, Долгорукий, Боткин и Деревенко. Иногда играли в карты. Из всей семьи в карты играли только император и великая княгиня Ольга. Иногда по вечерам император читал вслух, а все слушали. Иногда ставились пьесы, обычно французские или английские. Чай подавался в восемь часов, и беседа велась до одиннадцати, но никогда до двенадцати часов. После этого все уходили на покой. Царевич удалялся в девять часов или в очень близкое к этому время.

Императрица всегда обедала наверху, иногда царевич обедал с ней. Остальные члены семьи ели в столовой.

Все члены свиты и слуги могли выходить из дома, когда и куда хотели. В этом отношении они не имели никаких ограничений. Передвижения императорской семьи были, конечно, ограничены, как и в Царском Селе. Они могли ходить только в церковь. Богослужение проходило следующим образом: Если это была поздняя служба, то она проходила в доме и совершалась там духовенством Благовещенской церкви. Служил священник, отец Васильев. Императорская семья ходила в церковь только на раннюю службу. Для того чтобы попасть в церковь, им приходилось проходить через сад и улицу. По всей дороге, ведущей к церкви, были расставлены часовые, и посторонних в церковь не пускали.
Насколько можно судить, даже по списку слуг при императорской семье, правительство старалось сохранить условия жизни, соответствующие положению императорской семьи. Когда мы уезжали из Царского Села, Керенский сказал мне: “Не забывайте, что это бывший император, и ни он, ни его семья ни в чем не должны нуждаться”. Охрана дома находилась под моим командованием. После приезда семьи в Тобольск, я думаю, они привыкли ко мне и, насколько я понимаю, не имели против меня никаких чувств. Это я могу утверждать потому, что перед нашим отъездом я был принят императрицей, которая подарила мне святую картину, которой она меня благословила.

Эта мирная и спокойная жизнь продолжалась недолго.

Я вижу некоторое сходство между первыми периодами жизни в Царском Селе и Тобольске. Относительно легкие условия жизни в Царском Селе вначале постепенно ухудшались. В это время правительство постепенно теряло свои позиции. Одновременно росло волнение среди солдат, душевное состояние которых становилось все хуже и хуже. Наконец, видя необходимость борьбы за власть и в то же время желая добра семье, правительство Керенского решило перевести императорскую семью из центра политической борьбы в тихое и спокойное место. Это оказалось абсолютно правильным решением. Население Тобольска было очень хорошо настроено по отношению к императорской семье. Когда мы подъезжали к Тобольску, все жители вышли на пристани, и когда семья шла к дому, было видно, что население относится к ней доброжелательно. В это время люди боялись открыто проявлять свои симпатии, поэтому старались проявить свои чувства тайно. Императорской семье было сделано много пожертвований, в основном едой и сладостями, хотя надо сказать, что императорская семья получила очень мало, так как большая часть была съедена по дороге слугами.

Вскоре всеобщее волнение охватило Тобольск, так как этому городу уделялось особое внимание со стороны всевозможных политиков, исключительно из-за того, что он был резиденцией императорской семьи.

Командовал я своими людьми только до сентября, В сентябре приехал комиссар правительства по имени Василий Семенович Панкратов, привез письмо за подписью Керенского, в котором говорилось, что отныне я должен подчиняться Панкратову и выполнять все его приказы. Панкратов сам рассказал мне, что в восемнадцать лет, защищая женщину, он убил жандарма в Киеве. За это его отдали под трибунал и заключили в крепость Шуссельбург, где он просидел в одиночной камере пятнадцать лет. После этого его сослали в Якутский округ, где он прожил двадцать семь лет.

Его помощником был прапорщик Александр Владимирович Никольский, который также был сослан в Якутский округ за принадлежность к партии социалистов-революционеров. В это время он подружился с Панкратовым. Когда Панкратов был назначен комиссаром императорской семьи, он попросил Никольского стать его помощником.

Панкратов был умным человеком с хорошо развитым умом и необычайно мягким нравом. Никольский был жесток; он окончил семинарию и почти не имел манер. Он был упрям, как бык, и стоило ему что-нибудь решить, как он шел к своей цели, ломая все на своем пути. После того как они приехали и увидели, как все устроилось, Никольский тут же объявил мне о своем удивлении тем, что “все так свободно входят и выходят (свита и слуги). Так нельзя. Так они могут впустить постороннего человека. Нужно всех фотографировать”. Я стал уговаривать его не делать этого, так как караульные хорошо знают внешность каждого. Никольский ответил: “Нам приказали фотографироваться анфас и в профиль, значит, и их надо фотографировать”. Он побежал к фотографу, и были сделаны снимки нескольких человек с соответствующими надписями на каждой фотографии. Алексей Николаевич, будучи очень игривым и озорным мальчиком, однажды подглядывал через забор. После того как об этом узнал Никольский, он пришел и поднял большой шум. Он сделал замечание дежурившему солдату и в очень резком тоне обратился к царевичу. Мальчик обиделся и заявил мне, что Никольский на него кричит. В тот же день я попросил Панкратова умерить пыл Никольского.

Как я уже говорил, Панкратов лично не сделал бы ничего плохого императорской семье, но тем не менее оказалось, что оба они, будучи политиками, стали причиной многих неприятностей. Не понимая жизни и будучи истинными членами партии социалистов-революционеров, они настаивали на вступлении всех в партию и стали обращать солдат в свою веру. Они открыли школу, где обучали солдат литературе и всяким полезным знаниям, но после каждого урока говорили с учениками о политике, рассказывая им программу партии социалистов-революционеров. Солдаты слушали и понимали ее по-своему. Результатом этих лекций было то, что солдаты переходили в большевизм. Они также хотели напечатать газету и назвать ее “Земля и свобода”.

В этот период в Тобольске жил человек по фамилии Писаревский, который был диким социал-демократом и, следовательно, врагом ССР. Этот Писаревский начал свою кампанию среди солдат против Панкратова и Никольского. Писаревский издавал большевистскую газету “Рабочая газета”. Видя, что Панкратов имеет определенное влияние среди солдат, Писаревский стал приглашать солдат к себе домой и деморализовывать их. Вскоре после приезда Панкратова и Никольского наш отряд разделился на две группы – партия Панкратова и партия Писаревского, то есть большевиков. Эта партия большевиков состояла из солдат второго полка, которые были самыми бедными и имели очень низкий моральный дух. Очень небольшое количество мужчин образовали третью группу, я бы сказал, нейтральную, и большинство ее членов были солдатами, которые были мобилизованы в 1906 и 1907 годах.

Результатом этих политических кампаний стала деморализация солдат, которые стали вести себя как грубияны. Раньше они не хотели доставлять неприятности императорской семье. Теперь они не знали, что им дальше требовать для себя. Они преследовали только свои интересы, но в результате всегда страдал либо член императорской семьи, либо кто-то из приближенных. Сначала солдаты 1 под влиянием политической борьбы пришли ко мне и сказали: “Нам приходится спать на койках, кормят плохо, а у “Николашки” (жаргонное название императора, популярное во время революции), который арестован, еды столько, что его повара выбрасывают ее в помойное ведро”. В это время жизнь в Тобольске не была дорогой. Хотя Керенский не выполнил своего обещания, и мы получали омские, а не петроградские пособия, пособия были достаточно большими, чтобы получить ( очень хорошее питание для мужчин. Во избежание новых протестов со стороны солдат пришлось решать денежные вопросы с Пигнатти, окружным комиссаром, и увеличить пособие до тысячи рублей, заменив хорошую пищу солдат ненужной и роскошной.

Как я уже говорил, Керенский обещал солдатам дополнительное жалованье к прежним суточным. Наступил ноябрь месяц, а никаких дополнительных денег нам не прислали. Снова солдаты пришли ко мне и сказали: “Нам все обещают и ничего не дают. Мы собираемся сами добывать себе суточные. Мы намерены разрушить магазины и таким образом получить суточные”. Мне снова пришлось посетить Пиньятти и занять у него пятнадцать тысяч рублей. Таким образом, я раздал солдатам поденную плату в размере пятидесяти копеек и на время заткнул им рты. В то же время солдаты решили послать делегатов в Москву и Петроград для решения вопроса о жалованье. Они выбрали для этой миссии Матвеева и Люпена. Через некоторое время они оба вернулись (Матвеев вернулся офицером); они сказали, что им обещали переслать деньги. Мне снова пришлось идти к Пиньятти и снова умолять его о пятнадцати тысячах рублей, так как солдаты больше не верили обещаниям и, будучи вне моего контроля, могли создать невероятное количество проблем.

Когда солдаты узнали из газет, что призванные в 1906-1907 годах демобилизованы, они потребовали, чтобы их тоже демобилизовали. После того, как я склонил на свою сторону тех солдат, которые не хотели демобилизовываться, остальных удалось уговорить остаться.

Затем произошла большевистская революция. Дикое движение, охватившее всю Россию, причинило нам много страданий. Примерно в это время произошел следующий случай: Отец Васи- льефф, священник, совершавший богослужение, не отличался большим тактом. Хотя он был очень хорошо настроен по отношению к императорской семье, своим поведением он оказал ей очень плохую услугу. 24 октября (до большевистской революции), в день годовщины восшествия императора на престол, императорская семья причащалась. (Накануне во время ночного богослужения в доме императорская семья исповедовалась). В этот день никто не обращал особого внимания на богослужение, но отец Васильев допустил очень глупую вещь: когда императорская семья вышла из церкви, церковные колокола звонили непрерывно, пока семья не вошла в дом.

На Рождество, 25 декабря, императорская семья присутствовала в церкви во время ранней службы. По обычаю, после службы была совершена благодарственная молитва. Из-за холодной погоды я снял дозорных с постов до окончания службы, оставив лишь небольшое количество солдат дежурить у церкви. Некоторые из оставшихся солдат вошли в церковь, старшие – чтобы помолиться, но большинство – чтобы согреться. Обычно общее число солдат в церкви в одно и то же время было очень небольшим. Войдя в церковь в этот день, я заметил, что солдат было больше, чем обычно. Я не мог объяснить, как это произошло. Возможно, причина была в том, что Рождество считалось большим праздником. Когда служба благодарения подходила к концу, я вышел из церкви и приказал солдату позвать охрану. После этого я не входил в церковь и не слышал окончания службы. Когда императорская семья вышла из церкви, Панкратов, который тоже был там, сказал мне: “Ты знаешь, что сделал священник? Он прочитал молитву о продлении жизни императора, императрицы и всей семьи, упомянув в молитве их имена”. Когда солдаты услышали это, они начали роптать”. Эта бесполезная демонстрация отца Васильева привела к большим неприятностям. Солдаты подняли восстание и решили убить или, по крайней мере, арестовать священника. С большим трудом удалось убедить их не предпринимать агрессивных шагов и дождаться решения следственной комиссии. Епископ Гермоген сразу же перевел отца Васильева на время в Абалакский монастырь, настолько напряженной была ситуация. Я лично пошел к епископу и попросил назначить другого священника. После этого службы для императорской семьи совершал отец Хлынов.

Результатом этих неприятностей с духовником стало то, что солдаты потеряли всякую веру в мое слово. Они говорили следующее: “Когда служба проходит в их доме, наверное, всегда читается молитва о продлении жизни императорской семьи”. Поэтому мужчины решили не разрешать императорской семье ходить в церковь и разрешить им молиться только в присутствии солдата. Единственное, чего я смог добиться для них, это разрешения императорской семье посещать церковь в “Двунадесятые праздники” (очень важные святые дни в православной церкви). Мне пришлось подчиниться их решению, что солдат должен присутствовать на богослужении дома. Таким образом, бестактность отца Васильева стала причиной того, что солдатам разрешили войти в дом, чего до этого времени им делать не разрешалось. Еще один случай произошел чуть позже. Солдат по фамилии Рыбаков присутствовал на богослужении и услышал, как священник во время молитвы произнес имя царицы Александры (святой). Началась новая суматоха. Мне пришлось вызвать Рыбакова, найти календарь и объяснить ему, что во время молитвы не говорили об императрице Александре Феодоровне, а только о святой царице Александре.
При демобилизации армии мои снайперы стали получать увольнительные. Вместо старых солдат, которые уходили, из резерва Царского Села прислали молодых. А те солдаты, которые приходили, находясь ранее в центре политической борьбы, были порочны и развращены.

Группа Писаревского увеличилась в числе и усилилась за счет прибывших новых большевиков. Наконец, Панкратов, благодаря пропаганде Писаревского, был объявлен “контрреволюционером” и изгнан солдатами. Он уехал, уехал и Никольский.

Солдаты послали телеграмму с просьбой о присутствии в Тобольске большевистского комиссара, но комиссар почему-то не приехал.

Не зная, какие еще могут быть возражения, солдаты решили запретить свите выходить из дома. Я объяснил, насколько нелепо это требование. Они передумали и решили разрешить им выходить, но только в сопровождении часового. Наконец им это надоело, и они изменили свое решение, разрешив всем выходить из дома два раза в неделю, и каждый раз не более чем на два часа, но без сопровождения часового.

Однажды, желая попрощаться с большим числом уходящих солдат, император и императрица на потеху детям поднялись на небольшую горку, сложенную изо льда. Оставшиеся солдаты, очень рассердившись, сравняли маленький холм с землей, сказав, что кто-нибудь может выстрелить в императорскую семью, когда они будут на вершине холма, и за это будет отвечать караул.

Однажды император оделся в “черкеску” (форму племени) и носил на поясе кинжал. Среди солдат начались волнения: “Их надо обыскать, они носят оружие”. Я приложил немало усилий, чтобы убедить их не проводить обыск. Лично я пошел к императору и, объяснив ситуацию, попросил его отдать мне кинжал (позже его забрал Родионов). Долгорукий и Жильяр передали мне свои шпаги, и все они были повешены на стене моего кабинета.

Я привел слова Керенского, сказанные перед нашим отъездом из Царского Села. Императорская семья ни в чем не нуждалась в Тобольске, но деньги исчезали и больше не появлялись. Мы стали жить в кредит. Я писал об этом генерал-лейтенанту Аничкову, которому было поручено интендантство двора, но безрезультатно. Наконец, повар Харитонов сказал мне, что ему больше не доверяют и что, похоже, в кредит больше ничего не дадут. Я пошел к директору Тобольского отделения национального банка, и он посоветовал мне обратиться к купцу Х., который был монархистом и имел в банке свободные деньги. По обменному письму, заверенному Татищевым, Долгоруким и мною, купец дал мне двадцать тысяч рублей. Разумеется, я просил Татищева и Долгорукого молчать об этом займе и ни в коем случае не упоминать о нем ни императору, ни кому-либо из императорской фамилии. Все эти события очень тяготили меня. Это был ад, а не жизнь. Мои нервы были напряжены до предела. Мне было очень тяжело искать и выпрашивать деньги на содержание императорской семьи, и однажды, когда солдаты приняли решение, что офицеры должны снять погоны, я не выдержал. Я понял, что полностью потерял контроль над людьми, и осознал свое бессилие. Я пошел в дом и попросил Теглева доложить императору, что я прошу принять меня. Император принял меня в комнате Теглева, и я сказал ему: “Ваше величество, власть ускользает из моих рук. С нас сняли погоны. Я больше не могу быть вам полезен. Я хочу подать в отставку, если вы не возражаете против этого. Мои нервы натянуты. Я измучен”. Император положил руку мне на плечо, его глаза наполнились слезами. Он сказал: “Я прошу вас остаться, Евгений Степанович, ради меня, ради моей жены и ради моих детей. Вы должны это выдержать. Вы видите, что все мы страдаем”.

Затем он обнял меня, и мы поцеловались. Я решил остаться.

Однажды Дорофеф, солдат четвертого полка (облик отряда полностью изменился), пришел и сказал мне, что на заседании солдатского комитета было решено, что император должен снять погоны, и ему поручено пойти со мной и снять их. Я пытался убедить Дорофеева не делать этого. Он вел себя агрессивно, называл императора “Николашкой” и был крайне раздражен во время разговора. Я указал ему на то, что будет очень неловко, если император откажется это сделать. Солдат ответил: “Если он откажется это сделать, я сам их сорву”. Тогда я сказал: “А если он ударит тебя по лицу?”. Он ответил: “Тогда я тоже ударю его”. Что еще я мог сделать? Я снова попытался убедить его, сказав, что не всегда все так просто, как кажется, что император – двоюродный брат английского короля, и что могут последовать очень серьезные осложнения. Я посоветовал солдатам обратиться за инструкциями в Москву. Я поймал их на этом – они оставили меня и послали телеграмму в Москву. Затем я пошел к Татищеву, просил его умолять императора не носить погон в присутствии солдат. После этого император надел черную меховую романовскую шинель без погон.

Для детей были сделаны качели. Ими пользовались великие княжны. Солдаты второго полка, стоявшие на часах, вырезали на доске качелей штыками самые непристойные слова. Император увидел их, и доску убрали. Это было сделано, когда капитаном караула был сержант Шикунов. Он был большевиком.

Не помню, в какой день я получил телеграмму от Карелина, комиссара, возглавлявшего бывшее министерство императорского двора. В ней говорилось, что у народа нет больше средств для содержания царской семьи, что они должны содержать себя сами, а советские власти дадут им только солдатский паек, жилье и тепло.

Это было одно из самых тяжелых испытаний, которые большевики устроили императорской семье. В телеграмме также говорилось, что семья не может тратить более шестисот рублей в месяц на человека. Естественно, что после этого распоряжения качество питания семьи ухудшилось. Это пагубно отразилось и на положении лиц, входивших в свиту. Императорская семья не могла больше содержать лиц из своей свиты, поэтому те, у кого не было собственных средств, были вынуждены уехать. Ряд слуг был уволен:

1. Официант, Григорий Иванов Солодухин;
2. Официант Ермолай Гусев;
3. Дормидонтов, официант;
4. Киселёв, официант;
5. Верещагин, повар;
6. Семен Михайлов, помощник повара;
7. Франциск Пурковский;
8. Степан Макаров, помощник Чемодурова;
9. Ступель, камердинер (я забыл упомянуть его имя раньше, так как он был среди слуг); и некоторые другие.

Солдаты, все еще занятые вопросом ежедневного жалованья, послали в Москву человека по фамилии Лупин, большевика. Вернувшись, он описал ситуацию в Москве в радужных тонах и сообщил солдатам обнадеживающую новость, что вместо пятидесяти копеек в день, которые они получали при Временном правительстве, они будут получать три рубля в день. Эта новость быстро сделала всех солдат большевиками. “Это показывает, какие хорошие комиссары на самом деле. Временное правительство обещало нам пятьдесят копеек в день, но не заплатило. Комиссары дадут нам по три рубля в день”. Радостно рассказывали они друг другу эту новость.

Лупин принес бумагу с приказом об аресте Татищева, Долгорукого, Гендриковой и Шнейдера. Он принес также известие, что наш отряд скоро будет освобожден, и новый комиссар отправлен с новым отрядом людей. Я полагаю, что солдаты боялись прибытия нового комиссара. А лиц, принадлежащих к свите, решили перевести в дом губернатора и там поставить под охрану. Всех этих лиц перевели в дом, кроме Гиббеса (англичанин не любил жить с кем-либо еще, поэтому ему разрешили жить на улице).

В доме были сделаны новые перегородки, в проходной комнате, примыкавшей к комнате Чемодурова, освободилось место для Демидовой, Теглевой и Эрсберга, комната Демидовой была разделена занавеской, в ней поселили Татищева и Долгорукого. В комнате, где ранее жили Эрсберг и Теглева, разместили Шнейдер и двух ее горничных. Комната, которую ранее занимал Тутельберг, была отдана Хендриковой и Николаевой. Тутельберга поместили под главной лестницей за перегородкой. Таким образом, нам удалось избежать вторжения в частную жизнь императорской семьи.

Гиббса поселили в маленьком домике рядом с кухней. Поэтому все люди, включая слуг, находились под арестом. Только в случае крайней необходимости нескольким слугам разрешалось выходить в город.

Как я уже говорил, Лупин принес известие о приезде нового комиссара. Комиссар прибыл, но это был не тот человек, о котором говорил Лупин. Комиссаром, присланным из Омска для надзора за жизнью императорской семьи, был еврей Дуцман. Он поселился в доме Комилова. Он не играл никакой активной роли и никогда не появлялся в доме. Очень скоро он был избран секретарем районного совета и остался там на постоянной основе.

В это время руководителями совета были: Дуцман, еврей Пейсель и летт по фамилии Дислер. Заславский также, очевидно, принимал участие в деятельности совета. Он был, как я понимаю, представителем Екатеринбургского, или, правильно говоря, Уральского районного совета. Причина его приезда мне была не ясна. Кажется, в это время омские большевики поссорились с екатеринбургскими. Омские большевики хотели включить Тобольск под свою юрисдикцию в Западной Сибири, а екатеринбуржцы хотели включить его в Уральский округ. Дуцман был представителем омских большевиков, а Заславский – представителем екатеринбургских большевиков. Я предполагаю, что Заславский приехал в Тобольск потому, что уже в это время екатеринбургские большевики намеревались перевести нас из Тобольска в Екатеринбург. Матвеев, большевик, о котором я уже неоднократно упоминал, часто посещал совет. Однажды он рассказал мне, что совет просил, чтобы к ним пришли по два солдата от каждой роты. Было делегировано шесть солдат. Они сообщили мне, что совет решил перевести всю царскую семью “на гору”, что означало тюрьму. (Тобольская тюрьма находилась на возвышенности, поэтому ее называли “Горкой”). Я указал на то, что царская семья находится в ведении центрального, а не местного Совета, но это не помогло. Я привел еще один аргумент, сказав, что выполнить их приказ или требование невозможно, так как вместе с царской семьей придется перевести в тюрьму и всех солдат нашего отряда, а это неосуществимо, и что мы не можем поступить иначе, так как в случае нападения на тюрьму не останется сил для ее защиты. Наши солдаты начали бушевать, и совет был вынужден изменить свое мнение и объявить, что никакого решения еще не принято, а совет лишь вскользь упомянул об этом предложении.

Все мы ждали прибытия нового комиссара. Ходили слухи, что приедет сам Троцкий. Наконец приехал комиссар Яковлев. Он приехал в Тобольск вечером 9 февраля и остановился в доме Корниловых. Его сопровождали некий Авдеев (я считал его помощником Яковлева), телеграфист, который передавал телеграммы Яковлева в Москву и Екатеринбург, и молодой парень.

На вид Яковлеву было тридцать два или тридцать три года. Его волосы были черного цвета; он был выше среднего роста; худой, но сильный и мускулистый, по-видимому, русский; производил впечатление очень энергичного человека; был одет как моряк; его слова были короткими и резкими, но его язык свидетельствовал о хорошем образовании; его руки были чистыми, а пальцы тонкими; он производил впечатление культурного человека, получившего подготовку и опыт, обычно присущие тем, кто долго жил за границей. Оставляя Жильяра, он сказал: “Бон жур, месье”. (Яковлев рассказал мне, что жил в Финляндии, где по тем или иным причинам был приговорен к повешению. Ему удалось бежать, и позже он жил в Швейцарии и в Германии. Насколько я помню, его христианское имя было Василий Васильевич, а фамилия – Яковлев.

На вид Авдееву было около двадцати шести или двадцати семи лет, среднего роста, довольно худой, грязный, некультурный; он был одет в солдатскую одежду. Лицо у него было круглое, но не жирное, без признаков пьянства.

Яковлев сказал, что он родился в Уфе или, возможно, где-то в Уфимском районе. С ним пришел отряд красных. Это были кавалерия и пехота, все молодые солдаты. Идея Яковлева заключалась в том, чтобы дать нам понять, что он довольно популярен в Уфе, что он знает там довольно большое количество людей, и поэтому он организовал там свой отряд. Его люди разместились частично в доме Корнилова, частично в квартире, которую занимали мои солдаты. Утром первого апреля Яковлев пришел ко мне вместе с Матвеевым и представился чрезвычайным комиссаром. В руках у него было три документа. На всех этих документах стояла печать “Российской Федеративной Советской Республики” и подписи: Свердловым и Ованесовым (или Аванесовым), Первый документ был адресован мне и содержал приказ о немедленном выполнении всех просьб чрезвычайного комиссара Товарища Яковлева, которому было поручено выполнение задания большой важности. Отказ или неисполнение этих приказов грозили мне смертью на месте”. Второй документ был адресован бойцам нашего отряда. В нем содержались те же приказы, что и в первом, и угроза того же наказания – военного трибунала революционного трибунала и немедленной смерти. Третьим документом было удостоверение Яковлева, в котором говорилось о том, что он назначен для выполнения чрезвычайного задания, но никаких подробностей о характере задания не было. Не объясняя мне причину своего приезда, Яковлев сказал, что хочет поговорить с солдатами. В одиннадцать часов я собрал бойцов своего отряда. Яковлев объявил им, что их представитель “Товарищ” Лупин был в Москве, где ходатайствовал об увеличении суточного довольствия. Теперь Яковлев привез деньги с собой. Каждый солдат должен был получать три рубля в день. После этого он предъявил свое удостоверение. Матвеев прочитал его вслух. Солдаты стали изучать документ. Они обратили большое внимание на печать на нем. Было видно, что они не очень доверяют Яковлеву. Яковлев понял это и начал говорить о суточных, о сроках освобождения нашего отряда и тому подобных вещах. Очевидно, он хорошо знал, как обращаться с толпой и как играть на ее слабостях. Он говорил красноречиво и серьезно. В заключение своей речи он остановился на недоразумении между солдатами и местным Советом, возникшем из-за решения Совета заключить в тюрьму императорскую семью, и обещал уладить этот вопрос. После этого он пошел со мной осматривать дом. Сначала он осмотрел внешний вид, затем зашел на нижний этаж, а потом на верхний. Насколько я помню, он видел издали императора и великих княжон, которые в это время находились при дворе. Императрицу он, видимо, не видел, но, насколько я помню, в сопровождении Авдеева он посетил царевича. У меня сложилось впечатление, что Яковлев пытался убедить Авдеева, что царевич болен. Помню, что в этот день дежурным офицером был прапорщик Семенов. Авдеев хотел остаться в комнате дежурного, но Семенов запротестовал и сумел увести Авдеева. Больше в этот день ничего не происходило.

Пятого апреля Яковлев снова потребовал собрать солдат. Вместе с ним на собрание пришли Заславский, представитель Совета, и студент Дегтярев. Студент был прислан из Омска, поэтому он представлял в Тобольском совете интересы Сибири. Заславский представлял интересы Уральского округа. Студент начал выступать перед солдатами. Он обвинил Заславского в том, что тот расстраивает нервы солдат, распространяет ложные слухи об опасности, угрожающей императорской семье, и говорит, что кто-то роет туннель под домом. Такие слухи действительно ходили, и однажды мы провели очень тревожную ночь в ожидании беды. Эти слухи возникли в Совете. Я узнал о них, когда был в Совете в тот момент, когда там решили посадить императорскую семью в тюрьму. Тогда главным аргументом их решения была “опасность для императорской семьи оставаться в губернаторском доме”. Такова была суть речи студента. Заславский тщетно пытался защищаться. На него шипели и уходили. Заславский приехал в Тобольск примерно за неделю до приезда Яковлева и покинул Тобольск за шесть часов до отъезда Яковлева. Позже я расскажу вам о мотиве этого выступления по сбору солдат и о том, почему Яковлеву пришлось это сделать.

В тот же день в одиннадцать часов вечера ко мне пришел капитан Аксюта и сообщил, что Яковлев собрал комитет отряда и объявил о своем намерении вывезти царскую семью из Тобольска. Яковлев сказал, что не только император, но и вся семья должна будет уехать. Утром 12 апреля Яковлев пришел ко мне и сказал, что по решению “центрального исполнительного комитета” он должен вывезти семью из Тобольска. Я спросил: “Почему?” и “Что вы будете делать с царевичем? Он не может ехать, так как болен”. Яковлев ответил мне: “Это, конечно, беда. Я переговорил об этом по прямому проводу с С.Е.В. и получил приказание оставить семью в Тобольске и перевести только императора”. (Обычно он называл его “бывший император”). “Когда мы можем поехать к ним? Я намерен уехать из города завтра”. Я сказал ему, что он может увидеть семью после обеда – около двух часов. Затем он покинул меня. Я пошел в дом и попросил, насколько помню, Татищева спросить у императора, в какое время он может принять Яковлева и меня. Император назначил прием в два часа, после обеда. В два часа мы с Яковлевым вошли в залу. Император и императрица стояли посреди зала. Яковлев остановился на некотором расстоянии от них и поклонился. Затем он сказал: “Я должен вам сказать” (он обращался только к императору), “что я специальный представитель Московского центрального исполнительного комитета, и моя миссия – вывезти всю вашу семью из Тобольска, но, поскольку ваш сын болен, я получил второй приказ, который говорит, что вы один должны уехать”. Император ответил: “Я никуда не поеду”. На это Яковлев сказал: “Прошу вас не отказываться. Я вынужден исполнить приказ. В случае вашего отказа я должен взять вас силой или подать в отставку. В последнем случае они, вероятно, решат прислать на мое место менее щепетильного человека. Будьте спокойны, я отвечаю своей жизнью за вашу безопасность. Если вы не хотите ехать один, вы можете взять с собой людей, которых пожелаете. Будьте готовы, мы выезжаем завтра в четыре часа”.

Затем Яковлев еще раз поклонился императору и императрице и удалился. В то же время император, не ответив на последние слова Яковлева, резко повернулся и в сопровождении императрицы вышел из зала. Яковлев пошел вниз. Я последовал за ним, но когда мы выходили, император сделал мне знак остаться. Я спустился с Яковлевым и после его ухода вернулся наверх. В зале я увидел императора, императрицу, Татищева и Долгорукого. Они стояли у круглого стола в углу. Император спросил меня, куда они намерены его везти. Я ответил, что лично я не знаю, но что из некоторых намеков Яковлева можно понять, что предполагается везти императора в Москву. К этому меня побудили следующие причины: Утром 12 апреля ко мне пришел Яковлев и сказал, что он поедет сначала с императором, а потом вернется за семьей. Я его спросил: “Когда вы намерены вернуться?”. Яковлев ответил: “Ну, через четыре-пять дней мы достигнем места назначения. Я пробуду там несколько дней и отправлюсь обратно. Примерно через десять дней или две недели я снова буду в стаде”. Вот почему я сказал императору, что Яковлев намерен отвезти его в Москву. Тогда император сказал: “Я полагаю, что они хотят заставить меня подписать Брест-Литовский договор, но я скорее отрублю себе правую руку, чем подпишу этот договор”. “Я тоже поеду”, – сказала императрица, демонстрируя глубокое волнение. “Если меня там не будет, они заставят его сделать что-то так же, как это было сделано раньше”, – и добавила что-то о Родзянко. Очевидно, императрица имела в виду отречение императора от престола.

На этом разговор был окончен, и я отправился в дом Корнилова к Яковлеву. Он спросил меня, кто эти люди, которые едут. И он повторил (во второй раз), что с императором может ехать кто угодно при условии, что он не возьмет с собой много багажа.

Я вернулся в дом и попросил Татищева сообщить мне, кто из людей намерен ехать. Я обещал позвонить через час и получить ответ. Я вернулся, и Татищев сказал мне, что из Тобольска уезжают: император, императрица, великая княжна Мария, Боткин, Долгорукий, Чемодуров, Седнев, официант и горничная Демидова. Когда я сообщил эти имена Яковлеву, он ответил: “Для меня это все одно и то же”. Я полагаю, что единственной мыслью Яковлева было как можно скорее увезти императора из Тобольска. Заметив нежелание императора ехать одному, Яковлев подумал: “Для меня это все равно; пусть берет, кого хочет, только поскорее”. Вот почему он так часто повторял: “Все равно, пусть берут, кого хотят”, – не выражая второй части этой мысли – “делайте это быстро”. Он не говорил об этом, но все его действия указывали на то, что это действительно было его желанием. Он также очень торопился и по этой причине отдал приказ ограничить количество багажа. В этот день я больше не входил в дом. Я подумал, что им будет лучше, если они будут предоставлены сами себе, поэтому я не стал туда заходить. В это время семья занималась подготовкой к отъезду. Как рассказал мне Жильяр, императрица была крайне подавлена. Будучи очень сдержанной женщиной, она, тем не менее, сильно переживала из-за своего решения поехать с императором, что означало оставить любимого сына. Если императрица знала, что ее собираются отвезти в Екатеринбург, почему она должна была быть подавлена? Екатеринбург не так далеко от Тобольска. Но по всем действиям Яковлева она, как и все остальные в доме, чувствовала, что он везет их не в Екатеринбург, а в какое-то другое далекое место, например, в Москву. И что забирают их не для того, чтобы как-то продвинуть свои интересы, а для чего-то другого, что связано с государственными интересами, и что в Москве император будет вынужден принимать очень серьезные и ответственные решения. У императора были такие же мысли и опасения. Он высказал их, когда говорил о Брест-Литовском договоре.

В эту ночь я не спал всю ночь. По приказу Яковлева вечером я снова собрал солдат. Яковлев объяснил солдатам, что намерен вывезти императора из Тобольска; место, куда он его везет, он не назвал и просил солдат держать это дело в тайне.

От кого Яковлев скрывал свои намерения? Я объясняю это следующим образом: В местном совете (Пессель, Дислер, Кагомицкий, Писаревский и его жена) было две фракции – сибирская, считавшая Тобольск своей сферой влияния, и уральская, считавшая Тобольск своей областью. Заславский представлял вторую. Что послужило причиной его приезда в Тобольск? Этого я не могу объяснить. Многие вещи для меня до сих пор остаются загадкой. Я не знаю, приехал ли он в Тобольск потому, что мы там были, или нет. Из речей Яковлева было совершенно ясно, что он, Яковлев, представлял третью силу – центральную московскую власть. После приезда в Тобольск он стал опасаться противодействия удалению императорской семьи из Тобольского совета. Однако он уладил этот вопрос с Тобольским советом. Заславский был против удаления, поэтому я думаю, что Яковлев просил солдат держать отъезд императорской семьи в тайне, так как боялся, что местные власти вмешаются. Поэтому я был убежден, что Яковлев, будучи представителем третьей силы, действовал в соответствии с ее желаниями, выполнял инструкции, которые получал от них в Москве, и именно туда должна была быть доставлена императорская семья.

Оказалось, что солдаты были смущены и встревожены заявлениями Яковлева и его стремлением к секретности. Я заметил, что они боялись за себя, опасаясь, что в результате всего этого их может постигнуть какое-нибудь зло. Они сказали, что им необходимо ехать с императором, и сообщили об этом Яковлеву.

Яковлев сначала отказывался от этого требования, говоря, что его собственный отряд вполне надежен. Но в конце концов он пошел на компромисс, и для сопровождения императора был выбран небольшой отряд из шести человек наших солдат.

В четыре часа утра были подготовлены сибирские повозки (кошевые). Одна карета имела чехол; сиденье было сделано из соломы, которая была привязана веревками к кузову кареты. Император, императрица и все прочие лица вышли из дома. Император обнял и поцеловал меня. Императрица подала мне руку. Яковлев сел в ту же карету, что и император. Императрица села с великой княгиней Марией, Долгорукий с Боткиным, Чемодуров с Седневым. Несколько карет с солдатами ехали во главе и несколько сзади. Отъезжающий отряд состоял отчасти из наших солдат, но главным образом из солдат Яковлева. С отрядом было два пулемета. Отряд сопровождали несколько кавалеристов из отряда Яковлева. Было также несколько повозок с багажом. Все они отправились в путь около четырех часов. После их отъезда все в доме были расстроены и опечалены. Я заметил, что даже солдаты испытывали те же чувства. Они стали вести себя более гуманно по отношению к детям императора. Позже, когда я был в Тюмени, один из кучеров, сопровождавших императорскую партию, рассказал мне, что, как только они достигли этапных пунктов, лошадей сразу же сменили, и путешествие продолжилось без каких-либо задержек. Однажды лошадей меняли в селе Покровском, где находился этапный пункт, напротив дома, ранее принадлежавшего Распутину. Мне сказали, что его жена стояла у дома, а дочь смотрела в окно. Обе они осеняли крестным знамением царскую семью.

Я попросил двух солдат, Лебедева и Набокова (это были хорошие люди из нашего отряда), телеграфировать мне по маршруту, как идут дела. Я получил телеграмму от Лебедева, которая была послана из деревни Ивлево. Набоков телеграфировал мне из Покровского. Обе телеграммы были очень краткими. “Иду благополучно”. Одна телеграмма была послана с железнодорожной станции: “Иду благополучно. Храни Вас Бог; как малыш? Яковлев”. Конечно, телеграмма была написана императором или императрицей, но отправлена с разрешения Яковлева.

20 апреля комитет нашего отряда получил телеграмму от Матвеева о прибытии в Екатеринбург, точных слов не помню, но мы все были удивлены ее содержанием. Мы все были поражены громом, так как до этого были уверены, что императора и императрицу повезут в Москву. Мы стали ждать возвращения солдат из отряда сопровождения. После их возвращения Лупин сделал доклад нашим солдатам. Он забил екатеринбургских большевиков. Лабедев и Набоков рассказали мне следующее: Приехав в Тюмень, император, императрица и другие лица были посажены в легковой автомобиль (об устройстве автомобиля ничего не могу сказать); этот автомобиль охранялся шестью нашими солдатами. Из Тюмени они поехали в направлении Екатеринбурга. На одной из станций они узнали, что дальше Екатеринбурга их не пропустят, там их задержат. (Это была ошибка Яковлева. Заславский выехал из Тобольска за несколько часов до него и, полагаю, сообщил в Екатеринбургский совет об отъезде императорской семьи из Тобольска). Узнав об этом, Яковлев повернул поезд обратно в Омск, чтобы ехать дальше через Уфу, Челябинск и т. д. Как я понял Набокова, поезд уже подъезжал к Омску, когда его остановили во второй раз. Яковлев вышел, чтобы выяснить, что происходит. Он узнал, что из Екатеринбурга сообщили в Омск, что Яковлев объявлен вне закона за намерение вывезти царскую семью в Японию. Яковлев лично отправился в Омск и переговорил с Москвой по прямому проводу. По возвращении он объявил: “Я имею приказ ехать в Екатеринбург”.

Прибыв в Екатеринбург, император, императрица. Великая княгиня Мария, Боткин, Чемодуров, Седнев и Демидова были помещены в доме Ипатьева. Долгорукого отвезли в тюрьму. Всех наших солдат держали в вагоне, а потом разоружили и арестовали. Их продержали под арестом несколько дней, а затем отпустили. С каждым из наших арестованных солдат обращались по-разному. С Лебедевым и Набоковым обращались хуже, чем с остальными. С Матвеевым и некоторыми другими немного лучше. Их освобождали в разное время. Однажды Матвеев пошел (с какой целью, я не знаю) к Голощекову и Белобородову. Когда всех освободили и посадили в железнодорожный вагон, чтобы ехать обратно в Тобольск, к ним подошел Яковлев и сказал, что он подал в отставку и едет в Москву, и что солдаты должны ехать с ним и доложить обо всем, что произошло. Было ясно, что Яковлев рассматривал остановку поезда в Екатеринбурге как акт неподчинения екатеринбургских большевиков приказам центральной власти. В чем же было дело? Почему Яковлев не мог ехать в Москву? (Солдаты говорили, что он в конце концов оставил их и поехал в Москву один.) Я объясняю эти события так: Екатеринбург был центром широко распространенного большевизма. Это была столица всего Уральского региона: “Красный Екатеринбург”. Я слышал, что Москва упрекала екатеринбургских большевиков в том, что они тратят слишком много денег, и угрожала, что вообще перестанет посылать им деньги, если они в будущем не будут расходовать их более экономно. Следуя своим местным интересам, екатеринбургские большевики держали императорскую семью в Екатеринбурге в качестве заложников, чтобы более свободно общаться с Москвой и сделать ее более сговорчивой в отношении их требований. Возможно, я ошибаюсь, но это моя идея.

Далее, телеграфист, оставшийся после отъезда Яковлева, получил телеграмму следующего содержания: “Возьмите отряд с собой и уезжайте. Я подал в отставку и за последствия не отвечаю”. Часть отряда Яковлева еще оставалась в Тобольске, и поэтому Яковлев послал телеграмму. Телеграфист, совсем молодой человек, и солдаты отряда уехали. Я не знаю, куда они ехали. Авдеев выехал из Тобольска раньше Яковлева, так как был послан Яковлевым для подготовки поезда для императорской семьи.

Прошло некоторое время, когда наш отрядный комитет получил телеграмму из Москвы (не знаю, от кого она пришла. В ней сообщалось, что Яковлева заменили Хохряковым. О появлении Хохрякова в Тобольске я расскажу следующее: В Тобольском Совете не было настоящих большевиков. Лидерами были в основном социал-революционеры. Так было даже в то время, когда почти везде Советы состояли из коммунистов. Было время, когда даже Никольский был  временным председателем совета. Позже из Омска в Тобольск приехал чрезвычайный “комиссар” Димитриев. Его намерением было организовать большевистскую власть. С ним из Омска прибыл специальный отряд солдат. В то же время Екатеринбург заявил, что Тобольск находится в их юрисдикции, поэтому из Тюмени прибыл еще один отряд. Но Димитриев, как представитель «сибирского» мнения, взял верх, и тюменский отряд уехал. Организовав большевистскую власть, Димитриев вернулся в Омск. В этот период организации советской власти в Тобольске Хохряков был первым председателем совета. В те дни из разных мест в Тобольск прибывали различные большевистские отряды. Там же был сформирован отряд латышей. Задолго до того, как императорская семья покинула Тобольск, латышские стрелки уже были там и устроили большой беспорядок, как, например, при обыске у баронессы Буксгевден. Я не знаю, кто был их командиром, но он, видимо, не понравился Хохрякову, и его сменил Родионов, приехавший из Екатеринбурга. Через некоторое время после того, как Хохряков принял назначение, сменив Яковлева на посту комиссара, он получил телеграмму от кого-то из Москвы, в которой ему предписывалось вывезти всех оставшихся членов семьи в Екатеринбург. Не забуду упомянуть, что Хохряков после назначения комиссаром приказал Родионову приехать из Екатеринбурга в Тобольск. Прося Родионова из Екатеринбурга, Хохряков имел в виду, что тот будет руководить императорской семьей, но не Тобольским округом. Хохряков действовал не как председатель окружного Совета, а как чрезвычайный комиссар, курирующий императорскую семью. Через некоторое время после его назначения комиссаром, еще до того, как наш отряд был заменен латышами, я пошел к дому. Наши солдаты стояли на часах. Меня не пустили, сказав, что таков приказ Хохрякова. Я обратился к Хохрякову. “Они меня не поняли”, – ответил он. В течение нескольких дней после этого инцидента я продолжал посещать дом. Но вскоре после приезда Родионова наша охрана была снята латышами, которые заняли одновременно все посты, и меня не пустили в дом. До отъезда семьи оставалось несколько дней. Как все происходило после этого, я могу рассказать, так как слышал от людей, оставшихся в Тобольске. Помню еще, что Родионов по приезде пришел в дом, собрал членов семьи и сделал обычную перекличку. Это меня очень удивило. Вскоре после этого, неожиданно для меня, латыши взяли на себя обязанности часовых, и меня не пустили в дом. Мне рассказали, что вели они себя следующим образом. Однажды в доме проходило богослужение. Латыши обыскали священника. Они обыскивали монахинь в очень непристойной манере и трогали все в алтаре. Родионов поставил одного из них у алтаря, чтобы тот наблюдал за священником. Это произвело такой неприятный эффект, что великая княгиня Ольга прослезилась и сказала, что если бы она знала заранее, что условия будут такими, то никогда бы не обратилась с просьбой о богослужении.

После того, как меня перестали пускать в дом, нервы сдали, я заболел и вынужден был остаться в постели. Семья уехала из Тобольска 7 мая. Я не мог встать с постели и не мог сказать им «Прощай». В Екатеринбург отправились следующие лица:

1. Татищев;
2. Деревенко;
3. Гендрикова;
4. Буксгевден;
5. Шнайдер;
6. Жильяр;
7. Гиббс;
8. Теглева;
9. Эрсберг;
10. Тутельберг;
11. Меянц;
12. Катя;
13. Маша;
14. Волков;
15. Нагорный;
16. Иванов;
17. Тютин;
18. Тыравский;
19. Трупп;
20. Харитонов;
21. Кокичев;
22. Леонид Седнев.

Вскоре после перевода в Тобольск из Царского Села к нам присоединились две горничные, Анна Уткина и Анна Павловна Романова. Солдаты не позволили им войти в дом. Они остались в Тобольске и не поехали в Екатеринбург, я не знаю, откуда взялся Хохряков. Он не был образован, и его способности были не очень высокого уровня. До этого он был кочегаром на боевом корабле “Александр II”, обычно он носил черный кожаный костюм.

Я также не знаю происхождения Родионова. Ему было около двадцати восьми или тридцати лет, он был ниже среднего роста, не образован и производил неприятное впечатление. Он казался жестоким и хитрым человеком. Баронесса Буксгевден уверяла нас, что видела его во время своих поездок за границу. Однажды она встретила его на пограничной станции в форме русского жандарма. Я должен сказать, что мы все еще чувствовали в нем жандарма, хотя это был не хороший тип жандармского солдата, а жестокий человек с манерами агента секретной службы. После своего приезда Родионов обыскал Нагорного, когда тот вернулся в дом с поезда. Он нашел письмо сына доктора Деревенко к царевичу и сообщил об этом Хохрякову, сказав: “Великолепный образчик лгуна; он сказал, что у него ничего нет, а я нашел это письмо”. Затем, обращаясь ко мне, он добавил: “Я уверен, что в ваше время много вещей было ввезено контрабандой”. Хохряков был очень доволен и сказал: “Я давно наблюдаю за этим негодяем, он позорит нас”. Вот что говорил матрос Хохряков о матросе Нагорном. Иначе и быть не могло. Один был “краса и гордость русской революции”¹. Другой был человеком, преданным императорской семье, любившим царевича и любимым им, за что и погиб, Седнев, конечно, тоже погиб за “позор”, поскольку тоже был матросом и тоже был предан императорской семье.
________________
¹ Так Троцкий назвал матросов Балтийского флота после того, как они убили своего офицера”. – Примечание переводчика.
_______________
После отъезда императорской семьи я долгое время был отрезан от всех новостей, и никто не мог мне ничего о них рассказать. В июне Омск был взят у красных. Омские большевики бежали из Омска на пароходах и прибыли в Тобольск. С ними бежали и наши тобольские большевики. Власть в Тобольске перешла в руки офицеров. Тюмень продолжала оставаться в руках большевиков. Нас разделяла линия фронта. Потом я получил известие о Хохрякове. Он, оказывается, командовал чем-то на реке под Покровском (наверное, матросом). Говорят, что Матвеев тоже командовал. Теглева мне потом рассказывала, что Хохрякова не пускали в Ипатьевский дом, хотя он был уверен, что там будет комиссаром. После взятия Тюмени большинство людей, выехавших из Тобольска с императорской семьей, вернулись, кроме следующих:

1. Долгорукого;
2. Татищева;
3. Деревенко;
4. Гендрикова;
5. Боткина;
6. Шнайдер;
7. Теглева;
8. Эрсберга;
9. Тутельберга;
10. Волкова;
11. Нагорного;
12. Чемодурова;
13. Седнева;
14. Труппа;
15. Харитонова;
16. Леонида Седнева;
17. Иванова.

Они рассказали нам следующее: Во время путешествия императорской семьи с ними обращались позорно. Когда они ехали на пароходе, Родионов запретил им запирать двери кают изнутри, но Нагорный и царевич были заперты им снаружи. Нагорный очень рассердился и поссорился с Родионовым, сказав ему, что это бесчеловечно по отношению к больному ребенку. (Даже здесь, в Тобольске, Родионов проявил такое же отношение и не позволил великой княгине Ольге запереть дверь своей спальни или даже захлопнуть ее).

Когда поезд прибыл в Екатеринбург, царевич, великие княжны Ольга, Мария, Татьяна и Анастасия были переведены в дом. Император и императрица также были переведены со всеми сопровождавшими их лицами, кроме Долгорукого, которого отвезли в тюрьму. Когда дети приехали в Екатеринбург, были немедленно арестованы следующие лица: Татищев, Гендрикова, Шнейдер и Волков. В последнее время я слышал от Жильяра, что Седнева и Нагорного также удалили из дома, свидетелями этого были Жильяр и Гиббс. Деревенко остался в Екатеринбурге. Теглева, Эрсберг и Иванов остались в Тюмени; Тутельбург в Камышлове. В Ипатьевском доме с императорской семьей оставались следующие лица: Чемодуров, Седнев (мальчик), Трупп, Харитонов, Демидова и Боткин.
Через некоторое время после взятия Екатеринбурга Чемодуров приехал в Тобольск. Я видел его и разговаривал с ним. Он приехал в Тобольск совершенно нищим, очень пожилым человеком, душевно больным и разбитым. Он недавно умер. Разговор его был бессвязен. Он мог только отвечать на вопросы, но его ответы иногда были противоречивы. Я расскажу вам о тех моментах его разговора, которые мне удалось вспомнить. После прибытия в дом Ипатьева император, императрица и великая княжна Мария были обысканы в очень грубой форме. Император вышел из себя и запротестовал. Ему грубо ответили, что он всего лишь пленник и поэтому не имеет права протестовать. Чемодуров отметил, что старшим был Авдеев. Питание было очень плохим. Обед приносили из дешевой столовой, и приносили его всегда поздно, в три или четыре часа вместо часа. Обедали они вместе с прислугой. Сковороду ставили на стол. Не хватало ложек, ножей и вилок. Красные солдаты иногда принимали участие в ужине. Иногда приходил солдат, угощался супом и говорил: “Хватит вам, я сам возьму немного”. Великие княжны спали на полу, так как кроватей для них не было. Часто проводились переклички. Когда великие княжны выходили в туалет, за ними шли красные солдаты, говоря, что это специально, чтобы охранять их. Даже со слов Чемодурова, который не мог дать полного отчета, будучи крайне подавленным, было ясно, что августейшая семья постоянно подвергалась сильным моральным пыткам. Чемодуров не верил, что семья была убита. Он сказал, что Боткина, Харитонова, Демидову и Труппа убили, но саму семью забрали. Он сказал, что, убив вышеупомянутых людей, они имитировали убийство семьи. Он сказал, что по этой же причине дом был опустошен, некоторые вещи были сожжены, а другие выброшены в корзину. Помню, он рассказывал, что кто-то нашел кусочки святого образа и орден Святого Владимира, который всегда носил Боткин.

