В. Сергеев: Три года в Советской России

Изд. Поволоцкого,  Париж, 1921, Книга предоставлена известным австралийским историком русского зарубежья Алексеем Ивачевым из своей личной библиотеки.

Игорь Н. Петренко,
руководитель проекта “Uniting Generations”

Книга воспоминаний В. Сергеева о первых годах советской власти, изданная в Париже в 1921 году (что называется по горячим следам), – это беспощадный приговор коммунистической идее и всей этой гоп-компании во главе с Лениным, захватившим власть в России в октябре 1917 г. Вот что пишет автор о тех событиях: «Это власть завоевателей, которая спшит высосать все соки из покоренного населения, чтобы затем бросить его на произвол судьбы. Все приемы власти заимствованы как будто с театра военных действий: реквизиции, конфискации, расстрелы, кулачное право. Люди предоставлены самим себе в борьбе с голодом, холодом, разрушением. Власть не только не помогает им, а наоборот надевает на них путы, сковывает их своими декретами и террористическими мерами. Эту власть ничем не удивишь, ничем не испугаешь, ничем не тронешь, кроме того, что непосредственно угрожает ее существованию. Для нее нет человека, нет гражданина, нет заботы о его личности, интересах, о его существовании… Пользуясь захватом продуктов питания в свои руки, большевики раздачей их сознательно вербовали себе адептов, покупали совесть и разум голодных людей! А остальных предоставляли голодной смерти. Какое буржуазное правительство дошло до такого откровенного цинизма?»

В. Сергѣевъ
Три года въ Совѣтской Россіи
ОЧЕРКИ

Imp. Union, Paris
46, bd Saint-Jacques

ОГЛАВЛЕНІЕ
Часть I
Часть II
Часть III
Часть IV
Часть V
Часть VI. Рабочіе.
Часть VII. Крестьяне.
Часть VIII.
Городское населеніе.
Совѣтская служба.
Борьба за существованіе.
Физическій трудъ.
Условія жизни.
Положеніе ученыхъ.
Весна 1920 года.
Лѣто.
Зима 1920-1921 г.
На переломѣ.
Часть IX. Школа.
Часть X. Искусство.
Часть XI.
ПРИЛОЖЕНІЕ. Нѣсколько фактовъ и анекдотовъ изъ совѣтской жизни.

Самое сильное препятствіе для всѣхъ этихъ системъ — личность. Но если вы найдете средство уничтожить нравственную личность, образовавшуюся въ теченіе многихъ вѣковъ, передъ вами останется равнодушная матерія, которую всегда можно организовать по вашей фантазіи.

Эдгаръ Кинэ.

I.

Не только иностранцамъ, пріѣзжающимъ въ Россію на короткое время, но и русскимъ людямъ, покинувшимъ ее болѣе двухъ лѣтъ тому назадъ, крайне трудно составить себѣ истинное представленіе о русской жизни за послѣдніе годы. Трудно представить себѣ положеніе интеллигенціи, вынужденной оставаться въ Россіи, переносить совѣтскій режимъ и гоненія. Жизнь за эти три года была для нея постоянной борьбой съ величайшимъ напряженіемъ всѣхъ силъ.

Немудрено, что многіе выбыли изъ строя, а иные — сдались…

Будемъ говорить пока о лучшихъ. Не мелкіе соблазны жизни и не страхъ передъ терроромъ были для нихъ горшимъ испытаніемъ.

Пѣтъ, другое: мысль объ оторванности отъ народа и отъ живой, настоящей работы по призванію.

Вотъ какое мефистофельское разсужденіе приходило порой на умъ:

«Имѣю-ли я право,—разсуждалъ измученный голодовкой и трехлѣтней оторванностью отъ своей привычной работы интеллигентъ, объявлять бойкотъ совѣтской власти и подходить къ дѣйствіямъ ея со строгой моральной оцѣнкой? Россія переживаетъ эпоху революціонной катастрофы, а къ такого рода эпохамъ обычныя мѣрки непримѣнимы. Развѣ во время французской революціи не была такъ-же попираема справедливость, развѣ тогда тираны и авантюристы не торжествовали надъ идеалистами и искренними борцами за свободу, развѣ гильотина не работала безъ устали и развѣ добрый парижскій народъ не звѣрствовалъ на улицахъ Парижа и въ его тюрьмахъ, не носилъ на пикахъ человѣческія головы.

И что же: теперь спокойные «буржуазные» историки пишутъ, что эта эпоха была эпохой величайшихъ духовныхъ завоеваній человѣчества, на почвѣ коихъ строилась вся новѣйшая исторія европейскихъ народовъ.

И вотъ, когда великая революція совершается въ Россіи, мы — мозгъ великаго народа— мы изнываемъ отъ ничегонедѣланія, мы стоимъ въ сторонѣ отъ великаго пути исторіи, по которому дефилируютъ съ красными знаменами рабочіе, солдаты и матросы, — все подлинный «народъ», которому мы хотѣли служить.

И мы не принимаемъ въ этомъ никакого участія, мы не смѣемъ даже близко подойти къ этому Народу и сказать ему свое слово.

Может быть правы большевики, когда утверждаютъ, что опираются на народныя массы, на большинство, что пародъ — съ ними.

Народъ съ ними хотя-бы потому, что всякій народъ заслуживаетъ своего правительства. Народъ съ ними потому, что онъ безмолвствуетъ, когда ссылаются на него, когда травятъ оппозиціонную интеллигенцію, когда широко практикуютъ и оправдываютъ терроръ.

И здѣсь тактика бойкота, «саботажа» не имѣетъ почвы подъ ногами.

Если русскій народъ не таковъ, какимъ бы намъ хотѣлось его видѣть, если онъ грубъ и дикъ въ своей массѣ и лишенъ высшихъ запросовъ, то мы — ничтожная часть этого народа, мы — оранжерейный цвѣтокъ, взрощенный на этой грубой почвѣ, имѣемъ-ли мы историческое право осуждать его, навязывать ему свои условія существованія и есть-ли реальный смыслъ въ нашей тактикѣ?

Не будетъ-ли правильнѣй оставить свой ригоризмъ, закрыть глаза на чинимыя расправы и насилія и приняться за реальную работу строительства новой жизни въ какомъ либо строго ограниченномъ уголку, сообразно со своими спеціальными знаніями и профессіональнымъ опытомъ, не прикасаясь къ «высшей» политикѣ и ни въ какой мѣрѣ не принимая на себя отвѣтственности за нее?»

Эти мучительныя разсужденія такъ и от авались разсужденіями…

Конечно, всякій нынѣ состоитъ на службѣ въ какой нибудь должности, въ какомъ либо совѣтскомъ учрежденіи. Но отъ этого далеко до подлинной работы по призванію.

Если кто изъ искреннихъ и честныхъ людей и дѣлалъ отчаянную попытку приняться за серьезную общественную работу, то очень скоро натыкался на неожиданное препятствіе, которое обнаруживало передъ нимъ всю утопичность, всю безплодность такой попытки.

Удивительно, вмѣстѣ съ тѣмъ, что въ этой атмосферѣ всеобщаго безумія и развала большинство людей все-таки сохранило въ себѣ способность здоровой, правильной оцѣнки событій.

И не логическое разсужденіе руководило ими, а инстинктъ, внутренній голосъ, чувство жизненной правды.

Наряду съ оффиціальной ложью газетъ, съ оффиціальной пышностью празднествъ, самостоятельно складывалось и жило communis opinio, — гласъ народа. Это «communis opіnio» сказывалось чаще всего въ юморѣ, въ ходячихъ остротахъ и словечкахъ, которыя вдругъ бросали яркій свѣтъ правды на цѣлую область явленій, на пережитую полосу жизни. Эти спасенныя крупицы здраваго смысла заставляли ободряться людей и вѣрить въ будущее и создавали между ними родъ крѣпкой круговой поруки.

Натыкаясь повсюду на совѣтскія плотины, руcло народной рѣки сворачивало вправо и влѣво, углублялось подъ почву и тамъ находило себѣ путь.

Почти вся Россія превратилась въ нарушителей закона и, наряду съ оффиціальнымъ благополучіемъ, идиллическими картинами коммунистическаго рая, сложилась своя подпольная, нелегальная жизнь, въ различныхъ классахъ и слояхъ народа —различная, своеобразная. Эта нелегальная и есть настоящая, живая дѣйствительность, только ею и спасались люди.

Трудная задача встаетъ передъ тѣмъ, кто хочетъ доподлинно узнать русскую жизнь за послѣдніе годы.

Нужно глубоко проникнуть въ нее, чтобы отдѣлить здоровое отъ больного, настоящее отъ поддѣльнаго, искусственное отъ необходимаго.

Нужно внимательно разсмотрѣть, что относится на счетъ большевизма и что на счетъ революціи.

Но прежде всего не надо забывать, что тамъ, въ Россіи, остались наши друзья и братья, тамъ идетъ титаническая борьба за жизнь и смерть и каждый человѣкъ вовлеченъ въ эту борьбу.

II.

Во главѣ второй русской революціи стали люди изъ рядовъ соціалистической интеллигенціи, люди, перенесшіе ужасы произвола, тюрьму, ссылку, которые, казалось-бы, должны были не на словахъ только, а всѣмъ существомъ возненавидѣть политическій произволъ .

Они возглашали себя продолжателями исконной революціонной борьбы за свободу русскаго народа. Но они нарушили всѣ традиціи этой борьбы,—они явились антиподами этихъ традицій. Политическія свободы всегда были написаны въ ихъ программахъ; они обѣщали даже больше того, что можетъ дать политическая свобода, — они сулили народу соціалистическій рай, — и народъ пошелъ за ними.

И вотъ теперь, по прошествіи трехъ лѣтъ, они доказали всѣми своими дѣйствіями, что они плоть отъ плоти и кость отъ кости порожденіе стараго режима съ его пріемами охранки и жандармеріи. Больше того, они отбросили всякую тѣнь стыдливости и распоясались въ области террора до степени сверхчеловѣческой жестокости и полной нравственной тупости.

Они показали, чего только нельзя безнаказанно творить надъ человѣческой личностыо. Животныя были для нихъ цѣннѣе человѣка.

Эпоха террора во времена французской революціи продолжалась около года; тамъ сохраняли подобіе суда и казнили публично. Въ совѣтской республикѣ терроръ сталъ перманентнымъ, бытовымъ явленіемъ, неразрывной принадлежностью совѣтскаго режима.

Вся Россія покрылась застѣнками — большими и малыми, гдѣ людей безъ числа приканчивали въ ночную пору — по-разбойничьи. О жертвахъ этой расправы приходилось лишь догадываться. И такъ продолжается уже болѣе трехъ лѣтъ.

Неистовый, неослабѣвающій терроръ является характерной особенностью русской революціи, а также и то, что вождями ея явились предатели изъ среды соціалистической интеллигенціи, которые своей жестокостью и нравственнымъ цинизмомъ превзошли закоренѣлыхъ злодѣевъ.

III.

Другой особенностью этой революціи является ея коммунистическая идеологія.

Конечно, революціонныя явленія сами по себѣ развивались стихійно, исторически планомѣрно. Сила большевиковъ, какъ политиковъ, заключалась въ томъ, что они искусно плыли по теченію.

Они оказались блестящими демагогами и агитаторами, — этимъ они сумѣли провести невѣжественный, грубый народъ. Они потакали его желаніямъ, но привносили въ это свои цѣли, свои счеты. Народъ грабилъ, — они проповѣдывали: Грабь награбленное! Народъ убивалъ изъ мести, изъ ненависти, накопившейся вѣками угнетенія, — они натравливали его на своихъ партійныхъ противниковъ-кадетовъ, меньшевиковъ, эсеровъ, на опасное имъ офицерство и интеллигенцію. Они, пользуясь своей газетной монополіей, давали толкованіе революціоннымъ и міровымъ событіямъ въ своемъ смыслѣ, привѣшивали свои ярлыки ко всякому крупному революціонному явленію.

Нетрудно будетъ историкамъ разоблачить всѣ эти грубыя передержки.

Но привнесеніе коммунистической тенденціи въ развитіе событій остается все же несомѣннымъ фактомъ.

Несомнѣнно, большевикамъ удалось произвести грандіозный экспериментъ примѣненія основоначалъ соціалистической теоріи къ жизни русскаго государства. Пусть, какъ нѣкоторые утверждаютъ, попытка эта заранѣе была обречена на неудачу, какъ преждевременная; пусть большевики примѣняли соціализмъ уродливо, какъ все, что они дѣлали, — все-же сквозь уродства большевизма можно разглядѣть нѣкоторые весьма поучительные результаты.

Въ чемъ состояла экономическая политика большевиковъ?

Въ одной области—области распредѣленія— они въ извѣстномъ смыслѣ преуспѣвали. Что можетъ быть проще? Грабь «награбленное», бери все накопленное богатство страны и дѣли, какъ хочешь.

Своимъ политическимъ успѣхомъ большевики обязаны главнымъ образомъ этому лозунгу: грабь награбленное! Это квинтэссенція ихъ государственной мудрости. Такой лозунгъ былъ какъ нельзя больше на руку революціонному народу: крестьянамъ въ деревняхъ, рабочимъ, солдатамъ, матросамъ — въ городахъ.

Сначала грабежъ происходилъ просто: приходили и брали, что кому нравилось. Такъ грабили Зимній дворецъ, винные погреба, особняки. Одно время въ Петербургѣ сам воздухъ былъ пьяный. На Фурштадской улицѣ, отъ магазина Черепенникова текли по снѣгу красные и зеленые ликерные ручьи. Чуть-чуть что не рѣки молочныя и берега кисельные. Потомъ, путемъ учета и контроля, дѣло это нѣсколько облагообразилось. Грабить стало возможно лишь по ордерамъ, которые выдавались либо за особыя заслуги, либо по знакомству съ сильными міра.

Петрокоммуна распоряжалась и петроградскими магазинами, и складами различныхъ артелей, гдѣ остались вещи уѣхавшихъ буржуевъ. Вещи эти выдавались или безплатно, или за небольшую плату. Видные комиссары получали шикарныя шубы отъ Мертенса за нѣсколько сотъ рублей.

Лишь чрезвычайки продолжали до послѣдняго времени дѣйствовать первобытнымъ способомъ: путемъ пыток и разграбленія, которымъ подверглись ихъ жертвы.

Частными квартирами попользовались различные жилищные отдѣлы, комбеды, «безхозы» (отдѣлы управленія безхозяйными имуществами). Если въ какую либо заманчивую квартиру трудно было проникнуть прямо, ее «уплотняли» своими людьми.

Эта картина разграбленія Россіи — неописуема. Слѣды ея на каждомъ шагу, въ каждомъ домѣ, складѣ, въ каждомъ присутственномъ мѣстѣ. Система постояннаго переѣзда учрежденій изъ одного помѣщенія въ другое имѣетъ нерѣдко въ основѣ ту-же цѣль.

Учетъ производился большей частью черезъ продолжительное время послѣ начала расхищенія, причемъ методы учета примѣнялись весьма своеобразные. При описи квартиръ часть вещей (наиболѣе цѣнныхъ) фигурировала обычно въ видѣ сундука или шкафа съ «различными домашними вещами» (потомъ ихъ ничего не стоило замѣнить).

Бывали и такіе курьезы, что ноты описывались по-аршинно!

Словомъ, комбинаціи были чрезвычайно различны. А контроль? Нужно-ли говорить о томъ, какова могла быть сила контроля въ Совѣтской Россіи? Ему подвластны были Лишь мелкія рыбешки, да и то въ позднѣйшую эпоху.

Итакъ, эта сравнительно простая функція распредѣленія была выполнена большевиками удачно; отнюдь не вполнѣ послѣдовательно съ коммунистической точки зрѣнія, но въ демагогическихъ цѣляхъ потаканія грабежу и въ цѣляхъ уловленія нужныхъ людей это было продѣлано успѣшно.

Съ производствомъ дѣло обстояло совершенно иначе и въ этомъ-то пунктѣ и оказалась ахиллесова пята большевизма.

Революція была завоевана подъ знаменемъ крайней лѣвизны. Меньшевики были названы буржуазными «подголосками» за то, что объявили соціалистическій опытъ несвоевременнымъ. Рабочіе были прославлены, какъ авангардъ міровой революціи, какъ устроители новаго міра, какъ соль земли. Ихъ надо было отблагодарить за поддержку и — ослѣпить. Посему, во что-бы то ни стало нужно было налаживать промышленность на соціалистическихъ началахъ, — выгнать буржуевъ и отдать фабрики рабочимъ.

Очень любопытная задача — прослѣдить подробно всю эволюцію большевиковъ въ этомъ вопросѣ, — въ вопросѣ объ управленіи промышленностью и правахъ рабочихъ; но это спеціальная задача, которую можно выполнить лишь имѣя въ рукахъ нужную литературу. Вспомнить только постоянныя колебанія отъ коллегіальнаго начала къ единоличному или недавній споръ Ленина съ Троцкимъ о роли проф-союзовъ.

Наблюдая, какъ въ самое послѣднее время большевики пришли къ буржуазнымъ принципамъ въ области управленія промышленностью, какъ стали ухаживать за «спецами» и какъ скручивали рабочихъ, невольно задумаешься надъ сомнѣніемъ, какой ходъ принялабы русская революція, если-бы они съ самаго начала ощутили свой слабый пунктъ и если-бы, со свойственнымъ имъ въ высшей мѣрѣ искусствомъ передергивать и дурачить народъ, они обошли рабочихъ и въ этомъ вопросѣ и продолжали бы организацію промышленности на капиталистическихъ основахъ?

Область эта была особо важная потому, что, какъ всегда утверждалось въ теоріи, соціализмъ есть новая, экономически необходимая стадія производства, что это есть высшая форма производства, сравнительно съ капитализмомъ. — Это и предстояло доказать.

Началось со всякихъ націонализацій и реквизицій. Когда-нибудь будетъ подробно разсказано, какъ это происходило, какой шелъ беззастѣнчивый грабежъ и разрушеніе промышленности. «Учетъ и контроль» начались много позже, примѣрно съ конца 1919 года, т.е. на третьемъ году революціи.

Первая эпоха характеризуется смѣной прежнихъ буржуазныхъ правленій и замѣной ихъ рабочими комитетами. Затѣмъ объединеніе промышленности въ одинъ грандіозный общегосударственный синдикатъ, организація и управленіе промышленностью изъ центра — Высшаго Совѣта Народнаго Хозяйства съ его подраздѣленіями на «главки» и «центры» и на мѣстные Совнархозы. Многія отрасли предпріятій до послѣдняго времени оставались неподчиненными мѣстнымъ Совнархозамъ, а сносились непосредственно съ московскими «главками»; но осенью 1920 г. особымъ декретомъ эта черезполосица была уничтожена.

Профессіональные союзы поставляли кандидатовъ на должности членовъ коллегіальныхъ управленій различными секціями совнархозовъ, но здѣсь, какъ и всюду въ Совѣтской Россіи, общія директивы шли изъ центра и приводились въ жизнь съ помошрю коммунистической партіи и чрезвычаекъ, а нежелательныя лица устранялись весьма рѣшительными мѣрами.

Указанное выше объединеніе промышленности въ единую стройную систему-машину, управляемую изъ единаго центра по строго выработанному плану, приводилось въ осуществленіе постепенно въ теченіе трехъ с лишкомъ лѣтъ большевистскаго властвованія въ Россіи. Первое время было много принципіальныхъ отступленій и впослѣдствіи не разъ были зигзаги и отклоненія. Но все же основная линія велась все время и, какъ это ни странно, нѣкоторые весьма важные и интересные съ принципіальной точки зрѣнія декреты были опубликованы лѣтомъ и осенью 1920 года, то есть, въ то время, когда почти вся промышленность была фактически разрушена и нельзя было произвести даже маленькаго ремонта. Таковыми я считаю декреты: о разсчетныхъ операціяхъ (октябрь), о запрещеніи покупки всякаго рода матеріаловъ отъ частныхъ лицъ (іюль), о чрезвычайной тройкѣ по ремонту (октябрь), о закрытіи всѣхъ рынковъ (лѣто 1920), и др.

Очевидно, въ этихъ декретахъ коммунистическая партія хотѣла въ агитаціонныхъ цѣляхъ изложить до конца свою экономическую и финансовую программу, А, можетъ быть, это было жестомъ отчаянія — такъ-же, какъ постоянные разговоры объ отмѣнѣ денежныхъ знаковъ и введеніе: безплатности трамваевъ наканунѣ ихъ полной остановки, безплатности квартиръ въ то время, когда дома пришли въ полуразрушенное состояніе; безплатности пайковъ — наканунѣ ихъ отмѣны.

Не надо забывать, что при изданіи своихъ декретовъ большевистская власть преслѣдовала главнымъ образомъ агитаціонно-демагогическія цѣли и мало заботилось объ осуществимости своихъ начинаній. Многія учрежденія создавались, какъ временныя, и, при томъ, главнымъ образомъ, въ саморекламныхъ цѣляхъ. Большевиками особенно цѣнились дѣятели, которые умѣли, что называется, товаръ лицомъ показать, устроить шумиху вокругъ какого-нибудь начинанія, создать ему рекламу. Что въ дѣйствительности скрывалось за красивой вывѣской, къ какимъ практическимъ результатамъ приводила дѣятельность учрежденія, комитета, предпріятія, было не такъ важно для нихъ. Большевистская власть всегда во всемъ дѣйствовала, какъ калифъ на часъ, какъ человѣкъ неувѣренный въ завтрашнемъ днѣ. Это чувствовало все населеніе и этотъ психологическій моментъ чрезвычайно важенъ для пониманія событій. Большевистская пресса въ то же время работала неутомимо. Всѣ событія русской и заграничной жизни, историческія явленія, — все преподносилось читателямъ въ своей обработкѣ, по обычному коммунистическому трафарету съ примѣсью террористическаго и демагогическаго перца, причемъ никакая критика не была возможна.

Итакъ, если декреты о соціализаціи промышленности издавались въ извѣстной послѣдовательности, то не слѣдуетъ думать, что они и осуществлялись такъ, какъ были написаны, — что жизнь подчинялась имъ. Жизнь шла своимъ чередомъ, сама пробивала себѣ дорогу.

Среди самихъ большевиковъ употреблялись иногда крылатыя слова, вродѣ: «этотъ декретъ не прошелъ» или «декреты тѣмъ и хороши, что ихъ можно не исполнять» (комиссаръ труда Шмидтъ, на совѣщаніи съ представителями ученыхъ). [1]). Въ такомъ-же духѣ часто писались заключенія знаменитыми совѣтскими юристами, то есть, въ духѣ чистѣйшаго оппортунизма. Тѣмъ не менѣе, большевистская власть не даромъ называла себя диктатурой пролетаріата (вѣрнѣе было-бы назвать диктатурой надъ пролетаріатомъ, какъ удачно выразился нѣмецкій соціалистъ Дитманъ): они диктаторскими мѣрами, палкой старались вбить населенію коммунистическіе навыки. Людей они никогда не жалѣли. Имъ нужно было произвести свой опытъ на людяхъ, чего-бы это ни стоило послѣднимъ.

Схема экономической жизни, судя по изданнымъ декретамъ, рисовалась такъ: полная отмѣна частной собственности и объединеніе всей промышленности въ рукахъ государства. Все населеніе на службѣ у государства, всѣ — совѣтскіе служащіе, всѣ — чиновники. Всѣ получаютъ одинаковое жалованіе, совмѣстительство запрещается. Постепенно происходитъ отмѣна денегъ и вводится натуральная заработная плата. Другими словами, вовсе отмѣняется всякое вознагражденіе за трудъ, а каждый работающій снабжается отъ государства всѣмъ элементарно необходимымъ: ѣдой, одеждой, жилищемъ и проч. Все одинаково — по установленному государствомъ образцу, все равно. Кто не служитъ у государства, тотъ не ѣстъ, тотъ долженъ умереть, такъ какъ уѣхать онъ не имѣетъ права и возможности. Каждый индивидъ на учетѣ у государства и государственная власть назначаетъ его на работу туда, куда найдетъ нужнымъ. Онъ не имѣетъ права самовольно оставлять службу, переходить съ одной службы на другую, переѣзжать изъ одного города въ другой. «Это внесло-бы анархію» — объяснялъ мнѣ въ разговорѣ одинъ комиссаръ. «Вы человѣкъ интеллигентный и должны понять, что каждый изъ насъ есть производственная единица, каждый долженъ сидѣть на мѣстѣ и дѣлать свое дѣло, а не разъѣзжать, когда и куда ему вздумается» [2]).

Одно время была какая-то борьба за самостоятельность мѣстныхъ коммунъ. Особенно не хотѣлось петербургской сѣверной коммунѣ склонить главу свою передъ Москвой. Но вскорѣ восторжествовала совершенно опредѣленно точка зрѣнія подчиненія центру и эта тенденція проводилась послѣднее время весьма рѣшительно.

Итакъ, вотъ идеалъ, который довольно явственно обрисовывается изъ перечисленныхъ выше мѣропріятій.

