«Мика, возвращайся в Россию!»

Игорь Николаевич Петренко, редактор «ВБ»

В редакцию журнала «Восточный Базар» продолжают поступать уникальные материалы от наших соотечественников. В середине июня мы получили интереснейший фотоархив из Вильнюса от Елизаветы Орловой. Вот что она пишет:

«…Это такая радость знать, что «рассеяны, но не расторгнуты», и никакие расстояния не являются помехой для памяти и общения. Посылаю Вам, что имею, написала, что знаю, помню, конечно, не все, можно бесконечно говорить, т.к. воспоминаниями заполнены все уголки памяти… Насчет того, что кто-то из Орловых или Яхненко уехали через Дальний Восток, не могу знать, делать поиски нет возможностей, очень жаль, а так хочется найти кого-то и чтобы меня нашли – это моя заветная мечта. Даже не зная всех своих, я их чувствую и всех люблю и верю, что кто-то еще найдется. Дай Бог…».

Изучив присланные материалы, мы решили опубликовать их безо всяких правок и комментариев. Это тот редкий случай, когда мы имеем дело с реальным участником тех событий (в момент возвращения из Франции в Россию в 1947 г. ей было 14 лет), причем в ее семье всегда помнили и чтили память о всей династии Орловых. Выражаем огромную благодарность Елизавете Михайловне Орловой за сохранение всех этих уникальных документов, готовность к сотрудничеству и желаем ей долгих лет жизни, такого же жизнелюбия и новых интересных встреч и открытий по этой теме.

Наступили, наконец, такие времена, когда Зло отступило, когда в России начались поиски здравого смысла, когда мы, дворяне, рожденные во Франции, еще совсем недавно гонимые, преследуемые, презираемые, можем сегодня во весь голос открыто говорить о своей жизни, своих переживаниях, о своей любви и ненависти, о своих чаяниях и стремлениях.

Писалось в 1993 году.

Родилась я во Франции, в 1935 году. Мой отец граф Орлов, а мама – француженка. Мой дедушка Михаил Васильевич Орлов из династии знаменитых Орловых, графов и князей, по линии Орловых. В 1919 году мой дедушка эмигрировал вместе с бабушкой Викторией Ивановной, урожденной Яхненко (тоже знаменитые сахарозаводчики Киева), с сыном (моим папой) и дочерью Ириной Михайловной. Их отъезд был из Севастополя, весь этот ужас был описан в «Беге» М. Булгакова.

В 1939 году умер наш дед, перед смертью сказал моему отцу: «Мика, возвращайся в Россию». Он так мечтал вернуться, но, увы, судьба распорядилась по-другому.

Мои родители жили и в Париже, и в Борме, там, где я родилась, но большей частью в Монпелье, на маминой родине. С нами жила бабушка, Виктория Ивановна, и тетя Ира с семьей.

Папа маму научил разговаривать по-русски, и мы, естественно, тоже умели. Все традиции не были забыты, и мы были воспитаны в их духе, в русском духе. И если честно сказать, я была больше русской во Франции, а почему, вы поймете из сказанного мной ниже.

Вот так мы, милые, наивные (а нас шестеро детей – четыре брата: Сергей 1930 г.р., Владимир 1934 г.р., Михаил 1940 г.р. и Борис 1947 г.р.; две сестры: я, Елизавета 1935 г.р. и Ирена 1945 г.р.), жили чудесно до 1947 года. В 1947 г. отец привез нас в СССР. Наше путешествие, пока мы проезжали по Франции, было радужным, были, видимо, в ожидании чего-то прекрасного, нового. Но все эти чудные мечты разлетелись на границе, в Гродно, тут все и началось. Отряд НКВД рыскал по всем вагонам, весь багаж переворошили, грабили, брали все, что им нравилось, а на возмущенные возгласы отвечали нецензурной бранью и угрозами оружием. Вот первое впечатление о Советском Союзе. Затем нас всех, а нас было больше тысячи, поместили в бывший концлагерь, в бараки, где еще не улетучился запах смерти, и там же были ямы с человеческими костями. Нашу семью, правда, поместили в бывший дом жандармерии, так как было шестеро детей, младшему из которых – 9 месяцев. Кормили жутко, а выходить из лагеря было запрещено, как заключенных держали. Мы, дети, бегали везде. Помню, подходили к забору из колючей проволоки и смотрели, как взрослые меняли все, что имели, на еду у жителей, стоящих по ту сторону колючей проволоки, и видели, как несчастных отгоняли, били. Пробыли в этом лагере месяц или больше, затем стали нас готовить к отправке, кто куда хотел (это они так обещали). Но не тут-то было. Например, мой отец хотел на юг, в Таганрог, а нас – в Кострому. Был уже октябрь месяц 1947 года, поместили нас в вагоны для скота, в нашем вагоне было нас 8 человек и еще 10. Дали крупы мешок и консервов. Это на 20 человек, да еще печку-буржуйку, но ни дров, ни угля не дали. Папе приходилось со старшим братом просто добывать на станциях топливо, где можно.