Через некоторое время после этого в Тобольск приехал Волков. Он рассказал, что Гендрикову, Шнейдера и его самого забрали из вагона в Екатеринбурге и отправили в тюрьму. Оттуда их перевели в тюрьму в Перми. После этого их вывели из пермской тюрьмы и повели на расстрел, но он по дороге убежал и скрылся. Остальные были казнены.

В Тобольске я впервые услышал об убийстве императорской семьи. Я увидел это в омской газете “Заря”, а может быть, в тобольской газете “Народное слово”. В большевистском сообщении “казнь” императора Николая описывалась как “кровавая”. Что касается характера и личной жизни членов императорской семьи, то я заявляю следующее: Император был очень умным человеком, хорошо информированным, с ним было очень интересно беседовать; у него была замечательная память. Он очень любил физический труд и не мог без него обходиться. Он был очень скромен в своих потребностях. Даже в Царском Селе я видел его в старых брюках и поношенных сапогах. Пил он очень мало. За ужином он выпивал не более одного стакана портвейна или мадеры. Он любил простые русские блюда – борщ, щи и кашу. Я хорошо помню, как однажды он пришел в винный погреб и, увидев там коньяк, приказал Рожкову передать его мне и сказал: “Вы знаете, я сам его не пью”. Я никогда не видел, чтобы он пил что-нибудь, кроме портвейна или мадеры. Он был очень религиозен. Он ненавидел и терпеть не мог немцев. Особыми чертами его характера были доброта и мягкий нрав. Он был исключительно добрым. По своей воле он никогда не причинил бы никому боли. Это качество производило очень сильное впечатление на других людей. Он был добрым, скромным, прямым и откровенным. Вел себя очень скромно и естественно. В Тобольске он играл с солдатами в шашки. Я уверен, что многие солдаты испытывали очень добрые чувства к императорской семье. Например, когда солдаты (хорошие солдаты) уезжали из Тобольска, они тайно подошли к императору, чтобы попрощаться с ним, и поцеловали его. Император считал, что русский человек – это мягкий, добродушный человек; он многого не понимает, но на него легко произвести впечатление и повлиять добротой. Сам царь был такого типа. Я часто жалел его, потому что солдаты часто позволяли себе буйные выходки, как правило, в отсутствие императорской семьи. Они часто отпускали грязные шутки в адрес императорской семьи. Возможно, они боялись делать это в их присутствии. И это было причиной того, что августейшая семья не осознавала опасности своего положения.

Царь любил Россию, и я не раз слышал, как он выражал свой страх перед тем, что его вывезут за границу. Он не понимал искусства, но очень любил природу и охоту. Для него было мучительно долго воздерживаться от охоты, и он не любил проводить время в помещении. Слабый характер был его виной, и поэтому он находился под влиянием своей жены. Я заметил, что даже в мелочах, когда с ним советовались по каким-то деталям, он обычно отвечал: “Как пожелает моя жена. Я спрошу у нее”.

Императрица была очень умна, чрезвычайно сдержанна, обладала сильным характером, и главной ее чертой была любовь к власти. Ее внешность была величественной. Когда вы говорили с императором, бывали моменты, когда вы забывали, что говорите с царем, но когда вы говорили с императрицей, ощущение, что она принадлежит к царской семье, не покидало вас ни на минуту. Благодаря своему характеру она всегда брала на себя главную роль во всех семейных делах и подчиняла императора своему мнению. Конечно, она острее, чем он, чувствовала свое унизительное положение. Все замечали, как быстро она стареет. Она прекрасно говорила и писала по-русски и очень любила Россию. Она боялась, как и император, быть увезенной за границу. У нее был талант к живописи и вышиванию. Немецкий язык в ней не только не был заметен, но можно было подумать, что она родилась в стране, враждебной Германии. Это объяснялось ее воспитанием. После смерти матери, будучи еще совсем маленькой, она получила образование в Англии у своей бабушки, королевы Виктории. Я никогда не слышала от нее ни одного немецкого слова. Она говорила по-русски, по-английски и по-французски. Не было никаких сомнений в ее болезни. Доктор Боткин объяснил мне ее природу. Будучи дочерью великого герцога Гессенского, она унаследовала от этой семьи слабость кровеносных сосудов. Этот недуг вызвал паралич после ушиба, от которого страдал царевич. Мужчины избавлялись от этой болезни после достижения зрелости, когда эта неприятность полностью исчезала. У женщин болезнь начиналась только после климакса, и с этой стадии истерия прогрессировала. Было ясно, что императрица страдала от истерии. Боткин объяснил мне, что это было причиной ее религиозного экстаза. Вся ее деятельность и все ее мысли были продиктованы религиозными мотивами, и в ее работе чувствовался оттенок религиозности. Когда она делала кому-нибудь подарок, на нем всегда была надпись: “Бог благословит и защитит тебя”, или что-то подобное. Несомненно, она любила своего мужа, но она любила его не так, как женщина любит мужчину, а как отца своих детей. Она любила всех своих детей, но сына она обожала.

Великая княгиня Ольга была приятной на вид молодой блондинкой лет двадцати трех; тип ее был русский. Она любила читать, была способной и умственно развитой, хорошо говорила по-английски и плохо по-немецки. У нее был некоторый талант к искусству, она играла на фортепиано, пела (пению она научилась в Петрограде; ее голос был сопрано) и хорошо рисовала. Она была очень скромна и не заботилась о роскоши.

Ее одежда была скромной, и она сдерживала своих сестер от экстравагантности в одежде. В целом она производила впечатление доброй, великодушной русской девушки. Казалось, что в ее жизни было несколько горестей, и она до сих пор носит их следы. Мне показалось, что она любила отца больше, чем мать. Она также любила своего брата и называла его “Малыш” или “Ребенок”.

Великой княжне Татьяне было около двадцати лет. Она сильно отличалась от своих сестер. Вы узнавали в ней те же черты, что и в ее матери, – ту же натуру и тот же характер. Вы чувствовали, что она была дочерью императора. Она не любила искусство. Возможно, для нее было бы лучше, если бы она была мужчиной. Когда император и императрица покидали Тобольск, никто и подумать не мог, что великая княгиня Ольга была старшей из оставшихся членов императорской семьи. Если возникали какие-то вопросы, то всегда обращались к Татьяне. Она была ближе к матери, чем другие дети, и казалось, что она любила мать больше, чем отца.

Великой княжне Марии было восемнадцать лет; она была высокой, сильной и красивее других сестер, хорошо рисовала и была самой приветливой. Она всегда разговаривала с солдатами, расспрашивала их и хорошо знала имена их жен, число их детей и количество земли, которой владели солдаты. Все интимные дела в таких случаях всегда были ей известны. Как и великая княгиня Ольга, она больше других любила своего отца. За свою простоту и приветливость она получила в семье прозвище “Машка”. Этим именем ее называли и брат, и сестры.

Великой княжне Анастасии, как мне кажется, было семнадцать лет. Она была чрезмерно развита для своего возраста; была дородна и коротка, пожалуй слишком дородна для своего роста; ее характерной чертой было видеть слабые стороны других людей и смеяться над ними. Она была комедианткой по натуре и всегда всех смешила. Отца она предпочитала матери, а Марию Николевну любила больше других сестер.

Все они, включая Татьяну, были милыми, скромными и невинными девушками. Несомненно, они были чище в своих помыслах, чем большинство нынешних девушек.

Царевич был кумиром всей семьи. Он был еще ребенком, и его характерные черты еще не были выработаны. Это был очень умный, способный и живой мальчик. Он говорил по-русски, по-французски и по-английски, а по-немецки не знал ни слова.

В общем, о всей императорской семье я могу сказать, что все они любили друг друга и были настолько довольны своей семейной жизнью, что не нуждались и не искали общения с другими людьми. Никогда в жизни я не видел и, вероятно, никогда больше не увижу такой хорошей, дружной и приятной семьи.

Теперь я могу сказать, что придет время, когда русский народ поймет, каким страшным мучениям подвергалась эта прекрасная семья, особенно если учесть, как с первых дней революции газетчики вбрасывали множество скандальных историй об их интимной семейной жизни. Возьмем, к примеру, историю с Распутиным. У меня было много разговоров об этом с доктором Боткиным. Императрица страдала истерией. Эта болезнь вызывала в ней религиозный экстаз. Кроме того, был болен ее единственный и любимый сын, и никто не мог ему помочь. Горе матери, на основе религиозного экстаза, создало Распутина. Распутин был для нее святым. Имея большое влияние на мужа, она обратила его к своим идеям в этом вопросе. Я жил с этой семьей и был тесно связан с ними, и в дальнейшем окончательно понял, насколько несправедливы были рассказы и оскорбления, которые сыпались на них. Они должны были знать, что императрица Александра как женщина давно перестала существовать. Можно себе представить, как они все страдали, читая русские газеты в Царском Селе.

Их даже обвиняли в предательстве в пользу Германии. Я уже объяснял вам, какие чувства питал император к немцам. Императрица также ненавидела Вильгельма. Она часто говорила: “Меня всегда обвиняют в том, что я люблю немцев и помогаю им, но никто не знает, как я ненавижу Вильгельма за все то зло, которое он принес моей родине”. Говоря это, она имела в виду Германию, а не Россию. Татищев рассказывал мне в качестве примера ее широты взглядов, что однажды, говоря о смуте в России, она предсказала, что тоже самое произойдет и в Германии. Великие княгини испытывали такое же горькое чувство к императору Вильгельму. Я помню, как однажды великие княгини распределяли между слугами подарки, полученные от Вильгельма во время его визита на яхту.

Больше я ничего не могу вспомнить. Ну, да, я помню, что император вел дневник, хотя не могу сказать, вела ли его императрица или нет. Все великие княжны вели дневники, но перед отъездом из Тобольска Мария и Анастасия уничтожили свои.

Я читал в одной газете, что когда император находился в тюрьме в Екатеринбурге, к нему пришел человек и предложил спасти его на определенных условиях. После того, как император узнал, что этот человек был послан императором Вильгельмом, он отказался с ним общаться. Я не могу сказать, откуда прибыли в Тобольск латышские стрелки. Но обращаю ваше внимание на то, что отряд латышей, который забрал детей из Тобольска, так и не вернулся”. Не вернулся и Хохряков.
В Тобольск приезжала госпожа Хитрово. Она была молодой девушкой и обожала великую княгиню Ольгу. Ее приезд породил целую историю, которую подхватили и преувеличили все газеты. Ее обыскали, но ничего не нашли.

Мои показания мне прочитаны и написаны правильно.
(Подпись)

Евгений Степанович Кобылинский,
Н. Соколов.

IV
ДОПРОС ФИЛИППА ПРОСКУРЯКОВА

[Показания Филиппа Проскурякова представляют определенный психологический интерес как свидетельство семнадцатилетнего юноши, внезапно столкнувшегося со смертью в одной из ее самых жестоких и ужасных форм. Проскуряков, по-видимому, был умным, беспокойным юношей, не склонным к оседлой работе, и, вероятно, записался в Рабочую гвардию исключительно в духе приключений.

Его рассказ об убийстве императорской семьи более ужасен, чем рассказы старших. Болезненное любопытство Проскурякова и его слегка декадентский менталитет ярко проявляются в его рассказе о событиях той ночи, когда его разбудили от пьяного сна и приказали идти в ту зловещую, изрешеченную пулями комнату на первом этаже дома Ипатьева. Но его внимание ко многим жутким и часто не относящимся к делу деталям ценно как документальное свидетельство, поскольку оно убедительно доказывает, что эти события действительно произошли и сохранились в памяти человека, чей невротический темперамент позволил ему вспомнить их точно и ярко. – Примечание редактора].

С первого по третий день апреля 1919 года следственный судья по делам особой важности Омского трибунала Н.А. Соколов в соответствии с параграфами 403-409 Уголовно-процессуального кодекса провел в городе Екатеринбурге следствие, в ходе которого нижеуказанный мужчина, выступая в качестве обвиняемого, дал показания:

Я, Филипп Полиектович Проскуряков. В момент совершения преступления мне было семнадцать лет; я русский крестьянин, принадлежу к православной церкви, холост. Три года я учился в Сысертской пятиклассной школе. Моя специальность – электромонтажник. На ваши вопросы я отвечаю следующим образом:

Мой отец много лет был мастером на металлургическом заводе и все время жил на Сысертском металлургическом заводе. Это было и мое место рождения. Я не закончил обучение в Сысертской школе и посещал занятия только в течение трех лет. Мне было очень трудно учиться, в то же время отец заболел и забрал меня из школы. Сначала он устроил меня в кузницу при заводе, чтобы я научился этому ремеслу. Наставлял меня Василий Афанасьевич Белоносов. Проработав около года в мастерской, я ушел – работа была слишком тяжела для меня. Мой старший брат нашел мне место в театре Пале-Рояль, где я стал учиться на электрика. Я проработал там около года, узнал кое-что об электричестве и занялся собственным бизнесом – монтажом электрических проводов в городе. Позже я устроился на центральную электростанцию в Екатеринбурге. Там я проработал около месяца и перед Пасхой 1918 года уехал домой.

Я хорошо помню, как 9 мая я встретил на базаре своего знакомого, Ивана Семенова Талапова. Он рассказал мне, что некий комиссар Мрачковский начал вербовку среди наших фабричных рабочих в особый отряд, предназначенный для охраны царя. Лично я не видел Мрачковского. Слышал только, что он командовал какими-то войсками, сражавшимися против Дутова, откуда он и пришел. Я пересказал отцу слова Талапова. И отец, и мать советовали мне не идти в армию. Отец сказал: “Филипп, не ходи, подумай хорошенько”. Мне очень хотелось увидеть царя, поэтому я проигнорировал совет отца и на следующий день записался в армию. Зачисление проходило в доме Василия Еркова, который находится на улице Церковной, рядом с Советом. Вербовку проводил один из наших сысертских рабочих, Павел Спиридонов Медведев. Медведев сказал мне, что нам будут платить четыреста рублей в месяц, что мы должны будем нести караульную службу, но спать при этом нельзя! Таковы были условия, которые мне объяснили, и я сразу же записался в армию.

В то время я слышал, что всего в армию записалось тридцать рабочих из Сысерта. Позже некоторые из них ушли, но число их было невелико, и их заменили другие, тоже рабочие с нашего завода.

Одиннадцать из этих первых тридцати человек, как мне сказали, принадлежали к большевистской коммунистической партии.

Во второй половине мая мы в полном составе прибыли в Екатеринбург. Сначала нас всех поселили в новом “Гостином дворе”, где размещались и солдаты Красной армии. Там мы пробыли несколько дней, не выполняя никакой работы. В конце мая нас перевели в Ипатьевский дом, где жила семья царя. Нас разместили в комнатах нижнего этажа.

За дом отвечал Александр Мошкин, рабочий с фабрики “Злокасов”, и наш отряд охраны находился в его подчинении. Медведев был старшим в нашей группе. Он был нашим вождем. Его никто не избирал, но он с самого начала руководил приемом в партию, платил жалованье, менял караулы. Наше жалованье было четыреста рублей в месяц, Медведев получал шестьсот. Авдеев все время находился в доме и занимал комендантскую комнату. Обычно он приходил в девять часов утра и уходил в девять часов вечера. Мошкин оставался все время в комендантской комнате, где он жил, Медведев тоже всегда оставался с этими двумя в одной комнате и там же ночевал. Часовые стояли следующим образом:

1. У будки часового возле ворот.
2. У часового возле часовни.
3. Между двумя заборами, у окна дома.
4. На переднем дворе, возле входа в дом.
5. На заднем дворе.
6. В саду.
7. В проходной комнате верхнего этажа, у комнаты коменданта.
8. Возле туалета, где находились ватерклозет и ванная комната. Кроме того, здесь находились три поста часовых с пулеметами:
9. Возле окна чердака.
10. На террасе, выходящей в сад.
11. В средней комнате нижнего этажа.

Мы выполняли свои обязанности около недели, когда Авдеев привел еще около пятнадцати человек – всех рабочих фабрики Злокасова. Я полагаю, он сделал это потому, что считал нас перегруженными работой, так как мы должны были дежурить по четыре часа, шел дождь, и мы не привыкли к такой работе.

Злокасовские рабочие жили вместе с нами на верхнем этаже. Женщин в нашем отряде не было. У нас были свои повара-мужчины, которые готовили нам еду. Сначала поваром был Иван Категов, потом его сменил Андрей Старков.

В конце июня или, возможно, в начале июля Мошкин был арестован Авдеевым, поскольку его подозревали в краже небольшого золотого креста, принадлежавшего царю. В это же время Авдеев был отстранен от должности и заменен Юровским. Его помощником был назначен Никулин.

Положительно я не знаю, кем были Юровский и Никулин. Оба они прибыли в дом вместе. Они всегда оставались в комнате коменданта. Юровский приезжал утром в восемь-девять часов и уезжал в пять-шесть часов вечера. Никулин практически жил в комендантской комнате и ночевал там. Медведев также продолжал ночевать в той же комнате. Примерно через неделю после вступления Юровского и Никулина в должность все рабочие Сысерта и Злокасова были переведены в дом Попова (или Обухова), который находился напротив дома Ипатьева. Вместо нас в нижнем этаже дома Ипатьева поселили латышских стрелков, которых было около десяти человек.

До прибытия латышей все обязанности часовых выполняли исключительно сысертские рабочие. После их прибытия все посты на верхнем этаже, где жила семья царя, были заняты латышами. Нас, русских рабочих, на верхний этаж не пускали. Таков был приказ Юровского.

Пулеметные команды, которые не несли никакой другой службы, кроме как у пулеметов, состояли из наших сысертских рабочих.

В то время, когда начальником был Авдеев, все остальные посты были заняты остальными рабочими. Но после приезда Юровского и латышей мы, рабочие, стали занимать только посты снаружи дома. Все посты внутри дома были поручены латышам. До их прихода я, как и другие рабочие, около шести раз дежурил внутри дома, караулил у комендантской комнаты и умывальника. Я нес эту службу утром, днем, вечером и ночью. За это время я видел всю императорскую семью: Императора, Императрицу, царевича, а также дочерей: Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию. Я видела их очень близко, когда они выходили на прогулку, в туалет или переходили из одной комнаты в другую. Все они обычно гуляли в саду, кроме императрицы. Я никогда не видела, чтобы она гуляла в саду. Царевича я видела только один раз, когда его несла старшая дочь императора – Ольга. Царевич все время был болен.

О том, как они проводили время, я могу судить со слов Медведева, который, конечно, видел их чаще, чем я. Вставали они около восьми-девяти часов утра. У них были семейные молитвы. Они все собирались в одной комнате и пели молитвы. Обедали они в три часа. Они обедали все вместе в одной комнате; я хочу сказать, что они обедали со слугами, которые были с ними. В девять часов вечера ужинали и пили чай, после чего ложились спать. По словам Медведева, они занимались следующим образом: Император читал, императрица тоже читала, а иногда вышивала или вязала что-нибудь вместе с дочерьми. Царевич, когда мог, делал маленькие проволочные цепочки для своего игрушечного кораблика. Каждый день они гуляли около часа или полутора часов. Никаких других физических упражнений им не разрешалось. Помню, Пашка Медведев рассказывал, что царь Николай Александрович однажды попросил у Юровского разрешения почистить сад. Юровский запретил.

Я несколько раз слышал их пение. Они пели только церковные песни. По воскресеньям у них было богослужение, которое совершали священник и дьякон, кажется, из Верхне-Вознесенской церкви.
Сначала еду им приносили из советской столовой, две женщины приносили, повариха разогревала. Позже им разрешили готовить еду в доме.

Кроме императорской семьи на верхнем этаже дома жили следующие лица, которых я видел лично. Там был врач, плотный мужчина с седыми волосами, лет пятидесяти пяти. Он носил очки с золотой оправой, насколько я помню. Был официант, лет тридцати пяти, высокий, стройный, смуглый. С ними оставался повар. Ему было лет сорок, он был невысокого роста, худой, немного лысый, у него были черные волосы и маленькие черные усики. С ними была еще служанка, лет сорока, высокая, худая, темная; я не видел цвет ее волос, потому что она всегда повязывала на голову платок. С ними был также мальчик. Мальчику было лет пятнадцать, волосы у него были черные и он носил их на пробор, нос длинный, глаза черные.

С императорской семьей оставались еще двое мужчин. Как объяснил мне Медведев, они тоже были слугами. Один из них был высокий, худой, лет тридцати пяти; волосы у него были светло-рыжие, коротко остриженные. Он брил бороду и подстригал усы; нос у него был среднего размера и прямой; других отличительных признаков я не помню, но кожа у него была чистая и нежная, как у женщины. Второй был тоже высокого роста, около тридцати лет, его волосы были черными и разделены на пробор. Он был чисто выбрит. Первый мужчина был одет в черный пиджак, брюки и туфли. Второй мужчина был одет в пиджак, строгую рубашку, с галстуком, брюки и туфли. Я также видел, как первый мужчина уносил резиновую подушку с мочой царевича. Этих двух мужчин я видел только один раз, когда караулил в доме в первые дни. После этого я их не видел. Медведев сказал мне, что их обоих отвезли в тюрьму номер два, но по какой причине их посадили в тюрьму, мне не сказали, да я и не хотел знать. Несколько раз я видел большевика Белобородова, который приходил в дом, вероятно, для осмотра жизни императорской семьи. Во всяком случае, Медведев мне говорил, что такова была причина его визитов. Белобородова я помню очень отчетливо. На вид ему было около двадцати пяти лет. Он был среднего роста, худой, лицо бледное. Белобородов посещал дом, когда там дежурил Авдеев, а также когда дежурил Юровский.

Что касается ограничений и обращения с императором и его семьей со стороны начальства и охраны, то по совести могу сказать следующее: Авдеев был простым рабочим, очень слабо развитым умственно. Иногда он находился в состоянии алкогольного опьянения. Но ни он, ни охранники в его бытность не обидели и не сделали ничего плохого императорской семье. Юровский и Никулин вели себя по-другому. При них императорская семья страдала больше. Они оба выпивали в комендантской комнате и, опьянев, пели. Никулин играл на рояле (который находился в комендантской комнате). Иногда, когда Никулин играл, а у Юровского от выпитого мутнели глаза, они оба начинали выкрикивать песни, например:

“Отречемся от старого мира!
Отряхнем его прах с наших ног!
Нам враждебны златые кумиры;
Ненавистен нам царский чертог! “.

И так далее. А иногда они пели: “Вы жертвою пали в борьбе роковой”. Мошкин тоже иногда позволял себе петь эти песни, но только в отсутствие Авдеева, который ничего об этом не знал; но первые двое относились к этому спокойно. При Авдееве женщины в дом не входили, но у Никулина была любовница, которая приходила к нему и осталась с ним после отъезда Юровского. Ей было около двадцати лет, она была невысокая, крепкая и белокурая; глаза у нее были карие, нос маленький и прямой. Имени ее я не знаю. Не знаю ни где она жила, ни откуда приехала. Медведев ничего о ней не рассказывал. Во времена Юровского богослужение совершалось все реже.

В результате охранники под командованием Юровского стали вести себя гораздо хуже. Файка Сафонов стал вести себя непристойно. Для императорской семьи существовала только одна уборная. На стенах возле этого туалета Файка Сафонов стал писать всякие нехорошие слова, которые были очень не к месту. Эти слова на стене возле туалета увидел Алексеев, который вместе с Файкой дежурил на верхнем этаже (Файка занимал пост возле туалета, а Алексеев – возле комендантской комнаты). После возвращения Алексеева с дежурства он нам все рассказал. Однажды Файка залез на забор, который находился совсем близко от окон комнат императора, и стала петь всякие пошлые частушки.

Андрей Стрекотин нарисовал на стенах нижней комнаты множество непристойных картинок. В рисовании принимал участие Беломоин, он смеялся и учил Стрекотина, как лучше рисовать. Я лично видел, как Стрекотин рисовал эти вещи.

Однажды я прогуливался возле дома, когда увидел, как младшая дочь императора Анастасия выглянула в окно. Когда часовой заметил это, он выстрелил в нее из винтовки. Пуля не попала в нее и застряла над ней в деревянной раме окна.

Все эти неблаговидные поступки были известны Юровскому. Медведев докладывал ему о Под-корытове, но Юровский только отвечал: “Они не должны смотреть в окно”.

Как я уже говорил, с того времени, как латыши вошли и поступили в охрану, они жили в нижнем этаже дома Ипатьева, а нас, рабочих, всех перевели в дом напротив, принадлежавший Попову (или Обухову). В этом доме мы заняли все комнаты верхнего этажа; нижний этаж был занят жильцами.

Злокасовские рабочие были размещены в одних комнатах с нами.

Последний раз я видел императорскую семью, кроме императора, за несколько дней до их убийства. В этот день они все пошли гулять в сад – все гуляли, кроме императрицы. Там были император, его сын, его дочери: Ольга, Мария, Татьяна и Анастасия; были также доктор, официант, повар, горничная и мальчик. Я отчетливо заметила, что наследник был одет в рубашку, а на талии у него был черный кожаный ремень с маленькой металлической пряжкой. Я видел это очень отчетливо, потому что Великая Княгиня Ольга пронесла его мимо меня. Наследник был болен, и мальчик толкал его коляску. Я не могу точно назвать дату, когда я видел их гуляющими в саду. Но это было незадолго до их смерти. Убийство произошло в ночь со вторника на среду. Я не помню дату. Я помню, что мы получили зарплату в понедельник. Значит, это должно было быть 15-е число июля, считая по новому стилю. На следующий день после получения жалованья, в десять часов утра 16 июля, я стоял на посту у Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка. Егор Столов, с которым я жил в одной комнате, в это время дежурил в нижних комнатах дома. После окончания дежурства мы вместе со Столовым пошли выпить в дом номер восемьдесят пять по Водочной улице.

Вернулись мы уже в сумерках, так как в пять часов должны были приступить к своим обязанностям. Медведев заметил, что мы пьяны, и посадил нас под арест в баню, которая находилась во дворе дома Попова. Мы уснули и проспали до трех часов ночи. В три часа ночи нас разбудил Медведев и сказал: “Вставайте и идите за мной”. Мы спросили его, куда, и он ответил: “Они вас зовут, значит, вы должны идти”. Я совершенно уверен, что было три часа, потому что у Столова были с собой часы, и когда я посмотрел на них, было ровно три часа. Мы встали и пошли за Медведевым. Он привел нас в нижнюю комнату дома Ипатьева. Там находилась вся рабочая охрана, кроме дежурных. В комнате стояло облако порохового дыма и пахло порохом. В задней комнате с зарешеченным окном, расположенной рядом с кладовой, стены и пол были пробиты пулями. В одной стене было особенно много пулевых отверстий, но и в других были следы от пуль. Следов штыковых ударов на стенах не было. В местах пулевых отверстий на стенах и полу вокруг них была кровь, брызги и пятна крови на стене и небольшие лужи на полу. Капли и пятна крови были и в других комнатах, которые пришлось миновать по пути из комнаты во двор, где были следы от пуль. На тротуаре двора по дороге к воротам также были следы крови. Было очевидно, что совсем недавно, до нашего прихода, в комнате с зарешеченным окном было расстреляно большое количество людей. После того как я стал свидетелем всего этого, я начал расспрашивать Медведева и Стрекотина о том, что произошло. Они рассказали мне, что всего за несколько минут до этого была расстреляна вся императорская семья и приближенные к ней люди, кроме мальчика.

Медведев приказал нам убирать комнаты. Мы стали мыть пол; принесли несколько швабр, чтобы убрать следы крови. Я не могу сказать, кто их принес. Медведев приказал принести опилки. Мы вымыли пол холодной водой и опилками, удалив пятна крови. Пятна крови на стене мы смыли мокрой тряпкой. В уборке участвовали все рабочие, кроме тех, кто был на дежурстве. Несколько человек делали уборку в комнате, где была убита императорская семья. Среди прочих я видел там Медведева и двух латышей. Я также помогал убирать эту комнату. Таким же образом, с помощью воды, мы смыли кровь с мостовой во дворе. Пули я не нашел. Нашли ли пули другие люди или нет, я не знаю.

Когда мы со Столовым спустились в нижнюю комнату, то не нашли там никого, кроме нескольких латышей. Медведева и наших рабочих не было. Никулин в это время, как сказал Медведев, находился в верхней комнате, дверь которой, ведущая в нижние комнаты, была заперта изнутри.

Ни золота, ни других ценных вещей, снятых с тел убитых в нижних комнатах, я не видел. Теперь я припоминаю, что во вторник утром, когда я был часовым, я лично видел, как в восемь часов утра к дому подъехал Юровский, через некоторое время после его приезда в дом вошел Белобородов. Я ушел с поста в десять часов утра, но Медведев рассказал мне, что после этого Юровский и Белобородов поехали кататься на автомобиле. В это время Никулин оставался в доме. Вернулись они перед вечером. Вечером Юровский сказал Медведеву, что ночью будет расстреляна императорская семья, и приказал ему оповестить рабочих и взять револьверы у часовых.

Все это мне тогда было непонятно. Я не могу сказать, правда это или нет, так как мне не пришло в голову расспрашивать кого-либо из рабочих, брал ли Медведев у них револьверы или нет. Лично я не понимаю, зачем это было нужно; по словам Медведева, императорская семья была расстреляна латышскими стрелками, а у них у всех были револьверы типа наган. В это время я не знал, что Юровский был евреем. Будучи зачинщиком преступления, он, возможно, выбрал латышей для совершения убийства, будучи более уверенным в них, чем в нас, русских. Возможно, по этой же причине он хотел разоружить русских рабочих, которые были на службе. Медведев добросовестно выполнил приказ Юровского, забрал револьверы у часовых, передал их Юровскому и в одиннадцать часов вечера сообщил рабочим, что императорскую семью собираются расстрелять. В двенадцать часов пополуночи Юровский разбудил императорскую семью, попросил всех одеться и спуститься в нижнюю комнату. По словам Медведева, Юровский объяснил императорской семье, что ночью будет опасность и что в случае стрельбы на улице оставаться на верхних этажах опасно. Поэтому он настоял на том, чтобы все спустились вниз. Они выполнили это требование и спустились в нижнюю комнату в сопровождении Юровского, Никулина и Белобородова. Там были император, императрица, наследник, четыре дочери, доктор, официант, горничная и повар. Мальчик по приказу Юровского примерно за полтора дня до этого был переведен в комнаты, где мы квартировали, и я лично видел его там перед убийством. Всех привели в комнату, на которой были следы от пуль. Они стояли в два ряда. Юровский начал читать им бумагу. Император плохо слышал и спросил: “Что?”. По словам Медведева, Юровский поднял руку с револьвером и, показывая его императору, отвечал: “Вот что”, а затем добавил: “Ваш род должен перестать жить”.

Помню также, что, рассказывая о бумаге, которую Юровский читал императору, Медведев назвал ее “протоколом”.

Как только Юровский кончил говорить, он, Белобородов, Никулин, Медведев и все латыши выстрелили в императора и сразу после этого стали стрелять во всех остальных. Все они упали замертво на пол. Медведев сам мне говорил, что он стрелял два или три раза в императора и в других лиц, которых они казнили.

После того как все были расстреляны, Александр Стрекотин, как он мне сам рассказывал, забрал с трупов все ценные вещи; их тотчас же отобрал у него Юровский и отнес наверх… После этого все тела погрузили на грузовик и куда-то вывезли. На этом грузовике вместе с телами убитых ехали Юровский, Белобородов и несколько латышей. Из наших рабочих никто с ними не поехал.
По окончании уборки помещений мы вместе со Столовым пошли в город и бродили там до вечера. Никого из знакомых мы не встретили и никому не рассказали об убийстве. Вечером мы вернулись в свою каморку, поели и уснули. В шесть часов утра в четверг, 18 июля, Медведев приказал мне дежурить на посту внутри дома у комендантской комнаты. До этого времени, после приезда латышей, ни один рабочий не был допущен к несению караульной службы внутри дома, пока была жива императорская семья. Теперь, после их убийства, нам снова приказали дежурить в доме.

Возле умывальника часового не было. Юровский, Никулин, Медведев и Латыши были уже в доме, когда я заступил на пост. Ни наших, ни рабочих Злокасова не было. Я очень хорошо помню, что когда я пришел на свой пост, в доме уже находился Юровский. Вероятно, он ночевал в доме. Они все перебирали вещи императора, очень торопились и упаковывали все, что можно было упаковать. Я не слышал разговора между Юровским, Никулиным и Медведевым, они все были спокойны, но у меня было впечатление, что Юровский и Никулин были немного пьяны.

В течение этого дня ничего не вывозили – шла только упаковка.

После ухода с поста я пошел на гауптвахту, поспал, поел и пошел к своему брату Александру, который служил в ополчении. Об убийстве брату я ничего не рассказывал. До вечера я бродил по городу, а вечером вернулся на гауптвахту. На гауптвахте Медведев объявил, что мы все должны покинуть Екатеринбург.

19 июля нас отправили на станцию Екатеринбург-1. Наша партия была назначена для охраны штаба третьей Красной армии. Штаб находился в железнодорожных вагонах, и нас поставили рядом с ними. В это время я видел, как на вокзал грузили вещи императора, которые везли на грузовиках. Там были те же вещи, которые раньше были упакованы в саквояжи и чемоданы. Все это привезли на станцию и погрузили в состав вагонов. Вагоны были большие, американского типа.

Я лично видел, как уезжал Юровский. Насколько я помню, он уехал в ночь на 21 июля и направился в сторону Перми. Его сопровождала семья и Никулин. Я также лично видел всех латышских стрелков, которые жили в Ипатьевском доме и убивали императорскую семью, уехавших вместе с Юровским. Мы все выехали из Екатеринбурга при отъезде штаба третьей армии, в то время, когда город уже был занят сибирскими войсками. Мы поехали в Пермь, но когда войска генерала Пепеляева брали Пермь, штаб третьей армии и все рабочие нашей партии оставили Пермь и направились к Вятке. Я остался в Перми и после взятия Перми вернулся в Екатеринбург и остановился у своего брата Александра. Секретная служба узнала о моем присутствии, и мне приказали явиться в отделение милиции. Пожилой чиновник начал меня допрашивать. Я очень испугался и стал ему врать, говоря, что никогда не был среди охоанников императорской семьи. Потом я признался, что был среди них, но отрицал, что мне что-то известно. Теперь я рассказал вам все, что знаю об этом деле.

Я полностью осознаю, насколько я был неправ, не последовав совету отца и матери не записываться в красную гвардию. Теперь я понимаю, каким подлым поступком было убийство императорской семьи, и понимаю, что был также неправ, смывая пятна крови, оставшиеся после преступления. Я не большевик и никогда им не был. Все, что я сделал, я сделал по молодости и глупости. Если бы в настоящее время я мог оказать какую-либо помощь в поиске и задержании лиц, совершивших убийство, я бы приложил все усилия для этого.

У всех рабочих, исполнявших обязанности, были револьверы Наган, которые за несколько дней до убийства были розданы Медведевым. У Юровского был пистолет Браунинг, у Медведева – револьвер Наган.

Я не знаю, что случилось с мальчиком, который ждал императорскую семью и которого перед убийством перевели в нашу комнату. Он спал на моей кровати, и я с ним разговаривал. Я не знаю, знал ли он об убийстве императорской семьи. Он не плакал, и мы не говорили с ним об убийстве. Он сказал мне, что комендант намерен отправить его домой, и назвал мне какой-то район, но я забыл его название. В то же время он жаловался мне, что Юровский отобрал у него одежду, я не могу назвать ни одного человека среди латышей.

Когда я дежурил в доме, я никогда не видел, чтобы императрица входила в комнату коменданта. Я не думаю, что это когда-либо происходило, так как Юровский плохо с ними обращался. Четки императрицы, которые были найдены в комендантской комнате, вероятно, были забыты там во время укладки вещей после убийства.

Обычно я видел императора в сером или черном пиджаке со стоячим воротником и латунными туфлями. Он носил сапоги, а в бороде были заметны седые волосы. Когда великие княжны гуляли в саду, они были в летней одежде, обычно в блузках и юбках разных цветов.

Больше я ничего не могу объяснить. Мое заявление мне прочитано и написано правильно.

Подпись: Филипп Проскуряков.

Н. Соколов.
Присутствовали при допросе: Иорданский, прокурор.

V
ДОПРОС АНАТОЛИЯ ЯКИМОВА

[Анатолий Якимов, чьи показания сейчас приводятся, был рабочим, который стал одним из старших охранников императорской семьи во время их последних дней в Екатеринбурге. Его показания носят отпечаток правдивости, и из них можно сделать вывод, что он обладал некоторым образованием и был более просвещенным и терпимым в своих взглядах, чем его товарищи. Хотя Якимов никогда не общался ни с кем из членов императорской семьи, мы можем наглядно увидеть по его грубым описаниям детали их повседневной жизни. Этот рабочий-сторож отрицает, что присутствовал при казни, но настаивает на том, что он и другие, кому это было известно, были убеждены, что царь и его семья встретили свою смерть так, как описал Медведев.
Любопытно отметить, с каким уважением этот крестьянин-рабочий всегда упоминал императорскую семью. Авдеев, по его словам, называл императорскую семью “они”, и Якимов следует его примеру, но очевидно, что это не подразумевает никакого неуважения с его стороны. – Примечание редактора].

В 1919 году с 7 по 11 мая следственный судья по важным делам Омского трибунала, заседающего в городе Екатеринбурге, допросил в соответствии со статьями 403-409 Уголовно-процессуального кодекса Анатолия Александровича Якимова, крестьянина, тридцати одного года, принадлежащего к православной церкви, женатого. Обвиняемый дал следующие показания:

Я рабочий. Специализировался на работе на фрезерных станках; мой отец также был рабочим. Он был рабочим на Уговском заводе Пермского района. Мою мать звали Мария Николаевна. Я старший сын в семье.

Когда я родился, отец работал на Мотовилихинском заводе. В восемь лет я начал учиться в школе при духовной семинарии. В школе я проучился три года. Когда отец умер, мне было двенадцать лет. Мать отдала меня в народную школу, но, окончив третий класс, я ушел из школы; у нас не было денег на жизнь, и в то же время я не был достаточно честолюбив, чтобы учиться. Мне хотелось получить какую-нибудь профессию, и мать отправила меня на Мотовилихинский завод, где меня приняли посыльным в чертежную. В шестнадцать лет меня перевели в механический цех, и я стал учиться работать на фрезерных станках. В 1906 году я женился на дочери рабочего Мотовилихинского завода. В 1916 году я пошел добровольцем в армию и был зачислен в 494-й Верейский полк 124-й дивизии. Наш полк воевал на Руманском фронте. Я участвовал в нескольких боях, но ни разу не был ранен. В июле 1917 года, после революции, я был избран в комитет полка. Вы спросите, почему меня выбрали? Меня выбрали в комитет полка, как я понимаю, потому что я был лучше развит умственно, чем остальные солдаты. Я никогда не вступал ни в одну из политических партий, но мои симпатии были на стороне социал-демократов.

В начале ноября 1917 года я получил место на фабрике Злокасова в Екатеринбурге. Фабрика все еще находилась в руках ее владельцев, Злокасовых, но существовал комитет рабочих, и на фабрике также был назначен комиссар. Должность комиссара занял Александр Дмитриевич Авдеев, слесарь по профессии. Ему было около тридцати четырех или тридцати пяти лет, ростом он был выше среднего, худощавый, лицо его было тонкое и бледное.

В декабре Авдеев посадил в тюрьму владельца фабрики Николая Теодоровича Злокасова. На смену владельцам пришел “исполнительный” совет. Этот совет стал управлять фабрикой. Ведущим человеком на фабрике был Авдеев. Ближайшими к нему были следующие рабочие: братья Иван, Василий и Владимир Логиновы, Сергей Иванов Луханов и его сын Валентин. Логиновы были родом с Киштымского завода Екатеринбургского округа. Все эти люди находились в чрезвычайно близких отношениях с Авдеевым и занимали привилегированное положение. Они были либо членами заводского комитета и исполкома, либо занимали какие-то другие “легкие” должности, но не работали. Александр Михайлович Мошкин также был в хороших отношениях с Авдеевым. Насколько я помню, Мошкин родился в Семипалатинске. Ему было двадцать семь или двадцать восемь лет, невысокий, хрипловатый. Он был слесарем. В апреле в городе стало известно, что в Екатеринбург привезли царя. Рабочие объясняли это необходимостью, так как кто-то хотел похитить царя из Тобольска, и поэтому его надо было перевезти в надежное место, например, в Екатеринбург. Таковы были разговоры среди рабочих. В первых числах мая, вскоре после известия о приезде царя, мы узнали, что наш Авдеев назначен заведовать домом, занимаемым царем. В то время этот дом почему-то называли “Домом особого назначения”. Говорили также, что Авдеев был назначен комендантом этого дома.

Вскоре после этого Авдеев подтвердил нам эту новость на собрании. Я не могу объяснить причину этого назначения. Авдеев был настоящим большевиком. Он считал, что идеальная жизнь может быть реализована только при большевизме. Неоднократно он открыто говорил, что большевики уничтожили богатую буржуазию, отобрали власть у Николая “Кровавого” и т.д. В городе он всегда ассоциировался с лидерами местного Совета. Я думаю, что по этой причине, будучи ярым большевиком, он был назначен местным советом комендантом дома “особого назначения”. На собранном им в то время митинге он рассказал, что вместе с Яковлевым ездил привозить царя из Тобольска. Лично я не знаю, кто такой Яковлев, но Авдеев на собрании рассказывал, что Яковлев был рабочим из города Златоуста. Авдеев говорил о нем очень плохие вещи, что Яковлев хотел вывезти царя из России и поэтому увез его в Омск. Но каким-то образом екатеринбургские большевики узнали о его намерениях и сообщили о них в Омск. Авдеев бушевал, когда говорил о царе. Он клеветал на него, как только мог, называя его “кровопийцем”. Война была главным пунктом его обличений; он говорил, что царь хотел этой войны и в течение трех лет проливал кровь “рабочих” и что во время этой войны большое количество рабочих было расстреляно за забастовку. В общем, он говорил то, что всегда говорили большевики. Из его слов можно было понять, что за заслуги перед “революцией”, то есть за то, что он не дал Яковлеву увести царя, его назначили комендантом дома “особого назначения”. Было видно, что Авдеев очень рад своему назначению. Он был очень доволен, когда выступил перед нами на собрании и пообещал рабочим показать им царя, сказав: “Я вас всех отведу в дом и покажу вам царя”.

Судя по словам Авдеева, в то время, когда он был назначен комендантом “Дома особого назначения”, охрана этого дома состояла из мадьяр. Авдеев говорил об этом определенно и заявил, что намерен заменить мадьярскую охрану русскими. Он говорил именно о мадьярской охране, а не о какой-либо другой. Авдеев сдержал свое слово “показать царя рабочим”. Рабочие всегда приходили в дом, но не все, а только те, которых выбирал Авдеев. Он выбирал только тех рабочих, которые были с ним дружны, которые не несли караульной службы в доме “особого назначения”, а только “помогали” Авдееву, были его помощниками. Они никогда не приходили в дом все вместе, а только по одному или по двое. Они не оставались в доме надолго, только на день или два. Я думаю, что их главной целью были деньги. Ведь их пребывание в доме приносило им особое жалованье – четыреста рублей в месяц, не считая пайка. Кроме того, они получали зарплату на фабрике, будучи членами фабричного или предпринимательского совета. В общем, эти рабочие наслаждались своей связью с Авдеевым и извлекали из нее много выгод.
30 мая наш заводской комитет получил письмо от Украинцева (того самого Украинцева, который ранее был одним из наших рабочих), начальника центрального штаба Красной армии, в котором содержалась просьба выделить десять человек для несения караульной службы в “Доме особого назначения”. Среди них был выбран и я.

Когда мы пришли в дом Ипатьева, мадьярская охрана уже ушла. Охранники, которые там находились, были рабочими с Сысертского завода, а также рабочими с различных других заводов и фабрик: Макаровского завода, Исетского завода и монетного двора. После нашего прихода рабочие Сысерта остались в доме, а все остальные рабочие ушли. Вместе с сысертскими рабочими мы разместились в нижней комнате дома Ипатьева. На верхний этаж можно было попасть из вестибюля.

Во время нашего прибытия в дом Ипатьева среди нас, злокасовских и сысертских рабочих, не было особого начальника. Были только старшие. В течение первой недели я был старшим среди злокасовских рабочих. Старшими среди сысертских рабочих были Медведев и еще один человек. Казалось, что Медведев был вообще главным человеком среди сысертских рабочих, и я должен сказать, что именно он отдавал им приказания; к нему обращались с разными вопросами; но особой власти у него не было. До него эту должность занимал Никифоров, но вскоре он заболел, и его сменил Медведев. Таково было положение дел только в первые дни после нашего приезда в дом Ипатьева. Примерно через неделю этот порядок был изменен. Для начала нас перевели в дом Поповых. Медведев стал начальником над всеми нами, фактически над рабочими Злокаса и Сысерта. Были избраны три старших, в обязанности которых входила смена караула. Таким старшим был я, а также Вениамин Сафонов и Константин Добрынин. Когда незадолго до убийства Сафонов заболел, его сменил Иван Старков. Таким образом, до момента убийства императорской семьи старшими были: Иван Старков, Константин Добрынин и я.

Обязанности старшин заключались в следующем: Мы дежурили по восемь часов: с шести утра до двух часов дня, с двух часов дня до десяти вечера и с десяти вечера до шести утра. В остальное время мы обязаны были находиться в комендантской комнате и встречать всех посетителей дома. Об их прибытии нам сообщал колокольчик, в который звонил часовой.

Во время нашего прибытия в Ипатьевском доме было всего десять постов, которые были пронумерованы следующим образом:

Пост номер один находился в первой комнате верхнего этажа, примыкающей к вестибюлю.

Пост номер два находился в коридоре, который вел к ванной комнате и туалету.

Пост номер три находился во дворе, выходящем на улицу, у ворот в заборе. Ворота всегда были закрыты и имели маленькое окошко, чтобы часовой мог видеть, кто подходит к воротам.

Когда мы подошли к дому Ипатьева, дом уже был окружен двумя заборами. Первый забор был очень близко к стене дома. Он начинался со стороны Вознесенского переулка, прямо от стены дома и отделял дом от Вознесенского переулка, поворачивая под углом в том месте, где переулок пересекал Вознесенский проспект; после этого он отделял дом от Вознесенского проспекта и заканчивался у входа, ведущего в верхнюю часть дома. Таким образом, ограда создавала перед домом небольшой двор, в который можно было попасть только с главного входа в дом, выходящего на Вознесенский переулок. В этом дворе, как раз на пересечении Вознесенского переулка и Вознесенского проспекта, стояла старая будка часового.

Второй забор также начинался у Вознесенского переулка. Он начинался у первого забора и шел дальше, также поворачивая под углом и отделяя дом от Вознесенского проспекта. Он проходил мимо ворот и, наконец, упирался в стену дома с той стороны, которая выходила на Вознесенский проспект. Таким образом, второй забор закрывал главный вход на верхний этаж дома, а также ворота и калитку. В этом втором заборе было двое ворот – одни, выходящие на Вознесенский переулок, вторые – прямо напротив них, в противоположной стороне забора, рядом с воротами дома.

Обе калитки были закрыты с внутренней стороны забора.

В то время, когда мы начали нести караульную службу, была только та калитка, которая находилась рядом с дверью дома. В то время ворот, выходящих на Вознесенский переулок, еще не существовало. Их построили, когда мы там были, так как выяснилось, что выезд автомобилей через первый подъезд затруднен из-за крутого склона. Поэтому были построены ворота, выходящие на Вознесенский переулок. Автомобили въезжали через оба въезда, а выезжали только через ворота, выходящие на Вознесенский переулок.

В заборе, который находился рядом с воротами и был построен до нашего приезда, была калитка с маленьким окошком.

По обоим углам наружного забора были построены посты часовых.

Пост номер четыре находился снаружи внешнего забора у калитки ворот, которые были построены вначале.

Пост номер пять располагался у будки, рядом с этими воротами, так, чтобы часовой мог наблюдать весь Вознесенский проспект.

Пост номер шесть находился у другой будки, за оградой на пересечении Вознесенского переулка и Вознесенского проспекта, у часовни.

Пост номер семь находился у старой будки часового во внешнем дворе, между стенами дома и первым забором.

Пост номер восемь находился в саду. Часовой должен был обойти весь сад.

Пост номер девять находился на террасе, где был установлен пулемет.

Пост номер десять находился в комнате нижнего этажа.

В то время, когда мы прибыли в дом Ипатьевых, там было десять постов.
Нас перевели в дом Попова по нашей собственной просьбе. Особенно настаивали на этом рабочие из Сысерта. Их дома находились далеко от города, поэтому их посещали жены. В то же время, поскольку в дом Ипатьевых посторонние не допускались, жены не могли там останавливаться. По этой причине нас всех перевели в дом Попова.