Государство-Левіафанъ поглощаетъ все. Оно беретъ въ свои руки аппаратъ производства и распредѣленія. Оно подчиняетъ отдѣльную личность своему неусыпному контролю: ничего нельзя сдѣлать безъ разрѣшенія начальства, безъ провѣрки органами власти дѣйствительной необходимости для даннаго индивида удовлетворить ту или иную потребность и его правъ на такое удовлетвореніе.

Совершенно очевидно, что описанная система предполагаетъ полную нивеллировку личности, возможность оперировать ею, какъ рабочей скотиной. Не даромъ въ большевистской прессѣ какъ-то мелькнула мысль о необходимости введенія психометрическихъ измѣреній для опредѣленія способностей къ тому или иному роду занятій.

При этомъ семья разсматривается, какъ враждебная коммунистическому строю сила; она мѣшаетъ нивеллировкѣ людей и поддерживаетъ антикоммунистическія традиціи. Родительскіе комитеты при школахъ были упразднены.

Когда нѣкая женщина-врачъ, назначенная «въ порядкѣ совмѣстительства должностей и трудовой повинности» на сыпную эпидемію стала ходатайствовать въ комиссаріатѣ здравоохраненія о предоставленіи ей болѣе легкой и безопасной работы, мотивируя это ходатайство наличіемъ малолѣтнихъ дѣтей на своемъ попеченіи, ей отвѣтили, что съ такой мотивировкой лучше не обращаться, такъ какъ замѣститель комиссара здравоохраненія врачъ Куракина держится того мнѣнія, что всѣхъ дѣтей необходимо отнять у матерей и помѣстить въ интернаты. Въ Петербургѣ все время ходили слухи, что такое распоряженіе вскорѣ будетъ издано. Очень возможно, что не остановились бы и передъ такимъ экспериментомъ, если-бы не помѣшали продовольственныя затрудненія.

IV.

Нельзя отрицать того, что среди нѣкоторой части современной русской молодежи, воспитывающейся исключительно на совѣтской прессѣ, изложенныя идеи имѣютъ нѣкоторый успѣхъ.

Ею воспринята, главнымъ образомъ, критическая сторона большевистской проповѣди, — указанія на темныя стороны буржуазнаго строя, на противоположности богатства и бѣдности, хаотическую свободу производства, приводящую къ періодическимъ экономическимъ кризисамъ и безработицѣ, на неравномѣрность распредѣленія благъ, на господство имперіализма, ведущаго къ ужаснымъ міровымъ бойнямъ.

То, что они предлагали, какъ панацею золъ, казалось такой стройной, логически завершенной системой: вмѣсто разнообразія, хаоса и произвола въ экономической жизни — разумная, централизованная, руководящая воля государства; «учетъ и контроль»; объединеніе и унификація производства. Вмѣсто эгоистическаго стремленія къ наживѣ — общественный интересъ и уравнительная справедливость. Какъ стройно, красиво можно изобразить всю систему графически — въ геометрическихъ фигурахъ и линіяхъ, въ видѣ идеально урегулированной машины. Царство

статистики, цифръ и графики. Вопросы общаго счастья и справедливости будутъ рѣшаться, какъ математическая и шахматная задача, будутъ регулироваться разумной волей человѣка. Соблазнительныя перспективы для абстрактнаго, формальнаго ума, привыкшаго къ книжной, теоретической работѣ, далекаго отъ ощущенія сложности и безконечнаго разнообразія живыхъ явленій человѣческой дѣйствительности .

Много драгоцѣнныхъ иллюзій разрушено большевиками.

Они опустошили русскіе города и села; еще больше они опустошили души русскихъ людей.

Но на ихъ «предметномъ урокѣ» многому можно научиться.

Они показали, между прочимъ, что egalite въ такомъ прямомъ и короткомъ смыслѣ, какъ оно ими понималось, можетъ стать величайшимъ зломъ, источникомъ всяческаго насилія и регресса.

Послѣднее время на съѣздахъ коммунистической партіи и совѣтовъ раздается уже самокритика и замѣчаются существенныя разногласія. Были признанія нѣкоторыхъ «недостатковъ механизма» со стороны лидеровъ и обѣщанія исправить эти недостатки.

Неужели они въ самомъ дѣлѣ не понимаютъ истинной причины этихъ «недостатковъ»? Ленинъ опять недавно говорилъ о диктатурѣ и террорѣ, какъ о временныхъ мѣрахъ, направленныхъ противъ буржуазіи и контръреволюціи, о томъ, что конечный идеалъ коммунистовъ раскрѣпощеніе личности.

Какъ много можно сказать на это!

Ученые марксисты, добивающіеся соціальныхъ перемѣнъ терроромъ противъ отдѣльныхъ лицъ! Временный терроръ, снимающій головы уже болѣе трехъ лѣтъ, и сму-же конца не видно! Терроръ противъ буржуевъ и контръ-революціонеровъ, давно уже обратившійся противъ рабочихъ, крестьянъ и матросовъ. Посмотрите теперешнихъ «кліентовъ» чрезвычаекъ!

Послѣ трехъ лѣтъ коммунистической практики этотъ терроръ еще нужнѣе для совѣтской власти, чѣмъ въ первое время. Власть уже явно опирается на наемныя войска китайцевъ, латышей, башкиръ, венгерцевъ.

Но не ихъ окровавленными руками добыть счастье страждущему человѣчеству!

Надъ головами современныхъ властителей Россіи такъ и слышится жуткій, какъ непреложный приговоръ судьбы, голосъ вѣковѣчной справедливости: поднявшій мечъ отъ меча и погибнетъ!

Ленинъ и его присные достаточно показали себя, — во весь свой ростъ. Есть среди нихъ большіе люди, но все это не люди будущаго; всѣ они въ прошломъ. Всѣ ихъ пріемы управленія стары, какъ міръ, и характеризуютъ самыя варварскія деспотіи.

Въ первый годъ революціи еще можно была вѣрить временности террора.

Теперь мы знаемъ, что терроръ такъ же времененъ, какъ совѣтская власть, что они тѣрно спаяны одна съ другимъ. И какъ самодержавіе не могло существовать безъ «временныхъ» правилъ по охранѣ общественнаго порядка и спокойствія, такъ и Ленинъ не можетъ существовать безъ «временнаго» и гораздо болѣе страшнаго террора чрезвычаекъ.

Терроръ необходимъ для того, чтобы гнутъ непокорную человѣческую личность по коммунистическому образцу, вопреки ея природнымъ и исторически сложившимся особенностямъ.

Потому дѣятельность чрезвычаекъ прекратится лишь тогда, когда люди перестанутъ быть людьми, когда они превратятся въ покорное стадо, удобное для экспериментовъ Ленина и Ко. Судите-же, насколько терроръ коммунистовъ — временный!

Основной стимулъ существованія личности въ реально сложившемся государствѣ есть борьба, — борьба за жизнь. Человѣкъ работаетъ, затрачиваетъ извѣстную энергію для того, чтобы воспользоваться результатами своего труда для себя и своей семьи. Стимуломъ его работы является его эгоизмъ или альтруизмъ, — какъ угодно, во всякомъ случаѣ, свобода распоряжаться продуктами, результатами своего труда по своему усмотрѣнію, прихоти, даже капризу, — въ зависимости отъ своихъ склонностей, вкусовъ, идеаловъ. Онъ работаетъ для достиженія извѣстной, поставленной себѣ цѣли, будь то радость любимой женщины, спокойствіе и здоровье матери, удовлетвореніе своего честолюбія, страсть къ искусству, къ наукѣ, къ предметамъ старины, и т.д., до безконечности. Мало-ли чѣмъ люди живы! Чаще всего онъ работаетъ для семьи, для потомства. Онъ стремится создать себѣ свой уютный уголъ, воспитать своихъ дѣтей сообразно своему идеалу; собрать и передать своимъ потомкамъ результаты долголѣтняго труда.

Семья, наслѣдство, частная собственность, всякія «безполезныя» увлеченія и стремленія въ коммунистическомъ строѣ отмѣняются. Всѣ указанные стимулы дѣятельности отпадаютъ. У человѣка отнимаются плоды его труда, онъ ихъ не видитъ, не получаетъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, отнимается и стимулъ къ борьбѣ.

Отъ человѣческаго существа, достойнаго войти въ царство коммунизма, требуется, прежде всего, отказъ отъ своей воли, отъ желаній. Нужно одно — повиновеніе власти. Оно должно нѣсколько часовъ ежедневно заниматься тѣмъ трудомъ, какой ему будетъ назначенъ государствомъ.

За это государство даетъ ему «паекъ» и удовлетворяетъ его «разумныя» потребности.

Можете-ли вы представить себѣ это обезкровленное, кастрированное человѣческое существо, этого абстрактнаго ленинскаго человѣка и результаты его трудовъ?

Утопична всякая попытка истребить «анархію» въ человѣческомъ существѣ и въ человѣчествѣ вообще.

Утопична мысль подчинить жизнь государства, общества требованіямъ какой-то внѣ ихъ стоящей «разумности», раздѣлять стремленія и потребности человѣческія на разумныя и неразумныя. Жизнь безконечно сложна и разнообразна, каждая мелочь, непонятная на первый взглядъ, нужна въ ней и связана со всѣмъ остальнымъ.

Всѣ эти положенія далеко не новы, разумѣется, но лишь теперь они облеклись для насъ въ плоть и кровь, получили живой, осязаемый смыслъ.

Совѣтскій режимъ показалъ, что человѣкъ не можетъ работать изъ подъ палки. Въ возможности свободно избирать и мѣнять свой трудъ — одинъ изъ основныхъ элементовъ свободы человѣческой личности. Очень часто человѣкъ не хочетъ и не можетъ работать надъ тѣмъ, къ чему у него есть несомнѣнныя способности.

Современному человѣку совершенно нестерпима та постоянная опека государства, которая составляетъ основную характеристическую черту коммунизма. Онъ психологически не можетъ работать, творить цѣнности въ условіяхъ такой опеки, въ условіяхъ жизни, протекающей подъ постоянной цензурой власти.

Говорятъ о «разбуханіи совѣтскаго аппарата», о бюрократизмѣ, какъ временномъ злѣ.

Какое ослѣпленіе!

Бюрократизмъ есть сущность коммунистическаго строя.

Въ буржуазномъ строѣ господствуетъ личная иниціатива, частная собственность, борьба за существованіе. Въ коммунизмѣ государство должно замѣнить все это. Въ промышленности — предприниматель-государство и всѣ заводы — казенные, вся промышленность — казенная, государственная. Та-же «казенная монополія» во всѣхъ областяхъ жизни. Но что такое государство? Реально — это чиновничество, бюрократія, «совѣтскіе служащіе»; это они глаза, руки, мысли государства, они осуществляютъ и учетъ, и контроль, и распредѣленіе, и всесильную опеку надъ человѣкомъ. Всѣ на службѣ у государства и потому всѣ чиновники и бюрократы; вольныхъ людей нѣтъ въ коммунистическомъ государствѣ, нѣтъ капиталистовъ и рантье, нѣтъ и «свободныхъ» профессій.

Каждый человѣкъ на учетѣ, каждый служитъ у государства и работаетъ на всѣхъ, каждый вознаграждается за трудъ на принципѣ равенства. Сколько ни скачи, выше собственной головы не перескочишь!

Очень странны эти сѣтованія коммунистовъ на бюрократизмъ! Какъ-же можетъ быть иначе при коммунизмѣ? Какая масса работы по опекѣ надъ человѣческой личностью, ея требованіями? Стоитъ-ли удивляться, что «совѣтскія учрежденія» вырастали, какъ грибы послѣ дождя!

Въ совѣтскихъ газетахъ писали, что по оффиціальной статистикѣ въ Петербургѣ и Москвѣ 50% населенія — совѣтскіе служащіе. Это еще немного, если такъ.

И опять таки: если не мыслить фантастически, если не представлять себѣ возможности фабрикаціи какихъ-то идеальныхъ, коммунистическихъ чиновниковъ, а исходить изъ реальнаго представленія о характерѣ работъ всякаго казеннаго служащаго, — чиновника и ея стимуловъ, то нечего возмущаться волокитой и прочими давно извѣстными ея качествами!

Итакъ, соціализмъ есть учетъ и контроль, — сказалъ Ленинъ.

Онъ не договорилъ: и бюрократизмъ, гиперболическій, неслыханный бюрократизмъ! Такъ понемногу раскрывались скобки коммунистическаго идеала для всякаго, имѣющаго уши — слышать и глаза — видѣть. Всепроникающая, назойливая опека власти, трафаретныя чиновничьи требованія, казенный формализмъ вмѣсто частной иниціативы и изворотливости. Это первое.

Затѣмъ нивеллировка личности, стрижка всѣхъ подъ одну гребенку, обузданіе личныхъ воль, хотѣній, стремленій во имя всеобщаго равенства, во имя подчиненія всеобъемлющей волѣ государства [3]).

Какая-то безнадежно сѣрая, заранѣе предначертанная жизнь, всюду предѣлы, трафареты, опредѣленный средній уровень, мѣщанство, обреченность, скука.

Весь міръ — одна огромная тюрьма!

V.

Какъ я уже указалъ выше, первый «медовый» годъ революціи, а имъ надо считать 1918, господствовалъ лозунгъ «грабь награбленное» въ самомѣ льготномъ смыслѣ. Это легче всего было наблюдать на «красѣ и гордости революціи» — матросахъ. Они взяли себѣ за образецъ только что отставленныхъ «буржуевъ» и старались воспользоваться во всю благами буржуазной жизни.

Особняки на Сергіевской были ярко освѣщены и танцульки функціонировали ежедневно. Музыка гремѣла, широковѣщательныя афиши зазывали на балы. Артисты балета нарасхватъ приглашались на всѣ корабли русскаго флота давать уроки танцевъ. На улицахъ, въ ресторанахъ всюду можно было встрѣтить гордыхъ побѣдителей. Платили, не торгуясь; катались на лихачахъ со своими дамами.

Въ Петербургѣ въ то время было еще всего вдоволь.

Тѣмъ не менѣе цѣны повышались, запасы начинали таять и надо было изъ чувства самосохраненія сократить народную расточительность.

Тѣмъ временемъ и революціонный пылъ значительно охладѣлъ, да и танцы надоѣли матросамъ. Власть начала понемногу натягивать возжи и тотчасъ же возникли кое-какія недоразумѣнія между нею и демократіей.

Вновь образованные комитеты рабочихъ распоряжались въ иныхъ мѣстахъ фабриками, какъ своими. Приходилось разъяснять имъ, что это не ихъ, а государства, и обуздывать своевольные аппетиты. Въ случаяхъ слишкомъ наглаго воровства стали предавать народному суду. Образовали уголовный розыскъ. Затѣмъ постепенно, съ середины 1919 года, начинаетъ входить въ моду государственный контроль.

Лишь съ этого довольно ужъ поздняго времени начался пресловутый «учетъ и контроль», которому часто приходилось лишь констатировать систематическое и длительное расхищеніе народнаго достоянія. Только къ концу 1919 года въ совѣтскихъ учрежденіяхъ появилась кой какая отчетность и смѣты. До этой поры комиссары распоряжались казенными суммами безъ излишнихъ формальностей.

Разсказывали о громадныхъ суммахъ, выданныхъ царскими деньгами — «на агитацію». Кромѣ расходованія казенныхъ суммъ старымъ порядкомъ — по ассигновкамъ казначейства — комиссары имѣли особые текущіе счета въ ихъ личномъ распоряженіи.

И это было уже время нѣкотораго дѣлового благоустройства.

Въ 1918 и 1919 г.г. казенныя деньги расходовались еще щедро. Сами комиссары поощряли просителей и находили въ иныхъ случаяхъ, что они «мало просятъ».

Когда въ 1920 году началась политика урѣзыванія расходовъ и смѣтъ, контроль вошелъ въ силу, а совѣтскія учрежденія начали жаловаться въ Москву на придирчивость и «саботажъ» контролеровъ.

Всякіе недочеты въ отчетности исчезали при переѣздахъ совѣтскихъ учрежденій изъ одного помѣщенія въ другое, а эти частые переѣзды являлись положительно особымъ видомъ «совѣтской болѣзни». Практиковалось и старое средство — пожары. Разобраться когда-либо во всей этой отчетности за истекшіе годы совершенно невозможно. А матеріалы въ ней кроются очень примѣчательные.

Но учетъ и контроль пришлись демократіи много меньше по вкусу, чѣмъ возможность безнаказанно грабить. Призывы Ленина къ безкорыстной работѣ для соціалистическаго отечества и во имя коммунистическаго идеала не подвинули никого на дѣло. Этимъ и объясняется, почему за эти годы все въ Россіи рушилось. Такихъ маринованныхъ коммунистическихъ человѣчковъ, какъ это рисовалось Ленину, въ Россіи не оказалось, а среди демократіи — въ особенности. Работали все время изъ подъ палки и вкладывали въ свою работу ровно столько энергіи, «души» и изобрѣтательности, сколько требуется для работы изъ подъ палки.

Мало того: работали такъ, какъ работаютъ, когда въ работу свою не вѣрятъ.

Вотъ основная причина того «саботажа», въ которомъ все время обвиняли интеллигенцію.

Въ этомъ-же и основная причина невозможности какой либо творческой работы подъ властью большевиковъ.

Въ числѣ новыхъ словечекъ, какія образовались за послѣднее время, появилось одно ходячее выраженіе: «халтура», «халтуршіки». Оно примѣнялось къ работникамъ искусства и означало работу кое-какъ, лишьбы съ рукъ сбыть: отзвонилъ и съ колокольни долой!

Это-же выраженіе «халтура» — можно съ успѣхомъ примѣнить ко всякой работѣ, производившейся въ Россіи за эти три года.

Все было вынужденное, все было кое-какъ, все было «халтурно».

И если еще можно говорить о какомъ либо слоѣ населенія, который не «саботажничалъ», то это именно интеллигенція.

Врачи, которые лечили и умирали отъ сыпного тифа, не саботажничали. И если иногда изъ ихъ работы ничего путнаго не выходило, то въ этомъ виноваты были не они: виновато было отсутствіе медикаментовъ, отсутствіе питанія у больныхъ, отсутствіе топлива въ больницахъ, грубость, неряшливость и бездѣлье нисшихъ медицинскихъ служащихъ, развращенныхъ пропагандой и поддержкой профессіональныхъ союзовъ; этихъ-же служащихъ все время натравливали противъ врачей, какъ буржуевъ, саботажниковъ, контръ-революціонеровъ и пр.

Точно также не саботажничали дѣятели науки и искусства, которые изъ всѣхъ силъ, вопреки стихіямъ голода и холода, старались спасать культурныя цѣнности Россіи и продолжать дорогую ихъ сердцу работу.

Ни «краса и гордость» революціи — матросы, ни «авангардъ міровой революціи» — рабочій классъ никакъ не могутъ быть отнесены къ этой категоріи дѣятелей.

VI.
Рабочіе.

Русскіе рабочіе не оправдали блестящихъ надеждъ, возлагавшихся на нихъ соціалистическими проповѣдниками. Ни въ смыслѣ общественныхъ идеаловъ, ни въ смыслѣ стимуловъ дѣятельности они не далеко ушли отъ деревни, съ которой они въ большинствѣ и не порвали близкой родственной и матеріальной связи. Эта близость къ деревнѣ послужила къ спасенію ихъ отъ голода.

Стимуломъ дѣятельности для нихъ, какъ и для крестьянъ, явилась одна голая корысть. А общественный и политическій идеалъ ихъ отнюдь не былъ оскорбленъ ни работой чрезвычаекъ, ни удушеніемъ прессы. До этого они такъ и не доросли и лишь больше развратились совѣтской политикой за годы революціи.

Казалось-бы, — у кого не закружится голова отъ честолюбія, когда тебя превознесутъ солью земли и сразу отъ станка поставятъ у руля государственной машины, во главѣ промышленности и государственныхъ учрежденій.

Нѣтъ, ихъ не увлекли высокія слова, высокія цѣли. Что тамъ журавли въ небѣ, лучше синицу въ руки. Пусть повѣдаетъ государственъный контроль какая система грабежа обнаружилась, когда года черезъ два отъ начала пролетарской революціи онъ сталъ заглядывать на фабрики, заводы, склады.

Пусть тѣ, кто близко стоялъ эти годы къ дѣятельности заводовъ, — подробно съ фактами, живыми воспоминаніями въ рукахъ разскажутъ о жизни рабочихъ, объ ихъ эволюціи.

Уже много разъ говорилось и писалось о томъ, какъ идеологи рабочаго класса — большевики — уничтожили рабочій классъ.

Не даромъ теперь — на 4-мъ году революціи — они считаются лишь съ крестьянами, съ мелкобуржуазнымъ крестьянствомъ!

Рабочій классъ уничтожался постепенно за эти годы.

Во-первыхъ, вымиралъ отъ голода на совѣтскомъ пайкѣ.

Во-вторыхъ, бѣжалъ въ деревню спасаться отъ голода-же.

Въ-третьихъ, уничтожался вмѣстѣ съ уничтоженіемъ промышленности, перебѣгалъ въ совѣтскіе служащіе на «доходныя» мѣста.

Тѣ, кто имѣлъ кое-какое обзаведеніе въ деревнѣ, видя воцарившуюся разруху на фабрикахъ и возрастающую дороговизну жизни въ городахъ, поспѣшили уѣхать въ деревню. Такимъ образомъ на всѣхъ сохранившихся еще фабрикахъ и заводахъ число рабочихъ значительно сократилось, а составъ столь измѣнился, что говорить теперь о рабочихъ въ Россіи, какъ особомъ «классѣ», можно лишь съ большой натяжкой.

Постепенно большевики разочаровывались въ способностяхъ рабочаго класса къ управленію промышленностью. Постепенно всякаго рода коллегіи изъ рабочихъ, стоявшіе во главѣ секцій Совнархозовъ, теряли свою власть и вліяніе и замѣнялись «спецами» изъ буржуевъ. Что касается правового положенія рабочаго класса, то изъ героя революціи онъ мало-по-малу превратился въ то же быдло, что и прочіе совѣтскіе граждане. Многіе изъ его представителей также удостоились чести посидѣть на Гороховой и получить за свою оппозиціонность наименованіе «желтыхъ»: особенно прославились желтые печатники. И рабочими помыкаютъ власти всякихъ наименованій: и комитеты, и комиссаріаты, и профсоюзы, ибо профсоюзы въ Совдепіи это тоже начальство.

«Свои» люди въ союзѣ поставляютъ «своихъ» людей въ рабочіе комитеты, исполкомы, коллегіи. Въ тоже время у всѣхъ у нихъ есть свои люди и закадычные пріятели среди слѣдователей чрезвычайки. Такъ — рука руку моетъ!

Рабочіе не пользуются ни свободой перехода съ одного завода на другой, ни свободой передвиженія. Въ особенности тягостно стало ихъ положеніе послѣ извѣстнаго декрета о трудовой мобилизаціи. Это весьма достопримѣчательный и типично коммунистическій декретъ. На основаніи его изъ деревень вылавливали пріѣхавшихъ туда спасаться отъ голода рабочихъ, привозили ихъ обратно въ Петроградъ, съ вокзала отправляли на распредѣлительный пунктъ, а оттуда назначали на работу на заводы.

Вотъ образецъ обращенія съ людьми, съ рабочими, — вотъ коммунизмъ! Едва-ли у нихъ есть основаніе быть особенно довольными совѣтской властью.

Правда, большевики съ ними нѣсколько считаются, но это потому, что они болѣе объединены характеромъ своей работы и обладаютъ такимъ средствомъ протеста, какъ забастовка.

Къ этому средству они прибѣгали и вотъ что характерно: всегда и только изъ за вопросовъ желудка! А вопросъ желудка обстоитъ для нихъ почти также скверно, какъ и для прочихъ гражданъ. Тѣ заводы и предпріятія, которые относились къ категоріи крайне необходимыхъ, военныхъ, ударныхъ и т.п., получали, конечно, усиленный паекъ, значительно лучшій, чѣмъ у совѣтскихъ служащихъ.

Тѣмъ не менѣе, надо разъ навсегда запомнить, что никогда ни одинъ видъ совѣтскаго «пайка» самъ по себѣ не давалъ возможности сытаго существованія. Огромное большинство пайковъ есть просто ничтожная подачка. Взять, напримѣръ, такъ называемый «тыловой» паекъ, который получался многочисленной категоріей служащихъ медицинскихъ и санитарныхъ учрежденій, а также многими тыловыми учрежденіями красной арміи. Основное, что въ него входитъ, — черный хлѣбъ въ размѣрѣ 1 фунт. въ день, а все остальное сводилось къ слѣдующему: 1/4 ф. соли, 1/4 ф. масла, 2 ф. крупы пшеничной или манной, 1/2 ф. сахарнаго песку и картофеля или брюквы фунтовъ 5. Все это выдавалось въ указанныхъ количествахъ на цѣлый мѣсяцъ. Едва-ли изъ этой мѣсячной порціи продуктовъ можно было приготовить одинъ порядочный обѣдъ, хотя-бы вегетаріанскій, не говоря ужъ о качествѣ этихъ продуктовъ!

