Мемориал А. А. Власову и бойцам РОА на кладбище Новодивеевского женского русского православного монастыря в Нью-Йорке.
А начиналось все обыкновенно. В середине 90-х годов я, тогда еще начинающий ректор, каким-то непостижимым образом попал в группу представителей Министерства образования России для поездки в Америку. Организовало эту поездку Информационное агентство США (ЮСИА), причем за счет этой организации оплачивались все расходы, включая перелеты внутри собственной страны. Мне нужно было вылететь из Владивостока в Москву, получить в посольстве США необходимые документы и затем уже в составе группы направиться в Вашингтон.
Группа подобралась малознакомая. Более или менее я знал ректоров Дальневосточных вузов, а их в группе оказалось двое. Назову их по инициалам: В.Б. и Б.В. Зрелые, честолюбивые мужики. Еще в советское время были направлены «поднимать» провинциальные вузы. Первый из них к тому времени был депутатом Государственной думы, второй – через некоторое время станет заместителем министра. Дело было в феврале. И весьма забавно было наблюдать, как человек в демисезонном пальто, в сдвинутой набок потрепанной меховой шапке, немножко подшофе, волочил через «секьюрити» китайскую сумку на колесиках и гордо провозглашал «Ай эм сенатор». В общем-то я пишу это к тому, что мы с ними (дальневосточниками ) совершили кругосветное авиапутешествие, вернувшись через Америку, они – в Хабаровск, а я – во Владивосток. А пока наш маршрут проходил через Вашингтон – г. Колумбус, штат Огайо – Нью-Йорк – г. Хартворд, штат Коннектикут – Нью-Йорк, где нам, связанным, как альпинистская команда веревкой, проводами и наушниками системы синхронного перевода, усиленно промывали мозги преимуществами и достоинствами американского образа жизни и американского образования. Конечно, не обошлось без приключений, и связаны они были с одним и тем же человеком. Назовем его Г.М. Был он тогда проректором, а по приезде из Америки буквально через несколько дней был избран ректором одного из крупнейших сибирских вузов.
В Вашингтоне нам выдали денежные чеки, которыми мы должны были оплачивать гостиницы, питание и даже все принятые в США чаевые, например, официантам. Мы научились экономить и селились в гостиницах в двухместные номера. Дважды или трижды я оказывался в одном номере с Г.М. Так вот, еще в Вашингтонской гостинице он потерял бумажник со всеми документами, в том числе зарубежным паспортом и деньгами. Можно только представить его состояние во все время нашей дальнейшей работы. К счастью, перед самым вылетом на родину из Нью-Йорка его пропажа отыскалась – бумажник переслали по почте с вычетом из найденных денег определенной суммы за находку.
А второй случай произошел в одной из гостиниц, из которой нам надо было выезжать в середине ночи, часа в 3-4. Мы рано улеглись спать и я, по просьбе Г.М., как человек технический, настроил электронный будильник, находящийся на прикроватной тумбочке, на нужный час подъема. Но не тут-то было. Будильник срабатывал с противным постоянством через каждый час, начиная с полуночи. Мы подскакивали от дребезжащего на высоких тонах «alarm’a». Я выключал будильник, настраивал на нужное время, но, смежив веки, через час мы вскакивали снова, разбуженные пронзительным звонком. Не помог и вызванный нами служащий гостиницы. В общем, ночка была еще та. При встречах с Г.М. уже в России мы начинали улыбаться, еще даже не поздоровавшись. В каждом городе нас водили в какой-нибудь университет, и обязательно в Капитолий. Все было расписано по часам и заорганизовано до одури. Однако именно в Вашингтоне я получил первое потрясение. В один из вечеров нас повезли на открытие выставки американских частных коллекций картин русских художников. Обычная американская тусовка, с обычными напитками и бутербродами, с обычной публикой. А вот на стенах висели в оригинале полотна , иллюстрации которых я видел в учебниках «Родная речь», когда учился в школе.
