ВОЖДИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ


Игорь Петренко,
руководитель проекта «Uniting Generations»

Вот  и закончился мой 2-х месячный визит в Австралию, куда я был приглашен Костей и Ритой Нетребенко (харбинцами по происхождению), которым еще в 2005 году обещал приехать и взять интервью у потомков тех наших эмигрантов, кто помнил трагический исход из России, связанный с большевистским переворотом 1917 г. К сожалению из списка респондентов (Никита Моравский из Вашингтона, Г.М. Моисеев из Торонто Николай Романов из Швейцарии, всего более 130 человек по всему миру), получивших 1-ый том моего альманаха «Рассеяны, но не расторгнуты», сейчас в живых остались единицы. В Сиднее я успел побывать на нескольких мероприятиях в Русском клубе, Св. Петропавловском соборе, в женском монастыре Кентлине, встречался с Витязями и скаутами. Атмосфера всех этих встреч была очень теплая и дружественная. Но! На мой взгляд есть одна очень серьезная проблема, которую нужно срочно решать, пока еще живы носители культуры Той России. Разрыв между поколением 70+ и их внуками становится с каждым годом все больше и больше. Новое поколением не желает читать замечательные бумажные книги об истории русской эмиграции, которые были изданы их предками (иные уже и по-русски плохо говорят). Всю информацию молодое поколение получает через интернет. Вот почему так важно как можно скорее ОЦИФРОВАТЬ эти бесценные труды и выложить их в свободный доступ в интернет. Сейчас эти юноши и девушки еще не задумываются о том, кем были их дедушки с бабушками, какой путь они прошли. НО! Достигнув 40-50 лет обязательно зададут этот вопрос. Вот тут-то и пригодится тот самый интернет, который позволит им все узнать из этих книг (причем благодаря Google переводчику все автоматически переводятся на любой язык мира в один клик). Я уже не говорю про фотогалереи, видео и прочие форматы подачи материала. Майкл Гладкофф из Мельбурна предложил назвать этот проект «Uniting Generations». В ближайшем будущем будет создан отдельный сайт, где будут добавляться все новые и новые оцифрованные архивы отдельных лиц, изданные книги, раритетные журналы (которые пока существуют только в бумажном виде), ссылки на видео по теме «Русское Зарубежье» и т.д. Это большой проект, в котором может принять участие любой человек, независимо от места проживания, возраста и положения. На первом этапе мы все волонтеры, но в дальнейшем «Uniting Generations» можно зарегистрировать как non-profit организацию, чтобы привлечь благотворительные фонды, грантодателей и бизнесменов, готовых оказать финансовую и иную поддержку этому социокультурному проекту.

В рамках «Uniting Generations» даем старт оцифровке бумажных архивов. И начнем с фундаментального 4-х томного коллективного труда под руководством Натальи Мельниковой «История русских в Австралии». К сожалению самих фотографий, размещенных в книге, я не нашел (Юра Скорняков, готовивший макет для печати, сказал, что исходники остались в типографии). Если у кого-то из авторов что-то сохранилось в личных архивах, присылайте в электронном виде на esc1917@gmail.com – добавим с указанием первоисточника.

 


АВСТРАЛИАДА
Русская летопись

К 80-летию русских общин в Австралии (1923-2003)

Сидней, Австралия, 2004 г.
ISBN 0-646-43293-1

ИСТОРИЯ РУССКИХ В АВСТРАЛИИ  (том I). Издана в 2004 году журналом «Австралиада – русская летопись», Сидней, Австралия. Все права сохраняются за издательством «Австралиада», за авторами статей и редактором Н.А. Мельниковой. Составители первого тома «Истории русских в Австралии» выражают глубокую благодарность членам редакционной коллегии журнала «Австралиада», без моральной и материальной помощи которых издание этой книги не могло бы осуществиться. Благодарим также русских сиднейцев, пожертвования которых поддержали идание первого тома. Наши меценаты: Д.М. Понькин, Т.К. Суслова, М.М. Овчинников, Т.Н. Чижова,  Ю. и Е. Конашенко и А.С. Камаралли.

HISTORY OF RUSSSIANS IN AUSTRALIA (Tom I). Published in 2004 by «Australiada – A Russian Chronicle», Sydney, Australia. All rights reserved. No part of this publication may be reproduced, stored in a retrieval system, or transmitted in any form, or by any means, electronic, mechanical, photocopying, recording or otherwise, without the prior permission of the publisher.

IBSN 0-646-43293-1
Copyright © The Editors of «Australiada» Address: P.O. Box 196
Woy Woy NSW 2256 Ph: (02) 4342 2221

Редакционный совет не обязательно разделяет мнение авторов статей, помещённых в первом томе. The Editors are not responsible for any inaccurate information, error or omission in articles included in this volume.

На обложке: Известный сиднейский художник П. Химии в первые дни приезда в Австралию, перед своей первой работой: гербом Австралии, выложенным из мелких разноцветных камушков перед административным зданием в лагере Бонегилла.

Printed in Australia by Prima Quality Printing Pty Ltd
Granville, NSW, Australia.


ОГЛАВЛЕНИЕ


Слово Владыки Илариона, Архиепископа Австралийско-Новозеландского

Что значит быть русским на чужбине?

Русское рассеяние началось более 80 лет тому назад, когда нашему народу Господь постлал огненное испытание в лице кровавой большевистской революции и власти воинствующего безбожного коммунизма. Существует уже несколько поколений русских людей, родившихся в самых разных уголках мира. Это – потомки великого русского народа. Их предки, в большинстве своём, вынуждены были бежать из родной страны, спасая себя и своих детей от страшного советского террора.

Мы – русские, живущие заграницей, являемся наследниками богатейшей русской духовности и культуры, но не все это осознают. Увы, многие, родившиеся на чужбине, вследствие разных обстоятельств полностью ассимилировались и влились в культурную и национальную жизнь той страны, в которую судьба их привела. Они всецело погрузились в материальный быт страны, забыли свои корни и язык, и потеряли связь с русским обществом. Чacтo это является признаком духовного нездоровья, т.к. эти люди приняли образ жизни и мыслей общества, равнодушного в целом к духовной жизни. Сия болезнь ведёт к смерти, если её не лечить.

Другие дети иммигрантов продолжают глубоко чтить своё русское происхождение и стараются сохранить всё, что определяется словом «русскость». В первую очередь – это православная святоотеческая вера, русский язык, богатая русская культура, русские традиции и самобытность. Они сознают свою неразрывную связь с Россией, несмотря на отдалённость от своих корней по времени и по расстоянию, по ушедшим в вечность поколениям.

Главное, чем определяется сохранение своей русскости на чужбине – это всецелая преданность святому Православию. Без православной веры русский человек не может быть по-настоящему русским. По мысли Ф.М. Достоевского: «Не православный – значит не русский». Так определяет великий русский писатель принадлежность к нашей духовной общности – русскому народу. Только апостольская, православно-христианская вера даёт целостность русскому человеку, истинное направление и цель жизни.

Чepез русское рассеяние Богу было угодно принести свет святой православной веры многим народам по всему лицу земли. Всюду, где поселились русские иммигранты, воздвигнуты храмы, основана приходская и общественно-культурная жизнь. Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, современный нам прозорливец и чудотворец, считал, что одна из промыслительных причин русского рассеяния – это чтобы русские стали сеятелями Православия по всему свету. Это действительно исполняется во всех местах, где живут русские люди и где сияют купола православных храмов.

Существует замечательное предсказание о судьбах русского народа последних времён, которое приписывается преп. Серафимy Саровскому. Это пророчество приводит в своём обращении к Св. Владимирской молодёжи приснопамятный Архиепископ Аверкий (Таушев, 1976): «За грехи русского народа постигнет русскую землю страшное кровавое бедствие, во время которого ангелы Божии едва будут поспевать принимать души человеческие. Значительную часть русских людей Господь рассеет по всем народам земли. Но так как Промысел Божий всегда всякое зло направляет к добрым последствиям, то и это рассеяние русских людей должно будет послужить тому, чтобы они весь мир ознакомили с исповедуемой ими православной верой. Кто будет ревностно исполнять эту апостольскую миссию, тех сподобит Господь великой радости возвратиться на освобождённую от ига безбожников родину. А те, кто всецело погрузится в житейскую суету, отдавшись лишь эгоистическим заботам об устройстве своего собственного земного благополучия и об удовлетворении своих низменных страстей и похотей, те погибнут от той страшной болезни, которая из России распространится по всем народам земли». («Современность в свете Слова Божия. Слова и речи». Т.1. стр. 16).

Владыка Аверкий делает вывод: «Итак, на всех нас лежит апостольская миссия. Но осуществить её мы сможем, конечно, лишь в том случае, если сами пребудем верными заветами нашего духовного вождя и просветителя св. равноапостольного князя Владимира» (там же).

Итак, дорогие русские жители Австралии и Новой Зеландии, останемся верными нашей православной Христовой вере, переданной нам нашим святым Просветителем, и воплотим её в нашей личной жизни. Как зеницу ока будем сохранять наше священное прошлое, наши драгоценные традиции. И не забудем исторический путь, пройденный нашими отцами и праотцами в их странствовании за пределами России. Будем подражать им в их верности и преданности всему истинному и святому, всему исконно русскому!

Архиепископ Иларион


Summary

The history of Russians in Australia has been largely undocumented and unsystematically researched.

Their long history in this country has not been studied in details nor analysed to provide adequate insight into the stages and types of immigration nor impact on Australian society and cultures. The publishers of the historical magazine Australiada – A Russian Chronicle, having gathered historical data over the last nine years, have attempted to write the History of Russians in Australia. This publication forms the first volume of such a History.

Russian sailors, travelers and settlers arrived in Australia as early as the begin­ning of the 19th Century. Some of the migrants were radicals fleeing Russia before World War I, returning to Soviet Russia after the revolution of 1917. After 1923, new refugees began to arrive in Australia – these were the White Russians, so called because they were fighting against bolsheviks and communists during the Civil War.

The White Russians founded Australias’s first permanent Russian communities in the States of Queensland and New South Wales. They started their own clubs, churches and literary journals, thereby providing Australians with insights into Rus­sian culture, traditions and religion. The next wave of Russian migration made its way to the Fifth Continent after World War II. These immigrants were known as Dis­placed Persons (DPs), and included White Russians coming from China. The DPs settled in all Australian states and did so mainly in large cities and towns. Migration from Russia to Australia continues to this day.

The objectives of the the History of Russians in Australia are the two-fold. Firstly, to demonstrate how Russian immigrants became bona fide Australian citizens, working hard to establish themselves, participating in Australian life (including fighting in its wars), and becoming prominent in the field of business, science, sport and the arts. Secondly, this publication seeks to demonstrate how Russians in Australia have managed to preserve their heritage, including their customs, culture and language and adherance to Russian Orthodox religion.

The first volume provides an introduction to the history of Russians in Australia. It consists of seven sections, each of which is divided into chapters that include historical articles and memoirs written by local Russian authors. It is set out as follows:

Section I provides a short account of the Russian Civil War (1917-1922) and describes the formation of White Russian emigre centres around the world.

Section II outlines the life of White Russian migrants in Europe and China. These immigrants and their families migrated to Australia after World War II.

Section III deals with the Russian refugees who came from Europe after World War II – the Displaced Persons or DPs.

Section IV provides a statistical breakdown and the dates of various waves of migration, describing how Russian migrants made their way to Australia.

Section V focuses on thedescri ption of Australia in the 20″‘ Century and its Immigration policies.

Section VI details the Russian way of life and customs, underlining the unifying role that the Russian Orthodox Church has had abroad. It includes a description of special events held and celebrations, regular festivals and pageants. It is interesting to note that in 1988 Australia’s bicentennial celebration coincided with the com­memoration of a thousand years of the Orthodox Church in Russia. The Russian communities in Sydney, Melbourne and other major cities celebrated both events weith equal joy.

Section VII outlines Russian public and charitable organisations, voluntary work in Australia, as well as the contributions that Russian migrants are beginning to make in the development of scientific, cultural, di plomatic and commercial connections between Australia and the new democratic Russia.


Предисловие

История русских в Австралии посвящается тем русским людям, которые, несмотря на самые разные политические взгляды и убеждения, создавали на берегах Пятого континента Русское Зарубежье.

Первая волна русской эмиграции, так называемая белая русская эмиграция, покинула Россию в начале 1920-х годов и расселилась по всему миру. В Австралию эти эмигранты стали прибывать с 1923 года, и именно они заложили основы русских общин на Пятом континенте.

После Второй мировой войны сюда хлынула вторая волна (так называемые перемещённые лица) и продолжали ехать представители первой волны и их потомки – начался расцвет русской жизни на чужих берегах. Жизнь и деятельность этих русских являются главной темой Истории русских в Австралии.

С одной стороны, авторы Истории стремились показать, какую пользу сравнительно малочисленная русская иммиграция принесла Австралии. Показать, как русские люди, прожившие здесь долгие годы, не только честно трудились, укрепляя экономическую жизнь и достойно проявляя себя в разных формах предпринимательства, включая фермерство, но и уходили на фронт и воевали наряду с австралийцами. Несмотря на многие трудности, русские иммигранты ярко проявили себя в науке, спорте, культуре, включая музыку и балет, театральное и изобразительное искусство, пение и танцы.

С другой стороны, авторы Истории стремились рассказать о том, как русские в Австралии сохраняли свою веру, язык и культуру, живя десятилетиями вдали от России. И не только сохраняли, но знакомили австралийцев с русской церковной архитектурой и иконописью, со своими обычаями, традициями и кухней, со своими национальными танцами, прикладным искусством, музыкой, с русской литературой, историей и языком. Русские внесли свой вклад в духовный мир быстро развивающейся Австралии.

Первый том является в некоторой мере введением в Историю русских в Австралии. В нём даются ответы на вопросы: КОГДА, ОТКУДА, ПОЧЕМУ и КАК прибывали русские эмигранты в Австралию? ЧТО их объединяло и КАКИМ ОБРАЗОМ им удалось не раствориться в иностранной среде?

Первый том содержит семь разделов. В каждом разделе, кроме статей, помещены воспоминания, написанные русскими жителями Австралии о том или ином периоде их долгой эмигрантской жизни. Авторы воспоминаний – свидетели истории, и поэтому их голоса интересно будет услышать и будущим поколениям, тем более, что многие из них нашли своё последнее пристанище в Австралии.

В первом разделе говорится о формировании Русского Зарубежья после революции и гражданской войны (1920-е годы). Значительная часть русских в Австралии принадлежит к первой волне, т.е. к белым русским эмигрантам и их потомкам. Жизнь в Царской России, революция и гражданская война всегда изображались советскими историками в фальсифицированном виде и не всегда точно описывались иностранными авторами. Вот почему статьи и воспоминания, отражающие впечатления и взгляды очевидцев, помещены в первом разделе.

Второй раздел посвящён белым русским эмигрантам, которые после революции долгие годы жили в странах русского рассеяния, а после Второй мировой войны покинули эти страны и приехали в Австралию. Это – главным образом выходцы из Югославии, Болгарии, Прибалтики и Китая. Краткое описание жизни русских в этих странах и воспоминания этих людей, вынужденных вторично уходить в эмиграцию, составляют содержание второго раздела. Они перенесли свой жизненный опыт на берега Пятого континента.

В третьем разделе рассказывается о трудной судьбе русских людей, переживших ужасы Второй мировой войны и плена и прибывших в Австралию из Германии, Австрии и Италии. Эти люди, перемещённые лица или ДиПи (от английского Displaced Persons), принадлежат ко второй волне русской эмиграции. С первых же дней после приезда многие из них стали создавать русскую жизнь на Пятом континенте. Их воспоминания о пережитом во время и после войны помещены в этом разделе.

В четвёртом разделе приводятся статистические данные и даты прибытия волн или потоков русских эмигрантов в Австралию. Также описываются пути-дороги, по которым они добирались до Пятого материка, начиная с 1923 года и по настоящее время.

Пятый раздел включает краткое описание Австралии в XX веке. В зависимости от иммиграционной политики и экономического положения страны прибывающие группы русских по-разному приспосабливались к новым условиям. Воспоминания о первых впечатлениях, о первых днях и годах жизни в Австралии помещены в пятом разделе.

В шестом разделе говорится о том, ЧТО объединяло русских людей в Австралии и КАКИМ ОБРАЗОМ сохранялся русский образ жизни на чужих берегах. Рассказывается об огромном значении Русской Православной Церкви Зарубежом в объединении русских, о русских традициях и обычаях и об особых памятных датах, которые отмечались и отмечаются в течение многих десятилетий в Русском Зарубежье. В частности, описываются подготовка и проведение праздника 1000-летия Крещения Руси во многих городах Австралии.

Седьмой раздел помещён в первый том вместо заключения и предполагает две цели:

  • подчеркнуть значение русских благотворительных организаций в Австралии для самих иммигрантов и
  • показать, что русская благотворительная помощь распространялась далеко за пределы Австралии, а с начала 1990-х годов направилась к российским берегам.

Историография, библиография и именной указатель включены в Приложение к первому тому.

* * *

Уже собран и частично опубликован в журнале Австралиада материал о русских мореходах, путешественниках и учёных, посетивших Пятый континент в XIX веке, и о российских революционерах, прибывших сюда в начале XX века, но книга о раннем присутствии русских в Австралии будет написана и издана позднее.