Конечно, съ каждымъ годомъ пайки эти все ухудшались, въ смыслѣ количества и качества, а въ началѣ 1921 г. и вовсе были отмѣнены.

Когда па томъ или другомъ заводѣ (Обуховскій, Путиловскій, желѣзнодорожныя мастерскія) вспыхивали забастовки, большевики неизмѣнно прекращали ихъ однимъ и тѣмъ-же методомъ: рабочимъ выдавалась подачка въ видѣ нѣсколькихъ фунтовъ муки или мяса и разрѣшалась поѣздка въ деревню за продовольствіемъ. И забастовка прекращалась.

Интересно также прослѣдить эволюцію законодательства въ области заработной платы. Строгое уравненіе платы постепенно эволюціонировало въ преміальную систему, противъ которой вначалѣ метались соціалистическіе стрѣлы и скорпіоны[4]. Теперь рабочіе получаютъ огромные «преміальные», доходящіе до нѣсколькихъ десятковъ тысячъ въ мѣсяцъ но, конечно, и это не можетъ обезпечить имъ сытаго существованія при современныхъ цѣнахъ на продукты.

Какъ же приспособлялся рабочій классъ къ условіямъ совѣтской жизни?

Замѣчу здѣсь, что приспособленіе это много легче давалось рабочимъ и всѣмъ видамъ демократіи, нежели интеллигенціи и чиновничеству.

Рабочіе, прежде всего, могли пользоваться своею связью съ деревней. Они или сами изрѣдка ѣздили туда за продовольствіемъ, или же къ нимъ пріѣзжали оттуда со всякой всячиной ихъ родственники и кумовья.

У интеллигентовъ такихъ выгодныхъ связей не было; кромѣ того, для нихъ путешествіе, при создавшихся на желѣзныхъ доро гахъ неурядицѣ, было гораздо труднѣй, такъ какъ оно требовало исключительной физической выносливости.

Вторымъ методомъ «приспособленія» для рабочихъ было воровство съ заводовъ всякихъ сырыхъ матеріаловъ и продуктовъ производства. На нѣкоторыхъ заводахъ рабочіе, кромѣ того, легально получали кое-какіе продукты производства или матеріалы (натурпремированіе). Разумѣется то, что воровалось или, въ видѣ рѣдкаго исключенія, легально получалось съ заводовъ, было для деревни драгоцѣнной находкой и щедро обмѣнивалось на продукты. Воровство рабочими на заводахъ стало, увы, также бытовымъ явленіемъ совѣтской дѣйствительности и основнымъ источникомъ существованія для нихъ.

Власти знаютъ это и мирятся съ этимъ зломъ, сознавая, что иначе жить нельзя; кромѣ того и у самихъ рыльце въ пушку!

Въ концѣ 1920 года администрація завода «Треугольникъ» рѣшила принять мѣры противъ повальнаго воровства и возбудила въ народномъ судѣ одновременно около 40 дѣлъ. По всѣмъ этимъ дѣламъ Судъ вынесъ однородный приговоръ: признавая фактъ доказаннымъ, гражданина такого-то наказанію не подвергать, такъ какъ онъ совершилъ кражу по недостатку средствъ къ жизни. Привозя изъ деревни продукты, рабочіе могли продавать ихъ въ Петербургѣ по спекулятивнымъ цѣнамъ и па вырученныя деньги покупать себѣ все необходимое: обувь, одежду и проч. По мѣрѣ разрушенія желѣзнодорожнаго транспорта поѣздки въ деревню и изъ деревни становились все болѣе затруднительными, а закрытіе заводовъ зимой этого года лишило ихъ продуктовъ обмѣна и поставило въ самое тяжелое положеніе.

Другимъ источникомъ дохода для рабочихъ нѣкоторыхъ категорій была работа на сторону — на совѣтскія учрежденія и частныхъ лицъ. Благодаря бѣгству въ деревню мастеровъ и ремесленниковъ работы по ремонту и починкѣ въ Петербургѣ стали почти невозможными.

Если удавалось найти и залучить къ себѣ какого либо мастера, то платили ему сколько онъ спрашивалъ. А спрашивалъ онъ, обычно, безъ стѣсненія бѣшенную цѣну. Прошедшей осенью печникъ за установку простой желѣзной печки — «времянки» — бралъ за 2-3 часа работы — 15-20 тысячъ рублей, а вся работа заключалась лишь въ томъ, чтобы провести отъ этой печки трубу въ дымоходъ при готовомъ матеріалѣ. Чтобы найти мастера для починки звонка, водопровода и пр., нужно было соблазнить его продуктами или какими нибудь вещами домашняго обихода. Иногда и эти соблазны не помогали. Единственная приманка, передъ которой никто не могъ устоять, — это спиртъ! Но лишь очень немногіе счастливцы обладали этой «золотой валютой» Совѣтской Россіи. Лѣтомъ 1920 г. водопроводчики зарабатывали тысячъ 50 въ день на частныхъ работахъ. Въ то же время они состояли на службѣ при какомъ нибудь совѣтскомъ учрежденіи на жалованіи въ 4-5 тысячъ рубл. въ мѣсяцъ; — это необходимо было для совѣтскаго паспорта — трудовой книжки.

И все-таки, несмотря на огромные заработки, жизнь большинства рабочихъ и мастеровыхъ была не сладкой. И среди нихъ многіе умирали съ голода и отъ болѣзней.

VII.
Крестьяне.

Моимъ друзьямъ довелось два года — 1918-1920 — прожить въ деревнѣ, въ Рязанской губ. Вотъ какую эволюцію въ настроеніи крестьянъ они описывали.

Первое время по ихъ пріѣздѣ крестьяне казались вполнѣ довольными своей жизнью и совѣтской властью и глумились надъ «буржуями», а къ тому времени, когда они собрались уѣзжать, буржуевъ стали выбирать на почетныя должности, и во взаимныхъ привѣтствіяхъ опять появились «баринъ» и «барыня».

Несомнѣнно, первые годы революціи крестьяне больше всѣхъ выиграли отъ нея. Они получили давно жданную землю и возможность безнаказанно грабить помѣщиковъ. И пограбили они вволю! Мнѣ разсказывалъ одинъ знакомый, жившій въ Лужскомъ уѣздѣ, Петербургской губ., что этотъ грабежъ не имѣлъ тамъ характера взрыва ненависти и мести, который проявился-бы бурной вспышкой чувствъ. Нѣтъ, это было методическое, «хозяйственное» растаскиваніе помѣщичьихъ усадебъ и дачъ. Грабили въ теченіе долгаго времени, брали понемножку все, что возможно, до дверныхъ ручекъ и крючковъ включительно.

Намѣреніе, повидимому, было тутъ то, чтобы, разрушивъ господское жилье, отбить у помѣщиковъ охоту вернуться въ случаѣ реставраціи. Такимъ образомъ, полной увѣренности въ прочности настоящаго режима у нихъ не только не было, но было убѣжденіе совсѣмъ противоположное. По словамъ другого знакомаго, прожившаго въ концѣ 1920 г. въ Новгородской губ., крестьяне сознательно выбирали тамъ въ волостные комитеты «каторжниковъ» по тѣмъ соображеніямъ, что при перемѣнѣ режима этимъ комитетамъ все равно не сдобровать.

Забравъ землю и помѣщичье добро, крестьяне зажили во славу. Стали сыты, какъ никогда не были. Скоро почувствовали они свою силу надъ городомъ, когда баре стали пріѣзжать оттуда и вымаливать у нихъ хлѣбъ и масло въ обмѣнъ на свои пожитки. Чего только не накупили и не намѣняли тутъ крестьяне изъ буржуйскаго имущества. Много по этому доводу ходило и грустныхъ, и смѣшныхъ разсказовъ. «Товарообманъ», какъ онъ назывался въ Петербургѣ, сталъ основнымъ способомъ добыванія пищи насущной для городского населенія. Въ какихъ только пестрыхъ платьяхъ, нашитыхъ изъ портьеръ, зановѣсокъ, чехловъ, восточныхъ матерій и проч. не щеголяли деревенскія модницы! Голодающіе горожане дѣлились другъ съ другомъ свѣдѣніями о томъ, гдѣ, — въ какой деревнѣ или уѣздѣ, что можно вымѣнивать повыгоднѣй. Только объ этомъ и шли разговоры. Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ доходило до такого пресыщенія рынка, что требовались уже піанино и рояли, —  не иначе Болѣе предпріимчивые крестьяне занялись спекуляціей, — «мѣшечничествомъ», какъ постояннымъ промысломъ.

Первое время главными предметами мѣны были платье, бѣлье, обувь, мануфактура. Въ 1920 году получили преимущество соль, керосинъ, мыло.

Соль положительно стала русской «деньгой». Разсказывали, что въ такихъ хлѣбныхъ и сытныхъ мѣстахъ, какъ Пензенская губ., развивалась цынга — изъ за отсутствія соли. Къ концу 1920 года въ Петербургѣ тоже очень трудно стало купить соль, даже по спекулятивной цѣнѣ.

Мало симпатій способенъ привлечь къ себѣ типъ «мѣшечника».

И все же приходится признать, что только мѣшечники спасали городское населеніе отъ голодной смерти. Надо было удивляться этимъ людямъ: неужели жадность къ совѣтскимъ деньгамъ заставляла ихъ переносить невѣроятныя условія проѣзда по жел. дорогамъ! Какъ только ни приходилось имъ ѣздить: иной разъ на крышѣ, иной разъ на буферѣ. Иной разъ, спасаясь отъ заградительныхъ отрядовъ, приходилось попадать и подъ обстрѣлъ. Люди эти положительно рисковали и платились жизнью. Сколько ихъ умирало отъ сыпного тифа, который легче всего было подхватить въ поѣздахъ и который они-же разносили повсюду.

Итакъ, вотъ обычная картина, которую ежедневно можно было наблюдать въ городскихъ «буржуазныхъ» квартирахъ въ 19191920 г.г.: является баба изъ деревни съ мѣшкомъ за спиной и «буржуй» или «буржуйка» не знаютъ, какъ за ней ухаживать, куда посадить. Угощаютъ кофе (совѣтскимъ, конечно) и пріятнымъ разговоромъ. Совмѣстно ругаютъ большевиковъ и жалуются на свою судьбу. Затѣмъ начинается «товарообманъ». Баба сидитъ часъ, и два, и три и выбираетъ: это ей не подходитъ, то «не ндравится», третье у нихъ «не берутъ». Много нужно было съ ней нервовъ и терпѣнья!

Какими «богачами» сдѣлались пригородные крестьяне, — всякія чухонскія молочницы, огородники и т.п.! Надо было видѣть картину, когда на улицахъ, на дворахъ большихъ домовъ Петербурга собиралась толпа людей, — женщинъ, дѣтей, и часами зябли на морозѣ, чтобы дождаться пріѣзда молочницы и купить у нея для ребенка или для больного кружку дрянного молока. Иногда эта молочница попадала въ «облаву», все молоко у нея отбирали и ея замерзшіе покупатели расходились ни съ чѣмъ.

Деревня высасывала изъ города не только товары, она брала и людей. Я уже говорилъ выше о тягѣ въ деревню городской демократіи. Тамъ можно было найти въ изобиліи всякихъ ремесленниковъ, мастеровъ, сапожниковъ, портныхъ и портнихъ.

Но мало-по-малу въ этомъ деревенскомъ благополучіи стали обнаруживаться разныя прорѣхи и съ теченіемъ времени все явственнѣй.

Описывая тѣ общія тенденціи деревенской жизни, которыя я могъ уловить, сидя въ городѣ, я отнюдь не упускаю изъ вида всего разнообразія условій, въ которыхъ находились жители разныхъ губерній п даже разныхъ уѣздовъ одной и той жг губерніи. Внутри деревни тоже происходилъ все время товарообмѣнъ и жителямъ сѣвера приходилось не разъ путешествовать въ Витебскую и даже Воронежскую губ. за хлѣбомъ. Описанная картина общаго благополучія деревни въ смыслѣ ея сытости отнюдь не исключала возможности крайняго голода въ иныхъ мѣстахъ, особенно на сѣверѣ. Еще въ 1918 году лѣтомъ я встрѣчалъ въ Московскомъ уѣздѣ голодавшія семьи, которыя направлялись въ Воронежскую губ. въ поискахъ хлѣба.

Въ теченіи 1920 года ко мнѣ періодически пріѣзжала изъ Петербургскаго уѣзда старуха крестьянка съ двумя дочерьми и привозила на продажу мѣшки съ дровами! Онѣ пріѣзжали всегда такія голодныя, что набрасывались на всякую пищу съ жадностью звѣрей.

А рrіоrі было ясно, что коммунистическимъ идеаломъ не увлечь россійскихъ пейзанъ. Большевики, конечно, сознавали это и всегда затушевывали вопросъ о собственности на землю[5]).

Но когда стало очевидно, что промышленность быстрыми шагами идетъ къ разрушенію и что городъ собирается жить за счетъ деревни, когда коммунисты открыто предложили крестьянству «одолжить» «пролетаріату» хлѣбъ впредь до возстановленія промышленности

(впослѣдствіи редакція этого «договора» измѣнилась: впредь до закупки у иностранныхъ капиталистовъ земледѣльческихъ орудій и прочихъ продуктовъ промышленности), то это заставило крестьянъ ясно почувствовать оборотную сторону медали.

Еще въ 1918 году происходили возстанія въ Лужскомъ и Ямбургскомъ уѣздахъ (тоже и въ Смоленской губ.), гдѣ крестьяне упорно сражались противъ красноармейцевъ «за совѣты». Такія возстанія періодически вспыхивали по Россіи то тамъ, то сямъ. А отбираніе хлѣба и скота производилось все грубѣй и систематичнѣй. Отряды являлись ночью и подъ угрозой револьвера требовали указаній, гдѣ припрятаны продуктовые «излишки».

Если бѣлье и платье можно было еще вымѣнять у буржуевъ (все-же не вездѣ и не всегда), то никакъ ужъ нельзя было купить сбруи или гвоздей, спичекъ или мыла. Недостатокъ продуктовъ промышленности все острѣй ощущался деревней.

Кромѣ отбиранія «излишковъ» другимъ кошмаромъ деревни явились постоянныя мобилизаціи и мѣры борьбы съ дезертирствомъ.

Въ провинціальныхъ тюрьмахъ появились новые «кліенты» — крестьяне, которыхъ, по ихъ объясненію, обвиняли въ «контрѣ» или въ томъ, что они «лево-серы» (Нижній-Новгородъ). Вина-же ихъ фактически была въ томъ, что они скрывали «излишки» или укрывали — «зеленыхъ», т.е. дезертировъ.

На проѣзжихъ дорогахъ и на улицахъ городовъ можно было видѣть, какъ гнали толпы оборванныхъ, голодныхъ крестьянъдезертировъ. Они проводили долгіе часы ожи данія у дверей мѣстныхъ совдеповъ, сидя на землѣ и апатично жуя черные сухари.

Хорошій урожай 1919 года оказалъ значительную экономическую поддержку большевикамъ. Въ политическомъ Отношеніи 1919 годъ также былъ необычайно благопріятенъ для нихъ. Это былъ годъ похода Деникина съ юга и Юденича съ сѣвера и провалъ этихъ двухъ походовъ сильно укрѣпилъ совѣтскую власть.

Результатомъ этихъ походовъ явилось окончательное разочарованіе въ «бѣлыхъ»,— отчасти благодаря ихъ слабости, отчасти благодаря ихъ поведенію. Мѣстами бѣлыхъ встрѣчали съ энтузіазмомъ, съ иконами и хлѣбомъсолью, и — увы! — провожали также съ радостью, ибо вмѣсто ожидаемаго, порядка и законности бѣлые отряды приносили съ собой тѣ-же жестокіе анархическіе пріемы большевиковъ,— расправы и реквизиціи.

Послѣ этого опыта населеніе призадумалось надъ агитаціонными доводами большевистскихъ газетъ, твердившихъ все время, что, молъ, бѣлые генералы придутъ, посадятъ помѣщиковъ, отнимутъ землю и произведутъ расправу надъ крестьянами. Это колебаніе сельскаго населенія является въ высшей степени важнымъ политическимъ факторомъ въ Россіи, не потерявшимъ значенія и до настоящаго времени.

Крестьяне чувствовали, съ одной стороны, что у нихъ несовсѣмъ чисты руки и сами боялись жестокой расправы за произведенные грабежи. Вмѣстѣ съ тѣмъ имъ хотѣлось удержать за собой такія завоеванія революціи, какъ отобраніе земель отъ помѣщиковъ и уничтоженіе пережитковъ крѣпостного строя,

Съ другой стороны, ихъ нисколько не привлекалъ совершенно чуждый имъ коммунистическій идеалъ, а еще меньше безконечныя реквизиціи и конфискаціи, нескончаемая война противъ всѣхъ, феерическое паденіе цѣнности денегъ, отсутствіе порядка и покоя и полная неувѣренность въ завтрашнемъ днѣ.

Но что же взамѣнъ? Какая власть на смѣну большевистской?

Увы, жизнь не выдвинула никакой иной организаціи, ни авторитетнаго лица, которыя съумѣли-бы привлечь ихъ, завоевать всеобщее довѣріе. Такъ у нихъ явились свои мѣстные герои — Махно, Антоновъ, Маруся Никифорова и др., имъ подобные.

Въ 1920 году экономическая политика большевиковъ принесла свои плоды. Деревня не захотѣла «одолжить» пролетаріату хлѣбъ, другими словами, не пожелала отдать даромъ хлѣбъ, заработанный ею въ потѣ лица, и рѣшила «излишковъ» не вырабатывать. Деревня засѣяла «по нормѣ». Но вотъ тутъ-то и сказалась обратная сторона урожая предыдущаго года: крестьяне исходили изъ расчета на такой-же урожай, а годъ оказался неурожайнымъ, лѣто было жаркое, засухи. Вмѣсто излишковъ прошлаго года въ этомъ году не хватило и по нормѣ!

Въ 1919 году Тамбовская губ. кормила своимъ хлѣбомъ Москву и тамбовскій комиссаръ продовольствія получилъ благодарность отъ самого Ленина. Въ 1920 году лѣтомъ крестьяне ходили по городу Тамбову и просили хлѣба.

Понаѣхавшіе изъ городовъ родственники и кумовья, бывшіе дотолѣ желанными гостями,  вдругъ оказались не ко двору и мѣстами началась обратная тяга в городъ на покинутыя пепелища!

Вмѣстѣ с тѣмъ на деревню легла новая  тягота.

Совѣтская власть все больше запутьгваясь въ сѣтяхъ. созданной ею-же экономической разрухи, стала требовать отъ населенія различныхъ видовъ дарового груда. Отъ крестьянскаго населенія потребовалась гужевая, топливная и др. повинности — до «шишечной» включительно (то есть, по собиранію еловыхъ шишекъ, къ каковой повинности привлекались даже дѣти отъ 12 лѣтъ).

Самымъ тяжелымъ ярмомъ легла топливная повинность. Примѣнялась она обычными, болыпевистскими методами, въ результатѣ чего еще нѣкоторая часть населенія принуждена была перейти на нелегальное положеніе. Къ дезертирамъ фронта прибавились «дезертиры труда». Къ моему знакомому осенью 1920 года пріѣхала крестьянка изъ Новгородской губ.: на нее возложено было напилить и наколоть 18 куб. сажень дровъ и она предпочла спастись бѣгствомъ.

Такъ сказались на деревнѣ, на третій годъ властвованія коммунистовъ, результаты ихъ экономической политики, если можно назвать политикой беззастѣнчивое обираніе населенія. Результаты эти были слѣдующіе: 1) площадь посѣва сократилась; земля, экспропріированная у помѣщиковъ, оказалась ненужной и заброшенной, а помѣстья разрушенными; 2) исчезновеніе съ рынка продуктовъ промышленности привело деревню къ необходимости прійти самой себѣ на помощь: появились самодѣльныя ткани, обувь. Если-бы не общее раззореніе, деревня вернулась-бы къ эпохѣ натуральнаго хозяйства. 3) То-же разрушеніе промышленности и торговли привело къ обезцѣненію денегъ и къ замѣнѣ денежнаго хозяйства мѣновымъ. Вмѣсто денегъ орудіемъ обмѣна сдѣлались предметы потребленія, въ особенности соль. 4) Въ области пользованія физическимъ трудомъ появились такіе порядки, которые заставили вспомнить о крѣпостномъ правѣ, на самомъ-же дѣлѣ далеко оставляли за собой крѣпостное право.

Вотъ она новая стадія экономическаго развитія, вотъ та почва, на которой родились многочисленныя возстанія крестьянъ 1920 и 1921 года, ведущія къ дальнѣйшему разоренію страны.

Теперь Ленинымъ объявлена «передышка» въ борьбѣ съ «мелкобуржуазной стихіей», — крестьянство оффиціально признано злѣйшимъ врагомъ коммунизма и ему сдѣланы «временныя» уступки.

Посмотримъ, чему это поможетъ…

VIII.
Городское населеніе.
(Чиновничество, интеллигенція, буржуазія).

Городское населеніе больше всѣхъ пострадало отъ революціи.

Интеллигенція и чиновничество съ самаго начала были взяты совѣтской властью подъ подозрѣніе и объявлены «подголосками буржуазіи». Большевики подняли противъ нихъ травлю, результаты коей такъ быстро и такъ трагически сказались на судьбѣ Шингарева и Кокошкина. Эта была та часть населенія, въ которой новые правители меньше всѣхъ нуждались на первыхъ порахъ и которая вмѣстѣ съ тѣмъ не представляла собой реальной, физической силы; для этого она была слишкомъ малочисленна и раздроблена. Это былъ тотъ лежачій, котораго безопасно было бить.

Вмѣстѣ съ тѣмъ это былъ «мозгъ націи», а большевикамъ надо было окончательно заглушить у народа голосъ разума. И потому, со своимъ обычнымъ демагогическимъ кликушествомъ они натравили на интеллигенцію народъ, сдѣлали ее козлищемъ отпущенія всѣхъ золъ революціи, виновниками всѣхъ своихъ неудачъ. Воистину страшно было положеніе этого класса населенія. Приходится удивляться, какъ онъ уцѣлѣлъ хоть въ какой-бы то ни было своей части.

Если за рабочимъ ухаживали спервоначала, если крестьянинъ по свойству труда своего былъ всегда обезпеченъ кускомъ хлѣба, то эти люди казались обреченными на голодную смерть.

На судьбѣ этой части русскаго народа легче всего было наблюдать природу большевистской власти, если можно говорить о большевикахъ, какъ о государственной власти. Во всѣхъ ея дѣйствіяхъ можно замѣнить ту истерическую поспѣшность, которая характеризуетъ власть временщиковъ. Это власть завоевателей, которая спѣшитъ высосать всѣ соки изъ покореннаго населенія, чтобы затѣмъ бросить его на произволъ судьбы.

Всѣ пріемы власти заимствованы какъ будто съ театра военныхъ дѣйствій: реквизиціи, конфискаціи, разстрѣлы, кулачное право. Люди предоставлены самимъ себѣ въ борьбѣ съ голодомъ, холодомъ, разрушеніемъ. Власть не только не помогаетъ имъ, а наоборотъ надѣваетъ на нихъ путы, сковываетъ ихъ своими декретами и террористическими мѣрами. Эту власть ничѣмъ не удивишь, ничѣмъ не испугаешь, ничѣмъ не тронешь, кромѣ того, что непосредственно угрожаетъ ея существованію. Для нея нѣтъ человѣка, нѣтъ гражданина, нѣтъ заботы объ его личности, интересахъ, объ его существованіи. Для нея человѣкъ — это служебный матеріалъ и больше ничего. Если это матеріалъ нужный для своихъ цѣлей, — о немъ можно позаботиться, если ненужный, — пусть издыхаетъ!

Пользуясь захватомъ продуктовъ, питанія въ свои руки, большевики раздачей ихъ сознательно вербовали себе адѣптовъ, покупали совѣсть и разумъ голодных людей! А остальныхъ предоставляли голодной смерти.

Какое буржуазное правительство дошло до такого откровеннаго цинизма?

Мы указывали уже въ главѣ о рабочихъ на экономическія преимущества рабочаго класса, заключавшіяся въ его связи съ деревней и въ его физической выносливости, не говоря уже о прочихъ преимуществахъ, вытекавшихъ изъ классоваго положенія.

Болѣе культурныя условія жизни въ центрѣ города, въ большихъ домахъ представляли теперь наибольшее неудобство и прямую опасность для здоровья. Разрушеніе городского водопровода, центральнаго отопленія, канализаціонной системы, ассенизаціоннаго обоза, электрическихъ станцій и прочихъ отраслей городского хозяйства ставили жителей центра въ невозможное положеніе. Такимъ образомъ и житель деревни съ его колодезной водой и примитивными удобствами вдругъ оказывался въ болѣе благопріятныхъ условіяхъ существованія.