Здесь были и знаменитая «Опять двойка», и «Суворовец на побывке», и прекрасные пейзажи. А теперь эти шедевры советской – подчеркиваю, – именно советской – живописи принадлежали американским богатеям. Кто их продал? Зачем? Я не мог успокоиться очень долго. Кое-кто из нашей группы говорил мне: «Ну и что? Зато сохранили для человечества!».
А мы, россияне, кто? Где же наша национальная гордость?
Тогда я еще только догадывался, что мы были в самом начале пути по распродаже оптом и в розницу всего нашего Отечества. Оказалось, первое, что мы начали распродавать, были не природные ресурсы, не заводы и фабрики, а произведения искусства… Если бы кто знал, как было обидно за нас, за Россию! Невольно вспомнились фильмы и книги ранней молодости, о том, как боролись с теми, кто пытался растаскивать во время революции и гражданской войны национальное достояние республики. Тем не менее, в печати уже нашего времени появились сообщения о личных коллекциях произведений искусства некоторых членов ЦК КПСС и приближенных к ним лиц. Кому и чему можно верить в наше время? Правда, говорят, золотой середины не бывает.
Из Вашингтона в г. Колумбус мы прибыли днем и разместились в гостинице. Нам сообщили, что вечером нас будут принимать русские, проживающие в Америке, для чего группу разделили на несколько подгрупп. У регистрационной стойки гостиницы вежливо передали сообщение, что меня просили позвонить по телефону такому-то. Я был в недоумении: почему именно меня, что это за знакомый оказался в Америке?
Впоследствии мы догадались, что в каждой подгруппе назначался человек, который как старший должен был собирать всех остальных.
Забегая вперед, скажу, что и в Хартфорде я оказался старшим уже другой подгруппы. Видимо, наши биографии были изучены досконально, и нас в этом городе принимала смешанная семья: он американец, она – русская, но жила в свое время во Владивостоке, была замужем за капитаном 3-го ранга, имела от него ребенка. После долгой езды по ночному пригороду мы угощались закупленной прямо по дороге огромной пиццей, пили кофе и чай. Американец хвастался домом, гаражом и арабскими саблями, приглашал учиться русских студентов в свой колледж. Но счастья в этой семье я не видел. Достаток был, а вот душевного тепла… увы!
Но вернемся в Колумбус. Кое-как распаковав вещи, я позвонил по переданному портье номеру и услышал надтреснутый, но довольно бодрый голос: «Хеллоу, Геннадий, я буду ждать тебя и твоих друзей у гостиницы во столько-то».
Мы вышли к месту рандеву, нас встретил суетливый пожилой человек, прекрасно говоривший по-русски, разместил в микроавтобусе и часа через полтора мы были в гостях… у личного переводчика генерала Власова. Да, да, того самого генерала Власова!
Об этом мы узнали немного попозже, а пока знакомились с домом, почему-то заболоченной и не очень ухоженной лужайкой перед ним с чахлыми деревцами, среди которых самыми приметными были то ли елки, то ли сосны. Стандартный набор: комнаты, кухня, туалеты, камин… Все есть, но как-то неуютно. Хозяин присматривался к нам, атмосфера была какая-то неспокойная, что ли. К нам вышла хозяйка – его жена, лет тридцати с небольшим, русская. Оказалось, что родом она из Новосибирска. Года два назад приехала на какие-то курсы медицинских сестер, познакомилась с хозяином, да так и осталась в Америке. Ходит на курсы английского языка, учится водить автомобиль.
Я прикинул: разница в возрасте лет тридцать – сорок…
Хозяин представился врачом. Несмотря на возраст, практикует до сих пор.
Стол был накрыт по-русски, но уже чувствовалось американское влияние: говядина целым куском, салаты и другие мелочи.
После традиционных тостов за знакомство и здоровье принимающей стороны, хозяин тихо так говорит: «А в войну я был личным переводчиком генерала Власова». Сначала над столом повисла тишина, затем кто-то разрядил обстановку, но еда мне в горло больше уже не лезла.
В перерывах между застольем хозяин дома рассказал свою историю.
Родом он из-под Вязьмы, перед самой войной окончил пединститут, преподавал немецкий язык. В начале войны был призван в Красную Армию в звании лейтенанта, почему-то в артиллерию. В первом же бою под Вязьмой добровольно сдался в плен.