В следующих томах авторы Истории русских в Австралии опишут многие общественные организации и общественных деятелей, расскажут о том, как отмечались такие памятные даты как День скорби, День непримиримости, День русского ребёнка и День русской культуры и как создавались народные музыкально-танцевальные, певческие и струнные ансамбли. Вообще эта обширная и главная тема – тема объединения с целью сохранения веры, языка, культуры, включающая историю создания прицерковных и родительских школ, будет освещена в дальнейшем на страницах Истории. Другие тома будут посвящены русским учёным, инженерам, художникам, музыкантам, певцам, артистам, писателям и, конечно, русской периодике и книгам, изданным в Австралии.

После опубликования Истории на русском языке мы предполагаем издать её краткую версию на английском языке.

 От редактора

  • «Белая эмиграция» (в политическом смысле этого термина) всегда была в оппозиции к советскому правительству. Членом «Белой эмиграции» мог быть и человек, который не родился в России, и человек, высланный из СССР, если он разделял её взгляды, убеждения и веру.
  • Организация UNRRA (ЮНРРА или «УНРА», как называли её русские) – Unated Nations Relief and Rehabilitation Administration (Администрация объединённых наций помощи и восстановления) была создана 9 ноября 1943 года по инициативе президента Рузвельта. 44 государства согласились пожертвовать 1% национального дохода (около миллиарда долларов США) на восстановление пострадавших от войны стран и на создание ООН – Организации объединённых наций, учреждённой 25 апреля 1945 года.
  • Решение о насильственной репатриации советских подданных было вынесено 11 февраля 1945 года на конференции в Ялте. Право НЕ «возвращаться» было признано за поляками, югославами, балтийцами и русскими «бесподданными». Тем не менее СМЕРШ захватил и увёз в СССР несколько тысяч белых русских эмигрантов из Европы, и без всякого основания более 10 тысяч белых русских эмигрантов из Маньчжурии (Китай) было арестовано и увезено в лагеря СССР. Никто в мире не обратил внимание на это незаконное действие, фактически – преступление.
  • 15 декабря 1946 года генеральная ассамблея ООН учредила IRO (ИРО) – International Refugee Organisation (Международную организацию по делам беженцев) для опеки и расселения ДиПи.

(По материалом Р. В. Полчаниново)


Вступление

Россию, русское естество мы увезли с собой –
разве можно забыть родину?

Иван Бунин

Русское Зарубежье – Зарубежная Россия – Зарубежная Русь…

Этих названий не найти на карте мира, не найти их и в словарях. Вопреки правилам грамматики белые русские эмигранты пишут эти слова с заглавной буквы, потому что так они называют своё символическое государство в течение 80 лет.

Эмигранты – переселенцы- беженцы – иммигранты…

Все эти названия относятся к русским жителям Австралии, определяют их скитания по свету, отражают их самосознание…

На Пятый континент они прибывали по австралийской иммиграционной программе и, приехав, становились иммигрантами. Но по отношению к России, которую они покинули или даже никогда не видели, они являются эмигрантами, и многие из них, приняв австралийское подданство, до конца своей жизни всё же считают и называют себя белыми эмигрантами.

Американский журналист В.Ч. Хонтингтон, живший в Париже после Первой мировой войны, писал о белых русских эмигрантах:

«Среди наций, рожденных войной, есть одна, которая не указана ни в одном атласе. Между тем, население ея свыше миллиона; по общему уровню своего образования она, вероятно, выше всех других наций. Она не имеет собственного правительства, но столицей ея является Париж. Ея дипломатическое бюро находится в Женеве, и паспорта ея гражданам выдаёт Лига Наций. Они не владеют собственной территорией, но колонии их разбросаны по всему миру. Половина населения состоит из бывших военных, но эта нация не имеет постоянной армии. Она не имеет также и парламента, хотя в ней представлены все решительно политические течения от монархистов до социалистов, исключая коммунистов, которым объявлена анафема.

Граждане этой нации имеют свои школы, дабы лети их не забыли своего благородного языка и блистательной традиции предков. На каждые шесть мужчин в этой нации приходится один с высшим образованием. Талантливейшие музыканты, актёры и художники творят неустанно, причём творчество их предназначается не только для своих сограждан, но и для всего мира. Эта нация – есть Россия вне России, а граждане её – русские изгнанники»… (1)

Оказавшись вне России, эмигранты стремились продолжить духовное творчество русской нации. В то время, когда большевистская власть в России разрушала церкви, Русское Зарубежье возводило новые православные храмы во многих странах мира; в то время, когда в России забывались национальные традиции, когда засорялся русский язык советскими штампами и стереотипами, когда были запрещены издания русских писателей и философов, Русское Зарубежье боролось за чистоту русского языка, издавало книги запрещённых в СССР авторов, соблюдало свои обычаи и распространяло русскую культуру, науку, философию по всему миру.

В Австралии, как и в других странах, хранили память о дореволюционной России, сохраняли её духовные ценности и выражали политический протест в адрес советского правительства.

Вл. Абданк-Коссовский утверждает: «Нет сомнения, что русская национальная эмиграция всегда зиждилась на непримиримости к советскому режиму. Русские эмигранты разлетелись по всему миру, но они разнесли жуткую правду о большевизме, развенчали и дискредитировали его» (2). Говоря о Белой армии, он пишет: «Участвуя в борьбе за свою Родину-Россию, белое воинство в то же время было первой антикоммунистической силой, открыто выступившей против мирового зла» (3).

Рассуждая о функциях русской эмиграции, М.В. Назаров задаёт вопрос: «Была ли политическая миссия эмиграции бесплодна – ведь тоталитарный режим так и не был побеждён внешней или подпольной силой, а изжил себя сам?» (4). На свой вопрос М.В. Назаров сам и отвечает: «… какие бы разные формы ни принимала эта (политическая – Ред.) деятельность на Россию – её исходный мотив был именно нравственный, и в этом её основное значение. Эта часть эмиграции, впрочем, очень малая, превратила своё пребывание в зарубежье не в наслаждение свободой и имевшимися благами, а в вид аскетического служения России. И если максималистические освободительные цели не были достигнуты – всё же эта деятельность политической эмиграции имела значение дли изживания режима…»(5).

Писатель В. Распутин в статье «О чём звонят колокола» пишет:

«Там, в рассеянии, оторванные от собственно России, не представляли как можно без неё выжить и строили Россию духовную, создаваемую из воспоминаний и надежд, из веры, обычаев и союзничества, из родного звука и слова, из старинных названии и имён, произносимых как заклинание… Здесь, в России, и по сегодня промышленные предприятия и учебные заведения, улицы, районы, посёлки и города носят имена тех, кто ненавидел и разрушал Россию, участвовал в унижении казачества, топил в крови крестьянские восстания, готовил жестокое убийство без суда и следствия императорской семьи.

Там самые заветные слова и понятия были: Воссоздание, Возрождение, Воссоединение; там, как рассаду в домашних горшках, поддерживали свято отеческие корни, поливая их слезами чаяний и готовя для высева на Родине спасённые на чужбине ростки. Здесь дошло до того, что и русским называть себя стали с оглядкой, чтобы не оскорбить уха интернационалиста…» (6).

Австралия давно стала подлинно демократической страной и давно уже ни один её житель не стесняется вслух называть свою национальность. А русские, прибывшие сюда после революции и затем после Второй мировой войны, с первого же дня своего приезда, несмотря на существовавшую тогда политику ассимиляции, не отрекались от своей веры, не отказывались от своего языка и имени. Став уважаемыми гражданами Австралии, они тем не менее всегда были и до конца своих дней оставались патриотами своей далёкой родины – России.

  • Абданк-Коссовский Вл. «Русская эмиграция». Возрождение. №52. Париж, 1956. С. 128-129. Там же, №54. С. 133.
  • Там же С. 132
  • Назаров М.В. Миссия русской эмиграции, Т. 1 Москва, 1994. С. 8.
  • Там же. С. 8.
  • Распутин В. «О чём звонят колокола…» Вече. №38. Мюнхен, 1990. С. 112-113.

РАЗДЕЛ I
Формирование Русского Зарубежья

Глава 1. Истоки первой эмиграции


Расстрелять!

События 1917 г. в России – Февральская революция и Октябрьский переворот – привели к крушению русской государственности, к распаду страны, к развалу созданной в течение столетий русской армии и к гибели ни в чём неповинного народа. Сбылось предсказание гениального поэта Лермонтова:

Настанет год. России чёрный год,
Когда царей корона упадёт;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь.
И пища многих будет смерть и кровь

В России к власти пришли большевики – люди, ненавидящие Россию, её уклад жизни традиции и православную веру. Арестовав членов Временного правительства и разогнав Учредительное собрание, на выборах в которое они получили меньше 25% голосов, большевики принялись за физическое уничтожение своих политических противников – кадет, эсеров, меньшевиков и других.

В 1917 г. в газете «Новая жизнь»* Максим Горький писал: «Кадет хотят вышвырнуть из Учредительного Собрания. Не говоря о том, что значительная часть населения страны желает чтобы именно кадеты выражали её мнение и её долю в Учредительном Собрании, и поэтому изгнание кадет есть насилие над волею сотен тысяч людей, не говоря уже об этом позоре, я укажу, что партия к.-д. объединяет наиболее культурных людей страны, наиболее умелых работников во всех областях умственного труда» (1).

Еще до созыва Учредительного собрания большевики объявили кадет «врагами народа» и по признанию Ленина 8 декабря 1917 г. начались аресты. Два кадетских депутата были зверски убиты матросами, и никто не понёс наказания (2). 5-го января 1918 г. коммунисты расстреляли 60-тысячную безоружную демонстрацию, организованную рабочими и служащими Петрограда в поддержку Учредительного Собрания. В большевистской газете «Правда» печаталась наглая ложь о том, что демонстрация была организована буржуями и банкирами (3). 26 июня 1918 г. Ленин послал телеграмму в Петроград Г.Е. Зиновьеву с требованием ответить массовым террором на убийство большевика Володарского. И кровь полилась рекой: за одного Володарского были расстреляны царские офицеры и сотни заложников – представителей других партий, духовенства и интеллигенции (4).

7-го июля 1918 г. Ленин телеграфировал Сталину: «У нас заложниками сотни левых эсеров… будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте чаще» (5).

Антирусская и антинациональная партия большевиков захватила власть в свои руки и удержала её только, прибегнув к массовым расстрелам и кровавому террору.

———–

*   Газета «Новая жизнь» издавалась группой социал-демократов с мая 1917 г. Подготовленный большевиками насильственный переворот и их политика после захвата власти резко критиковались на страницах этой газеты, особенно ее редактором и ведущим публицистом М. Горьким. Газете «Правда» полемизировать с Горьким было не по плечу, и 16 июля 1918 г., по распоряжению Ленина, издание «Новой жизни» было закрыто.

————

Самым страшным преступлением большевиков было убийство 17 июля 1918 г. Царя, Его семьи и Его верных слуг, а потом и других членов семьи Дома Романовых. Убийство Императора Николая II после отречения Его от престола за себя и наследника в пользу своего брата Михаила (отказавшегося принять верховную власть до решения Учредительного собрания об образе правления Государства Российского) говорит о том, что убийцы не боялись суда Божия, а боялись только, что народ поймёт их варварскую и преступную сущность. Русская военная интеллигенция это поняла и стала объединяться для борьбы с большевиками. Народ, вначале поверивший большевистским лозунгам: «вся власть – советам, земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим, немедленный мир с Германией» – стал прозревать. По всей стране вспыхивали восстания, но большевики с необыкновенной жестокостью их подавляли, применяя даже ядовитые газы в лесах, где скрывались крестьяне (6).

В июне 1918 г. большевики объявили призыв в Красную армию. Старых военных специалистов сгоняли в армию принудительно (арестовывали их семьи и грозили расстрелом), а перед новобранцами стоял выбор, о котором ясно сказал Троцкий: «Надо ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью (т.е. расстрелом – Ред.) позади» (7).

Дискредитация православия, преследование духовенства и разрушение церквей большевиками должны были довершить разрушение России, русской культуры и моральных устоев русского народа.

В 1921 г., когда начался голод, революционные власти не предприняли никаких мер для спасения миллионов голодающих, а использовали это несчастье в своих интересах, о чём говорится в предписании Ленина: «Именно теперь и только теперь… необходимо произвести изъятие церковных ценностей.., чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». Причём эти денежные средства предназначались вовсе не для помощи голодающим, а для международной конференции в Генуе (8). Группа интеллигентов, помнивших методы борьбы с голодом во время засухи 1891 г. (в которой принимали участие и правительство и общественность, включая писателей Л.Н. Толстого, А.П. Чехова и других), организовала в 1921 г. «Всероссийский Комитет помощи голодающим» и могла получить помощь из-за рубежа. Однако Ленин не поддержал его инициативы. Комитет был распущен; его председатель С.Н. Прокопович арестован, а его сотрудники – сосланы в уездные города. М. Горький – активный член Комитета – был послан лечиться в Италию, фактически – в эмиграцию, откуда вернулся в СССР только в 1931 г. (9).

Из России в эти годы за границу выехали известные русские учёные, профессора университетов, адвокаты, литераторы, поэты и др. За рубежом оказались и известные певцы, солисты балета, актёры, художники, музыканты. К осени 1922 г. большевики выслали из страны ещё 160 представителей русской интеллигенции: историков, философов, экономистов, врачей, учёных-натуралистов и др. (10).

По статистике историка В. Кожинова, «Из тех 147.6 миллиона человек, которые жили на территории будущего СССР (в границах 1939 г.) в 1917 г., за следующие десять лет исчезли – согласно вполне достоверным данным переписи 1926 г. – 37.5 миллиона человек, т.е. каждый четвёртый (точно – 25.5.%!)… Понятно, что из 37.5 миллиона людей (не считая детей до 10 лет), многие ушли из жизни в силу естественной смертности, но около 20 миллионов были жертвами революции» (11).

Таким образом, большевики «освободили» Россию от самой здоровой, способной, мыслящей и творческой части населения. Как сказал известный философ В.В. Розанов:

«Не осталось царства, не осталось Церкви, не осталось войска… Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего» (12).

Л.В. Половцев, участник 1-го Кубанского похода, вспоминает: “Конец октября 1917 г. Зимний дворец в Петрограде пал под натиском большевиков, а с ним вместе исчезла и последняя, quasi-законная, власть в России. Правительство Керенского сдалось на милость Ленина и Троцкого. Бешеная оргия убийств, грабежей и неслыханных издевательств над человеческой личностью сопровождала торжество победителей… Русская интеллигенция, столько лет мечтавшая о революции, в ужасе спряталась по углам. Только теперь познала она, что её розовые мечты о «бескровнейшей в мире революции» были мечтами неопытной институтки.

Армия превратилась в толпу разбойников, грабивших и бессмысленно разрушавших всё и вся на своём пути домой. Лучшие генералы и офицеры, остававшиеся ещё в армии, или убиты, или арестованы в ожидании суда и убийства… Неслыханный произвол воцарился в стране, и никто не знал, какой ужас ожидает завтра его или его близких. Убивали всех, кто чем-нибудь выдавался из толпы. Это было организованное истребление всех лучших сил русской интеллигенции. Убивали инженеров, но не тех, кто дурно обращался с рабочими или чем-нибудь проявлял свою контрреволюционность, убивали самых способных. Хватали профессоров наиболее выдающихся. Арестовывали и потом убивали фабрикантов и самых предприимчивых купцов. Большевикам, а главное их антрепренёрам-немцам, нужна была лишь бессмысленная толпа рабов. Только над рабами могли властвовать невежественные демагоги…» (13).

Избавившись от интеллигенции и истребив или подчинив себе духовенство, революционная власть занялась уничтожением других сословий: купечества, казачества, зажиточных и трудолюбивых крестьян, которых большевики называли кулаками. Коллективизация, объявленная Сталиным в 1928 г., не только привела к ликвидации кулачества (1930 г.), но и отразилась пагубно на благосостоянии всего крестьянства. Крестьянские волнения и любое недовольство беспощадно карались органами ЧК (Чрезвычайная комиссия, существующая с 20 декабря 1917 г.). С 1927 г. по 1933 власть, навязанная народу, уничтожила 11,9% населения России и вызвала новую волну эмиграции – бегство через границы в Монголию и в Китай (14).

Историк В. Кожинов, сравнивая французскую (1789 г.) и русскую революции, приходит к следующим выводам. Во-первых – самый варварский террор приходится на первые пять революционных лет, когда существовавший до этого общественный организм ещё сопротивляется и борется за жизнь. Во-вторых – неудачи нового социалистического устройства и осознание бессмысленности кровопролития приводят к глубокому разочарованию в революции. Именно это случилось во Франции: «победа французской революции в 1789 г. привела к столь горькому разочарованию, что в 1814 г. была восстановлена монархия, на престол был возведён родной брат казнённого в 1793 г. и воспринимавшегося теперь в качестве неповинного мученика короля Людовика XVI, а из 402, избранных в 1815 г. во французский парламент депутатов, 351 (87%) являлись ультрароялистами (крайними монархистами)» (15).