И несмотря на все это, въ совѣтской прессѣ не переставали писать о «саботажѣ» интеллигенціи. Это явленіе дѣйствительно замѣчательное и оно гораздо глубже, чѣмъ думаютъ. Оно основано на какомъ то инстинктивномъ сознаніи, что все, что дѣлали большевики, — не настоящее, нежизненное.

Я не знаю, цѣлесообразно-ли поступили петербургскіе чиновники, которые забастовали, какъ только большевики захватили власть. Но фактъ этотъ былъ изумительнымъ по своему моральному значенію.

Вѣдь, это были тѣ самые петербургскіе чиновники, которыхъ всегда такъ высмѣивали, которые сдѣлались притчей во языцѣхъ въ русской литературѣ! Откуда-же у нихъ взялось столько солидарности, столько гражданскаго мужества?

Этой забастовкой ознаменовалась встрѣча петербургскихъ чиновниковъ съ большевиками. Нѣкоторые изъ нихъ попали потомъ въ цѣпкія лапы комиссара и должны были творить его волю. Но внутреннее существо отношеній между ними оставалось все время одинаковымъ: исполняя возложенныя на него обязанности по мѣрѣ своего разумѣнія, всякій рядовой совѣтскій служащій сознавалъ, что эта власть безсовѣстна, что она творитъ гнусное дѣло разрушенія Россіи.

–v–

Тамъ — въ Россіи — все время ждали помощи извнѣ и, огражденные китайской стѣной отъ всего міра, не знали ничего о томъ, что происходитъ за рубежомъ.

Не знали и — не знаютъ…

Поворотнымъ моментомъ въ общемъ настроеніи является время наступленія Юденича.

До Юденича были Колчакъ и Деникинъ.

До Юденича жили еще прошлымъ во многихъ отношеніяхъ. Жили вѣрою, что все это «временно», что кто то придетъ и спасетъ отъ новаго «татарскаго ига». Поэтому и устраивались «временно» — на сегодня, на завтра, на мѣсяцъ. Сохранились кое какія учрежденія полусовѣтскаго характера, въ которыхъ можно было служить на старыхъ условіяхъ — но соглашенію; нѣкоторые даже нигдѣ не служили и жили без прописки.

Читали съ жадностью совѣтскія газеты, судили-рндили ихъ па всѣ лады, вычитывали въ нихъ то, чего въ нихъ и не заключалось. Много было досужихъ политиковъ, которые умѣли читать ихъ по своему и истолковывать оптимистически.

Неожиданно и стремительно Колчакъ погибъ со всей своей арміей. Въ Петербургѣ никто и до сихъ поръ не знаетъ истинныхъ причинъ этой гибели…

Тоже — еще въ горшей степени — повторилось съ Деникинымъ. Съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ слѣдили за каждымъ его шагомъ, за каждымъ его успѣхомъ. Втихомолку разсказывали, что онъ уже въ Калугѣ, потомъ въ Тулѣ…

Пораженіе Деникина должно было, казалось бы, отнять всѣ надежды. Но вотъ наступленіе Юденича. Пушки грохочутъ подъ Царскимъ. Самъ Троцкій въ Петербургѣ. Паника среди большевиковъ. Траншеи и проволочныя загражденія на улицахъ. Чуть-ли не поголовная мобилизація. Останавливаютъ трамваи на улицахъ, высаживаютъ пассажировъ и посылаютъ рыть окопы. Конецъ большевиковъ считаютъ днями, потомъ часами. Перерѣзаны одна, вторая, третья желѣзнодорожныя линіи. Осталась еще Николаевская и, казалось, все будетъ кончено.

И вдругъ —полная катастрофа! Торжество побѣдителей и новыя расправы. Какой ужасиый мракъ нависъ надъ Петербургомъ, А тамъ подошла и зима, — страшная зима 1919-1920 г.

Въ этой послѣдней катастрофѣ, такой близкой Петербургу, почувствовалась какая-то предательская рука.

До того времени особенно надѣялись на помощь англичанъ. Много они пріобрѣли въ русскихъ сердцахъ во время войны, но еще больше потеряли во время революціи.

Англійскій джентельменъ пожалъ руку русскому палачу — во имя политическаго разсчета!

Трудно себѣ представить, какъ больно отозвалось это въ глубинѣ русской души.

Вѣра въ рыцарей и въ возрожденіе крестовыхъ походовъ отошли въ область преданій.

Рухнула вѣра и въ бѣлыхъ генераловъ, въ ихъ способность возродить Россію. Ясно было, что бороться съ коммунистами, имѣющими въ своихъ рукахъ пушки, пулеметы, телеграфы и телефоны, одними булыжниками, вывороченными изъ мостовой, нельзя. Организаціи коммунистовъ надо было противопоставить другую, технически сильную организацію и ее видѣли до той поры въ лицѣ бѣлой арміи и союзниковъ, для которыхъ Россія принесла столько жертвъ.

Теперь расчитывать было не на кого. Надо было запастись терпѣніемъ и силами и ждать, когда талантливыми дѣйствіями большевистскихъ правителей Россія будетъ разорена окончательно и вся государственная машина застопоритъ.

Но можетъ быть тогда придетъ полоса еще болѣе ужасной анархіи, пугачевщины и полнаго одичанія? Кто-же способенъ пережить все это и что останется къ тому времени отъ Россіи?

Въ первый моментъ быю одно лишь ощущеніе удара, катастрофы. настроеніе отчаянія, обреченности. Никто ужъ не вычитывалъ ничего изъ газетъ и избѣгалъ разговоровъ о политикѣ. Наступало зимнее время н стихіи въ свою очередь ополчились на человѣка. Приближался «звѣриный» періодъ русской революціи: интересы спасенія своего физическаго существа заслонили все остальное. Только объ этомъ можно было теперь думать и говорить. Всякій старался какъ нибудь устроить свою берлогу па зиму и спрятаться въ ней. Встрѣчи же и разговоры съ людьми стали случайными: на службѣ, на улицѣ…

Побѣдители праздновали вторую годовщину. Интеллигенціи не существовало, она была убита морально. Теперь уже временныя приспособленія не годились. Надо было передѣлать себя, — ничему не удивляться и ни на что не возмущаться и устраиваться надолго. Но надо было чѣмъ-то жить и въ ближайшее время, кромѣ надеждъ на отдаленное будущее.

Конечно, наблюденія надъ жизнью и надъ людьми въ такое время могли быть исключительно интересными, а подчасъ и потрясающими.

Но разсказывать все это — нѣтъ силъ! Да всего и не исчерпаешь. Постепенно все это обнаружится и будетъ разсказано… Обнаружился весь остовъ жизни, всѣ ея двигательныя пружины и сцѣпленія. Обнаружился каждый человѣкъ до конца, со всѣми своими возможностями и силами.

Иногда становилось очевиднымъ, какъ ничтожно тонка та ниточка, что связываетъ человѣка съ жизнью. А все-таки держитъ, — да еще какъ крѣпко!…

Поразительнѣе же всего оказалась выносливость человѣческой натуры и ея приспособляемость къ самымъ невозможнымъ условіямъ существованія.

Совѣтская служба.

Веспой 1920 года большевики снабдили всѣхъ петербуржцевъ совѣтскими паспортами — «трудовыми книжками» — со спеціальной цѣлью заставить всѣхъ служить себѣ. Неслужившихъ отправляли въ «бюро распредѣленія рабочей силы», гдѣ они получали назначеніе,

Трудно обнять воображеніемъ тягостную жизнь средняго совѣтскаго служащаго, какихъ теперь стало большинство. Обязательная служба — отъ 10 до 4 часовъ ежедневно. Аккуратная явка на службу контролировалась различными способами и не только юныя совѣтскія барышни, но и сѣдовласые старцы пускались на всякія ухищренія, чтобы избѣжать каръ за опозданіе[6]). Въ нѣкоторыхъ учрежденіяхъ, какъ, напримѣръ, Петербургскомъ Совнархозѣ, у дверей стояла стража, которая не выпускала служащихъ безъ предъявленія особыхъ карточекъ; словомъ — служащіе находились ежедневно подъ арестомъ въ теченіе всѣхъ часовъ службы.

Въ управленіи воднаго транспорта, помѣщавшемся въ Маріинскомъ дворцѣ, контроль надъ служебной дисциплиной осуществлялся даже агентами чрезвычайки. Они появлялись внезапно разъ въ недѣлю, и не дай Богъ кому либо изъ служащихъ не быть въ этотъ моментъ на своемъ мѣстѣ!

Въ двойной кабалѣ находятся тѣ молодью люди, которые получаютъ отсрочку призыва въ красную армію, благодаря службѣ въ данномъ учрежденіи. Ради освобожденія отъ военной службы многіе поступали въ уголовный розыскъ и даже въ чрезвычайку. При этомъ агентовъ уголовнаго розыска принимали на службу съ тѣмъ условіемъ, что они обязаны донести на опредѣленное количество лицъ, чтобы доказать свое фактическое сотрудничество .

Вотъ, примѣрно, тѣ условія въ которыхъ протекаетъ работа совѣтскихъ служащихъ. Нѣтъ правилъ безъ исключенія, разумѣется: если во главѣ учрежденія стоитъ гуманный или совѣстливый человѣкъ, служащимъ дышется много легче. Кромѣ того, отвѣтственные работники и «спецы» (спеціалисты) пользуются льготами сравнительно съ рядовыми служащими.

Внѣшнія условія работы также тяжелы: холодъ, мракъ, грязь… Приходилось работать въ пальто, калошахъ (у кого они были) и перчаткахъ, чтобы окончательно не замерзнуть.

Я уже указывалъ, что, парафразируя Ленина, можно было бы сказать, что коммунизмъ есть величайшій бюрократизмъ. И жестоко несправедливы большевики въ своемъ отношеніи къ совѣтскимъ служащимъ: именно здѣсь въ совѣтскихъ канцеляріяхъ происходила самая интенсивная, самая подлинная коммунистическая работа. Работа эта носила всюду приблизительно однородный характеръ.

Больше всего труда выпадало на долю отдѣла личнаго состава: тутъ писались цѣлыя біографіи каждаго изъ служащихъ.

Каждая «производственная единица» обслѣдовалась со всѣхъ сторонъ, чтобы крѣпче держать ее въ ежовыхъ рукавицахъ.

Затѣмъ слѣдовало заполненіе анкетъ по самымъ различнымъ вопросамъ (учетъ!).

Сколько, напримѣръ, однихъ анкетъ по вопросу о топливѣ! Тутъ и площадь помѣщенія и число оконъ, и кубическій объемъ, и число топокъ, и число служащихъ, и матеріалъ, изъ котораго зданіе построено и т.д. и т.п. Представленіе этихъ анкетъ было обязательно, а дровъ все-таки не давали!

Далѣе — выдача многообразныхъ удостовѣреній, ибо безъ удостовѣренія въ совѣтскомъ отечествѣ шагу ступить нельзя. Затѣмъ, представленіе подробнѣйшихъ вѣдомостей на жалованіе, сверхурочныя и преміальныя вознагражденія, — все по особой формѣ и еще съ приложеніемъ мотивировки. При этомъ жалованье неизмѣнно запаздывало, а иногда не выплачивалось по нѣскольку мѣсяцевъ. Смѣты, протоколы, необозримая переписка съ контролемъ; съ военнымъ комиссаріатомъ— по поводу отсрочекъ военной службы, провѣрки дезертировъ, спеціалистовъ и т.д.

А когда подоспѣетъ окончаніе смѣтнаго періода или же введеніе новыхъ ставокъ, то тутъ погибель полная.

И все срочно, все немедленно, все подъ строгой отвѣтственностью завѣдующихъ учрежденіемъ. Вотъ еще нѣсколько примѣровъ работы, которой заняты совѣтскія учрежденія.

Формальности при пріемѣ новыхъ служащихъ, напримѣръ:

Отъ безработныхъ требовалось назначеніе Биржи труда и тутъ часто возникала переписка и недоразумѣнія, такъ какъ Биржа Труда обычно не имѣла возможности рекомендовать служащихъ, а приглашенныхъ учрежденіемъ и посланныхъ къ ней на регистрацію пыталась назначить въ другое мѣсто.

Отъ мѣняющихъ службу требовалось согласіе прежняго начальства на переходъ, такъ какъ всѣ служащіе считались прикрѣпленными къ мѣсту своей службы. Когда всѣ эти недоразумѣнія улаживались, надо было утвердить ставку въ соотвѣтственномъ профессіональномъ союзѣ, что тоже было дѣломъ нелегкимъ, такъ какъ умѣніе разобраться въ различныхъ тарифахъ и разрядахъ — чрезвычайно сложная и запутанная наука. Надо кстати сказать, что безъ «подталкиванія» всѣ ходатайства и бумаги лежатъ неподвижно и затериваются въ совѣтскихъ канцеляріяхъ, а потому необходимою принадлежностью всякаго совѣтскаго учрежденія стали одинъ или нѣсколько энергичныхъ «толкачей».

Еще частый примѣръ — переписка по поводу оплаты какой-нибудь покупки или произведенной работы. Представьте себѣ самое ужасное несчастье, какое можетъ случиться въ Совѣтской Россіи: разбито стекло! Положеніе почти безвыходное: нужно найти и стекло, и стекольщика. Представьте себѣ, однако, такую исключительную удачу, что нашлось и то, и другое. Стекло вставлено ка кимъ нибудь наивнымъ простаком, который долго берегъ его у себя и разсчитывалъ заработать на немъ хорошія деньги.

Подается счетъ, который при ассигновкѣ идетъ въ Контроль.

Контроль отвѣтствуетъ, что такъ какъ матеріалъ отъ частныхъ лицъ но вольной цѣнѣ пріобрѣтать запрещено, то нужно затребовать стекло отъ Совнархоза или отъ «Главстекла» и лишь, въ случаѣ отказа этихъ послѣднихъ, можно пріобрѣсти отъ частнаго лица. Начинается длинная переписка съ Главстекломъ. Вы требуете стекло, а васъ запрашиваютъ: на какой предметъ нужно это стекло? предусмотрѣнъ-ли такой ремонтъ строительной смѣтой? Если предусмотрѣнъ, пришлите смѣту и т.д. Въ концѣ концовъ вамъ пишутъ, что за не имѣніемъ стеколъ въ выдачѣ такового отказано. Этотъ отказъ представляется въ контроль, послѣ чего контроль требуетъ: во-первыхъ, представить справку отъ Главстекла или отъ комитета государственныхъ сооруженій о стоимости этого стекла; а во-вторыхъ, — утвердить въ профессіональномъ союзѣ стоимость работы, произведенной стекольщикомъ. Опять длинная переписка, въ результатѣ коей «компетентными» учрежденіями устанавливается и стоимость стекла, и стоимость труда стекольщика въ такой незначительной суммѣ, что этотъ самый стекольщикъ, потерявъ всякое терпѣніе и обозвавъ васъ разными нехорошими словами, отрясаетъ прахъ отъ ногъ своихъ и клянется никогда больше не работать на совѣтскія учрежденія.

Такъ прошлымъ лѣтомъ 1920 года многія учрежденія, имѣя ассигнованными милліоны и милліоны на ремонтъ, съумѣли израсходовать изъ нихъ лишь самую незначительную долю.

Ничего нельзя было сдѣлать: ни зачинить крыши, ни поправить водопроводъ и т.д.

Вознагражденіе архитектору за составленіе смѣтъ и чертежей и за техническій надзоръ опредѣляется союзомъ строительныхъ рабочихъ; при этомъ союзъ, исходя изъ мѣсячной тарифной ставки и произвольно установленнаго числа часовъ работы, назначалъ ничтожную до смѣшного сумму.

Если-же какое либо учрежденіе желало пріобрѣсти случайно предметъ заграничнаго производства, то при опредѣленіи цѣны возникали совершенно непреодолимыя затрудненія.

Эти примѣры можно было-бы умножить до безконечности, но, полагаю, и приведенные выше достаточно вводятъ in medias res совѣтскаго строя и коммунистическаго творчества. Ясно также, къ какимъ результатамъ это должно было приводить на дѣлѣ.

Примѣры эти относятся къ лѣту 1920 года; осенью того-же года послѣдовалъ декретъ о томъ, что всякіе расчеты на наличныя деньги и въ томъ числѣ уплата рабочимъ за произведенныя работы запрещаются; можно лишь перечислять слѣдуемую рабочему сумму изъ соотвѣтствующаго параграфа смѣты на его текущій счетъ. При этомъ извѣстно, что деньги съ текущихъ счетовъ не выдаются, а выдается лишь одинъ разъ въ мѣсяцъ «прожиточный минимумъ» безработнымъ владѣльцамъ счетовъ, по представленіи ими оффиціальныхъ удостовѣреній о неимѣніи никакихъ средствъ къ жизни. Кромѣ того, былъ опубликованъ декретъ объ упраздненіи всѣхъ подрядчиковъ, о зачисленіи ихъ на службу въ тѣ учрежденія, для которыхъ они работали, и о реквизиціи всѣхъ имѣющихся у нихъ матеріаловъ.

Послѣ этого можно съ полной увѣренностью сказать, что никакихъ построекъ, никакого ремонта отнынѣ произвести будетъ невозможно.

Какъ-же оплачивается неблагодарный трудъ совѣтскихъ служащихъ?

Извѣстно уже, что оплачивается онъ мизерно, грошами, копейками, такъ что на мѣсячное жалованіе можно существовать едва-ли одинъ день, и это есть одинъ изъ самыхъ ужасныхъ фактовъ совѣтской жизни.

Въ началѣ 1921 года высшій окладъ жалованія по совѣтскимъ тарифамъ составлялъ 7.200 рублей. Пайки, какъ я уже разъяснялъ, никого никогда прокормить не могли. Паекъ въ совѣтскомъ учрежденіи это обычно маленькая подачка, на которую можно пообѣдать разъ въ мѣсяцъ, да и то скверно. Кстати ужъ позвольте повѣдать, что выдавалось по продовольственнымъ карточкамъ: 3/8 ф. чернаго хлѣба въ день и — только! Лишь по праздникамъ и торжественнымъ днямъ — примѣрно разъ въ мѣсяцъ — выдавалось либо 1 ф. сахару, либо 1 ф. соли, либо 1 ф. мяса. А цѣны на продукты въ концѣ 1920 года были такія: масло 18.000 рубл. за фунтъ, сахаръ — тоже, мясо — 2000 рубл. фунтъ, мука бѣлая 1.500 рубл., черный хлѣбъ 800 рубл., дрова 50.000 рубл. погонная сажень; изъ прочихъ необходимыхъ предметовъ — чулки 12.000 р., пара ботинокъ — 150-200.000 рубл., и т.д.

Вотъ здѣсь кроется трагедія голода и моральнаго паденія. Когда власть крадетъ у людей ихъ трудъ, нельзя даже обвинять ихъ въ томъ, что и они начинаютъ обкрадывать казну. Въ томъ виновна государственная власть, ибо она вынуждаетъ ихъ къ этому.

Зимой 1919-1920 г. на улицахъ Петербурга постоянно можно было встрѣтить людей, опухшихъ отъ голода, съ землистымъ цвѣтомъ лица. Иногда за подаяніемъ обращались люди столь культурнаго, благообразнаго вида, что не вѣрилось глазамъ, слуху… Былъ великій моръ отъ сыпного тифа, воспаленія легкаго и другихъ болѣзней. Не хватало гробовъ, могилъ, не успѣвали хоронить, — отпѣвали оптомъ!

Лѣтомъ 1920 года свирѣпствовала дезинтерія въ самой злѣйшей формѣ (при отсутствіи медикаментовъ и возможности діэтетическаго питанія).

Слѣдующей зимой 1920-1921 г. не встрѣтить было уже столь страшныхъ лицъ на улицахъ Петербурга; не было и просящихъ подаянія. Число людей интеллигентныхъ замѣтно сократилось. Очень мало стариковъ. Населеніе Петербурга по оффиціальной переписи лѣта 1920 года свелось къ 707.000 жителей — противъ 2^1/2 милліоновъ 1917 года.

Остались лишь болѣе удачливые и болѣе изворотливые.

–v–

Кромѣ необходимости состоять на совѣтской службѣ немало было другихъ повинностей, связанныхъ съ возможностью благополучнаго легальнаго существованія. Каждый день съ трепетомъ читаешь, бывало, въ газетѣ, нѣтъ-ли новыхъ жупеловъ: то революціонный налогъ, то сборъ теплыхъ вещей, то призывы на военную службу и на военное обученіе, мобилизаціи на трудовый повинности разныхъ видовъ, провѣрочные сборы или регистраціи всякаго рода: «буржуевъ», бывшихъ офицеровъ, врачей, юристовъ и пр… Наконецъ, регистраціи имущественныя: велосипедовъ, лыжъ, пишущихъ и швейныхъ машинъ и оружія, въ особенности. Эти послѣднія кончались, разумѣется, отобраніемъ зарегистрированныхъ вещей отъ собственниковъ.

Все это требуетъ удостовѣреній, ходатайствъ продолжительнаго пѣшаго хожденія и стоянія въ хвостахъ.

Борьба за существованіе.

Затѣмъ когда оффиціальная часть совѣтской жизни закончена благополучно, наступаетъ неоффиціальная: заботы о томъ, какъ-бы что продать изъ своего добра и какъ на вырученныя деньги пріобрѣсти масло, хлѣбъ, сахаръ, все необходимое.

Въ 1918 и 1919 годахъ интеллигенты пробовали открывать различные магазины: книжные, антикварные, кафе и пр. Первое время эти магазины работали успѣшно, но мало-по-малу закрывались — по распоряженію властей или за недостаткомъ покупателей. Торговля перешла на улицу: дамы торговали булочками, лепешками, пирожками своего издѣлія. Но все это давало мало заработка, а цѣны на продукты возростали съ каждымъ днемъ. Пока существовали рынки можно было болѣе или менѣе удачно ликвидировать свой домашній скарбъ: платье, бѣлье, обувь.

Продажа собственнаго имущества или обмѣнъ его на продукты на языкѣ большевиковъ называлось спекуляціей и потому это занятіе было небезопасно. Можно было за это подвергнуться аресту и принудительнымъ общественнымъ работамъ, что и случалось довольно часто. Но что было дѣлать иначе?

На рынкахъ главными покупателями являлись пріѣзжіе крестьяне и желѣзнодорожные служащіе. И у тѣхъ, и у другихъ денегъ было много и покупаемое имущество они съ выгодой обмѣнивали въ деревняхъ. Лѣтомъ 1920 года рынки были закрыты окончательно: безъ всякаго предупрежденiя, врасплохъ, они были оцѣплены, всѣ товары изъ лавокъ, складовъ, ларьковъ погружены на возы и вывезены куда то безъ всякой описи.

Совершенный набѣгѣ пиратовъ!

При этомъ не надо забывать, что рынки существовали открыто, легально, на виду у милиціи, торговцы все время платили значительный налогъ за право торговли — съ суммы ежедневнаго оборота.

Послѣ закрытія рынковъ положеніе интеллигенціи, конечно, стало еще болѣе затруднительнымъ. И все-же люди продолжали изворачиваться и жить.

Но добыть совѣтскихъ бумажекъ — это было только половиной дѣла. Нужно было еще достать продукты на эти деньги. Въ совѣтской республикѣ легко было стать милліонеромъ, но также легко было съ милліонами на рукахъ сидѣть безъ куска хлѣба и безъ полѣна дровъ.

Послѣднее полугодіе 1920 года, въ виду неурожая и въ виду катастрофическаго состоянія транспорта, мѣшечники стали рѣдкими гостями. Приходилось поэтому пускаться во всѣ тяжкіе, чтобы какъ нибудь раздобыть продовольствіе.

До сихъ поръ жизнь создавала какіе-то выходы изъ положенія, кажущагося со стороны совсѣмъ безнадежнымъ, а голодъ давалъ энергію, необходимую для отысканія такихъ выходовъ.

И не хочется думать, что люди когда нибудь зайдутъ въ тупикъ. Во всякомъ случаѣ живя въ Совѣтской Россіи, никто не загадывалъ такъ далеко въ будущее.

Эта задача — отыскиванія продуктовъ, сложныя дипломатическія отношенія съ дружественными хозяйками, обмѣнъ съ мѣшечниками и спекулянтами — все ложилось на плечи хозяекъ. Бѣдныя хозяйки! чего только онѣ не вынесли за эти годы. Женщины показали себя настоящими героинями. Сколько легло на ихъ слабыя плечи! Моя хозяйка вставала чѣмъ свѣтъ, чтобы убрать комнаты и снарядить дѣтей въ школу. Потомъ отправлялась сама на службу. Уже по дорогѣ со службы начинала она заходить туда и сюда справиться на счетъ полученія продуктовъ. Дома ей нужно растопить плиту или маленькую желѣзную плитку — «буржуйку» — и приготовить обѣдъ для семьи. Послѣ обѣда мытье посуды и уборка — и безчисленныя дѣла по дому: чинить, штопать, шить, стирать, даже мыть полъ — все самой, и опять идти куда-то по дѣламъ хозяйственнымъ. Кромѣ съѣстного надо еще достать и мыло, и дрова, и керосинъ, и иголки, и нитки, и чего чего только, что раньше такъ легко было купить въ любой лавченкѣ. И такъ далеко за полночь. Легко все это говорить, но каково было дѣлать? И какъ все это выносили онѣ? А не дай Богъ — болѣзнь кого либо изъ членовъ семьи!.. Повторяю, все это было невѣроятно тяжело и продолжалось мѣсяцами, годами, изо дня въ день, продолжается по сію пору—все съ новыми трудностями и съ меньшими силами. Тяжела ты доля русской женщины и никогда ты не была такъ тяжела, какъ теперь! На женщину пала главная забота о спасеніи семьи. Мужчина оказался гораздо болѣе слабымъ, безпомощнымъ, гораздо большимъ ребенкомъ, гораздо менѣе подготовленнымъ къ борьбѣ съ мелкими практическими затрудненіями. А изъ нихъ то и состояла вся жизнь за послѣдніе годы.