От Гродно до Костромы наше путешествие длилось больше месяца, т.к. на станциях стояли по несколько дней. Маме приходилось стирать пеленки в снегу, на ступеньке вагона. Спали мы на матраце, брошенном на нары из досок, которые папа сам соорудил. Уже через 15 дней припасы кончились, не было даже хлеба, и опять на станциях папа добывал, что мог. Дни были холодные и голодные. Наконец, приехали в Кострому, голодные и замерзшие. Папа пошел к властям города просить о помощи, дабы накормить и обогреть своих шестерых детей. Вернулся он с хлебом, крупой и дровишками. Затем повезли нас в исполком, где дали нам «путевку» на ночлег в дом крестьянина – гостиницу, где на чистых простынях ползали вши. Ну, да ладно! Перед этим, правда, повезли нас в баню мыться, мороз был 25 градусов, а мы были одеты, сами понимаете, – приехали-то с юга Франции! Брат Миша заболел воспалением легких, а у меня было воспаление среднего уха. Я и по сей день на одно ухо хуже слышу.

Сначала папа не мог устроиться на работу. Потом все же нашел работу на стройке. Вместе с папой работал старший брат Сергей, ему было тогда 17 лет. Однажды осенью папа, идя на работу (надо было переходить по льду через Волгу, моста тогда не было), провалился и получил двустороннее воспаление легких. Есть было нечего, и мы были постоянно голодные. Папа заболел туберкулезом. Сколько я помню, мы всегда хотели есть. Вот такой эпизод: моим младшим брату и сестре давали в садике питание, мама посылала в садик за едой меня, как самую надежную, т.к. братья по дороге могли бы не удержаться и все проглотить. Я тогда брала маленькую кукольную ложечку и по пути пробовала по две-три ложечки от каждого блюда, только чтобы почувствовать вкус еды во рту. Помню еще такой случай: у папы был друг, работавший на бойне, так он изредка давал нам баранью голову, из которой мама варила замечательный суп. Так вот, если я кость не догрызала, то прятала ее под матрас. По сей день братья вспоминают, теперь смеются, хотя тогда было не до смеха.

В Костроме мы прожили до 1948 г. Папа очень болел, чуть не умер, пришлось просить «у Москвы» разрешения ехать в Крым. Мама с братом ездила на прием к Молотову. Надо сказать, что мой отец всю войну со старшим братом участвовал в Сопротивлении, может это и помогло.

По приезде сначала мы жили в Ялте, в полуразрушенной бывшей гостинице «Большевик», там жило много людей. И опять страшно голодные, папа совсем больной. Все жители гостиницы собирали хамсу на берегу, где разгружались рыболовные суда. Можете себе представить, вся «гостиница» на примусах жарила эту хамсу на дельфиньем жире. Весь «Большевик» провонял этой хамсой. До сих пор я могу рыбу есть не более одного раза в месяц. Хлеба мы почти не видели. Зато видели презрение, слышали насмешки, чувствовали на себе летящие камни злобствующих людей.

Конечно, встречались и отзывчивые, добрые жители растерзанной войной страны, которые чем могли помогали нам. Наконец, нам дали квартиру, где мы долго не прожили: в 24 часа мы должны были уехать в другой конец Крыма – под Феодосию. Это объяснялось тем, что у мамы еще не было советского паспорта. Погрузили весь наш скарб и нас в грузовик и поехали. Прибыли в совхоз «Коктебель», в село Щебетовку, директором которого был Александр Македонский. Он, конечно, не соответствовал столь громкому имени. В этом совхозе жило на положении заключенных много таких же несчастных испанцев. Чудесный народ, они еще и нам старались помочь в чем-то. В 60-х годах все оставшиеся в живых испанцы стремились вернуться на родину.

Также много помогала нам жена большого русского художника и поэта Максимилиана Волошина Мария Степановна – чисто русская замечательная душа.

Хотя и здесь мы были голодными, тем не менее юг имел преимущества: тепло, фрукты, у нас был огород, держали кур, коз, кроликов. Папа был истощен болезнью, не мог работать, и пришлось всю живность съесть. Летом братья работали на кирпичном заводе, таким образом выходили из положения. Однажды этот Македонский пришел к нам с милиционером после доноса для обыска. Доносчик-«патриот» думал, что у нас есть оружие.