Этого не случилось в России потому, что власть захватили интернационалисты, которые для достижения своей цели принесли в жертву русский народ и национальную Россию. Террор, который, по утверждению В. Кожинова, приходится на первые пять революционных лет, повторился в России во время коллективизации (ещё пять лет: 1929 -1933), во время репрессий второй половины 1930 гг., во время индустриализации и ГУЛАГ-ов и по отношению к российским пленным и эмигрантам после Второй мировой войны.

К концу 1922 г. в стране было 7 миллионов (!) беспризорных – детей, потерявших родителей во время революции и вызванной ею гражданской войны (1918-1922 гг.) (16).

Не осуществилось светлое будущее, обещанное большевиками народам России в 1917 г. Белое движение и Белая борьба стали в то время единственной надеждой на спасение России.


Рыцари Белой Идеи

В 1937 г., в память двадцатой годовщины начала Белой борьбы, генерал С.В. Денисов издал альбом «Белая Россия», в котором пишет: «В те грозные дни, когда рушились вековые устои государственности и порядка в России, каждый честный, верный и преданный сын отечества стремился стать под сень белого знамени», чтобы «своими трудами, мучениями, кровью и даже жизнью защищать честь и достояние нашего отечества… Против безумия и преступлений советской власти выступили белые воины и пошли добровольно на подвиги и жертвы, признавая в этих деяниях свой долг перед родиной, разрушаемой большевиками» (17).

Вдохновителями и основоположниками Белого движения явились генералы М.В. Алексеев, A.M. Каледин и Л.Г. Корнилов, а первыми вступили в борьбу с большевиками не признавшие их власть кавалерийский корпус П.Н. Краснова, донские казаки во главе с атаманом Калединым, кубанские казаки – с А. Филимоновым, оренбургские – с А. Дутовым и дивизия Багратиона. Генерал С.В. Денисов делит Белое движение и действия Добровольческой армии на пять периодов: «На протяжении первых четырёх периодов шла вооружённая борьба на родной земле, а в последний период – пятый – Русская армия, пребывая заграницей, продолжает борьбу с советской властью и поныне (1937 г. – Ред.), способами иного и скрытого порядка» (18).

Первый период начался в октябре 1917 г. и закончился в марте 1918 г. Четырёхтысячная армия, состоявшая в основном из белых офицеров, выступила из Ростова в страшный поход сквозь ледяной ветер, снег, огонь и смерть на Екатеринодар. «Мы уходим в степи. Можем вернуться, если на то будет Милость Божья, но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы»,- так писал генерал Алексеев о цели 1-го Кубанского («Ледяного») похода (19). Об этом же походе генерал А.И. Деникин писал: «Пока есть силы, не всё потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе, те, кто пока ещё не проснулись… Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором всё – в области духа и творимого подвига. По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия – малая числом, оборванная, затравленная, окружённая – как символ гонимой России и русской государственности…» (20). Добровольческая армия вынуждена была уйти за пределы Дона, но «голос» её был услышан и «светоч» был зажжён: со всех сторон к ней потянулись добровольцы, не только из интеллигенции, но и люди разных сословий, составившие полки, дивизии, корпуса Вооружённых сил юга России. В течение этого периода в бою под Екатеринодаром был убит командующий Добровольческой армии генерал Л.Г. Корнилов и погибли атаманы-генералы A.M. Каледин и A.M. Назаров и полковник М.О. Неженцев. Беспримерное геройство проявила бригада добровольцев полковника М.Г. Дроздовского, пройдя с боями 1299 вёрст с Румынского фронта на помощь Добровольческой Армии (21).

На протяжении второго периода с апреля 1918 г. по февраль 1919 против большевиков снова поднялись Дон и Кубань. Командование на юге России принял генерал А.И. Деникин, сформировались Белые армии на севере, западе и востоке России. В стратегическом отношении этот период, несмотря на жестокие и кровопролитные бои, был исключительно благоприятным для Белого оружия: состоялся успешный 2-й Кубанский поход, весь Кавказ был очищен от большевиков и встал вопрос о едином командовании всеми Белыми силами. Борьба на Восточном фронте (в Поволжье, на Урале и в Сибири) началась на полгода позднее, чем на юге, и вначале носила характер стихийных народных восстаний, выступлений офицерских объединений и организаций правых эсеров. Чехословацкому корпусу (около 50000 бойцов), сформированному ещё Царским правительством во время Первой мировой войны и состоявшему из военнопленных чехов и дезертиров Австро-Венгерской армии, после Брест-Литовского мира (15 марта 1918 г.) грозила выдача немцам. Французское командование приказало этому корпусу двигаться во Владивосток по железной дороге для погрузки на суда с целью переброски их во Францию на Германский фронт. Большевики воспротивились этому приказу, и в уральские и сибирские города (23-25 марта 1918 г.) были посланы телеграммы Троцкого: «Каждого чеха, найденного на железной дороге с оружием, расстреливать на месте!» (22). Таким образом в борьбу с большевиками был вовлечён Чехословацкий корпус, к которому стали присоединяться отряды добровольцев из русских офицеров, солдат, казаков и студентов. Чудеса храбрости проявляли бойцы полковника (позднее генерала) В.О. Каппеля своими налётами в тыл красных. Летом 1918 г. среднее Поволжье, Урал и Сибирь были очищены от большевиков и заняты Уфа, Симбирск и Казань.

После взятия Казани белыми начались восстания рабочих на Ижевском и Воткинском казённых заводах (в бассейне реки Камы) в поддержку Белой армии. Оказалось, что рабочие этих заводов имели собственные дома, огороды, молочный скот и т.д. Рабочие перебили большевиков, организовали свои отряды и обратились к местному населению с воззванием: «Товарищи рабочие! Большевики обещали вам хлеб, а дали всю восьмушку хлеба рабочим Петрограда и Москвы и тысячи вагонов хлеба Германии по Брестскому договору. Товарищи крестьяне! Вы знаете, как хлеб был взят от вас. Вы получили за него вместо денег штыки и пулемётный огонь!» (23). Вслед за ними восстали другие заводы в соседних районах, и позднее повстанцы влились в армию Колчака.

В ноябре 1918 г. в Омске верховным Правителем России был избран адмирал А.В. Колчак, власть которого была признана главнокомандующими всех Белых армий и союзными державами.

Во время этого второго периода на юге погибли генералы М.Г. Дроздовский и С.Л. Марков, умер генерал М.В. Алексеев. Память об этих героях-генералах сохранялась в их воинских отрядах: легендарная храбрость «дроздовцев», «марковцев» и позднее «каппелевцев» всегда будет служить примером патриотизма и мужества для русских офицеров и солдат. В книге «Марковцы в боях и походах за Россию» (изд. подполковника В.Е. Павлова) напечатаны слова из их песни:

«Так с песнями смерти навстречу
Мы шли… и в сраженьях мечтали о том,
Когда мы в свободной Москве созовём
Великое Русское вече.

Вперёд же, братья, на врага.
Вперёд, полки лихие! Господь за нас! Мы победим!
Да здравствует Россия!»

Третий период Белой борьбы, продолжавшийся с февраля 1919 г. по март 1920, ознаменовался как блестящими победами, так и тяжёлыми поражениями. Добровольческая армия, которая теперь стала называться Русской армией, перешла в наступление и, продвигаясь к Москве, дошла до Орла. Однако растянутость фронта от Волги до Польши, недостаток резервов, восстания Махно и набеги петлюровцев в тылу Белых, на подавление которых снималась с фронта и отправлялась в тыл часть войск, закончились тем, что Русская армия стала отступать на юг. Наступающая Красная армия, включая Латышскую дивизию и Будённовскую конницу, численно в два раза превосходила силы Белых (на армию Деникина в 98000 бойцов приходилось до 160000 красных) (24).

В течение этого периода Белые армии потерпели неудачи и на других фронтах. Белая армия, сформированная на севере в августе 1918 г., начала продвигаться на юг, но не получила поддержки от англичан, десант которых в Архангельске и Мурманске был слишком малочисленным. После окончания Первой мировой войны англичане стали готовиться к отъезду и уговаривали русское командование во главе с генералом Миллером распустить армию, на что Белые не согласились. Перед отъездом англичане затопили своё военное снаряжение, что нанесло большой удар по Белым. В конце 1919 г. под давлением большевиков Белые начали отступать, неся большие потери, к Архангельску и Мурманску. Немногим удалось уйти в Норвегию, откуда они, пробыв некоторое время в лагерях, разъехались по разным странам без средств, без связей и поддержки (25). Это был первый уход белых русских воинов в эмиграцию.

На Северо-Западном фронте Белая армия во главе с генералом Родзянко и в союзе с эстонскими войсками в мае 1919 г. заняла Псков и стала готовиться к атаке Петрограда под началом генерала Н.Н. Юденича, специально присланного сюда адмиралом А.В. Колчаком. Англичане обещали содействовать своим флотом, что в итоге не осуществилось. Началось успешное наступление, и в октябре 1919 г. Белая армия заняла Павловск и Царское село. Однако части генерала Вермонта не присоединились к армии Юденича, а направились к Риге, что отвлекло внимание эстонской армии и британских военных кораблей, крейсировавших в Финском заливе.

Красная армия бросила в бой все свои резервы вплоть до курсантов, и когда части Юденича находились уже в 10 милях от Петрограда, красные стали окружать их. Белая армия, перегруженная семьями воинов и беженцами, страдая от холода, голода и сыпного тифа, стала отступать и докатилась до эстонской границы. Эстонское правительство, которое вело мирные переговоры с советской Россией, пропустило белых, но поставило свои условия. Армия была разоружена, интернирована и скоро расформирована, мужчины были посланы на лесозаготовки, где работали в трудных условиях. По мнению В.А. Розинского, многие поплатились своим здоровьем, а некоторые даже и жизнью (26). Это был второй исход белых воинов из России.

На Восточном фронте в течение третьего периода Белой борьбы началось недолгое, но триумфальное наступление колчаковской армии, которая взяла Пермь и снова заняла Уфу. Оренбургские и уральские казаки, как и население Сибири, куда бы адмирал ни приезжал, встречали Верховного Правителя как освободителя России от большевиков. Однако, как указывает В.А. Розинский, к этому времени в Красной армии произошли большие перемены. Если в 1918 г. в Красную армию набирались австрийские и немецкие военнопленные, латыши и даже китайцы, а также «деклассированные и опустившиеся сельские и городские» люди (попросту – мелкие и крупные преступники), то в 1919 г. была объявлена воинская повинность мужчин от 18 до 40 лет, открыты военные курсы и училища, но всё ещё продолжали сгонять бывших военных под угрозой ареста. «Террором мобилизованные красноармейцы должны были наступать, так как были понуждаемы пулемётным огнём в их спины» (27). Белые армии к таким мерам не хотели прибегать, и постепнно поредели их ряды из-за отсутствия пополнения.

14 ноября 1919 г. под натиском красных адмирал А.В. Колчак оставил Омск. И с этого времени начинаются самые страшные страницы истории гражданской войны – русские герои были преданы союзниками и переданы на расправу большевикам. Русский учёный и писатель Н.А. Гальфтер* в своей книге «Адмирал А.В. Колчак» описывает действия французского генерала М. Жанена и Чехословацкого корпуса при отходе белых воинов, их семей, раненых, больных и гражданского населения из Омска в Иркутск и далее на Дальний Восток. Н.А. Гальфтер пишет: «Видя, что Белая армия уже не представляет собой большой силы, чешский генерал Сыровой, с согласия генерала Жанена, снял все белые эшелоны с главного пути, и они были отведены в замерзание. Ужасное положение, в котором оказались эти поезда, не поддаётся никакому описанию. Они оставались без продовольствия, без топлива, и это в декабре, когда сибирские морозы доходят там до сорока градусов» (28).

Полковник В.П. Вырыпаев пишет: «…мне лично пришлось видеть на каком-то полустанке три вагона-платформы, высоко загруженные трупами замёрзших людей, сложенных как штабеля дров. Эти штабеля были связаны верёвками, чтобы не развалились, и среди защитного цвета форм погибших мелькали и женские платья и тела детей!» (29). В итоге погибло более 120 русских эшелонов с тысячами людей, бесправно задержанными чехами, а мимо них проносились составы, захваченные чехами и нагруженные имуществом, награбленным в России (30).

Все протесты адмирала А.В. Колчака и генерала Каппеля, который в отчаянии даже вызвал чешского генерала Сырового на дуэль (тот уклонился), остались без внимания. Бои под Красноярском 4-6 января 1920 г. были самым драматическим моментом за всё время Ледяного похода, когда Белая армия потеряла более 50000 воинов убитыми, ранеными и пленными. По приказу Сырового поезда адмирала А.В. Колчака, В.Н. Пепеляева (председателя Совета министров) и поезд с золотым запасом чехи взяли под свою охрану. Л.Н. Васильева-Лебедева, сиднейская артистка и режиссёр, была свидетельницей этих событий, когда её, шестнадцатилетнюю девочку, в Омске приняли на службу машинисткой в канцелярию адмирала Колчака. Она печатала личные указы А.В. Колчака, оставаясь при адмирале после эвакуации из Омска.

——————

* Николай Андреевич Гальфтер, житель Перта (Австралия), в детские годы был свидетелем отступления Белой армии в Сибири. Свою книгу «Адмирал А.В. Колчак» автор посвятил памяти своего отца – близкого сотрудниа и соратника адмирала Колчака.

—————

Она вспоминала, как на станции Енисей чехи забрали А.В. Колчака и офицеров его штаба, отцепили и присоединили его личный вагон к чешскому составу, а она осталась совсем одна и спаслась просто чудом (31). В последнем указе адмирала А.В. Колчака говорится о передаче им верховной власти в России генералу А.И. Деникину, а военной и административной власти в Восточной Сибири – атаману Семёнову. В Иркутске адмирала А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева «союзники» передали «революционному комитету», и 6 февраля 1920 г. их расстреляли. После расстрела тела адмирала и его министра В.Н. Пепеляева бросили в прорубь реки Ангары. В дальнейшем большевики очернили адмирала – учёного и героя, запретив издавать его карты и труды, по которым учились молодые моряки и полярники*.

Не менее трагична и гибель генерала В.О. Каппеля. В своих воспоминаниях полковник В.О. Вырыпаев, прошедший с В.О. Каппелем всю гражданскую войну и прибывший в Австралию в 1923 г., рассказывает, что генерал Каппель всегда шёл впереди своей армии, и армия шла за ним. Так было и во время его последнего похода вдоль замёрзшей реки Кан, где он провалился под лёд. Он с отмороженными ногами мужественно продолжал идти, а когда выбивался из сил, садился на коня. Он скончался 26 января 1920 г. от воспаления лёгких.

Перед смертью В.О. Каппель назначил генерала Войцеховского начальником армии, которая официально стала называться Каппелевской (32). Его армия продолжала продвигаться к Чите по льду Байкала, бережно везя тело своего командира в своих первых рядах. В.О. Каппеля похоронили в Чите, а затем перезахоронили в Харбине, где ему был поставлен памятник – чёрный гранитный крест, обвитый у подножья терновым венком.

В 1955 г. по приказу Советского консульства в Харбине памятник был снесён. Следует добавить, что ещё до перехода через озеро Байкал генерал Войцеховский хотел взять Иркутск и освободить адмирала Колчака, но чешское командование предупредило, что не разрешит белым войти в город. «К цепи предательств прибавилось ещё одно звено!», – пишет А.А. Федорович, участник походов В.П. Каппеля и Белого движения на Дальнем востоке, живший в Харбине и позднее в Мельбурне, где он написал несколько книг, одна из них – о генерале Каппеле (33).

В течение третьего же периода понесли поражение полки Уральских и Оренбургских казаков. Последних, под командой атамана Дутова, из 150000 (считая детей и женщин) после труднейшего перехода пустынь центральной Азии и пересечения туркмено-китайской границы осталось около 30000. Некоторые осели в Китае, другие отправились в Приморье продолжать борьбу с красными.

Уральские казаки, преследуемые Красной армией и перешедшими на сторону большевиков киргизами, пошли по берегам Каспийского моря на юг, в Персию. Судьба многих уральцев трагична и необычна: перейдя границу Персии, они были разоружены персидскими властями и прожили несколько месяцев в Тегеране; потом англичане перевели уральцев в лагерь в Месопотамии и затем осенью 1921 г. морским путём отправили во Владивосток для продолжения борьбы с красными, откуда позднее они эмигрировали сначала в Китай и, наконец, в Австралию.

Первые белые русские иммигранты прибыли в Австралию в 1923 г. Это были свидетели и участники Белого движения в России, в частности, на Урале, в Сибири и в Приморье. Русский историк в Австралии Н.И. Дмитровский-Байков** провёл тщательное исследование в области истории первых белых русских иммигрантов, прибывших в Квинсленд в 1920 гг. и позднее. Он ознакомился со списками русских пассажиров, приехавших на японских пароходах в то время, и собрал биографические данные.

———–

* 17 апреля 2001 года в Морском корпусе им. Петра Великого в Санкт-Петербурге была установлена памятная лоска в честь адмирала Александра Васильевича Колчака, выдающегося (как написано на доске) российского полярного ^следователя и флотоводца.