Прислугъ, какъ общее правило не было. Трудно было держать прислугу, когда каждый кусокъ на счету. Самимъ приходилось голодать, но прислуга требовала пищи вдоволь. Да и самимъ прислугамъ не было разсчета оставаться на мѣстѣ. Жалованіе ихъ не могло интересовать. Что-жё больше? При тѣхъ условіяхъ жизни, когда во всемъ надо было сокращаться, жить въ холодѣ въ однойдвухъ комнатахъ, а работать гораздо больше, чѣмъ обыкновенно: таскать воду, колоть дрова, — служба прислугой отнюдь не была привлекательной. Онѣ могли устроиться гораздо лучше куда нибудь на совѣтскую службу, гдѣ онѣ были независимы, мало что должны были дѣлать и могли еще разсчитывать попользоваться на счетъ казеннаго имущества. Иныя прислуги разстались съ хозяевами съ честью, иныя съ подлостью того или иного вида: кража, доносъ, шантажъ. Бывали, конечно, случаи, когда преданные старые слуги оставались дѣлить со своими хозяевами нужду и горе. Бывали трогательные примѣры, когда слуги выручали своихъ «господъ» въ несчастіи. Но въ огромномъ большинствѣ прислуги, остававшіеся служить у людей, которые имѣли возможность ихъ содержать, наглѣли день ото дня и забирали такую силу надъ запуганными «буржуями», что тѣ и рады-бы избавиться отъ нихъ, да не смѣли, боясь доносовъ и шантажей.

Физическій трудъ.

Особымъ декретомъ швейцары и дворники были упразднены. Какъ я выше уже описывалъ, достать людей для всякаго рода физическаго труда было крайне трудно. Такимъ образомъ интеллигенція и чиновничество, къ физическому труду не приспособленные, были предоставлены въ этомъ отношеніи самимъ себѣ. Сначала многіе отнеслись къ этому вопросу очень легко, чуть-ли не какъ къ пріятному спорту. Но жизнь скоро показала другое. Она показала, что физическій трудъ требуетъ привычки съ малолѣтства, особой снаровки и умѣнья. Мы научились за это время цѣнить и уважать физическій трудъ больше, чѣмъ мы дѣлали это раньше. Но въ то же время онъ легъ на насъ тяжелымъ бременемъ, — для многихъ совсѣмъ непосильнымъ.

Припоминаю свою жизнь зимой 1919-1920 г.

Много силъ требовало, прежде всего, хожденіе пѣшкомъ. При этомъ улицы часто представляли собой сплошной катокъ. Обычная картина, которую можно было наблюдать на улицахъ Петербурга послѣ 4-хъ часовъ дня, это — вереница совѣтскихъ служащихъ, возвращавшихся домой съ мѣшками на спинѣ. Дрожащія руки, скользящія ноги… Мѣшки съ мокрой картошкой или капустой довольно тяжелаго вѣса. Идутъ посреди улицы, такъ какъ тротуары не убирались и по нимъ идти труднѣй.

Иногда можно было видѣтъ, какъ два-три человѣка интеллигентнаго вида выбиваются изъ силъ около двухколесной телѣжки, нагруженной сырыми дровами и застрявшей въ колдобинѣ.

Дома надо было дрова наколоть, печки растопить, принести нѣсколько ведеръ воды, такъ какъ водопроводъ бездѣйствовалъ всю зиму. Принести два ведра воды въ третійчетвертый этажъ — вещь нелегкая; но двухъ ведеръ на день далеко не хватало. Инымъ приходилось носить и въ шестой этажъ, — и это даже чаще всего, такъ какъ до шестого этажа вода почти никогда не поднималась. Носили и старики, и старухи, и дѣти, и даже беременныя женщины.

Осенью 1919 года мы закупили всѣмъ домомъ вскладчину дрова на зиму. Дрова привезли длинные, — надо было ихъ пилить, колоть, разносить по квартирамъ. Найти пильщиковъ по сходной цѣнѣ не удалось. Рѣшили пилить и колоть сами — «въ порядкѣ трудовой повинности».

Слава Богу еще, что жили мы всѣ — жители нашего дома — въ добромъ согласіи другъ съ другомъ и старались оказывать другъ другу помощь во всемъ. Итакъ, избрали свою топливную комиссію, которая и установила очередь на пилку дровъ. Достали двѣ пилы и пилили ежедневно по вечерамъ по два часа. Долго продолжалась эта работа и много силъ она намъ стоила. Тутъ мы и познали, что безъ демократіи намъ никакъ не обойтись. Чуть только разладятся наши пилы или стойки, или колуны, — мы оказывались въ безпомощномъ положеніи.

Къ счастью нашему, въ числѣ жильцовъ дома были приличные люди и изъ демократіи — бывшіе дворники, которые руководили нашей работой и направляли пилы. Они-же перетаскали напиленные и наколотые дрова въ квартиры. Кстати сказать, дрова во всѣхъ домахъ, гдѣ центральное отопленіе, пришлось поневолѣ хранить въ квартирахъ, такъ что прежнія гостинныя и кабинеты превратились въ склады дровъ. Зимой чистили и вывозили снѣгъ, скалывали ледъ. Хуже всего дѣло обстояло съ уборными… Представьте себѣ положеніе людей и состояніе города, когда уборныя не дѣйствовали нигдѣ — ни дома, ни на службѣ, ни на улицахъ. Приходилось весь мусоръ вываливать тутъ же на дворѣ. Какой ужасный видъ представляли изъ себя дворы Петербурга! Весной всѣ эти кучи мусора начали оттаивать и нужно было ихъ убрать во что бы то ни стало.

Въ Петербургѣ все время существовалъ и существуетъ комиссаріатъ городского хозяйства (комгорхоз), но помощи отъ него ни въ чемъ нельзя было добиться, хотя дома націонализованы и плату за квартиру брали все время. Очистка нечистотъ во дворахъ была произведена обычнымъ большевистскимъ способомъ: въ порядкѣ всеобщей принудительной повинности. Мы получили для нашего дома нѣсколько деревянныхъ ящиковъ съ ручками, въ которыхъ и должны были выносить мусоръ со двора въ барку на рѣкѣ Фонтанкѣ. Это сравнительно недалеко отъ нашего дома. Ящики эти были тяжести необыкновенной, носили ихъ вчетверомъ съ трудомъ и спускали съ берега на барку но колеблющейся доскѣ съ опасностью самимъ очутиться въ водѣ. И женщины не были избавлены отъ этой работы. Другіе дома обязаны были выносить изъ дворовъ и вываливать мусоръ возлѣ трамвайнаго пути, такъ какь предполагалось вывести его потомъ на трамвайныхъ платформахъ. Долго горы этого муссора украшали Невскій и прочія улицы Петербурга.

Однажды, часовъ въ 10 вечера, мнѣ принесли приказъ уполномоченнаго дома явиться немедленно для исполненія повинности «по очисткѣ города». Оказалось, что имъ получена соотвѣтствующая телефонограмма отъ мѣстной комендатуры. Повели насъ въ комендатуру, гдѣ провѣрили по списку и объявили, что сейчасъ пошлютъ нагружать трамвайныя платформы тѣмъ самымъ мусоромъ, что выносили изъ дворовъ.

Прождали мы больше часа, но, къ нашему удовольствію, платформъ не подали и насъ отпустили по домамъ.

Эти трудовыя мобилизаціи граничили порой съ явнымъ издѣвательствомъ. Были, напримѣръ, случаи, когда совѣтскихъ служащихъ прямо со службы и неожиданно для нихъ отправляли полоть огороды или выгружать дрова, при чемъ въ послѣднемъ случаѣ ихъ заставили однажды работать на баркахъ по колѣна въ холодной водѣ! Или топливная повинность осени 1920 года, когда людей посылали на работы за городъ на нѣсколько дней, не организовавъ ничего для ихъ пребыванія тамъ: ни сноснаго жилья, ни питанія. При этомъ они должны были дѣлать дѣло, абсолютно имъ незнакомое и непосильное: валить деревья, распиливать и колоть ихъ. Немудрено, если, какъ говорятъ, было много несчастныхъ случаевъ.

Кромѣ повинностей по дому и общегородскихъ бывали еще трудовыя повинности на службахъ: учрежденія мобилизовали служащихъ для своихъ нуждъ, то для сломки дома, предоставленнаго на отопленіе, то для перевозки дровъ, очистки снѣга и т.д. Словомъ нужно было обладать здоровьемъ и мощью Геркулеса и, при этомъ, на совѣтскомъ пайкѣ!

Условія жизни.

Питались всю зиму 1919-1920 г. впроголодь. Больше ржанымъ кофе, мороженой капустой, картошкой и отвратительнымъ чернымъ хлѣбомъ съ какими-то примѣсями — вплоть до толченой древесной коры. Одно время всюду кормили скверной пшенной кашей съ примѣсью просы, отъ которой развивалось даже особое желудочное заболѣваніе, прозванное «пшенкой». Масла не было; вмѣсто него употреблялись какіе-то отвратительные вонючіе суррогаты, вродѣ «хлопкожара» и т.п. Въ виду недостатка дровъ приходилось всей семьей тѣсниться въ одной комнатѣ. Но какъ ее ни законопачивали, все тепло изъ нея быстро вытягивало. Температура въ 3 или 4 гр. тепла была весьма обыкновенной. Но нѣкоторые существовали при температурѣ ниже нуля!

Такъ какъ при этомъ электричество давали поздно — часовъ около 7 вечера, а темнѣло уже съ 3 часовъ, то приходилось сидѣть въ темнотѣ или зажигать маленькія керосиновыя коптилки. Спать ложились почти не раздѣваясь и закутывались, во что только было возможно. Прибавьте ко всему этому, что не было ни бань, ни ваннъ, ни мыла.

Придешь, бывало, со службы домой — иззябшій, издерганный, голодный. А дома тотъ-же холодъ и голодуха!.. Спустятся сумерки и сердце охватитъ жуть: кажется, что вотъ-вотъ, не сегодня-завтра свалится новое неожиданное затрудненіе, на этотъ разъ послѣднее, — и некуда ужъ будетъ податься!

Иногда, въ качествѣ неожиданнаго сюрприза, на злополучнаго гражданина совѣтской республики начинало лить сверху изъ лопнувшей водопроводной трубы. Иногда, что еще хуже, изъ уборной и изъ раковины на кухнѣ выступала зловонная жидкость и заливала квартиру! Кое какими героическими мѣрами удавалось останавливать этотъ потопъ, но, кто знаетъ, можетъ быть, по мѣрѣ усиливающейся разрухи, всякіе палліативы перестанутъ дѣйствовать и подземные люки Петербурга, выступивъ изъ своихъ предѣловъ, затопятъ его дома, дворы, улицы.

Многіе, испытавъ разъ впечатлѣнія такого потопа, покинули свои городскія квартиры и поспѣшили переселиться въ деревню. Тамъ нѣтъ хоть этой опасности!

Немудрено, что по всей Россіи свирѣпствовалъ сыпной тифъ и Ленинъ возглашалъ на очередномъ съѣздѣ, что соціализму угрожаетъ вошь. Кромѣ сыпного тифа развивались менѣе опасныя, но также непріятныя «совѣтскія» болѣзни: фурункулезъ, упомянутая выше «пшенка», нарывы на деснахъ отъ сквернаго хлѣба, цынга, опуханіе пальцевъ съ болѣзненнымъ зудомъ и трещинами, отеки лица и ногъ, которые появлялись въ результатѣ излишняго употребленія горячаго «чая» и «кофе» — для согрѣванія и заполненія пустого желудка.

Кромѣ этихъ физическихъ ужасовъ жизни было много, какъ извѣстно, и психическихъ всегда можно было опасаться внезапнаго обыска, доноса, шантажа. Отъ нихъ ничѣмъ нельзя было обезопасить себя, такъ какъ по совѣтской Юриспруденціи сначала арестуютъ и оберутъ, а потомъ только начинаютъ выяснять виновность.

Ни одной ночи въ теченіе этихъ трехъ лѣтъ нельзя было спать спокойно. Самый спокойный сонъ былъ — въ тюрьмѣ.

За что-же людей арестовывали? Да, рѣшительно за все, ибо всякій, кто хотѣлъ жить, долженъ былъ волей неволей нарушать декреты и потому являлся преступникомъ съ точки зрѣнія совѣтской власти. Но много было и безъ вины виноватыхъ. Очень частая причина ареста — засада. Арестуютъ, скажемъ, какую нибудь торговку — «спекулянтку», на квартирѣ у арестованной оставятъ засаду и всѣ хозяйки, заходящія къ ней купить продукты, попадаютъ одна за другой подъ арестъ. А дома ждутъ ихъ голодныя дѣти. Бывали случаи, что такъ попадали подъ арестъ нѣсколько членовъ семьи подрядъ, — одинъ въ поискахъ другого.

Зимой 1920 года, въ тюрьмѣ на Шпалерной сидѣла одна женщина, которая пошла купить продукты, дома оставила полуторагодовалаго ребенка и заперла за собой дверь, расчитывая вернуться черезъ четверть часа, но попала въ засаду и подъ арестъ. Она билась въ истерикѣ, умоляла отпустить ее дать знать роднымъ: все напрасно!

Еще случай, типичный въ совѣтскомъ быту: дама, дававшая нѣкоторымъ своимъ знакомымъ обѣды за плату, была арестована за это вмѣстѣ со столующимися у нея. Въ результатѣ тоже обвиненіе въ «спекуляціи». Къ любому гражданину могли придти во время обѣда и арестовать его за то, что онъ съѣлъ, скажемъ, кусокъ мяса, развѣ онъ докажетъ, что получилъ это мясо на паекъ или по карточкамъ. Одинъ мой знакомый былъ арестованъ по обвиненію въ дезертирствѣ (какъ потомъ выяснилось), хотя онъ пользовался отсрочкой отъ военной службы совершенно легально. Арестовали его обычнымъ большевистскимъ способомъ, т.е. безъ объясненія причинъ ареста и содержали въ комендатурѣ Смольнинскаго раіона. Вотъ въ какихъ условіяхъ ему пришлось сидѣть тамъ: въ одной камерѣ помѣщались вмѣстѣ мужчины и женщины; уборной не было; по усмотрѣнію караульнаго и по его командѣ всѣхъ мужчинъ изрѣдка выводили на улицу и предоставляли нѣсколько минутъ «на размышленіе», а женщины должны были воспользоваться отсутствіемъ мужчинъ. Послѣ нѣсколькихъ дней ареста его вызвали къ слѣдователю и допросили. Онъ предъявилъ свои документы и былъ отпущенъ.

Подобныя условія содержанія заключенныхъ не представляли собой исключенія. Нѣтъ, — это система. Одинъ изъ многострадальныхъ русскихъ офицеровъ разсказывалъ мнѣ тоже самое о комендатурѣ на Садовой улицѣ. Его ввергли въ темный вонючій подвалъ, гдѣ отъ нестерпимаго воздуха у него поднялась сильнѣйшая рвота. Но всѣ его крики, просьбы отвести въ уборную остались тщетными. Никто даже не отозвался… И это  не была одиночная камера, вмѣстѣ съ нимъ находились и другіе люди [7]).

Нѣтъ, конечно, никакой возможности перечислить тѣхъ нелѣпыхъ случаевъ и поводовъ, изъ за которыхъ люди подвергались аресту и всѣмъ прелестямъ тюремнаго режима. Объ этомъ могутъ много поразсказать тѣ, кто просидѣлъ болѣе или менѣе продолжительное время въ большевистскихъ тюрьмахъ. Важно отмѣтить здѣсь одно: что физическія тяготы жизни заглушали до извѣстной степени психическую воспріимчивость. Люди отупѣли, опростились, огрубѣли… Основное содержаніе жизни человѣческой, переживанія ея свелись, главнымъ образомъ, къ звѣриному бытію. Въ этомъ характеристическая черта русскаго «коммунистическаго» быта и въ этомъ главный его ужасъ. II если кто дастъ себѣ трудъ внимательно вникнуть въ описанную здѣсь жизнь русскаго человѣка подъ совѣтской властью, тотъ не станетъ удивляться, почему вырвавшіеся изъ Россіи разсказываютъ такъ много о скучныхъ, нудныхъ, унизительныхъ мелочахъ жизни и такъ мало о политикѣ, общественномъ мнѣніи, національномъ сознаніи и прочихъ «высшихъ матеріяхъ».

Положеніе ученыхъ.

Въ январѣ 1920 года на съѣздѣ Совнархозовъ въ Москвѣ Ленинъ доказывалъ, въ противорѣчіе съ прежней своей проповѣдью, преимущества личнаго управленія передъ коллегіальнымъ. Это означало, что товарищи рабочіе не оправдали увѣренности въ ихъ самобытныхъ способностяхъ по управленію промышленностью. Съ этого примѣрно времени начинается переломъ въ отношеніи къ интеллигенціи и входятъ въ особую моду «спецы», т.е. спеціалисты разныхъ наименованій. Отнынѣ часть интеллигенціи — инженеры и врачи, по крайней мѣрѣ, — стали пользоваться нѣкоторымъ покровительствомъ сильныхъ міра сего. Врачъ уже могъ найти управу на сидѣлку, а инженеръ на рядового рабочаго или сторожа. Раньше было иначе. Въ это-же время заговорили объ «ученомъ» пайкѣ и, дѣйствительно, съ февраля мѣсяца 1920 года начали выдавать этотъ паекъ. Подъ предсѣдательствомъ Максима Горькаго открылся «Домъ Ученыхъ» на Милліонной улицѣ, во дворцѣ, принадлежавшемъ в. кн. Владимиру Александровичу. Затѣмъ открылся «Домъ Искусствъ» — въ квартирѣ Елисѣева на Мойкѣ, у Полицейскаго моста.

Мнѣ довелось присутствовать въ Домѣ ученыхъ при первой выдачѣ пайка. Незабываемая картина! Обычный совѣтскій «хвостъ». И въ этомъ хвостѣ цвѣтъ интеллигенціи — ученые, профессора… Осунувшіяся лица, обтрепанная одежда. Разговоры о смертяхъ, о болѣзняхъ, съ самыми ужасными подробностями. «Такой-то уѣхалъ въ провинцію и тамъ умеръ отъ сыпного тифа… Такой-то умеръ здѣсь и пролежалъ нѣсколько дней въ квартирѣ непогребеннымъ; никто не зналъ объ его смерти и некому было похоронить».

Потомъ полученіе пайка! Голодные глаза, руки, трясущіяся отъ волненія… Какое униженіе духа передъ матеріей! Въ какихъ ужасныхъ условіяхъ жили русскіе ученые зимой 1919-1920 года. Жили и — работали! Работали изъ послѣднихъ силъ, стихіямъ вопреки. Тѣ, у которыхъ не хватало силъ, искали даже «наиболѣе безболѣзненнаго способа перехода въ лучшій міръ» (слова проф. Иностранцева). Ученые — самые непрактичный народъ, имъ труднѣе всего было приспособиться къ условіямъ такой жизни.

Россія не выдержала экзамена на коммунизмъ. Среди русской демократіи не нашлось охотниковъ работать даромъ, работать для «соціалистическаго отечества».

Русскую интеллигенцію травили при царскомъ режимѣ. Еще больше ее травили большевики. И она одна явила геройскій примѣръ работы во имя долга, во имя любви къ истинѣ или иныхъ идеалистическихъ мотивовъ. Изъ такихъ горькихъ противорѣчій складывается жизнь.

Разсказывалъ мнѣ одинъ молодой профессоръ физики: «Придешь на лекцію. Въ лабораторіи темнота, морозъ гуляетъ. Ну, думаешь, никого не будетъ. Смотришь, — отъ окна отдѣляется нѣсколько темныхъ фигуръ: около десятка набралось. Добываемъ огарокъ, ощупью отыскиваемъ приборы, — начинаемъ занятія».

Единый разъ удалось мнѣ побывать на засѣданіи Цетросовѣта и засѣданіе это было необыкновенное. Въ разгаръ сыпной эпидеміи въ Петербургѣ состоялся съѣздъ врачей для обсужденія мѣръ борьбы съ сыпнымъ тифомъ. Съѣздъ прошелъ «съ подъемомъ» и произвелъ впечатлѣніе. Такъ какъ онъ совпалъ съ началомъ новой эры въ отношеніи къ интеллигенціи, то Петросовѣтъ и устроилъ засѣданіе съ приглашеніемъ на него врачей — участниковъ съѣзда. Происходило это засѣданіе въ Таврическомъ Дворцѣ, въ залѣ засѣданій Государственной Думы. Странно было видѣть сѣрыя офицерскія шинели врачей военно-медицинской академіи рядомъ съ революціонной демократіей Петросовѣта.

Товарищъ Зиновьевъ заставилъ себя ждать битыхъ два часа и, тѣмъ не менѣе, былъ встрѣченъ апплодисментами. Онъ началъ тягучую рѣчь, въ которой подчеркнулъ присутствіе врачей, но и здѣсь не могъ обойтись безъ того, чтобы не лягнуть интеллигенцію: врачи, дескать, были до сего времени прислужниками богатыхъ буржуевъ, но теперь они поняли, что буржуямъ пришелъ конецъ, и желаютъ послужить народу.

И это говорилось послѣ того, какъ цѣлый рядъ петербургскихъ врачей погибъ во имя долга на борьбѣ съ сыпнымъ тифомъ (Поггенполь, Славинъ, Куковѣровъ, Фрумкинъ и др.) Безстыдству этого человѣка нѣтъ предѣла! Не даромъ въ 1905 году въ рабочихъ кругахъ онъ слылъ подъ кличкой «Гришки-шуллера Нѣкоторымъ наиболѣе выдающимся участникамъ съѣзда было предоставлено слово. Первымъ говорилъ профессоръ Розенбергъ. Онъ разсказывалъ о результатахъ своихъ научныхъ работъ въ клиникѣ Юревича, но въ нѣсколькихъ словахъ съ большимъ достоинствомъ отвѣтилъ и на выпадъ Зиновьева. Докторъ Павловскій тоже говорилъ о своей научной работѣ и объ условіяхъ, въ которыхъ эта работа производилась. «За тѣмъ же самымъ столомъ, за которымъ обѣдаетъ моя семья и учатся дѣти, мнѣ приходится производить наблюденія надъ зараженными тифомъ вшами». Большаго отъ людей требовать нельзя!.. Но Зиновьева и членовъ Петросовѣта и эти слова не устыдили.

Говорилъ я какъ-то «по душамъ» съ однимъ изъ наиболѣе уважаемыхъ петербургскихъ профессоровъ, который ни на Іоту не хотѣлъ поступиться своимъ достоинствомъ передъ большевиками и которому по этой причинѣ приходилось особенно туго. «Почему Вы не уѣзжаете? — спрашивалъ я его, Вы еще молоды, одиноки. Ваше имя извѣстно не только въ Европѣ, но и въ Америкѣ». «Все это такъ, отвѣтилъ онъ, но я не могу бросить лабораторію, которую я создавалъ пятнадцать лѣтъ. Тамъ каждый гвоздь вбитъ по моему указанію! Не хочу разстаться и со своей библіотекой»…

Можно себѣ представить, при какихъ условіяхъ происходила научная работа: ни книгъ, ни бумаги, ни приборовъ, ни матеріаловъ, — ничего купить нельзя. Довольствовались запасами прошлаго, пока они не изсякали. Зимою — отсутствіе отопленія, воды, свѣта. Иногда лопался водопроводъ, затапливало лабораторіи и профессора должны были собственными силами бороться съ катастрофой. Отсутствіе трамвайнаго сообщенія или его недоступность, такъ какъ вагоны брались съ боя, разобщали между собой научные центры. Людямъ почтеннаго возраста приходилось, напримѣръ, постоянно ходить пѣшкомъ изъ Лѣсного въ городъ.

Тѣмъ не менѣе, они оставались на своемъ посту, не соблазнялись мѣстами комиссаровъ и продовольственниковъ, старались поддерживать лабораторіи и научный инвентарь всѣми возможными способами.

И вотъ теперь господа большевики разыгрываютъ изъ себя меценатовъ и съ гордостью приписываютъ себѣ передъ лицомъ «заграницы» результаты этой самоотверженной работы. Мы уже знаемъ, какъ они травили интеллигенцію вплоть до 1920 года и почему съ начала 1920 года вѣтеръ подулъ въ другую сторону и начались ласковыя рѣчи объ единеніи науки съ совѣтской властью.