Когда здоровье папы улучшилось, он смог начать работать по специальности инженером-строителем, т.к. в Париже он окончил Сорбонну. В Крыму все винные подвалы были разрушены, папа их восстанавливал. Нам все время приходилось переезжать с места на место. После Щебетовки жили мы в Краснокаменке, около Гурзуфа, во Фрунзенском, наконец, в Алуште. Старшие братья уехали в 1951 г. учиться в Санкт-Петербург, где старший окончил музыкальное училище, у обоих были прекрасные голоса – баритон и тенор. Володю забрали в армию, не дав окончить учебу. Служил он в Перми. Как раз в это время был произведен атомный взрыв. Теперь он инвалид после облучения. Многие из его призыва умерли. Все испытания оружия тогда проходили в строжайшей секретности, только сейчас Володя узнал причину своей инвалидности. После армии он поступил в консерваторию, прочили ему прекрасное будущее с его драматическим тенором, но, увы, в оперу не попал по семейным обстоятельствам, а годами ездил с концертами по периферии в допотопных автобусах и в холод, и в жару. Одним словом, и эта артистическая жизнь сделала свое пагубное дело. Власть поэтапно уничтожала всех неугодных ей людей. Наша семья – один из примеров этого геноцида. Сына старшего брата загубили. Младшего брата спаивали, т.к. он слаб характером. Сестру мою взяла тетя в Киев, у них не было детей. С 7 лет она жила у них, окончила институт иностранных языков (французский). Работы постоянной не имела. Лишь в 1988 г. ее оформили на постоянную работу при общем стаже в 20 лет!

А я, что и говорить, работала и на почте почтальоном, и училась в вечерней школе. Тогда представители КГБ имели наглость предложить мне сотрудничество, на что я дала категорический отказ, прямо сказав, что не продаюсь. Несмотря на мою молодость, простодушие, наивность, подобное предложение доносить на окружающих меня сотрудников я расценила как величайшее оскорбление и унижение моего человеческого достоинства. Вот тут-то и завертелась карусель, происхождение которой я интуитивно понимала. Окончив вечернюю школу, я поехала в Санкт-Петербург поступать в университет на факультет французского языка. Успешно сдала экзамены, но, увы, в университет не попала. Так продолжалось 4 раза в разных городах с тем же результатом. Какая могла быть у меня работа без образования, да еще «под колпаком» у КГБ? Работала уборщицей, няней, копальщицей земли и т.д. и т.п. Меня спасала французская пословица, сказанная моей мамой еще в детстве: «Нет плохой работы, есть плохие люди».

В 1963 г. вышла замуж за Ивана Ивановича Боровика, который тоже родился во Франции. Родственная душа! Боже мой, советская власть над ним издевалась, постоянно преследуя. Все потому, что он не с ними. За это в 16 лет был выслан в Архангельск, где был 5 лет. Оттуда взяли в армию, а когда хотел поступить в школу командиров, отказали, ведь он родился во Франции! Не дослужив в армии, отказался от советского паспорта, получив «волчий билет» без гражданства. Все тот же колпак КГБ. Ни учиться, ни работать, где хотел, не дали, несмотря на то, что был образованным человеком, знал 5 языков: русский, французский, немецкий, польский, английский (еще белорусский и литовский). Уже 8 лет как его нет, система его погубила, сердце не выдержало. А сколько на него и на нашу семью было написано доносов.

В 1971 г. мы с мужем решили уехать из Крыма в Вильнюс, обменяв квартиру. Но и тут нас «пасло» КГБ. Мы это все чувствовали и знали: не такие они умные, как хотели казаться. Во что большевики превратили Россию, какое страшное наследие оставили потомкам! Разрушать – не строить. Строительство требует души, любви, ума, а этого всего у власти большевиков не было и не могло быть.

Остались маленькие оазисы, осколки русского дворянства, русского земледельца и всего того, что воплощало Россию. Несмотря на такую разруху, я глубоко верю в то, что как это бывало уже не раз, Россия, как Феникс, воспрянет из пепла. Остается молиться Богу и прощения просить за тех, кто так жестоко с ней обошелся. Невзгоды нашей жизни не убили нашей души, не убили любви ни к России, ни к Франции, не убили желания всеми оставшимися силами способствовать возрождению поруганной земли.

Я себя не вижу вне России, которой служили все мои предки от графа Орлова.

Дополнения, поправки, изменения. 2006 год.

В 1992 году брат Михаил уехал на постоянное место жительства во Францию, а в 1994 и младший брат Борис (умер в 2001-м). В 2000 году старшие братья Сергей и Владимир тоже уехали из Петербурга во Францию. Сереженька умер в 2004. Сестричка Ирена, живущая в Киеве, тоже умерла в 2000 году. Вот так нас осталось трое из шести, мною горячо любимых. Мой муж ушел в 1991-м.

Дочь Виктория живет под Петербургом, а ее сынуля Ванечка уже год живет во Франции, ну а я здесь, в Вильнюсе. Являюсь вице-предводителем Дворянского Собрания Литвы. Еще являюсь членом Французской Ассоциации.