** Николай Иванович Дмитровский-Байков, внук известного русского харбинского писателя Н А. Байкова. Родился в Брисбене в 1960 г. Получив степень магистра в области русского языка и истории, он опубликовывает свои исследования исторических изданиях на английском и русском языках, включая журнал «Австралиада» (1996-2003 гг.)

————–

Среди первых иммигрантов в Австралию прибыли: полковник армии Колчака Б.П. Ростовцев и офицер этой армии С.П. Рождественский (автор многих статей-воспоминаний), а также полковник А.Л. Болонкин – герой восстания рабочих Ижевского и Воткинского заводов против большевиков, командир Воткинского полка, участвовавшего в походах Сибирского войска (34).

Н.И. Дмитровский описывает казаков-уральцев, прибывших в Австралию под главенством атамана-генерала B.C. Толстова, под началом которого уральцы пережили переход в Персию, когда «каждая ночёвка была кладбищем». Всего из 12000 вышедших в поход до Персии добралось около 3000, т.е. погибло около 75%.

В своей книге «От красных лап в неизвестную даль» (написанной и изданной в Австралии) B.C. Толстов пишет: «Нашлись люди с высоким нравственным обликом – казаки и офицеры, шедшие вместе со мной на всевозможные лишения и мучения. Пройдут годы, многое забудется, но не может быть, чтобы тот великий дух, который был в сердцах дорогих сподвижников походов, пропал бы даром… и не нашёл бы себе отклика в будущих поколениях родных уральцев» (35).

Четвёртый период борьбы Белой армии с большевиками на юге начался в марте 1920 г. после того, как Добровольческие армии отступили из Харькова и Киева (в декабре 1919 г.) и из Новочеркасска и вторично занятого белыми Ростова (в январе-феврале 1920 г.). В марте 1920 г. из Екатеринодара, столицы Кубани, белые были эвакуированы в черноморский порт Новороссийск и затем в Крым. (Причём судов не хватило и до 22000 человек попало в руки красных, которым также достались военные и продовольственные склады). Кубанская армия отступила к побережью Чёрного моря до местечка Гагры, где соединилась с донскими казачьими частями. Часть этой армии, почти безоружная, истощённая, голодная, была захвачена большевиками, а другая часть успела морем переправиться в Крым.

В Крыму у генерала А.И. Деникина собралось около 40000 военных, положение которых было очень тяжёлым, и приказом от 8 марта 1920 г. А.И. Деникин назначил вместо себя главнокомандующим Вооружёнными силами юга П.Н. Врангеля. Генерал барон П.Н. Врангель, блестящий командир, кумир офицеров, солдат и казаков, должен был переорганизовывать армию. Генерал Врангель принял командование со словами: «Я делил с армией славу побед и не могу отказаться испить с нею чашу унижения». В течение следующих восьми месяцев он совершил подлинные чудеса: реорганизовал армию и администрацию, превратил толпу беженцев в боевую силу, отклонил ультиматум англичан, которые требовали, чтобы Белая армия прекратила борьбу и начала мирные переговоры с большевиками. 6 мая 1920 г. он издал Воззвание к русским людям:

Слушайте русские люди за чго мы боремся:
За поруганную веру и оскорблённые святыни ея.
За освобождение русскою народа oi ига коммунистов.
Бродят и каторжников в конец разоривших Святую Русь.
За прекращение междоусобной брани.
За то чтобы крестьяне, приобретая в собственность обрабатываемую ими землю занялись мирным трудом.
За то чтобы истинная свобода и право царили на Руси.
За то чтобы русский народ сам выбрал бы себе Хозяина!
Помогите мне, русские люди, спасти Родину.

Генерал Врангель (36)

В начале июня генерал Врангель с небольшой армией перешёл в наступление на юге Украины, занял всю Северную Таврию и послал десант на Кубань. В апреле 1920 г. неожиданно начались военные действия между Польшей и Советами, и Франция (союзник Польши) предложила П.Н. Врангелю военное сотрудничество с Польшей, формально признав Врангелевский режим правительством юга России. Генерал Врангель помог полякам тем, что сдерживал крупные большевистские силы на юге Украины, а поляки в ответ разрешили деникинским военным, которые ранее при отступлении попали в Польшу и были там интернированы, вернуться в Крым и вступить в армию Врангеля. Об этом возможном, но не состоявшемся военном союзе с Польшей вспоминает генерал М.М. Георгиевич в изданной им в Австралии книге «Свет и тени». Он пишет: «В один из осенних вечеров в Севастополе меня вызвали к Главнокомандующему… «Приходилось вам когда-нибудь летать?» – был вопрос… «Пока что нет ещё. Но, если надо, полечу». «Так вот: будьте готовы завтра вылететь в Варшаву. Вы будете моим представителем при Польском штабе». Намеченному полёту не суждено было состояться… Ллойд Джорджу не стоило труда отговорить заядлого русофоба Пилсудского – столь же близорукого, как и его советник!.. Рижским миром с Советами поляки обрекли Крым и Россию. А вместе с тем и свою настоящую судьбу!»

После заключения мира между Польшей и Советской Россией все силы красных были брошены против П.Н. Врангеля: 137000 бойцов против 35000 белых. Поражает, что Белая армия не сдалась, а продолжала воевать, с переменным успехом, в течение октября 1920 г., постепенно отступая к Крыму. 11 ноября после падения Перекопа и наступления красных к Крымскому плато, генерал Врангель отдал приказ о немедленном отступлении к крымским портам. 15 ноября 1920 г. началась эвакуация белых из Крыма. Генерал Врангель провёл эвакуацию 145 693 человек, включавших военных, членов их семей и беженцев, спокойно и в полном порядке: на борту русского крейсера он объехал все гавани и ушёл последним, сопровождая 126 судов, покинувших Россию (38). Перед отплытием генерал Врангель обратился ко всем с прощальным словом: «…Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идём на чужбину, идём не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании исполненного долга…» (39).

Белых воинов и беженцев, которые решили остаться в Крыму, расстреляли по приказу прибывшего туда венгерского еврея Белла Куна и большевички «Землячки» (кличка Розалии Самойловны Залкинд). У историков число расстрелянных варьируется от 40000 до 117000. Писатель В.А. Солоухин пишет: «Разные назывались цифры, но теперь стрелка, долго колебавшись то на семи, то на сорока, то на семидесяти, остановилась, наконец, на цифре 170000. Причём по инициативе Землячки, экономившей… патроны, огромное количество людей было утоплено в море с камнями, привязанными к ногам. В хорошую погоду долго ещё были видны мертвецы, стоящие рядом, как если бы в военном строю» (40). Вполне очевидно, что такая же участь постигла бы армию Врангеля и гражданское население, в случае если бы он согласился на предложенный англичанами ультиматум заключить мирный договор с большевиками в марте 1920 г. или позднее, после прибытия в Константинополь, когда англичане настаивали на возвращении белых в Россию.

С прибытием русской армии Врангеля в Константинополь завершился самый крупный исход белых воинов из России. Первый армейский корпус под командованием генерала Кутепова поселили на полуострове Галлиполи, а казаков, после короткого пребывании в турецких селениях, перевезли на остров Лемнос. Флот отвели в Тунис, в бухту Втерта, а чины штаба и другое армейское начальство генерала Врангеля остались в Константинополе.

Французы проявили себя более благородно: они не принуждали русскую армию, как англичане, к возвращению на советскую родину, но и не собирались содержать её в Турции и в Африке. 126 русских кораблей были проданы французам за более чем 100 мллионов франков, благодаря чему военные, отказавшиеся разоружаться, смогли обеспечить армию продовольствием и фуражом. После долгих переговоров русские военные выехали в Балканские страны. А беженцы разделились: некоторые навсегда остались в Африке, другие уехали в Европу и США, но большинство нашло вторую родину в Югославии и Болгарии.

Вышеупомянутый генерал М.М. Георгиевич принял в Галлиполи Корниловское военное училище и перевёз его в Болгарию, а сам уехал в Сербию.

Но эпопея Белой борьбы ещё продолжалась на Востоке. В феврале 1920 г. армия погибшего адмирала А.В. Колчака под командованием генерала С.Н. Войцеховского в численном составе около 30000 бойцов ушла в Забайкалье, откуда затем перешла границы Китая, но не эмигрировала, а по КВЖД отправилась в Приморье. Во Владивостоке в 1921 г. образовалось правительство ДВР (Дальневосточная республика) во главе с С.Д. Меркуловым, и бой был проигран белыми 14 октября 1922 г. у ст. Монастырище, а затем остатки белых, разделившись иа три группы, направились к границам Кореи и Китая, где в различных пунктах перешли таковые.

Здесь уместно упомянуть два отряда героев, которым не было суждено спастись и стать эмигрантами. Один из них, отряд генерала А.П. Пепеляева (брат В.Н. Пепеляева) отправился из Владивостока в Якутию, очищая её от большевиков. В июне 1923 г. отряд был окружён красными и только единицам удалось спастись и уплыть на японских шхунах. Другой – Ачинский коннопартизанский отряд – своими смелыми и непредсказуемыми атаками уничтожил значительные силы красных. В отличие от Белой армии, которая воевала под девизом «За Учредительное собрание!» и «За единую, неделимую!», Ачинский отряд, сформированный из выпускников кадетского корпуса, гимназистов, реалистов и студентов, своим девизом выбрал слова, написанные в 1812 г. на ополченском кресте: «За веру, царя и отечество», и носил свою форму – белые погоны, петлицы, лампасы и старая кокарда на фуражке. Местное население поддерживало Ачинцев, но Красная армия постепенно захватила всю Сибирь, и Ачинцы прекратили своё существование (41).

Последней страницей Белого движения на Дальнем Востоке является эвакуация из Владивостока военных моряков с семьями, казачьих отрядов, военного госпиталя, Хабаровского кадетского корпуса и гражданских лиц на 27 пароходах под командованием адмирала Г.К. Старка. Об этих днях писал житель Сиднея С.П. Татаринов, который, будучи юным кадетом, покидал Россию на пароходе «Защитник»: «Вдали, с правого борта, в тумане, неясно скрывались очертания гор. Это и была она – Россия. Неужели же правда, как говорили некоторые, что мы её видим в последний раз?»… Для нас гражданская война была кончена, и я, как и все, скорбя душой и со слезами на глазах, оставлял последний кусочек родной мне России, которую любил всегда пламенно и беспредельно» (42).

Все суда Сибирской флотилии собрались сначала в корейском порту Гензан. Японцы отказались дать уголь и следили за продвижением русских судов с плывших поблизости японских миноносцев. Уголь удалось купить в Китае, но сход на берег для русских был ограничен.

После того, как кадеты Хабаровского корпуса, раненые, и гражданские лица были высажены в Шанхае, Сибирская флотилия ушла на Филиппины, откуда в мае 1923 г. на американском военном транспорте «Меррит» многие русские моряки уехали в США, другие же разъехались по разным странам.

Во время перехода из Владивостока не обошлось без потерь: затонули катер «Ретвизаник», «Усердный», «Аякс» (погибло 17 человек) и со всем экипажем ушёл на дно «Лейтенант Дыдымов».

В последнем, приказе от 23 марта 1923 г. адмирал Старк призывал своих моряков не забывать о том, что они – русские люди, что их помощь будет нужна России, особенно в борьбе с большевиками (43). Фактически он повторил призыв генерала Врангеля, обращённый к армии, уходящей из Крыма: «С оставлением армией родной земли борьба приняла новые формы. Эта борьба продолжается и поныне и будет продолжаться пока не падет ненавистная русскому народу власть…» (44).

Генерал С.В. Денисов пишет: «Помнить… всех тех, кто в годы Русской смуты заплатил сыновний долг Родине своими трудами, мучениями, кровью и даже жизнью… Помнить эти жертвы, принесённые за благо Отечества, – обязанность каждого русского… Народ, который не чтит своих национальных героев, защитников чести и достояния своего Отечества, который не считает нужным в своей повседневной жизни приостановиться, чтобы оглянуться на своё прошлое, – презренный, обречённый и мёртвый народ»… (45).

В своём альбоме С.В. Денисов приводит слова, сказанные полковником Аваловым ещё в 1925 году, удивительные, пророческие слова: «…Движущая идея Белой борьбы проста, как сердце честного патриота, сильна, как его воля, глубока, как его молитва о Родине. Пройдут определённые сроки, исчезнут коммунисты, революция отойдёт в прошлое, а Белое дело, возродившееся в этой борьбе, не исчезнет и не отойдёт в прошлое: дух его сохранится и органически войдёт в бытие и строительство новой России…» (46).

«Искажение лика России»

Как допустил Творец!
И чья рука могла
Сорвать – рывком – венец
С прекрасного чела!

На вздыбленном коне
Топтать в безумный миг!
И страшно видеть мне
Твой искажённый Лик!

Сиднейская поэтесса О.В. Софонова в предисловии к своей книге воспоминаний «Пути неведомые» пишет: «Всё дальше и дальше уходит прошлое… и всё, что помнится первому поколению, жившему свою раннюю юность, детство на родной земле, – там, дома, исчезло совсем, это прошлое изгнано, искалечено, уничтожено, его нет! И новое поколение, русские дети, – будут ли они знать от родителей как шла жизнь в прежней России, без сети, окутывающей её, лжи, клеветы, извращения, искажения? Каков был путь русской эмиграции, когда первое её поколение покинуло пределы России, как старались эти эмигранты охранить и оберечь доброе русское имя? Каждая маленькая крупица прошлого важна и ценна. Пусть будет не затуманен, а ясен Лик прежней России, чтобы могли узнать его и те, кто остался там и давно не видел его или видел его искажённым, и те, кто сможет вернуться к ней!» (47).

Слова «искажённый лик России» имеют двоякий смысл: вместе с поэтессой можно скорбить о том, что революция изуродовала, растоптала, убила прежнюю Россию, и возмущаться тем, что в течение 70 лет советская история искажала подлинный образ Императорской России. Большевики с самого начала захвата власти занялись фальсификацией истории и очернением Российской империи. В течение 70 лет советскому человеку от школьной скамьи и до высших учебных заведений вбивали в голову, что «прогнивший царский строй» превратил Россию в «тюрьму народов», в страну нищих и безграмотных, в страну с отсталой промышленностью, наукой и техникой и что только революция спасла Россию от гибели. Это не соответствует действительности и является клеветой.

Русский народ за девять веков создал могущественнейшее государство в мире. В. Бутков пишет: «Пятьдесят пять князей, царей, императоров за более чем 1000 лет создали великую Россию. В их среде были правители сильные и талантливые, были и слабые и неудачные. На протяжении веков деяния одних выравнивались деяниями других. Совместно со всеми слоями населения и народностями России они построили могущественное государство с единственной в мире оригинальной великой русской православной культурой. И все русские навеки останутся их неоплатными должниками! В деле исполинского тысячелетнего строительства российской государственности правители России всегда опирались на три устоя:

  1. На духовную мощь и мудрость русской православной церкви;
  2. На доблесть русской армии;
  3. На гениальность русского парода» (48).

Как каждое крупное государство XIX века, Россия не была и не могла быть идеальной страной в смысле административного управления или взаимоотношений социальных классов и сословий. Вероятно, не было и никогда не будет страны, где всё население одинаково богато или одинаково бедно, как нет и страны, которая всегда выигрывала все сражения и все войны. Однако дореволюционная Россия была здоровой, богатой, а, главное, стремительно развивающейся страной, в чём легко убедиться, обратясь к беспристрастным статистическим данным.

По переписи населения в 1897 г. в России к Русской Православной Церкви принадлежали 70% населения, что являлось исключительно важным фактором по двум причинам: во-первых, общая религия объединяет народ и, следовательно, укрепляет основы государства; во-вторых, Церковь поддерживает духовно-нравственное состояние нации. Понимая это, Цари и их правительства строили церкви, открывали семинарии и духовные училища; почти при всех церквах существовали церковно-приходские (воскресные) школы, число которых в 1899 г. достигло 43 тысяч (49).

Потребовалось бы много страниц для описания развития просвещения и образования при Императорах Александре III и Николае II, поэтому здесь приводятся только некоторые данные.

К 1894 г. в высших учебных заведениях обучалось около 35 тысяч студентов, в средних школах – 224 тысячи учеников, в низших школах – 3,6 миллиона детей. С 1908 г. стало обязательным бесплатное первоначальное обучение; для этого каждый год дополнительно открывались 10000 государственных школ, число которых к 1913 г. достигло 130000. К 1914 г. число студентов в высших учебных заведениях выросло до 80000, в средних школах стало свыше 700000 учеников, в ремесленных училищах – 50000; 20000 студентов посещало 122 учительских семинара для учителей народных школ. В царствование Николая II было открыто два новых университета (в Саратове и Ростове-на-Дону), женский медицинский институт в Петербурге, политехникумы в Петербурге, Киеве, Варшаве, Омске и Новочеркасске, два сельскохозяйственных института (в Варшаве и Харькове) и Горный институт в Екатеринбурге (50).

В университетах среди студентов число дворян составляло всего 22,8%, тысячами поступали студенты из менее состоятельных семей. В 1899-1900 гг. из 4000 студентов Московского университета половина была освобождена от платы за правоучение, а около 1000 из них получали стипендию. Плата же за правоучение в США и Англии в то время колебалась от 750 до 1259 долларов в год, а в России – от 50 до 150 рублей в год, т.е. 25-75 долларов по курсу того времени. Преподаватели учебных заведений по «Табелю о рангах» имели высокий социальный статус и хороший годовой доход (51).