Въ началѣ по ученому пайку выдавалось значительное количество продуктовъ, — въ томъ числѣ основныхъ: хлѣба 45 ф. въ мѣсяцъ, мяса 15 ф. и масла около 4 ф. въ мѣсяцъ. Въ тѣ времена и послѣ предшествовавшей голодовки этотъ паекъ производилъ положительно сенсацію въ городѣ. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ и въ петербургскихъ «Извѣстіяхъ» поднялась травля противъ ученыхъ и профессоровъ, неизвѣстно кѣмъ инспирированная. Авторомъ  ряда статей съ нападками па профессоровъ оказался Лемке, подписывавшійся псевдонимомъ «Чужой». Въ результатѣ этихъ нападковъ петроградскій комиссаръ продовольствія Бадаевъ сократилъ число пайковъ на половину (всего было предоставлено около 2.000 пайковъ). Это распоряженіе было обжаловано Домомъ Ученыхъ въ Москву. Началась борьба, въ результатѣ которой количество пайковъ осталось прежнее, но была образована междувѣдомственная комиссія для пересмотра списка лицъ, получавшихъ паекъ. Эта комиссія, въ значительной своей части — демократическаго состава, разбиралась въ научныхъ достоинствахъ кандидатовъ на паекъ и заслуженные русскіе ученые, даже академики, обязаны были представлять ей свое curriculum vitae и списокъ научныхъ трудовъ!

И эту чашу пришлось испить… Къ концу 1920 года паекъ значительно ухудшился въ своемъ качествѣ, но за то расширилась дѣятельность Дома Ученыхъ по обслуживанію различныхъ нуждъ: открылись общежитіе, столовая, парикмахерская, баня, починочныя мастерскія, клубъ. Все это учрежденія крайне необходимыя, хотя далеко не всѣ изъ нихъ удовлетворяютъ своему назначенію.

Весна 1920 года.

За эту тягостную, суровую зиму 1919-1920 г. мы научились любить огонь — этотъ источникъ тепла и свѣта! Еще больше обрадовались мы веснѣ съ ея солнцемъ и тепломъ. Открылись окна и закупоренныя комнаты, — очистился спертый, закопченный воздухъ, сброшены фуфайки, пропали зудящія опухоли на рукахъ. Какъ-то и недостатокъ пищи сталъ чувствоваться меньше. Словомъ, ужасъ физическихъ лишеній началъ разсѣиваться. Прежде всего принялись за починку разрушеній, причиненныхъ зимнимъ временемъ. Разскажу для примѣра, какъ чинили водопроводъ въ одномъ изъ домовъ. Началось съ того, что одинъ изъ жильцовъ дома — коммунистъ, служащій въ комиссаріатѣ городского хозяйства, выхлопоталъ въ этомъ послѣднемъ, чтобы прислали водопроводчика. Водопроводчикъ пришелъ, посмотрѣлъ и заявилъ, что такъ какъ подвалы затоплены водой, то для починки водопровода надо сначала выкачать воду. Обратились снова въ комиссаріатъ городского хозяйства, но оттуда отвѣтили, что у нихъ насосовъ не имѣется и что они ничѣмъ помочь въ этомъ отношеніи не могутъ. Тогда нашли «руку» въ пожарномъ вѣдомствѣ, «частнымъ образомъ» одолжили тамъ пожарный рукавъ, установили между  жильцами дома очередь и стали выкачивать воду своими силами. Работа эта продолжалась больше мѣсяца. Наконець, подвалы выкачаны и снова приглашается водопроводчикъ. Водопроводчикъ пришелъ, поковырялъ разъ поковырялъ два, а потомъ началъ вести рѣчи о томъ, что, молъ, это ремонтъ сложный, у него не хватаетъ матеріаловъ и проч. А попутно онъ объяснилъ, что служитъ въ комиссаріатѣ не по своей волѣ, а по мобилизаціи, что платятъ ему тамъ мало и неаккуратно, такъ что на жалованье жить невозможно. Жильцамъ  дома такая «дѣловая» постановка вопроса даже понравилась, — они собрали между собой значительную сумму, каковою и ублаготворили водопроводчика, послѣ чего водопроводъ былъ починенъ.

Такъ съ большимъ трудомъ и съ разными ухищреніями можно было добиться койкакого ремонта. Но далеко не всегда это удавалось. А между тѣмъ [петербургскіе дома пришли въ очень разстроенное состояніе. Нѣкоторые дома стоятъ давно покинутые жильцами и предоставленные свободной игрѣ стихій. Идешь вечеромъ и жутко становится отъ этихъ каменныхъ мертвецовъ съ ихъ зіяющими темнотой оконными впадинами! Вообще для непривычнаго глаза Петербургъ долженъ производить впечатлѣніе кладбища, особенно по ночамъ, когда на улицахъ царитъ мракъ и пустота. Всѣ магазины закрыты и заколочены. Большинство деревянныхъ домовъ и заборовъ снесено, образовались пустыри съ остатками печей, торчащими посрединѣ. Изъ деревянныхъ мостовыхъ торцы покрадены на отопленіе; кое гдѣ мостовыя осѣли и даже провалились. И все заплевано, загажено…

Въ одномъ изъ засѣданій Петросовѣта товарищъ Зиновьевъ хвастался тѣмъ, что на Невскомъ уже не видно «буржуйской» публики и что теперь Невскій — эта «улица проститутокъ» — превратился въ демократическій «Проспектъ 25 октября». Для товарища Зиновьева Невскій былъ только улицей проститутокъ!..

Къ счастью, внѣшній видъ зданій въ центрѣ Петербурга почти не измѣнился. Пострадалъ лишь Пажескій корпусъ отъ обстрѣла его во время осады лѣвыхъ эсъ-эровъ, да и то немного. Снята рѣшетка съ сада при Зимнемъ дворцѣ; снятъ памятникъ в. кн. Николаю Николаевичу противъ Михайловскаго манежа, — памятникъ, правду сказать, не изъ удачныхъ. Кое гдѣ торчатъ уродливые и мизерные памятники, воздвигнутые «совѣтскимъ» усердіемъ: Володарскому — на Конногвардейскомъ бульварѣ, Перовской — у Николаевскаго вокзала (нынѣ снятъ уже), Герцену — противъ Михайловской артиллерійской академіи, и др. Пострадала, главнымъ образомъ, внутренность домовъ. Совѣтскія учрежденія занимали по очереди лучшія зданія Петербурга и, загадивъ въ достаточной степени одно, переѣзжали въ другое и т.д. Этотъ методъ очень характеренъ для совѣтской политики вообще. Если-бы можно было съ той-же легкостью мѣнять свою осѣдлость въ государствахъ и странахъ, большевики охотно переѣхали-бы сейчасъ изъ раззоренной Россіи въ новую штабъ-квартиру!

Дома не ремонтированы уже сколько лѣтъ; въ ремонтѣ нуждаются главнымъ образомъ дымоходы и канализаціоннаная сѣть, такъ какъ почва мѣстами осѣла, а съ нею и трубы. Никакой надежды на ремонтъ при совѣтской власти нѣть и передъ населеніемъ Петербурга стоитъ грозная опасность остаться вѣ болѣе или менѣе недалекомъ будущемъ безъ крова.

Лѣто.

Лѣто 1920 года жители Петербурга прожили въ нервной атмосферѣ войны съ Польшей. Много было и прочихъ «совѣтскихъ» впечатлѣній: введеніе трудовыхъ книжекъ, конгрессъ III интернаціонала, выборы въ Петросовѣтъ, иностранные гости, закрытіе рынковъ и, наконецъ, страшная эпидемія дезинтеріи… Все это пришлось въ той или иной мѣрѣ пережить. И все-же, въ сравненіи съ истекшей зимой, дышалось много легче.

Съ первыми лучами солнца — этого великаго источника всякой жизни — измученные интеллигенты повылѣзли изъ своихъ норъ и обнаружили признаки жизни. На стѣнахъ запестрѣли афиши о концертахъ, лекціяхъ, выставкахъ.

Симфоническіе концерты въ залѣ Народнаго (Дворянскаго) собранія и въ Павловскѣ; выставки картинъ Добужинскаго, Кустодіева, Петрова-Водкина — въ Домѣ Искусствъ.

Ожила, наконецъ, и душа, не одно только иззябшее, изголодавшееся тѣло! Лѣто было сухое, жаркое, можно было выѣхать за городъ — на лоно природы, углубиться въ паркъ, искупаться въ морѣ. Никогда еще это не было такъ пріятно! А вмѣстѣ съ тѣмъ странное рождалось чувство: казалось, что ужасы пережитой зимы — только тяжелый, далекій сонъ, что все это миновало навсегда, что удалось, наконецъ, вырваться изъ мрачной, душ ной тюрьмы на свѣжій, вольный воздухъ и просторъ!..

Увы, дѣйствительность скоро опять давала себя знать во всемъ и сердце сжималось отъ мысли: неужели предстоитъ еще такая зима? Гдѣ-же взять силы, чтобы ее пережить?!

Помню, въ одинъ прекрасный, солнечный день мы переѣзжали съ моимъ другомъ черезъ Неву и невольно залюбовались красотой этого дня, красотой Невы. У него вырвалось восклицаніе: «Боже, какъ все это не подходитъ къ совѣтскому строю!»

И, словно иллюстрація къ этимъ словамъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Невы виднѣлась унылая картина: граждане-рабы, обтрепанные и изнуренные, вяло ковыряли землю на Марсовомъ полѣ — подъ надзоромъ вооруженной стражи.

Прошлая зима застала врасплохъ; къ слѣдующей начали готовиться съ самой весны. Тяжелая трудовая жизнь шла изо дня въ день, не останавливаясь и лѣтомъ. Въ то же время въ городѣ свирѣпствовала эпидемія дизентеріи и смерть ежедневно вырывала свои жертвы въ разгарѣ тягостныхъ житейскихъ заботъ. Запасали дрова, устанавливали въ квартирахъ желѣзныя печки — «времянки», такъ какъ всякія иныя печи при недостаткѣ дровъ и при отапливаніи лишь части помѣщеній, вовсе не нагрѣвали.

Чинили, что возможно было починить (выше я разсказывалъ о перипетіяхъ починки водопровода). Многіе работали на огородахъ ежедневно по нѣскольку часовъ.

Въ отношеніи топлива населеніе было поставлено въ такое же, если не въ худшее положеніе, какъ и въ вопросѣ о продовольствіи. Въ теченіе двухъ-трехъ мѣсяцевъ выдавали по нѣскольку вязанокъ дровъ по карточкамъ, но этого количества едва хватало на очагъ. Такимъ образомъ на отопленіе жилья въ теченіе зимнихъ мѣсяцевъ надо было доставать дрова собственными усиліями; въ то же время продажа и покупка ихъ являлись тяжкимъ преступленіемъ.

Но требованія жизни неумолимѣе декретовъ и люди должны были идти на все, чтобы не замерзнуть отъ холода. Кто могъ, покупалъ дрова по бѣшеннымъ цѣнамъ, зная, что дрова эти ворованные и что покупка ихъ сопряжена съ огромнымъ рискомъ.

Во многихъ мѣстахъ вдоль Фонтанки и каналовъ стояли штабеля дровъ, выгруженные изъ барокъ. Эти дрова таяли на глазахъ. Таскали ихъ, между прочимъ, голодныя дѣти изъ совѣтскихъ пріютовъ.

Другой источникъ «топлива»—деревянныя мостовыя. Въ нихъ постепенно выростали огромныя дыры (на Моховой, напримѣръ).. Ко мнѣ цѣлое лѣто пріѣзжала старуха-крестьянка изъ окрестной деревни и привозила дрова въ обмѣнъ на продукты. Это занятіе было единственнымъ источникомъ питанія для нея и ея семьи.

Нашлись даже такіе выносливые люди, что, выхлопотавъ для своего дома барку на сломъ, цѣлое лѣто работали по колѣна въ водѣ надъ ея разборкой. Служащіе нѣкоторыхъ учрежденій лѣсного и желѣзнодорожнаго вѣдомствъ получали небольшое количество дровъ со службы, но за это должны были отработать по выгрузкѣ дровъ.

Зима 1920–1921 г.

Такъ мало-по-малу подготовлялись къ зимѣ 1920-1921 г. Къ счастью, она оказалась не столь лютой, какъ предыдущая, снѣгъ выпалъ и морозы начались лишь съ конца января мѣсяца; да очень крѣпкихъ морозовъ и не было.

Сколь ни страннымъ можетъ это показаться, но во многихъ отношеніяхъ переживать эту зиму было легче.

Несомнѣнно, разруха все усиливалась и, какъ мы знаемъ, къ январю 1921 г. достигла такой степени, что пришлось закрыть большинство петербургскихъ заводовъ и отнять пайки у рабочихъ и служащихъ. Желѣзнодорожное движеніе пришло въ такое разстройство, что поѣзда застрѣвали даже между Петербургомъ и Царскимъ Селомъ. Доставать продукты становилось все труднѣй. Если какой-нибудь очень энергичный мѣшечникъ проскакивалъ изъ деревни въ городъ съ продуктами, у него брали все, что онъ приносилъ, по какой угодно цѣнѣ. Цѣны на всѣ продукты выросли за годъ болѣе, чѣмъ въ десять разъ:

И тѣмъ не менѣе жилось легче. Прежде всего потому, что притерпѣлись. Человѣкъ приспособляется даже къ недостатку пищи, привыкаетъ къ хроническому недоѣданію… Всѣ зимнія «удовольствія» остались тѣми же: опять холодъ, темнота, порча водопровода и уборныхъ. Прибавилось полное отсутствіе трамвая и еще большее сокращеніе электрическаго освѣщенія. Да всякіе запасы, которыми жили все время, постепенно изсякали. Представьте себѣ отсутствіе возможности купить и достать чтобы то ни было: иголку, нитку, пуговицу, гребенку, веревку, свѣчу, спички и т.д.*). Послѣднее время дошло до того, что чувствовался уже недостатокъ въ клочкѣ оберточной бумаги. Газеты вѣдь не продавались населенію, а наклеивались на заборы. Но всѣ неудобствѣ и лишенія не являлись новостью. Ихъ ждали, — имъ покорились, какъ неизбѣжной необходимости. Не пропали даромъ и труды тѣхъ, кто энергично готовился къ зимѣ. Нашему, напримѣръ, дому удалось сохранить водопроводъ, потому что лѣтомъ трубы были обернуты войлокомъ. Большинство только въ этомъ году запаслось подходящими желѣзными печками. Наконецъ, имѣло вліяніе и то обстоятельство, что интеллигенція сократилась численно, потребностьже въ интеллигентныхъ силахъ, во врачахъ, напримѣръ, возросла; вмѣстѣ съ тѣмъ ослабѣла и травля противъ нея.[8]

На переломѣ.

Много было пережито за истекшій 1920 г. Многое постепенно измѣнилось въ русской жизни и въ русскихъ людяхъ. Сейчасъ трудно опредѣлить характеръ происшедшей психологической эволюціи. Можно было замѣтить лишь отдѣльные штрихи и черточки; строитьже на нихъ какіе-нибудь выводы преждевременно. Хочу опять напомнить, что нужно много гуманности, много искренняго сочувствія къ людямъ, чтобы дать себѣ трудъ понять условія существованія въ Совѣтской Россіи,До поры до времени жили въ убѣжденіи, что все это временно, что все скоро кончится; вѣрили въ помощь извнѣ, въ какое-то чудо. Когда-же эта вѣра изсякла, остались наединѣ съ большевиками, которые, казалось, говорили: захочу — помилую, а захочу — съѣмъ!

Я не хочу сказать, что окончательно пропала вѣра въ возрожденіе Россіи. Нѣтъ! даже у самыхъ закоренѣлыхъ скептиковъ настроеніе иногда неожиданно мѣнялось подъ вліяніемъ различныхъ слуховъ. Опять и опять, даже зимой 1921 года, ходили слухи о какомъто «международномъ корпусѣ» и т.д.

Въ глубинѣ души всякій былъ увѣренъ, что такая нелѣпая система управленія страной, какъ большевизмъ, самою жизнью обречена на гибель. Мучительный процессъ постепеннаго экономическаго разложенія совершался неуклонно у всѣхъ на глазахъ.

Но когда и при какихъ обстоятельствахъ произойдетъ перемѣна?

За эти годы пришлось убѣдиться, что исторія не спѣшитъ.

«Только-бы дожить до того момента, когда Россія перестанетъ катиться внизъ и начнетъ, только начнетъ понемногу подниматься»!

Вотъ мысль, съ которою теперь жили многіе.

Представьте себѣ, что людей переселили въ подземныя шахты, туда, гдѣ нѣтъ ни солнечнаго свѣта, ни голубого неба, ни яркихъ красокъ, травы и цвѣтовъ. Первое время они будутъ задыхаться, бурно протестовать, можетъ быть… Но — пройдутъ года, — они привыкнутъ и приспособятся и представленія объ иномъ мірѣ будутъ казаться имъ туманнымъ видѣніемъ. Всюду жизнь!… Такъже стала налаживаться какая-то жизнь, какой-то уродливый modus ѵіѵеndi въ Совѣтской Россіи. Подумайте только — три года жить въ такихъ условіяхъ! Жить въ удушливой атмосферѣ постоянной лжи, изо дня въ день читать кровожадную, грубо тенденціозную прессу, видѣть, какъ непрерывно обманываютъ невѣжественный народъ и разжигаютъ въ немъ дурныя страсти, и не имѣть никакой возможности разъяснить истину, вступиться за справедливость, воззвать къ человѣчности!

И при этомъ не знать ничего другого, ни слова правды изъ другого міра.

Въ то же время вести изнуряющую борьбу за существованіе, за свое самосохраненіе, знать, слышать отовсюду о безпредѣльныхъ ужасахъ террора и о страданіяхъ многочисленныхъ тіоремныхъ сидѣльцевъ. Видѣть, какъ въ такихъ условіяхъ жизни преуспѣваютъ какіе-то темные дѣльцы, авантюристы, наглецы, и какъ Россіи разрушается все дальше!

Во всѣхъ появилось какое то отупѣніе. Научились закрывать глаза па многое и, проходя мимо Гороховой, Шпалерной, Петропавловки, не вспоминать о томящихся тамъ — въ голодѣ, грязи и произволѣ — людяхъ. Стали поневолѣ, ради сохраненія остатковъ жизненной энергіи, — слѣдовать старинному правилу: въ домѣ повѣшеннаго не говорить о веревкѣ. И терроръ, и воровство и спекуляція, и внѣзаконное положеніе комиссаровъ-коммунистовъ — все это стало «бытовымъ явленіемъ», необходимыми принадлежностями нѣкоего государственнаго строя, называемаго коммунистическимъ. Воровство, взяточничество и спекуляція необходимы населенію, какъ источникъ жизни, потому, что власть все отняла и ничего не даетъ и тѣмъ самымъ толкаетъ на всѣ эти почтенныя занятія. Толкаетъ и вмѣстѣ съ тѣмъ даетъ неизсякаемый источникъ для работы и кормленія чрезвычаекъ, уловляющихъ въ свои сѣти спекулянтовъ и воровъ поневолѣ. Одно связано съ другимъ и никого уже такая «система» не удивляетъ! Люди пережили такъ много, что вообще ничѣмъ ихъ не удивить и не запугать. «Богъ покаралъ насъ повальнымъ безуміемъ, — съ тѣмъ и живемъ!» — вотъ характеристика создавшагося общественнаго настроенія.

Трудно было тѣмъ, которые не заразились

этимъ безуміемъ и сохранили въ себѣ частицу здраваго смысла. Какое «смѣшеніе языковъ» приходилось наблюдать вокругъ! Почтенный профессоръ съ именемъ въ наукѣ и полный собственнаго достоинства (что не всегда встрѣчалось и въ профессорахъ) засѣдаетъ въ какихъ-то безплодныхъ комиссіяхъ и высказываетъ по этому поводу такія сентенціи: конечно, электрофикація неисполнимый вздоръ, при настоящихъ условіяхъ, обычная большевистская шумиха и реклама, но можетъ быть удастся устроить пару электрическихъ станцій, а это Россіи впослѣдствіи пригодится.

Иные изъ ученой братіи пошли еще дальше и стали обивать пороги въ пріемныхъ у комиссаровъ и выпрашивать сотни тысячъ на великія открытія и опыты; и часто разставались съ комиссарами взаимно довольные и польщенные!

Дальше: иные вполнѣ интеллигентные и приличные люди начинаютъ вдругъ соглашаться, что спекулянтовъ слѣдуетъ разстрѣливать, что воспрещать самовольную перемѣну мѣста службы правильно, такъ какъ «возмутительно», что служащіе въ погонѣ за хорошимъ пайкомъ переходятъ съ мѣста на мѣсто. А иной разъ съ языка ихъ начинаютъ срываться и такія крылатыя слова, какъ, напримѣръ, такого-то слѣдовало-бы отправитъ на Гороховую! И это безъ всякой ироніи.

Дама «изъ общества» служитъ въ нѣкоемъ комиссаріатѣ и разсказываетъ про своего комиссара, что онъ съ иголочки одѣтъ и ручки свои холитъ и этими самыми холеными ручками съ легкой совѣстью смертные приговоры подписываетъ. Разсказываетъ съ возмуще пісмъ и — все же служить ради хорошаго пайка.

Съ теченіемъ времени стали развиваться знакомства съ коммунистами въ видахъ пользы и удобства, а съ другой стороны и сами коммунисты сильно «обуржуазились». Впрочемъ, коммунистическая «масса» (она далеко не велика, какъ извѣстно) всегда, какъ къ идеалу, стремилась къ буржуазному образу жизни, къ «буржуазнымъ» удовольствіямъ. Матросы въ этомъ отношеніи показали открытый примѣръ въ началѣ революціи. Ясно, само собой, изъ какихъ элементовъ пополнялась коммунистическая партія. Много-ли въ Россіи интеллигентныхъ людей, которые способны разбираться въ вопросахъ экономическихъ и политическихъ, которые имѣютъ на этотъ счетъ свои твердыя и ясныя убѣжденія! Когда вступленіе въ партію коммунистовъ сулило привиллегированное положеніе, возможность полученія высшихъ постовъ и хорошихъ пайковъ, словомъ — разрѣшеніе всѣхъ «проклятыхъ» вопросовъ жизни, естественно, что туда, недолго задумываясь, стали вступать разные молодые люди съ невысокимъ политическимъ развитіемъ, которые знали о Марксѣ и Энгельсѣ столько-же, сколько о китайской грамотѣ; особенно въ провинціи, гдѣ всякое общественное мнѣніе было окончательно задушено. Среда, которая питала партію, была обывательская, мелко-буржуазная, мѣщанская. И вотъ мы видимъ коммунистовъ, вѣнчающихся въ церкви, или «отвѣтственныхъ работниковъ», отправляемыхъ на фронтъ, и, при отходѣ поѣзда, послѣ оффиціальныхъ рѣчей и церемоній, осѣняющихъ себя крестнымъ знаменемъ и принимающихъ благословеніе родныхъ — по-старинному. Или, еще того лучше, — въ своемъ семейномъ кругу такъ яростно и отъ всего сердца отдѣлывающихъ большевиковъ и «жидовъ», что иной «бѣлогвардейскій» интеллигентъ не прочь съ ними сцѣпиться. Неудивительно станетъ, что съ теченіемъ времени нѣкоторыя «мелкобуржуазныя» дѣвицы, которыя съ пѣной у рта говорили всегда о большевикахъ, повыходили замужъ за коммунистовъ и сдѣлались комиссаршами. И ничего «коммунистическаго», кромѣ обилія плодовъ земныхъ, вы въ такомъ менажѣ не откроете. Также послѣдовательно нѣкоторыя изъ балеринъ, забывъ прежнихъ изысканыхъ балетомановъ, обратили свои благосклонные взоры на видныхъ комиссаровъ.

Послѣднюю же зиму — 1920-1921 г. — въ Петербургѣ положительно мода пошла на коммунистовъ, какъ на свадебныхъ генераловъ. Захочется какой-нибудь «спекулянтской» кампаніи развлечься — поѣсть хорошенько, въ карты поиграть и спирту выпить (бывали и такіе случаи), — приглашаютъ для безопасности коммуниста и — развлекаются всю ночь безъ всякаго страха.

Можно-ли удивляться и тому, что люди въ подобныхъ условіяхъ жизни ищутъ освѣжающихъ впечатлѣній и театры полны? Этой зимой возродились «балы»! Былъ, напримѣръ, балъ путейцевъ и совѣтскія дѣвицы стремились туда на перебой.

Но наряду съ описанными фактами и по мѣрѣ того, какъ коммунисты теряли свой страшный революціонный обликъ и превра щались въ обыкновенныхъ обывателей, въ русской жизни почувствовалось замедленіе ритма, ощутились признаки чрезвычайной всеобщей усталости.