До второй половины июня мы – рабочие Злокасова и Сысерта – несли караульную службу на всех десяти постах. Со второй половины июня произошла определенная перемена. Причина заключалась в том, что в это время среди злокасовских рабочих очень усилилось чувство недовольства Авдеевым, и в конце концов он был освобожден от должности комиссара завода. Он остался только комендантом Ипатьевского дома. Его группа, состоявшая из вышеупомянутых лиц, также была освобождена от всех занимаемых должностей. После этого Авдеев забрал их всех в дом Ипатьева. Сюда пришли все упомянутые мною люди: Три брата Логиновы, Мишкевич, Соловьев, Гонихкевич, Корякин, Крашенинников, Сидоров, Украинцев, Комендантов, Лабушев, Валентин Луганов и Скороходов. Все они, кроме Скороходова, который заболел и был отправлен в госпиталь, заняли свои места в комендантской комнате и вестибюле.

С момента прибытия в Ипатьевский дом они приступили к несению службы на постах №1 и 2. Все разместились в комендантской комнате и вестибюле, спали на полу, для чего взяли из кладовой два-три матраца.

Так мы несли службу до первых чисел июля, примерно до третьего или четвертого июля, когда Авдеев, Мошкин и другие были уволены.

Это произошло следующим образом:

Авдеев был пьяницей. Он любил выпить и не упускал случая. Он пил какую-то дрожжевую закваску, которую получал на фабрике Злокасова. Он пил в доме Ипатьева. Пили и его последователи. Когда последние переехали в Ипатьевский дом, они стали воровать вещи императора. Часто они ходили в кладовую и выносили различные вещи в мешках или сумках. Мешки они увозили в автомобиле или на лошадях. Вещи они увозили в свои дома или квартиры. Факт этих краж вскоре стал предметом сплетен. Наши охранники тоже стали говорить о происходящих кражах, и особенно об этом говорил Павел Медведев. Кражи на фабрике “Злокасов” также расследовались, и в качестве воров были указаны Авдеев и Луганов. Это было, конечно, правильно, так как Авдеев и его банда были под подозрением у рабочих в то время, когда они находились на фабрике. Но и в это время все они держались за легкую работу в комитете или деловом совете. Они получали много денег и пили бражку. Так они вели себя и после переезда в дом Ипатьева: пили и воровали вещи царя.

Где-то третьего или четвертого июля, в то время, когда я был на дежурстве, Авдеев куда-то вышел из дома, наверное, его вызвали по телефону в райсовет. Вскоре после этого ушел и Мошкин. Я знаю, что он поехал в райсовет, куда его вызвали по телефону. Вместо Авдеева остался Василий Логинов. Через некоторое время после отъезда Авдеева и Мошкина в дом вошли Белобородов, Сафаров, Юровский, Никулин и еще двое мужчин. Белобородов спросил нас, кто остался в доме вместо Авдеева. Василий Логин ответил, что он остался вместо Авдеева. При этом Белобородов объяснил нам, что Авдеев уже не комендант и что он и Мошкин арестованы. Причину ареста Белобородов не объяснил. Насколько я помню, то же самое Белобородов рассказал Медведеву, который в это время пришел из дома Поповых. Белобородов также объяснил нам, что Юровский был новым комендантом, а Никулин его помощником. С этого момента Юровский стал отдавать распоряжения в доме в качестве коменданта. Он немедленно приказал Логинову и другим членам партии Авдеева – я не помню, кто из них в этот момент находился в доме – “убираться вон”.

Я помню, что все упомянутые люди: Белобородов, Сафаров, Никулин, Юровский и два неизвестных мне человека, побывали во всех комнатах дома; они были в комнатах, занимаемых царем и его семьей, но я не сопровождал их в эти комнаты. Они пробыли там недолго. Я полагаю, что Белобородов сообщил семье о назначении Юровского и Никулина. В это время Юровский расспрашивал Медведева о человеке, который нес караульную службу на постах номер один и два. (Узнав, что эти посты охраняют “привилегированные ” из партии Авдеева, Юровский сказал: “Пока что вам придется дежурить на этих постах; позже я попрошу на них людей из чрезвычайного комитета”.

Через несколько дней в дом Ипатьева прибыли люди из чрезвычайной следственной комиссии. Их было десять человек. Их багаж привезли на лошади. Я не могу идентифицировать ни лошадь, ни имя кучера; но все, кто жил в американской гостинице в то время, знали, что это люди из “Чрезвычайки” (учреждение тайной политической полиции).

Не могу сказать почему, но мы называли всех этих людей латышами. Но были ли они таковыми, никто из нас не знал. Вполне возможно, что это были не латыши, а мадьяры.

Они занимали свои помещения на нижнем этаже дома, а питались в комнате коменданта. Они были в привилегированном положении по сравнению с нами. Я думаю, будет правильно сказать, что у нас было три партии: так называемые латыши, злокасовские и сысертские рабочие. К латышам Юровский относился как к равным. К сысертским рабочим он относился немного лучше, чем к нам, а к нам хуже всех. Разницу в его отношении к сысертским рабочим я объясняю тем, что он считал нас рабочими Злокасовской фабрики, уволенными вместе с Авдеевым. Медведев также повлиял на его отношение. Он сблизился с Юровским и Никулиным и старался быть очень приветливым. Поэтому они лучше относились к сысертским рабочим.

Вначале он увеличил количество постов. Он установил еще один пулемет на чердаке дома и оборудовал пост на заднем дворе. Этот пост на заднем дворе был под номером десять, пост у пулемета – одиннадцать, а пост на чердаке – двенадцать. Обязанности постов номер один, два и двенадцать, после прибытия Юровского, выполнял исключительно латыши.

Вы спрашиваете, почему я вызвался охранять царя? В то время я не видел в этом ничего плохого. Как я вам уже говорил, я немного читал, разные книги. Я читал партийные брошюры и имел представление о взглядах разных партий. Например, я знаю разницу между идеями социалистов-революционеров и большевиков. Первые считают, что крестьяне – это рабочий класс, а вторые считают их буржуазией и полагают, что только рабочие являются настоящими пролетариями. Мои симпатии были на стороне большевиков, но я не верил, что большевики могут построить своими методами насилия “хорошую” и “справедливую” жизнь. Я и сейчас считаю, что “хорошая” и “справедливая” жизнь будет только тогда, когда не будет столько богатых и столько бедных, как сейчас; а это произойдет только тогда, когда все население будет образовано настолько, что поймет, что та жизнь, которую оно ведет сейчас, не является истинной. Я считал царя первым капиталистом, который всегда будет играть на руку капиталу, а не рабочим. По этой причине я не хотел иметь царя и считал, что его следует держать под охраной или, по крайней мере, в тюрьме до того времени, когда он будет судим народом и наказан им в соответствии с его преступлениями, после решения вопроса: “Виновен ли он перед своим народом или нет?”. Я считал, что его заключение необходимо для безопасности революции, и если бы я знал раньше, что он будет убит так, как он был убит, я бы никогда не пошел его охранять, я считал, что его может судить только вся Россия, так как он был царем всего русского народа. Все, что произошло, я считаю злым делом, “несправедливым и жестоким”. Убийство остальных членов его семьи я считаю еще хуже. По какой причине были убиты его дети? Я также должен сказать, что пошел в охрану, потому что хотел заработать денег. В то время я плохо себя чувствовал и пошел в охрану, потому что думал, что это легкая работа.

Так мы охраняли царя Николая Александровича и его семью. Все они жили в Ипатьевском доме – царь Николай Александрович, его жена Александра Феодоровна, сын Алексей и дочери Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия.

Из других лиц, живших с ними, были: доктор Боткин, Демидова, “Фрейлина”, как мы ее называли, повар Харитонов и официант Трупп. Имя официанта я хорошо помню, потому что в комендантской комнате висел список всех, кто жил в Ипатьевском доме.

Боткин был пожилым человеком, дородным, седовласым, высоким. Он носил синий костюм: пиджак, жилетку и брюки, строгую рубашку и галстук; всегда был в туфлях.

Демидова была высокая и крепкая блондинка, лет тридцати – тридцати пяти, одевалась очень чисто и красиво, не как прислуга, носила корсет, и по ее фигуре было видно, что она очень туго зашнурована.

Повару было около пятидесяти. Он был маленького роста, крепкий и с каштановыми волосами.
Официанту было около шестидесяти, он был высоким и худым.

С императорской семьей жил мальчик лет четырнадцати, имени которого я не знаю. Он был высоким для своего возраста, худым, лицо его было бледным. Он был одет в темно-серую куртку с высоким воротником.

Я не могу ничего рассказать о том, как жила и проводила время императорская семья. Я никогда не входил в комнаты, где они жили, и не мог ничего увидеть издалека, так как дверь из вестибюля в их первую комнату всегда была закрыта.

Я не знаю, как императорская семья проводила свое время в доме. Обед им приносили какие-то женщины из советской столовой, которая находится на пересечении Воскресенского и Главного проспектов, на месте, занятом сейчас кинотеатром и кафе “Лоранж”. Но позже, уже при Авдееве, им было разрешено готовить обед в доме. Для этого провизию им привозил из райсовета какой-то специальный человек. Монахини приносили им из монастыря молоко, яйца и хлеб. Единственное, что я лично наблюдал в жизни императорской семьи, это их пение. Иногда я слышал как они поют “херувимскую”. Но они пели и светскую песню. Я не мог разобрать слов, но мелодия была грустная. Песня называлась так: “Умер человек в солдатском госпитале”. Я никогда не слышал, чтобы пели мужские голоса – только женские.

В доме совершалось богослужение, но за все время моего пребывания там богослужение совершалось только три раза. Два раза служил священник Сторожев и один раз священник Меледин. Но службы были и до нашего приезда. Я знаю об этом, потому что мне приходилось вызывать священника для проведения службы. В первый раз, когда Авдеев послал меня за священником, он назвал церковь, из которой нужно было пригласить священника. Имя священника он мне не назвал. В церкви я узнал, что священником был Меледин. Я хотел позвать его, но в это время он был занят. После этого я позвонил Сторожеву. Позже я позвонил ему также во второй раз. Когда я искал священника, то обращался к церковному старосте, который стоял у свечного ящика. Я не могу сказать, кто он был. Но однажды он спросил меня, не может ли он служить вместо дьякона, сказав: “Я бы так хотел увидеть царя”. Во времена Авдеева, когда я был в доме, проводились две службы.

Пока там был Юровский, только один. Лично я никогда не присутствовал на богослужении. Нас не пускали в зал. На службе присутствовали Авдеев и Юровский. Издалека я слышал мужские и женские голоса во время службы; вероятно, они сами пели. Я видел всех членов императорской семьи, а также всех людей, которые жили с ними.

Я видел их в доме, когда они проходили в туалетную комнату или шли гулять в сад, а также во время самой прогулки. Они проходили рядом с комендантской комнатой и рядом с постом №1, когда шли в туалетную комнату. Они также могли пройти в туалетную комнату через кухню. Я не знаю причины, но они никогда этого не делали. Если наследника не было с ними, они ходили на прогулку по лестнице, которая вела вниз из туалетной комнаты, через холл, который вел во двор, и из двора в сад. Иногда, когда наследник шел с ними гулять, они все выходили через главный вход в дом на улицу, потом через ворота (а не калитку) во двор, а потом в сад. Вероятно, он был болен, и его выносили к креслу на роликах, которое подносили к главному входу. Царь лично его выносил. Я никогда не видел, чтобы его нес кто-то другой.

Лично я не мог наблюдать отношение других людей к императору и его семье, хотя наблюдал за Авдеевым, которому приходилось иметь с ними дело. Авдеев был грубый и неотесанный человек, пьяница; душа у него была не добрая. Если во время отсутствия Авдеева кто-нибудь из членов императорской семьи просил Мошкина об одолжении, он всегда отвечал, что придется ждать возвращения Авдеева. Когда Авдеев возвращался и их просьба обращалась к нему, Авдеев отвечал: “Пусть идут к черту”. Иногда, возвращаясь из комнаты императорской семьи, Авдеев говорил, что они просили его о том или ином, а он отказывал. Видимо, процесс отказа доставлял ему большое удовольствие. Он рассказывал об этом, выглядя очень довольным. Например, я помню, что однажды у него попросили разрешения открыть окна, на что он сказал, что запрещает. Я не могу сказать, как он обращался к царю, но в комендантской комнате он называл императорскую семью: “Они”; царя он называл “Николашка”. Я уже говорил вам, что как только он вошел в дом, он стал приводить своих любимых рабочих, которые совсем переехали в дом, будучи выписаны из комитета и совета. Все эти люди весело проводили время с Авдеевым в Ипатьевском доме. Они пили и воровали вещи императора. Однажды Авдееву стало так тесно, что он упал в одной из нижних комнат дома. В это время приехал Белобородов и позвал его. Кто-то из фаворитов Авдеева солгал Белобородову, что Авдеев вышел из дома. Оказалось, что он упал пьяным в нижнем этаже сразу после посещения императорской семьи, к которой он пришел в таком состоянии. Пьяницы сильно шумели в комендантской комнате; они кричали, спали один на другом, опрокинувшись, и были очень грязны в своих привычках. Песни, которые они выбирали для своего пения, конечно, не могли понравиться царю. Они все пели: “Ты пал жертвой в борьбе”, “Забудем старый мир”, “Смело, товарищи, в ногу”. Украинцев мог играть на пианино, которое стояло в комендантской комнате, и аккомпанировать певцам. Зная, что Авдеев был большевиком и к тому же суровым человеком, вечно пьяным, я считаю, что он плохо относился к императорской семье. Он не мог относиться к ним хорошо, так как это противоречило его характеру и поведению. После того, как я наблюдал за ним в комендантской комнате, я считаю, что его отношение к императорской семье было оскорбительным. Я также помню, что Авдеев говорил со своими друзьями о Распутине. Он говорил о тех же вещах, о которых говорили другие люди и о которых много раз писали в газетах.

Ни разу я не разговаривал с царем или кем-либо из его семьи. Я встречался с ними лишь изредка, и мы никогда не разговаривали. Только однажды я видел и слышал, как царь разговаривал с Мошкиным. Они гуляли в саду. Царь гулял по саду. Мошкин сидел в саду на скамейке. Царь подошел к нему и что-то сказал о погоде.

Хотя я не разговаривал при встрече с ними, я все же получил впечатление, которое вошло в мою душу, обо всех них. Царь был уже не молод, в его бороде появились седые волосы. Я видел его в “гимнастерке” (солдатской рубахе), на талии – офицерский ремень с пряжкой. Пряжка была желтая, и ремень был желтый, но не светло-желтый, а темный. Цвет гимнастерки был хаки. Штаны были такого же цвета, а сапоги старые, изношенные. Глаза у него были добрые, и вообще выражение лица у него было доброе. У меня сложилось впечатление, что он был добрым, скромным, откровенным и разговорчивым человеком. Иногда мне казалось, что он сразу же заговорит со мной. Он выглядел так, как будто хотел бы поговорить с любым из нас.

Царица ничуть не была похожа на него. Ее взгляд был суровым. У нее был вид и манеры надменной и серьезной женщины. Иногда мы говорили о них между собой, и все мы думали, что Николай Александрович был скромный человек, но она была другая и выглядела совсем как царица. Она казалась старше его. На висках у нее были седые волосы, и лицо ее не было лицом молодой женщины. Он выглядел моложе, когда они были вместе. Я не могу описать, как она одевалась”.

Татьяна была похожа на царицу. У нее был такой же серьезный и надменный взгляд, как у ее матери. Остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия, не имели надменности. Складывалось впечатление, что они были скромными и добрыми. Я также не могу описать, как они одевались, так как не замечал этого.

Царевич все время болел. Я ничего не могу о нем рассказать. Царь переносил его в свое кресло на роликах, и там он лежал, укрытый одеялом. Одежду его я тоже не могу описать.

Я много думал о царе после того, как пробыл некоторое время среди стражников. После того, как я несколько раз лично увидел их, я стал относиться к ним совершенно по-другому: Я начал их жалеть. Я жалел их как людей. Я говорю вам всю правду. Вы можете верить мне или нет. У меня в голове была идея позволить им сбежать, или сделать что-то, чтобы они смогли сбежать. Я никому об этом не говорил, но у меня была мысль рассказать об этом доктору Деревенко, который их тогда посещал, но я в нем сомневался. Я не могу сказать, почему я сомневался. Я просто подумал: “Я не знаю, что это за человек”. Когда он уходил от них, его лицо ничего не выражало, и он ни словом не обмолвился о них, поэтому я засомневался. Я говорю вам чистую правду. У меня в голове были мысли, которые я сейчас высказываю. До этого, когда я только вошел в охрану, я не видел их и не знал их. К тому же я был немного виноват перед ними. Когда Авдеев и “товарищи” пели революционные песни, я тоже немного присоединялся к хору, но, узнав, как обстоят дела, прекратил это, и мы, если не все, то очень многие, осудили Авдеева за его поведение.

Во времена Юровского нас не пускали в дом. Я никогда не оставался в комендантской комнате дольше, чем нужно, как это было при Авдееве. Когда раздавался звонок (электрический звонок был связан с комендатурой и домом Попова), приходили в комендатуру, получали приказ и сразу уходили. Нам, старшим, не нужно было идти в комендатуру, чтобы ответить на звонок. Всегда ходил Медведев, и через него нас спрашивали”. Юровский всегда был с Никулиным; Медведев тоже старался быть в их компании. Рядом с ними были и латыши из чрезвычайки. Поэтому я не могу описать вам, как относился к царю Юровский. Авдеев был ближе к нам, так как он был такого же рода, как и мы – рабочий, и жил с нами. Юровский вел себя как начальник и не пускал нас в дом.

Могу только сказать, что сразу после того, как он стал командовать домом, он установил на чердаке пулемет и устроил новый пост на заднем дворе. Он прекратил все пьянки, и я никогда не видел его пьяным или в состоянии алкогольного опьянения”. К Никулину приходила девушка, которую звали Шевелева, но ее никогда не пускали в комендантскую комнату. Но в одном случае Юровский то ли изменил, то ли совсем запретил пожертвование монахинь императорской семье; он сделал нечто такое, что ухудшило положение императорской семьи, но что он изменил или запретил, я не помню. То, что я не мог понять, произошло и в отношении священника.

Насколько я помню, во времена Юровского было только одно богослужение. Меня вызвал Юровский и приказал позвать “любого” священника. Сначала он спросил меня, кто из священников совершал богослужение. Я назвал отца Меледина и отца Сторожева. После этого он приказал мне позвать одного из них. Поскольку отец Меледин оказался ближайшим, я позвонил ему в тот же день, в субботу вечером. Вечером я сказал Юровскому, что вызвал Меледина. На следующий день, утром, меня вызвал Юровский и снова спросил, как зовут священника, которого я просил прийти. Я ответил, что вызвал отца Меледина. Услышав это, Юровский спросил: “Это тот, который живет на Водочной, там, где живет доктор Чернавин?”. Я отвечал, что это тот же самый, после чего Юровский послал меня сказать Меледину, чтобы он не приходил. “Иди и скажи Меледину, что службы не будет, служба отложена. Если он спросит тебя, кто отложил службу, ты скажешь, что это сделали они, а не я. Вместо Меледина позови Сторожева”. Ну, я пошел к Меледину и сказал ему, что службы не будет. Он спросил меня, почему? Я ответил так, как мне приказал Юровский: что “они” отложили. Сразу после этого я пошел к Сторожеву и попросил его прийти. В чем была причина всего этого и почему Юровский предпочел Сторожева Меледину, я не знаю. По отношению ко мне он также вел себя очень произвольно, пренебрегая желаниями мужиков. 12 июля мужики избрали меня вместо Медведева старостой. В воскресенье, 14 июля, я вернулся из отпуска позже положенного срока, и тогда Юровский уволил меня и назначил начальником Медведева. Так продолжалось до конца.

В последний раз я видел царя и его дочерей 16 июля. Они гуляли в саду около четырех часов. Не помню, видел ли я наследника. Царицу я не видел, так как она в это время не гуляла.

В понедельник, 15 июля, мальчик, который жил с императорской семьей и толкал роликовое кресло, появился в нашей комнате в доме Попова. Я специально обратил на это внимание. Наверное, это заметили и другие охранники. Но никто не знал, почему мальчика перевели в наш дом. Нет сомнений, что это было сделано по приказу Юровского. 16 июля я был на дежурстве. Время моего дежурства было с двух часов дня до десяти вечера. В десять часов я расставил часовых на всех восьми постах (дежурства на постах номер один, два, одиннадцать и двенадцать нами не выполнялись). Дозорные, которых я поставил в десять вечера, должны были быть освобождены в два часа ночи новым старшим, Константином Добрыниным, на которого я переложил свои обязанности. После дежурства я пошел в нашу комнату. Помню, что пил чай и после этого, около одиннадцати часов, лег спать. В одной комнате со мной находились Клещеев, Романов и Осокин. Около четырех часов утра, когда начало светать, меня разбудил голос Клещеева. Романов и все остальные мужчины, включая Осокина, которые спали в одной комнате со мной, также были разбужены. Клещеев нервным голосом говорил: “Вставайте, товарищи, я расскажу вам новости; выходите в другую комнату”. Мы встали и пошли за ним в соседнюю комнату, где было больше людей, и когда мы все собрались, Клещеев объявил: “Сегодня застрелили царя”. Мы все стали спрашивать, как это случилось, и он и Дерябин рассказали следующее, взаимно дополняя друг друга.

В два часа ночи Медведев и Добрынин, когда они стояли на посту, передали им, что им придется исполнять свои обязанности дольше двух часов, так как ночью собирались расстрелять царя. После получения извещения Клещеев и Дерябин подошли к окнам: Клещеев – к окну вестибюля нижнего этажа, которое находилось напротив двери, ведущей в комнату, где произошло убийство, а Дерябин – к окну комнаты, выходившей в Вознесенский переулок. Вскоре после этого, говорят, что было немного за полночь по старому времени или немного за два по новому (введенному большевиками, которые перевели время на два часа вперед), какие-то люди вошли в нижнюю комнату и направились в комнату, где произошло убийство. Шествие было хорошо видно Клещеву. Впереди шли Юровский и Никулин, за ними император, императрица и дочери – Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, а также Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. Наследника на руках нес император. За ними шли Медведев и латыши, десять человек, жившие в нижней комнате и вызванные Юровским из “Чрезвычайки”. Двое из этого числа имели при себе винтовки. Когда императорская семья оказалась в комнате, они расположились следующим образом: Посреди комнаты стоял царь; наследник сидел на стуле справа от царя; справа от наследника стоял доктор Боткин; за ними у стены стояла императрица с дочерьми; по одну сторону от императрицы стояли повар и официант, по другую – Демидова.

Кроме них, в комнате находились следующие лица: Юровский, Никулин и латыши. За латышами стоял Медведев.

Дерябин не мог передать слов, с которыми Юровский обратился к семье, он их не слышал, но Клещеев положительно утверждает, что он слышал слова Юровского и что Юровский сказал царю: “Николай Александрович, ваши родные пытаются вас спасти, поэтому мы вынуждены вас застрелить.” В ту же минуту раздалось несколько выстрелов. Все револьверы были расстреляны.

После первых выстрелов раздался женский крик и громкие возгласы нескольких женских голосов. Они казнили жертв одну за другой. Первым пал император, за ним – наследник. Демидова металась, но была убита штыками. После того как все они упали, их осмотрели и некоторых из них, подававших признаки жизни, снова застрелили и проткнули штыками. Из членов императорской семьи упомянули Анастасию, которую пронзили штыками. После этого снова начали осматривать мертвых: расстегивали одежду, искали украшения. Все вещи, найденные на покойниках, Юровский брал себе и уносил наверх. Кто-то принес из верхних комнат несколько простыней, в них завернули покойников и вынесли во двор через те же комнаты, через которые они шли на казнь. Со двора их понесли к грузовику, который стоял за воротами дома. Всех перенесли на грузовик; из кладовой взяли ткань и расстелили на грузовике; тела положили на ткань и накрыли той же тканью. Водителем был Сергей Луганов. Грузовик с трупами был вывезен Лугановым через ворота, выходившие в Вознесенский переулок. С телами вышли Юровский и около трех латышей. После выноса тел из дома двое латышей стали вытирать кровь и отмывать ее водой и опилками.

Рассказы Клещеева и Дерябина об убийстве были так похожи на правду, и оба они были так взволнованы всем увиденным, что ни у кого не было и тени сомнения в том, что они говорят правду. Дерябина это особенно расстроило, он клялся, называл их убийцами, мясниками и говорил о них с глубоким отвращением.

В один из последующих дней Медведев или кто-то, кто его слышал, сказал мне, что Луганов отвез тела на Верх-Исетский завод. Грузовик ехал через лесистую местность. Земля стала мягкой и болотистой. Машина шла с трудом, так как ее колеса тонули в грязи. С большим трудом машина добралась до места назначения, где уже была вырыта яма. Все тела были уложены в яму и зарыты.

Все, что я рассказываю, – чистая правда. Ни я, ни кто-либо другой из рабочих Злокасова вечером ничего не знали о задуманном убийстве. После этого вечера Медведев не приходил к нам в комнату и ничего нам не объяснял. Я допускаю, что некоторые из сысертских рабочих могли знать об этом через Медведева, но сысертские рабочие держались в стороне от нас, а мы от них. Среди сысертских рабочих было больше большевиков, чем среди нас.

Относительно оружия могу сказать следующее: У Юровского было два револьвера, один – большой маузер, другой – наган. Кроме того, я видел большой револьвер в комендантской комнате, и возможно, что это был кольт. У всех латышей были револьверы, и, судя по кобурам, у них были наганы. Кроме того, еще несколько револьверов были привезены откуда-то в то время, когда комендантом был Юровский.

Описание убийства царя и его семьи произвело на меня сильное впечатление. Я сидел дрожащий. Я не ложился спать, а в восемь часов утра пошел к своей сестре Капитолине, с которой я был в очень хороших отношениях. Я пришел к ней, чтобы поделиться с ней своими переживаниями. В душе у меня была глубокая боль. Я застал сестру одну, ее муж работал в комиссариате юстиции. Когда сестра увидела мое расстроенное выражение лица, она спросила: “В чем дело?” Я ответил ей: “Царя расстреляли”. Сестра спросила: “Возможно ли, что ты был там?”. Я рассказал ей то же самое, что рассказываю вам, но не так подробно. Я сказал ей, что царская семья была расстреляна по решению и приказу “районного совета рабочих депутатов”. Я и сейчас того же мнения; не могло быть, чтобы Юровский сделал это по собственному решению. Так как в то время вся власть была в руках районного совета, то я считаю, что убийство было совершено по приказу совета.

Ранее среди красногвардейцев ходил следующий разговор: “Что будет, если чехи войдут в город? Что они сделают с императорской семьей?”. Некоторые предлагали расстрелять семью.

Помню, Дерябин говорил, что у Демидовой было около тридцати штыковых ран. Я рассказал об этом сестре.

Около десяти часов утра я вернулся от сестры в дом Поповых. Я не помню, что я делал до двух часов дня, когда началось мое дежурство. Я расставил караулы на всех постах и вошел в комендантскую комнату. Там я встретил Никулина, двух латышей и Медведева. Они не были веселы, вид у них был озабоченный и подавленный. Никто из них не разговаривал. На столе было разложено большое количество драгоценных вещей. Это были булавки, камни, кольца, бусы и всевозможные драгоценности. Часть из них лежала в коробках, которые были открыты. Дверь из холла, ведущая в комнаты, где жила императорская семья, была, как и прежде, закрыта, но в комнатах никого не было, не было слышно ни единого звука. Раньше, когда императорская семья жила там, в этих комнатах всегда были слышны звуки жизни. Сейчас же там не было никакой жизни. Только их маленькая собачка стояла возле двери в холле и ждала, когда ее впустят в эти комнаты. Я очень хорошо помню, что в тот момент я подумал: “Напрасно ты ждешь”. До убийства в комнате коменданта стояли кровать и кушетка. В этот день в два часа дня 17 июля, придя в комендантскую комнату, я заметил там еще две кровати, на одной из которых лежал один из латышей. Позже Медведев рассказал нам, что латыши не хотели больше жить в комнате, где произошло убийство (до этого они жили в этой комнате). Очевидно, по этой причине две кровати были перенесены в комендантскую комнату.

С двух часов дня до десяти часов вечера 17 июля я дежурил. В этот день я не видел в доме Юровского.

В тот же день Медведев сообщил нам, что всех нас, охранников, отправляют на фронт. Поэтому 18 июля утром я пошел на фабрику Злокасова, чтобы получить причитающиеся мне деньги. В два часа того же дня я снова вышел на службу. В этот день из Ипатьевского дома выносили вещи царя и грузили их в автомобиль. В машине сидел Белобородов. Несколько вещей также увозили на каретах.

18 июля около шести часов вечера я видел в доме Юровского, он постоянно приходил и уходил. Около восьми часов вечера он вызвал Медведева и передал ему деньги на нашу зарплату. 18 июля из дома вынесли все вещи.

20 июля, ночью, меня вместе с другими охранниками отправили на станцию Екатеринбург-1. Часть охраны осталась в Ипатьевском доме.

В конце июля мы прибыли в Пермь и примерно через неделю после нашего прибытия к нам присоединились остальные охранники из Ипатьевского дома. Все они были переданы в распоряжение комиссара снабжения третьей армии по фамилии Горбунов и отправлены на пароходе в Левшино. Один только Клессшев не поехал с ними в Левшино, так как должен был остаться в Перми из-за венерической болезни.

Около месяца я охранял пароход и железнодорожные вагоны комиссара Горбунова. 1 ноября по своей воле я уехал в Мотовилиху и остался там. После прихода к власти Верховного правителя я был мобилизован, участвовал в боях с красными и в конце концов был арестован.

Я помню еще один факт из жизни императора. Однажды я зашел в комендантскую комнату и встретил там Никулина и Кабанова. Я слышал, как Никулин спросил Кабанова, о чем он говорил с царем во время прогулки. Кабанов ответил, что император спросил его, не был ли он раньше в каком-то кирасирском полку. Кабанов ответил, что был, и добавил, что однажды, во время его службы в этом полку, полк был осмотрен царем. Мы все были удивлены памятью царя.

Я не могу сказать, что стало с мальчиком, который остался в императорской семье. В один из дней, последовавших за убийством, я видел мальчика издали; он сидел в комнате, где обедали рабочие Сысерта, и горько плакал, так что его рыдания были мне слышны. Я не подошел к нему и не задал ему никаких вопросов. Мне сказали, что мальчик узнал об убийстве императорской семьи и начал плакать.

17 июля, когда я успокоился, я пошел в комнату Медведева. В этой комнате я встретил еще одного человека, который ранее доставал припасы для императорской семьи и охранников. Я начал расспрашивать Медведева об убийстве. Медведев рассказал мне, что вскоре после двенадцати ночи Юровский разбудил императорскую семью и сказал царю: “На дом готовится нападение, я должен перевести вас всех в нижнюю комнату”. Они все спустились. На мой вопрос, кто стрелял, Медведев ответил, что это были латыши. На мой вопрос, куда увезли тела, он сказал, что тела были увезены Юровским и латышами на автомашине на Верх-Исетский завод и там в лесу у болота все тела были положены в одну яму, заранее приготовленную и засыпанную землей. Помню, он говорил, что машина тонула и только с большим трудом добрались до места захоронения.

Я знаю, что Авдеев перед назначением комендантом Ипатьевского дома ездил в Тобольск за царем и его семьей. Его сопровождал Хохряков, который впоследствии был убит на фронте и похоронен большевиками с большими почестями в Перми.

Помню также, что когда я ехал в Екатеринбург, то слышал в вагоне, как двое рабочих говорили, что царь уехал из Екатеринбурга. Все мы, кто был из охраны, стали говорить им, что царь расстрелян.

Больше я ничего не могу объяснить. Мои показания мне зачитаны и являются правильными.

(Подпись)
Анатолий Александрович Якимов.
Соколов.

VI
ДОПРОС ПАВЛА МЕДВЕДЕВА

[Показания Павла Медведева, бывшего рабочего Сысертской фабрики, свидетельствуют о более жестком характере, чем у Якимова. Он рассматривает события в холодном свете разума и не высказывает ни жалости, ни неприязни. Как он сообщил члену окружного суда, судьба царя и его семьи его “не интересовала”. Но стоит отметить, что этот безэмоциональный человек настаивает на том, что он не принимал никакого участия в реальном убийстве, что подразумевает, что трагедия была противна даже личности его типа.

Его рассказ также несет на себе отпечаток правды. Из него видно, что Медведев не обладал воображением, и он описывает залитую кровью комнату и истекающие кровью трупы точно как обыденное явление. Он не пытается произвести впечатление на своего следователя. Его позиция такова: “Я видел эти вещи, так все и было. Мне больше нечего сказать”.

Его рассказ об избавлении от трупов отличается от рассказа Якимова. Однако он согласен с тем, что маршрут, по которому двигался грузовик, был в направлении Верх-Лисецкого завода. – Примечание редактора].

21 февраля 1919 года в городе Екатеринбурге член Екатеринбургского окружного суда И. Сергеев допросил нижеуказанное лицо в качестве одного из обвиняемых в соответствии со статьями № 403-409 Уголовно-процессуального кодекса. Обвиняемый дал следующие показания:

Я, Павел Спиридонович Медведев, тридцати одного года от роду, принадлежу к православной церкви, умею читать и писать, родился крестьянином Сысертского завода Екатеринбургского уезда. При заводе имею принадлежащий мне дом.

В сентябре 1914 года был мобилизован и направлен в Ополченскую дружину (33-й территориальный батальон), расположенную в городе Верхотурье. В батальоне я пробыл два месяца. Затем я был демобилизован и освобожден от военной службы, как я полагаю, в связи с тем, что работал рабочим по изготовлению боеприпасов.

После Февральской революции, в апреле 1917 года, я вступил в партию большевиков, как и большинство рабочих нашего завода. В течение трех месяцев я платил в партийную казну один процент от своей зарплаты. Потом перестал платить, так как не хотел участвовать в деятельности партии.

После Октябрьской революции, в январе 1918 года, я был зачислен в Красную армию, а в феврале меня отправили на фронт воевать против Дутова. Командовал моим отрядом комиссар Сергей Мрачковский. Мы воевали в районе Троицка, но наши бои не увенчались успехом, так как мы больше блуждали по кручам, чем воевали. В апреле я приехал домой в отпуск и провел там три недели. Во второй половине мая к нам на завод приехал упомянутый выше комиссар Мрачковский и стал набирать рабочих в особый отряд, который был назначен для охраны дома, где жил бывший император Николай II с семьей. Условия показались мне привлекательными, и я записался. Всего было набрано тридцать рабочих.

19 мая 1918 года отряд, набранный комиссаром Мрачковским, прибыл в Екатеринбург и разместился в Новом Гостином Дворе, где мы прожили до 24 мая. Согласно постановлению Уральского окружного Совета, мы избрали из своего числа двух старшин. Избрали меня и Алексея Никифорова. 24 мая наш отряд был переведен в новое помещение, в нижний этаж Ипатьевского дома. В тот же день прибыл бывший император с семьей. Их разместили в верхнем этаже этого же дома. Весь верхний этаж дома был в их распоряжении, кроме одной комнаты (слева от входа), которую занимали комендант дома и его помощник. Комендантом был Александр Авдеев, рабочий фабрики Злокасова. Мошкин (не помню его христианского имени) был его помощником. Еще два человека были размещены в комендантской комнате. Я не знаю их имен, но знаю, что они были рабочими Злокасова.

Как только наша группа прибыла в дом Ипатьева, комендант приказал мне, как старшему по званию, принять пленных. Вместе с Авдеевым и Мошкиным я вошел в угловую комнату (спальню царя). Там находились следующие лица: Император, его жена, сын, четыре дочери, доктор Боткин, повар, официант и мальчик (имен не знаю). Пересчитав всех и обнаружив, что их двенадцать человек, мы ушли, не разговаривая с ними. В комнате, примыкающей к спальне царя, разместили четырех дочерей царя. Сначала для них не было кроватей. Через два-три дня кровати были поставлены. За внутреннюю жизнь в доме отвечал комендант, а стражники выполняли только караульную функцию. Сначала караульные дежурили в три очереди, потом в четыре. В доме Ипатьева мы пробыли две-три недели, после чего нас перевели в дом Попова, который находился как раз напротив дома Ипатьева. Через несколько дней после этого охрана пополнилась еще четырнадцатью рабочими с завода Злокасова, расположенного в Екатеринбурге. Эти злокасовские рабочие также избрали своего старшего, по фамилии Якимов. Всего было одиннадцать постов часовых: два внутри дома, два у пулеметов и четыре снаружи дома.

Каждый день царская семья гуляла в саду. Наследник был все время болен, и император возил его в кресле на колесиках. Вначале обед для семьи приносили из столовой Совета, но потом им разрешили самим готовить на кухне верхнего этажа. В обязанности старших (начальников караулов) входило следить за питанием и снабжением караульных, менять караулы и контролировать их. Во время дежурства старший должен был оставаться в комнате коменданта. Сначала старшины выполняли свои обязанности по очереди каждые двенадцать часов. Потом был избран третий старший, Константин Добрынин, и после этого мы дежурили по восемь часов. В конце июня или в начале июля (точно не помню) комендант Авдеев и его помощник Мошкин были сняты (кажется, их подозревали в краже царских вещей). Был назначен новый комендант, его звали Юровский. Вместе с ним прибыл помощник нового коменданта. Имени его я не помню. Вечером 16 июля только началось время моего дежурства, когда между семью и восемью часами вечера комендант Юровский приказал мне взять у караульных все револьверы с наганами и принести их к нему. Я взял двенадцать револьверов у часовых, а также у некоторых других караульных и принес их в комендатуру. Юровский объявил мне: “Придется сегодня ночью всех перестрелять; предупредите караульных, чтобы они не беспокоились, если услышат выстрелы”. Я понял, что Юровский имел в виду расстрелять всю царскую семью, а также врача и слуг, живших с ними, но я не спросил его, где и кем было принято это решение. Должен вам сказать, что мальчик, который помогал повару, по приказу Юровского был переведен утром в комнаты охранников в доме Попова. Нижний этаж дома Ипатьева занимали латышские стрелки, которые поселились там после назначения Юровского комендантом. Их было десять человек. Около десяти часов вечера, согласно приказу Юровского, я сообщил охранникам, чтобы они не беспокоились, если услышат стрельбу. Около полуночи Юровский разбудил царскую семью. Я не знаю, сказал ли он им причину их пробуждения и куда их должны были отвезти, или нет. Я положительно утверждаю, что в комнаты, где находилась царская семья, вошел именно Юровский. Ни мне, ни Добрынину Юровский не приказывал будить семью. Примерно через час вся семья, доктор, горничная и два официанта встали, умылись и оделись. Незадолго до того, как Юровский пошел будить семью, в дом Ипатьева приехали два члена чрезвычайной комиссии. Вскоре после часа ночи царь, царица, их четыре дочери, горничная, доктор, повар и официант вышли из своих комнат. Царь нес наследника на руках. Император и наследник были одеты в “гимнастерки” (солдатские рубашки) и носили фуражки. Императрица и дочери были одеты, но их головы были непокрыты. Император с наследником шли первыми. Императрица, ее дочери и остальные следовали за ним. Их сопровождали Юровский, его помощник, и два вышеупомянутых члена чрезвычайной комиссии. Я также присутствовал. Во время моего присутствия никто из царской семьи не задавал никому никаких вопросов. Они не плакали и не рыдали. Спустившись по лестнице на второй этаж, мы вышли во двор, а оттуда через вторую дверь (считая от ворот) вошли в нижний этаж дома. Когда вошли в угловую комнату, примыкающую к кладовой с опечатанной дверью, Юровский приказал принести стулья. Его помощник принес три стула. Одно кресло было предоставлено императору, другое – императрице, третье – наследнику. Императрица села у стены с окном, возле задней колонны арки. За ней стояли три ее дочери (я хорошо знал их лица, потому что видел их каждый день, когда они гуляли, но не знал их по именам). Наследник и император сидели бок о бок, почти в центре комнаты. Доктор Боткин стоял позади наследника. Горничная, очень высокая женщина, стояла у левой стойки двери, ведущей в кладовую; рядом с ней стояла одна из дочерей царя (четвертая). Двое слуг стояли слева от входа в комнату, у стены, отделяющей кладовую.

У служанки была подушка. Дочери царя также принесли с собой небольшие подушки. Одну подушку положили на кресло императрицы, другую – на кресло наследника. Казалось, что все они догадываются о своей судьбе, но не было произнесено ни звука. В это время в комнату вошли одиннадцать человек: Юровский, его помощник, два члена чрезвычайной комиссии и семь латышей. Юровский приказал мне уйти, сказав: “Иди на улицу, посмотри, нет ли там кого-нибудь и не слышны ли выстрелы”. Я вышел на площадку, огороженную забором, и не успел выйти на улицу, как услышал стрельбу. Я тотчас же вернулся в дом (прошло всего две-три минуты) и, войдя в комнату, где происходила казнь, увидел всех членов царской семьи лежащими на полу, с многочисленными ранами на теле. Кровь текла ручьями, врач, горничная и официанты также были расстреляны. Когда я вошел, наследник был еще жив и стонал. Юровский поднялся и выстрелил в него еще два или три раза. Наследник затих.

От вида убийства, запаха и вида крови мне стало плохо. Перед убийством Юровский раздал револьверы, дал один и мне, но, как я уже говорил, я не принимал участия в убийстве. После убийства Юровский сказал мне, чтобы я привел несколько охранников, чтобы отмыть кровь в комнате. По дороге к дому Поповых я встретил двух пожилых людей, Ивана Старкова и Константина Добрынина. Они бежали в направлении дома Ипатьева. Добрынин спросил: “Расстреляли ли Николая II?”. Я ответил, что Николай II и вся его семья расстреляны. Я взял с собой двенадцать или пятнадцать охранников. Эти люди отнесли тела к грузовику, который стоял у входа в дом. Тела несли на носилках, сделанных из простыней и валов от саней, взятых со двора. При погрузке на грузовик они были завернуты в солдатскую одежду. Водителем был Луганов, рабочий Злокасова. Члены чрезвычайной комиссии сели в грузовик, и он уехал. Я не знаю, в каком направлении поехал грузовик, и не знаю, куда увезли тела.

Кровь в комнате была смыта, и все было приведено в порядок. В три часа ночи все было в порядке. Потом Юровский пошел в свою комнату, а я пошел на гауптвахту.

Проснулся я после восьми часов и пошел в комендатуру. Там я встретил председателя райсовета Белобородова, комиссара Голощекина и Ивана Старкова; последний был дежурным (его выбрали старшим за две-три недели до этого). Все комнаты в доме были в беспорядке. Вещи были разбросаны. Чемоданы и сундуки были открыты. На столах в комнате коменданта лежали груды золотых и серебряных вещей. Здесь же находились драгоценности, снятые с членов царской семьи незадолго до убийства, а также то, что было на них после смерти: браслеты, серьги, часы. Ценные вещи были уложены в сундуки, которые привезли из каретного дома. Присутствовал помощник коменданта. В одной из комнат я нашел под Библией шесть десятирублевых банкнот и присвоил их. Взял также несколько серебряных колец и другие мелочи.

Утром 18-го числа приехала моя жена, и я отправился с ней на Сысертский завод. Мне было поручено раздать зарплату семьям охранников. 21 июля я вернулся в Екатеринбург. Все вещи царя уже были вывезены из дома, а охрана освобождена. 21 июля я уехал из Екатеринбурга вместе с комиссаром Мрачковским. В Перми комиссар Голощекин назначил меня в партию, которая занималась подготовкой к разрушению каменного моста, в случае появления белых войск. Времени взорвать мост, согласно полученным мною инструкциям, у меня не было, да и не хотелось этого делать, так как я должен был сдаться добровольно. Приказ взорвать мост я получил, когда он был под огнем сибирских войск, и сдался добровольно.

На вопрос о том, куда делись тела убитых, могу сказать только следующее: По дороге с Екатеринбургского вокзала в Алапаевск я встретил Петра Ермакова и спросил его, куда везли тела. Ермаков объяснил мне, что тела были сброшены в ствол шахты около Верх-Исетского завода, после чего ствол был разрушен бомбами или взрывчаткой, чтобы засыпать его. Я не знаю и никогда не слышал ничего о деревянных кучах, которые были сожжены рядом с шахтой. Я больше ничего не знаю о том, где находятся тела. Меня не интересовало, от кого зависела судьба семьи царя и кто имел право распоряжаться ими. Я выполнял только приказ тех, на чьей службе я находился.

Вот и все, что я могу сказать по поводу выдвинутого против меня обвинения. Больше я ничего не могу сказать. Мои показания мне зачитаны и приняты правильно.

(Подпись) Медведев.

Член Екатеринбургского районного суда И. Сергеев.

ПОСТАНОВИЛИ:

22 февраля 1919 года, в городе Екатеринбурге, член Окружного Трибунала, Сергеев, допросив крестьянина Павла Медведева, преследуемого как соучастника в убийстве бывшего императора и членов его семьи, и рассмотрев вопрос о том, какие меры необходимо принять, чтобы он не скрылся от дальнейшего следствия, установил:

1. что Медведев обвиняется в преступлении, которое может повлечь за собой очень серьезное наказание
2. что до ареста он скрывался в Красной армии, а до этого бежал из Екатеринбурга незадолго до того, как этот город был взят правительственными войсками. На основании вышеизложенного постановили: Павла Медведева, тридцати одного года, поместить под арест в Екатеринбургскую тюрьму.

(Подпись)

Член Екатеринбургского окружного суда,
И. Сергеев.

VII
РАСПИСКА БЕЛОБОРОДОВА В ПОЛУЧЕНИИ АРЕСТОВАННОЙ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ

Рабоче-Крестьянское Правительство Российской Федеративной Республики Советов
Уральский окружной Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов

Президиум

Екатеринбург, 30 апреля 1918 г. 30-го апреля 1918 года я, нижеподписавшийся, председатель Уральского окружного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Александр Георгиевич Белобородов, получил от комиссара Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Василия Васильевича Яковлева следующих лиц, переведенных из города Тобольска:

1. бывший царь Николай Александрович Романов;
2. бывшая царица, Александра Феодоровна Романова;
3. бывшую великую княгиню Марию Николаевну Романову – всех их содержать под стражей в городе Екатеринбурге.

(Подпись)
A. Белобородов,

Член Окружного Исполнительного Комитета,
Д. Дидковский.

ЧАСТЬ II

РАССКАЗ РОБЕРТА УИЛТОНА,
специального корреспондента газеты «Таймс» (Лондон) на основе оригинального досье судебного следователя по особо важным делам Николая Алексеевича Соколова

I
Пролог

Ниже приводится подлинная история мученической смерти Императора Николая II и его семьи. Она основана на доказательствах, полученных в ходе предварительного следствия. Показания очевидцев находятся в распоряжении автора, но он не раскрывает их имен, поскольку многие из них все еще находятся во власти Советов. Настанет день, когда виновные будут призваны к ответу, но, прежде чем наступит день расплаты, может пройти много времени – слишком уж много интересов затронуто этим преступлением. Автор попытался представить обвинение, будучи полностью уверенным, что в конечном итоге рассмотрение доказательств в суде подтвердит его слова и вынесет вердикт “ВИНОВЕН”.

В Екатеринбурге, в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, все эти несчастные – в числе 11 человек – были приведены в подвальную комнату и перебиты из револьверов. Никакого суда над ними не было. Перед смертью пленники подверглись жестокому обращению, равносильному ужасным пыткам, как психическим, так и физическим. После смерти тела были вывезены в лес и полностью уничтожены. Эти действия были заранее спланированы, а убийства тщательно подготовлены.

Фактические приготовления к преступлению начались за несколько недель до прихода антибольшевистских сил. Ни страх перед спасением белыми, ни заговоры с целью освобождения пленных, существование которых сомнительно, не могут быть выдвинуты в качестве объяснения этой резни.

В официальном заявлении московского правительства от 20 июля – через четыре дня после этого – говорилось о расстреле Николая как о вынужденной мере, но категорически утверждалось, что бывшая императрица и дети были вывезены из города. Эти намеренно сфабрикованные сообщения о благополучном вывозе семьи были призваны обойти любое расследование – и поначалу это удалось.

Несомненно, что бывший царь пал жертвой преданности своему долгу. Он отклонил предложения врагов союзников России, предлагавших ему одобрить Брест-Литовский договор¹.
_____________
¹ “Военные воспоминания” Людендорфа, т. II, с. 658. “Мы могли бы свергнуть советское правительство, и способствовать установлению в России другой власти. В общей картине ведения войны это представило бы существенный успех. С новым русским правительством можно было бы заключить новые соглашения по Брестскому миру”.
__________________

Попытки склонить его к нечестивому союзу, несомненно, предшествовали убийству. Все Романовы, погибшие насильственной смертью, были неудобны как для германских, так и для интернационалистских планов. О судьбе Романовых ходило так много небылиц, в большинстве случаев без малейшего приближения к истине, что я считаю себя обязанным рассказать об обстоятельствах, которые, во-первых, предоставили в мое распоряжение полную историю и документы по этому делу и, во-вторых, наложили на меня моральное обязательство опубликовать их всему миру.