Следует упомянуть и книгоиздательство: книжное богатство порождается богатством научной и культурной деятельности страны. В 1883 г. в России было издано 7783 книги (общим тиражом 27,2 млн экз.), а в 1913 г. – уже 34006 (тиражом 133 млн экз.). Чтобы правильно оценить эту информацию, следует знать, что в 1913 г. в России вышло книг почти столько же, сколько в том же году в Англии, США и Франции вместе взятых (52).

Положение крестьян, которое рисовалось советскими и некоторыми иностранными историками самыми мрачными красками, в действительности не было таковым. К началу 1880 гг. в европейских губерниях из 381 млн десятин земельной площади только 55 млн принадлежало дворянам; в Сибири, средней Азии и на Кавказе дворянского землевладения вообще не существовало. Был учреждён Государственный крестьянский банк, продававший землю в рассрочку на исключительно выгодных условиях. При Царе Николае II крестьяне через банк приобрели 15 млн десятин земли и на собственные средства – 25 млн десятин. В 1906 г. вышел указ, не менее важный, чем реформа об освобождении крестьян: каждый крестьянин, имеющий в общине надел, мог получить его в личную собственность. К 1913 г. 2 млн семейств получили наделы, а к 1916 г. только в 50 губерниях европейской России собственность крестьян и казаков составляла около 172 млн десятин, из которых 18 млн обрабатывалось владельцами без наёмной силы (53).

После окончания постройки Транссибирской железной дороги поощрялось переселение крестьян в Сибирь; 40 млн десятин земли, принадлежавших лично Императору Николаю II, были безвозмездно переданы им в крестьянский земельный фонд, и за его счёт там были проведены дороги, построены церкви, школы, больницы (54).

К 1913 г. Россия достигла наивысшего уровня материального преуспевания, быстрый рост государственных доходов шёл параллельно с возрастанием накоплений в банках и в сберегательных кассах частными лицами. Возросло число фабрик и заводов. По сравнению с 1885 г. в 1913 г. производительность русских предприятий увеличилась в 5 раз; прибыль по отношению к основному капиталу составила 16%; рост производства индустриальных машин составил 410%, а сельскохозяйственных – 659%. В 1907 г. в Германии было 12 заводов-гигантов с числом рабочих свыше 5000 человек, тогда как только в Петербурге их было 14, а по всей России – 35. В 1913 г. урожай главных злаков в России был на 30% выше, чем в США, Канаде и Аргентине вместе взятых (55).

Английский писатель Морис Беринг, прожив несколько лет в России и написав в 1914 г. книгу «Основы России», утверждает: «Не было, пожалуй, ещё никогда такого периода, когда Россия так процветала бы материально, как в настоящий момент, или когда огромное большинство народа имело, казалось бы, меньше оснований для недовольства… У случайного наблюдателя появляется искушение воскликнуть: да чего же большего ещё может желать русский народ?»

Обратимся ещё к некоторым фактам, искажённым советской историей. Совершенно неверно мнение о положении рабочих и об участии в революции какого-то полуголодного пролетариата. «Активистами» революции были как раз квалифицированные и хорошо оплачиваемые рабочие, которые хотели получить свою «долю власти». В этом отношении интересно воспоминание Никиты Хрущёва: «Когда до революции я работал слесарем и зарабатывал свои 40-50 рублей в месяц, то был материально лучше обеспечен, чем когда работал секретарём Московского областного и городского комитетов партии» (т.е. в 1935-1937 гг.: партаппаратные «привилегии» утвердились с 1938 г.) (57).

Как указывает Вадим Кожинов, «рабочий класс России в 1917 году вовсе не был тем скопищем полуголодных и полуодетых людей, каковым его пытались представить советские историки» (58). В начале 1917 г. впервые за двухвековую историю Петербурга с рынка исчез хлеб (умышленное действие революционеров), и в городе образовались очереди за хлебом, которые жители столицы назвали «хвостами». Бедные жители ещё не знали, что «хвосты» или, вернее, очереди станут неотъемлемой частью их ежедневной жизни в последующие 70-80 лет!

Согласно данным Московской торговой палаты и Московского отделения Министерства труда в июле 1914 г. дневной заработок рабочих варьировал от 1,6 до 2 с лишним рублей. Фунт чёрного хлеба стоил 2,5 копейки, белого – 5 коп., говядины – 22 коп., свинины – 23 коп., селёдки – 6 коп. и т.д. Ещё в 1897 г. был принят закон об ограничении рабочего времени, немного позднее был установлен 10-часовой рабочий день (в то время во Франции был 12- часовой рабочий день, в Италии – 12-часовой только для женщин, а в других странах ограничений вообще не было). В 1912 г. было введено обязательное страхование рабочих от болезней и несчастных случаев, работодатели должны были выплачивать пенсию пострадавшему в размере 50-60% от жалования. Уровень безработицы не превышал 1,2% – меньше, чем в других странах. Не удивительно, что за два года до Первой мировой войны президент США г-н Тафт публично заявил, что «Император создал такое совершенное рабочее законодательство, каким ни одно демократическое государство похвастаться не может» (59).

Торговля процветала, экспорт превышал импорт. В 1908 г. в Англию Россия экспортировала 858279000 фунтов муки и зерна, в 1909 г. – 1784288000 фунтов, в 1910 – 2820049000 фунтов, на мировой рынок поставлялось 50% мирового экспорта яиц (60).

Пользование железной дорогой было самое дешёвое и удобное в мире. Не считая Финляндии и Маньчжурии, протяжённость железнодорожной сети составляла 74000 вёрст, а Транссибирская магистраль (Великий сибирский путь) протяжённостью в 8000 вёрст была самой длинной в мире.

В царствование Александра III возродился и отстроился военный флот, став по мощности и количеству судов третьим в мире после Англии и Франции. В период царствования Николая II удвоился торговый флот: в 1895 г. было 2539 судов, в 1906 – 4317. Речной флот к 1914 г. был самым большим в мире, добыча рыбы составляла более 70 млн пудов в год. К электрификации Волховских порогов и к разработке плана электрификации Днепра приступили именно в царское время.

Для подготовки офицерского состава в России было 37 средних и 15 высших военных учебных заведений. В конце XIX – начале XX веков состав офицерского корпуса был очень разнообразен (среди них помещиков было не более 10-15%). Например, из 314 юнкеров Владимирского военного училища в 1916 г. детей потомственных дворян было 25 человек, «личных» дворян – 57, духовенства – 15, почётных граждан – 21, купцов – 12, крестьян – 106, мещан – 70, прочих – 12 (61). Поэтому подчёркивать неравенство сословий в смысле получения образования и в достижении военной или гражданской карьеры к началу XX века в России не приходится.

В годы Первой мировой войны невиданными темпами росла боеспособность русской армии. В 1916 году производство разного вида вооружения возросло во много раз (снарядов, например, производилось до 2 млн в месяц), число аэропланов утроилось – до 716. Несмотря на большевистскую пропаганду в армии, «хлебный бунт» в Петрограде и саботаж доставки снарядов на фронт, к зиме 1916-1917 годов русская армия была обеспечена всем необходимым для решающего наступления, которому помешала революция (62).

О боеспособности русской армии в годы Первой мировой войны пишет её участник генерал-майор М.М. Георгиевич: «Стремительное восхождение – нарастание русской силы – недооценили и проглядели немецкие военные верхи и продолжали рассчитывать, что австрийский заслон на Восточном фронте даст им время справиться с Европой на Западе. Ошиблись и проиграли войну, к которой так долго и основательно готовились… Немцы проглядели бурный расцвет России после Японской войны – в Столыпинскую эпоху… Военный потенциал Императорской России был равен таковому всех её союзников вместе взятых. На Восточном (русском) фронте постоянно была занята половина (а то и больше) немецких и австрийских дивизий (не считая турецких и болгарских)… Царь… доверял своим союзникам, надеялся, что в беде мы ими оставлены не будем. И ошибся – ценою своей жизни, своей семьи и кровью и муками своих подданных! Покойный Государь не был одинок в своём благородстве. Сердца русских офицеров, в подавляющем большинстве, бились в унисон с царским!» (63).

Историк В. Кожинов придерживается такого же мнения: «Часто говорят, что слабость России накануне 1917 г. доказывается её «поражением» в тогдашней мировой войне. Но это, в сущности, беспочвенная клевета. За три года войны немцы не смогли занять ни одного клочка собственно русской земли (они захватили только часть входившей в состав империи территории Польши, а русские войска в то же время заняли не меньшую часть земель, принадлежавших Австро-Венгерской империи). Достаточно сравнить 1914 год с 1941, когда немцы, в сущности, всего за три месяца (если не считать их собственных «остановок» для подтягивания тыла) дошли аж до Москвы, чтобы понять: ни о каком «поражении» в 1914 и в начале 1917 года говорить не приходится» (64). Самым верным и объективным мнением о «поражении» России в этой войне можно считать заключение Уинстона Черчилля:

«Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор 30 месяцев войны с Германией и Австрией должен бы исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которые она оказалась способна… Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо… пожираемая червями» (65).

Что же касается «тюрьмы народов» – ещё одного обвинения в адрес Царского правительства, следует заметить, что, наоборот, в России действовали слишком мягкие, гуманные законы. Смертная казнь оставалась только в военных трибуналах и для тягчайших государственных преступлений, в 1900 году была отменена ссылка на постоянное поселение в Сибирь (66). Для управления такой огромной и быстро развивающейся к началу XX века страной требовались более жёсткие законы, особенно в борьбе с теми «червями» (про выражению Черчилля), кто стремился уничтожить Россию. За примерами недалеко ходить: достаточно почитать биографии Ленина и Сталина, по много раз сбегавших из тюрем и ссылок. Можно вспомнить и сотни сбежавших с каторги революционеров, которые из Сибири через Китай и Японию прибыли в Квинсленд (Австралия) в начале XX века и пытались, хотя и безуспешно, подготовить коммунистическую революцию в Австралии.

И, наконец, самым веским фактором благополучия страны является прирост её населения, который никогда не происходит во время трудных экономических или политических периодов. С 1883 по 1913 г. население России увеличилось почти на 50 млн человек (со 122 млн до 171 млн), то есть на 40% (67).

Французский экономист Эдмонт Тэри, приехав в Россию в 1913 г. по заданию своего правительства с целью изучить состояние её хозяйства, издал свой отчёт-обзор под названием «Экономическое преобразование России». В отчёте он пишет: «Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 гг. идти так же, как они шли с 1900 по 1912 г., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении!» (68). Не удивительно, что блестящий экономический и культурный расцвет России сыграл свою роль в стремлении «союзников» втянуть Россию в Первую мировую войну и затем вести двойную игру во время гражданской войны в России. Здесь опять уместно привести стихи гениального Лермонтова:

Да, хитрой зависти ехидна
Вас пожирает. Вам обидна
Величья нашего заря.
Вам солнца Божьего не видно
За солнцем русского Царя!

Изучение эпохи царствования последних Императоров России может принести большую пользу современным «вождям» России, которые мечутся между бездуховным западным демократизмом и безнравственным американским монополизмом, пытаясь включиться в водоворот современного мира. Зачем?! «Особый путь России» просмеивается всеми врагами России, а почему? Потому что у всех стран Западного мира уже давно нет шансов и надежды на «особый путь!» У России он есть: вернуться к православию, покаяться и очистить свои души от грехов, возродить армию, которая любит и уважает своё Отечество, выбрать руководителей правительства – патриотов своего Отечества.

Русская эмиграция, прожившая за рубежом 50-80 лет и хранившая заветы старой Руси, прекрасно изучила Западный мир и понимает всё то, что русскому человеку совершенно чуждо в этом мире, от чего он может погибнуть, но в то же время и всё то, что следует воспринять у «западников», чтобы не остаться за бортом «мирового прогресса». Эти знания и опыт русская эмиграция должна передать россиянам в России, которым ещё интересна судьба их собственной страны. Многое можно извлечь из опыта проживания русских эмигрантов в странах русского рассеяния.

В следующих статьях описывается опыт русских эмигрантов в разных странах, куда в результате февральской революции, октябрьского переворота и гражданской войны, вызванной захватом власти большевиками, воины Белой армии и гражданское население выехали в 1920 годах.

Трагедия русской эмиграции заключалась в том, что она безмерно любила страну, которую вынуждена была покинуть. Трагедия современной российской эмиграции заключается в том, что она не любит страну, которую большевики создали вместо существовавшей России. «Кто в этом виноват?» – всем известно. «Что делать?» – тоже понятно: возродить Россию, в которой, по прежним устоям, Православная Церковь поддерживает моральные принципы народа; армия должна знать своё патриотическое назначение, а гениальность русского народа, как всегда, будет удивлять весь мир!

  1. Горький М. Несовременные мысли. Париж, 1971 г. С. 123.
  2. Кузнецов А. О Белой армии и её наградах. 1917-1922 гг. Москва, 1991 г. С. 5.
  3. Там же. С. 5.
  4. Там же. С. 5.
  5. Там же. С. 5.
  6. Кожинов В. Россия. Век XX (1901-1939). Москва, 1999. С. 205-206.
  7. Кузнецов А. Указ. соч. С. 6.
  8. Кожинов В. Указ. соч. С. 209-210.
  9. Там же. С. 210.
  10. Газета Единение. Сидней, 2001, №40. С. 7.
  11. Кожинов В. Указ. соч. С. 177.
  12. Там же. С. 279.
  13. Половцев Л.В. Рыцари тернового венка. Париж, 1980. С. 3-4.
  14. Кожинов В. Указ. соч. С. 208.
  15. Там же. С. 229.
  16. Там же. С. 177.
  17. Денисов С.В. Белая Россия. Нью-Йорк, 1937; Москва. 1991. С. 3.
  18. Там же. С. 22.
  19. Цветков В. “Начало Белой гвардии”. Посев, №4 . Франкфурт-на-
  20. Майне, 1998. С. 31.
  21. Там же. С. 31.
  22. Роэинский В.А. Очерки по истории гражданской войны. Мельбурн, 1977. С. 37.
  23. Там же. С. 74.
  24. Там же. С. 75.
  25. Там же. С. 51.
  26. Там же. С. 96.
  27. Там же. С. 98.
  28. Там же. С. 58 и 98.
  29. Гальфтер Н.А. Адмирал А.В. Колчак. Мельбурн, 1998. С. 74.
  30. Федорович А.А. Генерал В.О. Каппель. Мельбурн, 1967. С. 98-99.
  31. Розинский В.А. Указ. соч. С. 92.
  32. Васильева-Лебедева Л.Н. “Мой взгляд в прошлое”. Русские харбинцы в Австралии. №1. Сидней, 1998. С. 54-55.
  33. Федорович А.А. Указ. соч. С. 114.
  34. Там же. С. 115-117.
  35. Дмитровский-Байков Н.И. “Русские в Квинсленде”. Австралиада, №10. Сидней, 1997. С. 16.
  36. Дмитровский-Байков Н.И. “Русские в Квинсленде”. Австралиада, №12. Сидней, 1997. С. 16-18.
  37. Журнал “Часовой”, N? 526. Бельгия, 1970. С.4.; Розинский В.А. Указ. соч. С. 60.
  38. Там же. С. 61-62; М.М. Свет и тени, Сидней. 1968. С. 65-66.
  39. Розинский В.А. Указ. соч. С. 65-67.
  40. Денисов С.В. Указ. соч. С. 4.
  41. Солоухин В.А. “Чаша”. Наш современник, №7. Москва. 1997. С. 28.
  42. Кузнецов А. Указ. соч. С. 42.
  43. Татаринов С.П. “Прощай, родина!”. Австралиада, №1. Сидней, 1994. С. 28.
  44. Хисамутдинов А.А. По странам рассеяния, часть 1. Владивосток, 2000. С. 31.
  45. Денисов С.В. Указ. соч. С. 4.
  46. Там же. С. 5.
  47. Там же. С. 4.
  48. Софонова О. Пути неведомые. Сидней, 1980. С. 3 и 135.
  49. Бутков В. “Берегите наши корни”. Кадетская перекличка, №59. Нью-Йорк, 1996. С. 53-54.
  50. Сорокин А. Самодержавие и прогресс. Санкт-Петербург, 2001. С. 10.
  51. Там же. С. 8.
  52. Там же. С. 8.
  53. Кожинов В. Указ. соч. С. 51; Назаров А.И. Книга о советском обществе, Москва, 1964. С. 28.
  54. Goulevich A. Czarism and Revolution. Hawthorne. California, 1962. Pp. 63-67.
  55. Ibid. Pp. 68-75.
  56. Ibid. Pp. 77; Сорокин А. Указ. соч. С. 3-4.
  57. Там же. С. 13.
  58. Кожинов В. Указ. соч. С. 56.
  59. Там же. С. 546.
  60. Сорокин А. Указ. соч. С. 6.
  61. Там же. С. 4-5.
  62. Там же. С. 12.
  63. Там же. С. 12; Кожинов В. Указ. соч. С. 146.
  64. Георгиевич М.М. Указ. соч. С. 28-29 и 68-73.
  65. Кожинов В. Указ. соч. С. 59.
  66. Ольденбург С.С. Царствование Императора Николая II. С.-Петербург. 1991. С. 643-644.
  67. Сорокин А. Указ. соч. С. 10-11.
  68. Кожинов В. Указ. соч. С. 50.
  69. Сорокин А. Указ. соч. С. 13.