Усталость эта явилвсь результатомъ напряженной политической атмосферы послѣднихъ трехъ лѣтъ, полной истерическихъ рѣчей и поступковъ, озлобленной травли, постоянныхъ демагогическихъ эффектовъ и парадовъ. Надо было удивляться энергіи и изобрѣтательности большевистскихъ лидеровъ, съ какими они находили все время новыя развлеченія «своей» публикѣ, новые способы издѣвательства надъ «буржуями», новые широковѣщательные лозунги, новые поводы трубить объ опасностяхъ и праздновать побѣды, новыя темы для митинговъ, новыя оправданія для террора. И вотъ теперь, когда жизнь показала во всей неприглядной красѣ оборотную сторону ихъ программы и лозунговъ, практическую вредность и низменность этихъ послѣднихъ, когда они выдохлись и начали повторяться, а, повторяясь, запутываться все болѣе и болѣе, они почувствовали, что потеряли довѣріе даже у «своихъ» и просто всѣмъ надоѣли. Въ ихъ обычномъ агитаціонномъ пафосѣ зазвучали нестерпимо фальшивыя ноты и парады ихъ стали явно неумѣстными. Октябрьская годовщина 1920 года прошла блѣдно. Товарищъ Ленинъ все больше начиналъ постигать справедливость элементарныхъ «буржуазныхъ» истинъ объ управленіи государствомъ и промышленностью. И даже Демьянъ Бѣдный проиронизировалъ надъ коммунистами (Красн. Газ. 1 января 1921 г.):

Мы въ новой, мирной полосѣ.
Программы, тезисы, проэкты,
Сверхсвѣтовые сверхъ-эфекты,
Электризованная Русь…
Все перечислить не берусь.

Въ то же время самые энергичные, самые живучіе люди и съ другой стороны заговорили о своей усталости.

И надъ всѣми лицами, надъ всѣми словами и поступками главныхъ дѣйствующихъ на совѣтской аренѣ лицъ нависло ощущеніе пустоты и безпредѣльной скуки.

IX.
Школа.

Вѣдомство Луначарскаго считалось самымъ «либеральнымъ». Оно провозглашало иногда самые прекрасные лозунги, заимствованные имъ изъ практики буржуазно-демократическихъ государствъ: все для дѣтей! все для просвѣщенія массъ! Но оно, какъ и при царскомъ режимѣ, было всегда на послѣднемъ планѣ, всегда бѣднѣй другихъ и деньгами, и пайками. Оно также, какъ и въ другихъ областяхъ совѣтской жизни, больше разрушало, чѣмъ создавало. И оно не только не стремилось создать прочную постоянную постройку, но не всегда умѣло сберечь даже старыя культурныя цѣнности.

И въ его дѣятельности преслѣдовались главнымъ образомъ цѣли агитаціи и рекламы. Помню одно изъ первыхъ впечатлѣній отъ новой школы: моя дочь, дѣвочка 12 лѣтъ, прибѣжала домой вся въ слезахъ, въ величайшемъ нервномъ возбужденіи. Что-же оказалось? Въ гимназію назначенъ комиссаръ, который началъ съ того, что накричалъ на начальницу и грозилъ ее арестовать.

Гимназія была изъ лучшихъ въ Петербургѣ, дѣти ее очень любили, учились усердно и уроки пропускали крайне неохотно. Скоро все это измѣнилось: дѣти разлюбили посѣщать школу и старались подъ разными предлогами остаться дома.

Родительскіе комитеты были отмѣнены, дабы буржуи не оказывали вреднаго вліянія на подрастающее поколѣніе. Мужскія учебныя заведенія соединили съ женскими. Сдѣлали это грубо и какъ-то озорно. Въ лучшія женскія гимназіи перевели мальчиковъ изъ самыхъ худшихъ, самыхъ распущенныхъ мужскихъ училищъ. Мальчишки курили съ младшихъ классовъ, дрались, грубили учителямъ.

Комиссаръ старался изо всѣхъ силъ уронить престижъ преподавателей и поощрялъ «самодѣятельность» учениковъ. Дѣти 12-ти лѣтъ собирались на собранія, выбирали своихъ представителей, обсуждали дѣла школы. Лишить преподавателей авторитета — значитъ убить школу и потому разрушеніе школы пошло быстрыми шагами. Сдѣлать это было тѣмъ болѣе легко, что преподаватели оказались паріями совѣтской власти. Ихъ не зачѣмъ было поощрять пайками и прочими поблажками. И они голодали больше всѣхъ другихъ слоевъ интеллигенціи. Въ теченіе зимняго сезона имъ пришлось такъ намучиться, такъ наголодаться, что гдѣ ужъ тутъ было до энергичной работы; это были тѣни прежнихъ людей. Новая власть держала ихъ все время въ подозрѣніи и страхѣ и сбивала съ толку своими «новыми» воззрѣніями и программами. Въ результатѣ преподаваніе въ средней школѣ пришло въ такое разстройство, что дѣти не могли объяснить, что они проходили и чего нѣтъ; никакой связи между прошлыми заня тіями и новыми нельзя было установить. ‘Гакъ же мало, какъ объ учителяхъ, благопопечительное начальство заботилось и о школахъ. Дровъ на отопленіе школъ не давали, въ то время какъ красноармейцы палили ихъ въ своихъ казармахъ весьма расточительно.

Завтраки дѣтямъ давались отвратительные: обычная совѣтский похлебка подозрительнаго вида и безъ всякой питательности. Въ классахъ царилъ морозъ. Дѣти условились приносить съ собой въ классъ каждый по полѣну дровъ и сами по приходѣ растапливали печку. Имъ удавалось нагрѣвать команату на 1-2 градуса тепла ко времени своего ухода.

Моя дочь благодаря пребыванію въ теченіе нѣсколькихъ часовъ ежедневно въ холодномъ, сыромъ, полутемномъ классѣ получила воспаленіе легкаго, потомъ ревматизмъ.

Одна дѣтская эпидемія смѣнялась другой, за свинкой послѣдовала ужасающая дезиптерія.

А вотъ и результаты новой «системы». Одинъ изъ членовъ экзаменаціонной комиссіи при электротехническомъ Институтѣ разсказывалъ мнѣ, что изъ нѣсколькихъ тысячъ молодыхъ людей, экзаменовавшихся въ 1920 году, едва-ли десятка три знали удовлетворительно, — на тройку. Многіе изъ нихъ, окончивъ среднюю школу, не слышали даже названія тригонометріи.

Къ концу 1920 года сама Лилина — оффиціальная супруга Зиновьева и комиссаръ просвѣщенія въ Петербургѣ — должны были признать свою полную безпомощность въ дѣлѣ просвѣщенія. Снова возникъ проэктъ образованія родительскихъ комитетовъ при школахъ.

Что касается нисшей школы или первой ступени трудовой школы, какъ она называлась, то и тамъ не было лучше. Лѣтомъ 1920 года ко мнѣ въ квартиру постоянно приходили съ улицы малыши изъ нисшей школы и трудовыхъ колоній и просили «кусочекъ хлѣбца». Дѣти были совершенно голодные и разутые. Тѣмъ-же лѣтомъ и осенью 1920 года можно было видѣть на улицахъ Петербурга вереницы мальчугановъ въ возрастѣ около 10 лѣтъ, которые воровали дрова на складахъ и разносили ихъ по квартирамъ, прося въ обмѣнъ чего нибудь съѣстного.

Зимой 1920 года ко мнѣ пришелъ также мальчуганъ изъ школы и просилъ дать ему поѣсть и во что нибудь завернуть ноги. Когда онъ разулся, оказалось, что ботинки у него дырявые, чулокъ нѣтъ и ноги совершенно закоченѣли.

Всюду на улицахъ петербургскихъ улицъ главные продавцы папиросъ — мальчишки — спекулянты. Наглый, развращенный народъ!

Приведу оффиціальное свидѣтельство: на съѣздѣ «работниковъ юстиціи» въ Петербургѣ завѣдывающій уголовнымъ розыскомъ Кишкинъ доложилъ, что изъ общаго числа преступниковъ свыше 50% составляютъ дѣти!

Что можно прибавить къ этому авторитетному свидѣтельству!

На томъ-же съѣздѣ профессоръ Грибоѣдовъ докладывалъ, что 10-12% всѣхъ петербургскихъ дѣтей проходятъ черезъ комиссію по дѣламъ несовершеннолѣтнихъ (см. Петрогр. Правду и Красную газету отъ 29 декабря 1920 года).

Вотъ результатъ коммунистической рсформы въ школахъ! Вотъ она надежда коммунистической Россіи!

Эту грустную картину остается дополнить комическимъ штрихомъ. Во время коммунистическихъ празднествъ дѣтей не щадили. Они обязаны были участвовать въ процес-\ сіяхъ подъ страхомъ тягчайшихъ каръ. Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ дѣтей водили по улицамъ, съ одной — на другую, заставляли проводить часы томительнаго ожиданія подъ дождемъ. Если не ошибаюсь, это было въ 1919 году, — послѣ долгихъ слоняній по городу ихъ привели, наконецъ, на мѣсто празднества и здѣсь товарищъ Луначарскій произнесъ имъ рѣчь. Что-же сказалъ дѣтямъ сей многомудрый мужъ? Онъ говорилъ о томъ, какъ онъ умиленъ, какъ потрясенъ тѣмъ, что сегодня, въ день пролетарскаго праздника, дѣти, — эта надежда коммунистической Россіи, — сами пожелали прійти сюда, чтобы выразить одушевляющій ихъ коммунистическій восторгъ!.. Комментаріи, какъ говорится, излишни. Ленинъ былъ очевидно правъ, когда говорилъ, что Луначарскаго нужно держать на веревочкѣ и, когда онъ слишкомъ увлечется, хорошенько одернуть.

Но какъ согласовать изложенныя здѣсь впечатлѣнія съ разсказами «знатныхъ иностранцевъ»?

Очень хорошо и откровенно разъяснилъ подобное недоумѣніе видный большевикъ — предсѣдатель петербургскихъ профсоюзовъ — товарищъ Анцеліовичъ. Отвѣчая на одномъ изъ митинговъ на ехидный вопросъ относительно одурачиванія иностранныхъ гостей, онъ сказалъ: «Скажите мнѣ, когда къ вамъ приходятъ гости, развѣ не ведете вы ихъ въ лучшую комнату? Не поведете-же вы ихъ въ вашъ клозетъ! Почему-же вы упрекаете насъ, что мы старались показать иностраннымъ гостямъ, что у насъ есть лучшаго». — Это вѣрно: для иностранныхъ гостей была отдѣлана за нѣсколько милліоновъ рублей гостинница Angleterre, ихъ хорошо кормили, ихъ возили на автомобиляхъ. Для показу имъ существовали не только иные дѣтскіе пріюты и институты, но даже деревни, освѣщенныя электричествомъ!

По части оффиціальной лжи, парадовъ и рекламы большевики всегда были мастерами и только очень наивные люди могутъ удив-. ляться впечатлѣніямъ иностранцевъ, пріѣзжавшихъ въ Россію на короткое время. Пусть лучше поинтересуются мнѣніями тѣхъ иностранцевъ, которые прожили въ Россіи годъ-два при большевикахъ. Ихъ не мало и ихъ свѣдѣнія о совѣтской жизни гораздо полнѣе и глубже.

О высшей школѣ я уже упоминалъ въ связи съ тѣмъ, что говорилось о положеніи профессоровъ.

Ее также не баловали и держали въ еще большемъ подозрѣніи, чѣмъ среднюю. Какъ же могли идти занятія въ неотапливаемыхъ зданіяхъ, какъ это было въ 1919-1920 году! Дѣлались героическія попытки читать лекціи въ темнотѣ, въ холодѣ. Посѣщаемость университета считалась въ 3%.

Студенты должны были отдавать силы свои  прежде всего борьбѣ за существованіе и поступать па совѣтскую службу.

Когда начальство увидѣло, что коммунизмъ къ нимъ прививается плохо и даже нарождаются среди нихъ попытки протеста, ихъ призвали на военную службу, при чемъ помѣстили ихъ въ особые концентраціонные лагери. Въ 1920 году положеніе высшей школы измѣнилось къ лучшему. Причиной тому была нужда въ «спецахъ». Въ высшихъ техническихъ и медицинскихъ учебныхъ заведеніяхъ былъ объявленъ «ускоренный выпускъ». Рядомъ декретовъ было установлено, что студенты спеціальныхъ высшихъ учебныхъ заведеній должны быть немедленно откомандированы изъ красной арміи и совѣтскихъ учрежденій въ подлежащія учебныя заведенія для прохожденія ускоренныхъ курсовъ. Этимъ студентамъ назначено было жалованіе и особый паекъ. Профессорамъ, преподающимъ ускореннымъ выпускамъ, также назначалось особое жалованіе и паекъ. Для отопленія зданій были отпущены внѣ очереди дрова и осенью 1920 года эти зданія оживились. Студенты охотно перемѣнили совѣтскую службу на учебныя занятія. Но всѣ эти привиллегіи коснулись только техническихъ и медицинскихъ школъ.

X.
Искусство.

Искусство въ Совѣтской Россіи заняло неожиданно большое мѣсто. Разсказывали, что въ 1919 году было предположеніе закрыть театры въ Москвѣ изъ за недостатка топлива, но Ленинъ рѣшительно воспротивился этому и сказалъ, что театры должны функціонировать «во чтобы то ни стало». Мысль очень правильная! Во времена римскихъ деспотовъ народъ требовалъ не только хлѣба, но и зрѣлищъ: panem et circensis! Наши современные деспоты хлѣба дать не умѣютъ; этотъ недостатокъ хлѣба они восполняютъ зрѣлищами. Гнетущее настроеніе и недовольство, порождаемыя условіями совѣтской жизни, смягчаются до нѣкоторой степени развлеченіями, которыя въ изобиліи предоставлены были народу. Театры пять разъ въ недѣлю играли для организацій, т.е., для профессіональныхъ союзовъ, красноармейскихъ частей и учрежденій и школъ, и лишь одинъ разъ въ недѣлю для публики. Кромѣ того артисты выѣзжали на заводы и давали представленія въ мѣстныхъ театрахъ и клубахъ. Даже въ совѣтской прессѣ высмѣивалась страсть демократіи имѣть непремѣнно свой театръ, у себя въ клубѣ, при своемъ полку, на своемъ заводѣ и т.д. Въ прошломъ году труппа Маріинскаго театра ставила еженедѣльно спектакли въ театрѣ Путиловскаго завода. Скоро «товарищи» избаловались и стали капризничать: не желаемъ, чтобъ Андреевъ пѣлъ Бориса, а желаемъ Шаляпина! Пригласили имъ Шаляпина. Послѣ этого опп потребовали себѣ дирижеромъ Купера!

Вотъ чѣмъ объясняется привиллегированное до извѣстной степени положеніе артистовъ. Привиллегія ихъ состояла въ томъ, что ихъ заработокъ не былъ ограниченъ такъ строго, какъ заработокъ совѣтскихъ служащихъ. За свою службу въ театрѣ артисты получали жалованіе по ставкѣ, утвержденной профессіональнымъ союзомъ. По кромѣ того они могли зарабатывать разовыми выступленіями, сколько хотѣли; лучше сказать — насколько у нихъ хватало силъ. Отсюда погоня за наибольшимъ числомъ выступленій; отсюда же пониженіе качества исполненія. Повторяю, привиллегія эта была очень относительной. Постоянныя выступленія въ разныхъ концахъ города и большей частью на окраинахъ при отсутствіи средствъ передвиженія требовали значительныхъ физическихъ силъ. Обычно приходилось ходить пѣшкомъ. Иногда при болѣе дальнихъ разстояніяхъ возили на грузовыхъ автомобиляхъ, — способъ путешествія тоже не очень удобный! Приходилось играть, пѣть въ сырыхъ, плохо отапливаемыхъ помѣщеніяхъ, что также неблагопріятно отзывалось на здоровьѣ, на голосѣ артиста. Въ погонѣ за продовольствіемъ устраивали поѣздки въ провинцію, въ деревню и это были самыя заманчивыя, самыя

прибыльныя выступленія. Но какъ унизительно было порой положеніе артиста, вынужденнаго выступать за вознагражденіе «натурой» — за хлѣбъ, за калоши, и т.д. Знаю случай, когда извѣстный московскій артистъ поѣхалъ выступать въ Сокольники за одинъ порошокъ пирамидона!

Въ какихъ невѣроятныхъ условіяхъ приходилось работать! Выступать подъ рояль, на которомъ половина клавишъ не дѣйствуетъ. Гдѣ тутъ думать о достиженіяхъ въ искусствѣ! Даже въ образцовыхъ театрахъ, какъ «академическій» Маріинскій театръ, артисты при коммунистическомъ способѣ оплаты труда стремились спѣть какъ можно больше спектаклей: мѣсячную ставку они получали за опредѣленное число выступленій, а за излишне спѣтое, какъ за сверхурочную работу. Такимъ образомъ, выгоднѣй стало имѣть маленькую роль, чѣмъ большую, отвѣтственную партію. Иные проворные и выносливые артисты ухитрялись выступать по нѣскольку разъ въ день, даже въ вечеръ! Особенно много работы выпадало на ихъ долю въ дни празднествъ всякаго рода. При такихъ условіяхъ работы качество ея должно было неизбѣжно понизиться. Такъ и произошло. Всѣ случайныя выступленія на сторонѣ, — въ клубахъ и на заводахъ получили среди артистовъ особое названіе «халтурныхъ». Но «халтура» силой обстоятельствъ проникла всюду, даже на академическую сцену. Истинные артисты, истинные цѣнители искусства глубоко страдали отъ такого положенія вещей.

Были попытки новыхъ исканій, открылись два-три новыхъ театра въ Петербургѣ, но ничего сдѣлать имъ не удалось. Самое большое, чего удавалось достичь, это приблизиться  къ качеству прежнихъ постановокъ. Сколько труда нужно было положить при создавшихся условіяхъ на новую постановку. Какъ трудно было артистамъ преодолѣвать физическую усталость, режиссерамъ недостатокъ техническихъ средствъ… И все-же въ зимній сезонъ 1920-1921 года были новыя постановки: Снѣгурочка, Петрушка — въ Маріинскомъ театрѣ; Луиза — въ Михайловскомъ.

Итакъ, революція не сказала никакого новаго слова въ искусствѣ. Не создала она и новыхъ талантовъ. Напротивъ, — составъ исполнителей качественно сильно понизился. Количественно-же число «артистовъ» выросло чрезвычайно. Потребность въ заработкѣ съ одной стороны, а съ другой желаніе уйти отъ политическихъ впечатлѣній двинули многихъ изъ интеллигентовъ и даже демократіи въ ряды артистовъ. Всѣ, кто имѣлъ какой нибудь талантъ въ этомъ отношеніи, стремилось развить его работой въ различныхъ студіяхъ, музыкальныхъ и театральныхъ школахъ и послѣ своего рода «ускореннаго выпуска» отваживались появляться на подмосткахъ передъ невзыскательной демократической публикой. При театральномъ отдѣлѣ, при военно-театральномъ комитетѣ, при музыкальномъ отдѣлѣ, при киносекціи, — всюду образовались кадры вновь испеченныхъ артистовъ, пѣвцовъ и музыкантовъ для обслуживанія клубовъ, госпиталей, красноармейскихъ частей, заводовъ, школъ, кинематографовъ и проч.

Появилась и новая театральная бюрократія съ такими нравами, съ такой бездной интригъ, что времена прошлыя и въ этомъ отношеніи кажутся младенческими. Вотъ тутъ среди театральныхъ дѣльцовъ революція выдвинула новыхъ героевъ, имена коихъ дотолѣ пребывали во мракѣ неизвѣстности… И, увы, наряду съ ними дѣйствуетъ кое кто изъ тѣхъ, чье имя должно быть дорого въ исторіи русскаго искусства!..

–v–

И все же въ итогѣ надо сказать спасибо русскому театру, русскому искусству. Они невольно дѣлали хорошее дѣло. На общемъ фонѣ «халтурнаго» исполненія иногда сверкали искры истиннаго вдохновенія и оставляли слѣдъ въ душѣ зрителей и слушателей. Искусство со своей неизмѣнно духовной сущностью будило человѣческія чувства и переживанія среди звѣринаго настоящаго. Оно уводило зрителя изъ міра кровожадной борьбы и ненависти, отрывало отъ того трафаретнаго, низменнаго классоваго міропониманія, которымъ въ теченіе трехъ лѣтъ совѣтская литература и пресса гипнотизировали массы. Оно освѣжало душу и давало ей новыя силы среди гнетущаго мрака жизни.

XI.

Эти бѣглые очерки старались дать представленіе о различныхъ уголкахъ жизни въ современной Россіи. Они не протендуютъ ни въ малѣйшей мѣрѣ на полноту изображенія этой жизни. Да сейчасъ всего этого умомъ и не обнять. Для этого надо отойти на далекое разстояніе отъ пережитаго; а оно еще такъ живо въ насъ!

Мы видѣли, на какихъ основахъ зиждется эта жизнь.

Во главѣ, въ центрѣ всего «великій» Ленинъ со своей плеядой — группой фанатиковъ и честолюбцевъ, безумныхъ отъ рожденія, либо опьяненныхъ неожиданнымъ размахомъ своей власти и увлеченныхъ роковой поступью историческаго процесса. Когда-нибудь мы узнаемъ близко ихъ жизнь въ теремахъ Кремля, ихъ сокровенныя мысли и намѣренія и сможемъ произвести настоящую оцѣнку индивидуальной силы и значенія каждаго изъ этихъ дѣятелей и общаго уровня ихъ политическаго міросозерцанія.

Такъ ли страшенъ этотъ великій Ленинъ, который инымъ представляется сейчасъ въ образѣ сатаны, держащаго въ рукахъ своихъ шаръ земной. Вѣдь въ современной исторической перспективѣ отъ людей падаютъ иногда несоразмѣрно большія, пугающія тѣни!.. Хотѣлъ-ли онъ посмѣяться надъ вѣковѣчной мечтой человѣчества о равенствѣ и братствѣ и наглядно продемонстрировать передъ нимъ ея невозможность во образѣ распятой Россіи? Сознательно-ли онъ столкнулъ ея народы, ея классы въ жаждѣ взаимной ненависти и уничтоженія и язвительно любуется теперь ихъ вальпургіевой пляской?

Или-же въ этомъ человѣкѣ нѣтъ ничего «демоническаго» и онъ такъ-же, какъ и Керенскій, самъ испугался вызванныхъ имъ духовъ? Можетъ быть, это только упрямый, тупой начетчикъ, который твердо усвоилъ себѣ одноправило: fiat communismus, — регеаt mundus и, рожденный съ шорами на своемъ умственномъ взорѣ, внѣ этого ничего не видитъ и не понимаетъ. Можетъ быть, и вся эта честная компанія, что вокругъ него, маленькій мѣщанскій мірокъ, который живетъ тамъ въ Кремлѣ своими узко-партійными интересами и дрязгами — такъ-же, какъ жилъ когда-то въ Швейцаріи — въ годы своей эмигрантской жизни, и всѣ несчастія Россіи проистекаютъ отъ убожества государственнаго кругозора ея теперешнихъ правителей!..

Не вѣдаютъ бо, что творятъ!… Сейчасъ мы не знаемъ всего этого. Мы можемъ судить о нихъ лишь по результатамъ ихъ дѣятельности. А результаты эти ужасны.

Оттуда, сверху, изъ Кремля несутся лозунги, декреты, партійныя инструкціи, демагоги ческія рѣчи и статьи. Грязная россійская дѣйствительность размалевывается въ яркіе коммунистическіе цвѣта — на удивленіе Европы.

А тамъ — на глубинѣ Россіи?.. Тамъ бурлятъ проснувшіеся отъ вѣкового сна страсти. Тамъ мечется раненая тигрица н истекаетъ кровью…

Бурныя волны революціонной эпохи выносятъ на поверхность пакипь. человѣческую. Во времена политическихъ бурь нужны особаго сорта люди. Не нужно ни кроткихъ, ни справедливыхъ, ни мудрыхъ. Большой опытъ, твердые принципы — все это помѣха. Нужны смѣлость, размахъ, гибкость — прежде всего. Нужны авантюристы, наглецы, крикливые горланы, вульгарные льстецы, кровожадные демагоги, — вотъ кому обезпеченъ успѣхъ. Всѣхъ ихъ очень мало заботитъ будущее страны. Всѣ они недолговѣчны и постоянно гибнутъ отъ того же орудія, которымъ сами злоупотребляли. Они дѣлаютъ головокружительно быструю карьеру и также быстро погибаютъ, срѣзавшись большей частью на какомъ нибудь исключительно нагломъ воровствѣ или-же — въ результатѣ партійныхъ счетовъ. Это все свои люди, для которыхъ декреты необязательны, которые получаютъ продукты изъ Кремля или Смольнаго, которые катаются по желѣзнымъ дорогамъ въ особыхъ вагонахъ; словомъ тѣ, — кому на Руси жить хорошо. Имъ выгоденъ большевизмъ и ихъ «классовымъ интересомъ» онъ и держится, главнымъ образомъ.