Я находился в Сибири для выполнения одного поручения; в марте 1919 года я встретился во Владивостоке с генералом Дитерихсом. Он прибыл от адмирала Колчака для сдачи английскому капитану-командору вещей, оставшихся от Императорской семьи (драгоценности, одежда и проч.) и подлежащих дальнейшей передаче родственникам в Европе. Мы были с ним давнишние знакомые по русскому фронту. Генерал отвел чешские эшелоны на восток а затем принял командование Уральским фронтом. Но интриги вынудили его оставить армию. Верховный правитель приказом от 17 января 1919 г. возложил на М.К. Дитерихса особые полномочия по расследованию убийства Царской семьи на Урале. Зная Дитерихса, я был уверен, что рано или поздно он снова станет главнокомандующим армиями, которые в то время сражались с красными при поддержке Великобритании и союзников. Личная симпатия и журналистские соображения в равной степени побуждали меня следить за его судьбой и у меня не было повода пожалеть о своем решении. Генерал Дитерихс был признан незаменимым и отозван к своему командованию, когда было уже слишком поздно. Он с самого начала слишком ясно видел, что впереди по курсу скалы, и предупредил об этом всех; он знал, что судьба всех попыток Колчака восстановить Россию предрешена. И все же он принял руководство. С такой же проницательностью он давно осознал огромную важность Царского дела. Благодаря его усилиям многое удалось сделать до того, как красные, захватив Урал, смогли уничтожить все следы совершенных там преступлений. Он продолжал следить за этим делом и после своего назначения на пост главнокомандующего, и после разгрома.

Приехав через месяц в Екатеринбург, я встретился со следователем, специально назначенным Верховным правителем (Колчаком) для ведения следствия по царскому делу, – Николаем Алексеевичем Соколовым. Он оставил свой дом и семью в Пензе, чтобы избежать службы у красных, и после бесчисленных трудностей и побегов на волосок от смерти сумел переправиться в Сибирь под видом крестьянина. Последние двадцать пять миль он прошел без пищи, его ноги были покрыты язвами и волдырями. Будучи ярым охотником, он потерял глаз по неосторожности товарища. Имя себе он приобрел еще в Пензе при расследовании известных уголовных дел. Был неумолим, неутомим, полон сил и средств в погоне как за убийцами. Царское дело потребовало от него всего мастерства и мужества судебного следователя. Соколов не дрогнул. Именно благодаря его упорству и бесстрашию был собран неопровержимый материал для будущего суда. Составлена несокрушимая цепь улик и доказательств, продолжающая увеличиваться и теперь.

Во всех местах, где проходило следствие, – Екатеринбурге, Перми, Омске, в поле или в лесу, среди заброшенных железных рудников, скрывавших столько жутких следов большевистского “правосудия”, – я в течение многих месяцев постоянно следил за ходом расследования и лично принимал участие в поисках останков жертв. Кроме Соколова и Дитерихса, только два человека подписали более важные процессуальные документы – и я был одним из них.

Когда падение Омска казалось неизбежным, Н.А. Соколов уехал на восток, взяв с собой все документы, материальные улики и т.д., которые по праву не могли находиться ни в каких других руках, кроме его. Позже я последовал за ним вместе с генералом Дитерихсом, после того как он сложил с себя командование в отчаянии от самоубийственного решения Колчака отложить эвакуацию города – решения, которое повлекло за собой гибель бесчисленного количества людей и смерть Верховного правителя. Соколова мы нашли в Чите, преследуемого мирмидонами незабвенного атамана. Они хотели опереться на престиж Романовых, у Соколова же находились доказательства, что вся семья погибла. Это мешало их политике и поэтому они хотели избавиться от Соколова за то, что он доказывал обратное. После многих перипетий и приключений он добрался до Харбина, куда я тоже пробирался, и к нему присоединился генерал Дитерихс.

Там предстояло решить окончательную судьбу досье. Со всех сторон были враждебные или сомнительные организации. Оставлять оригиналы и забирать только дубликаты было, мягко говоря, рискованно. Под угрозой жизни Соколов спрятал досье в моей машине, которая находилась под охраной британского флага. Неоценимую помощь в принятии решения оказал генерал Лохвицкий. Я должен выразить свои чувства благодарности и личного уважения к этому доблестному солдату и джентльмену, который здесь, посреди настоящего бедлама, сохранил свою невозмутимую вежливость и спокойствие, как он это делал в суматохе битвы во Франции и катастрофы в Сибири.

С ведома и одобрения трех вышеупомянутых уважаемых людей, представляющих Россию, которая была и, как мы все надеемся, будет вновь, я взял на себя ответственность за досье, подразумевая, что при определенных обстоятельствах я буду волен по своему усмотрению обнародовать его полностью или частично. Возникшие непредвиденные обстоятельства дали мне эту свободу. Но это еще не все. Я считаю, что обстоятельства сегодняшнего дня требуют, чтобы союзники и русские знали правду. Слишком многим враждебным интересам служит намеренно придуманная ложь и легенды о судьбе Романовых. Пришло время пролить свет на эту трагическую и ужасную историю.

Когда я впервые лично соприкоснулся с царским делом, многие моменты были еще неясны. Я имею в виду фактические обстоятельства самого убийства, а не посторонние аспекты – политические и международные, – на которые были лишь туманные намеки, и которые с тех пор приобрели чрезвычайные масштабы. Существовавшая тогда путаница объяснялась двумя причинами: во-первых, неопытностью чиновников, взявших на себя ответственность за расследование; во-вторых, деятельностью большевистских агентов, которые оставались в городе или скрывались в рядах Белой администрации.

Официальная версия событий 16-17 июля, распространенная красными перед бегством из Екатеринбурга, заключалась в том, что Николай Романов был казнен “после суда”, а семья вывезена “на север”. Эта легенда закрепилась в сознании огромного количества людей и до сих пор сохраняет свою притягательную силу. Каждый сочувствующий Советской власти считал себя обязанным поддерживать эту версию, поскольку ни один русский, как бы враждебно он ни относился к бывшим государям, не мог найти ни малейшего оправдания или предлога для “казни” целой семьи с пятью детьми, которая никогда не принимала и не могла принимать ни малейшего участия в политике. Русские, которые все еще принадлежали к немецкой “ориентации”, также, как ни странно, были склонны верить любой истории о чудесном спасении. Они думали, что восстановление монархии, которая составляла основу их политического кредо, будет способствовать теории “чуда”. Некоторые из них преследовали более практические цели, как будет показано далее.

Н.А. Соколов не обманывался ни на мгновение. Если, предположим, семья была вывезена, то ее смерть была для него очевидна не только по моральным соображениям. У него была точная информация, что все остальные члены рода Романовых были убиты, хотя они были так же беспечны в политике, как мальчик Алексей и его сестры. Но свидетельства очевидцев, дополненные и подтвержденные бесчисленными вещественными доказательствами, не оставляли сомнений в факте массового убийства в Екатеринбурге. Все усилия организаторов и бездарность прежних следователей не могли полностью распутать нити. Но собрать доказательства, которые могли бы обеспечить обвинительный приговор в суде, стало еще более трудной задачей.

Я посетил дом, где жили жертвы. Он принадлежал некоему Ипатьеву, купцу, имевшему в инженерных войсках чин капитана. По иронии судьбы он носил имя того монастыря, из которого первый Романов вышел, чтобы принять корону всея Руси. Ипатьев из Екатеринбурга был, однако, еврейского происхождения.

В верхнем этаже размещалось инженерное управление Сибирской армии. Сразу после занятия города чехами генерал Гайда силой завладел этими помещениями, несмотря на горячий протест судебных властей, встревоженных риском потерять возможные улики. Комнаты подверглись значительной перепланировке. Разумеется, это было вопиющим нарушением самых элементарных принципов уголовного расследования.

Нижний этаж снимал сам Ипатьев с условием, что туда не будут пускать посторонних. Небольшое подвальное помещение – место убийства – было опечатано. Я увидел его через несколько дней. Соколов водил меня по помещениям, объясняя шаг за шагом, как разыгрывалась трагедия. Мы стояли в маленькой комнате, отмечали следы пуль, направление штыковых ударов, брызги крови на стенах. Комната была в запустении, и все мытье и чистка, которые, согласно свидетельствам, последовали за убийствами, не смогли устранить следы. Из показаний свидетелей и жуткого облика камеры смерти мы узнали, где сидела или стояла каждая из жертв, когда убийцы стреляли из револьверов. Пулевые отверстия в стенах и в полу были тщательно вырезаны; в дереве и на пулях была обнаружена человеческая кровь.

Непристойные рисунки и надписи покрывали верхние стены. Очевидно, что это была работа невежественных крестьян. Их характер слишком ясно показывал, насколько глубоко совесть народа была возмущена скандалом с Распутиным. Были и другие надписи – на иврите, на немецком, на мадьярском. О них мне предстояло многое узнать позднее.

Вскоре после этого я был в лесу, в десяти милях к северу от города, где крестьяне нашли драгоценности и другие реликвии убитой семьи. Я видел следы, все еще четкие, тяжелых грузовиков, пробивавшихся сквозь деревья к группе заброшенных железорудных шахт. Все они шли в одном направлении, останавливаясь возле ямы, вокруг которой была обнаружена огромная коллекция улик: драгоценные камни, жемчуг, красивые оправы из золота и платины, некоторые из них были взломаны, разбиты, со следами огня; металлические пряжки, крючки, пуговицы, каркасы корсетов, куски обугленной кожи и ткани, неповрежденный человеческий палец, набор вставных зубов. Характер, состояние и количество этих различных предметов само по себе были достаточны, чтобы определить пол и возраст жертв, а также способ, которым были утилизированы их тела.

Первыми на месте преступления оказались крестьяне. В течение трех дней и ночей они были отрезаны от города кордоном красногвардейцев, расположившихся вокруг леса. Зная о приближении белых, они думали, что красные закапывают оружие. До них дошли смутные слухи о смерти Николая II. Как только оцепление было снято, они поспешили на место. Знание леса и проницательность быстро открыли им глаза. “Здесь сжигали царя”, – объявили они. На этом самом месте, год спустя, я нашел бусы из топаза, такие, какие носили молодые царевны, и другие драгоценные камни, поцарапав поверхность затвердевшей глины вокруг железной ямы.

Поведясь на ложный след, прежний следователь пренебрег безошибочной проницательностью крестьян и даже не стал сразу осматривать лес и ямы – возможно, побоялся покинуть город, потому что поблизости, по слухам, находились красные отряды. Он повелся на “красную селедку”, которую притащили советские агенты, что, дескать, семья сбежала или была вывезена. Эти агенты сами не знали правды. Они просто передали то, что им было приказано сказать. Местный совет не знал фактов. Суда не было. Убийства были делом рук отдельной организации, которая руководила всем на расстоянии. Введенный в заблуждение распространенными версиями, следователь запутался в лабиринте противоречивых слухов в Екатеринбурге.

Когда Соколов взял дело в свои руки – в первые месяцы 1919 года, – оно почти застопорилось из-за первоначальных ошибок и неспособности следователя. Однако из другой среды поступили доказательства, которые должны были заставить его выбрать правильный курс. От одного из императорских слуг, бежавшего от красного расстрельного отряда, стало известно, что несколько великих князей и великая княгиня Елизавета Федоровна были убиты сразу после екатеринбургского расстрела, и что некоторые из тел были найдены в заброшенных шахтах. Ни в одном случае не было даже подобия суда. Было очевидно, что идет поголовное уничтожение Романовых, и что все теории о чудесном выживании детей должны быть отброшены.

II
СЦЕНА И ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Теперь читатель имеет некоторое представление о екатеринбургском преступлении; но, рассматривая доказательства во всех их аспектах, необходимо дать отчет об условиях, преобладавших тогда в стране, и о главных действующих лицах драмы. Убийство царя и его семьи, даже после его отречения от престола, не может рассматриваться как простой акт мести или случайная предосторожность.

В 1917 году немцы послали Ленина с ордой еврейских революционеров захватить Россию. Красное правительство, состоящее из лиц, отобранных в Берлине, теперь находилось у власти; но они были вассалами. Граф Мирбах, представлявший государство-сюзерен, фигурировал в Москве как виртуальный правитель, перед которым преклонили колено апостолы Карла Маркса. В рассматриваемый период красные не проявляли явного желания сбросить немецкое иго. Они выполняли все унизительные пункты Брест-Литовского договора, послушно отправляли в Берлин золото, которое требовалось в качестве “военной компенсации”, грабили по приказу своих немецких хозяев национальную казну и ресурсы. Очевидно, все шло хорошо в немецком плане “мирного” завоевания, какие бы тайные надежды ни питали красные лидеры. Вместо грозного врага Россия теперь была добровольной служанкой.

Людендорф откровенно и бессовестно рассказывал, насколько простой и замечательной была эта операция.² Россия не только вышла из войны; продовольствие, полученное с Украины, буквально спасло Германию и ее союзников. Гетман Скоропадский уже управлял Украиной в интересах Германии. Краснов во главе казаков и Алексеев с доблестной Добровольческой армией сохраняли нейтралитет. Людендорф надеялся заманить их в свои сети – лучезарная комбинация, которая обеспечивала господство над Россией и ее огромными ресурсами. Он объясняет, почему это не было реализовано. Виновато, судя по всему, было германское правительство. Между Берлином и Г.Х.К. существовало расхождение во взглядах. Последнее считало, что красные “сделали свое дело”, поэтому красные “должны уйти”, а Краснов и Алексеев должны быть немедленно отвлечены от своих симпатий к Антанте, чтобы исключить любую возможность возрождения Восточного фронта. Для этого необходимо было отдать приказ немецким дивизиям на юге России идти на Москву. Людендорф был совершенно уверен, что даже Алексеев не сможет устоять перед соблазном объединиться с врагами Советской власти. Но упрямые, медлительные бюрократы в Берлине не могли приспособиться к этим молниеносным изменениям. Людендорф набросился на них: Неужели они были слепы и не видели, что красные их обманывают? Разве им нужны доказательства? Разве чешские военнопленные не направлялись на восток с заведомой целью усилить французскую армию?

_______________________

² Людендорф. “Военные воспоминания”, т. II, с. 509:
«С октября 1917 года большевизм в России стал еще более прочным.»
«Я не сомневался, что дезинтеграция русской армии и нации связана с чрезвычайным риском для Германии и Австро-Венгрии. Тем сильнее была моя тревога, когда я думал о слабости нашего и их правительства».
«Послав Ленина в Россию, наше правительство, кроме того, взяло на себя большую ответственность. С военной точки зрения его поездка была оправдана, так как Россия должна была быть низложена. Но наше правительство должно было позаботиться о том, чтобы и мы не были вовлечены в ее падение».

Том II., стр. 654:
«В России события развивались по своим собственным линиям, иллюстрирующим лживые наклонности советского правительства. С согласия правительства Антанта сформировала чехословацкие части из австро-венгерских пленных. Их намеревались использовать против нас и поэтому переправили во Францию по Сибирской железной дороге. Все это было санкционировано правительством, с которым мы находились в мире, и мы фактически смирились с этим! В начале июня я написал императорскому канцлеру специальное письмо по этому вопросу и указал на опасности, которые угрожали нам со стороны советского правительства».

Том II., стр. 656:
«Я вступил с ним (генералом Красновым) в контакт, чтобы предотвратить его присоединение к Антанте. Ситуация осложнялась тем, что я не мог ставить трудности на пути пробольшевистской политики отечественного правительства, о которой я, конечно, был информирован, а Краснов считал своим врагом советское правительство, а не Антанту».

________________

Это конкретное обвинение не могло быть опровергнуто. Организация Ленина пообещала профессору Масарику разрешить чехословакам покинуть страну через Сибирь при условии, что они уйдут мирно. Это было легкое избавление от возможных врагов. Чехи спокойно следовали во Владивосток, тщательно воздерживаясь от насилия даже тогда, когда наглость местных Советов доводила их до крайности, отдавая оружие на откуп красным.

Мирбах получил инструкции призвать к ответу своих красных приспешников; в то же время от двух кайзеров были переданы послания своим воинам, заключенным в сибирских тюрьмах, в которых им вменялось в обязанность организовать сопротивление “захватчикам”. Как немецкие и мадьярские офицеры записали русских каторжников и при энергичном содействии Советов бросились наперерез чешскому отступлению – дело истории. Но связь между этим обстоятельством и всем, что предшествовало и последовало за ним, менее известна. Людендорф больше всего боялся восстановления Восточного фронта, но именно Людендорф и его правительство привели к тем самым последствиям, которых они меньше всего хотели.

Если бы чехам позволили уйти, то, несомненно, не было бы никакой военной помощи со стороны Антанты, и шансы соблазнить русских антибольшевистских лидеров, возможно, не были бы мертворожденными. Как бы то ни было, вся конструкция коварства, двуличия и обмана, возведенная с таким трудом и затратами, рухнула. Убийство Мирбаха стало сигналом к ее крушению.

Но в то время, когда судьба царя и его семьи висела на волоске, Германия была абсолютной хозяйкой положения, и, если бы между германским верховным командованием и Берлином было единство методов и целей, судьба России и, возможно, войны была бы изменена. Берлин хотел продолжать управлять Россией через Советы под руководством Мирбаха; Людендорф стремился к свержению Советов, чтобы заручиться поддержкой казаков и добровольцев. Как и следовало ожидать, конфликт между ними привел к фатальному компромиссу – попытке бежать с белым зайцем и охотиться с красными гончими.

План Людендорфа состоял в том, чтобы заменить Советы более приемлемой формой правления и внести соответствующие изменения в Брест-Литовский договор. Здесь находится ключ к удалению Николая II из Тобольска. Но все, что произошло впоследствии, было обусловлено действием другой группы сил. Советская власть заявила о себе. Работа и организация Советов как нельзя лучше соответствовала немецким требованиям и, кстати, отвечала планам убийц. Под новыми названиями, придуманными в расчете на фантазию толпы, скрывались знакомые институты. Существовало три главных органа – Совнарком, ЦИК и Чрезвычайка, эти названия были сокращением от Совет Народных Комиссаров, Центральный Исполнительный Комитет и Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией. При старом режиме Дума, Совет министров и Охранка занимали те же относительные позиции. Вместо прежних чинов и достоинств появились комиссары, которые должны были избираться, но в действительности назначались внутренним и оккультным органом. Функции старых земств и волостей взяли на себя Совдепы (Советы депутатов) и Комиссариаты бедноты, объединенные в областные коммуны, подобно тому, как было предложено объединить земства в отдельные области. Советское государство (по-русски Совдепия) не изобрело никаких новых форм. Оно по-прежнему находилось в тисках Красной Охранки.

Поскольку видимой власти не было, местные органы часто действовали самостоятельно; более того, Ленин поощрял эту тенденцию. «Власть на местах» – таков был его девиз. Ленин не правил; советской системой управляли другие люди, те, кто приехал с ним под эгидой Германии. Хотя он произносил страстные речи в Совнаркоме и принимал депутации от малых Советов, реальная власть находилась в другом месте – в ЦК и Чрезвычайке; и, как и в старой России, последнее слово всегда оставалось за царской охранкой.

Мирбах получал ежедневные донесения из Чрезвычайки. Он был убит двумя людьми, которые сказали, что они из этой конторы. Ленин имел такое же малое отношение к его смерти, как и к убийству через неделю бывшего царя и его семьи. Красная Охранка и внутренний круг ЦК были настоящими авторами екатеринбургского преступления и, вероятно, убийства Мирбаха.

Ничтожества, фигуранты Совнаркома, нас не интересуют. Нас интересуют великие, пусть и зловещие, личности в Красном мире. Большинство из них до сих пор неизвестны за пределами профессиональных революционеров. Значительная часть из сотни евреев, приехавших из Германии с Лениным, и сотни, приехавших из Чикаго, заслуживают того, чтобы быть включенными в эту галерею, поскольку они, несомненно, держали Россию под своей властью. Чтобы перечислить и описать их, потребуется небольшой том. Я остановлюсь лишь на тех, кто сыграл заметную роль в драме Екатеринбурга. Самыми важными из них были: – Свердлов, Сафаров, Войков, Голощекин и главный убийца Юровский.

В списке соратников Ленина фигурируют имена Сафарова и Войкова. Оба они – очень влиятельные большевики, занимающие высокие посты в исполнительной и полицейской власти. Свердлов является – я использую настоящее время, потому что все эти лица продолжают оказывать свое влияние и по сей день – некоронованным царем Советов. Его власть действительно намного выше, чем у Ленина или даже Троцкого. Он господствует в ЦК, а его креатуры правят в Чрезвычайке. Имя Свердлова фигурирует в большевистском правительстве, одобренном Германией. Прямая связь между Свердловым и убийствами в Екатеринбурге установлена бесспорно.

Голощекин был представителем вышеупомянутого конклава в областном Совете Урала и держал этот довольно непокорный орган в тайном подчинении своим вождям. Уральские красные были особенно своевольны и ревнивы к Москве, потому что население Урала почти полностью состояло из шахтеров и металлургов – очень передового и независимого класса, имеющего мало общего с крестьянами-земледельцами, которых они презирали. Голощекин делал все, что хотел Свердлов. Хитроумная уловка дала ему абсолютную власть. Председателем областного совета был русский по фамилии Белобородов. Он был арестован Чрезвычайкой и заключен в тюрьму по обвинению в присвоении 30000 рублей. Наказанием была бы смерть. Вместе с Сафаровым и Войковым Голощекин добился его освобождения. Белобородов как ни в чем не бывало вновь занял пост председателя областного Совета. Нечестность была настолько распространена среди комиссаров, что этот переход никого не удивил. Но после этого Белобородов оставил все попытки противостоять Москве – если он вообще когда-либо делал это. Отныне он был просто соломенным человеком, которого держали на своем месте, чтобы обмануть упрямых уральских горняков, не желавших, чтобы ими управляли из Москвы, тем более евреи.

На протяжении многих лет между Голощекиным и Свердловым существовали самые тесные личные связи. Они вместе сидели в тюрьмах и ссылках. Голощекин считался интернационалистом самого ярко выраженного типа. Он был выбран для управления Уралом с расчетом не только на политическую деятельность. Он был кровожаден в ненормальной степени, даже для красного вождя. Люди, знавшие его в Екатеринбурге, описывают Голощекина как садиста и убийцу. Он никогда не присутствовал на казнях, но настаивал на том, чтобы услышать подробный отчет о них. Он лежал в постели, дрожа и трясясь, пока палач не приходил с докладом, и с неистовой радостью слушал описание пыток, выспрашивая подробности, злорадствуя по поводу выражений, жестов и предсмертных рыданий жертв, проходивших перед его больным взором.

У Юровского была более скромная задача, он не принадлежал к числу могущественных советских деятелей. Когда немецкий план восстановления Николая в качестве вассального государя провалился, и еврейский конклав в Москве получил свободу для осуществления своей мстительной цели, Юровский был назначен главным тюремщиком и мучителем обреченной семьи. Русский комендант и охрана были уволены, якобы за воровство. Их место заняли мадьяризированные немецкие солдаты под командованием еврейского коменданта, которые могли грабить несчастных, которых они должны были защищать.

Происхождение Юровского было полностью расследовано. Его родители и родственники – все бедные евреи – остались в Сибири после того, как убийца и его начальники и сообщники бежали из Екатеринбурга. Он работал часовщиком в Томске, с трудом сводя концы с концами. Честолюбивый от природы, он презирал окружающих его людей. Он ждал удобного случая. Он появился внезапно и таинственно. Юровский исчез. Это было еще до войны. Следующий раз о нем услышали в Екатеринбурге как о торговце фотографиями. Просочилась информация, что он побывал в Берлине и завладел каким-то капиталом. Когда пришла война, он уклонился от службы в окопах, получив квалификацию помощника красноармейца (фельдшера), и остался в Екатеринбурге. Когда большевики захватили власть, Юровский стал одним из местных агентов новой власти.

В то время, когда он искал любые средства для продвижения по службе, Юровский принял крещение в лютеранской церкви. Он часто посещал молитвы в доме Ипатьева. Он даже мило беседовал с больным мальчиком Алексеем, которого через несколько дней застрелил собственной рукой.

III
БЕГСТВА НЕ БЫЛО: АЛЕКСАНДРА ОШИБЛАСЬ

Кроме голословных утверждений сторон, заинтересованных в распространении ложных сведений, нет никаких доказательств того, что Романовы пытались бежать из какой-либо из своих тюрем. Все компрометирующие “документы”, представленные советскими апологетами на эту тему, являются прозрачными фальшивками. Преданные русские хотели спасти царя от Советов, прекрасно понимая опасность предательства, которой он подвергался, и существовало несколько организаций, работавших независимо друг от друга, но ни одна из них так и не приступила к осуществлению плана.

Во время пленения в Тобольске в тюрьму тайно поступали деньги. Это помогло заключенным продержаться на голодном пайке, установленном советской властью. Попытки оказать дальнейшую помощь были пресечены немецко-большевистским агентом, находившимся в Тюмени. Этот человек, русский офицер, женившийся на дочери Распутина, завязал знакомство с сомнительными путешественниками в Тобольск и выдал их Совету. Таким образом, немцы приняли тщательно продуманные меры предосторожности, чтобы не позволить бывшему царю выскользнуть незамеченным. Возможно, они думали, что союзники России могут попытаться спасти его! В Екатеринбурге ничего не удалось сделать. Красные утверждают, что перехватили несколько писем между пленными и заговорщиками. Но можно отметить, что там не было арестовано ни одного человека за заговор с целью помочь изгнанникам. Помня о широких репрессиях, которые когда-либо применяли оккультные силы Чрезвычайки, можно согласиться, что они не упустили бы случая использовать их в таком деле. Британский консул (г-н Престон), галантно оставаясь на своем посту во время красного террора и оказывая неисчислимые услуги жертвам большевистского гнета, не смог сделать ничего, чтобы облегчить страдания и мучения Романовых. Однако, как ни странно, монархическая организация имела в городе своих представителей. Через монахинь местного монастыря ей даже удалось передать некоторые продукты питания и утешения. Но дальше этого дело не пошло. Нет никаких свидетельств того, что во время пленения предпринимались активные попытки спасти Романовых. Это в равной степени относится и к бывшим государям, и к их родственникам. В Тобольске, Екатеринбурге, Перми и Алапаевске предлог для массовых убийств был всегда один и тот же: якобы попытка побега или спасения. Из показаний лиц, ежедневно общавшихся с заключенной семьей, ясно, что если бы были предприняты серьезные попытки к побегу, они не встретили бы поддержки. Николай II неоднократно заявлял, что не покинет Россию; Александре была ненавистна прежде всего мысль о выезде в Германию. В то время Россия не предлагала надежного убежища.

Распутинская пропаганда отравляла умы людей, но не всех. В деревнях, среди стариков, все еще сохранялось чувство верности, готовое по первому сигналу открыто заявить о себе. Имеющиеся в моем распоряжении тома свидетельств подтверждают это утверждение. Многие из свидетелей были крестьянами, которые сознательно, добровольно рисковали своей жизнью, чтобы установить правду о судьбе царя. Кто знает, сколько этих простых душ были замучены за свою смелость?

Среди непристойностей, обезобразивших стены Ипатьевского дома, одна надпись поражала своей противоположностью. Автор, очевидно, один из охранников, безграмотным крестьянским почерком спрашивал, как долго народ собирается терпеть комиссаров, и призывал царя выступить и прогнать орду узурпаторов, разоряющих страну!

Я не могу не думать, что легенда о Распутине не была достаточной, чтобы убить веру народа в царя. Она, конечно, дискредитировала Александру, и он разделил ее позор; но этого было недостаточно, чтобы объяснить ярость народных выступлений против Николая II. Его судьба не была бы так безразлична народу, если бы гнусной истории с Распутиным не предшествовали промахи, глубоко возмутившие народное сознание. Я вспоминаю ужасное убийство женщин и детей перед Зимним дворцом в Кровавое воскресенье. Это преступление было подготовлено Охранкой и приписано царю. Мне кажется, что если бы не это чудовищное убийство невинных людей, никто бы никогда не осмелился поднять руку на царя и его детей. Я хочу быть вполне справедливым к русским, ни в коей мере не смягчая чудовищность екатеринбургского преступления.

Бывшая императрица была объектом особой ненависти. В воображении народа она полностью доминировала над своим супругом и занимает отдельное место в свидетельствах. Появилось много новых фактов, существенно меняющих существующую оценку ее жизни и характера. После убийства Юровский увез в Москву несколько чемоданов с бумагами и вещами, принадлежавшими его жертвам. Свердлов тогда объявил, что все будет опубликовано, чтобы люди увидели, кто ими правил. Это обещание не было выполнено, и по уважительной причине: дневники и переписка Николая и Александры не содержали ни намека на предательство. Они доказывали две вещи – беспредельную преданность России и союзникам и, увы(!) полное подчинение Николая своей жене. Но ни один из этих вопросов не интересовал советских лидеров, и большинство этих бесценных документов были засекречены в Москве. Многие другие были упущены или забыты в Екатеринбурге и фигурируют в досье по царскому делу. Среди них – коллекция писем Александры к ее фрейлине. Есть также показания слуг и членов семьи. Анализируя эту массу свидетельств из первых рук, можно составить истинное представление об Александре. Гордая, властная, сдержанная, одаренная, религиозная, она была таковой с юности. Ее беды, душевные и физические, исказили эти черты. Николай влюбился в нее, когда ей было пятнадцать, и терпеливо ждал ее восемь лет. Даже будучи девушкой, она доминировала над ним. После их брака никогда не возникало сомнений в том, кто из них хозяин. Ее господство даже не оспаривалось. Николай никогда не действовал без одобрения жены, за исключением тех случаев, когда он был разлучен с ней – например, когда он подписал акт об отречении от престола. Это были не самые лучшие качества для царствования в переходный период. Александра не могла добиться популярности и не признавала ее необходимости ни для себя, ни для царя. Действительно, с годами она становилась все менее отзывчивой к требованиям и запросам общественного мнения, которое не может безнаказанно игнорировать даже самодержец.

Многие русские приписывали эти неудачи болезни Гессена (болезни Гессенских), наследственному недугу, унесшему жизни многих родственников Александра III.  Тот факт, что ее единственный сын страдал от этой болезни и мог в любой момент умереть от нее, только усугублял ее собственную беду. Болезнь опасна для мальчиков и взрослых женщин; девочки не чувствуют ее влияния, пока не вырастут, в то время как мальчики становятся невосприимчивыми после достижения зрелого возраста. В случае с женщинами болезнь может одерживать верх над разумом, усугубляя и усиливая любую предрасположенность к этому недугу. Истерия в ее худших формах является почти неизменным сопровождением этой болезни. Царица также сильно страдала от проблем с сердцем. Ее жизнь, должно быть, была вереницей страданий.
_____________
³ Гемофилия, болезнь, от которой страдал царевич, как правило, передается от женщин к мужчинам. Сами женщины от нее не страдают.
_____________
Александра не была обычной женщиной. Ее вера в Распутина указывала на это. Свидетельство доктора Боткина однозначно. Люди, страдающие истерией в острой врожденной форме, отталкивают и отчуждают всех, кто не принимает слепо их господство. К Распутину нужно было относиться как к святому, потому что Александра представляла его таковым. Двор России стал населен временщиками и ничтожествами.

Распутиным я займусь позже. Новые материалы, которыми я располагаю, показывают, что он был просто крестьянином, страдавшим патологическим заболеванием. Легенда, которая выросла относительно его оккультных способностей, может быть отнесена не к Распутину, а к его “друзьям”. Он был простым инструментом. Он был нужен Александре – чтобы вылечить сына; другие использовали его в личных или политических интригах, потому что он был нужен Александре, настоящей самодержице всея Руси. В трагедии Романовых каждая нить ведет нас к этой роковой женщине.

Исчерпывающие записи об их жизни до и после революции дают истинное представление о семье, такое, какое не смог бы дать ни один человек, даже если бы он или она находились в очень близких отношениях с Николаем или Александрой. Поражает почти сверхчеловеческая скрытность бывших государей. Они никому не доверяли полностью. Большинство людей, которые должны были быть к ним особенно привязаны, практически ничего не знали об их внутренней жизни и мыслях. Этим, возможно, объясняется, почему так мало людей решились последовать за ними в изгнание.

Личность Александры отражается в ее семье – Николай, как и она сама, воплощение всех домашних добродетелей, религиозный до мистицизма, искусный в диссимуляции, никогда не проявляющий гнева, возможно, никогда по-настоящему не испытывающий гнева, неспособный принять решение – настолько полностью он отдал себя жене; дочери отошли на второй план, совершенно не готовые занять подобающее им место в мире; Алексис монополизировал всю заботу и внимание матери; дети стыдились ее веры в Распутина, но не смели открыто возмущаться.

Среди придворных фаворитов, мужчин и женщин, никто не пользовался реальным влиянием, кроме как в той мере, в какой это устраивало императрицу. Только одна особа была допущена к императорскому доверию на длительный срок. Это была Анна Вырубова. О ней Распутин говорил в самых грубых выражениях с собутыльниками по кабакам, которые, конечно, повторяли его пьяные хвастовства. Таково было происхождение ее печальной известности. Сама она не могла придумать более надежного способа сохранить расположение Александры. Недоброжелатели Вырубовой также осмеливались распространять об Александре самые грязные истории, ссылаясь на тот же источник. Александра справедливо считала себя жертвой клеветы и, естественно, причисляла к ней и Анну.

Дело в том, что Анна Вырубова была сообщницей Распутина – не более того. Она держала его в курсе всего, особенно здоровья мальчика. Именно в ее доме Распутин виделся с императором и императрицей, когда стало слишком скандально появляться ежедневно во дворце – после увольнения гувернанток, поднявших шум против знакомства Распутина с их подопечными.

Еще один человек заслуживает упоминания. Насколько сильно было его влияние, достоверно не известно, но, несомненно, он сыграл важную роль в трагедии Романовых. Это был во многом загадочный человек – доктор тибетской медицины, по происхождению бурят, по фамилии Бадмаев. Помимо того, что он раздавал снадобья, излечивающие от всех болезней – часто принося облегчение там, где современная наука терпела неудачу, – он занимался политикой, и кто знает, каким темным силам он служил? Распутин был одним из его лучших клиентов. По словам Распутина, проглотив порошок из тибетских трав, можно сразу вернуть себе бодрость молодости; другой вид порошка делал человека совершенно равнодушным к заботам. Эти специфические средства Бадмаев приберегал для людей, которым он мог доверять. Первый названный вид предназначался для Распутина, но кто был получателем “дурмана”, который “заставлял забыться” – кто, если не незадачливый Николай? А раз признано, что крестьянин пристрастился к наркотикам в неблаговидных целях, можно всерьез рассматривать и другие обвинения против него и его сообщников.

Согласно показаниям, содержащимся в свидетельских показаниях, Анна Вырубова организовала “чудеса” исцеления, которые Распутин совершил над больным мальчиком. Это было несложно. Болезнь всегда протекала одинаково. Легкий ушиб приводил к внутреннему кровоизлиянию. Пациент испытывал ужасную боль, пока кровь вытекала, сворачивалась и, наконец, начинала рассасываться. Анна по опыту знала, как читать симптомы. Распутин приходил молиться, когда кризис заканчивался, чтобы казалось, что его заступничество принесло облегчение. Так происходило в нескольких известных случаях. Распутин не хотел терять расположение императрицы. Он и Вырубова приняли меры предосторожности. А порошки Бадмаева, возможно, и здесь были использованы с пользой для всех. Александре так и не открыли глаза на то, что молитвы Распутина не повлияли на болезнь.

Те, кто знал Вырубову, скажут, что она была слишком словоохотлива, чтобы хранить тайну, слишком ребячлива, чтобы замышлять и осуществлять какие-либо интриги, а тем более действия, затрагивающие императрицу, в руках которой она была как воск. Прожить двадцать лет в доверии такой женщины, как императрица, предполагает обладание не обычными способностями, будь то крайняя невинность в сочетании со змеиной мудростью или глубокое коварство, скрытое под видимостью искренности. Апологеты Вырубовой хотели бы заставить нас поверить, что она была не более чем идиоткой. То, с какой ловкостью она вкралась в расположение императорской семьи, умело повторяя все ходы опытного придворного Танеева, своего отца, показывает абсурдность такой теории и в достаточной мере свидетельствует о ее настоящем нраве.

Как и большинство женщин, императрица рассматривала все вещи с личной точки зрения. Ее болезнь только усиливала ее симпатии и антипатии. Особенно она не любила Вильгельма Прусского, во-первых, потому что Гогенцоллерны были возвышены за счет ее собственного дома; во-вторых, потому что Вильгельм не считался с ней. Германия, управляемая Вильгельмом, всегда была врагом России, управляемой Александрой. Она не могла допустить возможности компромисса или перемирия с Германией Вильгельма, так же как не могла допустить, чтобы царь созвал министерство, состоящее из недоброжелателей и врагов Распутина. В России и среди союзных народов господствовало полное и смехотворное заблуждение относительно якобы прогерманских тенденций бывшей императрицы. Она ненавидела Германию с горечью и пылом, равными которым были только ее презрение и ненависть к русским – всегда за исключением крестьян, которых она “воображала” наделенными всеми добродетелями и качествами, которыми должен был обладать Распутин.

Вильгельм был описан ею как “этот низкий комик” и “человек лжи”, который “опустился до того, что связался с большевиками”. С яростным и радостным предвкушением она предвидела его наказание: “Настанет день, когда его уничтожат!”. Она не дожила до того дня, когда ее предвидение исполнилось.

Такова была так называемая прогерманская императрица. Легко вспомнить, какое возмущение поднялось в странах Антанты весной 1917 года, когда стало известно, что Романовым будет разрешено приехать в Англию. “Как мы можем терпеть этого друга Германии среди нас?”. Общественность была так глубоко поражена пропагандой Распутина, что и слышать не хотела о приезде Александры в эту страну. А поскольку семью нельзя было разъединять, все они должны были остаться в России. Слуги бывшего царя даже приготовили ему английскую форму. С горечью, не понимая причин, они подчинились приказу упаковать их. Таким образом, лишив их трона, подлое влияние Распутина отняло у Романовых надежду на убежище и оставило их на позорную смерть.

IV
КРЕСТЬЯНИН РАСПУТИН

Стены Ипатьевского дома олицетворяли революцию. Преобладало одно имя и одно чучело: имя Гришки, силуэт Распутина, отвратительно карикатурный. То тут, то там встречались намеки на “царя-кровопийцу” и другие крылатые фразы революции, но чувствовалось, что они были перфектными. Единственным и непростительным преступлением в глазах красногвардейцев было предпочтение, оказанное императрицей крестьянину – простому человеку, такому же, как они сами. Какой комментарий к слепоте несчастной Александры!

Политическая пропаганда представляла Распутина как чудовище беззакония и оккультных сил, благодаря которым он держал императрицу под своим гнетом. Досье разрушает эту легенду – и не более того.

Григорию Распутину на момент смерти (1916 год) было сорок пять лет. До тридцати четырех лет он жил как обычный крестьянин в своем родном селе Покровское, между Тобольском и Тюменью. У него были жена и трое детей, уютный дом и достаточно земли, чтобы прокормить себя и семью. Гришка – если использовать привычное уменьшительное христианское имя, как это принято в деревнях, – представлял собой яркий тип сибирского крестьянина-земледельца. Они наделены избытком материнской смекалки, владеют просторечием с непревзойденным мастерством и являются прекрасными, достойными парнями, способными одинаково хорошо выполнить дневную работу или отметить праздник. Таким был Григорий Распутин. Ничто не указывало на его будущее, отличное от других. Можно было ожидать, что он будет пахать, пить водку, бить жену, обманывать соседей, молиться перед святыми иконами в обычной последовательности, пока однажды его не позвал некто свыше.

Однажды он услышал «голос». Этот призыв к мистическому настроению свойственен многим русским натурам в юности, иногда в расцвете сил, а часто и в старости. Услышав  «голоса» в 14-летнем возрасте он испытал какое-то необычайное душевное состояние и на некоторое время стал очень набожным. Как-то в экстазе даже пытался изувечить себя перочинным ножом. Но все обошлось, рана была незначительная. Но вот через 20 лет «голоса» появляются вновь. На этот раз последствия были иные. Ответственность за это лежит на другом крестьянине Дмитрии Печеркине, ревностном искателе святости, страннике, покинувшим свой дом в Тобольской губернии, посетившим уже многие обители во всех углах Руси. Он убедил Григория в его действительном «призвании», иными словами в том, что ему нужно отказаться от своей низменной жизни и сделаться странником. В 1905 году Распутин передал свое хозяйство жене, сыну и дочерям и присоединился к Дмитрию в его странствиях. Вместе они посетили Афон, Иерусалим, Киев, Москву и Петроград.

У меня есть копия его работы “Мои мысли и размышления” (издана в Петрограде в 1915 году), в которой он описывает свои паломничества. Это набор стереотипных фраз, текстов из Писания, домашних пословиц – просто разговор обычного странника. Поражаешься тому, что “автор” таких банальностей мог влиять на судьбы огромной империи, мог хоть на мгновение навязать себя культурному интеллекту императрицы. Я верю, что Распутин был совершенно искренен в следовании Печеркину, и что в первые дни своего пребывания в столице он все еще был его приверженцем. Епископ Феофан встречался с Гришкой в Петрограде и был поражен его искренностью. Но уже в это время (около 1907 года) в Распутине произошла перемена. Печеркин тщетно заклинал покинуть столицу, избегая ее искушений, вновь отдаться богомольному странствованию или даже принять постриг и уйти в монастырь. Но «брат» Григорий слишком много вкусил удовольствий Вавилона: он сделался обычным посетителем светских гостинных и одержал немало побед между неврастеничными искательницами острых ощущений. Так и случилось, что с помощью Феофана и великих княгинь Милицы и Анастасии (черногорских княгинь, уже представлявших различных “святых” мистически настроенным государям) Распутин попал ко двору.

Дневники и показания его дочери Матрены составляют часть досье. Среди массы многословия то тут, то там обнаруживаются точные вехи истории Распутина. Мы видим, как “святой” постепенно втягивается в многочисленные шестеренки придворных интриг; как он крепко привязан к семейной колеснице, когда его дочерей отдают в модные школы; как ему приходится зарабатывать деньги на девочек; как он вынужден оставаться крестьянином по одежде и языку, чтобы угодить своей покровительнице. Но крестьянин, оторванный от своего обычного занятия и ослушавшийся «голосов», начинает пить. Альтернативы нет.

Нездоровая жизнь города накладывает на него свой отпечаток. “Рыбный суп, хлеб и квас с луком были его обычной пищей, еще он пил красное вино и мадеру…  всегда весел в своих компаниях, пел и танцевал, как это делают в обычных деревнях”; “когда бы мы с ним ни спорили, он говорил, что никогда не сможет выпить столько, чтобы утопить грядущее горе”. Таково описание жизни Распутина в своем Петроградском доме, данное его дочерью. Эти дебоши постоянно дополнялись развратными оргиями и вне его дома. Многие крестьяне, оказавшись в таком же положении, поступили бы точно так же.

Распутин был обычным крестьянином, если не считать некоторой патологической склонности, прослеживающейся в его попытках членовредительства. Он был деревенским даже в меру своих “привилегий”. В его родном Покровском не считалось зазорным обмануть ближнего, но, конечно, всегда в малой степени. Так и здесь, этот человек, который мог бы сколотить колоссальное состояние, довольствовался мелкими “делишками”, приносившими несколько сот рублей. Все его состояние к моменту смерти не превышало 10 000 фунтов стерлингов. Матрена совершенно определенно заявляет, что у себя дома он никогда не не пытался проявить оккультный дар месмеризма, целительства или ясновидения.

Этот пьяный безнравственный крестьянин, тем не менее, играл политическую роль. Он давал советы царю по разным важным вопросам. У него даже хватало наглости попрекать Николая тем, что он не прислушивается к его советам. Мы знаем, что по крайней мере в одном случае он прямо повлиял на царя, чтобы тот принял роковое решение. В день императорских именин, 6/19 декабря 1916 года, вся политическая Россия, дворяне, мещане и крестьяне, ожидала, что царь отправится в Думу и объявит о формировании министерства, пользующегося общественным доверием. Александра, конечно, яростно противилась любой уступке, но она боялась влияния армии на Николая, и для этого случая был вызван Распутин. Ему удалось отговорить незадачливого монарха, что в дальнейшем привело к его гибели, к гибели армии и России.

Я не собираюсь повторять известные истории о влиянии Распутина на увольнение или назначение министров и прелатов. Эти истории правдивы лишь в той мере, в какой они представляют Гришку как орудие чужой воли, в большинстве случаев Александры. Он был слишком невежественен, слишком мелочен, чтобы разбираться в политических вопросах. Например, он постоянно призывал императора вступить в непосредственный контакт с народом. “Избавьтесь от министров. Они лгут вам. Обращайтесь непосредственно к народу. Тогда вы узнаете правду, и все встанет на свои места”. Николаю уже порядком надоело это попугайское повторение. Он так часто слышал все это от своей жены. Однажды он сказал Распутину: – “Это звучит очень хорошо, но как это сделать? Ты прекрасно знаешь, что если бы я последовал твоему совету, то очень скоро лишился бы жизни”. “Нет, никогда”, – был ответ. “Вас убьет интеллигент, а не крестьянин” – не слишком убедительный и смешной ответ.

По одному вопросу Распутин занял, казалось, свою собственную линию: он был против войны с Германией. “Она слишком сильна. Мы должны быть друзьями”, – заявлял он. Это мнение не совпадало с мнением императрицы. Кто внушил ему это? Догадаться несложно. Известно, что его дочь и ее муж были знакомы с одним из тайных агентов Германии. Кроме того, в его окружении были Бадмаев и ряд других сомнительных личностей. Когда началась война, Распутин лежал раненый в Покровском. Царь телеграфировал ему о начале войны. Гришка впал в такую ярость, что его рана вновь открылась.

Он служил немецким интересам более тонко и ревностно. Своим гнусным существованием он приближал крах России, разрушая веру народа в царя. Все главные сторонники и друзья “святого” были немецкой ориентации. Это не было случайностью. Каждый, кто хотя бы терпимо относился к Распутину, помогал врагу.

Поскольку достаточно хорошо установлено, что Распутин был непосредственной причиной – в руках императрицы – революции и падения России, я хотел бы спросить, что Людендорфы и их русские двойники могут сказать в оправдание аргумента, что именно Антанта привела к революции. Связь Распутина с пораженцами была настолько очевидна для всех в России, что люди – как русские, так и союзники – естественно впали в ошибку, предположив, что императрица должна быть прогермански настроена, раз она поддерживала Распутина. Кто превозносил Распутина перед войной? Кельнская газета. Кто был его заклятым апологетом? Прогермански настроенный Витте. Немцы имели почти такое же отношение к скандалу с Распутиным, как они имели отношение к Ленину и подвигам его сотни евреев.⁴

Убийство Распутина вызвало самый большой всплеск народного ликования, который когда-либо производил какой-либо акт. “Убили!” (они убили) было всеобщим приветствием. Люди не останавливались, чтобы спросить, кто был убит. Они знали. Вся нация желала его смерти, и остается только удивляться, что он так долго оставался в живых. Но его убийство было, тем не менее, ошибкой, так как он был всего лишь невежественным орудием, а обстоятельства его смерти – беззаконная радость, которую она вызвала, – только помогли революционерам. Отныне имя императрицы оказалось в сточной канаве, и у царя была только одна надежда на спасение – отмежеваться от своей жены. Сделать это – упрятать ее в монастырь, как это сделал бы царь Петр Алексеевич, – было не под силу такой мягкой душе, как Николай Александрович.
_______________
⁴ Людендорф. “Военные воспоминания”, т. II, с. 413:
“…Царь был свергнут в результате революции, которой благоприятствовала Антанта. Причины, по которым Антанта поддержала революцию, не ясны. Во всяком случае, несомненно, что Антанта ожидала, что революция принесет им некоторое преимущество в войне. Они хотели спасти хотя бы то, что можно было спасти, и, следовательно, действовали без колебаний. Царь, который плохо начал войну, чтобы угодить Антанте, должен был быть устранен”.
________________

Еще до революции предлагалось, чтобы она одна отправилась в Англию “с визитом”. Это доказывало полное незнание внутренней жизни государей. Скандал с Распутиным возник из-за того, что Александра болезненно вообразила, что судьбы России зависят от их совместной веры и молитв – ее и “святого”. Также она была убеждена, что без ее постоянного присутствия и поддержки Николай погибнет. Она скорее умерла бы, чем уехала, особенно после смерти своего “святого”.

Существовали заговоры с целью убийства Александры и даже царя. Действительно, любопытно, что ее пощадили. Следует помнить о вероятности немецкого “покровительства”. Очевидно, что смерть Александры положила бы конец скандалу с Распутиным и, следовательно, была бы невыгодна Германии. Что касается Николая, то народ был на его стороне до последнего – пока революция не погасила в сознании людей последние остатки всего благопристойного.

Способ убийства Распутина известен всем. Человека, убившего его, больше нет. Его дневник опубликован. В нем почти полностью описано убийство. Одна особенность ускользнула от внимания, и я упоминаю ее потому, что она указывает на истинную версию характера Распутина, изложенную выше. Соучастники подготовили самый изощренный план его убийства, но в конце концов дело совершил Пуришкевич с вульгарным револьвером. Отравленные пирожные, “подделанное” вино и даже выстрел из револьвера оказались напрасными. Заговорщики невинно подсыпали в яд муравьиный дот; рука стрелка дрогнула так, что он не попал в стоявшего в нескольких шагах Распутина. Но к чему вся эта возня? Дело в том, что заговорщики находились под влиянием мифов о Распутине; они также верили, что его убить нельзя. Пуришкевич думал, что в нем сидит дьявол, пока третья пуля не свалила его. Это был выстрел эпохи.