Государю Императору Николаю Александровичу

Спи Государь! Тебя добром помянет,
Благословит несчастный Твой народ,
Спи с твёрдой верою, что время то настанет,
Когда убийц Россия проклянёт.

Прости же ей предгробныя все муки,
Обиды все прости и позабудь,
Смотри – она уж тянет к небу руки
И бьёт в тоске в свою больную грудь.

Смотри – она несчастная какая.
Как вся в огне горит Россия-мать,
Как вкруг нея волков собралась стая
И по частям стремится разорвать.

Верь, Государь, Тебя добром помянет,
Благословит несчастный Твой народ,
Когда Россия русской снова станет
И ложь советскую, как грязь, с чела сотрёт.

Прости ж её и спи, наш Царь, спокойно,
Пускай ничто Твой не тревожит прах,
А по Тебе, на целый мир достойно,
Мы тризну спразднуем на вражеских полях.

Верь, Русский Царь! За всё придёт расплата
И вспомнит мир про Русь, как было встарь,
Увидит вновь он Царского солдата…
Пока же – спи спокойно, Государь!

Стихотворение В.А. Петрушевского (1891-1961).

ВОЖДИ БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

Адмирал Александр Васильевич Колчак 1874-1920
Генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин 1872-1947
Генерал-лейтенант Сергей Леонидович Марков 1878-1918
Генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель 1881 1920
Генерал-лейтенант Петр Николаевич Врангель 1878-1928
Генерал-майор Михаил Гордеевич Дроздовскии 1881-1919
Атаман Алексей Максимович Каледин 1861-1918
Полковник М.О. Неженцев 1886-1918
Генерал Александр Павлович Кутепов 1882-1930
Генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич 1862-1933
Генерал от инфантерии Корнилов Лавр Георгиевич 1870-1918


Глава 2. По странам рассеяния


Пути неведомые

Русское Зарубежье по своему объёму, численности и культурному значению – явление необыкновенное, даже исключительное в современной истории. Началом формирования Русского Зарубежья можно считать 1920 г., когда на юге России закончилась гражданская война и были определены новые границы Советской России. Начиная с 1917 и по 1925 г. Россию покинуло около двух миллионов человек. Как указывает профессор Ковалевский, в этнографическом отношении эмиграция состояла из представителей всех национальностей, населявших Россию, но большинство составляли русские (1).

Ввиду отделения ряда западных провинций от Советской России, значительные группы русского населения оказались за пределами своей родины: в Бессарабии, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, Польше, в Угорской и Пряшевской Руси. Также за рубежом оказались подданные Российской империи, находившиеся до 1917 г. в Китае, в Западной Европе, в Южной и Северной Америке и в Австралии. Не считая участников гражданской войны, а также оставшихся на Западе военнопленных (1914-1918 гг.) и чинов экспедиционного корпуса во Франции в Салониках (1916-1917 гг.), за рубежом оказались 8 млн 853 тыс. человек – людей, не принимавших участия в гражданской войне, ниоткуда не бежавших, т.е. оставшихся в тех странах, где они жили до революции (2). Они говорили по-русски, считали себя русскими и, в зависимости от местопребывания и политических событий, в той или иной степени стали частью Зарубежной России.

В силу ряда причин трудно определить точное число беженцев, покинувших Россию в 1917-1920 гг. Во-первых, процесс массовой эмиграции происходил в условиях войны и полного развала административных учреждений. Во-вторых, международные организации, занимавшиеся проблемами беженцев, начали формироваться только в начале 1920 гг. и не могли собрать точных статистических данных. В-третьих, нелегальный переход в приграничные государства и постоянный переезд беженцев из одной страны в другую затрудняли проведение точного учёта. По статистике Американского Красного Креста два миллиона белых русских уехало из России в течение этого периода (3).

В 1919 г. Лига Наций назначила Верховным комиссаром по беженским делам норвежского путешественника Фритьофа Нансена, который в 1922 г. приехал в Константинополь и от лица турецкого правительства объявил беженцам о том, что они должны покинуть пределы Турции. К этому времени генерал Врангель, прави­тельство которого было признано Францией, сумел перевести свои воинские части в Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию. В Турции оставалось 28000 гражданских беженцев, которым Ф. Нансен советовал вернуться в Россию. Генерал Врангель организовал «Русский комитет в Турции», который способствовал вывозу русских беженцев из Турции и Африки в Европу. Целью этого Комитета было «создание Центрального русского комитета, являющегося представительным органом всех двух миллионов русских беженцев за границей… и составленного из представителей русских комитетов в отдельных странах, где проживают русские беженцы» (4). В дальнейшем Центральный комитет помог многим русским в их борьбе за статус, за право на труд, а также на открытие русских школ и получение стипендий в университетах.

В 1924 г. был создан Нансеновский комитет (с центральным управлением в Женеве), который стал выдавать беженцам нансеновские паспорта, дающие некоторые преимущества в смысле передвижения по разным странам и устройства на работу. По статистике Лиги Наций нансеновские паспорта в Европе имели около 1 млн 160 тыс. русских эмигрантов, но приблизительно такое же число эмигрантов по разным причинам не подавало прошения на получение этих паспортов (5). Например, некоторые, по распоряжению королевы Вильгельмины, получили голландское подданство; уроженцы и жители Польши и Финляндии имели паспорта этих стран; в Китае, где около 200 тыс. россиян проживало до 1917 г., а после революции русское население увеличилось чуть ли не в два раза (прибыло 135 тыс. по другим данным), не было нансеновских паспортов (6).

В Германии до финансового кризиса 1923-1925 годов Американский Красный Крест оказал помощь 560 тыс. русских беженцев. Многие из них во время кризиса уехали во Францию и другие страны, и к 1930 г. по офи­циальной статистике в Германии проживало 100 тыс. русских. По статистике Международного Красного Креста 1929 г. во Франции осело около 400 тыс. русских, хотя профессор Ковалевский считает эту цифру завышенной чуть ли не в два раза (7). В Чехословакии (по статистике 1929-1930 гг.) проживало 23640 русских эмигрантов, в Югославию первоначально прибыло около 70 тыс. русских беженцев, но к 1930 г. осталось только 29500 человек. Русская колония в Болгарии сначала насчитывала около 34000 человек, а к 1930 г. – 21330.

Следует заметить, что Лига Наций обратилась к правительствам многих государств с просьбой принять к себе беженцев, и на это дало согласие 51 государство. Финляндия, например, приняла 14318 беженцев, Швеция – около 1000, Норвегия – 170, Дания – 300, Голландия – 300, Бельгия – 7000, Австрия – 2958, Швейцария – 2266, Италия – 2500, Испания – 500, Греция – 1659, Англия и её колонии – около 4000, Румыния – 7000, Литва – 5000, Латвия – 9908, Эстония – 16422, Польша – 150000. Другие осели в Африке, в Индии, в Ираке и Иране, на островах Тихого океана или перебрались в страны Южной Америки и в США (8).

Характеризуя русских беженцев, Вл. Абданк-Коссовский пишет: «Так, в течение пяти лет из недр России извергнута была огромная людская масса, около трёх миллионов человек, которые ещё недавно создавали русскую мощь, русскую культуру, русскую науку, русское искусство, русскую промышленность и богатство. Здесь была русская армия, духовенство, цвет русской интеллигенции, корифеи русской науки, литературы, искусства, промышленности, фабриканты, учащаяся молодёжь, рабочие, крестьяне, казаки, горцы, калмыки. Они уходили со своими семьями, скарбом, учреждениями, организациями, архивами, обозами, флотом – и с твёрдым намерением остаться русскими, сохранить свою культуру, вернуться после уничтожения советской власти в Россию и служить только ей» (9).

В сословном отношении в Русском Зарубежье были представлены все классы населения, а не только «помещики и капиталисты» и «некоторая часть интеллигенции», как говорится в Советской исторической энциклопедии. На эту ложь указывает Глеб Pap: «На самом деле интеллигенция, включая, конечно, и офицерство, была численно самой существенной составной частью эмиграции. Более того, интеллигенция, оказавшаяся в эмиграции, представляла собой ощутимый процент всей российской интеллигенции того периода. Капиталисты, чиновники и деятели дореволюционных политических партий в эмиграции представлены, конечно, были, но численность их была незначительна даже по сравнению с численностью ушедших за рубеж групп населения, которых Советская историческая энциклопедия не называет вовсе: крестьян, рабочих, мелких чиновников и ремесленников» (10).

«В отношении образовательного ценза, – утверждает профессор П.Е. Ковалевский, – русское рассеяние было высококультурным. Значительный процент был с высшим образованием и почти три четверти со средним» (11). Не удивительно поэтому, что на чужбине русская эмиграция продолжала традиции русского просвещения. Во многих странах открылись русские гимназии и начальные школы, кадетские корпуса и женские институты. Мало того, русскими были открыты два научно-исследовательских института: один в Белграде, другой в Берлине. Берлинский институт был основан учёными, высланными в 1922 г. из Советской России. Кроме того, в трёх странах – во Франции, в Чехословакии и в Маньчжурии – эмигранты сумели создать русские высшие учебные заведения, где подготавливали новые научные кадры.

В политическом отношении в Русском Зарубежье были представлены все партии, от крайних правых до крайних левых. Их всех объединяла ненависть к большевикам, действия которых были направлены на уничтожение русского народа и русской православной культуры. На первом общем собрании Центрального русского комитета в 1924 г. в Париже присутствовали представители из 67 организаций, на втором собрании в 1926 г. участвовали 83 организации, на третьем собрании в 1929 г. – 175 организаций, на четвёртом в 1933 г. – 275 организаций. На пятое собрание в 1936 г. съехались представители из 325 организаций и православных приходов Русского Зарубежья. Центральный русский комитет и его отделы прекратили работу в 1939 г. из-за начавшейся войны (12).

Из общественных организаций в Зарубежье самыми крупными были Русский Красный Крест и Объединение Земских и Городских деятелей. С 1920 г. деятельность Русского Красного Креста распространялась на всю Европу и на Дальний Восток и продолжалась в Европе после Второй мировой войны. Эта организация создавала Комитеты помощи русским школам и приютам, туберкулёзным больным, открыла русский хирургический госпиталь и амбулатории. Объединение Земских и Городских деятелей также занималось благотворительной и культурно-просветительной работой, а его отдел «Земельная комиссия» содействовал расселению русских в разных странах. Зарубежный Союз русских военных инвалидов, организованный в 1920 г. в Константинополе, взял на себя заботу об инвалидах почти во всех странах русского рассеяния и просуществовал до середины 1970 годов. Союз также занимался изданием календарей, журналов и книг (13).

Из воинских организаций центральным был Русский Общевоинский Союз (POBC), созданный генералом П.Н. Врангелем в 1924 г. После кончины в 1928 г. П.Н. Врангеля во главе РОВСа встал генерал А.П. Кутепов, который был похищен и убит большевиками в 1930 г. Такая же участь постигла следующего главу Союза – генерала Е.К. Миллера в 1937 г., после чего главенство переходило старшему по чину военноначальнику: генералу Архангельскому, генералу А.А. Лампе и другим. Помимо антисоветской политической работы, POBC вёл общественную работу, изучал военную историю России, собирал архивы и создавал музеи (14).

Среди других военных организаций следует назвать Общество Ревнителей Русской Военной Старины и Обще-Кадетское Объединение за Рубежом. Параллельно с этими организациями работали казачьи объединения и морские, гвардейские и полковые союзы. Все они внесли свою долю в построение Зарубежной России и в развитие её культуры.

Монархическое движение, непримиримое к советской власти, ставило своей целью восстановление законной Монархии, если народы России выскажутся за этот строй. Народно-монархические объединения существовали много десятилетий, например, в каждом штате Австралии, и до настоящего времени за рубежом не умерла вера в этот самый лучший государственный строй для России (15).

В 1930 г. в Белграде был основан Национальный Союз Русской Молодёжи, переименованный в 1931 г. в Национальный Союз Нового Поколения (НСНП), который в 1938 г. был переорганизован в Народно-Трудовой Союз (НТС) и который ставил своей целью политическую борьбу с большевиками. Отделы этой организации существуют до настоящего времени во многих странах, включая Австралию (16).

Для объединения и воспитания русской молодёжи за рубежом были созданы молодёжные организации: Национальная организация русских скаутов (1920 г. в Европе и на Дальнем Востоке), Соколы (1921 г. в Югославии), Национальная организация витязей (1934 г. во Франции) и другие. В настоящее время некоторые из этих организаций продолжают свою работу в Австралии и в других странах.


Созвездие блистательных имён

Первые годы большинству русских эмигрантов разных сословий и профессий приходилось добывать себе кусок хлеба очень тяжёлым трудом: работать в каменоломнях и шахтах, на фабриках и заводах, на фермах и плантациях, на лесных и торфяных разработках, грузчиками в портах. Причём представители интеллигенции, нередко в преклонном возрасте, безропотно занимались физическим трудом, приобретали новые навыки, осваивали разные профессии.

Многие эмигранты стали профессиональными музыкантами, артистами, певцами, но из всех профессий самыми популярными стали профессии таксиста и водителя машин и грузовиков. В начале 1920 годов в Европе был организован Всеобщий союз русских шофёров, объединивший 1200 человек (17).

Освоившись в чужой стране, эмигранты, чтобы улучшить своё материальное положение, занялись предпринимательством. Во многих странах открылись русские рестораны, типографии, фотографии, парикмахерские, сапожные мастерские, ателье мужской и женской одежды, часовые магазины, библиотеки, музыкальные школы, курсы пения, школы танцев, школы живописи, аптеки, книжные магазины и магазины русских мехов, ювелирных изделий, граммофонных пластинок и нот, швейных машин, музыкальных инструментов и т.д.

Тысячи русских инженеров, докторов и зубных врачей получали признание и работали по специальности в разных учреждениях или открывали свои частные конторы, кабинеты, клиники, лечебницы, амбулатории. Русские юристы и экономисты работали в славянских странах и в странах, где иностранный язык не являлся барьером в их работе. Федерация русских инженеров за границей, Союз русских адвокатов и Объединение русских врачей оказывали помощь своим коллегам в нахождении работы по специальности во многих странах (18).

В 1920 г. в Европе возникли Союз академических организаций и Общество русских учёных, члены которых преподавали в университетах разных стран, вели исследовательскую работу, публиковали свои научные труды, открывали русские высшие и средние учебные заведения. До Второй мировой войны за пределами СССР работало около 1600 русских учёных. Среди них очень многие, покинув Россию, продолжали свою работу за границей, в то время как другие получали образование, прерванное революцией (19).

За рубежом в области астрономии и аэродинамики продолжали работать О.Л. Струве, Н.М. Стойко, И.И. Ковалевский, Д.П. Рябушинский, И.А. Сикорский.

Наука о земле и её строении дала ряд русских геологов – Н.И. и Д.Н. Андрусовых, Н.Н. Меншикова, А.Ф. Мейндорфа, которые исследовали Африку и нашли нефть во Франции и в других странах. Вулкановедением занимался В. Петрушевский, открывший сейсмографическую станцию на острове Ява. Впоследствии В. Петрушевский поселился в Австралии, где стал известным поэтом.

Развитие «русской науки» – почвоведения, основанное В.В. Докучаевым, продолжали за рубежом его ученики. В.А. Агафонов первый во Франции создал школу почвоведов, проводивших исследования в Индокитае и Африке. А.Я. Парамонов работал в Лондоне и затем на опытных станциях в Австралии. Десятки русских агрономов работали в Швеции, во Франции, в Африке и в Югославии. В Пастеровском институте много лет работал русский академик С.Н. Виноградский, создавший новую область науки – бактериологию почв.

После 1917 г. работу русской зоологической станции на юге Франции расширили профессора М.М. Новиков и С.И. Метальников, Е.П. Ковалевский и директор станции К.Н. Давыдов, который издал капитальный труд по сравнительной эмбриологии. Он изучал фауну Памира, Судана, Египта, Индокитая и Китайского моря и открыл сотни неизвестных науке новых видов животных. Среди других крупных зоологов был И. Бердников, работавший в Париже, а потом – в Харбине.

Наиболее крупными ботаниками были профессор B.C. Ильин, П.М. Миловидов, Г.Н. Ширяев, Ю.Н. Вагнер, Н.Н. Малышев, которые изучали флору разных стран Европы. В Маньчжурии и позднее – в Австралии – в этой области работал В.Н. Жернаков, а также энтомолог М.И. Никитин.

В Маньчжурии и после в Австралии известность приобрёл археолог и этнограф В.В Поносов – куратор Антропологического музея Квинслендского университета. В Австралию приехал учёный и писатель Н.А. Байков.

Ещё при жизни Луи Пастера с работой Пастеровского института был сязан И.И. Мечников, а после 1917 г. русские биологи, ученики И.И. Мечникова и И.П. Павлова, продолжали эту работу. Среди них были С.И. Метальников, И.И. Манухин, В.А. Юревич, А.Т. Васильев, М.Я. Преображенский. В США биолог В.Н. Болдырев, ученик И.П. Павлова, основал Павловский институт по образцу Пастеровского. Нет возможности перечислить всех геологов, зоологов, биологов, хотя многие из них издавали научные труды, получали премии и медали, возглавляли кафедры разных университетов мира.