Я еще подумал тогда: а ведь мои родители тоже вяземцы, и сам я дважды там побывал: в младенческом возрасте (лет шести – семи) и в студенческие годы, проездом из Николаева, где проходил корабельную практику. Поэтому зрительно представил себе и луга, и озера, и леса Вяземщины.
Хозяин о Власове говорил с уважением, называл только по имени – отчеству, подчеркивал его интеллигентность. Правда, ни словом не обмолвился, как сам попал в армию Власова, что делал всю войну.
В армии Власова хозяин имел звание капитана или гауптмана, и по его словам, сопровождал генерала почти постоянно.
Больше всего он рассказывал о послевоенном времени. Показал библиотеку, где хранил материалы о войне, о генерале Власове, правда, в основном на иностранных языках. Когда я спросил, а читал ли он книгу А. Васильева «В час дня, Ваше превосходительство», – ответил отрицательно и пожаловался на то, что на русском языке книги доставать очень трудно.
После войны хозяин оказался в лагере для перемещенных лиц в поверженной Германии. Почему не остался с Власовым сопровождать его, как всегда? Сказал, что в той неразберихе просто потерялся. Ну, а по-моему, попросту сбежал, переметнулся к победителям, но не к русским, конечно, как и в 1941 г. под Вязьмой, когда сдался в плен немцам.
В послевоенной Германии сумел получить высшее медицинское образование.
То ли в конце 40-х, то ли в начале 50-х с очередной волной эмиграции оказался в Америке. Долго рассказывал, как тяжело пережил морское путешествие в трюме какого-то парохода. Обзавелся семьей, есть у него сын, с которым отношения не сложились.
«Вот теперь так и живу», – закончил хозяин свой рассказ. Затем оживился: «А в России все-таки я побывал». Во времена «оттепели», в середине 60-х, написал письмо Н.С. Хрущеву. Получил ответ с разрешением посетить Россию и даже встречался с Никитой Сергеевичем лично. Но чего он не мог понять, так это поведения своей матери, которая в то время была еще жива. Конечно, не дословно, но слова ее были примерно такими: «Господи, ну зачем ты приехал? Кто тебя звал? Лучше бы ты так и оставался пропавшим без вести».
«Вы представляете, она не была мне рада… Она сказала, что у нее нет сына», – недоумевал хозяин. И в своем недоумении он был искренен. И я понял, что, несмотря на свое русское происхождение, он уже давно не был русским. Он только говорил по-русски, а мыслил и жил не то по-немецки, не то по-американски.
Улучив момент, когда мы оказались наедине, я спросил его: «Извините за неприятный вопрос: Вы считаете, что не предавали Родину?».
Он сначала полоснул меня далеко не старческим, а каким-то затвердевшим ледяным взглядом, и я невольно почувствовал, что не такой простой человек – личный переводчик генерала Власова. Потом плечи его опустились, походка отяжелела. Он отвернулся и махнул рукой на дом, земельный участок: «Это все мое, и кое-что еще осталось…»
А я подумал: «А что же кроме орденов, медалей да воспоминаний осталось у наших фронтовиков?». Я буквально поименно вспомнил своих учителей – участников войны – в школе и в институте, тех, кто ушел из жизни и тех, кто еще трудится.
Сложная штука жизнь, особенно в эпоху перемен, когда переоцениваются человеческие ценности, когда мы старательно (и в этом нам активно помогают) забываем свое прошлое, когда ставится под сомнение сама необходимость жизни целого поколения.
А тогда, в Америке, после возвращения в гостиницу, я долго не мог заснуть. Больше я хозяину не звонил, не встречался, хотя некоторые из нашей группы ездили с ним по городу (в Огайо мы были дня три).
Когда настала пора перебираться в другой город, я вытащил его визитную карточку, немного повертел в руках и «забыл» – оставил в гостиничной урне. Так что ни фамилии, ни имени – отчества не запомнил, да, видимо, у него они не были настоящими.
Вот так он и остался в моей памяти чужим: человеком в фашистской форме – личным переводчиком генерала Власова.