Распутин любил отождествлять свое собственное благополучие с благополучием России. В этом, как и в других вещах, он просто копировал императрицу. Когда Хиония Гусева, подстрекаемая рассорившимся с Гришкой монахом Илиодором, вонзила нож в “святого”, он заявил, что “крови много прольется” и что будет “горе несказанное, когда он умрет”. Но он, подобно пресловутому гадальщику, постоянно пророчествовал о всякой всячине, хорошей и плохой. Заинтересованным или суеверным людям было удобно провозгласить его непогрешимым. Как бы то ни было, не требовалось особой проницательности, чтобы прочесть признаки грядущей катастрофы в России. Гришка не был дураком и должен был догадываться, что делают его друзья и сторонники. Но шарлатанство “оплачивалось”, а у него была семья, которую нужно было содержать, и множество “друзей”, приходящих за помощью, – все это льстило дешевой душонке Гришки и поддерживало его в ежедневных молитвах и дебошах.

Распутин-монстр – это миф, порожденный воображением политиков и развитый романистами. Святой Распутин – выдумка больной женской психики. Даже истории об «освященных» банях и других хлыстовских (флагеллантских) доктринах, которые якобы применял бесноватый Гришка, оказываются выдуманными. В России в деревнях принято ходить в баню сообща, посторонних не пускают, и в этом нет ничего неприличного. Для уроженца Тобольска это было вполне обычным делом. В своем мнимо-мистическом распутстве Гришка был всего лишь пьяным, развратным мужиком.

V
ПЛЕННИКИ ВО ДВОРЦЕ

Перед революцией пропагандисты всех мастей направили свои отравленные стрелы на императрицу. Ее фатальная вера в Распутина сделала ее легкой добычей. Революционная секция следила за Гришкой, так же как их немецкие сообщники “защищали” Александру. Николай, по общему мнению,  остался в одиночестве. После революции вся энергия темных сил была сосредоточена на нем. Мало было того, что он добровольно отрекся от престола, нужно было лишить его всякого престижа, чтобы навсегда уничтожить неизменную преданность и верность народа, составлявшие основу существования России. “Царь – предатель, он и его жена тайно общались с немцами”. В городе, деревне и лагере распространился этот ядовитый слух.

В своем ослеплении временное правительство не сделало ничего, чтобы пресечь эти слухи. Приказ по армии, в котором Николай, прощаясь со своими солдатами, заявлял о своей непоколебимой верности святому делу России и просил их никогда не складывать оружие перед Германией, был заблокирован телеграммой из военного министерства в Петрограде.⁵ Злые дела возвращаются на землю, откуда они вышли. Люди, очернившие царя в угоду революционерам, сами были наказаны. Нельзя подорвать веру целого народа, не уничтожив всю власть.
__________________________________
⁵ Вот текст подавленного документа:
“Дорогие мои любимые войска, обращаюсь к вам в последний раз. После моего отречения, для меня и для моего сына, от Российского Престола, власть переходит к Временному Правительству, поднявшемуся по инициативе Думы. Помоги им Бог вести Россию по пути славы и процветания. Помоги Бог и вам, доблестные войска, крепко держать нашу надве землю против злого врага”.
“В течение двух с половиной лет вы ежедневно переносили тяготы действительной службы. Пролито много крови, сделано много усилий, и уже близок тот час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим порывом к победе, разобьет последние усилия противника.

“Эта беспримерная война должна быть доведена до полной победы. Тот, кто думает теперь о мире, кто желает его – тот предатель своего Отечества, изменник. Я знаю, что так думает каждый честный солдат. Так исполняйте же свой долг, защищайте доблестно нашу родину, подчиняйтесь Временному правительству, слушайтесь своих командиров, помните, что всякое ослабление дисциплины на службе – только преимущество для врага”.

“Я твердо верю, что в ваших сердцах не угасла безграничная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Бог и да направит вас святой Георгий, великий Победоносец и Мученик.
“НИКОЛАЙ.”

Приказ был контрасигнирован начальником штаба генералом Алексеевым.
___________________________
Когда императрица и ее больные дети были объявлены государственными узниками, а через несколько дней Николай прибыл под стражей в Царское, над ними нависло это поганое обвинение в предательстве, отравлявшее им жизнь душевными и даже физическими пытками. Именно из-за этой отвратительной лжи с бывшими государями сначала обращались как с обычными преступниками, держали в отдельных комнатах, запрещали видеться и общаться друг с другом; солдаты и офицеры гвардии считали себя вправе преследовать и оскорблять их, и даже их сторонники покинули их.

После того как все их личные бумаги были перерыты специальным следственным судом, учрежденным по приказу вождя революции Керенского (Арона Кирбиса), даже ему пришлось изменить свое поведение. «Царь чист», – объявил он. Эта русская фраза означает больше, чем “невиновен”; на самом деле она означает “вне всякого сомнения”. Но еврейская пресса и советские газеты не отказались от своей грязной клеветы. Никакая справедливость не могла быть проявлена по отношению к человеку, которого они ненавидели. После того, как была установлена невиновность бывшего царя, условия пленения были несколько смягчены. Но Царское Село было лишь прелюдией к худшим мучениям.

Я не хочу подробно останавливаться на деталях первого пленения, о пяти месяцах в Царском Селе уже многое известно. Здесь приведены лишь наиболее важные эпизоды, основанные на показаниях членов императорского дома. Но перед тем, как поведать эти печальные воспоминания, я хотел бы отвести читателя немного назад и коснуться судьбоносных происшествий, которые еще не были описаны в должной мере.

Я уже упоминал об отчуждении почти всех друзей бывшей императрицы вследствие ее болезни. В этот отток близких людей входили как родственники, так и более скромные люди. Даже черногорские княжны Анастасия и Милица⁶ не были исключением из правила. Холодность между женами в этом случае рано или поздно должна была отразиться на мужьях. Александра обиделась на популярность великого князя Николая как на личное оскорбление. В конце концов ей удалось убедить мужа отстранить его от должности и взять главнокомандование на себя. Но она сама себя наказала. Царь в Ставке (G.H.Q. General Headquarters) стал совершать поступки без ее ведома и согласия. Он действительно слушал страшные истории о “святом”, уволил Штюрмера и мог пойти дальше. Смерть Распутина помогла императрице вновь утвердить свое обычное влияние. Затем царь снова уехал в Могилев, и в душу Александры вновь закралась тревога.

Болезнь детей – все они заболели корью в очень тяжелой форме – вызвала у нее беспокойство другого рода. На какое-то время самодержец был забыт матерью, и поэтому, когда грохот революции был уже совсем рядом, она не заметила его. Протопопов, друг ушедшего “святого”, уверял ее, что ничего серьезного не случилось. Когда дети были вне опасности, у нее появилось свободное время, чтобы оценить ситуацию. Поняв, что Протопопову нельзя доверять, она послала за великим князем Павлом. Слухи о царе терзали ее. Он собирался отречься от престола. Мысль о такой капитуляции приводила ее в бешенство. Павел не мог помочь. Она попыталась связаться с мужем с помощью аэроплана. Был вызван верный офицер, но и эта попытка не увенчалась успехом.
_______________
⁶ Это жены великих князей Николая и его брата Петра и сестры королевы Италии. В свое время они были очень дружны с императрицей, и через них Распутин стал известен двору. Впоследствии они стали врагами Распутина.
___________________
Сохраняя внешнее спокойствие, она показала меру своего волнения, отказавшись от сдержанности, которую всегда проявляла. Так, она сама вышла к гвардейским батальонам и частям, сосредоточенным вокруг дворца, и фактически выступила перед ними с речью.

Утром 21 марта генерал Корнилов пришел сообщить Александре, “что на него возложена тягостная обязанность объявить постановление Совета министров о том, что с этого часа ее величество должна считать себя арестованной”. Это объявление было сделано императрице в детской игровой комнате в присутствии полковника Кобылинского, нового коменданта дворца. Затем генерал Корнилов попросил разрешения поговорить с императрицей наедине. Он заверил ее, что опасности нет, а затем дал указания по обращению с пленными, основанные на доброте и вежливости.

Встреча мужа и жены была очень трогательной. Николай сразу же пришел в детскую. Они нежно обнялись, “забыв о мире и его проблемах в радости воссоединения со своими детьми”. Правила их заключения, неукоснительно соблюдаемые, отныне исключали всякое общение с внешним миром, а некоторое время даже между самими арестантами.

Керенский попытался найти какие-нибудь доказательства сговора с врагом. Александра была изолирована. Человек Керенского, по фамилии Коровиченко, пришел обыскать императорские бумаги. Царь вежливо предложил ему свою помощь, но получил грубый отпор. Убедившись в отсутствии подобных доказательств, Керенский несколько изменил свое поведение. При первой встрече с бывшим царем он взял тон надменной фамильярности. Позже он стал вежливым, даже почтительным, обращаясь к нему “Ваше Величество”, вместо простого “Николай Александрович”.

Хотя солдаты, охранявшие дворец, не должны были входить в его пределы, узники не были защищены от их любопытных взглядов и оскорбительного любопытства. Они проникали во дворец и занимались откровенным воровством. Однажды они ворвались в гостиную, где собралась семья. Одна из девушек сидела между светильником и окном, занимаясь шитьем. Ее движения, силуэты которых были видны снаружи, были приняты за сигналы.

Офицер, сопровождавший военного министра (Гучкова) во время одного из его визитов, громко обвинил обитателей дворца в том, что они “продались врагу”. То, что он был в нетрезвом состоянии, не могло быть оправданием. Он показал, какие недостойные подозрения овладели людьми в министерствах. Невежественные солдаты, впитывавшие ежедневную дозу революционных знаний от Советов, были не лучше и не хуже своих начальников. Преследуя по пятам бывшего царя, когда тот выходил на прогулку, стреляя в домашних козлят мальчика, отбирая у него игрушечную винтовку и совершая другие подобные действия, солдаты просто копировали своих офицеров. Они демонстративно надевали красные повязки и игнорировали царское приветствие.

Эти бессмысленные инсинуации привели к ежедневному шпионажу за семьей. Во время обеда офицеры караула заходили в столовую, чтобы узнать, все ли заключенные во дворце. Царь всегда приветствовал их. Однажды один из офицеров отказался от протянутой руки. Николай, глубоко уязвленный, спросил его: “Почему?”. Тот, заложив руку за спину, продекламировал: “Я из народа”. Когда народ протягивал тебе руки, ты их не принял!”.

В конце июля пленники услышали, что скоро они уедут. Оставлять их там больше было нельзя. Советы Петрограда и Кронштадта пытались завладеть ими силой и тайком. Однажды явился человек в военной форме, назвавшийся полковником Масловским, и, предъявив бумагу за подписью Чхеидзе, потребовал от имени Петроградского Совета перевести заключенных в Петроградскую крепость св. Петра и Павла, угрожая вызвать войска, если его требования не будут немедленно выполнены. С величайшим трудом полковнику Кобылинскому удалось предотвратить опасность. Временное правительство не могло позволить Советам заполучить столь ценных заложников. Оно должно было вывезти их в безопасное место – прежде всего в такое, где Советы не могли бы легко добраться до них. Возможно, этим объясняется выбор такого отдаленного места, как Тобольск. Оно было выбрано Керенским без ведома пленных. Пока поезд вез их на восток, они думали, что их везут на юг. Бывшему царю не понравилось место назначения. Он заподозрил ловушку, хотя что должно было вызвать его подозрения, неизвестно.
Бывшему Императору и Императрице было дано разрешение выбирать лиц, которые должны были сопровождать их в изгнание. Николай выбрал своего адъютанта Нарышкина, но так как этот фаворит колебался, он сразу же вычеркнул его имя и предложил Илью Леонидовича Татищева, который вместе с князем Василием Александровичем Долгоруким остался с ним до конца, заплатив за свою верность и преданность жизнью. В отдельной главе я опишу героизм, страдания и конец тех, кто был верен до смерти – тех двоих, которых я только что назвал, доктора Боткина и юной графини Анастасии Васильевны Гендриковой, ангела чистоты и грации, одно присутствие которой при дворе Александры должно было отгородить от всего дурного, и преданной мадемуазели Шнейдер, и более скромных слуг. Бывшей императрице по какой-то необъяснимой причине не разрешили взять свою любимую горничную.

Злой гений царской семьи, Анна Вырубова, была заперта в крепости. Ее и Воейкова, бывшего дворцового коменданта, подвергли самым тщательным допросам члены “Чрезвычайной комиссии по расследованию деятельности темных сил”. Таково было громкое название, придуманное Керенским, чтобы мобилизовать все способы донести до царя отвратительные обвинения, выдвинутые против него. Ничего нельзя было доказать, потому что доказывать было нечего. Но Керенский постоянно держал своих шпионов во дворце и послал одного в Тобольск.

Накануне отъезда юный Алексей отпраздновал свой тринадцатый день рождения. Семья посетила специальную службу и после нее вознесла обычные молитвы о благополучном путешествии. Они ехали в неизвестность. Здесь, в привычном окружении, жизнь не была такой ужасной как в конце их плена. Что же ожидало их в будущем? Война все еще продолжалась. Они не могли покинуть страну. Возможно, когда наступит мир, какое-нибудь тихое убежище откроет свои ворота, и они смогут счастливо жить вместе. Девочки и мальчик, как все молодые люди, радовались перспективе путешествия. Алексис и его сестры уже совсем оправились от болезни.

В полночь 13 августа Керенский пришел во дворец, собрал солдат, отобранных для сопровождения семьи, и обратился к ним с речью. “Вы охраняли царскую семью здесь, – сказал он, – вам придется охранять ее и на новом месте, куда она отправляется по распоряжению Совета министров. Помните, что нельзя бить того, кто упал. Ведите себя как мужчины, а не как глупцы”.

Затем он вошел во дворец. Единственному брату бывшего царя, великому князю Михаилу, было позволено прийти проститься с ним. Керенский дал ему десять минут, чтобы побыть с Николаем наедине. Встретиться братьям было  уже не суждено. Михаил никогда больше не видел ни одного члена семьи.

Узнав, что царскую семью собираются вывезти из Царского Села, железнодорожные служащие на станции отказались выпускать паровоз. Всю ночь изгнанники ждали поезда. Он пришел в шесть часов утра.

VI
ССЫЛКА В СИБИРЬ

Период между осенью 1917 года и весной следующего года дает много материала для этой трагической истории. Именно во время сибирской ссылки решалась судьба Романовых – не на Урале. Именно в Тобольске, в тесной близости, которую, естественно, приносит несчастье, проявился истинный характер каждого пленника, высокого и низкого. Таким образом, были получены бесценные данные для историка.

Поначалу пленные пользовались передышкой, поскольку были удалены от бушевавших в Петрограде перемен. Но многие обстоятельства постепенно лишили их этого преимущества. Они начали терпеть лишения еще до того, как красные захватили правительство. Обещанные Керенским денежные переводы не приходили. После большевистской узурпации пленных перевели на голодный паек, и они вынуждены были добывать средства к существованию рукоделием, рисованием и т.д. Затем мальчик заболел одним из своих периодических приступов, усугубленных изнуряющим воздействием сибирской зимы и неправильным питанием.

В Тобольске Александра показала себя сильной, смелой и заботливой. Невзгоды, казалось, выявили все лучшее, что было в ее натуре. Однако здесь семейный врач, который последовал за ними в ссылку и затем разделил их судьбу в Екатеринбурге, полностью убедился, что она не совсем нормальна. Достаточно было случайного замечания на политические темы, чтобы спровоцировать истерическую вспышку. Как обычно, она не видела ничего плохого в крестьянах, даже когда эти крестьяне-красногвардейцы, несмотря на увещевания Керенского, вели себя как последние подонки.

Николай пилил дрова и давал уроки детям. Действительно, с помощью мистера Сиднея Гиббса, М. Жильяра и других учителей они наверстывали упущенное время в своем образовании.

При таком количестве и силе влияния, заинтересованных в их существовании, следовало ожидать, что будут предприняты попытки вступить в общение с изгнанными монархами. Каждая из партий, боровшихся тогда за власть в России, имела в Тобольске своих шпионов и эмиссаров. Несомненно, что немцы были представлены во многих отношениях. Столь же несомненно, что у Антанты никого не было. Разговоры о том, что какой-то смелый англичанин, поднявшись по Оби и Иртышу из Ледовитого океана, спасет пленных, абсолютно беспочвенны и являются выдумкой. Зима в Сибири длится семь месяцев, и в это время нет иного способа добраться до северных берегов, кроме как на санях. Любая попытка въехать или выехать из страны была бы легко обнаружена и оповещена по телеграфу, который был полностью в руках Советов.

В одном пленникам не было отказано – они отправляли и получали письма, в некоторых случаях без цензуры. Они также могли получать газеты и другую литературу. Таким образом, они были в курсе событий внешнего мира. Надо признать, что это не принесло им большого утешения. Николай так и не смог оправиться от удара, полученного при таком известии как Брест-Литовский договор. До этого времени он, несмотря ни на что, сохранял надежду на будущее своей страны. Отныне он был человеком без надежды, и все, что произошло потом, оставило его равнодушным. Если бы он мог умереть, не причинив боли жене и детям, он умер бы с радостью, не в силах изжить пятно бесчестья.

Ссыльные бессознательно страдали от бессмысленного, если не предательского поведения человека, которому они естественно доверяли, – местного священника, отца Васильева. Возможно, его единственным мотивом была низменная алчность, но несомненно, что он причинил неисчислимый вред и должен быть привлечен к ответственности за рассказы о якобы имевших место заговорах с целью побега из Тобольска. Красные использовали его как свое орудие. Возможно, он был не совсем слеп. Были и другие “друзья”, которые, по пословице, оказались хуже врагов. С другой стороны, многие примеры бескорыстной верности и преданности утешали пленных в их страданиях.

Путь от Царского до Тобольска при нормальных условиях занимал не более недели. Императорские ссыльные достигли места назначения 19 августа, через шесть дней после отправления. Они путешествовали в комфортабельных спальных вагонах с целой свитой слуг. Официально утвержденный список пассажиров насчитывает сорок пять человек. Два поезда доставили их и их вещи. Остановки на крупных станциях не было, потому что местные рабочие и Советы были склонны вмешиваться. Так было на Званке, первой важной станции на маршруте Вологда-Вятка, по которому ехали ссыльные. Депутат Вершинин, который из Могилева доставил царя под арест, в этом путешествии снова выступал в качестве представителя Временного правительства. С наибольшим трудом ему удалось преодолеть сопротивление в Званке. Рабочие не хотели пропускать поезда.

В Тюмени партию ждали два парохода для речного путешествия в Тобольск. Они прошли мимо села Покровское. Александра позвала детей посмотреть на место рождения “святого” на берегу ручья, в котором он ловил рыбу. Она любила сравнивать его с галилейскими рыбаками, такими же скромными людьми, как он. Дети послушно выполняли просьбу и присоединялись к матери в молитве – не потому, что любили или жалели Гришку, а из любви и послушания к матери. Для ее больного воображения это совпадение между местом их ссылки и домом Распутина имело мистический смысл.

Путешествие было настолько приятным, насколько это вообще было возможно в тех условиях. Утомительность долгих дней пути разбавлялась частыми остановками среди леса или поля. Все желающие могли сойти и прогуляться, в то время как поезд медленно следовал за ними. Такие удобства возможны только в России. Спустившись по притокам могучего Иртыша, изгнанники увидели удивительную картину сибирской осени с ее великолепием красок и птичьей разноголосицы. В Тобольске им пришлось целую неделю оставаться на пароходах, потому что предназначенные для них дома не были готовы. Разумеется, они находились под постоянной охраной, но им разрешили заниматься спортивными упражнениями на берегу.

26 августа они переехали в свою новую тюрьму. Александра больше обычного страдала от проблем с сердцем. Она ехала в комфортабельной карете. Царь, семья и домочадцы шли пешком. За исключением нескольких слуг, все разместились в двух домах: в теплом, просторном каменном здании, бывшем резиденцией губернатора; другой дом примыкал к нему и был известен как дом Корнилова. Бывшие государи и их дети разместились в верхнем этаже губернаторского дома. Здесь находились кабинет царя и спальни императорской четы, Алексея Михайловича и великих княжон. Здесь же находилась гостиная. Внизу находились школьный класс, комнаты слуг, помещения коменданта и офицеров, несущих караульную службу. Свита и другие слуги жили в доме Корнилова. Позже солдаты выгнали многих из этих жильцов без причины, и, поскольку часть из них пришлось разместить в доме губернатора, возникли небольшие неудобства от перенаселенности.

Оба дома выходили на главную улицу, которая была переименована в улицу Свободы. Проходящие мимо люди могли заглянуть в нижние комнаты. Стало обычаем кланяться любому члену семьи, оказавшемуся на виду, а некоторые горожане демонстративно осеняли себя крестным знамением. За домом губернатора находился огромный загон, окруженный высоким деревянным забором. Здесь семья занималась физическими упражнениями; здесь бывший царь рубил и пилил дрова и своими собственными усилиями построил нечто вроде деревянной террасы, на которой пленники любили сидеть, когда позволяла погода.

Ранний подъем был правилом. Все, кроме бывшей императрицы, были готовы к завтраку к 8:30. Здоровье Александры было настолько плохим, что она редко выходила из своей комнаты до обеда. Завтрак, как обычно у русских, состоял из чая и хлеба. Бывший царь завтракал в своем кабинете со старшей дочерью Ольгой, которая из всех детей больше всего походила на него по характеру. Остальные дети и члены семьи собирались в столовой, расположенной на первом этаже губернаторского дома. Императрица пила кофе в постели.

До одиннадцати часов Николай читал или писал свой дневник, а у детей были уроки. С одиннадцати до полудня отец и дети находились во дворе. Он работал топором или пилой, а дети играли в игры. В двенадцать часов все шли в школьную комнату и ели бутерброды, после чего царь оставлял детей продолжать уроки. В час дня семья и домочадцы собирались за обедом – простым обедом, после чего до четырех часов дня, если позволяла погода, находились на свежем воздухе. Ольга и Татьяна, две старшие великие княжны, помогали отцу в ручной работе. После обеда Алексей обычно немного спал, а затем вслед за другими выходил во двор со своими воспитателями.

В пять часов в кабинете царя подавали чай. Затем следовал перерыв для чтения или игр, потом два часа на приготовление уроков. Обед в восемь часов состоял из супа, рыбы, мяса, сладкого блюда и кофе. Он готовился императорским поваром Харитоновым и в прежние времена мало чем отличался от привычной трапезы. После ужина все собирались в гостиной. Там читали и беседовали, забыв о придворном этикете. Алексис рано уходил на покой. В одиннадцать часов подали чай, а вскоре после этого погасили все огни.

Несмотря на слабое здоровье, Александра редко бездельничала. По утрам она делала уроки с детьми и занималась рукоделием. Когда она оставалась одна в доме, то играла на пианино. Часто, при сильных сердечных заболеваниях, она ужинала в своей комнате, и тогда Алексей составлял ей компанию.

В компанию за столом, кроме семьи, входили только уже упомянутые лица, составлявшие домочадцев, а именно: графиня Гендрикова, мадемуазель Шнейдер, князь Долгорукий, генерал Татищев, мистер Гиббс, М. Жильяр и доктор Боткин. По воскресеньям приходили доктор Деревенко и его сын Коля.

Царь давал уроки Алексею по истории, любимому предмету, в котором Николай был чрезвычайно сведущ. Александра наставляла всех детей в религии, а свою любимую дочь Анастасию учила немецкому языку, который никто из детей не понимал. Анастасия стремилась знать все. Она изучала историю с помощью графини Хендриковой. После этого приехала еще одна учительница, мадам Биттнер, чтобы помочь в школьном кабинете. Чтобы разбавить монотонность жизни, детей поощряли к занятиям в частных театрах. Несколько пьес, английских и французских, были поставлены с большим успехом.

К огромной радости императрицы, им разрешили посещать церковь. Больше всего в Царском ее огорчал запрет на посещение церкви: ближайшее место богослужения находилось за пределами дворца и поэтому было недоступно для узников. Наконец-то, после более чем четырехмесячного перерыва, они смогли пойти в церковь. Но здание церкви было закрыто для других верующих, когда его посещали ссыльные. К несчастью, этот источник духовного утешения не был лишен временных недостатков. Однажды настоятель отец Васильев совершил очень опрометчивый поступок. Ни с кем не посоветовавшись, он вдруг зачитал молитвы за государей, как будто они все еще находились на престоле. Изгнанники не имели права вмешиваться. Конечно, об этом инциденте сразу же стало известно всему гарнизону, и это привело к таким репрессиям, которых можно было ожидать: посещение церкви было прекращено навсегда, и, что еще хуже, солдаты настаивали на том, чтобы во время всех религиозных служб в доме находился представитель, который следил бы за тем, чтобы вышеупомянутая практика не повторялась. Таким образом, все усилия полковника Кобылинского, добросердечного коменданта, не пускать солдат в дом потерпели поражение.

В течение месяца после прибытия в Тобольск ссыльные находились под наблюдением специальных эмиссаров Временного правительства: комиссара Панкратова и его помощника Никольского. Первый пользовался большим доверием и известностью в революционных кругах, проведя пятнадцать лет в Шлиссельбургской крепости и двадцать семь лет в сибирской ссылке. Типичный теоретик, опасный в своих учениях, он был лично самым добросердечным человеком. Он обожал детей и был любимцем юных Романовых, которых буквально завораживал рассказами о своих тюремных годах. Особенно он любил Марию. Никольский, напротив, был неотесан, некультурен, груб и глуп и с видимым удовольствием издевался над молодыми людьми, особенно над Алексеем. С разрешения правительства в Тобольск из Царского прислали немного лечебного вина. Никольский взял бутылки и разбил их.

На самом деле, восхитительный, но не очень дальновидный Панкратов принес гораздо больше вреда, чем звероподобный Никольский. Верный своим революционным принципам, он сразу же приступил к пропаганде социалистических идей среди солдат. Возможно, он опасался личного влияния и обаяния бывшего царя. Панкратов по часу рассказывал им о чудесах социалистическо-революционной программы, и, как это часто случалось в России, невежественные слушатели становились не социалистами-революционерами, а большевиками. Как бы то ни было, они очень скоро потеряли всякое уважение к власти в лице своего коменданта и офицеров и начали жестоко обращаться с заключенными. Они опустились так низко, что даже молодые великие княгини подвергались оскорблениям. Развратные рисунки и надписи изуродовали столбы качелей, которые были их единственным развлечением на свежем воздухе. Позже эти хулиганы разбили ледяную горку, которую девочки и их отец поставили во дворе.

Настал день, когда они включили в свои забавы и бывшего царя. Николай был одет в самую простую одежду – солдатскую рубашку цвета хаки и шинель, сохранив только полковничьи погоны и Георгиевский крест. Вдруг солдаты решили, что он должен снять свои знаки отличия. Напрасно Кобылинский вступал с ними в пререкания. Они угрожали насилием, если их “приказ” не будет выполнен немедленно. Бывшему царю было больно, и он быстро сорвал с себя погоны. Отныне только крест оставался символом его верности России и ее союзникам. Он хранил его на груди до самой смерти.

Некоторые из старых солдат не поддались влиянию Панкратова, и когда пришло время освобождения, они тайком посетили бывшего царя, чтобы попрощаться. Это были трогательные сцены. Мужчины падали на колени и молились, а затем обнимали пленника и благословляли его. Конечно же, Николай рассказал обо всем этом Александре, отчего ее непобедимая вера в крестьян обрела новую силу.

Несколько раз между Александрой и одной из дам возникали жестокие споры, потому что та рассказывала об ужасном поведении солдат. Александра потеряла всякий контроль над собой и воскликнула: “Они все хорошие! Они все хорошие! Их сбили с пути евреи. – Народ одумается, и будет порядок. Солдаты в порядке. Вот бы офицеры были энергичнее”.

В ноябре, когда Керенский все еще возглавлял правительство, денег, несмотря на все его обещания, так и не поступило. Хозяйственные средства иссякли, и Долгорукий с Татищевым, израсходовав собственные средства, вынуждены были занимать у благотворителей в городе, давая взамен записки. Через два месяца пришло сообщение от Советского правительства, что у него нет денег на содержание заключенных. Им разрешат бесплатно занять свои дома, они будут получать солдатский паек и должны будут работать, если хотят чего-то большего. С горем пополам они справились с ситуацией. Треть слуг была сразу же освобождена, каждый получил определенную сумму из скудных остатков. Николай и Александра и не подозревали, как их верным последователям приходилось ограничивать себя и придумывать, как не дать семье умереть с голоду.

Алексис поразил домочадцев своим скороспелым пониманием. “Здесь я начинаю узнавать правду. В Царском все говорили неправду”, – заметил он однажды. “Если я стану царем, никто не посмеет говорить мне неправду. Я наведу порядок в стране”. В нем сочетались воля матери и обаяние отца. Те, кто узнал мальчика в Тобольске, уверены, что он оправдал бы свои слова.

Посетителю у своей постели, когда он был болен, он высказал свои мысли о Распутине. Портрет “святого” был поставлен Александрой возле подушки больного сына. Посетитель нечаянно уронил его. “Не поднимай!” – закричал Алексей. “Для него место на полу”.

К концу ссылки некоторые, если не все, пленники осознали отчаянность своего положения и почти не надеялись, что смогут продержаться под властью большевиков сколько-нибудь долго. Жалкие свидетельства их позиции были найдены среди бумаг, которые остались в Тобольске и попали в руки следственного судьи. Среди них две молитвы, написанные в стихах – очевидно, сочиненные графиней Хендриковой и переписанные великой княгиней Ольгой. Вот приблизительный перевод некоторых стихов: –

Даруй нам терпение Твое, Господи,
В эти скорбные дни,
Ярость толпы вытерпеть,
Ярость мучителей.

Твоя сила простить
Гонения наших соседей,
И смиренно, как Ты, нести
Окровавленный Крест.

И когда толпа одержит верх,
И враги придут, чтоб нас разорить,
Смиренно терпеть позор,
О Спаситель, помоги нам!

И когда настанет час,
Чтоб пройти последние страшные врата,
Вдохни в нас силу молиться,
“Отче, прости их!”

VII
ПОСЛЕДНЯЯ ТЮРЬМА

Тесная связь между Берлином и Москвой дала много живых примеров среди посетителей Тобольска. Многие, если не все, шпионы, эмиссары и другие агенты, появлявшиеся здесь, были в то или иное время в столице Германии. Яковлев, специальный комиссар, посланный для вывоза заключенных из Тобольска, не был исключением из этого правила.

Его появлению предшествовали некоторые события, о которых необходимо рассказать. Солдаты, составлявшие караул в Тобольске, устали от Панкратова и его вечных речей. К концу первой недели февраля (1918 года) они решили избавиться от него и от Никольского. 9-го числа они выгнали их из дома Корнилова и вывезли из города. Затем они телеграфировали в Москву, сообщая о том, что они сделали, и просили прислать надлежащего комиссара – не ставленника «Керенского». Но Москва упорно молчала. Время для действий еще не пришло. Тем временем Омский совет, представляющий Западную Сибирь, направил в Тобольск своего представителя. Он прибыл 24 марта. Этим человеком был некий еврей Дутцман. Он не вмешивался в тюремный режим; более того, он никогда не приближался к дому губернатора.

В конце марта у Алексея случился тяжелый приступ болезни – самый тяжелый из всех, которые он когда-либо знал. Обе ноги были парализованы. Боль была мучительной и непрекращающейся. День и ночь он громко кричал в агонии, а престарелой и немощной матери приходилось сидеть рядом и утешать его. После целого месяца мучений больной начал поправляться, боли стали меньше, но он все еще оставался калекой, и его нельзя было передвигать без серьезной опасности. В этот момент появился советский эмиссар Яковлев. Ни солдаты, ни пленные не были удивлены. Только через несколько дней они поняли, какую важную роль он сыграл в их жизни.

Яковлев прибыл в Тобольск с эскортом из 150 всадников поздно вечером 22 апреля и незаметно разместился в доме Корнилова. Полковник Кобылинский увидел его на следующее утро. Яковлев передал ему приказ ЦИКа, подписанный Свердловым, в котором говорилось, что на предъявителя возложена миссия чрезвычайной важности и что он должен беспрекословно подчиняться, но о характере миссии не было сказано ни слова. Затем Яковлев приказал собрать людей из охраны и показал им аналогичный документ, в котором сообщалось, что любое неповиновение ему будет караться смертью. Чтобы подсластить пилюлю, Яковлев сказал, что привез им много денег, так как Совет решил платить по три рубля в день вместо пятидесяти копеек, установленных правительством Керенского. В целом Яковлев показал себя знатоком в обращении с крестьянами, но ему пришлось преодолеть противодействие более тонкого рода со стороны еврея Заславского, который внедрился в ряды охраны как представитель Уральского Совета. Этот человек и раньше доставлял немало хлопот, “раскрывая” “заговоры”, и однажды почти убедил солдат настоять на том, чтобы пленных имперцев перевели в городскую тюрьму. На самом деле, и в этом случае ситуацию спасло лишь хладнокровие находчивого Кобылинского.

Но одним этим вредным человеком дело не ограничилось. Омский Совет тоже имел своего представителя среди охраны – русского по фамилии Дегтярев. Теперь два Совета – Омский и Екатеринбургский – постоянно враждовали, и их эмиссары, естественно, ревновали друг к другу. Поэтому достаточно было Заславскому занять одну точку зрения, чтобы Дегтярев занял противоположную. Заславский почему-то сразу же возбудил оппозицию к Яковлеву и пытался убедить солдат, что он шпион, пришедший доставить пленных. С Заславским был екатеринбургский рабочий Авдеев, который сыграл важную роль в дальнейших событиях. Примечательно, что Яковлев приехал в Тобольск через Уфу – кружным путем из Москвы – очевидно, чтобы избежать Екатеринбурга. У Яковлева были друзья в Уфе. Вполне вероятно, что он встречался там с Авдеевым. Похоже, он полагал, что Авдеев может помочь ему предотвратить или ослабить подозрения в Екатеринбурге. В этом он ошибался.

На собрании солдат 24-го числа Дегтярев, поддерживаемый Яковлевым, атаковал Заславского с такой силой, что тот был изгнан с собрания и вынужден поспешно бежать в Екатеринбург, чтобы рассказать очередную свою историю «о заговоре» и о замыслах Яковлева освободить Романовых. Но есть свидетельства, что сначала он общался по телеграфу со Свердловым. Ядовитый характер Заславского, возможно, был единственным необходимым стимулом, но не исключено, что он мог быть “вдохновлен” из Москвы на участие в хитроумном заговоре, который должен был уничтожить Романовых. Безусловно, Яковлев недооценивал его способность к провокациям, как это выяснится позже. Свердлов пытался заставить мир поверить, что Николай II должен быть доставлен в Москву для суда. Но, возможно, это было лишь второстепенной задачей. В любом случае, его легко было перехватить, сыграв на местном невежестве и подозрительности через Заславского.

Между тем, в течение этих двух дней (23-го и 24-го) Яковлев неоднократно бывал в доме губернатора и каждый раз заходил в комнату мальчика, появлялся внезапно, пристально смотрел на больного, а затем уходил. В то время никто не обратил внимания на его странное поведение. Они вспомнили об этом позже. Никто пока не знал, зачем он приходил. В ночь на 24-е Яковлев пошел на телеграф, прихватив с собой приехавшего из Москвы оператора-эксперта, и долго беседовал по телеграфу со Свердловым, суть которого, как выяснилось позже, сводилась к болезни мальчика и невозможности его перевезти. Свердлов дал ему “новые инструкции” о том, что он должен привезти Николая, а мальчика, поскольку он не может приехать, придется пока оставить.

С телеграфа Яковлев отправился прямо к полковнику Кобылинскому и впервые раскрыл цель своей миссии. “А как же Алексей?” – запротестовал комендант. “В этом-то и беда”, – был ответ. “Я убедился, что он действительно слишком болен, чтобы путешествовать, поэтому мой приказ – взять бывшего царя одного и оставить семью здесь на время. Я предлагаю отправиться в путь завтра. Назначьте мне встречу с ним немедленно”. Следует пояснить, что поскольку дороги через несколько дней станут непроходимыми, а лед на реках в любой момент разойдется, в связи с наступлением весны, необходимо было покинуть Тобольск немедленно, или ждать несколько недель, пока реки очистятся ото льда. Отсюда и поспешность Яковлева. Но поскольку он, по-видимому, был хорошо знаком с характером императрицы, он настоял на том, чтобы Николай принял его наедине.

Бывший царь назначил беседу на два часа следующего дня. Александра пришла в ярость, узнав, что ей не суждено присутствовать. Когда Яковлев вошел в гостиную, она встретила его горящими глазами и спросила, как он смеет разлучать мужа и жену. Яковлев, пожав плечами, обратился к Николаю: “Московский Центральный исполнительный комитет прислал меня чрезвычайным комиссаром с полномочиями удалить всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, я получил приказ доставить вас одного”. Царь ответил: “Я никуда не поеду”. Яковлев возразил: “Вы не должны так говорить. Я должен исполнять приказы. Если вы откажетесь ехать, я должен буду либо применить силу, либо подать в отставку, и тогда придет другой, менее гуманный. Не беспокойтесь, я отвечаю за вашу жизнь своей головой. Если вы не хотите ехать один, возьмите с собой кого угодно. Будьте готовы выехать завтра в четыре часа”. Яковлев удалился, не обращаясь к императрице.

Кобылинский остался, выполняя просьбу бывшего царя. Александра с Татишшевым и Долгоруким стояли в стороне. “Куда они хотят меня везти?” – спросил Николай. “В Москву”, – был ответ. “Яковлев упустил это из виду, когда я спросил, как долго он будет отсутствовать, прежде чем вернуться за семьей”. Бывший царь кивнул, как будто новость подтвердила его собственные знания. Повернувшись к своим последователям, он объявил: “Вы видите, они хотят, чтобы я подписал Брест-Литовский договор. Но я скорее отрублю себе руку, чем сделаю это”.

Александра, сильно взволнованная, вмешалась: “Я тоже еду. Без меня его будут уговаривать, как это уже было”. И она обрушила на Родзянко залп оскорблений за его участие в отречении от престола, забыв в пылу речи о своем больном мальчике. Последовавшие за этим часы будут вспоминаться всеми, кто выжил, как самые болезненные из их воспоминаний. Растерянная мать, слишком слабая, чтобы стоять более пяти минут, металась по комнате, как тигрица в клетке. Она позвала свою любимую дочь Татьяну и разразилась бурными рыданиями. Впервые ее сопровождающие видели, как она потеряла всякое самообладание. В прерывистых фразах она выплескивала свое горе, открывая в своем страдании самые сокровенные мысли своего ума: “Немцы знают, что их договор не имеет силы без подписи царя. Они хотят разлучить его с семьей, чтобы запугать его каким-нибудь позорным поступком. Он побоится отказаться из-за нас. Это будет повторение Пскова”. Она боролась с собой, молясь о том, чтобы ей не пришлось выбирать между мужем и сыном, надеясь, что река вдруг вскроется и не даст возможности проехать. Наконец она пришла к решению и, вскочив на ноги, воскликнула: “Довольно, я еду с императором”. Николай вошел в комнату. Она приветствовала его словами: “Я не отпущу тебя одного”. “Как хочешь”, – был его ответ.

Войков, доверенный слуга императрицы, свидетельствует, что он видел ее в комнате царевича и, когда она выходила, спросил, в чем дело. Александра ответила: “Государя (царя) хотят увезти в Москву. Они хотят, чтобы он заключил мир. Но я еду с ним. Я никогда не допущу этого. Что скажут наши союзники?”

В этот же момент мадам Биттнер обратилась к царю. Она предположила, что “они”, то есть немцы, вывезут его “из страны”. Он ответил “Дай Бог, чтобы это было не так. Только не за границу!” Этот свидетель утверждает, что вся семья с ужасом думала о том, что его отправят за границу, то есть в Германию.

В связи с этим я вспоминаю примечательный отрывок из одного из показаний. Кто-то из домашних в Тобольске читал из газеты сообщение о том, что в Брест-Литовском договоре содержится пункт, гарантирующий безопасность императорской семьи. Императрица разразилась гневным восклицанием на французском языке: “Я скорее умру в России, чем буду спасена немцами”. (Je pre fere mourir en Russie que d’etre sauvee par les allemands.)

Затем было решено, что в состав партии с царем должны входить: Александра, великая княжна Мария, князь Долгорукий, доктор Боткин, слуги Чемодуров, Демидова и Иван Седнев. Получив список, Яковлев сказал: “Для меня это все равно”. Вечером 25-го числа солдат снова собрали, чтобы сообщить об удалении царя. Чтобы предупредить любые возражения, несколько из них были отобраны для сопровождения партии.

Транспорт, который должен был доставить путешественников в Тюмень, где они должны были найти поезд, ничем не отличался от обычного сибирского тарантаса. Это была четырехколесная повозка на длинной продольной раме. Большая качающаяся корзина для пассажиров, наполненная соломой, была подвешена между длинными продольными жердями. В таком транспорте путешественники переваливались и располагались, как могли. У Александры была тройка, у остальных – по паре лошадей. Она звала царя сесть с ней, но Яковлев отправил Марию к матери, а сам разделил свой тарантас с Николаем.

Ни один путешественник, не испытавший весеннего путешествия по России, не может иметь представления о том, насколько ужасны были дороги. В некоторых местах приходилось высаживаться и идти по глубокой слякоти. Императрице было лучше, чем остальным, так как у нее была более сильная команда. Яковлев гнал так быстро, как только могла идти лошадь. Эстафеты ждали через установленные интервалы. Путешественники переходили из одного тарантаса в другой. Лучше было не терять времени, так как с каждым днем дороги становились все хуже, но была и другая причина: Яковлев, очевидно, боялся, что его остановят местные Советы, и хотел проскочить мимо, пока они не успели оказать ему сопротивление.

На протяжении всей поездки он беседовал с бывшим царем о политике, пытаясь склонить его к определенной точке зрения, но царь не поддавался. В этом может поклясться кучер, который их вез, хотя он не мог уловить всех деталей разговора. Он заметил, что Николай “ругал не большевиков”, а кого-то другого.

Они добрались до Тюмени 28-го числа в 9 часов вечера. Специальный поезд уже ждал их. Они отправились на запад, но не успели далеко отъехать, как на одной из станций Яковлев услышал, что его перехватывает Екатеринбург. То, чего он боялся, случилось. Единственная надежда заключалась в том, чтобы обойти Екатеринбург. Для этого нужно было вернуться, проехать на восток до Омска-Куломзино, а там пересесть на железную дорогу Челябинск-Уфа. Но он опоздал. Представитель Совета из Екатеринбурга передал в Омск, что бывший царь бежит на восток, и кордон красногвардейсев остановил поезд в Куломзино. Яковлев отцепил паровоз и поехал через Иртыш в Омск, где с помощью своего личного телеграфиста связался с Москвой. Свердлов приказал ему следовать через Екатеринбург. Как и следовало ожидать, на вокзале в Екатеринбурге (30 апреля) их встретил сильный отряд фанатично настроенных красногвардейцев. Власть Яковлева была свергнута, а конвой и охрана, находившиеся с ним, заключены в тюрьму, пока он не отбыл с пустыми руками в Москву. Таким образом, несчастные Романовы попали в руки тех, кто должен был расправиться с ними и забрать их имущество.

Яковлев не причастен к этому подлому заговору. Он был совершенно искренен и последователен в своем стремлении доставить всю семью в Москву в целости и сохранности. Во всем, что он говорил, нет ни малейшего указания на то, что целью этого вывоза было предание царя суду. Напротив, беседы с царем, продолжавшиеся в вагоне, где он опять-таки был разлучен с Александрой, придали дополнительную окраску версии, уже высказанной самим Николаем, – о том, что предполагалось восстановить монархию на определенных условиях.⁷ Говоря о Яковлеве, бывший царь впоследствии сказал: “Неплохой человек – очевидно, искренний”. Александра не переставала сетовать на свои несчастья, оплакивая сына и мужа.

____________________
⁷ Следует помнить, что виртуальным правителем в Москве был граф Мирбах (см. главу 2), а большевистские лидеры были ставленниками и вассалами Германии, хотя, возможно, уже тогда тайно сговаривались против своих хозяев. Далее, известно, что многие влиятельные русские интриговали вместе с Мирбахом (май 1918 года) за восстановление монархии. Это движение потерпело крах, потому что две “ориентации” – германская и Антанты – не смогли договориться. Немцы” хотели Алексея; “антантовцы” отдавали предпочтение Михаилу.
“Мы могли бы свергнуть советское правительство, которое было основательно враждебно нам, и оказать помощь другим властям в России, которые не работали против нас, а стремились сотрудничать с нами. Это был бы успех, имеющий огромное значение для общего хода войны. Если бы в России было создано какое-то другое правительство, то почти наверняка удалось бы прийти с ним к какому-то компромиссу по Брестскому миру”.
_______________
Приехав в Москву, Яковлев, должно быть, испытывал некоторые сомнения в искренности ЦИКа. Как бы то ни было, он сложил с себя полномочия комиссара и в конце концов присоединился к белым войскам, а затем таинственно исчез. Интервью с ним, опубликованное в одной из большевистских газет во время его поездки за императорскими узниками, содержит некоторые очень поучительные моменты. Он обходит молчанием попытку уклониться от Екатеринбурга, фальсифицирует даты прибытия и отъезда в Тюмень, чтобы не было заметно вопиющее расхождение между ним и прибытием в Екатеринбург (два дня вместо полусуток); игнорирует, по сути, все местные советские интриги и совершенно напрасно протестует, что в разговоре с Николаем он не упоминал о политике. Василий Васильевич Яковлев был морским офицером и, следовательно, русской дворянской крови. Он совершил какое-то политическое преступление, провел много лет за границей – в Берлине. Кто же были его настоящие вожди? Об этом нетрудно догадаться.

Два других комиссара отправились в Тобольск, чтобы вывезти остатки семьи – Татьяна осталась ухаживать за инвалида и по хозяйству. Ольга, старшая дочь, не пользовалась доверием матери в той же степени. Она больше интересовалась литературой, чем бытовыми вопросами, пряталась с книгой в коморке или рассказывала сказки солдатам, совершенно забывая о домашних мелочах. Анастасия, еще ребенок, могла быть оставлена на попечение Татьяны. Мария поехала с императорской четой, потому что была слишком взрослой, чтобы оставаться на попечении сестры. Она была очень привлекательной девушкой, и среди великих княжон было принято подшучивать над ней, рассказывая о ее “завоеваниях” среди комиссаров.

Два преемника Яковлева были: – матрос Хохряков и некто Родионов. Последний впоследствии был опознан как бывший жандармский офицер. Он проверял паспорта на германской границе и некоторое время служил в русском посольстве в Берлине в качестве шпиона за русскими революционерами. Когда его обвинили в этом, он признал свою вину. Матрос, типичный добродушный крестьянин, вскоре подружился со всеми детьми. Родионов же, напротив, из кожи вон лез, чтобы мучить и жестоко обращаться с ними. Он запретил великим княжнам запирать на ночь двери, с кокетством заявив им, что имеет полное право входить в их комнаты, когда ему заблагорассудится. С большим удовольствием он объявил, что в Екатеринбурге им придется соблюдать более строгие правила, которые он сам придумал. Хохряков номинально был старше Родионова, но последний делал все, что ему заблагорассудится.

Здесь следует отметить обстоятельство, которому суждено было сыграть важную роль в раскрытии екатеринбургских убийств. Перед разлукой между матерью и дочерьми было условлено, что они примут меры к сохранению драгоценностей, привезенных с собой из Царского, стоимостью не менее миллиона золотых рублей (£100 000). Письмо горничной Демидовой из Екатеринбурга давало необходимые указания. Великие княжны должны были “распорядиться лекарствами, как было условлено”. Это означало, что драгоценности должны быть спрятаны в одежде так, чтобы избежать обыска (Николай, Александра и Мария были “обысканы” очень тщательно и грубо). Несколько дней великие княгини и их верные слуги трудились над этой задачей, зашивая драгоценности в лифы, шляпы и даже в пуговицы. У императрицы с собой было мало ценностей, возможно, потому, что не было времени их спрятать, но благодаря принятым мерам предосторожности великим княгиням удалось пронести в свою последнюю тюрьму все самое ценное. Как женщины, они цеплялись за эти реликвии былого счастья, и, возможно, в глубине души у них теплилась надежда, что драгоценности помогут им спастись.

Выехав из Тобольска на пароходе 20 мая, семья с домашними добралась до Екатеринбурга 22-го без происшествий.

Передавая своих пленных Екатеринбургскому Совету, Яковлев получил следующее письменное подтверждение: – “Российская Федеративная Советская Республика. Уральский областной совет депутатов. Расписка. 30 апреля 1918 года. Я, Председатель Областного Уральского Совета Депутатов, Белобородов, принял от члена Всероссийского ЦИК товарища Яковлева интернированных: бывшего Царя Николая Романова, бывшую Царицу Александру Федоровну, бывшую Великую Княгиню Марию Николаевну и сопровождающих их лиц. Все эти лица арестованы и находятся под охраной. Председатель Уральского областного Совдепа (подпись) Белобородов”.

VIII
ПЛАНИРОВАНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

До 27 апреля (т.е. через два дня после доноса шпиона Заславского на Яковлева) в Екатеринбурге ничего не предпринималось для подготовки к приезду таких заключенных, как бывший царь и его семья. Принятые тогда меры заключались в реквизиции дома Ипатьева и обнесении его грубой оградой. Заславский добрался до Екатеринбурга в компании с русским рабочим по имени Александр Авдеев, который был с ним в Тобольске и проникся рассказом еврея о предполагаемом предательстве Яковлева. В обмен на свою поддержку и слепое подчинение этот человек получил должность коменданта новой императорской тюрьмы и обещания дальнейшего продвижения по службе.

Исай Голощекин, близкий друг Янкеля Свердлова, взял на себя ответственность за заключенных по их прибытии. Исай играл роль большевистского бюрократа со множеством должностей, но прежде всего он занимал видное место в местной чрезвычайке. Он руководил выводом заключенных из железнодорожного вагона, полностью игнорируя Авдеева, и увез их на своей машине. Доехав до Ипатьевского дома, Голощекин велел императорской тройке спуститься, затем, указав на дверь, сказал: “Гражданин Романов, можете войти”. Таким же образом он пропустил через порог бывшую императрицу и Марию.