Русские врачи самоотверженно трудились в африканских и южно-американских странах, в Китае, в Японии, на Тихоокеанских островах, в Индии, Ираке, Иране. Занимались они и исследовательской работой. Например, вопросами раковых заболеваний занималась проф. Н.А. Добровольская-Завадская – первая женщина, получившая кафедру хирургии в России и продолжавшая свою работу после революции в Институте Кюри.

Среди русских химиков выделяется академик В.Н. Ипатьев, разработавший в США катализ нефти и способ применения углеводов. В Париже учёный А.Е. Чичибабин издал 250 научных трудов по химии, Н.А. Пушин работал в Белграде, М.М. Костевич – в Южной Америке. В Эстонии, Латвии, Польше, Чехословакии русские химики становились профессорами университетов, выбирались в Академии технических наук, получали патенты за изобретения, стояли во главе крупнейших трестов, заводов и лабораторий. Русский учёный Г. Кистяковский был специальным советником по вопросам науки и техники при президенте США.

В математике и технических науках известность приобрели русские изобретатели, академики и профессора во всём мире. В сфере телевидения на первом месте стоит профессор В. Зворыкин, работавший в США. Там же работал A.M. Понятое – создатель телевизорных камер замкнутой цепи и основатель «Ампекса» – гиганта электронной промышленности. Профессор Н.Н. Салтыков трудился в Югославии, профессор А.А. Эйханвальд – в Чехословакии и Италии, д-р инженерных наук Н.А. Гальфтер – в Китае и Австралии.

Во всём мире русские учёные и инженеры проявили себя также в областях турбиностроения, судостроения, городского и железнодорожного строительства. В проекте и строительстве знаменитого теплохода «Нормандия» главным конструктором был В.Н. Юркевич, и дизель-двигатель спроектировал русский инженер В.П.Аршаулов.

Среди юристов, экономистов и востоковедов выделились профессора А.Н. Анциферов (Париж и Прага), Ф.В. Тарановский (София), П.Б. Струве, М.П. Чубинский и Е.И. Спекторский (Белград), профессора Н.В. Устрялов (Харбин), Г.К. Гинс (Харбин), А.П. Хионин (Харбин и Сидней).

К числу историков, издавших многочисленные труды за рубежом, относятся Г.В. Вернадский, П.Е. Ковалевский, С. Парамонов, П. Бицилли, египтологи B.C. Голенищев и М.В. Малинин. А.В. Карташёв работал над историей Церкви, А.Н. Грабарь, член французской Академии, считается авторитетом по истории искусств, филолог Б.Г. Унбегаун издавал свои труды в Оксфордском университете и был членом бельгийской и германской Академий наук. Известны труды по истории русской литературы К.В. Мочульского, И.И. Тхоржевского, Г.П. Струве. Многие историки занимали университетские кафедры. Самыми известными богословами считаются о.Сергий Булгаков и о.Георгий Флоровский (Европа) и о. Иннокентий Серышев (Австралия). Большой популярностью пользуются труды философов Н.О. Лосского, Н.А. Бердяева, И.А. Ильина.

Вл. Абданк-Коссовский пишет: «Русская наука, русская литература, русское искусство, русский театр, русский балет вдруг заполнили собою весь мир. Здесь все оттенки мысли, все чаяния, всё духовное творчество, воспрещенное в стране тюремного социализма – в СССР. Процветает свободная русская литература. И неудивительно: лучшие русские литературные силы оказались на чужбине» (20). Нет возможности перечислить все имена, но назовём самых крупных поэтов и писателей: А. Аверченко, М. Алданов, Л. Андреев, К. Бальмонт, И. Бунин, 3. Гиппиус, Г. Гребенщиков, Б. Зайцев, Г. Иванов, П. Краснов, А. Куприн, Д. Мережковский, В. Набоков (Сирин), В. Немирович-Данченко, А. Несмелое, И. Одоевцева, В. Перелешин, А. Ремизов, И. Северянин, Г. Струве, Н. Тэффи, В. Ходасевич, М. Цветаева, Саша Чёрный, Н. Шмелёв.

Согласно проф. Ковалевскому, до Второй мировой войны в эмиграции было издано около 10000 книг на русском языке, а периодическая печать Зарубежной России по «Указателю Шатова» (1917-1956) насчитывает более 3-х тыс. названий. Второе дополненное издание Шатова (1967 г.) включает около 4000 названий (21).

«Русское искусство, – писал Абданк-Коссовский в 1956 г., – также совершает победное шествие по лицу земному. Влияние русской живописи, архитектуры, декоративного искусства, музыки и театра в его разновидностях: балете, опере и драме, проявилось во всех областях культурной жизни народов. Русские драматурги, актёры, певцы, певицы, балерины, танцовщики, композиторы, музыканты, художники, скульпторы, дирижёры, режиссёры, декораторы, кинооператоры, – все они, оказавшись за границей, воссоздают на новой почве то дело, которому служили на родине. Создаётся на чужбине русская опера, драма, балет, театр-варьетэ, фильмы,вокальные ансамбли и хоры, которые объезжают весь мир, разнося повсюду славу о русском искусстве» (22).

В среде эмиграции находились такие композиторы, музыканты и певцы, как А. Глазунов, А. Гречанинов, Н. Малько, С. Рахманинов, А. Свержинский, И. Стравинский, Н. Черепнин и Ф. Шаляпин. В Париже и в Харбине существовали русская опера и русские консерватории, в Сиднее – русская оперетта. Из крупных русских художников за рубежом оказались: Л. Бакст, А. Бенуа, И. Билибин, С. Иванов, К. Коровин, Ф. Малявин, Н. Рерих, И. Репин и другие.

О завоевании мировой сцены русским балетом не приходится спорить. За рубежом балет был представлен такими прославленными хореографами и артистами, как А. Балашова, Д. Баланчин, А. Волинин, Н. Вырубова, Т. Карсавина, М. Кшесинская, Н. Легат, С, Лифарь, М. Мордкин, Л. Мясин, Б. Нижинская, В. Нижинский, Анна Павлова, О. Преображенская, Т. Рябушинская, О. Спесивцева, Т. Туманова, М. и В. Фокины и другие. Во всех уголках мира, включая Австралию, открывались русские балетные школы и во главе их стояли русские балерины и танцовщики.

Русское Зарубежье существует более 80 лет и почти нет в мире такой области науки или искусства, в которой русские не играли бы заметной роли, как нет ни одной страны, в которой не жили бы русские люди, сохраняя веру, язык и традиции. Австралия, далёкий пятый континент, одна из таких стран. Вл. Абданк-Коссовский пишет: «Пятый материк – Австралия – вошёл в состав Зарубежной Руси со времён прибытия сюда уральских казаков во главе с атаманом Толстовым. За ним последовали чины Сибирской и Дальневосточной армий…» (23).

Это было в 1923 году…

Было их числом мало, но сильны были духом. Измученные, искалеченные в неравной борьбе с врагами России, они не сдавались и воодушевляли своих земляков на новый подвиг: свято хранить заветы Православной Руси, родной язык и свои обычаи. С тех пор прошло 80 лет, а их заветы всё ещё живы в Австралии!

  1. Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия. Париж, 1971. С. 13.
  2. Там же С. 13.
  3. Лазарева С.И. «Российская эмиграция в Китае между двумя войнами: динамика, численность, состав». Россияне в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Сотрудничество на рубеже веков. Владивосток, 1999. С. 19.
  4. Ковалевский П.Е. Указ. соч. С. 22.
  5. Диомидов Л. «Великое русское рассеяние». Рубеж, № 48. Харбин, 1928. С. 4-5.
  6. Мелихов Г.В. Российская эмиграция в Китае (1917-1924). Москва, 1997. С. 7.; Мезин Н. «Харбин и харбинцы». Русские харбинцы в Австралии №2. Сидней, 2000. С. 10.
  7. Диомидов Л. Указ. соч. С. 4-5.; Ковалевский П.Е. Указ. соч. С. 31.
  8. Там же. С. 33.
  9. Абданк-Коссовский Вл. «Русская эмиграция». Возрождение, №51. Париж, 1956. С. 129.
  10. Рар Глеб. «Зарубежная Россия и её задачи в отношении духовного возрождения России». Русское возрождение, №6. Нью-Йорк, 1979. С. 190.
  11. Ковалевский П.Е. Указ. соч. С. 13.
  12. Там же. С. 23-25.
  13. Там же. С. 223-227.
  14. Там же. С. 301.; Абданк-Коссовский Вл. Указ. соч. №54. С. 132.
  15. Русский в Австралии, №8(55). Сидней, 1955. С. 23. Вестник Народно-Монархического объединения, № 4. Сидней,1955. С. 1-8.
  16. НТС. Мысль и дело. 1930-2000. Москва, 2000. С. 10-14.
  17. Ковалевский П.Е. Указ. соч. С. 308.
  18. Там же. С. 306.
  19. Там же. С. 79. (Сведения о русских учёных заграницей собраны по следующим источникам: Ковалевский П.Е. «Наши достижения. Роль русской эмиграции в мировой науке». Вече, №38 и №39. Мюнхен, 1990; Абданк-Коссовский Вл. «Русская эмиграция». Возрождение, №51, №52 и №54, Париж, 1956; Русские харбинцы в Австралии, №1. Сидней, 1999)
  20. Абданк-Коссовский Вл. Указ. соч. №52. С. 121.
  21. Ковалевский П.Е. Указ. соч. С. 310.; Мельникова Н.А. Библиография русской периодики и книг в Австралии. Сидней, 1998. С. 4.
  22. Абданк-Коссовский Вл. Указ. соч. №52. С. 125.
  23. Там же. №51. С. 136.

Глава 3. Воспоминания о прошедшем


ХАБАРОВСКИЙ ПОХОД
Печатается с сокращением С.П. Рождественский

Зимой 1921-1922 годов на Дальнем Востоке начался последний поход белых, так называемый Хабаровский поход. Это была последняя попытка белых сбросить больше­вистскую власть хотя бы в Сибири.

Выступая в Хабаровский поход из Приморья, «белоповстанцы», как тогда называли белых, рассчитывали на успех движения, так как почти весь 1921 год был заполнен рядом антибольшевистских восстаний в разных частях России и в Белоруссии, движение «басмачей» в Средней Азии, действия «зелёных» в Крыму и на Кавказе. Во Владивосток, в штаб белоповстанцев, поступали сведения и о больших крестьянских восстаниях в Восточной Сибири… Казалось, обстановка благоприятствовала походу белых на Хабаровск.

Как и следовало ожидать, во всех советских многочисленных материалах о Хабаровском походе и операции белых в Приморье много лжи и пропаганды и очень мало правды даже сейчас, через 60 лет.

К сожалению, и наша эмигрантская печать, за небольшим исключением, мало писала об этом последнем походе белых. И многие считали и считают последним походом белых – бои в Крыму и эвакуацию армии Врангеля в Константинополь. Однако после конца Белого Крыма, белая борьба в Приморье продолжалась до конца ноября 1922 года… Вот почему необходимо вспомнить Хабаровский поход, заслуживающий особого внимания по многим причинам.

К концу 1920 года в Приморье, где находились японские войска, собрались остатки белых сибирской армии адмирала Колчака и каппелевцы, сражавшиеся с большевиками на Волге и Каме и совершившие легендарный «Ледяной поход» через всю Сибирь до берегов Тихого океана. Прибыло около 25000 человек с семьями.

Все они добровольно остались служить в этой плохо воруженной и полуголодной армии. Желающие бросить эту службу и скудный паёк сделали это сразу же после перехода китайской границы в Маньчжурии, но некоторые уходили и из Приморья.

В Приморье и во Владивостоке в то время власть официально принадлежала Дальневосточному «буферному» правительству, созданному 6 апреля 1920 года в Верхнеудинске. Это правительство было создано Лениным в «особых политических» целях и, конечно, всецело находилось под контролем красной Москвы. «Буферное» Дальневосточное правительство (в котором были и эсеры) было официально «признано«» правительством РСФСР и Лениным 17 мая 1920 года. Это правительство позже переехало в Читу, после оставления белыми Забайкалья. Однако, фактически, в Приморье и Владивостоке в те годы распоряжались японцы, которые разрешили Дальневосточному красному правительству иметь небольшие вооружённые отряды милиции и охраны. Этим обстоятельством и воспользовались каппелевцы и в мае 1921 года совершили государственный переворот, обезоружив красную милицию и охрану и прогнав коммунистов из Владивостока и других городов Приморья. Власть в Приморье перешла в руки антикоммунистического и антисоветского правительства, во главе которого встали сначала братья Меркуловы, а позже генерал М.В. Дитерихс. Но фактически в Приморье хозяйничали японцы.

Советские историки создали очередной миф о якобы прямой связи японцев с белыми армиями. В Приморье японцы, казалось, были, во враждебных отношениях с красными и коммунистами, и в то же время никак не поддерживали белых, да ещё мечтавших о возрождении национальной России. Японцы белых лишь терпели. Захватив все склады оружия и все запасы Владивостокской крепости и военного порта, японцы так до самого последнего момента (ухода из Приморья) не допускали белых к этим складам. И белым приходилось воровать свои же русские винтовки и патроны у японцев или же вооружаться, добывая оружие у красных партизан.

Это особое отношение японцев к белым видно из того, что после военного переворота в мае 1921 года и боёв почти безоружных каппелевцев с красной милицией, представители советской власти во главе с коммунистом Антоновым Дальневосточного правительства скрылись от белых в военном штабе японцев. Многие другие коммунисты и милиционеры скрывались в японских учреждениях, откуда позже японцы перевозили их в «запломбированных» вагонах под конвоем и охраной на станцию Иман в расположение красных войск Дальневосточного правительства.

Во время уличных боёв во Владивостоке (во время каппелевского переворота) японцы разоружали и милиционеров и каппелевцев, а затем дали возможность милиционерам и красным охранникам уйти из Владивостока к красным партизанам в Анучино.

Зимой 1922 года японское командование тайно от белых вело какие-то переговоры с большевистским правительством в Чите. Комиссар этого правительства Цейтлин с группой своих товарищей нелегально прибыл во Владивосток, занятый уже белыми каппелевцами, и организовал свою штаб-квартиру в расположении японских войск на Эгершельде. Он подготавливал новый переворот, пользуясь коммунистическим подпольем-ячейками из среды, главным образом, грузчиков. Но этот план был случайно раскрыт каппелевцами и сорван. Цейтлин был убит в его же штаб-квартире. Японцы не успели его защитить.

Ссылаясь на нейтралитет, японцы строго контролировали всякое движение белых. Когда белоповстанцы вырвались из полосы оккупации японцев, начав наступление на Хабаровск, то японцы тормозили железнодорожное движение и продолжали отказывать белым в снабжении оружием и боеприпасами, находившимися в крепости Владивосток. Когда начался Хабаровский поход, то белоповстанцы выступили в поход без единой пушки.

Белые никакой помощи от японцев не получали, а, наоборот, японцы, как и все союзники, вели в Приморье «загадочную» и двойственную политику. Во всяком случае, они не хотели и боялись создавать национальную и свободную Россию.

Такая политическая обстановка в Приморье явилась одним из толчков, заставивших командование Белой армии начать Хабаровский поход.

* * *

Начался Хабаровский поход 30 ноября 1921 года атакой и захватом пограничной тогда станции и городка Уссури. Здесь добровольцы-волжане и рабочие Воткинского завода (Воткинский конный дивизион) неожиданной атакой уничтожили весь красный пограничный отряд, захватив 4 пулемёта, более 70 пленных, сами не потеряв ни одного военного, а было лишь 9 раненых.

4-го декабря был захвачен город Иман и станция Иман, и на брошенной площадке бронепоезда красные оставили трёхдюймовое орудие. Это и было первым захваченным белыми орудием. Затем командование белых, комбинируя лобовые атаки с обходными движениями, быстро захватывало один за другим населённые пункты и станции Уссурийской железной дороги.

На реке Хорь эскадрон Омского полка в составе 150 сабель в конном строю атаковал красных, охранявших железнодорожный мост через реку Хорь, на котором в 1920 году чекисты зверски расправились с офицерами Приморского драгунского полка во главе с его командиром полковником Враштелем. Разбивая пленным молотками головы, красные палачи сбрасывали свои жертвы с высокого моста в быструю и глубокую реку Хорь…

Командир эскадрона Омского полка капитан Торопов бросился по деревянному настилу моста на пулемёты красных. Потеряв семь всадников, эскадрон Торопова проскочил мост, изрубил красных защитников и захватил пулемёты. После боя у станции Корфовской и посёлка Ново-Троицкого путь на Хабаровск был открыт.

22 декабря белоповстанцы вошли в Хабаровск. На следующий день за Хабаровском была захвачена станция Покровка, где белым досталась большая военная добыча: 28 орудий, несколько миллионов патронов, снаряды, пулемёты, винтовки, паровозы и вагоны.

В этот же день во Владивостоке другая группа белых разбила наголову 6-й Даль­невосточный полк красных, захватив 2 орудия, 200 пленных, в том числе самого командира полка.