Такова вся масса коммунистовъ, въ руки которыхъ отдана Россія. Сколько среди нихъ оказалось садистовъ, наслаждавшихся производимыми ими истязаніями! Коммунистическая партія — вотъ та электрическая сѣть, которая опутала Россію и регулятивныя кнопки которой находятся въ Кремлѣ. Такая «электрофикація» Россіи была проведена недурно. Здѣсь пригодился партійный опытъ и партійная дисциплина.

Комиссары, комитеты, коллегіи, президіумы, совѣты, всѣ должности отъ великихъ до самыхъ малыхъ, выборныя и по назначенію — всѣ замѣщались и смѣщались по волѣ мѣстныхъ коммунистическихъ «ячееекъ», всѣ находились подъ ихъ постояннымъ наблюденіемъ въ отношеніи соотвѣтствія съ видами и намѣреніями совѣтской власти.

Главнымъ-же орудіемъ ихъ власти являлись знаменитыя «чрезвычайки» — эти страшныя учрежденія, которыя въ самой организаціи своей таятъ зародыши преступленій, которыя, не руководясь въ дѣятельности своей никакими предѣлами, никакими регуляторами и повинуясь лишь ходу инерціи, требуютъ все новыхъ, все большихъ жертвъ, тѣсно сплетаются съ провокаціей, порождаютъ чудовища типа Азефовъ и нерѣдко увлекаютъ на погибель собственныхъ своихъ властителей и вдохновителей.

Такова административная система, которая именуется диктатурой пролетаріата.

И есть наивные люди, которые полагаютъ, что въ Россіи народныя массы получаютъ сейчасъ политическое воспитаніе, что тамъ управляютъ «выборные люди отъ рабочихъ и крестьянъ. Посмотрѣли-бы они, какъ производятся эти выборы и какъ мало церемонятся съ тѣми изъ выборныхъ людей, будь то рабочіе или матросы, которые посмѣютъ свое сужденіе имѣть, несогласное съ видами власти.

А масса? Народъ?

Для большевиковъ это быдло, согнанное воздвигать пирамиды въ честь коммунизма и его пророковъ. Это прежде всего безчисленные совѣтскіе служащіе, призванные осуществлять «учетъ и контроль» въ видѣ эннаго количества входящихъ и исходящихъ. Затѣмъ голодные рабочіе, вырываемые изъ деревни и насаждаемые на фабрики на предметъ промышленнаго творчества изъ подъ палки. Вѣдь въ коммунистическомъ государствѣ нѣтъ людей, — тамъ есть «производственныя единицы».

Далѣе — крестьяне, «одалживающіе» — подъ угрозой револьвера, а порой и пулемета результаты своего тяжелаго земледѣльческаго труда на прокормленіе красной арміи и вымирающихъ городовъ. И все это должно дѣлаться даромъ, — во имя одного чистаго коммунистическаго энтузіазма!

Пусть отбросятъ всѣ иные «мелкобуржуазные» импульсы. И, если своего энтузіазма имъ не хватитъ, то онъ вольется имъ съ помощью чрезвычаекъ и отрядовъ «особаго назначенія» и да повинуется вседирижерской палочкѣ товарища Ленина.

А на этомъ фонѣ жизнь рисуетъ свои затѣйливые узоры. «Примазавшіеся» коммунисты ловятъ рыбку въ мутной водѣ. Нещадно эксплоатируемое населеніе предоставлено самому себѣ въ отношеніи питанія и снабженія всѣмъ необходимымъ; власть кормитъ лишь самыхъ нужныхъ и самыхъ угодливыхъ. Голодающіе, изнемогающіе люди хватаются за всѣ средства для своего спасенія.

Наряду съ палочнымъ коммунизмомъ на поверхности жизни — внутри ея складывается другое — нелегальное существованіе. Наряду съ отмѣной торговли и вольной продажи продуктовъ, рядомъ съ компродами и горпродуктами расцвѣтаетъ мѣшечничество, продажа по бѣшеннымъ цѣнамъ изъ подъ полы, товарообмѣнъ между городомъ и деревней. Городъ отдаетъ деревнѣ за продукты питанія всѣ свои сбереженія, весь послѣдній скарбъ.

Всѣ эти ухищренія для спасенія себя отъ голодной смерти власть квалифицируетъ, какъ спекуляцію. Одной рукой она плодитъ эту «спекуляцію», а другой рукой — рукой чрезвычаекъ хватаетъ спекулянтовъ за горло и за карманъ. Когда та же голодная необходимость соблазняетъ нестойкихъ людей на взяточничество, на воровство «награбленнаго» казеннаго имущества, злорадная рука чрезвычаешника снова влечетъ виноватаго. Не очевидно-ли, что дѣятельность чрезвычаекъ плодотворна и неисчерпаема, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, неразрывно связана съ существованіемъ коммунистическаго строя!

Напуганный, сбитый съ толку всѣми событіями въ «больной» Россіи обыватель долженъ изо дня въ день лгать и притворяться, чтобы спасти себя, надѣвать на себя непринадлежащую ему личину, усваивать нелѣпый коммунистическій жаргонъ, дѣлать видъ, что вѣритъ въ смыслъ безсмысленной работы, которую ему навязываетъ голодъ и совѣтскій кнутъ.

И вотъ это царство лжи и безумія, «халтурной» работы и неслыханнаго общественнаго разврата называется царствомъ рабочихъ и крестьянъ! Въ этомъ адскомъ кругу невѣроятныхъ физическихъ и моральныхъ мученій кружатся русскіе люди и задыхаются, не видя исхода…

А горсть коммунистической «аристократіи», отгородившись отъ всего этого ада высокой кремлевской стѣной, продолжаетъ трубить о своихъ побѣдахъ, выдумывать новые поводы для празднествъ и парадовъ.

Шумимъ, братецъ, шумимъ!..

Апрелъ — Май, 1921 г.

ПРИЛОЖЕНІЕ.
Нѣсколько фактовъ и анекдотовъ изъ совѣтской жизни.

Грѣхъ.

Дѣло происходило въ провинціи, вначалѣ революціи.

По улицамъ губернскаго города Т. проѣзжалъ навеселѣ военный ветеринарный врачъ въ форменномъ пальто, съ погонами на плечахъ. Кто-то изъ толпы крикнулъ: долой погоны! Началось улюлюканье, извозчика остановили, стащили злосчастнаго на-земь и стали избивать.

Таскали по городу, избивали жестоко, звѣрски. Били грубыми солдатскими сапогами въ животъ, въ голову. Когда избиваемый лежалъ уже въ безсознательномъ состояніи на тротуарѣ и истекалъ кровью, продолжали подходить и пинать его, вырывали пучки волосъ изъ головы, разодрали ухо…

Проходившая мимо молодая дѣвушка остановилась въ ужасѣ передъ этой сценой и воскликнула: «Что вы дѣлаете, товарищи! Зачѣмъ такъ мучить? Ужъ лучше-бы сразу убили на смерть!»

Въ толпѣ раздались недружелюбные отзывы по адресу воскликнувшей. «Ужъ не офицерская ли жена! «А одинъ изъ солдатъ вразумительно сказалъ ей «Нѣтъ, убивать нельзя. Убивать грѣхъ.» — «Как грѣхъ? А мучить такъ развѣ не грѣхъ?» — «НѢтъ,

говоритъ, такъ я вдарилъ, другой вдарилъ, третій… Онъ може и помретъ, да невѣдомо, по чьей винѣ. А ежели его убить, так, значитъ, явно — я убилъ, — я и виноватъ. Нѣтъ, это грѣхъ, этого сдѣлать никакъ нельзя!»

Скучно.

Къ веснѣ 1920 года относится любопытный разговоръ мой съ однимъ крестьяниномъ, пріѣхавшимъ на короткое время въ Петербургъ изъ глуши Смоленской губ.

Онъ пріѣхалъ къ родственникамъ и привезъ на продажу и обмѣнъ разные продукты: муку, масло, картофель.

Появился онъ у меня однажды утромъ, сталъ распрашивать, какъ мы живемъ, и приглядываться.

Я, въ свою очередь, разспросилъ его и вотъ что онъ повѣдалъ:

«Живемъ мы въ деревнѣ, говоритъ, хорошо. Сыты такъ, какъ никогда не были сыты. Утромъ, какъ встаемъ, пьемъ кофе со сливками, съ бѣлымъ хлѣбомъ или пирогомъ и съ масломъ — вдоволь. Не по вашему! (А мы, надо сказать, угостили его чернымъ «совѣтскимъ» кофе изъ молотой ржи и чернымъ «совѣтскимъ» же хлѣбомъ подозрительнаго качества). Ѣдимъ мясо и свинину, чего раньше почти не бывало. Грязны мы — это дѣйствительно, потому — мыла нѣтъ; но, вѣдь, нашъ братъ мужикъ никогда чистотой не отличался и отъ этого очень не страдаетъ. Освѣщаемся лучиной, по къ этому мы привыкши. Денегъ очень много. Но что съ ними дѣлать?»

«Значитъ вы довольны?» — спрашиваю, хотя въ тонѣ его уловилъ ноту какого-то сомнѣнія. Онъ замялся на мой вопросъ. — «Да, какъ сказать? Оно-бы ничего, да скучно больно!!» Отвѣтъ этот мнѣ показался непонятнымъ. «Это, вѣрно, вамъ скучно, говорю, потому что вы были раньше городскимъ жителемъ». «Нѣтъ, всѣ мужики скучаюѣ… А скажите, какъ по вашему, все такъ и останется или какая перемѣна будетъ?» Онъ оживился и съ любопытствомъ вперился въ меня.

Видно вопросъ этотъ безпокоилъ его сильно. Я отвѣтилъ, что думалъ на этотъ счетъ, но мой отвѣтъ, видимо, невполнѣ удовлетворилъ его. Изъ моихъ распросовъ выяснились разные «но» деревенской жизни. «Пришлось жеребенка продать дешево, — за 60.000 рубл., досадовалъ онъ, все равно отберутъ». Спрашиваю, какъ удалось провести продукты изъ деревни, что ихъ не отобрали. «Сунулъ на чаишко разъ 2.000, другой 3.000 рубл., вотъ и обошлось. Да много врутъ, что отбираютъ продукты». «Зачѣмъ-же врутъ?» «А иначе, когда вернешься въ деревню, контрибуцію наложатъ большую въ пользу совѣта: заработалъ, скажутъ, и плати! Вотъ я самъ къ примѣру: видите, какой оборванный хожу! А купить платье новое не могу по той же причинѣ. Пріѣду въ деревню и тоже плакаться буду, что ограбили дорогой!»

Видъ у него дѣйствительно былъ самый рваный, а вмѣстѣ съ тѣмъ онъ просилъ рекомендовать ему хорошаго зубного врача. «Вы не сумлѣвайтесь, говорилъ, я ему сотняжку (тысячъ) могу заплатить. Это — ничего. Въ одну поѣздочку окупится». Кстати сказать, на ногахъ у него оказались грубые самодѣльные ботинки на деревянной подошвѣ — деревенскаго производства.

Благодѣтели.

Лѣтомъ 1920 года въ деревни В-ой губ. часто наѣзжали коммунистическіе агитаторы и проповѣдывали мужикамъ о благодѣяніяхъ совѣтской власти.

На одномъ деревенскомъ митингѣ послѣ ряда трескучихъ трафаретныхъ рѣчей пріѣзжихъ ораторовъ вышелъ мужичокъ, одѣтый по старинному — въ долгополую поддевку, съ длинной свѣтлорусой бородой клинушкомъ и съ лукавыми огоньками въ глазахъ; отвѣсилъ проворно поясные поклоны на три сторону и началъ не обычнымъ «товарищи», даже не «граждане», а по старинному: «Богъ въ помощь, православные! Дозвольте, говоритъ, и мнѣ, неученому, слово молвить. Напередъ всего, благодареніе вамъ товарищи, что не забываете насъ и просвѣщаете своимъ мудрымъ словомъ. Затѣмъ, передайте земной поклонъ товарищу Ленину и всѣмъ его сподвижникамъ за всѣ ихнія заботы о насъ и благодѣянія».

Послѣ этихъ словъ насторожившіеся было при появленіи столь необычнаго оратора пріѣзжіе коммунисты начали неистово хлопать.

Вотъ, молъ, гласъ народа!

А тотъ продолжаетъ: «Чего-чего только намъ теперь не предоставлено отъ совѣтской власти! Намъ и земля отдана, намъ и лѣса, намъ и вода.

Одно только мнѣ невдомеъ.

Отчего это землица то наша, а хлебушко-то вашъ!

Лѣса-то наши, а дровишки то ваши!

Водица-то наша, а рыбушка то ваша!»

И пошелъ отдѣлывать «благодѣтелей» — не въ бровь, а въ глазъ!

Плохо себя чувствовали товарищи-агитаторы въ тотъ день.

Совѣтскіе судьи и администраторы.

Юстиція въ совѣтской республикѣ — въ загонѣ. Не существуетъ твердо установленнаго порядка опубликованія законовъ (декретовъ). Они публикуются и въ Московскихъ Извѣстіяхъ Цика, и въ Собраніи Узаконеній.

Не существуетъ принципіальнаго различія между законами и административными распоряженіями; послѣднія играютъ не маловажную роль въ жизни и во многомъ замѣняютъ декреты.

«Народные судьи», состоящіе изъ рабочихъ, судятъ по велѣнію «революціонной» совѣсти, благодаря чему въ правосудіи воцарился хаосъ, смѣшеніе процессуальныхъ порядковъ, несоотвѣтствіе мѣръ наказанія. По одному и тому-же дѣлу выносится иногда нѣсколько приговоровъ въ одной и той-же инстанціи; кромѣ того, суду принадлежитъ право помилованія осужденныхъ имъ преступниковъ. Сколько искушеній для судей и сторонъ при такихъ порядкахъ!

Какъ легко правосудію пріобрѣсти характеръ поощренія шантажа.

При всемъ томъ суду обыкновенному подчинены лишь самыя маловажныя преступленія — мелкія растраты и кражи, а всѣ болѣе крупныя дѣла попадаютъ въ чрезвычайку или, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, въ чрезвычайные революціонные трибуналы. Вотъ примѣрь, изъ судебной практики.

Кассиръ завода привлеченъпо обвиненiю въ растратѣ казенныхъ суммъ. Онъ ссылается въ свое оправданіе на то, что его ограбили.

На обложкѣ дѣла секретарь (видимо изъ бывшихъ чиновниковъ канцелярiи суда) надписалъ: дѣло такого-то, обвиняемаго «въ симуляціи грабежа».

Народный же судъ, разсмотревъ это дѣло,

приговорилъ обвиняемаго къ наказанію за «спекуляцію грабежа».

Народная мудрость не нуждается, какъ видите, ни въ юридическихъ тонкостяхъ, ни въ «крючкотворствѣ»!

Во главѣ административныхъ учрежденій также были поставлены демократы изъ рабочихъ и матросовъ слѣдить, чтобы совѣтскіе служащіе не занимались «саботажемъ», либо контръ-революціей.

Всѣ эти демократическіе комиссары въ началѣ революціи считали себя солью земли и не стѣснялись дѣлать самыя рѣзкія замѣчанія людямъ, посѣдѣвшимъ на своемъ дѣлѣ: «Это тебѣ, дескать, не университетъ. Здѣсь надо мозгами шевелить».

Придетъ, бывало, робко какой нибудь бывшій статскій совѣтникъ поступать на службу въ совѣтское учрежденіе — съ пайкомъ, пріятель за него хлопочетъ и наставляетъ:

«Вамъ придется прошеніе подать въ руки предсѣдателя коллегіи. Онъ изъ демократовъ, всѣхъ зоветъ на ты, а иной разъ и матернымъ словомъ обложитъ. Но вы этимъ не смущайтесь: онъ въ общемъ человѣкъ добродушный».

Однажды комиссаръ изъ, матросовъ, разсмотрѣвъ длинный докладъ «спеца», составленный по всѣмъ правиламъ канцелярскаго искусства, положилъ на немъ рѣшительную резолюцію: «Матеверовку признаю недостаточной».

Знай нашихъ!

Изъ врачебной практики.

1.

Зубной врачъ при одномъ из военныхъ госпиталей рассказывалъ, каъ одно время «мода» пошла на золотыя коронки.

Приходитъ, бывало, къ нему, на прiемъ «товарищъ», — зубы всѣ великолѣпные, а проситъ поставить золотую коронку. Какъ ему не растолковывай, а онъ на своемъ  стоитъ:

«Я, говоритъ, заплачу, что будетъ слѣдовать, а только жалаю, чтобъ ты мнѣ поставилъ золотой зубъ!»

2.

Въ пріемной врача появилась важная паціентка: жена комиссара трамвайнаго парка. «Ты, говоритъ, меня только вылѣчи, — ужъ я тебя ублаготворю, какъ хошь!»

Пріѣзжаетъ на пріемъ — въ отдѣльномъ трамвайномъ вагонѣ.

По улицамъ тянется вереница людей, отчаявшихся попасть въ трамвай. На остановкахъ вагоны берутся съ боя, люди облѣпляютъ ихъ, какъ мухи.

А передъ носомъ измученныхъ ожиданіемъ людей проносится вагонъ «особаго назначенія»: это комисарша ѣдетъ по своимъ дѣламъ. Завидуйте, буржуйскія дамы!

Кто изъ васъ удостоивался когда либо чести ѣздить въ «своемъ» — трамвайномъ вагонѣ?

Захороненіе умершихъ.

Подъ этимъ заглавіемъ въ №280 Петроградскихъ Извѣстій отъ 13 декабря 1920 года напечатано было текстуально слѣдующее:

«Захоронение умерших:

При ближайшем наблюдении работы похороннаго аппарата все предубеждения о якобы царящих на кладбищах и в похоронных отделах непорядках, злоупотреблениях и канцелярской волоките совершенно рассеиваются. Теперь мы можемъ смело сказать, что все рассказы о непорядках и злоупотреблениях являются чистейшим вымыслом.

Весь похоронный аппарат конструирован чрезвычайно просто и процесс похоронъ не представляет ничего сложнаго, рисуясь в следующем виде.

Гражданин регистрирует на основании медицинского свидетельства смерть въ подотделе актов гражданскаго состояния и гражданском отделе, а затем предъявляет документ о регистрации смерти в похоронный отдел того района, где находится тело умершаго, ему выдается на руки разрешение на погребение и принимается от него заказъ на гроб, лошадь и дроги, а на руки выдается ткань для одеванія трупа, при чем все по таксированной центром цене. Далее граждании идет на клпдбиіще, предъявляет разрешение на погребеніе и ему комиссар кладбища предоставляет место на отведенном участке для могилы, взыскивая по таксе исключительно только за рытье могилы.

Проектируется еще более упростить порядок похорон. О смерти гражданина будет сообщаться въ учбюро и все дальнейшие распоряжения будутъ делатьел нохоронным аппаратом без личной явки родственником умершего.

Между прочим подотделом установлено суровое иаказание за злоупотреблепие и взяточничество и виновные въ таких деяниях будут подвергаться заключению въ концентрационные лагери и принудительным работам на продолжительные сроки».

Неправда-ли — недурной артикль?

Какъ все удобно въ Совѣтской Россіи!

Но кто привыкъ читать совѣтскія газеты между строкъ, тотъ пойметъ сколько мученій и скорби человѣческой кроется въ этой процедурѣ похоронъ. Иной разъ недѣли по двѣ приходится толкаться по канцеляріямъ и изнывать въ хвостахъ, чтобы получить все необходимое для нищенскаго погребенія. Впрочемъ, — хуже, чѣмъ нищенскаго!

Нищихъ все-таки отвозили къ мѣсту успокоенія на лошади; нынѣ-же возятъ — на тачкахъ.

Въ Тулѣ трупы хоронились въ братской могилѣ и расхищались собаками.

Это тоже было напечатано въ Петроградскихъ Извѣстіяхъ (отъ 7 февраля 1920 года)!

Въ Тамбовѣ людей, умершихъ въ больницѣ во время эпидеміи, сваливали въ подвалахъ рядами, — однихъ на другихъ. Хоронить брали верхнихъ, а нижніе зачастую сгнивали, не дождавшись погребенія.

Вотъ еще жизненная иллюстрація къ приведенному «артиклю».

Встрѣчаю знакомую даму, — вся въ слезахъ! Я зналъ, что недавно у нея умерла тетка отъ водянки, и отнесъ эти слезы на счетъ семейнаго огорченія.

Оказалось то, — да не то!

«Измучили меня, говоритъ, съ похоронами. Ходила, ходила, хлопотала, просила. Тѣмъ временемъ отъ старухи уже духъ пошелъ!

Наконецъ, — выдали гробъ. Притащила его домой, стала укладывать въ него тетку, а старуха то полная, да отъ водянки ее еще болѣе вспучило, она въ гробъ-то и не лѣзетъ! Старалась и такъ и этакъ, — ничего не выходитъ. Сейчасъ ходила въ комиссаріатъ, просила перемѣнить гробъ, а они и разговаривать не хотятъ. Получили говорятъ, такъ чего вамъ еще надо! Теперь ума не приложу, что мнѣ и дѣлать!».

Вотъ вамъ и родственныя чувства, и религіозное уваженіе къ усопшему. До нихъ ли тутъ!

Кстати, еще о религіозныхъ чувствахъ. Пришла какъ-то старуха-богадѣлка изъ Волковской богадѣльни просить работы.

Разспрашиваю объ условіяхъ жизни.

Ну, конечно, голодно, холодно, дровъ не даютъ. «Сначала, разсказываетъ она эпически спокойно, топили мы крестами съ Волкова кладбища, а какъ кресты всѣ пожгли, такъ нечѣмъ стало и топить».

Даже богадѣлки перестали креста бояться!

Здравоохраненіе въ красномъ Петроградѣ.

Зимой водопроводы замерзали, въ квартирахъ не было воды и уборныя не дѣйствовали.

Роль клозета исполняло простое ведрышко, а роль ассенизатора — хозяинъ квартиры.

На асфальтовыхъ и каменныхъ дворахъ Петербурга выростали кучи навоза.

Зимой природа помогала: снѣгъ покрывалъ все своимъ бѣлымъ, холоднымъ ковромъ.

Но когда приходила весна…

На всѣхъ воротахъ красовались надписи: «Уборная во дворѣ не дѣйствуетъ» или: «просятъ подъ воротами не останавливаться» и т.п. Просьбы были, конечно, тщетны, ибо противъ природы не пойдешь!

Пришлось по той же самой причинѣ заколотить парадные входы.

Уличные ватерклозеты представляли изъ себя нѣчто такое, къ чему близко подойти невозможно.

Каждый укромный уголокъ Петрограда превратился въ импровизированный клозетъ на вольномъ воздухѣ. Излюбленнымъ мѣстомъ въ этомъ отношеніи оказались руины домовъ, разрушенныхъ на отопленіе.

Въ совѣтской республикѣ все такъ: за разрушеніемъ неукоснительно слѣдуетъ творчество!

ССЫЛКИ

[1] Во время споровъ съ Троцкимъ о роли профсоюзовъ Ленинъ признался, что онъ «забылъ» декретъ, изданный имъ годъ тому назадъ.

[2] Посему старики, больные, дѣти должны умирать отъ голода и эпидемій и не имѣютъ права выѣзда заграницу.

[3] Но всеобщее равенство, даже если считать егоза «идеалъ», недостижимо при деспотическомъ строѣ, каковымъ по существу своему является коммунистическій строй. Всегда наверху коммунистической іерархіи будетъ привиллегированное меньшинство.

«Всѣ утопіи, говоритъ Кинэ, имѣютъ два общихъ признака: диктатора и папу, которые чаще всего соединены въ одномъ лицѣ».

[4] Я знаю, напримѣръ, одно совѣтское учрежденіе, гдѣ жалованіе различныхъ служащихъ въ началѣ 1921 года разнилось между собой отъ 2.000 р. до 200.000 р. въ мѣсяцъ. Совмѣстительство должностей вначалѣ строго воспрещалось, а потомъ для нѣкоторыхъ профессій (врачей, напр.) сдѣлалось обязательнымъ.

[5] Немногочисленные опыты насажденія коммунъ въ деревнѣ (Ряз. губ.) встрѣчались населеніемъ враждебно и, несмотря на всяческія поощренія со стороны властей, оказывались неудачными.

[6] За опозданія, прогулы и прочія нарушенія служебной дисциплины полагались выговоры, штрафы и даже аресты.

[7] Приведенные здѣсь факты относятся къ числу мелкихъ, обыденныхъ, такъ сказать, случаевъ ареста, но отнюдь не входятъ въ область темы о террорѣ. Эта послѣдняя тема слишкомъ обширна и полна неописуемаго трагизма.

[8] Многоснѣжной зимой 1921 года я наблюдалъ, чего только люди не носили на ногахъ вмѣсто обуви: рваныя резиновыя калоши, привязанныя къ ногамъ бичевкой; войлочныя ночныя туфли, и т.д. При этомъ пятка неизмѣнно сверкала своей наготой на ходу.