Князь Долгорукий, который был в прибывшей партии узников, не встретил одобрения Голощекина. “Пойдешь в другую тюрьму”, – сказал он, и Долгорукого сразу же удалили, чтобы больше никогда не видеть.

Когда через три недели приехали другие дети и остальные члены семьи, повторилась та же процедура – Авдеев снова был проигнорирован, а ответственным лицом стал Родионов, который прославился в Тобольске своей жестокостью. Здесь он превзошел себя. Шел проливной дождь, платформы были покрыты грязью. Он не разрешил никому помогать великим княжнам нести их багаж. Нагорный, один из императорских слуг, был сбит с ног за то, что осмелился протянуть руку Анастасии, тащившей тяжелую сумку.

Никому не разрешалось делить новую тюрьму с Романовыми, кроме физически слабых или умственно неразвитых. Единственным исключением был доктор Боткин. Те, кто не попал в дом, отправились в другие тюрьмы, за исключением двух иностранцев. Их судьба описана в другом месте.

Семье, вновь воссоединившейся, потребовалась вся их любовь и вера, чтобы выдержать страдания, которыми был отмечен этот последний этап их земного паломничества. Кроме них и их лекаря, только четырем слугам было позволено остаться – горничной Демидовой, лакею Труппу, повару Харитонову и мальчику Леониду Седневу, помощнику и товарищу больного Алексея. Чемодуров, царский камердинер, был переведен в городскую тюрьму из Ипатьевского дома через три недели после приезда. Он выжил, но его рассудок был поражен.

Это здание стоит на пересечении Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка, выходя на большую площадь, на которой возвышается церковь Вознесения Господня, являющейся видной достопримечательностью города и его окрестностей.

Дом Ипатьевых представлял из себя двухэтажное каменное здание с садом и флигелями позади, доступ к которому осуществляется через ворота на площади. Поскольку переулок круто спускается от площади, нижний этаж спереди представляет собой полуподвал с открытым видом на улицу со стороны переулка. Нижний этаж занимала стража; заключенные жили наверху в угловых комнатах, расположенных вдали от лестницы и входа, которые находились со стороны ворот. Николай, Александра и Алексей жили в одной комнате, выходящей на площадь; соседнюю комнату, выходящую на переулок, занимали великие княжны. Семья не могла покидать эти две комнаты, за исключением приема пищи, который проходил в прилегающей столовой. В другой комнате, разделенной аркой на две половины, с одной стороны размещались доктор Боткин и Чемодуров, с другой – прислуга. Из столовой дверь вела на террасу, выходившую в сад.

Вокруг дома деревянная ограда доходила до окон верхнего этажа. Вскоре после прибытия заключенных был поставлен еще один навес, который полностью закрыл весь дом до карниза, а также парадный вход и ворота. В доме были двойные окна, как обычно в русских домах. Оба стекла были покрыты побелкой, что делало совершенно невозможным для узников увидеть что-либо снаружи – даже пролетающую ворону.

Часовые ходили между щитами, внутри сада, стояли у лестницы, возле туалета и на террасе. Здесь и в других удобных местах были установлены пулеметы. Заключенные оказались в ловушке, из которой не было выхода. Ужаснее всего было постоянное наблюдение, днем и ночью. Не было никакого уединения, даже для девушек – никакого внимания к приличиям или скромности. Екатеринбургский период был для Романовых одним долгим мученичеством, которое становилось все хуже – с небольшими перерывами – по мере приближения часа их смерти. Их охраной поначалу были русские, которые, как бы ни были они жестоки, никогда не достигали той чудовищной изобретательности в истязании своих беспомощных пленников, которую проявили иноземные охранники и палачи в последнюю неделю.

То, что изначально охрана дома не была предусмотрена – еще одно доказательство того, что пленники не предназначались для Екатеринбурга. Постоянная охрана из рабочих, занятых на местных мельницах и железоделательных заводах, была организована только спустя первых нескольких дней после прибытия узников. Александр Авдеев получил звание “коменданта Дома особого назначения” – так теперь называлась императорская тюрьма. Его помощниками были Александр Мошкин и Павел Медведев, оба рабочие (русские). Авдеев и его особые друзья из числа охранников жили наверху в муравейнике и еще одной камере, выходящей на площадь. Таким образом, они находились в непосредственной близости от заключенных. Что это означало, не описать никаким пером.

Это были грубые, криминальные, вечно пьяные типы – из того сорта людей, коих революция выбрасывает на поверхность. Они входили в комнаты заключенных, когда считали нужным, в любое время суток, подглядывая пьяными, косыми глазами за всем, чем те могли заниматься. Само их присутствие было преступлением; но представьте себе мучения пленных, которым приходилось терпеть их отвратительную фамильярность! Они садились за стол, когда пленники ели, совали свои грязные руки в тарелки, плевали, толкались и тянулись к пленникам. Их жирные локти случайно или намеренно оказывались у лица бывшего царя. Александра, конечно, была особым объектом внимания. Они толпились вокруг ее кресла, развалившись так, что любое движение с ее стороны приводило к соприкосновению с их дурно пахнущими телами.

Тюремная еда была самого низкого качества. Завтрак состоял из черствого черного хлеба, оставшегося с предыдущего дня, и чая без сахара. На обед они ели суп и мясо, причем последнее было сомнительного качества. Бывшая императрица не могла есть ничего, кроме макарон.

Стол накрывали жирной промасленной скатертью. Не было ни ножей, ни вилок, ни даже тарелок, чтобы хватило на всех. Все ели деревянными ложками из одной общей посуды. По желанию императора слуги сидели за столом вместе с семьей.

Охранники пели революционные песни, придуманные для того, чтобы ранить и шокировать чувства заключенных, содержащие нецензурные слова, которые никто не смел произносить в присутствии невинных девушек, но революционные воины с удовольствием оскорбляли скромность великих княжон этим и другими, еще более отвратительными способами, грязными каракулями и рисунками на стенах и вокруг туалета – который был общим и для заключенных, и для надзирателей. Они слонялись по дому, курили сигареты, неопрятные, растрепанные, бесстыдные, внушающие ужас и отвращение. Они не стеснялись пользоваться одеждой и другим имуществом заключенных, когда что-то попадалось им под руку.

Заключенным разрешалось находиться на свежем воздухе только четверть часа. Никакой физической работы не разрешалось. Бывший царь очень остро ощущал эти ограничения. Александра ужасно страдала. Ее сын остался инвалидом, не мог ходить. Семья, казалось, была переполнена горем. Но их вера в Бога и любовь друг к другу освещали мрак этой ужасной тюрьмы. Над грубыми песнями мучителей слышалось пение “Херувимской песни”, русского хвалебного гимна.

Теперь мы переходим к последней фазе, предшествовавшей убийству. Она полна значения. Каждый шаг, предпринятый окультными силами Екатеринбургской кремлевки, которая, надо помнить, ничего не делала без приказа из центральных учреждений в Москве – Свердлов находился в прямой связи с Голощекиным – попадает в свое естественное место, как часть жестокой судьбы, уготованной семье Романовых.

Монстры, приставленные к узникам – как будто специально для того, чтобы мучить их через посредство русских, – не выполнили свою миссию до конца. Даже они очеловечились при виде страданий, терпения и смирения своих бывших государей – не все, конечно, но большинство, включая их коменданта Авдеева.

Один из этих людей впоследствии рассказал, как с ним произошла перемена. Он начинал с ненавистью в сердце. Царь был главой капиталистической системы, величайшим капиталистом из всех. Уничтожить его означало уничтожить сам капитализм – социал-демократическая программа ясно показала ему все это. Он наблюдал за венценосным врагом человечества, “пившим кровь народа”, когда тот прогуливался по саду, и слушал, как он обменивается простыми, домашними словами с другими надзирателями. Его представления начали колебаться. Это был неплохой человек; он был таким человечным, таким добрым, таким же человеком, как и другие люди, и даже лучше. Затем ему пришла в голову мысль, что неправильно желать его смерти. Какой вред он может причинить? Почему бы не дать ему сбежать! Да, было бы гораздо лучше, если бы он ушел, и дети тоже, они не сделали ничего плохого, и царица тоже. Она была гордая. Не простая и домашняя, как царь; но пусть и она уйдет. Если она причинила зло, то и сама пострадала.
Этот человек раскаялся в том зле, которое творил он и его товарищи. Он перестал петь непристойные песни и попытался отговорить остальных. Вскоре вся охрана – рабочие с заводов Локалова и Сысерти – стала проявлять недовольство.

В конце июня тайный эмиссар одной из монархических организаций обратился к епископу Екатеринбургскому и попытался через духовенство установить связь с императорскими узниками, но это оказалось невозможным. Тогда он предложил, во что бы то ни стало, прислать в тюрьму немного еды и удобств. Доктор Деревенко, которому было разрешено остаться в городе, оказал свою помощь в этом деле. Какими-то путями он поддерживал связь с надзирателями. Авдеев согласился принять молоко и другую провизию, если они доберутся до дома, не привлекая внимания. Тогда монахини монастыря послали в дом двух послушниц, одетых в мирские одежды, со всевозможными молочными продуктами. Авдеев принял их сам. Такие поездки стали частыми. Бедные пленники чувствовали себя утешенными морально и физически. Они не были забыты, а люди, бывшие такими ужасными, стали намного добрее. Надежда вновь забрезжила. Великие княгини выглядели светлыми и веселыми, “как будто готовыми улыбнуться”, – говорит человек, видевший их в это время. Монахини, ободренные отношением Авдеева, принесли даже немного табака для бывшего царя. Авдеев называл его “императором”.

В начале июля среди еврейской камарильи, видимо, возникли какие-то подозрения, а может быть, в Москву поступила “информация”. Поскольку время для “действий” уже подходило к концу, несомненно, были предприняты шаги по проверке договоренностей, в ходе которой обнаружилось недовольство среди надзирателей. Авдеев был немедленно уволен, русские охранники переведены из дома в помещения на противоположной стороне переулка, и, за одним исключением, им было запрещено входить в дом. Этим исключением был Павел Медведев. Он сохранил за собой должность старшего надзирателя. Теперь эти русские охранники продолжали нести караул только на внешних постах. Там они не могли причинить никакого вреда и служили для того, чтобы пускать пыль в глаза публике.

Все эти изменения проводил новый комендант, человек, с которым читатель уже знаком, а именно Янкель Юровский, сын каторжника-еврея, сам человек-загадка, получивший деньги в Германии за необъяснимые “услуги”, а в настоящее время один из начальников местной чрезвычайки. Янкель привел с собой отряд из десяти “латышей”, как называли их русские надзиратели, для охраны тюрьмы и пулеметных постов. Они были ближайшими помощниками красных. Хотя на деле это были не совсем латыши, а мадьяры, среди которых были “мадьярские немцы”. Следует помнить, что Сибирь была советизирована с востока, но не русскими, а солдатами Вильгельма и его австрийских приспешников, которые действовали по приказу двух кайзеров. Эти так называемые латышские стрелки поступили на службу в Чрезвычайку после того, как помогли осуществить немецкий замысел по развалу России.

Бесчисленные свидетельства подтверждают правильность классификации новоприбывших. Русские охранники по их речи могли определить, что это иностранцы. Обозначить их как “латыши” было вполне естественно, потому что латышские стрелки составляли костяк и основную массу иностранных наемников советской власти, и поэтому любой нерусский красногвардеец становился “латышом”. Но, на самом деле, мадьяры похожи на латышей и внешностью, и акцентом. Юровский говорил с ними на иностранном языке. Кроме русского и идиша он знал только немецкий. Среди бумаг, найденных потом в тюрьме, было незаконченное письмо одного из “латышей” к его “Терешену”. Оно было написано на мадьярском языке, но, по заключению экспертов, автор явно был немцем. Он использовал заглавные буквы для существительных, часто использовал готические символы и допускал вопиющие ошибки в грамматике, которые не сделал бы ни один мадьяр.

Другой “латыш” оставил еще более красноречивое свидетельство своей национальности. Этот человек стоял на страже на террасе, сообщающейся со столовой и выходящей в сад, – очень важный пост с пулеметом, способным прочесать внутреннюю часть дома и все подходы со стороны сада. В день, предшествовавший убийству, этот человек написал карандашом на стене дома запись о своей службе следующим образом: –

Андраш Верхас
Орсеген 1918 VII/15

Рядом с этой надписью он попытался написать русский эквивалент, но не смог выговорить слово “караул” («караульная служба» на мадьярском «орсегене»). Также были найдены клочки бумаги, на которых другие “латыши” упражнялись в написании русских слов.

Мы можем приблизительно установить дату, когда немецко-мадьярская гвардия и Юровский вступили во владения. Сестры-мирянки, принесшие свои обычные подношения, встретили странный прием примерно 10 июля – за неделю до убийства. Авдеев к ним не вышел. Несколько русских охранников, которых они знали, стояли у дверей, выглядели очень растерянными и сначала не хотели принимать дары. Однако, в конце концов, они сделали это. Затем сестры ушли. Вскоре за ними прибежали солдаты. “Пожалуйста, вернитесь”, – сказали они. Монахини вернулись. Человек, которого они впоследствии опознали как Юровского, спросил, по чьей просьбе они принесли провизию. “Авдеев и Деревенко”, – был правдивый ответ. “О, они оба в деле”, – зловеще заметил он. Тем не менее, он разрешил им прийти еще раз, “но только с молоком”.

Эта последняя неделя их жизни, должно быть, была самой страшной для Романовых. Жестокость и грубость русских, какими они были в начале были ничто в сравнении с  молчаливыми беспощадными пытками Юровского, бывшего к тому же еще и пьяницей. Он и его группа следили за узниками буквально как кошка за мышью. Он был вежлив с царем и мягко разговаривал с Алексеем; он даже разрешил священнику приходить и читать молитвы, что несказанно утешало Александру и несчастных пленников; но есть свидетельства, что никогда они не выглядели такими безнадежно жалкими, как под опекой этого еврея. Братья и сестры этого человека описывают его как “жестокого тирана, который не колебался ни перед чем, чтобы достичь своей цели”.

Юровский и его палачи ждали только сигнала, который должен был поступить от Янкеля Свердлова. Все было готово к убийству. Жертвы прошли через все пытки. Еврей-садист Голощекин уже облизывал губы в приятном предвкушении…

IX
КАЛЬВАРИЯ (ГОЛГОФА)

Янкель Юровский несколько раз покидал тюремный дом. Каждое отсутствие длилось много часов. Он осматривал окрестности города в поисках удобного места для избавления от тел своих жертв. Его эскорт состоял из одного или двух “латышей”, сидевших на лошадях. Несколько свидетелей подтвердили, что встречали его и его телохранителя в лесу в течение недели, предшествовавшей убийству. Их видели неподалеку от того самого места, где впоследствии были уничтожены останки.

Когда Юровскому приходилось отлучаться, он поручал это дело Медведеву. Кроме последнего, в доме был еще один не из латышей, некто Никулин, о котором известно, что он приехал с Юровским из Чрезвычайки. Он пользовался полным доверием Юровского и, вероятно, находился там, чтобы присматривать за Медведевым.

В понедельник, 15 июля, утром, как обычно, пришли сестры-мирянки с молоком для императорской семьи. Янкель взял его сам и милостиво сообщил им, что назавтра они могут принести полсотни яиц. Они с радостью это сделали, думая, что бедные пленники будут наслаждаться и не подозревали о циничном намерении, которое побудило Юровского проявить щедрость. (Эти яйца сварил Харитонов, но съели их не в доме Ипатьева, а в лесу).

Во вторник утром, за целых девять дней до прихода чехов, Юровский сделал последние приготовления к убийству семьи. Мальчика Леонида Седнева рано утром перевели в дом Попова через переулок, куда перевели русских охранников. Там его видели сидящим на подоконнике и горько плачущим – то ли оттого, что ему было тоскливо без товарища по играм, то ли от предчувствия своей участи, – неизвестно. Мальчик исчез, и больше его никогда не видели. Впоследствии это породило слухи, что Юровскому было велено оставить его для будущего использования, возможно, для того, чтобы он выдавал себя за своего маленького друга царевича – короче говоря, чтобы играть роль Лжедмитрия.

Днем в тюрьму пришли два важных посетителя –  великий инквизитор Исай Голощекин и его покорный слуга, русский рабочий Белобородов, председатель областного Совета. Они увезли Юровского на своем автомобиле в неизвестном направлении, предположительно на заседание президиума Совета. Юровский вернулся через несколько часов, ближе к вечеру.

В семь часов вечера Юровский отдал приказ Медведеву собрать все револьверы наружной охраны. Медведев подчинился. Он взял с собой двенадцать наганов (была еще одна причина пригласить этих мясников на приближающийся кровавый пир. Им обоим предстояло сыграть ведущую роль в “утилизации” трупов. Оба были друзьями Юровского. Вместе с ним они уже за несколько дней до этого изучили и организовали весь этот мрачный спектакль.

Когда время перевалило за полночь, Юровский отправился в императорские покои. Семья спала. Он разбудил их и сказал, что есть срочные причины, по которым они должны немедленно удалиться; что в городе неприятности, которые могут угрожать их жизни, и что они должны быстро одеться и спуститься вниз. Все встали, умылись и оделись, великие княжны надели свои усыпанные драгоценностями одежды. Каждый член семьи и его приближенные надели свою выходную одежду и головные уборы. Императрица надела свое пальто. Некоторые узники даже взяли свои подушки – для удобства или потому, что в них были спрятаны ценные вещи.

Юровский повел их вниз, семья и свита последовали за ним. Алексис не мог идти. Отец нес его на руках. За семьей шел доктор Евгений Сергеевич Боткин, за ним – горничная Демидова, повар Харитонов и лакей Трупп.

Процессия спустилась по черной лестнице, ведущей с верхнего на первый этаж. Дверь с нижней площадки (возле кухни) в комнаты первого этажа была заколочена досками, чтобы предотвратить прямое общение между их бывшими обитателями – русскими охранниками – и заключенными. Нужно было пройти во двор, а затем через отдельный дверной проем попасть на нижний этаж. Именно по такому маршруту шли Юровский и его жертвы. Грузовик, приехавший за телами, ждал у ворот этого самого двора, и в тусклом свете северной полуночи заключенные, вероятно, могли видеть машину и, должно быть, чувствовали себя спокойно, даже если подозрение о скором конце и посещало их мысли.

Следуя за Юровским, они обошли все комнаты нижнего этажа, которые теперь занимали только “латыши”, и наконец пришли в небольшой вестибюль, примыкавший к парадному входу со стороны переулка. Вестибюль освещался небольшим окном с тяжелой решеткой, выходящим в сад. Снаружи стоял часовой с пулеметом. Он мог видеть все, что происходило, потому что место экзекуции было освещено изнутри. Рассказ этого человека сыграл важную роль в сборе и подтверждении различных показаний, касающихся убийства. Напротив окна дверь вела в небольшую камеру (18 x 16 футов) с сильно зарешеченным двойным окном, выходящим в переулок. Здесь также стояли часовые снаружи, которые могли видеть, что происходит внутри. Эта камера частично является подвалом. Охранники использовали ее как общежитие. Запертая дверь вела в подвальную камеру, расположенную непосредственно под царской опочивальней. В этом угловом подвале находилась кладовая, где хранились некоторые императорские вещи, которые были разграблены. Выхода в этом направлении не было. Кроме того, снаружи были двойные стены, через которые ничего нельзя было увидеть или услышать.

Семью и их слуг провели в полуподвальное помещение и велели ждать. У них не возникло никаких подозрений. Им и в голову не пришло, что они попали в ловушку. Поскольку в комнате не было мебели, царь попросил принести несколько стульев. Он хотел, чтобы страдающая императрица отдохнула, а больной мальчик сел. Принесли три стула. Один передали Александре, которая прислонилась к стене, выходящей в вестибюль. Николай усадил Алексея там, где он стоял, посреди комнаты, и сел рядом с ним. Подушку положили позади Александры. Две другие подушки остались в руках Демидовой. Царь и царевич не снимали шапок, как бы ожидая в любой момент выхода на улицу. Они думали, что машины, которые должны были их увезти, еще не прибыли, а грузовик, который должен был отвезти багаж, был уже на месте. Справа от императрицы стояли три ее дочери, слева – другая дочь и Демидова.

Почти сразу же дверь в вестибюль загородили Юровский, его друзья и “латыши”. Там были Никулин, Ермаков, Ваганов, Медведев и семь “латышей” – остальные трое стояли на страже. Убийц было двенадцать. У каждого был револьвер. Винтовки охранников “латцышей” были сложены в соседней комнате (где они жили).

Юровский вошел в камеру смерти и обратился к царю. Существует множество версий этого высказывания. Согласно наиболее достоверной, он сказал: “Твои родственники пытались спасти тебя. Но им это не удалось, и мы сами вынуждены тебя застрелить”.

Двенадцать револьверов мгновенно дали залп, и все пленники упали на землю. Смерть была мгновенной у родителей и троих детей, а также у доктора Боткина и двух слуг. Алексей остался жив, несмотря на раны, и стонал и бился в агонии. Юровский прикончил его из своего кольта. Одна из девушек – предположительно младшая великая княжна Анастасия – каталась и кричала, а когда один из убийц приблизился, отчаянно боролась с ним, пока он не убил ее. Похоже, что убийцы не могли целиться прямо в мальчика и девочку. Даже их черствые сердца дрогнули. Служанка прожила дольше всех. Возможно, из-за подушек. Ее не задел первый залп, и она бегала и кричала, пока несколько “латышей”, схватив винтовки, не закололи ее. Она была вся исколота штыками. Бедная Демидова умерла по недоразумению: красные считали ее камеристкой и, следовательно, буржуйкой, тогда как она была простой крестьянской девушкой.

Через несколько минут после того, как они вошли в комнату, все было закончено. Нельзя было терять время, – предстояло уничтожить следы преступления: полы и стены нужно было быстро вымыть, а тела убрать, причем все это успеть сделать до восхода солнца. Предстоял долгий путь через весь город. Закаленные и безжалостные, уверенные в своей безнаказанности со стороны советских властей, Юровский и его сообщники тем не менее очень торопились. Они знали, что “казнь” Романовых не может рассматриваться как судебный процесс, и народ не одобрит это дело. Поэтому, как все убийцы, они отчаянно стремились избавиться от трупов. Здесь Ермаков и Ваганов оказали неоценимую помощь.

Ниже приводятся показания трех очевидцев: Медведева, одного из убийц, Якимова, присутствовавшего при расстреле, и красногвардейца Проскурякова, который помогал устранять следы убийства. Необходимые комментарии следователя сопровождают показания, чтобы читатель мог изучить их в истинной перспективе.

Медведев рассказал обо всем своей жене сразу после убийства. Он не скрывал, что сам стрелял из револьвера в Романовых. Он даже подчеркнул свое активное соучастие, хвастаясь, что он единственный русский “рабочий”, принимавший участие в стрельбе, а все остальные, кроме Юровского и его помощников, были “не наши”, то есть иностранцы. Медведев был пойман в Перми при попытке взорвать мост через Каму, чтобы прикрыть отступление Красной Армии. Он подтвердил все показания, которые давал жене, кроме одного: он отрицал, что сам стрелял. Это обычная оговорка всех, кто участвует в совместном и заранее спланированном убийстве. Свидетель подтверждает факт убийства и называет имена убийц, но упорно продолжает утверждать, что не он сам совершил убийство, хотя признает, что в момент выстрела держал в руке револьвер. Чтобы отвести улики от себя, ему пришлось придумать алиби. Послушайте, что он говорит в своих подписанных показаниях: – “Юровский послал меня, сказав: «Иди на улицу, посмотри, нет ли там кого-нибудь и не слышны ли выстрелы». Я вышел во двор, окруженный большим забором” (он имеет в виду пространство между внешней стеной и бараками), “и, не успев выйти на улицу, услышал звук стрельбы. Я тотчас же вернулся в дом – прошло всего две-три минуты – и, войдя в комнату, где стреляли, увидел, что все члены царской семьи – царь, царица, четыре дочери и наследник – уже лежат на полу с многочисленными ранами на теле, и кровь течет ручьями. Доктор, горничная и двое слуг также были убиты. Когда я появился, Наследник был еще жив и стонал. Юровский подошел к нему и выстрелил два или три раза в упор. Наследник был неподвижен. От картины убийства, от запаха и вида крови мне стало плохо”.

Анатолий Якимов, второй свидетель, – человек, который стал “обращенным” после нескольких недель пребывания у царя. Он был сержантом русской гвардии и оставался им после того, как всех русских охранников перевели из комнат на внешние посты. В его обязанности входило расставлять дозорных и следить за тем, чтобы они оставались на своих постах. Поскольку русские часовые могли видеть в комнату, где должно было быть совершено убийство, не было возможности держать их в неведении до конца, как объяснялось выше. Якимов “сочувствовал” пленным, но не осмелился что-либо предпринять для их освобождения. Есть все основания полагать, что он присутствовал при убийстве. Возможно, Юровский настаивал на его присутствии в доме в то время, чтобы обвинить его в этом преступлении. Его алиби имеет семейное сходство с алиби Медведева. Как и он, Якимов обладал полной, косвенной информацией об убийстве, и подтвердил слова Медведева во всех существенных деталях. Эта информация не могла бы дойти до него, если бы он не присутствовал при этом. Сам он объяснил, что все это ему рассказали часовые – двое мужчин, которые стояли у окна камеры смерти, и двое других, которые находились во дворе, когда выносили тела.

Он также признался во всем в своей семье. По его собственному рассказу, он узнал об убийстве в четыре часа утра, после чего не мог заснуть, а “просто сидел и дрожал”, как он говорит. В восемь часов он пошел к своей сестре, женщине образованной, которая была замужем за Агафоновым, чиновником Комиссариата юстиции. Вот что рассказывает его сестра: «Он вошел, не говоря ни слова, с ужасно расстроенным и измученным видом. Я сразу заметила это и спросила его: «Что с тобой?» Он попросил закрыть дверь, сел и молчал, лицо его было искажено ужасом, тело сильно дрожало. Я снова спросила его: «Что тебя беспокоит?». Я подумала, что его постигло какое-то большое несчастье. Он продолжал упорно молчать, хотя все это явно причиняло ему страдания. Мне пришла в голову мысль: «Может быть, они убили Николая?». Я спросила его, так ли это. Мой брат ответил что-то вроде: «Все кончено», а на мои дальнейшие вопросы сказал, что убили всех, то есть и самого царя, и всю его семью, и всех, кто был с ними, кроме их маленького поваренка. Я не помню, спрашивал ли я его, принимал ли он участие в убийстве, но помню, что он сказал, что видел картину убийства своими глазами. Он рассказал, что это зрелище так потрясло его, что он не смог удержаться и время от времени выходил из дома на улицу, добавив, что его товарищи по караулу упрекали его за это, подозревая, что он испытывает раскаяние или жалость. Тогда я поняла, что он имел в виду, – он сам находился в комнате, или так близко, что видел убийство собственными глазами”.

Здесь интересны два подтверждающих показания. Когда Якимов оставил сестру, она сразу же выбежала в кабинет мужа. Следователь Томашевский находился в соседней комнате и видел, как она стояла, плакала и шептала мужу. Когда она ушла, пришел Агафонов и по секрету рассказал эту же историю Томашевскому. Агафонов увидел Якимова позже в тот же день и рассказал о том, что произошло: – “Якимов пришел брать отпуск. Меня поразил его вид: лицо осунувшееся, зрачки расширенные, нижняя губа дрожит, когда он говорит. Один его вид убедил меня в том, что все, что говорила жена, было правдой. Очевидно, Анатолий пережил ночью какое-то страшное событие. Я только спросил его: «Как дела?». Он ответил: «Все кончилось»”.

Филипп Проскуряков – молодой человек, тип добродушного крестьянина – показал, что он заступил в караул у дома Ипатьева главным образом потому, что ему очень хотелось взглянуть на царя вблизи, а не потому, что он испытывал к нему враждебность; если он кого и недолюбливал, так это евреев. Его рассказ произвел впечатление на следователя своей очевидной искренностью. Он не видел самого убийства, поскольку провел вечер с друзьями и выпил достаточно “денатурата” (метилированных спиртных напитков, вошедших в моду после запрета водки), и в результате этих возлияний Медведев посадил его под арест. Он был заперт в бане и отсыпался после “возлияний”, когда Медведев пришел разбудить его и приказал идти в дом.

Трупы были вынесены как раз перед тем, как он попал в камеру смерти. Все, что происходило в доме сразу после этого, он наблюдал лично. Он смыл кровь с пола и стен. Это он положительно признает. Детали убийства он обсуждал с Андреем Стрекотиным, одним из охранников, который пользовался дружбой Медведева и был выбран им для того, чтобы стоять на пулеметном посту на нижнем этаже во время “расстрела”. Этот же Стрекотин рассказал о своих наблюдениях одному из своих братьев-охранников по фамилии Летемин, арестованному позднее и уличенному в хранении целой коллекции ценностей, принадлежавших семье, и спаниеля Алексея Джоя (впоследствии вывезенного в Англию). Версия Летемина совпадает с тем, как Проскуряков изложил рассказ очевидца Стрекотина. Что еще более важно, Проскуряков слышал, как Медведев рассказывал историю убийства.

Медведев рассказал ее всем охранникам, которые вместе с Проскуряковым мыли пол: – “Пашка (Павел – т.е. Медведев) сам рассказывал, что он выпустил две или три пули в Государя и в других лиц. Я говорю чистую правду. Он ничего не говорил о том, что не стрелял сам, потому как его, якобы, послали на улицу послушать выстрелы. Это ложь!”

От внимания всех этих свидетелей ускользнул один трогательный момент. Великая княгиня Анастасия взяла с собой спаниеля короля Чарльза и понесла его на руках в комнату смерти. Труп маленькой Джемми был найден над кучей золы – все, что осталось от семьи, которая любила ее и делила с ней свой скудный кров. Убийцы ударили верного друга по голове и бросили тело в шахту, не потрудившись сжечь его. Даже после смерти маленькая собачка присматривала за ними, и ее изуродованные останки, все еще узнаваемые, стали последним безошибочным доказательством конца семьи.

X
«БЕЗ СЛЕДА»

За всю историю преступлений, пожалуй, не было другого случая, чтобы меры предосторожности, направленные на то, чтобы избежать разоблачения, были так тщательно продуманы, как в деле об убийстве Романовых. Всевозможные уловки были испробованы с большим или меньшим успехом всеми участниками преступления. Убийцы выполнили следующую комплексную программу: –

1. дали ложное объявление о “казни”;
2. уничтожили тела;
3. придумали инсценировку похорон;
4. инсценировали судебный процесс.

Тщательность их методов напоминает их хозяев, немцев. Это дело из серии “не оставляющее следов”. Однако в этом, как и в другом случае, раскрытие последовало за раскрытием. Преступник всегда выдает себя. Сама сложность советских “мер предосторожности” оказалась их гибелью.

Напрасно они набросили по пути следования бесчисленное количество еловых веток, подговорив лжесвидетелей дать ложную информацию о местонахождении тел, официально объявив, что семья вывезена в “безопасное место” и т.д. Соколов вывел их на чистую воду.

Убийство было совершено, все тела были вынесены во двор и помещены на ожидавший их грузовик. Трупы не подвергались тщательному обыску – как мы увидим, потому что Юровский стремился уехать из города до рассвета. Их завернули в старые пальто и накрыли циновками, чтобы скрыть “груз” от посторонних глаз. С ними пошли Янкель Юровский, Ермаков и Ваганов.

Как только они ушли, Медведев призвал русских охранников все отмыть. Другую работу им не доверили, а Янкель даже лишил их револьверов – у “латышей” были свои – возможно, потому, что не был уверен, как они поведут себя во время убийства. Даже сейчас Медведев, его приспешник, позвал рабочих из Сысерти – своих закадычных друзей – для устранения следов преступления. Они вымыли пол и стены в камере смерти и в других комнатах, через которые пронесли тела. (Крови было так много, что следы красноватого мазка были отчетливо видны год спустя, когда я посетил дом Ипатьева, и эксперты нашли безошибочные доказательства того, что это была человеческая кровь). Булыжники во дворе также были вычищены.

Тем временем грузовик со своим трагическим грузом ехал к назначенному месту в лесу, в глухом краю заброшенных железных рудников, когда-то принадлежавших графине Надежде Алексеевне Стенбок-Фермор, а теперь Верх-Исетскому заводу. Это место находится к северо-востоку от Пермской и Уральской железных дорог, примерно в 11 верстах от города, рядом с лесной дорогой, ведущей к деревне Коптяки.

Ермаков (военный комиссар района) выставил вокруг леса оцепление из красногвардейцев. В этот и два последующих дня и ночи проход через него был прекращен. Как мы увидим позже, эта “мера предосторожности” не достигла своей цели.

Вернемся на несколько дней в Екатеринбург. Янкель Юровский вновь появился в доме смерти утром 17 июля. Никто из русских охранников не знал, где он был. Медведев смутно слышал, что он “ушел в лес”. В это же время появились недавно освобожденный за воровство Белобородов и его хозяин Исай Голощекин.

Движимое имущество убитой семьи пошло на удовлетворение их хищнических инстинктов. Некоторые свидетели описывают столы, заваленные драгоценными камнями, украшениями и всевозможными другими предметами, разбросанными по комнате коменданта. Все было разграблено, а то, что не было признано достойным хранения, выброшено или уничтожено в каминах, которые пылали, несмотря на летнюю жару.

17, 18 и 19 числа Юровский и Голощекин ездили в лес на автомобилях, оставаясь по многу часов – фактически целые дни – в карьерах на рудниках. Но все это время часовые дежурили у дома смерти как ни в чем не бывало, чтобы народ ничего не заподозрил. Их отозвали только на четвертый день, когда было снято оцепление вокруг леса.

___________________
Только после этого (20 июля) на собраниях красных и в официальных прокламациях было объявлено, что “Николай Кровавый” казнен. Новость была одновременно передана по беспроводным станциям большевистского правительства и появилась в “Лондон Таймс” от 22 июля 1918 года в следующей форме: –

«На первом заседании Центрального исполнительного комитета, избранного Пятым съездом Советов, было оглашено сообщение, полученное по прямому проводу из Уральского областного совета, о расстреле бывшего царя Николая Романова.»

«Недавно Екатеринбург, столица Красного Урала, подвергся серьезной угрозе в связи с приближением чехо-словацких банд. В то же время был раскрыт контрреволюционный заговор, имевший своей целью вырвать тирана вооруженной силой из рук советских властей. В связи с этим президиум Уральского областного Совета принял решение расстрелять бывшего царя Николая Романова. Это решение было приведено в исполнение 16 июля.»

«Жена и сын Романова были отправлены в место охраны. Обнаруженные документы о заговоре были переправлены в Москву специальным посыльным.»

«Недавно было решено предать бывшего царя суду за преступления против народа, и только позднейшие события заставили отложить этот шаг. Президиум ВЦИК, обсудив обстоятельства, вынудившие Уральский областной совет принять решение о расстреле Николая Романова, постановил следующее: – Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет в лице Президиума признает решение Уральского областного Совета правильным.

В распоряжении ВЦИК имеются чрезвычайно важные материалы по делу Николая Романова: его собственные дневники, которые он вел почти до последних дней, дневники его жены и детей, его переписка, среди которой письма Григория Распутина к Романову и его семье. Все эти материалы будут изучены и опубликованы в ближайшем будущем».

Каждое слово этого официального заявления важно, ибо каждая фраза содержит ложь, и каждая ложь показывает в более ярких красках дьявольскую природу заговора, задуманного и осуществленного Янкелем Свердловым и его сообщниками. Рассмотрим эту ложь по порядку:

1. сообщение, обнародованное в ЦИКе как исходящее от Уральского совдепа, на самом деле было состряпано Свердловым;
2. чехи вошли в Екатеринбург 25-го числа, через девять дней после “расстрела”, и никакого вооруженного заговора не было;
3. Президиум Уральского совдепа не принимал решения расстрелять бывшего царя, так как это “решение” было продиктовано из Москвы;
4. “жена и сын” не были отправлены в “место охраны”, а были просто убиты;
5. не произошло никаких “последующих событий”, которые можно было бы истолковать как оправдание того, что бывший царь не предстал перед трибуналом, даже если предположить, что когда-либо существовало реальное намерение сделать это (на самом деле эта история с “трибуналом” была выдумана);
6. императорская переписка, взятая вместе с другими “награбленными” вещами у расстреляной Императорской Семьи, не опубликована до сих пор.⁸

________________________
⁸ До настоящего времени (август 1920 года) единственная информация, дошедшая до мира относительно личных бумаг Императорской семьи, вывезенных в Москву после ее смерти, содержится в трех коротких телеграммах, опубликованных в “Лондон Таймс” от 16 августа, 8 августа и 38 сентября 1918 года.
В первой приводится выдержка из дневника царя за 3/15 марта, день его отречения от престола в Пскове: “Сегодня утром приехал генерал Рузский и прочитал мне длинный разговор, который он вел по телефону с Родзянко, согласно которому положение в Петрограде таково, что кабинет членов Думы ничего не сможет сделать, так как против него борются социалистические партии в форме рабочих комитетов. Мое отречение необходимо”. Рузский передал этот разговор в Генеральный штаб, а Алексеев – всем главнокомандующим. В 12.30 пришли ответы от всех, смысл которых сводится к тому, что для спасения России и сохранения спокойствия армии на фронте я должен решиться на этот шаг. Я согласился. Из Г. Г. К. прислали проект манифеста. Вечером прибыли из Петрограда Гучков и Шульгин, с которыми я долго беседовал и передал им подписанный манифест а” согласованный (т.е. с отказом от прав царевича – решение самого царя). В час ночи выехал из Пскова с тяжелым чувством, вызванным всем пережитым. Меня окружают предательство, трусость и обман”.

Во втором воспроизведено письмо императрицы Марии от 14 января 19×6 года к “Ники”, в котором она жалуется на задержку Витте с “урной” для Думы, просит царя быть сильным, поздравляет его с “новым духом”. 5 апреля (в Царском) царь в своем дневнике говорит о подготовке к поездке в Англию и сообщает, что новости об этом предложении были сообщены ему князем Львовым и Керенским.
Третья просто перечисляет другие документы, захваченные Советом: “Дневники императрицы и ее дочерей, записки царевича, более 5 000 писем из переписки царя с женой, с кайзером и другими государями, с Распутиным с различными официальными лицами, также с его отцом Александром III, между 1877 и 1894 годами”.

Наконец, газета “Манчестер Гардиан” (от июля 1920 года) опубликовала от своего московского корреспондента краткое изложение писем Александры к Николаю II, копии которых (оригиналы исчезли) были тайно переданы ему одним из членов советского правительства. Приведенные им выдержки не проливают никакого нового света на ее жизнь и характер.
_____________________
Вот перевод официального объявления, сделанного жителям Екатеринбурга: -…
Решение Президиума Областного Совета рабочих, крестьянских и красногвардейских депутатов Урала.

“Ввиду того, что чехословацкие банды угрожают красной столице Урала Екатеринбургу, а также ввиду того, что коронованный палач может скрыться от народного суда (раскрыт белогвардейский заговор с целью освобождения всей семьи Романовых), Президиум Областного Совета во исполнение воли революции постановил:

Расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.

“В ночь с 16 на 17 июля решение (постановление) Областного Совета было приведено в исполнение”.

“Семья Романовых была перевезена из Екатеринбурга в другое, более безопасное место.
“Президиум Рег. совета В., П. и Р. деп. Урала”.

***

Постановление Президиума Всероссийского Центр. Ex. Ком. от 18 июля н. ст. “Всероссийский Центр. Экс. Ком. Советов В., П., Р. и Казачьих Депутатов в лице своего Президиума одобряет действия Президиума Рег. Совета Урала. “Председатель ЦИК Я. Свердлов.”

***
Расхождения между московским и екатеринбургским объявлениями интересны и значительны, но на данном этапе их не стоит обсуждать. Я бы обратил внимание только на дату “решения” ЦИКа и на то, что оно держалось в тайне в течение двух дней после его якобы принятия. На самом деле все убийство было срежиссировано из Москвы, и даже текст “объявления” был предварительно утвержден Свердловым, поэтому неудивительно, что Белобородов пренебрег датами. Но истинная причина заключалась в том, что красные вожди боялись народа и, прежде всего, стремились затушевать факты.

Теперь вернусь к лесу. 17, 18 и 19 числа из города на рудники было вывезено большое количество бензина и серной кислоты; по крайней мере 150 галлонов первого и одиннадцать пудов (400 фунтов) второго. Екатеринбург, как центр платиновой промышленности, нуждался в больших запасах серной кислоты для получения высоких температур, необходимых для плавки этого самого твердого из металлов. Комиссаром снабжения был Войков, бывший пассажир в немецком поезде Ленина. Именно он поставлял кислоту Юровскому как агент своего друга Свердлова. (Помню, во время пребывания в городе я хотел заказать у местного ювелира платиновое кольцо. Он не смог выполнить заказ, потому что серной кислоты не было “с прошлого года”).

Нет и тени сомнения в том, что произошло вокруг железорудной шахты, в чем читатель убедится после прочтения следующей главы. Помощники Юровского разделывали трупы, обливали их в бензином и сжигали. Серная кислота использовалась для растворения крупных костей.

Я уже говорил об инсценировке похорон, придуманной убийцами, чтобы обмануть общественное мнение в России и за рубежом. Вот телеграмма, появившаяся в лондонской “Таймс” от 23 сентября 1918 года:

“Амстердам, 22 сентября. – Согласно телеграмме из Москвы, “Известия” дают следующее описание похорон бывшего царя, которые, по сообщениям газет, были торжественно проведены войсками Народной армии в Екатеринбурге.

“Тело бывшего царя, зарытое в лесу на месте казни, было эксгумировано, причем могила была найдена по сведениям, сообщенным лицами, знакомыми с обстоятельствами казни”. Эксгумация, пишет советский журнал, проходила в присутствии многих представителей высшей церковной власти Западной Сибири, местного духовенства, делегатов от народной армии, казаков и чехословаков. Тело было помещено в цинковый гроб, обложенный дорогим покрытием из сибирского кедра, и гроб был выставлен в Кафедральном соборе Екатеринбурга под почетным караулом, состоящим из главных командиров Народной армии. Тело будет временно захоронено в специальном саркофаге в Омске”.

Комментарии излишни. Четвертая и последняя из “мер предосторожности” против осуждения последовала год спустя, возможно, под влиянием обстоятельств, но, безусловно, без какого-либо учета предыдущих заявлений Совета: –

Вот оно: –

“17 сентября 1919 года в доме Исполнительного комитета Совета в Перми большевики предали суду двадцать восемь человек, арестованных по обвинению в убийстве царя и его семьи. Следующий отчет о процессе взят из большевистской газеты “Правда”: – “Революционный трибунал рассмотрел дело об убийстве покойного царя Николая Романова, его жены, принцессы Гессенской, их дочерей Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии и их свиты. Всего было убито одиннадцать человек. Из двадцати восьми обвиняемых трое были членами Екатеринбургского Совета – Грушинов, Яхонтов и Малютин; среди обвиняемых были также две женщины – Мария Апраксина и Елизавета Миронова. По материалам, находящимся на рассмотрении Революционного трибунала, картина убийства выглядит следующим образом: –

“Царь и все члены его свиты были расстреляны – никаких издевательств и жестокостей не было. Яхонтов признался, что организовал убийство с целью свалить всю вину за преступление на Советскую власть, противником которой он стал после того, как примкнул к социалистам-революционерам левого крыла. План убийства царя был задуман во время пребывания последнего в Тобольске, но за царем слишком строго следили. В Екатеринбурге, когда чехословацкие войска приближались к городу, советские власти были охвачены паникой до такой степени, что ему не составило труда воспользоваться своим положением председателя Чрезвычайной комиссии (по борьбе с контрреволюцией) и отдать приказ об убийстве царя и его семьи. Яхонтов признал, что лично участвовал в убийстве и взял на себя ответственность за него. Однако он заявил, что не несет ответственности за ограбление вещей царской семьи. Согласно его показаниям, царь Николай перед смертью сказал: “За убийство царя Россия проклянет большевиков”. Грушинов и Малютин заявили, что ничего не знали о планах Яхонтова и только выполняли его приказы. Яхонтов был признан виновным в убийстве и приговорен к смертной казни. Грушинов, Малютин, Апраксина и Миронова были признаны виновными в разбойном нападении на убитых членов царской семьи. Они также были приговорены к смертной казни. Смертный приговор был приведен в исполнение на следующий день.

«Несколько предметов, принадлежавших царской семье, были обнаружены у вора по фамилии Киритшевский, который заявил, что эти вещи ему дал человек по фамилии Сорин, который был председателем местной чрезвычайной комиссии. На момент убийства Сорин был командиром революционного батальона. Сорин был личным другом Белобородова, который также участвовал в убийстве императора»-

Rossia (Paris), No. l, 17 декабря 1919 г. “⁹.

Я внимательно сравнил приведенные имена со списком 164 лиц, упомянутых в досье как причастные или даже подозреваемые в причастности к трагедии; я ознакомился с именами и кличками двадцати четырех членов президиума Екатеринбургского Совдепа. Ни одна фамилия на этом шуточном процессе не похожа ни на одну из них (невозможно отождествить “Яхонтова с Юровским”); само обвинение становится фарсовым, если сравнить этот отчет с текстом официального объявления о “казни”. Имя одного Белобородова хорошо знакомо. Во время убийств он номинально был президентом Уральского совдепа. Я объяснил его реальное положение – простого полураба, вороватого работяги, которого держат на посту, чтобы он служил ширмой для правящей верхушки Советов. После убийств его “повысили” до ЦК, высшей награды Совдепии. Но в стране, где правит Янкель Свердлов, с русскими комиссарами не церемонятся, и мы читаем в “Правде” о нем, заклейменном, во-первых, как вор, и, во-вторых, как участник того самого убийства, за которое его повысили, – того самого ужасного преступления, которое совершил Свердлов, и тень которого преследует советских вождей как Немезида, так что они вынуждены произносить вновь и вновь эти бессмысленные слова.

 _________________________
⁹ Этот документ широко цитировался еврейскими организациями, чтобы доказать, что убийство царя не было совершено большевиками, и чтобы развеять теорию “расовой вендетты”. В связи с этим документом лондонская Daily Telegraph заявила (18 августа 1920 года): “В интересах истины следует сказать, что Центральное советское правительство Москвы всегда отрицало всякое участие в убийстве, объясняя, что его намерением было публично осудить Николая II, а не упрятать его тайно в подвал”.
_______________
Кроме того, львиную долю награбленного получили Советы Москвы. Между 20 и 22 июля все было изъято из дома Ипатьева и вывезено в Красную метрополию. Большевики бежали перед наступлением сибирских войск. Янкель Юровский, явно торопившийся покинуть Екатеринбург, простился с домом смерти в ночь на 19-е число. Его водитель так описывает этот исход. В ту ночь он по приказу Юровского заехал в “чрезвычайку” и оттуда доставил двух молодых людей, один из которых был еврей, в дом Ипатьева, где ждал Янкель. Эти юноши вошли в дом и вынесли семь предметов багажа, среди которых был опечатанный черный кожаный сундук. Заняв свое место в машине, Юровский отдал приказ молодым людям: – “Все расставить по местам. Двенадцать человек оставить часовыми, а остальных отправить на вокзал”.

Караул у дома Ипатьева оставался до 23-го числа, но и после этого, 24-го и 25-го числа, некоторые из русских бывших офицеров все еще посещали дом. Белые вошли в Екатеринбург 25-го числа, а на следующий день заняли дом.

XI
ПРОКЛЯТЫЕ УЛИКИ

Установив с помощью показаний сообщников и дома смерти факт совершения убийства, судебный следователь должен был найти тела или убедительно показать, что с ними стало, иначе все дело оставалось бы под вопросом. Эта задача оказалась чрезвычайно сложной.

Подозрения относительно истиной картины произошедшего возникли с самого начала. Было известно, что 5 грузовиков реквизировали, что все они отсутствовали несколько дней, что два из них везли бензин, а один вернулся весь в грязи и крови. Слишком много людей было задействовано, чтобы долго скрывать правду; крестьяне, которым приходилось добираться по лесной дороге из деревни Коптяки, сразу же обнаружили что-то неладное и быстро сделали свои выводы, которые оказались верными. Но “подозрения” – не доказательство.

Доказательства можно было получить на территории заброшенного рудника – в этом, казалось, не было никаких сомнений. Мы расположились в лесу – Соколов, Дитерихс, я и другие – и оставались там всю позднюю весну и раннее лето 1919 года. Мы спустились в шахту, нашли воду, лед и пол. Изо дня в день мы прочесывали лес в надежде найти то место и в отчаянии разрешить страшную загадку. Иногда мне казалось, что мы ищем ту самую пресловутую иглу в стоге сена. В лесу было полно заброшенных выработок, каждая из которых легко могла скрыть то, что мы искали.

День за днем мы обнаруживали свежие реликвии вокруг ямы, где, как мы знали, были уничтожены тела. Соколов неустанно проверял всех вероятных свидетелей; от него не ускользнул ни один крестьянин, ни один дачник, ни один железнодорожный служащий, который бывал поблизости от этого места.

Медленно, но верно уменьшалось число ошибок. Мы далеко ушли от тщательно насаждаемой оставшимися в городе агентами Юровского версии о том, что тела были закопаны в одном месте, а затем перезахоронены в другом.

