Из истории Пушкинского театра к 100-летию со дня открытия

Однажды, в конце рабочего дня, я обходил холл второго этажа Пушкинского театра, вернее строительную площадку со вскрытыми полами и ободранными стенами. Только что закончилось совещание, на котором я крупно поспорил со строителями по поводу устройства полов. Решение было принято, и я еще раз осматривал конструкции, чтобы убедиться в правильности своего предложения. Перекрытия были заполнены шлаком вперемежку со строительными отходами, а со стен взирали облупившиеся портреты «красных» маршалов Буденного и Ворошилова, выполненные прямо по штукатурке. Под одним из еще не оторванных до конца плинтусов я увидел уголок выцветшей от времени газетной бумаги. Потянув за него, я извлек сложенный вдвое журнал без обложки. На первом листе размещено название «Красная нива» и дата – 9 июня 1929 г., №24, седьмой год издания. Там же – большая, во весь лист, иллюстрация памятника Пушкину в Москве и стихи Э. Багрицкого, посвященные поэту. Этот номер журнала был юбилейным и издан в честь 130-летия со дня рождения Александра Сергеевича.

Мне удалось с помощью лупы прочитать, вернее даже расшифровать почти выцветшую карандашную надпись, сделанную в верхней части листа: «Очень редкий журнал. Чудом сохранившийся экземпляр. Погиб во времени и уничтожен.» И подпись – «Гена». Мой тезка, однако, подписал.

Я покопался в энциклопедиях и выяснил, что литературно-художественный иллюстрированный еженедельный журнал «Красная нива» издавался в 1923-1931 гг. под редакцией А. Луначарского и др. Назван так он был, вероятно, в противовес издававшемуся в царское время весьма популярному журналу «Нива».

В «Красной ниве» публиковались, главным образом, небольшие произведения – стихи, рассказы, очерки, отрывки из романов и повестей. На страницах журнала печатались Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Александр Грин, Сергей Есенин, Владимир Маяковский и другие «пролетарские» писатели и поэты.

Я обратил внимание на выходные данные, где указывалось, что журнал печатался в типографии имени Скворцова-Степанова, а редакция находилась на проспекте имени Скворцова-Степанова. Иван Скворцов-Степанов был наркомом финансов – так тогда называли министров в Ленинском правительстве. Вспомнилось, что мне посчастливилось служить с капитаном 1 ранга Марком Ивановичем Скворцовым, его сыном.

Марк Иванович, профессор, доктор наук был образцом военно-морского офицера, живой легендой для многих из нас. Поговаривали, что у него хранилась фотография, где он запечатлен еще ребенком, сидящим на коленях у Владимира Ильича.

В найденном мною журнале было напечатано много неизвестных в то время материалов из жизни А.С. Пушкина. Меня заинтересовала напечатанная на последней странице журнала под рубрикой «Сатира и юмор», набранная очень мелким шрифтом, публикация «Пушкин и Дантес» Бориса Анибала. Я думаю, что это псевдоним, а заметка – пародия на роман некоего В. Каменского «Пушкин и Дантес».

ПУШКИН И ДАНТЕС

Сочинение бывшего ученика приготовительного класса Василия Каменского.

«Александр Сергеевич Пушкин был поэт-изгнанник и скрытый революционер, который боролся за народ и народ которого любил, хотя и не читал в то время его произведений. Он был выслан царем Николаем, но не вторым, как я думал раньше, а первым, в имение Михайловское, где жил с няней Ариной Родионовной пролетарского происхождения. Арина Родионовна была музой Пушкина. Она очень хорошо рассказывала сказки и рассказала ему про царя Берендея, которого, как оказалось после выхода моей книги, написал не Пушкин, а Жуковский.

Пушкин одевался по-мужицки и вел себя так простецки, что в общей группе крестьян он ничем внешним не отличался, но в Тригорском он блестяще читал стихи, бросая снопами бриллиантовых искр великого мастерства в сторону торжествующей Анны Петровны, по фамилии Керн.

С Керн он потом, в лунную ночь, гулял по саду, и она не долго торжествовала, а поддалась ему. Писать Пушкину приходилось много, т.к. нужны были деньги и было вообще трудно, потому что раньше сочинений в роде моего совсем бы не напечатали.

Поэтому с кипящим рвеньем он взялся за осуществление беременной мысли – написать «Бориса Годунова», бурно желая блеснуть зрелостью своего мастерства.

Царь Николай, которого называли Палкин за его любовь к тросточкам, под давлением Европы и Африки, откуда происходил поэт, должен был вернуть его из ссылки обратно.

Пушкин приехал на фельдъегере в Москву и царь, брезливо повесив губы, сказал, что будет его цензурой, но сам велел тертому генералу Бенкендорфу, шефу жандармов, жать Пушкина. Бенкендорф стал жать, а друг поэта – Соболевский, всеобщий любимец передовой молодежи, зычным, природным голосом сочинил на это экспромпт:

В Москве поэт встретил ослепительную девицу Наталью Гончарову, и у него закружилась голова; рубиновыми молниями под небом черепа засверкали огненные мысли.

Пушкин долго наблюдал за ней, а потом признался в любви, но Наташа, вся залитая солнечным концом апреля, велела обратиться к маманьке.

Он долго бился с маманькой, пока, наконец, не обвенчался на Наташе в церкви Большого Вознесенья, а не Старого, как я написал в своей книге.

Наташа скоро закружилась в вихре роскошных великосветских удовольствий, вызывая круговое восхищенье, и Николай Палкин, ужасно любивший интрижки, стал к ней приставать. На одном опьяняющем балу, где были разные князья, графы и генералы, Пушкин за картами накрыл голландского посланника, барона Геккерена, который передергивал, играя в три листика. Тут же на балу жена поэта плясала трепака с белогвардейским офицером Жоржем Дантесом, приемным сыном посланника, состоявшим с ним в двухсмысленных отношеньях. Геккерен был похож на обезьяну и страшно озлился на поэта. Он решил его погубить и стал подставлять ножку.

Вместе с ним начала действовать Идалия Полетика, женщина с напудренными глазами, замучившая Пушкина своей прилипчивостью, но он ей не поддавался.

Дантеса науськали на Наташу, Пушкин, конечно, взъелся, и у него, как бриллиант, выкатилась слеза из левого глаза, освещенного лампой.

Тут ввязались Николай, Бенкендорф, Нессельроде, и началась такая неразбериха, в которой я до сих пор ничего не могу понять.

Но дело дошло до дуэли, и Дантес, струсив, сначала женился на свояченице Пушкина, а потом убил его.

Так умер от руки белогвардейского наемника наш величайший поэт. Пушкина не стало. Впрочем, он все равно бы не пережил моего прошлого и нелепого романа.»

Борис Анибал

…Комментарии, как говорится, излишни.