Один из свидетелей на предварительном следствии (еще до прихода Соколова) рассказал, что подслушал разговор нескольких большевиков о трупах. Участнками того разговора были Ермаков (которого мы знаем), Млышкин, Костузов, Партин, Кривцов и Леватных. Они цинично рассказывали о том, что ощупывали трупы, пока они были еще теплыми. Леватных хвастался, что он ощупал царицу и “теперь может спокойно умереть”. Они также говорили о “ценностях, спрятанных в их одежде”.

Предполагаемая подлинность этих сведений ввела другого следователя (который впоследствии был заменен Соколовым) в заблуждение, заставив поверить другим их показаниям и некоторым дополнениям, которые могли исходить от агентов “красных”, а именно, что тела были захоронены в разных местах города. Это был ложный след, который, к сожалению, сбил следователя с правильного пути. Он даже не стал приближаться к лесу. Если бы он это сделал, то смог бы обнаружить то, что мы с таким трудом нашли год спустя. В свое оправдание он говорил, что находиться в лесу было небезопасно из-за красных банд; но даже если бы это было так, он мог бы послать более смелого человека. Несколько самозваных “следователей” воспользовались этой возможностью, чтобы “собрать” реликвии – возможно, бесценные подсказки.

Необходимо было принять крайние меры, включая полное просеивание почвы в местах с нарушенным земляным покровом и очистить шахты, в которые могли быть сброшены останки. Это была задача, выходящая за рамки компетенции судебного следователя. Здесь нужны были шахтеры с насосной техникой, лесники, маркшейдеры, а главное – деньги.

Благодаря адмиралу Колчаку средства были найдены. Действительно, я отдаю ему справедливость, говоря, что без его твердой личной поддержки следствие было бы давно завалено из-за постоянных интриг Омского правительства. Колчак выделил деньги из своих собственных средств, потому что законно санкционированный им грант был “задержан” его министрами.

По приказу и под наблюдением генерала Дитерихса была сформирована команда белогвардейцев для проведения необходимых работ. Все они были выходцами с Урала, т.е. шахтерами и крестьянами, умеющими работать в шахтах. Несколько сотен из них разбили лагерь вокруг Ганиной ямы, расположенной у поворота дороги на Коптяки, в ста шагах от шахты. Эти люди знали, ради чего они работают, и к делу  подошли со всей серьезностью.

Но нам пришлось уехать до того, как их усилия увенчались успехом. Дитерихс получил вызов для того, чтобы спасти армию. Я поехал с ним. Вместо него командование принял генерал Домонтович, очень храбрый солдат. Он умер от тифа во время отступления и был похоронен в Чите в начале года. (“Царство Небесное!”).

Успех пришел раньше, чем пришлось эвакуироваться из Екатеринбурга. Содержимое шахты, извлеченное с бесконечным трудом, навсегда устранило все сомнения в уничтожении тел. Теперь Соколов располагал неопровержимым “доказательством”.

Вот рассказ об этом расследовании. Это хороший комментарий к известной поговорке: “Шила в мешке не утаишь”.

Вспомним, что Ермаков уехал с телами из дома смерти. Сейчас Ермаков жил на Верх-Исетском заводе, примыкающем к городу и расположенном вдоль трассы на Коптяки, то есть к северо-востоку от Екатеринбурга. Горный завод Стенбок-Фермера (сейчас Исетский завод) располагался в нескольких милях от лесного массива. У завода Ермаков нашел отряд своих красногвардейцев (он был военным комиссаром) и несколько подготовленных транспортных средств. Вся процессия двинулась по Коптяковской дороге.

Действительно, в окрестностях нет другой дороги, пригодной для проезда грузовиков. Ваганов, другой царедворец, сел на лошадь и выступил в качестве вооруженного эскорта грузовика.

Вскоре после трех часов ночи они достигли того места, где несколько тропинок, давно заброшенных и заросших травой, сворачивают налево в сторону Ганиной Ямы. Здесь они пробирались сквозь подлесок и в одном месте чуть не опрокинули грузовик в канаву. Следы от колес были видны и год спустя, а рядом лежала балка, которую привезли из заброшенной шахты, чтобы вытащить застрявший грузовик.

Вокруг шахты в этом месте на траве не было никаких следов человеческого пребывания. Жители деревни Коптяки, как правило, не ходили этим путем. Место было выбрано удачно. Но убийцы забыли привычки крестьян, особенно сенокосчиков и рыбаков.

Настасья З. вышла из деревни на рассвете с сыном и невесткой. Они подошли к страшной процессии как раз в тот момент, когда она сворачивала с дороги. Навстречу им выехали два всадника. Один был в морской форме. Настасья узнала его – это был житель Верх-Исетска – Ваганов. Тот крикнул: “Поворачивай назад!” и, подъехав вплотную к крестьянской телеге, приставил револьвер к голове Настасьи. Испугавшись, крестьянка так резко дернула лошадь, что телега чуть не опрокинулась. Ваганов поскакал следом, все еще направляя оружие и крича: “Не оглядывайся, а то стреляю”. Прогнав их около километра до деревни, Ваганов поскакал обратно.

При слабом свете крестьяне не смогли разглядеть, что находилось за Вагановым. “Что-то длинное и серое, похожее на кучу”, – вот все, что они смогли различить. Баба (крестьянка) решила, что это красногвардейцы, идущие на Коптяки. Пришпорив коня, она тут же подняла на ноги всю деревню, сообщив мужикам, что “армия” идет “с транспортом и артиллерией”. Они слушали в ужасе, опасаясь, прежде всего, за свое сено. Приход армии означал, что поблизости идут боевые действия, а здесь как раз было время косить. Сено могло быть потеряно.

Они долго и горячо обсуждали этот вопрос, а затем самые смелые из них во главе со старым солдатом отправились на разведку.

По дороге они встретили австрийских военнопленных, которые занимались сенокосом, и спросили, не видели ли они армию. Те ответили, что ранним утром, когда они работали на дороге, подъехали русские казаки и прогнали их. Жителям деревни стало еще любопытнее узнать, что все это значит.

Вскоре, подъехав к шахте, они услышали ржание лошадей. Подойдя к одному из поворотов, они увидели, что трава вся примята, а саженцы согнуты. Они уже собирались идти по этому странному следу, когда из леса появился всадник, вооруженный саблей, револьвером, винтовкой и ручными гранатами, и спросил их, что они делают. Мужики, хотя были сильно напуганы, спросили, не будет ли товарищ так любезен успокоить их, потому что вся деревня была в волнении.

Им вежливо сообщили, что причин для беспокойства нет. “Наш фронт проравли в нескольких местах. Мы просто проводим разведку и учения. Не бойтесь, если услышите стрельбу!”. Они дружески покурили вместе, а затем мужики ушли. Едва они ушли, как раздался звук, похожий на взрыв ручной гранаты, а через некоторое время после этого – еще один взрыв. Вскоре после их возвращения в село появился тот же всадник, “чтобы успокоить всех”, как он объяснил.

Они были успокоены насчет сенокоса, но теперь возникла другая проблема. Многие жители деревни рыбачили в большом Исетском озере, раскинувшем свои прекрасные воды перед Коптяками. В тот вечер они наловили хороший улов и должны были отвезти его в город – был базарный день (среда), а в жаркую погоду рыба не хранится. Но “русские казаки” были неумолимы.

Со стороны города на переезде через Урал стояла толпа, стремящаяся попасть в Коптяки, который, будучи красивым местом, привлекал многих дачников. Эти несчастные, оказавшись “на мели”, тщетно ждали несколько часов. Некоторые железнодорожные служащие пользовались бензином из бочек, складированных тут. Поток рыбаков и процессия дачников, приезжающих и уезжающих, позволили следствию очень точно определить границы оцепления, выставленного вокруг леса. Все указывало в одном направлении – на Ганину Яму. Именно это место нужно было скрыть от посторонних глаз.

Крестьяне также первыми обнаружили место, где были уничтожены тела. Их показания оказали огромную, неоценимую услугу следствию, ведь без них истина, возможно, так и не была бы установлена из-за ошибок, допущенных следствием ранее.

Как только оцепление было снято, некоторые мужики из Коптяков поспешили к месту, откуда доносилось ржание лошадей и взрывы. Они подумали, что красногвардейцы закапывают оружие. Но пепел вокруг ямы наводил на мысль о чем-то другом. Они начали копать; вскоре нашли крест императрицы и медную пряжку пояса царевича. Какое-то чутье подсказало им, что это “царское”, хотя они ничего не знали об убийстве.

Восемь мужиков стояли вокруг ямы и с трепетом рассматривали сделанные ими находки: – “Ребята, – сказал один, озвучив тайную мысль всех, – дело вот в чем: они сжигали здесь Николая. Этот крест может принадлежать только ему. А пряжка, говорю вам, царевича”. Они перекрестились в молитве и молча ушли. Надо ли говорить, что эти честные души быстро передали останки белым властям.

Во время моего первого посещения раскопок меня привлекла надпись, вырезанная на огромной березе, которая нависала над одним костром. Она гласила: “Т.А. Фесенко” и дата “11 июля 1918 года”, то есть за шесть дней до убийства. Возле дерева сидел молодой человек. Он был мне незнаком. Я принял его за одного из агентов Соколова, тем более что посторонним не рекомендовалось крутиться возле шахт. Я внимательно осматривал землю, чтобы отметить места сожжения тел и найти какие-нибудь оставшиеся улики.

Незнакомец воскликнул: “Вам придется очень хорошо поискать!”. Я подумал, что это странное замечание; выжженный и опаленный вид земли действительно был очень заметен, хотя прошел почти год. Но я поддержал разговор, ожидая сюрприза. Незнакомец довольно взволнованным тоном высказал свое убеждение, что история о кострах и сожжении тел – это миф. “Посмотрите сами! Как они могли уничтожить все эти тела и оставить так мало пепла!” – настаивал он.

Конечно, я не стал просвещать его относительно бензина и серной кислоты, которые способствовали кремации, или вероятного разбрасывания пепла вокруг. Я сразу же пошел к Соколову, который находился неподалеку, и рассказал ему, что сказал молодой человек. Он сказал: “Это, наверное, Фесенко”. Мы подошли к тому месту. Незнакомец сидел на своем месте у березы и, казалось, страдал. Соколов продолжал: “Да, это тот самый человек. Он привел сюда Юровского. Он просто молодой дурак-большевик; Юровский взял его, потому что он знал это место. Парень так гордился сопровождением комиссара, что зафиксировал визит, вырезав на дереве свое имя и дату.

“Почему же тогда он на свободе?” спросил я. “Ну, дело в том, что мы надеемся, что он может выдать себя или кого-то из убийц. Мы арестовали его и отпустили. Он преследует это место и все время пытается доказать, что здесь ничего не могло произойти!”. Мне стало жаль этого несчастного. Возможно, он не догадывался о замысле Юровского; Юровский не выдавал таких секретов. Во всяком случае, я отдавал ему должное, будучи уверен, что в этой жизни его измученному разуму не будет покоя.

Но Соколов развеял мое сочувствие: “Дело в том, что он затронул больное место. Где гарь? Вот в чем вопрос. Мы нашли слишком мало. Они должны быть где-то спрятаны”. Фесенко не мог сам обнаружить это слабое место в нашем расследовании. Скорее всего, его подговорили убийцы или их агенты. Вот почему мы позволили ему бродить здесь”. Однако Фесенко не выдал ни себя, ни своих сообщников.

Шагах в ста от костров я заметил небольшую полянку с удобным пнем. Здесь можно было спокойно посидеть, не привлекая внимания людей. Между этой естественной беседкой и местом ужаса простиралась приятная березовая и сосновая роща, благоухающая и наполненная звуками леса. Здесь, на этом пне, сидел Юровский, пока его приспешники исполняли последний акт трагедии. Рядом с этим сиденьем мы нашли (год спустя) яичную скорлупу – остатки пятидесяти яиц, заказанных Юровским у монахинь якобы для Романовых. Но этой еды, по-видимому, не хватило, были еще и куриные кости. Здесь же были найдены вырванные страницы из трактата по анатомии на немецком языке (анатомию Юровский знал плохо, так как был всего лишь фельдшером). А чтобы не осталось сомнений в происхождении этих улик, случилось так, что Юровский оставил после себя газету, изданную на немецком языке в тот самый обсуждаемый период. Она была полна оскорблений в адрес чехов, обвиняющих их в раболепном подчинении верховному командованию Антанты и рассматривающих войну как бойню, устроенную в интересах капитала.

В предыдущих главах уже упоминалось о том, как великие княгини прятали свои драгоценности. Два их доверенных слуги, мадемуазель Тутельберг и Эрсберг, пришли в наш лагерь в лесу, чтобы идентифицировать реликвии. Они зашили их в лифы, пуговицы, шляпы и другие места и точно знали, какие драгоценности были на жертвах в момент убийства; очевидно, что во время их пребывания в доме Ипатьева никто из узников не решился бы расстегнуть или изменить местоположение этих тайников, так как они находились под постоянным наблюдением. Великие княжны Ольга, Татьяна и Анастасия были одеты в двойные стеганые лифы, набитые драгоценностями весом в несколько фунтов. Ольга носила на шее рамочку с особыми драгоценностями и несколько веревочек с жемчугом, спрятанных через плечи. Способ сокрытия ввел в заблуждение при первом поверхностном осмотре тел в доме.

Теперь мы проследим жуткую картину расчленения и уничтожения тел. Прежде всего, была частично снята одежда. Лифы сразу же привлекли внимание своим весом. Эти «упыри» начали разрывать их на части. Их содержимое высыпалось на землю, некоторые скатились в траву или были втоптаны в почву кургана.

Убийцы не стали снимать всю одежду с трупов, а принялись рубить их на куски на глиняном кургане, вокруг ямы, одновременно разрывая оставшуюся одежду извлекая оставшиеся ценности. Крупные бриллианты, которые были замаскированы под пуговицы, исчезли, за исключением одного. Возможно, они сгорели вместе с одеждой великих княжон или были разграблены. Одна из них была найдена втоптанной в глину рядом с кострищем. Здесь же был найден изумрудный наперстный крест императрицы. Некоторые пули выпали из тел во время разрубания, другие – во время их сжигания.

Использовались два костра – один у вала, другой у березы. После завершения кремации пепел от обоих костров собирали и сбрасывали в заранее подготовленный ствол шахты. В глубоких выработках, подобных этой, в течение всего лета сохраняется лед. Сначала это проверили с помощью ручных гранат, а затем лед был разбит, чтобы гарь и т.д. опустились на дно. Над всем этим был устроен и закреплен настил.

Многочисленные свидетели видели, как подъезжали и уезжали грузовики. «Упыри» оставались в лесу, пока не выполнили свою задачу. Их убежища и лагеря были обнаружены. Видели, как уставшие до смерти люди ехали в грузовике.

Настил этот сначала обманул всех при поисках в шахте. Только когда в результате операций, описанных мной выше, ствол шахты был очищен, все объяснилось. Труп маленького Джемми лежал прямо под фальшполом. Его сохранил лед. Когда славный Домонтович сделал это открытие, он немедленно телеграфировал нам. Мы все поняли, что загадка трупов раскрыта.

Теперь в нашем активе были сотни подсказок. Соколов занялся их классификацией и идентификацией. Перечислить их все было бы совершенно невозможно. Этому посвящено несколько томов досье. Там приведены словесные портреты каждой “находки” и ее идентификации. Я привожу здесь краткий, но точный обзор этих находок: –

• Крупный бриллиант чистейшей воды, идентифицированный как подвеска к ожерелью, принадлежащему императрице, стоимостью 20000 золотых рублей; слегка тронут огнем.
• Изумрудный крест, принадлежавший Александре, идентифицированный как подарок императрицы Марии, признанный экспертами высокопробным, стоимостью 2000 золотых рублей; сломан и обгорел.
• Жемчужная серьга, нетронутая, брошенная вместе с землей в шахту, признанная одной из пары, которую всегда носила императрица, чрезвычайно тонкой работы, оцененная в 3000 золотых рублей.
• Четыре фрагмента крупной жемчужины и оправы, объявленные парой к (3).
• Два фрагмента изумруда, объявленные экспертами частью большого и очень тонкого камня, расколотого каким-то твердым и тяжелым предметом и растоптанного.
• Одиннадцать фрагментов изумруда.
• Тринадцать круглых жемчужин высокого качества, принадлежащие одной нити.
• Пять осколков жемчуга, принадлежащие одной большой жемчужине высшего качества, разорванные тяжелым предметом или растоптанные.
• Еще одна разбитая жемчужина высокого качества.
• Два мелких бриллианта, которые, как утверждается, были частью украшения большого размера.
• Часть украшения из серебра с крупным бриллиантом со следами сильных ударов.

(12-21) Драгоценные камни (бриллианты, сапфиры, рубины, альмандин и топазы) и оправы; все со следами, как показали эксперты, раздавленных или разорванных тяжелыми или режущими предметами.

(22-28) Предметы и принадлежности одежды, включая куски ткани, идентифицированные как части юбки императрицы, военной шинели царевича и шинели Боткина; шесть комплектов корсетных стелек – императрица не позволяла своим дочерям или слугам ходить без корсетов, да и себе тоже; Демидова также носила их – всего шесть); металлические части корсетных подвесок и фрагменты шелка и резинки; пряжка пояса царевича; пряжка пояса царя, обе опознаны; три пряжки для обуви первоклассной работы, одна – императрицы, две – великих княжон; большое количество пуговиц, крючков, глазков и т.п., некоторые из них от платья императрицы; также военные пуговицы, соответствующие мундирам и фуражкам царя и царевича, сделанные для них придворным портным в Петрограде. Принадлежности женского костюма были такими, какие придворный портной использовал для семьи. Имелись также части одежды, которые использовались портным, одевавшим придворных слуг. Остатки обуви показали сильное воздействие огня. Однако эксперты смогли отметить, что среди них были пробковые и тонкие латунные винты – свидетельства изделий высокого класса. По их мнению, остатки вполне могли представлять собой семь пар сапог.

(29-41) Экспонаты, представляющие не меньший, если не больший интерес. Среди них можно назвать: – Карманный футляр, в котором царь всегда носил портрет своей жены; три маленьких иконки, которые носили великие княжны, на каждой из них изображен лик святого, разрушенный так, как будто по ним наносились удары; юбилейный знак императрицы ее уланского полка; золотая оправа очков Боткина; большое очковое стекло, какое императрица носила в Тобольске; остатки вещевого мешка царевича, в котором он имел обыкновение хранить свои сокровища; несколько флаконов для нюхательных солей, которые всегда носили с собой великие княжны, и, наконец, разнообразный ассортимент гвоздей, фольги, медных монет и т.д., что очень озадачило Соколова, пока кто-то, кажется, мистер Гиббс, не напомнил ему, что Алексей любил собирать всякую мелочь, будучи, как и его отец, очень бережливым.

Затем появился ряд особо важных реликвий. Во-первых, ряд пуль от нагана, некоторые целые, но со следами нарезки, некоторые без свинцового сердечника, некоторые в виде капель расплавленного свинца, но все равно безошибочно узнаваемые. Во-вторых, в самой шахте – человеческий палец, два куска человеческой кожи, а в глине кургана – множество фрагментов отбитых и распиленных человеческих костей, которые все еще можно было сертифицировать, хотя они подверглись воздействию огня и, возможно, кислоты. Эксперты установили, что кожа принадлежала человеческой руке. По описанию палец принадлежал женщине средних лет. Он длинный, тонкий и имеет хорошую форму, как рука императрицы.

Рядом с шахтой был найден набор искусственных зубов (верхняя челюсть с пластиной), идентифицированный как зубы доктора Боткина. Передние зубы были глубоко залеплены трясиной, как будто тело тащили лицом вниз и таким образом зубы, зацепившись за твердую глинистую почву, вытащили пластину изо рта мертвеца.

При первом осмотре дома смерти – через десять дней после убийства – он носил все следы того, что был разграблен людьми, которые сначала убили хозяев. Читатель сможет представить себе это, но его воображения не хватит, чтобы воссоздать реальную картину. Среди этого разгрома и неразберихи чувствовалось, что заботливая рука уничтожила все, что могло помочь следствию; тем не менее, обнаружились очень важные улики, среди которых полный список красногвардейцев, выполнявших роль тюремщиков, личный шифр царя, который он спрятал – как будто ожидая, что когда-нибудь сможет его вернуть.

В камере смертников была любопытная надпись на немецком языке, написанная человеком с определенной культурой – не Юровским, а, возможно, одним из двух человек из Чрезвичайки, которых он оставил в доме после своего отъезда. Это была адаптация строк Гейне о судьбе Белтазара:

Belsatzar ward in selbiger Nacht
Von seinen Knechten umgebracht.

Белшаззар был убит в ту же ночь
Его же слугами.

Он опустил конъюнктив “aber”, который идет в строке поэта после “ward”; а затем, написав сначала “selbigen”, изменил его на “seinen”, чувствуя, вероятно, что эти изменения были необходимы, чтобы соответствовать случаю. Возможно, бессознательно он также переделал Балшаззара (так Гейне пишет это имя) в Балсатцара. Автор цитировал еврея, чья поэма рассказывает о свержении языческого государя, оскорбившего Израиль. Книга Даниила не столь однозначна. В ней говорится: “В ту ночь был убит Балшаззар, царь Халдейский”. (Но автор надписи пожелал сделать “очевидным”, что “Балсатцар” был убит своим собственным народом.

XII
ВСЕ РОМАНОВЫ

Смерть Николая II и его семьи была недостаточна для советского плана “правления” с Германией или без нее. Ничто, кроме уничтожения всех Романовых, не могло удовлетворить врагов “Балтазара”. Всякий раз, когда ЦИК и Чрезвычайка накладывали руки на кого-либо из родственников бывшего царя, их судьба была предрешена. Не имело значения, где находились несчастные князья, и какой местный орган власти был якобы причастен к этому – ЦИК и Янкель Свердлов, красный еврейский самодержец всея Руси, руководили расправой над ними.

Апологетам советской власти совершенно бесполезно намекать на то, что местные органы могли совершать эксцессы без ведома и одобрения центра; в этих убийствах великих князей и великой княгини – всего 11 лиц царской крови – явно прослеживается рука центрального правительства. Более того, все они были убиты хладнокровно, целенаправленно, потому что из Москвы был отдан приказ о начале жесткого террора..

С трепетом в душе и руках после воспоминаний об ужасах екатеринбургских подвалов и лесов я берусь за этот рассказ об этом горе. Для преступления не было никакого предлога – это просто подлое убийство без тени политической целесообразности или провокации.

Сначала я возьму дело великого князя Михаила Александровича; он “исчез” раньше других – примерно за месяц до царя – и был мнимым наследником, хотя формально отказался от своих прав в пользу народа. Я собрал все материалы, касающиеся его последних дней в Перми.

Брат царя оставался в Гачине, своей обычной резиденции, в первые месяцы большевистского правления. Там он был арестован в марте 1918 года и отправлен в ссылку. Его секретарь, Николай Николаевич Джонсон, и бывший начальник жандармерии в Гатчине, полковник Знамеровский, были арестованы в то же время и перевезены вместе с ним под охраной Летца. Местом их назначения была Пермь, в этом городе они прожили следующие два месяца.

Помимо того, что они находились под наблюдением, изгнанники пользовались сравнительной свободой. Великий князь совершал прогулки со своим секретарем. Хотя он страдал от хронической болезни (язвы желудка), которая требовала постоянных физических упражнений и специальной диеты, в Перми у него не было причин жаловаться на здоровье. Многие присылали ему деликатесы, например, стерлядь, только что выловленную из Камы, так что его комнаты в Королевском трактире всегда были полны провизии. Он чувствовал себя настолько хорошо, что редко прибегал к лекарствам для снятия ужасных болей, от которых страдал во время острых приступов болезни.

Популярность имеет свои недостатки. Жители Перми не понимали, что их внимание к изгнаннику может вызвать подозрения у его красных. Когда дело дошло до того, что брат царя оказался узнаваем и любим, стало необходимо избегать слишком частых появлений на улицах. Знамеровский предупредил великого князя, что красные на пригородном Мотовилихинском арсенале начинают проявлять беспокойство и открыто выступать против свободы, предоставленной ссыльным. Так что после этого знакомая фигура Михаила Александровича в поношенном сером костюме и сапогах с верхом больше не появлялась, и он занялся своими упражнениями под покровом темноты.

Великий князь оставил жену и детей в Гатчине. Графиня Брасова (его морганатическая супруга) приехала навестить мужа в середине мая. Мадам Знамеровская также прибыла в Пермь. Это был опрометчивый шаг. Графине Брасовой с большим трудом удалось вырваться; на самом деле это удалось только с помощью хитрости. Комиссарам было сказано, что если они вмешаются, то дело будет передано в Москву. Это их напугало.

Прибыв в Москву 22 или 23 мая, графиня Брасова решилась на еще более смелый шаг, чтобы спасти своего мужа. Сознавая его полную отстраненность от политики, она вообразила, что личное заступничество перед красными вождями заставит их отпустить его. Конечно, это была иллюзия, простительная только для растерянной женщины. Я упоминаю об этом потому, что в дело вмешался сам Ленин. Именно этот возвышенный идеалист советской власти категорически отказался разрешить отъезд Михаила и тем самым взял на себя ответственность за случившееся.

Мадам Знамеровская не уехала из Перми. Она была там, когда расстреляли ее мужа, и позже разделила его судьбу. Но я забегаю вперед.

Не зная ни одного члена семьи и даже Н.Н. Джексона, полковник Знамеровский задумал план побега, который он намеревался осуществить на практике, опасаясь, что рабочие Мотовилихи могут быть подстрекаемы к насилию. Мне известны подробности этого плана, и я могу с полной уверенностью утверждать – в свете последующих событий – что он не был осуществлен и даже не пытался.

13 июня в Гатчину пришла телеграмма из Перми, в которой сообщалось, что “наш общий любимец и Джонни вывезены неизвестно кем и неизвестно куда”. Это сообщение должно было исходить от Знамеровского – оно могло исходить только от него. Первым чувством была смешанная радость; затем зародились сомнения и немалая тревога по поводу возможных репрессий, которые сразу же обруштся на семью в Гатчине. Конечно, вскоре после этого графиня Брасова была арестована Урицким, кровавым комиссаром Петрограда, который сам был убит через два месяца другим евреем. После бесчисленных злоключений ей удалось бежать со своими детьми из России.

Что же произошло в Перми? В депеше г-на Алстона, исполняющего обязанности Верховного комиссара Великобритании, из Владивостока от 13 февраля 1919 года сообщалось следующее: – “Мистер Т. только что прибыл сюда. В Перми, по его словам, он жил в одной гостинице с великим князем Михаилом и г-ном Джонсоном, его русским секретарем. В два часа ночи 16 июня или около того он видел, как четверо из пермской милиции или полиции снимали их, и он убежден, что они были убиты”.

Позже удалось получить свидетельства очевидцев, которые подтвердили и усилили депешу г-на Олстона. В Перми у великого князя было двое слуг – Борунов и Челышев. Они жили в смежной комнате. Мистер Джонсон жил наверху. Челышев сбежал и дал следующую версию: –

Примерно в вышеуказанную дату (со 2 по 16 июня – он был смутен в этом вопросе) он спал ночью, когда три человека в солдатской одежде, полностью вооруженные, вошли в его комнату, разбудили его и грубо приказали ему привести их к Михаилу Романову. Напрасно он протестовал, что великий князь спит. Они пригрозили ему “чрезвычайкой”. Он вынужден был подчиниться. Сначала он разбудил мистера Джонсона. Затем повел в комнату великого князя. Тот спал. Челышев разбудил его и объяснил причину. Великий князь посмотрел на вооруженных людей.

Один из них сказал: “У нас приказ взять вас – приказ Совдепа”. Великий князь ответил: “Я не пойду, если вы не покажете мне бумагу”. Тогда один из мужчин вышел вперед и, грубо положив руку на плечо великого князя, воскликнул: “Ох уж эти Романовы! Как вы нам все надоели!”

Поняв, что сопротивление бесполезно, великий князь встал и оделся. Мистер Джонсон тем временем тоже приготовился и настоял на том, чтобы люди увели и его. После некоторого спора они согласились. Челышев заявляет, что он тоже просил, чтобы его увели, но люди отказались.

Когда солдаты и их пленники выходили из комнаты, Челышев вспомнил о лекарстве и, схватив бутылку, пошел следом, восклицая: “Пожалуйста, Ваше Высочество, возьмите его с собой”. Он знал, что без лекарства великий князь может быть подвергнут большим и ненужным страданиям. Солдаты грубо оттолкнули его в сторону и, сделав какое-то грубое замечание об императорской семье, повели пленников прочь. С этого момента они пропали из виду. Многие рассказы о побеге Михаила, о том, что его видели в Омске, в Семипалатинске, в Чите, в Харбине и т.д., последовательно опровергались.

Против версии о побеге есть самые веские доказательства: – Великий князь никогда бы не стал участвовать в попытке уклониться от своих тюремщиков, прекрасно зная, что за него пострадает и царь, и его собственная семья. Мне могут возразить, что он был увезен против своей воли переодетыми друзьями; но эта теория не может объяснить их отказ позволить ему взять с собой средство, необходимое для его здоровья и, возможно, для жизни. Я имею основания полагать, что заговоры с целью его побега были; но в каждом случае планы не были реализованы из-за предательства. Полковник Знамеровский это предвидел. Он никому не доверил бы свой план, но, очевидно, он сорвался, так как он сам должен был ехать с Михаилом, и мы знаем, что вместо этого он был убит. Расстрел Знамеровского последовал сразу после исчезновения великого князя.

Челышев впоследствии выражал уверенность в побеге своего хозяина, но в то время у него не было таких иллюзий. На самом деле он был убежден, что великий князь попал в ловушку, и когда он успел оправиться от удивления, он пошел в местный Совет и пожаловался, что великий князь похищен. Он рассказывал, что сначала на него не обратили никакого внимания, но позже было предпринято некое подобие поисков, которые быстро прекратились.

Что касается окончательной судьбы двух узников, то о них ходят такие же многочисленные и разнообразные истории, как и о побеге. Мне нет необходимости приводить их. Достаточно того, что великий князь Михаил, мягчайший из людей, которому была противна любая мысль о власти и даже о честолюбии, исчез, чтобы больше его не видели.

Городу Пермь и ее окрестностям суждено было стать свидетелями других трагедий, полных ужаса. Там были интернированы многие другие члены семьи Романовых, в том числе

1. Великая Княгиня Елизавета, святая сестра императрицы, почитаемая благодарными москвичами, в то время как Александру недолюбливали;
2. Великий Князь Сергий Михайлович, бывший генерал-аншеф и весьма далекий от политики;
3. Князь Игорь;
4. Князь Займище;
5. Князь Константин, все три блестящих молодых человека, сыновья покойного великого князя Константина Константиновича, ни один из них не занимался политикой;
6. Князь Владимир Павлович Палей, сын великого князя Павла и сводный брат великого князя Дмитрия Павловича. Этот семнадцатилетний юноша подавал надежды стать одним из величайших поэтов мира.

Принц Иоан был женат на принцессе Елене Сербской, которая приехала на Урал, чтобы разделить ссылку своего мужа. Ее уговаривали уехать на родину, большевики не решались заключить ее в тюрьму. Она была в Екатеринбурге, когда в конце июня услышала, что князя Займа и других пленных посадили на голодный паек. Она решила, несмотря ни на что, не оставлять его. Но большевики арестовали ее. Она находилась в тюрьме в Екатеринбурге, когда убили царя и его семью. В той же тюрьме находились люди, которые последовали за императорской семьей в плен: молодая графиня Анастасия Хендрикова, мадемуазель Шнейдер, камердинер императора Волков (Князь Долгорукий и генерал Татищев “исчезли” еще раньше). Конечно, никто из них ничего не знал об ужасных событиях в доме Ипатьева.

Когда еврейские убийцы и их сообщники, немецко-мадьярские латышские стрелки, готовились покинуть город из-за наступления белых, эти пленные были отправлены в Пермь для дальнейшего уничтожения. Сами же они поспешили на запад, чтобы помочь осуществить адский замысел изувера Янкеля Свердлова – истребить “всех Романовых”. Приказ уже был отдан. Убийство Романовых в Перми произошло ровно через двадцать четыре часа после убийства семьи в Екатеринбурге.

Вот голые факты этой новой расправы. Шесть вышеупомянутых узников Романовых со спутницей великой княгини, монахиней Варварой, и С.М. Ремесом, управляющим князей, были заключены в сельской школе Алапаевска (местечка в окрестностях Перми).

В ночь на 17 июля (1918 г.) к ним пришли надзиратели и рассказали историю, которую Юровский передал царю: что им грозит опасность, что приближается враг (т.е. чехословаки) и что в интересах их личной безопасности они будут удалены. Им даже сообщили, куда они направляются, а именно на Синячихинский завод. Ничего не подозревая, они сразу же подчинились. Программа убийства здесь была несколько иной. Осуществлять его в помещении было неудобно. Партию усадили в небольшие тарантасы и повезли на север.

Проехав двенадцать верст (восемь миль), караван остановился в лесу, где находилось несколько заброшенных железорудных шахт (видно сходство деталей в плане убийц).  Здесь несчастные были убиты, а их тела сброшены в шахты.

Это было гораздо более грубое представление, чем в Екатеринбурге. Настоящими убийцами здесь были простые русские преступники, беглые каторжники, которые “работали” на “Чрезвычайку”, красную инквизицию. Они просто убили своих жертв и избавлялись от тел, не удосужившись заглянуть в их в карманы.

Тем временем в школе принимались определенные “меры предосторожности”. Был разыгран “побег”. Здание школы и подходы к нему были “инсценированы”, чтобы показать свидетельства боя между красногвардейцами и мнимыми белогвардейцами, а чтобы придать правдоподобие представлению, они взяли крестьянина, которого случайно заперли в местной тюрьме, убили его, а труп положили в школе, чтобы изобразить белых “бандитов”.

Г-н Престон, консул, телеграфировал из Екатеринбурга 28 октября 1918 года, что при взятии Алапаевска белыми войсками 28 сентября трупы князей Романовых, великой княгини и их сопровождающих были найдены достаточно сохранившимися, чтобы их можно было узнать, и что они были похоронены при большом стечении народа.

Открытие было сделано благодаря находке агента местной полиции, имя которого я не называю по особым причинам. Вскрытие показало, что жертвы были забиты до смерти, но перед смертью, видимо, пережили длительную агонию. Великому князю Сергею прострелили голову, возможно, чтобы избавить его от страданий; ведь убийцы были просто мясниками, не стремившимися мучить свои жертвы. В них не было утонченной жестокости. Они были просто русскими. Неправда, что они сбрасывали своих жертв в шахту еще живыми. Вскрытие развеяло эту легенду. Убийцы даже взорвали в шахте ручные гранаты, вероятно, для пущей уверенности.

Следствие четко установило авторство этих убийств. Приказы поступили из Москвы по тем же каналам, которые использовались при убийстве царя – а именно, от еврея Свердлова к еврею Голощекину, и, как обычно, русский рабочий Белобородов выступил в роли фиктивного президента Екатеринбургского совета – канала, через который Москва действовала на Урале. Эти приказы выполнялись ведущими комиссарами Перми, среди которых был комиссар юстиции Соловьев.

Как и в случае с убийством в Екатеринбурге, пермские большевики последовали за своим предательским преступлением, объявив о существовании заговора. Всему миру было объявлено, что князья были похищены белогвардейскими отрядами. (Когда белым пришлось эвакуироваться из Перми, генерал Дитерихс организовал вывоз тел князей-мучеников на восток. Они покоятся в безопасном месте – в русском соборе в Пекине).

Более чем через полгода в Петрограде было совершено не менее отвратительное преступление. Жертвами стали великие князья Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Николай Михайлович (историк) и Георгий Михайлович. В течение некоторого времени они находились в тюрьме без предъявления им каких-либо обвинений. 29 января 1919 года они были переведены в крепость Св. Петра и Павла, и там в тот же день без всякого следствия и суда они были “убиты красногвардейцами из револьверов” – такова банальная информация, которая имеется. Но преступление в Екатеринбурге и резня в Алапаевске дают ключ к разгадке авторства этого злодеяния. Ушел из жизни последний из Романовых, находившийся во власти еврейского Совета. Возможно, когда-нибудь Н.А. Соколов сможет расследовать преступление Петрограда.

Мы подходим к концу этой длинной мартирологии. Члены, о которых я сейчас расскажу, являются частью красного террора, назначенного Советом в отместку за убийство Урицкого и покушение на Ленина, которые произошли примерно через месяц после екатеринбургского преступления.

Я упоминал выше о переводе некоторых заключенных из этого города в Пермь. Волков, царский камердинер, показал, что всего в тюремном поезде ехало тридцать шесть человек. Среди них были графиня Гендрикова, мадемуазель Шнейдер и княгиня Елена. Все они были помещены в одну и ту же тюрьму в Перми. Здесь Волков встретил Челышева, который тоже был арестован, и от него услышал рассказ о похищении великого князя Михаила. Они видели, как уезжала княгиня. Сибирскому правительству с большим трудом удалось спасти ее. Она, конечно, не знала, что ее муж был убит. Она думала, что он сбежал, и на этот раз уехала не сопротивляясь.

Террор был объявлен 1 сентября 1918 года. Официальные “Известия” заявили, что “пролетариат ответит… так, что вся буржуазия содрогнется от ужаса”. Красная газета” объявила: “Мы будем убивать наших врагов десятками и сотнями. Пусть они утонут в собственной крови”.¹⁰

“В ночь на 3 сентября, – цитирую Волкова, – нас, восьмерых, вывели из тюрьмы. Были графиня Гендрикова, мадемуазель Шнейдер, мадам Знамеровская, я и еще четверо. Нас окружили двадцать два вооруженных охранника, частью латыши, частью мадьяры.

_________________

¹⁰ “Чрезвычайка Петрограда под председательством еврея Петерса провозгласила, что “преступная рука партии социалистов-революционеров, направляемая англо-французами, осмелилась стрелять в вождя рабочих классов… На это преступление будет дан ответ массовым террором … представители капитала будут отправлены на принудительные работы … контрреволюционеры будут истреблены. . . Петровский, комиссар внутренних дел, телеграфировал всем местным Советам, упрекая их за “чрезвычайно незначительное число серьезных репрессий (ненавистный еврей не мог смириться с врожденной добротой русских) и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии”. Петровский осудил эти “бабушкины” методы ( – ). Он предписывал “немедленно арестовать всех правых социалистов-революционеров. Из буржуазии и бывших офицеров должно быть взято значительное число заложников. При малейшей попытке сопротивления, при малейшем движении в белогвардейских кругах должны немедленно применяться массовые расстрелы заложников. Нерешительные и неуверенные действия в этом вопросе со стороны местных Советов будут сурово пресекаться”. В начале сентября (1918) Зиновьев (Апфельбаум), один из “культурных” лидеров советской власти, публично заявил: “Мы должны привлечь на свою сторону 90 миллионов из 100 миллионов населения Советской России. Что касается остальных, то нам нечего им сказать, они должны быть уничтожены”. Большевизм, Белая книга, стр. 80.

__________________

“Нам сказали, что нас переведут в другую тюрьму; мы несли свои небольшие пожитки. Когда мы увидели, что нас ведут из города, мы поняли, что настал наш последний час. Женщинам было ужасно тяжело. Они с трудом тащились по тяжелой грязи. Через несколько миль мы вышли на дорогу, проложенная путем укладки бревен, с болотами по обе стороны” (это были сточные канавы). “Некоторые из наших охранников вдруг стали предлагать нести наши сумки. Я знал, что это означает, что они собираются нас сразу расстрелять, поэтому каждый из них хотел заранее обеспечить себе добычу. Это было “сейчас или никогда”. Пока они спорили о добыче, я бросился наутек”.

Волков перепрыгнул канаву и пробирался по склизким стокам, когда мадьяры и латыши открыли огонь. Он упал в тот момент, когда раздался первый выстрел, и остался лежать. Они решили, что он мертв, и пошли дальше. Тогда он сделал еще один бросок и наконец скрылся. После сорока трех дней скитаний он попал в Белую зону и был спасен.

Страшно изуродованные останки графини Хендриковой и мадемуазель Шнейдер были обнаружены нами летом прошлого года и преданы погребению в Перми, на виду у окон тюрьмы, где они были товарищами княгини Елены.

Обвинения “товарища” Петровского были в Перми незаслуженными. Красный террор в этом регионе пролился полным потоком крови. Крестьяне, которых большевики считали худшим видом буржуазии, составили основную часть “десятков сотен” жертв. За подробностями этих ужасов я отсылаю читателя к “Белой книге о большевизме”, изданной в апреле 1919 года.

Что касается графа Татищева и князя Долгорукого, то о способе их смерти ничего не известно. По словам Волкова, сидевшего с ним в тюрьме в Екатеринбурге, Татищев был вызван в канцелярию примерно 8 июня, где ему сообщили, что по распоряжению Совета он подлежит высылке в Уфимскую губернию. После этого его увезли из тюрьмы, и больше его не видели.

Хотя расследование секретной службы среди красных укрепляет веру в то, что Михаил был убит, фактом является то, что никаких следов его мертвого тела не было обнаружено, и поэтому можно предположить, что он выжил. Есть много записей о чудесных побегах от расстрельных отрядов красногвардейцев. Волков – один из примеров. Челышева, другого слугу, дважды вели на казнь, но в конце концов он снова появился. Если бы великий князь был увезен русскими, шансы на его побег были бы, естественно, выше. Но даже если допустить эту счастливую случайность, убийственный замысел советских правителей остается неизменным.

Князь Долгорукий оставался некоторое время в Екатеринбургском доме заключения. Он часто общался с достойным мистером Престоном, пытаясь облегчить страдания пленников в Ипатьевском доме. Возможно, это и ускорило его конец. Известно, что британскому консулу пригрозили смертью, если он еще раз “вмешается”. Долгорукий исчез, как и его старший, граф. Память о них, как и память о Гендриковой и Шнейдер, будет жить в веках как о тех, кто был “верен до смерти”.

XIII
ШАКАЛЫ

Вокруг советских тигров и их кровавых пиров вились шакалы, поодиночке, по двое и по трое, стаями, ожидая, когда они урвут какой-нибудь лакомый кусок.

Невозможно перечислить всех этих жалких падальщиков, толпившихся вокруг Романовых до и после их мученической смерти. Я упоминаю лишь тех из них, которые так или иначе повлияли на ход трагедии и ее расследование.

Хронологически я записываю имя Соловьева первым, потому что он фигурирует в досье как актер, когда семья еще находилась в Тобольске. Из показаний многочисленных свидетелей, подтвержденных самим Соловьевым, следует, что он получал жалованье в 40000 рупий (номинально 4000 фунтов стерлингов) от банкира по имени X. (хорошо известного в Петрограде и предположительно еврея), который во время войны исполнял обязанности начальника германской секретной службы, в его руках находились секретные фонды из Берлина.

Женившись после смерти “святого старца” (Распутина) на его дочери по имени Матрена и установив связь с Анной Вырубовой, находившейся тогда на свободе в Красной столице, и с другими друзьями Гришки, этот молодой человек, бывший офицер русской армии и бывший помощник Гучкова, отправился с “миссией” в Сибирь. Якобы он отправился в дом своей жены. Его собственное объяснение состоит в том, что он интересовался рыбными промыслами на Оби; кроме того, он вез в Тобольск деньги для того, чтобы облегчить условия заключения императорской семьи от их друзей в Петрограде. Он показал, что передал деньги священнику Васильеву, а также подарки. Он обвиняет священника в присвоении того и другого. Священник выдвигает встречные обвинения.

Есть основания полагать, что императрица знала об этой “миссии” и, сохраняя до конца все свои иллюзии относительно Гришки и Анны, оказала доверие Соловьеву как своему зятю и сподвижнику Вырубовой. Чем он отплатил за это доверие, мы увидим.

Агент X., естественно, держал его и немцев в курсе всех событий в Тобольске, но можно быть совершенно уверенным, что на этом он не остановился. Информация, переданная немцам, означала, конечно, передачу ее, когда Берлин того пожелает, большевикам (своим слугам). Удивительно ли в этих обстоятельствах, что каждая из четырех отдельных и независимых организаций, созданных для освобождения императорских изгнанников, была предана прежде, чем была предпринята какая-либо попытка? – Ибо Соловьевых было много, а щупальца X. были далеко идущими.

Не может быть совпадением, что офицеры, встречавшиеся с Соловьевым в Тюмени, были арестованы красными и “исчезли”. Два таких случая зафиксированы в досье. Безусловно, более чем случайным является то, что до и после падения правительства Колчака он находился в таинственной связи с лицами, которых сильно подозревали в том, что они являются немецкими агентами, и не мог дать удовлетворительного отчета об источнике своих доходов, так как был отрезан от финансирования агентом X.

Н.А. Соколов застал его и Матрену в Чите, пользующимися доверием и поддержкой Марии Михайловны, так называемой “Бубновой королевы”, которая вершила судьбы атаманского дома и имела «свою руку» в забайкальском пироге. «Королева» имела поразительное сходство с некой еврейкой, которая в годы войны шпионила на русском Юго-Западном фронте. Она приехала лично, чтобы освободить Соловьевых из следственного изолятора, куда они были заключены по указу Соколова. Сам Соколов был вынужден бежать из Читы, чтобы избежать худших последствий.

Священник Васильев был другого сорта. Его прошлое должно было отстранить его от церковной службы. Он убил пономаря церкви, в которой раньше служил. Причина несчастного случая, которую он указал, чтобы добиться номинального наказания в виде “покаяния”, не привела к признанию его ответственности. Этот человек был корыстолюбив, он видел в пленении Романовых возможность продвинуть свои интересы и интересы своего сына. Он предавался всевозможным демонстрациям “верности” – колокольному звону и молитвам – без учета их влияния на пленников и их тюремщиков. На самом деле, они принесли большой вред семье.

Обвинение, выдвинутое против него Соловьевым, похоже, частично подтверждается обнаружением в его (Васильева) доме некоторого количества предметов, принадлежавших императорской семье.

Чешский аптекарь Гайда, командовавший их арьергардом, когда они были остановлены приказами из Берлина и Москвы, перешедший затем на службу к Омскому правительству, сыграл печальную роль в расследовании убийства царя. Сразу же после занятия Екатеринбурга белыми Гайда реквизировал дом Ипатьева в свое личное пользование и занял комнату, в которой жили царь и его жена. Судебные власти умоляли его не делать этого, объясняя, что в интересах правосудия крайне необходимо, чтобы дом оставался в неприкосновенности. От них отмахнулись. Гайда угрожал насилием, если они не оставят его в покое. Они составили устный протокол по этому вопросу. Оно есть в досье.

В свете этого инцидента довольно странно читать красные прокламации, обличающие чехословаков как агентов контрреволюции, пришедших освободить Николая Романова. Полное безразличие Гайды к Романовым и их судьбе разделяли его соотечественники, и крайне сомнительно, чтобы они вели себя по отношению к Романовым лучше, чем впоследствии к Колчаку.¹¹

Среди шпионов и офицеров, нанятых Гайдой, некоторые, как известно, были большевистскими агентами. Один из сотрудников его разведывательного отдела оказался тем самым Никольским, который так жестоко обошелся со ссыльными в Тобольске и впоследствии был председателем местного Совета. Когда русские офицеры в Екатеринбурге узнали о его предыдущих подвигах, они убили его, не дав следствию возможности получить его показания.

Другим враждебно настроенным чехом был некий Заик, бывший австрийский офицер, возглавлявший важный отдел Разведывательного управления. Когда бывший чрезвычайный комиссар Яковлев, раскаявшись в своей роли в удалении царя из Тобольска, перешел к белым и обратился к генералу Шенику с просьбой о службе, он случайно попал в руки Заика, который, будучи предателем и шпионом, принял меры к тому, чтобы Яковлева выслали, возможно, зная, что он был в доверии у Мирбаха и может выдать весь этот немецкий спектакль.

_____________

¹¹ Адмирал Колчак был сдан чехами красным в Иркутске во время его поездки на восток в феврале 1920 года под флагами союзников. Приказ о его сдаче был подписан чешским “главнокомандующим” генералом Янином. Вскоре после этого адмирал Колчак был расстрелян с особой жестокостью.

________________

Омское правительство, состоявшее в основном из социалистов-революционеров, мало способствовало расследованию. Для них убийство бывшего царя представлялось делом совершенно второстепенным. Судебный следователь, испытывая нехватку денег, обратился к уральскому генерал-губернатору, горному инженеру по фамилии П., с просьбой о выделении 100 рублей (тогда стоивших около 1 фунта стерлингов) на ежемесячное жалование машинистке. Будучи членом партии эсеров, этот высокопоставленный чиновник отказал, объяснив, что, по его мнению, расследование не требуется, так как это был “простой случай расстрела заложников”, слишком обычный, чтобы беспокоиться.

Когда позднее этот человек в роскошном автомобиле, набитом “награбленным”, отправился на восток, бойцы атамана Семенова обыскали его, нашли несколько миллионов романовских рублей (валюта старого режима, стоившая даже сейчас около 250 фунтов стерлингов), а также золото и платину, и расстреляли его на месте как “спекулянта”.

Судебному следователю удалось выяснить местонахождение известного большевика по фамилии Ильмер, который тайно приехал в Сибирь с важным поручением из Москвы. Он связался с Секретной службой в Омске и попросил прислать офицера для задержания Ильмера. Но Ильмер не появился. Было установлено, что секретная служба вместо того, чтобы послать офицера, отправила телеграмму, в результате чего Ильмеру удалось скрыться.

Возможно, злейшими врагами следствия были сотрудники Министерства юстиции. Поскольку главным девизом правительства Колчака было то, что оно обладает верховной властью над российскими владениями до созыва Учредительного собрания – благословенной формулы, освященной передовыми политиками и принятой как непременное условие державами Антанты, – министр юстиции должен быть социалистом-революционером. М. Старынкевич, юрист, сосланный прежним режимом, отвечал всем необходимым требованиям.

Он упорно и сознательно отказывался рассматривать убийство царя как нечто большее, чем обычное уголовное преступление, и не назначил специального следователя. Поэтому следствие велось в обычном порядке. Дело вел член Екатеринбургского трибунала, не имевший специальной подготовки в области уголовного расследования. (Любопытно, что он был еврейского происхождения.) В допущенных тогда промахах или еще худших действиях есть прямая вина Старынкевича.

Только по прямому приказу верховного правителя (адмирала Колчака) был назначен специальный следователь (Н.А. Соколов). Понимая, что в ходе расследования будут предприниматься постоянные попытки сорвать его, Колчак дал Соколову особый ордер на назначение и всячески поддерживал его в работе. Это было очень необходимо, так как все, что Омск мог позволить ему на расходы, составляло 4,50 рупий суточных (около 6 д.), а когда он прибыл в Екатеринбург, у него на все расходы было ровно 165 сибирских рублей (тогда около 2 фунтов стерлингов).

Плохо только, что это не имело ничего общего с тем, что последовало за этим. Следствию часто мешало чрезмерное рвение самодеятельных шерлоков или пушфулов. В некоторых случаях их жажду информации нельзя было игнорировать, так как они утверждали, что обращаются со своими требованиями к высокопоставленному лицу, дружественному Омскому правительству. В феврале прошлого года Соколов подготовил конфиденциальный доклад для передачи за границу и передал его адмиралу Колчаку. На следующее утро он появился в полном объеме в местном органе партии социалистов-революционеров. Через несколько часов газета была подавлена, но, конечно, дело было сделано. Убийцы точно знали, как продвигается расследование. Все имена обвиняемых и свидетелей были напечатаны полностью, чтобы весь мир мог прочитать, а также имя следователя (Соколова), назначение которого так не понравилось Старынкевичу, практически приглашая любого прийти и убить его. (Краткое изложение раскрытой информации было опубликовано в “Лондон Таймс” от 18 февраля 1919 года).

Этот же Старынкевич, теперь уже бывший министр, недавно выступил с очередным “разоблачением”. Он сообщил представителям еврейства, что ни один еврей не был причастен к убийству императорской семьи. Это кажется почти невероятным, но вот документ. Это письмо секретаря Объединенного иностранного комитета Еврейского совета депутатов и Англо-еврейской ассоциации, в котором приводятся подробности беседы с М. Старынкевичем. В нем говорится: “Министр в переданном мне заявлении, записанном его собственной рукой и приводимом здесь в буквальном переводе, заявляет, что: –

“На основании данных предварительного следствия, ход которого еженедельно докладывался мне генерал-прокурором, я могу засвидетельствовать, что в числе лиц, виновных в убийстве покойного императора Николая II и его семьи, по данным предварительного следствия, не было ни одного лица еврейского происхождения”.

Далее в письме говорится следующее: –

“Я задал ему вопрос, как он объясняет тот факт, что генерал Нокс направил в британское военное министерство донесение об обратном. М. Старынкевич ответил, что русские военные круги с самого начала решительно утверждали, что убийство царской семьи было делом рук евреев и что этот факт должен быть установлен следствием. Они начали собственное расследование и настаивали на том, чтобы весь ход расследования был предоставлен им самим. Министру юстиции пришлось столкнуться с большими трудностями, прежде чем он добился того, чтобы расследование проводили обычные органы его ведомства. Даже беспристрастное расследование не переставало тормозиться вмешательством военных. Так, когда первый мировой судья Сергеев, не обнаружив в первых числах августа 1918 года следов еврейского подкупа у первого мирового судьи (Наметкина), вопреки закону и правилам уголовного расследования в России, как и в других странах, продолжал вести следствие после образования правительства в Омске и несмотря на наличие вполне квалифицированных следователей.

Упорный отказ министра освободить Сергеева можно понять только в одном смысле. Только в феврале следующего года Старынкевич, наконец, исполнил закон, но и тогда это произошло не по его инициативе. Вскоре после этого он сам вынужден был уйти. Отсюда его полная неосведомленность о дальнейшем ходе следствия. Его клевета на военных достойна презрения. Но и по этому, и по любому другому вопросу Соколов и досье готовы ответить ему, если потребуется.

XIV
ПО ПРИКАЗУ “ЦИКа”

Убийцы Романовых были разоблачены в предыдущих главах, но не все. Роль Юровского и Голощекина очевидна. Они были тайными агентами Янкеля Свердлова, красного царя. Другие очень важные персоны оставались на заднем плане; это были комиссары Сафаров, Войков и Сыромолотов.

Я привожу здесь полный список имен или когноменов так называемых “судей”:

1. Белобородов
2. Голощекин
3. Сакович
4. Войков
5. Быков
6. Сыромолотов
7. Сафаров
8. Украинцев
9. Киселев
10. Вайнер
11. Хотимский
12. Воробьев
13. Андроников
14. Андреев
15. Симашко
16. Авдеев
17. Карякин
18. Жилинский
19. Чуфаров
20. Юровский
21. Ефремов
22. Анучин

Из них был сформирован Областной совет депутатов, т.е. представители от всего Уральского региона. Совет состоял из пяти членов: Белобородов, русский “болван”, был президентом, а Голощекин, Сафаров, Войков и Сыромолотов (все четверо евреи) – членами Совета. Чрезвычайкой (инквизицией) управляли Голощекин, Юровский, Ефремов, Чусткевич и еще три еврея.

Эти особа группа лиц, приближенных в высшей власти (inner circles),  – люди, которые “судили” царя и приговорили его к смерти, другими словами, взяли на себя обязанность выполнять приказы Свердлова. После этого они отправили в Москву “компрометирующие” документы: письма, которыми якобы тайно обменивались царь с офицерами извне, оказавшиеся настоящими подделками. В одном из них говорится о “пяти окнах”, выходящих на площадь, тогда как в царских покоях было только два окна на этой стороне, и если бы предполагаемым заговорщикам удалось проникнуть через двойные барьеры, взобраться в дом и войти, как было приказано, то они попали бы в настоящее осиное гнездо. Кроме того, как они собирались укрыться от пулеметчика на крыше?

Эта насмешка над судом была продолжена “фальшивками” искателей сенсаций и писателей с богатым воображением. Один предприимчивый иностранец прислал тысячи слов из Екатеринбурга вскоре после убийства, описывая аэропланы, которые зависли над городом – предположительно, чтобы забрать царя – и сброс бомб и т.д., что, конечно, было неправдой, все это, конечно, было сущей чепухой; но он также привел замечательный рассказ “верного слуги царя”, имя которого никогда не было известно, который со множеством подробностей поведал, как царя увезли “на суд” и как он вернулся и трогательно проводил свою жену и детей, прежде чем был застрелен в одиночестве. Там есть тонны страниц подобной чепухи, но от этого не менее нелепой.

Не было никакого судебного разбирательства. Человек, названный Саковичем в приведенном выше списке, был найден в Екатеринбурге впоследствии. Он признает, что находился в комнате, где Голощекин и его друзья разговаривали с Юровским незадолго до убийства, и даже не обратил внимания на то, что они говорили, поскольку разговор был слишком банальным. Никакого суда – следовательно, никаких вердиктов, приговоров или других подобных формул, и никакого чтения каких-либо бумаг царю перед тем, как семья была уничтожена. Эта так называемая “бумага” – выдумка убийц, придуманная ими для того, чтобы вписать ее в московскую историю о предполагаемом суде. Единственной “бумагой”, состряпанной убийцами, было “Решение” о “казни”. В советском штабе в Екатеринбурге впоследствии были обнаружены многочисленные черновики этого документа, которые фигурируют в досье. Они показывают, как мучительно пытались убийцы придумать подходящую ложь для утверждения в Москве.

Почему царь был перевезен из Тобольска и почему его не привезли в Москву, как было приказано Яковлеву? На первый взгляд, абсурдно намекать на то, что Уральский областной Совдеп отменял решения Москвы. Мы только что видели, что виртуальными правителями Урала были соратники и соратницы Янкеля Свердлова, даже подчиненные.

Ответ предлагает советский орган от 4 мая 1918 года. В нем объясняется, что это было сделано “в связи с якобы имевшимися признаками попыток местных крестьян и монархических групп содействовать побегу”. Здесь прослеживается рука Соловьева и Васильева. И добавляет: “Областному Совету Урала поручено наблюдение за императорской семьей” (The London Times, 6 мая 1918 года).

Но хотя этот ответ определенно подразумевает ответственность московского правительства за все, что произошло на Урале, он ни в коем случае не говорит всей правды. Внутренняя история миссии Яковлева была объяснена. Яковлев был агентом Свердлова. Но Свердлов как президент ЦИК¹² ведал как внешними, так и внутренними делами советского государства, являясь фактически премьер-министром. Теперь же Свердлов был платным агентом Германии и по-прежнему поддерживал самые тесные контакты и отношения с Мирбахом. Царь сам определил миссию Яковлева, несомненно, правильно. По существу, если отбросить детали – добиться одобрения Брест-Литовского договора.

______________

¹² Даже этот высокий орган (советский кабинет министров), как и все советские учреждения, управлялся узким кругом лиц (Президиум или Исполнительный комитет), состоявшим из евреев, с одним или двумя русскими в качестве светских фигур.

_________________

Советские органы опубликовали длинные отчеты о путешествии Яковлева. В них он ложно назван представителем Совнаркома, т.е. ленинского парламента. Это было сделано лишь для того, чтобы замести следы. Яковлев говорит о Николае Романове как о человеке достаточно приятном, но “чрезвычайно ограниченного ума”. Он не был достаточно умен, чтобы осознать преимущества, которые ему предлагались.

Немцы, конечно, были крайне недовольны этой размолвкой, тем более что она совпала с провалом их плана по возвеличиванию русской интеллигенции и помощи в создании “нового правительства”, которого так добивался Людендорф. Один из главных помощников Мирбаха, доктор Рициер, заметил тогда одному из этих русских, что “большевики все еще нужны”. Через несколько месяцев красный террор отомстил за обиду, нанесенную немецким соратникам Свердлова.

Еврей Войков после убийства хвастался своим “подругам” в Екатеринбурге, что “мир никогда не узнает, что мы сделали с телами”. Именно его сообщники внушили раскаявшемуся Фесенко, что “золы там не было”. Наглая уверенность Войкова в превосходстве своих “мер предосторожности” характерна для его расы.

Убийцы придумали в Перми еще одну историю, о которой я еще не говорил. Их агенты сообщили, что одну из великих княжон видели в городе и что она была застрелена во время террора через несколько месяцев после “казни” в Екатеринбурге. Они были совершенно уверены в этом. Они даже указали место, где была похоронена “Анастасия”. Трупы – их было много – были эксгумированы; единственный труп молодой женщины был безошибочно опознан местной милицией как труп “Насти Воровки” – известной преступницы.

Комиссар Сафаров, впоследствии редактор официальных “Известий”, написал статью о “казни”, которая фигурирует в досье как интересный взгляд со стороны на мотивы преступления и его методы. Справедливо, что обвиняемые должны говорить сами за себя. Я привожу здесь откровенное, без прикрас изложение этой “защиты”:

“В местах, захваченных чехословаками и бандами белогвардейцев в Сибири и на Южном Урале, власть перешла в руки черносотенных погромщиков, состоящих из чистейших монархистов по профессии. Об истинных намерениях белогвардейцев и Антанты говорит тот факт, что во главе их, как верховный военачальник, стоит царский генерал Алексеев, самый преданный слуга Николая Кровавого, сам убежденный палач.

“Вокруг Николая все время плелась хитроумная сеть заговоров. Один из них был раскрыт во время переезда из Тобольска в Екатеринбург”. (Здесь Сафаров предполагает, что Яковлев был предателем, и обходит молчанием всю историю прерванного путешествия. Это заставляет сделать вывод, который подтверждается десятками прямых доказательств, что ЦИК, т.е. Свердлов, сознательно отправил Романовых в смертельную ловушку). Сафаров продолжает: “Другой заговор был раскрыт незадолго до казни Николая. Участники последнего заговора по освобождению убийцы рабочих и крестьян из рабоче-крестьянской тюрьмы четко отождествляли свои чаяния и надежды, что красная столица Урала будет занята чехословацко-белогвардейскими погромщиками.

“Генерал Алексеев хотел перевести в свою Ставку своего собственного царя”. (Генерал был уже давно мертв, когда Сафаров писал эту статью). “Его расчеты не оправдались. Народные суды осудили всероссийского убийцу и предвосхитили планы контрреволюции. Воля революции была выполнена, хотя при этом были нарушены многие формальные стороны буржуазного судопроизводства, не был соблюден традиционный исторический церемониал казни “коронованных особ”. Власть крестьянина-рабочего и здесь выразилась в форме крайнего демократизма¹³; она не придала значения всероссийскому убийце и расстреляла его как обычного разбойника. Николая Кровавого больше нет, и рабочие и крестьяне могут с полным правом сказать своим врагам: “Вы играли на императорскую корону. Вы проиграли. Возьмите свою сдачу – пустую коронованную голову”.

____________________

¹³ Вот как применялся “демократизм”. Я цитирую большевистских писателей: В “инструкции”, изданной Всероссийской чрезвычайной комиссией для всех губернских чрезвычайных комиссий (Чрезвычайки), говорится: “Всероссийская чрезвычайная комиссия совершенно самостоятельна в своей работе, производя обыски, аресты, казни, о чем она затем докладывает Совету Народных Комиссаров (Совнаркому) и Центральному Исполнительному Совету (ЦИК). Губернские и уездные чрезвычайные комиссии независимы в своей деятельности и по требованию местного исполнительного совета (Исполкома) представляют отчет о своей работе”. Что касается обысков и арестов, то последующий отчет может привести к исправлению нарушений, допущенных из-за недостаточной сдержанности. То же самое нельзя сказать о казнях. Из “инструкции” видно, что личная безопасность в определенной степени гарантируется только членам правительства, Центрального исполнительного совета (ЦИК) и местных исполнительных комитетов (Исполкомов). За исключением этих немногих лиц все члены местных комитетов партии (большевиков), Контрольных комиссий и Исполнительного комитета партии могут быть расстреляны в любое время по решению любой Чрезвычайной комиссии небольшого уездного города, если они окажутся на его территории, с последующим составлением протокола. (Из статьи М. Альминского, “Правда”, 8 октября 1918 г.).

“Товарищ” Бокив подробно рассказал о работе Петроградской районной комиссии со времени эвакуации Всероссийской чрезвычайной комиссии в Москву. Общее число арестованных составило 6220 человек. 800 были расстреляны. (В течение примерно шести месяцев.) (Из отчета о заседании конференции Чрезвычайной комиссии, “Известия” 19 октября 1918 года, №228)

_______________________

Русские крестьяне в Екатеринбурге смотрели на это дело иначе. Они поймали Ваганова, одного из цареубийц, и убили его на месте. Это очень огорчило следователя, но он не мог преследовать крестьян: их было слишком много, и они бы не поняли. Им казалось, что это правильный поступок – убить русского, поднявшего руку на царя.

Но Сафаров уклоняется от вопросов, которые сам же и поднимает. Почему бы не отправить царя на суд в столицу, в Москву? Ведь именно там могла бы проявиться “воля революции”! Все эти чудесные заговоры, о которых он говорит, делали еще более необходимым отправить его туда и избавить Уралсовет от всякой ответственности. Приближение белых должно было заставить местных вождей не медлить ни одного дня. Почему? Потому что Свердлов уже послал за Сыромолотовым, чтобы тот организовал убийство.

Циничные ссылки на “буржуазную юридическую процедуру” и “исторический церемониал”, надо надеяться, навсегда покончат с легендой о “суде”.

Янкель Свердлов общался со своими агентами в Екатеринбурге по прямому проводу до и после убийства, давая указания, когда это было необходимо. Они забыли уничтожить все доказательства этих разговоров. Когда расследование было передано в опытные и бесстрашные руки, одной из первых мер была тщательная ревизия документации телеграфного ведомства. Это дало поразительные результаты. Я привожу некоторые из этих документов в этой и следующих главах.

Вот запись разговора между красным царем и, по-видимому, Белобородовым, первый – в Москве, второй – в Екатеринбурге. Эта запись была сделана карандашом на обратной стороне бланков телеграмм. Таких бланков шесть. Записи, очевидно, сделаны одним и тем же человеком. Она состоит из вопросов, заданных Свердловым, и ответов на них. Запись была сделана, очевидно, 20 июля, через три дня после убийства. Вот она, в текстовом переводе: –

“Что слышно у вас?

“Положение на фронте несколько лучше, чем вчера. Установлено, что противник оголил все фронты и бросил все свои силы на Екатеринбург. Сможем ли мы долго удерживать Екатеринбург? Трудно сказать. Мы принимаем все меры, чтобы удержать его. Из Екатеринбурга вывезено все лишнее. Вчера выехал курьер с интересующими вас документами. Сообщите решение ЦИКа, и можем ли мы ознакомить население с известным Вам текстом?

“На заседании президиума ЦИК 18-го числа было решено признать решение Ур. Рег. Совдепа правильным. Вы можете опубликовать свой текст. У нас вчера во всех газетах было помещено соответствующее объявление. Я сейчас же послал за точным текстом и сообщу его вам («тебе» – Свердлов обращается к нижестоящему лицу).

“Сейчас я передам вам точный текст нашей публикации”.

Я не воспроизвожу его. В этом нет необходимости. Беспроводное сообщение”, напечатанное в “Лондон Таймс” от 22 июля 1918 года, является точным переводом текста, приведенного в разговоре, записанном в Екатеринбурге двумя днями ранее. (Московский и екатеринбургский тексты приведены в главе X.) Что может быть лучшим доказательством подлинности этой записи? На этом она заканчивается. Но она говорит нам о многом. Это язык заговорщиков, соучастников преступления и начальника, чьи приказы и инициатива имеют значение. Янкель Свердлов показывает свой истинный масштаб. Он и большевистское правительство, в котором он был всесилен как председатель Центрального исполнительного комитета (ЦИК) и фактически глава красной инквизиции, навсегда отождествляются с убийствами, описанными в этой работе. Курьер, о котором идет речь, – это Юровский. Мы знаем, что он уехал 19-го числа с награбленным имуществом и, как полагают, с “головами”. Белые начинали концентрировать свои силы. Это было через четыре дня после “казни”.

Но к чему все эти предосторожности? Если народ так хочет испытать и наказать своего покойного правителя, зачем прибегать к всевозможным уловкам, как при совершении “казни”, так и при оповещении народа о смерти своего “угнетателя”? Ответ прост: Свердлов и его сподвижники не были уверены в народе. Причина этого столь же проста: они не были русскими, они были евреями. Они были “интернационалистами”, отвергающими всякую национальность, но при этом маскирующимися под русскими именами. Русские в их среде были дурочками или болванчиками. Красин мог прийти, чтобы расчистить площадку, но для серьезной работы появился Апфельбаум-Каменев. То, что произошло в Лондоне в 1920 году, сопоставимо с тем, что произошло в самой России.

Если брать по численности населения, то евреи составляли один к десяти; среди комиссаров, правящих большевистской Россией, их девять к десяти – если не больше.

Здесь не было намерения приписать убийство Романовых расовой мести: именно еврейские организации в этой и других странах подчеркивают этот аспект советских преступлений своими настойчивыми попытками доказать, что в них не участвовали евреи. Почему они не следуют примеру смелого раввина, отлучившего Лейбу Бронштейна (он же Лев Троцкий) за отвратительные преступления, совершенные этим евреем против человечества и цивилизации? Почему они пытаются экранизировать зловещего красного царя Янкеля Свердлова и его сонм еврейских убийц – Исая Голощекина, Янкеля Юровского?

Они боялись русского народа, они боялись Романовых, потому что они были русскими, они боялись Николая Романова, потому что он был русским царем, и когда он отказался от своей верности своему народу и союзникам, они решили, что он должен умереть – он и все Романовы. Это решение было выполнено, когда продвижение антибольшевистских сил подтолкнуло совершить это изощренное преступление и избежать справедливого наказания.

И так определенно Москва была убеждена в необходимости смерти экс-царя, что за целый месяц до убийства сохранялось сообщение, о том что Николай II мертв. 21 июня комиссар печати по фамилии Старк телеграфировал в Президиум Совдепа в Екатеринбург: “Срочно сообщить о подлинности сообщений об убийстве Николая Романова”; 23-го числа Бонч-Бруевич, секретарь Совнаркома (Совета народных комиссаров, председателем которого был Ленин), телеграфировал председателю Екатеринбургского Совдепа (т.е. Белобородову): “В Москве циркулирует информация о том, что бывший император Николай Второй убит. Пришлите любую имеющуюся информацию”. Некий Бояр прибыл в Екатеринбург 9 июля и телеграфировал французскому консулу в Москве: “Я остаюсь пока в британском консульстве. Сообщения о Романовых ложные”.

Немцы знали, что делали, когда посылали в Россию ленинскую свору евреев. Они выбрали их в качестве агентов разрушения. Почему? Потому что евреи не были русскими, и для них разрушение России было всецело связано с бизнесом, революционным или финансовым. Вся история большевизма в России неизгладимо отмечена печатью чужеземного вторжения. Убийство царя, сознательно спланированное евреем Свердловым (который приехал в Россию как платный агент Германии) и осуществленное евреями Голощекиным, Сыромолотовым, Сафаровым, Войковым и Юровским, является делом не русского народа, а этого враждебного захватчика.

Еврейское господство в России поддерживали некоторые русские: “мещанин” Ульянов по кличке Ленин, “дворянин” Чичерин, “раскольник” Бонч-Бруевич. Все они лишь ширма или манекены, за которыми Свердлов и тысяча и один еврей Совдепии проводили свою разрушительную работу. Развалив и разграбив Россию, взывая к невежеству трудящихся, они теперь используют своих двойников для установления новой тирании, худшей из всех, которые знал мир.

Советское государство освятило трех героев, которым воздвигнуты памятники: Карлу Марксу, Иуде Искариоту и Льву Толстому – трем именам, которые ассоциируются с революцией, отступничеством и анархизмом; двое из них евреи.

Когда еврей Канегиссер убил еврея Урицкого, Советы объявили Террор по всей стране. Реки русской крови должны были стереть пятно, нанесенное евреем, осмелившимся выступить против еврейских правителей несчастной России.

XV
КРАСНЫЙ КАЙЗЕР

Когда Яковлеву не удалось удалить царевича из Тобольска и “обратить” царя, он разочаровал Мирбаха больше, чем Свердлова.

Евреи боялись русских, но немцы хотели их использовать. Красный царь планировал уничтожить Романовых, а красный кайзер предлагал восстановить Николая.

На какое-то время их планы разошлись; в конце концов, агенты Вильгельма поняли, что не могут отделиться от красного царя, и план последнего возобладал. Но, как в моральном, так и в практическом плане, немецкая рука, которая привела в Россию убийц-евреев, контролировала и направляла работу убийц. Только когда в Берлине поняли, что Романовы окончательно перешли на сторону Антанты, они развязали руки убийцам.

Предложение, которое Яковлев привез в Тобольск, было гораздо более коварным, чем предполагал царь. Николай должен был не только одобрить мир, заключенный в Бресте; он должен был захватить бразды правления с помощью немецких штыков и отдать своего единственного сына в законные цари под немецкую опеку.

Это означало новое вмешательство России в войну, но уже на стороне Германии. Красный кайзер и его штаб больше не доверяли своим красным агентам.

Пока Яковлев ездил в Тобольск в качестве чрезвычайного посланника ЦИКа (но на самом деле германского генштаба), официальный представитель Германии при советском правительстве, с которым оно находилось в договоре и мнимом союзе, созывал тайную конференцию антисоветских русских, чтобы организовать приход “нового правительства”, желаемого Людендорфом.

Это была очень красивая схема, вполне в немецком духе. Но она провалилась по всем пунктам. Немцы в очередной раз продемонстрировали полную неспособность понять человеческую природу. Николай презрел подлые посулы; русская интеллигенция проявила в этом случае здравое понимание своих обязанностей и интересов.¹⁴ Болезнь Алексея была еще одним препятствием, хотя сама по себе она ничего не изменила.

Свердлова не беспокоила неудача Яковлева привезти Николая и Алексея в Москву. У него везде были свои агенты. Пока Соловьев следил за пленными в Тобольске, чтобы кто-то (не знакомый с немецкими планами) не увел их, бесчисленные красные Соловьевы стерегли пленных. Обычное советское стадо, конечно, ничего не знало. За ниточки хитро, незаметно дергали из Москвы по лучшим методам Потсдама и Вильгельмштрассе.

__________________

¹⁴ См. сноску, глава VII.

__________________

Не успел Яковлев пуститься в страшный бег на 160 верст по болотам и рекам, по глубокой воде, по ломкому льду в Тюмень, как еврейский конклав в Екатеринбурге получил приказ – остановить путешественников любой ценой. Омск сразу же “завалили” ложными заявлениями о том, что Яковлев пытается организовать спасение. На самом деле Яковлев стремился вырваться из североуральской сети по южноуральскому маршруту. Ему вообще не нужно было ехать через Омск, а пересесть с пермского на самарский. Выбраться из страны по этому маршруту тогда было невозможно. Он мог привести только в Москву. Тем не менее, этот поезд был повернут обратно в Екатеринбург. Свердлов не очень хотел, чтобы Романовы ехали дальше. Он не мог позволить себе открыто ссориться со своими бывшими хозяевами, но, вероятно, был достаточно проницателен и достаточно хорошо информирован, чтобы подозревать их тайные замыслы.

Разговоры о суде в Москве начались лишь много позже, когда московские слухи сообщили, что царь уже умер, и исключительно как противоядие против этих слухов, поскольку они грозили расстроить план убийства.

Сакович, бывший хирург гусарского полка и бывший ультрамонархист, работал в Уральском областном Совдепе в качестве комиссара здравоохранения. Впоследствии он дал показания, что подслушал, как Голощекин, Сафаров и Войков обсуждали с Белобородовым вариант крушения поезда с Николаем Романовым или “организацию” несчастного случая. В первом случае ответственность была бы возложена на “контрреволюционеров”, пытавшихся спасти поезд. Он не стал выслушивать все подробности, поскольку это не касалось его ведомства. Но тогда евреям не пришлось выполнять этот план. Немцы по-прежнему выступали за спасение Николая. Идея была использована несколько месяцев спустя в Алапаевске. У меня есть копия сообщения, отправленного после этого в Москву и Петроград, в котором убийцы серьезно описывают “спасение”, устроенное ими после убийства, как причину великокняжеского “исчезновения”.

Романовы остались живы. В конце мая в Екатеринбург прибыла немецкая миссия (якобы Красного Креста), чтобы выяснить все о жизни “обитателей Ипатьевского дома”, как официально называли императорских узников. Эти шпионы сразу же отправились в Берлин со своим докладом. Красный кайзер прекрасно знал, каким мучениям подвергались те, кого он так лелеял, кто, в конце концов, был его родным и близким. Он мог бы спасти их в любой момент. Но не спас.

Смерть Мирбаха, пожалуй, не внесла никаких изменений в план расправы. На него было совершено покушение за неделю до события. Большевики заявили, что его смерть была провокацией, совершенной их социалистическими противниками, и серьезно решили, что они не должны ссориться с Германией, потому что это только сыграло бы на руку убийцам. Этот торжественный фарс имел более глубокий смысл.

Летом того года сибирские антибольшевистские отряды начали расти в численности и силе. Немцы по глупости сами способствовали этому, задержав отъезд чехов и принудив их к борьбе. Быстро возникла Сибирская армия. Она могла вытеснить красного царя из Москвы, и тогда вместо союзника или агента красный кайзер оказался бы перед лицом враждебной России. Война медленно приближалась к своему роковому концу, каждый батальон был на счету. Антанта знала, что означает помощь России, поэтому Антанта пошла на помощь чехам и сибирякам.

Людендорф справедливо описывает эту трагическую дилемму в своей книге “Военные воспоминания”: “…Антанта, понимая, что не может работать с правительством, которое ищет поддержки у Германии, приняла меры против большевизма, и вместо того, чтобы отправить эти войска (чехов) во Францию, задержала их вдоль Транс-Сибирской железной дороги, чтобы бороться с правительством в Москве. Кроме того, взяв под контроль железную дорогу, Антанта препятствовала возвращению наших военнопленных из Сибири. Это, несомненно, было серьезной потерей для нас”. (Vol. II, p. 654.)

Задержание чехов было делом рук самого Людендорфа. Он стыдится признать это и ставит телегу впереди лошади, утверждая, что Антанта проявила такую дальновидную активность. Более того, именно немецко-мадьярские военнопленные, сплотившись под призывом своих кайзеров, остановили отъезд чехов. Людендорф слишком скромен. Но его заявление делает кристально ясным один момент: с немецкой точки зрения план избавления от заигравшегося красного царя, чтобы поставить на его место покорного белого царя, должен был быть отменен. Красный царь еще может пригодиться. Как заметил доктор Рициер: “Большевики все еще нужны”.

Польза от большевиков должна была быть двоякой:

1. защищать немецкий фронт в России;
2. не дать белому царю присоединиться к русским войскам Антанты.

Поскольку речь идет об убийстве царя, нас интересует главным образом вторая часть немецкой программы Янкеля Свердлова. Как она должна была быть осуществлена, чтобы не допустить возможной ошибки? Очевидно, был только один путь – через темные врата смерти. Привезти царя или царевича в Москву было сопряжено с риском. Евреи были в страхе; телеграммы, обнаруженные в Екатеринбурге, показывают, что они не доверяли никому из русских, находившихся у них на службе. Поэтому Романовы оставались в Екатеринбурге.

За четыре дня до убийства Мирбаха, то есть в то время, когда красный царь ежедневно беседовал с представителем красного кайзера, Голощекин уже был в Москве, обсуждал убийство со Свердловым и телеграфировал Белобородову, чтобы тот послал в Москву еще одного члена конклава.

Немцы одобрили убийство; в этом не может быть никаких сомнений. Позиция, занимаемая Мирбахом в Москве, его ежедневные донесения от членов Красной инквизиции, которые, естественно, имели самое тесное отношение к организации убийства, например, отправка в Екатеринбург десяти мадьярско-немецких латышских стрелков в качестве палачей, являются убедительными доказательствами. Красный царь и красный кайзер были заодно.

Но было совершенно необходимо, чтобы в доме, где должны были умереть Романовы, не осталось ни одного русского. Согласились ли немцы на массовую резню, которая имела место, остается под вопросом. К тому времени Мирбах был на последним в этой цепи. Кровожадность еврейских убийц, возможно, превзошла немецкий замысел, и в этом можно найти вескую причину для сообщения о “безопасности” семьи, но это никак не освобождает от ответственности за преступление ни красного кайзера, ни красного царя, который его спланировал, и советский режим, сделавший такое преступление возможным.

Вот перевод оригинальной машинописной телеграммы, найденной в архивах телеграфного бюро в Екатеринбурге и включенной в досье:

“Москва.
Президенту ЦИК Свердлову для Голощекина.

Сыромолотов только что выехал для организации дела в соответствии с указаниями Центра. Опасения не оправдались, Авдеев смещен, его помощник Мошкин арестован. Юровский заменяет Авдеева. Внутренняя охрана вся освобождена, заменена другими, стоп. 4558.

Белобородов”.

Ниже текста черными чернилами проставлена дата: “4/VII” и далее чернилами того же цвета: “Телеграмма получена”, после чего черным карандашом подпись: “Комиссар – …” (остальное имя неразборчиво), этот представитель Совета был ответственным за телеграфное отделение и заверял все официальные сообщения, когда они передавались для передачи.

Это сообщение не нуждается в объяснении. Оно является полным и сокрушительным подтверждением всего, что предшествовало: Страх перед русскими, подготовка убийства, руководство планом из Москвы и готовность местных евреев предвосхитить сигнал к расправе. Ужасное раболепие фиктивного президента Белобородова раскрывается во всей своей наготе. Он спешит заверить своих еврейских хозяев, что их “опасения” “беспочвенны”. Немецкие мадьяры, которые сделали все возможное, чтобы выполнить приказ красного кайзера о захвате Сибири и подавить любую надежду на военное возрождение России, теперь были призваны завершить план красного кайзера убийством царя.

Для всего того, что было изложено в этих главах, имеются неоспоримые доказательства. Это досье. И есть подавляющее подтверждение ужасных реалий, превративших большую часть Европы в костер, Россию – в душегубку, а весь остальной мир – в очаг беспорядков.

И главным среди творцов зла, убийц и опустошителей был красный кайзер.

Когда в 1915 году он написал царю письмо с просьбой вспомнить дни, когда они были друзьями, а Николай, памятуя о горьких уроках, которые принесла эта дружба, ответил, что эти дни должны быть навсегда забыты, Вильгельм Гогенцоллерн запустил механизм, который должен был смести с лица земли и царство, и Россию, и незадачливых Романовых.

Осенью 1915 года в Вене собрались представители германского и австрийского генеральных штабов, чтобы обсудить план содействия революционному движению в России. Именно тогда были намечены все контуры “русской” революции; именно на этой встрече были выбраны главные действующие лица красной трагедии: Ленины, Свердловы и множество еврейских эсеров, получивших этот ангажемент, в тиши швейцарских курортов изучали и репетировали свои роли вплоть до момента появлением на русской сцене.

Деньги, на которые финансировалась “русская” революция, были немецкими, и – я говорю это на основании самых веских доказательств, которые можно найти в немецких секретных архивах, – Янкель Свердлов получил от немцев зарплату до 7 ноября 1917 года, когда, став красным царем всея Руси, он получил в свое распоряжение фантастическую добычу.

И вот так случилось, что немцы, убившие царя, и евреи, организовавшие, пособничавшие и содействовавшие убийству, каждый оставил свой след на стенах Ипатьевского дома.

XVI
ЭПИЛОГ

Многие сотни реликвий были собраны в Екатеринбурге и его окрестностях законным порядком, а особенно военными и сотрудниками Белого правительства. Большая часть из них как улики бесценны. Это были личные вещи – украшения, одежда, белье, – которые были украдены до и после убийства. По приказу адмирала Колчака это имущество было вывезено генералом Дитерихсом во Владивосток в феврале 1919 года и отправлено сестре царя великой княгине Ксении как ближайшей родственнице.

Те из Романовых, кто не оказался во власти Советов и сумел покинуть страну, остались без средств к существованию. Общее состояние, принадлежавшее царю в Англии, составляло 500 фунтов стерлингов.

Через два дня после убийства советское правительство издало декрет, объявлявший все имущество и владения Романовых конфискованными. Этот акт преследовал двойную цель: дать банкам, в которых хранились средства семьи, предлог для неуплаты; “узаконить” ограбление трупов в лесу и присвоение ценностей, оставшихся в Екатеринбурге.

Нитки с жемчугом и бесподобные жемчужные ожерелья, снятые с трупов, стали предметом бартера на континентальном и лондонском рынках. Красные миссии контрабандой провезли огромное количество драгоценностей, принадлежавших короне и лично Романовым, а также другим лицам – все “конфискованные” тем же способом.

Среди реликвий был и личный шифр, найденный в вентиляции Ипатьевского туалета. На нем рукой императрицы была сделана следующая надпись: “Для моего любимого Ники, дорогой, для использования, когда он будет отсутствовать, от его “шпицбу”  Фр. с любовью, Алиса. Осборн, июль, 1894″. Немецкое слово было стерто и заново написано по-русски! Владелец этой маленькой книжечки, очевидно, ценил ее превыше всего и, опасаясь, что ее могут у него отобрать, спрятал ее, надеясь, несомненно, когда-нибудь забрать.

Среди памятных вещей с погребального костра был также рубин, принадлежавший убитой императрице. Он был опознан ее горничной, которая рассказала следующую историю: “Император подарил Ее Величеству кольцо с рубином, когда ей было всего пятнадцать лет. Они полюбили друг друга еще тогда. Это было на свадьбе ее сестры великой княгини Елизаветы. После этого они думали друг о друге в течение восьми лет. Императрица всегда носила кольцо с рубином на цепочке на груди”.

Спаниель Джой также приехал в Англию. Обе собаки, которые наиболее высоко ценились императорской семьей, были английской породы. Джемми, погибший вместе с хозяевами, был миниатюрным черно-подпалым кинг-чарльз спаниелем, таким игрушечным, что не мог без посторонней помощи подняться по Ипатьевской лестнице.

Страдания Романовых в Ипатьевском доме были настолько ужасны, что не стоит их искажать, как это делают некоторые писатели, в гнусной манере. У меня есть опись дома и его содержимого, подписанная Ипатьевым и комисарами; есть протокол осмотра Сергеевым, сделанный в течение двух недель после убийства; наконец, есть свидетельство того, что я видел сам. В самом доме были все удобства и комфорт: электрический свет, отличные печи, хорошо оборудованная ванная и умывальник, электрические звонки повсюду, много хорошей и даже роскошной мебели. Баня была в рабочем состоянии, и, когда Сергеев посетил ее, в ней находились: дрова для печки, простыни с императорским вензелем и мочалка на вешалке, а также множество других признаков частого пользования. Жестокие охранники, привыкшие к русской бане, не заинтересовались этим “диковинным” приспособлением и, если не брать во внимание их дурные привычки, не препятствовали личной гигиене.

История о том, что девичьи локоны обривались из-за невозможности других методов борьбы с грязью и ее последствиями, не подтверждается доказательствами. Были найдены “расчески” волос четырех различных оттенков, а также несколько коротких волос в ванной комнате. Ничего удивительного здесь нет. В досье указано, что в дом к царю и царевичу приходил парикмахер.

У каждого члена семьи была своя кровать. Имелись простыни, подушки и одеяла. Во дворе находился умывальник.

По какой-то причине в доме не хватало посуды, тарелок и столового белья, поэтому во время еды семья испытывала определенные неудобства. Крестьяне-охранники, напичканные антибуржуазными теориями, не видели ничего особого в том, чтобы есть из одного блюда (привыкшие с детства так делать).

Мучения, которые терпели пленники, были гораздо хуже, чем просто физические лишения. Но одно такое ограничение все же очень тяготило их: полная невозможность увидеть что-либо за закрашенными стеклами окон. Младшая великая княжна (Анастасия) однажды не выдержала и открыла окно в комнате девочек. За этот поступок она едва не поплатилась жизнью. Часовой, стоявший во внутреннем бараке, немедленно выстрелил, промахнувшись мимо нее. Пуля застряла в оконной раме. Анастасия не пострадала, а только испугалась. Она не увидела ничего, кроме часового, и не стала ждать второго выстрела.

В комнате, где жили и спали императорская чета и Алексей, рядом с покоями, в которых теснились их дочери, Александра поставила знак удачи. Он был настолько незаметен, что чешский руководитель Гайда, самовольно занявший впоследствии эту комнату, вероятно, не заметил его. Карандашом она вывела мистический знак свастику и вписала дату “17/30 апреля”, день своего прихода в дом.

Знак удачи ИмператрицыВ камере смерти помимо надписи “Балтазар” была еще одна надпись, которую еще предстоит расшифровать. Она выполнена густыми черными чернилами, написана искусной рукой, а чуть ниже, на подоконнике, изображены три группы фигур, которые могут иметь, а могут и не иметь значения.

Некоторые из тех, с кем читатель уже знаком, покинули этот мир.

Русский цареубийца Медведев умер в тюрьме от тифа в начале прошлого года. Его сообщник Якимов умер в тюрьме от воспаления легких в конце прошлого года. Свидетельства об их смерти и погребении находятся в досье.

Перед бегством из Екатеринбурга Юровский написал письмо некоему доктору А. с просьбой защитить его старушку-мать, “которая не разделяет моих взглядов, но может пострадать только потому, что я ее сын”. Это одновременно и признание своей вины, и доказательство того, что даже в самом кровожадном негодяе есть что-то хорошее. Этот человек хладнокровно пытал, убивал и резал невинных детей, не мог забрать свою пожилую мать, потому что должен был везти доказательства своего преступления в Москву, но он не забывает ее. Перед уходом колчаковских войск из Екатеринбурга мы слышали, что в городе видели Юровского. Приехал ли он, рискуя жизнью, чтобы найти ее? Соколов приказал вывезти мать Юровского в Иркутск. Она боялась и ненавидела своего сына.

Янкель Свердлов, красный царь, умер в Москве в начале 1919 года. Его ударили по голове рабочие на одной из мельниц Морозова, и он умер от сотрясения мозга. Советская власть была взбудоражена. Было официально объявлено, что этот “доблестный защитник прав народа” умер естественной смертью, от воспаления легких. Тем не менее, чрезвычайка не могла допустить, чтобы красный царь был так опозорен. За Янкелем последовали тысячи невинных жертв, принесенных в жертву его памяти. Останки этого запятнанного кровью агента и соратника красного кайзера были выставлены на всеобщее обозрение и удостоились пышных похорон, а Театральная площадь, выходящая к зданию, где Янкель плел свою кровавую паутину, получила новое имя – проклятое имя Свердлова.

Никто из красных евреев не осмеливался открыто носить матнию Янкеля Свердлова. Его должность была передана Калинину, “болвану” типа Белобородова, который обеспечивал необходимую русскую ширму для маскировки их злодейств. Ибо в духе красного жидовского правительства России не было никаких изменений, только адаптация методов, смена жертв – сначала буржуа, затем пролетарии.

Русских, которые сражались и проливали кровь за свою страну, почти не осталось. Одним из последних, кто погиб за святое дело, был Николай II и другие Романовы, ставшие жертвами красных захватчиков, немецких и еврейских. Оставшаяся часть пытается не сдаваться. Для них узурпация красными власти в Москве всегда будет чужеродным господством.

Я вспоминаю ночь перед нашим отъездом из Екатеринбурга. Красные приближались, но Соколов пошел в темноту и дождь, чтобы получить показания важных крестьянских свидетелей. Он рассказал им, кто он такой и что его интересует. Они могли запереть его в подвале и выдать красным. Им было выгодно так поступить. Давая ему информацию, они подвергали себя большому риску. Он все им объяснил. “А теперь, что вы будете делать?” – спросил он. “Поможете ли вы правосудию? Будете ли вы помнить, что тот, кто умер, был вашим царем?”. Они не колебались ни мгновения. Они выбрали путь чести, путь самопожертвования. Они дали показания и проводили Соколова в дорогу.

Именно крестьянин вернет Россию к новой жизни. Возможно, это убеждение  Александры еще сбудется. Николай и Романовы погибнут не напрасно.

ЧАСТЬ III

I
ЧЛЕНЫ ИМПЕРАТОРСКОЙ СЕМЬИ В НАЧАЛЕ РЕВОЛЮЦИИ

1. Николай II Александрович, император России, старший сын императора Александра III, родился в Гатчино (под Петербургом) 6 мая 1867 г.р. Вступил на престол 20 октября 1894 года. Женился на принцессе Алисе Гессенской 14 ноября 1894 года. На момент начала революции ему было сорок девять лет.
2. Императрица Александра (принцесса Алиса) Федоровна, супруга императора Николая II, урожденная принцесса Гессенская, 25 мая 1872 г.р. На момент начала революции ей было сорок четыре года.
3. Великая княжна Ольга Николаевна, старшая дочь императора, родилась 3 ноября 1895 года.
4. Великая княжна Татьяна Николаевна, вторая дочь императора, родилась 29 мая 1897 года.
5. Великая княжна Мария Николаевна, третья дочь императора, родилась 14 июня 1899 года. Третья дочь императора, родилась 14 июня 1899 года.
6. Великая княгиня Анастасия Николаевна, младшая дочь императора, родилась 5 июня 1901 года.
7. Великий князь Алексис Николаевич, единственный сын императора и наследник короны, родился 30 июля 1904 года.
8. Великий князь Михаил Александрович, брат императора; считался наследником престола до рождения Алексея Николаевича. Родился 22 ноября 1872 года.

II
ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ

1917

1. 2/15 марта – Император Николай II подписал в Пскове акт о своем отречении от престола, передав престол Великому князю Михаилу Александровичу.
2. 3/16 марта – Великий князь Михаил Александрович отказался вступить на престол до принятия решения Учредительного собрания.
3. 4/17 марта – Прибытие низложенного императора в генеральный штаб на фронт.
4. 7/20 марта генерал Корнилов, выполняя приказ Совета министров, арестовал императрицу во дворце Царское Село. Все дети болели корью.
5. 8/21 марта – Арест императора комиссаром Временного правительства.
6. 9/22 марта – Прибытие арестованного императора в Царское Село.
7. 31 июля – 13 августа – отъезд императорской семьи в Тобольск, согласно распоряжениям Временного правительства, под наблюдением членов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
8. 6/19 августа – Прибытие царя и императорской семьи в Тобольск. Ночь была проведена на борту парохода, после чего семья переехала в дом губернатора.
9. 29 декабря – 11 января 1918 года – Восстание солдат в Тобольске из-за молебна, совершенного дьяконом во время церковной службы о продлении дней пребывания императорской семьи.

1918

10. 12/25 февраля – Приказ из Москвы о сокращении содержания императорской семьи до пределов солдатского пайка. Начало лишений.
11. 30 марта – 12 апреля – Приказ из Москвы об усилении строгости надзора за императорской семьей.
12. 13/26 апреля – Отъезд императора, императрицы и великой княгини Марии Николаевны в Екатеринбург. Остальные дочери и царевич остались в Тобольске.
13. 17/30 апреля – Прибытие Императора и сопровождающих его лиц в Екатеринбург. Обыск вещей императора.
14. 18 апреля – 1 мая – Увольнение всех лиц при императорской семье, за исключением врача.
15. 7/20 мая – Царевич и великие княжны выехали из Тобольска в Екатеринбург.
16. 10/23 мая – Прибытие Царевича и Великих Княжон в Екатеринбург.
17. 4/17 июля – Последний день жизни императорской семьи и последняя прогулка по саду.
18. 5/18 июля – На рассвете император, его жена и дети были убиты в подвале Ипатьевского дома. Тела были обысканы.
19. В тот же день тела были вынесены из дома и сожжены.

III
ОБЪЯСНЕНИЕ РУССКИХ ИМЕН, УПОМЯНУТЫХ В ДОКУМЕНТАХ

ЦИК – Центральный исполнительный комитет Всероссийского съезда рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, важнейшее учреждение Советской республики.

Чрезвычайка – Чрезвычайная следственная комиссия – учреждение тайной политической полиции Советской республики, существующее в каждом уездном городе. Через это учреждение большевики осуществляется свой террор.

Кресты – тюрьма в Петрограде, где содержались политические заключенные.

Мотовилихинский завод – расположен на реке Каме, в трех милях от Перми. Крупное производство военной продукции.

Сысертский горный завод – в пятидесяти верстах от Екатеринбурга, производит чугун, железо, мрамор и золото.

Тобольск – город на правом берегу Иртыша, близ устья реки Тобол, в прошлом очень важный город. После строительства транссибирской магистрали он потерял свое значение, так как находился слишком далеко от железной дороги.

Верх-Исетский железоделательный завод – расположен в полумиле от Екатеринбурга.

Икона Зна́мение Пресвятой Богородицы – очень древний святой образ, подаренна Антиохийским патриархом царю Алексею Михайловичу (второму царю из династии Романовых). В память об этом образе императрица Елизавета Петровна построила церковь в Царском Селе.

IV
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Авдеев Александр, в прошлом слесарь. Был комиссаром императорского дома в Екатеринбурге с мая по июнь 1918 года.

Аксюта, капитан, командовал Первым стрелковым полком в Царском-Село, командовал отрядом охраны императорской семьи в Тобольске.

Апраксин, граф. В начале революции был приставлен к императрице, ведал ее делами.

Бенкендорф, граф. Генерал от кавалерии. Был генерал-маршалом императорского двора.

Боткин Евгений Сергеевич, врач. Постоянно находился при императорской семье с момента ее ареста до убийства. Был расстрелян вместе с императорской семьей.

Буксгевден Софи, баронесса. Личная “фрейлина” императрицы. Сопровождала ее в Тобольск.

Белобородов Александр. Председатель Уральского губернского совета рабочих и солдатских депутатов. По его приказу была убита императорская семья.

Чемодуров Терентий Иванович; слуга императора; прибыл с императорской семьей в Тобольск; оставался при императоре до переезда императорской семьи в Екатеринбург. Вскоре после этого он умер.

Чхеидзе, член думы; один из руководителей Петроградского совета рабочих депутатов в первые месяцы революции.

Дмитриев, верховный комиссар, командированный в Тобольск Омским советом рабочих депутатов.

Демидова Анна, любимая горничная императрицы. Постоянно проживала с ней в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге. Была застрелена вместе с императорской семьей.

Ден Юлия. Жена первого офицера императорской яхты “Штандарт”. Близкий друг императрицы.

Деревенко Владимир Николаевич, врач. Проживал с императорской семьей в Тобольске.

Долгорукий Александр Васильевич, князь, маршал императорского двора. Остался с императорской семьей в Тобольске.

Домодзянц, прапорщик, армянского происхождения. Был избран Царскосельским советом рабочих депутатов в помощники полковнику Кобылинскому.

Дуцман, комиссар императорской семьи. Назначен из Омска Сибирским советом рабочих депутатов.

Эрцберг Елизавета. Горничная великих княжон. Рассталась с императорской семьей по дороге в Екатеринбург.

Гиббс Сидней. Учитель английского языка при великих княжнах и царевиче. Присоединился к императорской семье в Тобольске и оставался с ней до прибытия в Екатеринбург.

Жильяр, французский учитель великих княжон и царевичей. Оставался с императорской семьей в Тобольске и сопровождал царевича в Екатеринбург, где был уволен со службы императорской семьи.

Харитонов Иван. Повар императорской с