Таким образом, при захвате Покровки вооружение артиллерией и создание своих бронепоездов белыми было обеспечено, а захват патронов, винтовок и снарядов значительно пополнил оружейные запасы белых. Была достигнута и главная цель похода – занятие Хабаровска со всеми учреждениями, арсеналом и складами. Первый период Хабаровского похода закончился успехом, а, главное, ещё раз доказал боеспособность и воинскую доблесть белых бойцов-добровольцев.

* * *

Захват города Хабаровска не пополнил ряды белых, а от мобилизации белое командование отказалось. Да и это было бы бесполезно – всё равно мобилизованные при первой же возможности разбежались бы! Местное население жило в достатке, сытости, не пережило военного коммунизма, хотело лишь спокойствия.

Командование белых решило занять станцию Ин на запад от Хабаровска, от которой на десятки километров тянулась непроходимая тайга. Здесь решили укрепиться и перезимовать в ожидании каких-то благоприятных событий в России и Сибири.

В это же время командование Дальневосточной красной армии приступило к переброске свежих войск на Дальний Восток. На фронт позднее прибыл сам маршал Блюхер, срочно посланный из Москвы спасать положение. Несмотря на удачное начато наступления, белые были отброшены от Ина с большими потерями. Это был первый успех красных.

В тылу у красных Дальбюро коммунистической партии и Дальневосточного правительства в Чите выбросили лозунг: “Всё для победы над контрреволюцией”, объявили мобилизацию разных возрастов и провели сбор тёплых вещей, особенно, валенок для армии. Работа всех предприятий и учреждений была переключена на боевые нужды.

Попытка красных развить свой успех и атаковать Волочаевку (на восток от Ина) в ночь на 6 января 1922 года не удалась. Красные с большими для них потерями были отброшены, и им пришлось отойти на исходные позиции у Ина.

* * *

Второе наступление белых на станцию Ин 11 января окончилось неудачей. У красных теперь был явный перевес – и численный, и в вооружении, а также и в снабжении тёплыми вещами, что при тогдашних морозах играло большую роль. Белые бойцы по-прежнему были плохо одеты, у многих были не валенки, а резиновые сапоги. Число обмороженных росло.

12 января 1922 года партизанский отряд Бойко-Павлова в количестве до 1000 человек неожиданно напал ночью на Хабаровск, смяв заставу белых у входа в город. Они начали обстреливать пулемётным и ружейным огнём стоянки частей белых, тыловые учреждения и штаб командующего белыми генерала В.М. Молчанова.

Офицеры штаба не растерялись, и сам генерал Молчанов со своим начальником штаба полковником Ловцевичем вышли на улицу и стали отстреливаться из своих маузеров. Партизаны не ждали такого сопротивления, и эффект неожиданности пропал.

Белые быстро восстановили положение и начали обстреливать партизан. Красные партизаны Бойко-Павлова, не ожидав такого сопротивления, бежали из Хабаровска, потеряв около 50 убитыми и свои четыре пулемёта. Но и белые потеряли около 30 человек убитыми и ранеными. По данным разведки белых, красное командование начало усиливать свою армию, получив приказ из Москвы «поскорее ликвидировать белых в Приморье». Это было необходимо и для переговоров с японцами и для престижа советской власти. Кроме того, зная настроение крестьян, коммунисты боялись восстаний на Дальнем Востоке.

Начались решительные бои за Волочаевку (от 5 до 12 февраля). В «Истории гражданской войны» (Том 5. Стр. 356) сообщается, что «Народно-революционная армия имела перед Волочаевкой 6300 штыков, 1300 сабель, 300 пулемётов, 30 орудий, 3 бронепоезда и 2 танка типа «Рено», а белогвардейцы имели около 4550 штыков и сабель, 63 пулемёта и 3 бронепоезда».

Даже по данным советских историков гражданской войны, численный перевес и количество вооружений на стороне красных был несомненным. Но на самом деле, по сведениям белых, у красных под Волочаевкой было более 10000 человек, а у белоповстанцев, считая и резерв в Хабаровске, около 3600 бойцов, 8 орудий, 63 пулемёта и 2 бронепоезда, так как третий бронепоезд охранял станцию Хабаровск и в боях за Волочаевку не участвовал.

Приведём заявления маршала Блюхера, Покуса и Воробьева, назвавших Волочаевку «Дальневосточным Перекопом» и даже «Белым Верденом», указывая на «неприступные укрепления, возведённые белыми у Волочаевки». Конечно, все советские историки и командиры всё это преувеличивали или просто говорили и писали заведомую ложь.

Действительно, белые, зная о неминуемом наступлении красных на Волочаевку, укрепили подступы к ней. Но эти укрепления состояли из окопов, вырытых в снегу для стрельбы с колена и из трёх, местами и меньше, рядов колючей проволоки, вернее рогаток. И только на сопке Июнь Каран были старые укрепления – блиндажи и ямы. Возводить земляные укрепления и рыть окопы в рост человека, вбивать колья колючей проволоки было невозможно из-за глубокого снега и промёрзшей земли при почти 40-градусном морозе.

Весь этот «Дальневосточный Верден или Перекоп» у Волочаевки – плод фантазии и очередной лжи красных! Красные, несмотря на свои силы, превышавшие раза в три белых, пытались лобовыми атаками захватить Волочаевку, начиная с 10 февраля, но все атаки регулярно отбивались. Особенно ожесточённая атака велась в ночь на 11 февраля, когда красные попытались бросить на позиции белых оба своих танка. Один из них, «Бойкий», был подбит гранатой с бронепоезда «Каппелевец», а другой сломался и был отведён в тыл.

Видя, что в лоб захватить Волочаевку невозможно, и потери большие, красное командование изменило свою тактику. Красные повели наступление по льду реки Амур, в обход Волочаевки с юга, и захватили посёлок Ново-Спасское. Попытка отбить его у красных белым не удалась. Красные вводили в бой свои свежие резервы. Это угрожало окружением белых у Волочаевки и Хабаровска.

Стало известно, что группе красного командира Томина (в составе 2-х пехотных полков и одной кавалерийской бригады с артиллерией) давалось задание, захватив Ново-Спасское, выйти в тыл белым на станцию Корфовскую и таким образом отрезать путь отступления белым из Хабаровска и Волочаевки.

Резервов у белых не было, да и неоткуда их было ожидать. Надо было во что бы то ни стало избежать окружения, а поэтому 12 февраля днём генерал Молчанов отдал приказ об отходе белых с Волочаевских позиций, а 13-го ночью белые ушли навсегда и из Хабаровска.

Белым не удалось перезимовать у Хабаровска и задержаться на Волочаевских позициях, но и красным не удалось, как приказывал маршал Блюхер, «окружить и уничтожить белобандитов» ни у Хабаровска, ни позже на Уссурийской железной дороге.

В марте последние белые вернулись обратно в Приморье, в район расположения японских войск. Хабаровский поход был окончен, но борьба с красными продолжалась в Приморье до ноября 1922 года. Только тогда последние остатки Белых армий навсегда покинули Родину.


С румынского фронта в Сибирь
Отрывки из повести «Воспоминания о Ледяном походе» И.К. Волегов

Смотрю – на станции стоит эшелон, составленный из товарных вагонов. Около вагонов бегают солдаты с винтовками. Зная, что огнестрельное оружие от солдат-фронтовиков отобрали уже месяц тому назад, меня эта картина навела на некоторые размышления. Решил не торопиться с посадкой в вагон, а узнать, что это за эшелон с вооружёнными солдатами и куда он пойдёт. Долго ждать не пришлось. Слышу – с шумом открывается дверь станционного здания и оттуда выскакивает старший унтер-офицер с наганом в руке. Судя по шинели и петлицам, этот унтер-офицер был артиллеристом. За ним семь человек солдат с винтовками. Кричит стоящим толпой солдатам на перроне:

– Через десять минут поедем! Садитесь в вагоны!

Дальше начал объяснять причину задержки:

– Штаб станционной охраны требовал, чтобы мы сдали им все винтовки, – говорил унтер- офицер, – а когда я показал им вот это, поднял свой наган выше головы, – и сказал, что, если вы не отправите наш поезд через десять минут, мы всю станцию разнесём в три счёта.

только тогда, когда под конвоем привели машиниста и посадили на паровоз. Вооружённые солдаты уже не сходили с паровоза.

Не буду вдаваться в подробности нашего движения, а отмечу лишь более важные моменты, касающиеся лично нас с Шурой Подкорытовым и поведения солдат-сибиряков в дороге. Из Бессарабии до Урала мы ехали около одного месяца. На больших станциях и городских вокзалах нас с Подкорытовым не выпускали наши сибиряки, оберегали нас, чтобы не арестовали. Говорили нам, что, если нас увидят, сразу же снимут с поезда.

– Здесь так много этой рвани, все они вооружены до зубов гранатами, даже на них висят пулемётные ленты, ищут офицеров и снимают их с поездов.

Так говорили сибиряки, принося нам хлеб и кипяток. Винтовки свои с отомкнутыми штыками, завернули в солдатские одеяла на случай, если заглянут в вагон, чтобы не обнаружили. Когда подходили к станциям, к дверям вагонов ставили смелых, здоровых солдат, которые не впускали охранников в вагон, а давали заглянуть в вагон только с платформы. Если где и успевала протиснуться в вагон часть большевистской охраны, эти солдаты, которые дежурили у дверей, брали их за руки и выбрасывали из дверей на платформу и закрывали дверь вагона. Грозный вид солдат-фронтовиков пугал большевистскую охрану.

Где-то на одной из станций проник к нам каким-то образом незнакомый солдат. Наши сибиряки очень быстро обратили на него внимание и повели с ним довольно осторожно и дипломатично такой разговор:

– Вы откуда и куда едете? В какой части служили? Кто у вас был начальник дивизии? К какому корпусу ваша дивизия была прикомандирована во время такого-то сражения?

Этот солдат так заврался от перекрёстных вопросов сибиряков, которые просто назвали его “тыловой крысой” и заставили его сознаться в том, что в действующей армии он совсем не был, а был командирован для связи военно-революционным комитетом с прифронтовым солдатским комитетом, очевидно, он этим хотел показать, что он не простой солдат, а что ему даны большие полномочия по вопросам прекращения войны, демобилизации армии. Наши сибиряки насторожились, стали с ним разговаривать мягким тоном, как вообще разговаривают с начальством, даже налили ему кружку кипятка и дали кусок хлеба. Этот солдат вообразил, что своим разговором он произвёл на солдат известное впечатление и развязал язык до такой степени, что начал ораторствовать против царского правительства, против войны и против офицеров Императорской армии.

Неожиданно встал тот унтер-офицер, который посадил меня в вагон, и сказал одному из солдат:

– А ну-ка, бери! Открывайте двери!

Двери немедленно были открыты. В вагоне – мёртвая тишина, только слышны просьбы этого загадочного солдата:

– Пожалейте меня, я жив буду, ещё вам пригожусь!

Молчание продолжалось. В открытую дверь завывал ночной холодный ветер и просьба солдата превратилась в истерический плач, и вдруг с грохотом закрылась вагонная дверь, загадочного солдата не стало, а за этим и закрылось окно вагона с железной дверкой.

Потом всё выяснилось из разговора сибиряков между собой. Они убедились в том, что к нам в вагон попал один из комиссаров народной революционной армии, которая воинственно расправлялась с мирным населением в нашей стране. Точно определили его национальность. Оказался еврей, говорил с акцентом, в особенности, когда вошёл в свою пропагандную роль, а держали его около открытых дверей, потому что ждали какого-либо моста через речку или большого обрыва, чтобы бросить его, откуда бы он не смог вернуться. Оказалось, что в окно вагона смотрел солдат, которому было поручено выбрать такое место, куда надо было выбросить комиссара. Конечно, выдало его и то, что на нём был френч военного английского покроя, хотя из солдатского серого сукна, но был пригнан у портного и брюки галифэ. Лицо не обожжено солнцем, не обветрено, а как-будто бы он только что вышел из парикмахерской – выбритый и напудренный.

Нельзя обойти молчанием разговор солдат-сибиряков. Они говорили:

– Ораторы на фронте много нам обещали, только скорее кончайте войну. Вам будет дана земля, никто вас не будет притеснять, как притесняли вас помещики и правительство. И будете строить свою жизнь как вам захочется.

Я постарался в толпе солдат подвинуться к нему поближе, так, чтобы он меня заметил. Действительно, мой манёвр оказался кстати. Он сделал несколько шагов ко мне, сказав:

– А вы, товарищ офицер, что ещё ждёте? Садитесь в любой вагон, скоро поедем.

Я взял свой дорожный чемодан и стал пробираться через толпу к вагонам. Слышу, сзади меня огромного роста, тоже унтер-офицер, взял меня за плечи и говорит:

– Давайте я вам донесу ваш чемодан и посажу вас в наш вагон.

Он был с погонами на плечах. Он, можно сказать, забросил и меня туда, как лёгкую вещь. Туда же забросил мой чемодан.

– Садитесь в угол налево на нижние нары, там уже сидит один офицер, вам будет веселей с ним, можете поболтать, а с нашей братвой вам не о чём говорить, услышите только одну ругань.

В углу на нижних нарах сидел подпоручик Подкорытов. Мы его всегда звали Шура. Он мой однополчанин и вместе с ним мы в одиночном порядке приехали на Румынский фронт. Боже! Как он был рад нашей встрече! Бросился ко мне на шею, выражая этим детскую манеру ласки, свойственную ему.

– Я, – говорит он, – сижу уже здесь десять дней, от группы наших офицеров отстал из-за того, что у моего возницы дорогой у телеги сломалось колесо, пришлось остаться ночевать в деревне, а подводу нашёл только утром. Когда сюда приехал, наши офицеры уже уехали. Несколько эшелонов ушло отсюда с пьяными солдатами, я один не рискнул с ним ехать. Выбросят ещё где-нибудь дорогой из вагона. Этот эшелон задерживает большевистская охрана, которая требует сдать винтовки, именует себя народной революционной армией, а солдаты здесь всё больше сибиряки – не хотят сдавать оружие им. Они и уговорили меня ехать с ними.

Выехали мы не через десять минут, как говорил унтер-офицер, а через десять часов. Начальник станции не давал нам путёвку, мотивируя тем, что вышедший поезд раньше нас не пришёл ещё на станцию. Что с ним случилось и где он находится он не знал, а путёвку дал только тогда, когда под конвоем привели машиниста и посадили на паровоз. Вооружённые солдаты уже не сходили с паровоза.

Не буду вдаваться в подробности нашего движения, а отмечу лишь более важные моменты, касающиеся лично нас с Шурой Подкорытовым и поведения солдат-сибиряков в дороге. Из Бессарабии до Урала мы ехали около одного месяца. На больших станциях и городских вокзалах нас с Подкорытовым не выпускали наши сибиряки, оберегали нас, чтобы не арестовали. Говорили нам, что, если нас увидят, сразу же снимут с поезда.

– Здесь так много этой рвани, все они вооружены до зубов гранатами, даже на них висят пулемётные ленты, ищут офицеров и снимают их с поездов.

Так говорили сибиряки, принося нам хлеб и кипяток. Винтовки свои с отомкнутыми штыками, завернули в солдатские одеяла на случай, если заглянут в вагон, чтобы не обнаружили. Когда подходили к станциям, к дверям вагонов ставили смелых, здоровых солдат, которые не впускали охранников в вагон, а давали заглянуть в вагон только с платформы. Если где и успевала протиснуться в вагон часть большевистской охраны, эти солдаты, которые дежурили у дверей, брали их за руки и выбрасывали из дверей на платформу и закрывали дверь вагона. Грозный вид солдат-фронтовиков пугал большевистскую охрану.

Где-то на одной из станций проник к нам каким-то образом незнакомый солдат. Наши сибиряки очень быстро обратили на него внимание и повели с ним довольно осторожно и дипломатично такой разговор:

– Вы откуда и куда едете? В какой части служили? Кто у вас был начальник дивизии? К какому корпусу ваша дивизия была прикомандирована во время такого-то сражения?

Этот солдат так заврался от перекрёстных вопросов сибиряков, которые просто назвали его «тыловой крысой» и заставили его сознаться в том, что в действующей армии он совсем не был, а был командирован для связи военно-революционным комитетом с прифронтовым солдатским комитетом, очевидно, он этим хотел показать, что он не простой солдат, а что ему даны большие полномочия по вопросам прекращения войны, демобилизации армии. Наши сибиряки насторожились, стали с ним разговаривать мягким тоном, как вообще разговаривают с начальством, даже налили ему кружку кипятка и дали кусок хлеба. Этот солдат вообразил, что своим разговором он произвёл на солдат известное впечатление и развязал язык до такой степени, что начал ораторствовать против царского правительства, против войны и против офицеров Императорской армии.

Неожиданно встал тот унтер-офицер, который посадил меня в вагон, и сказал одному из солдат:

– А ну-ка, бери! Открывайте двери!

Двери немедленно были открыты. В вагоне – мёртвая тишина, только слышны просьбы этого загадочного солдата:

– Пожалейте меня, я жив буду, ещё вам пригожусь!

Молчание продолжалось. В открытую дверь завывал ночной холодный ветер и просьба солдата превратилась в истерический плач, и вдруг с грохотом закрылась вагонная дверь, загадочного солдата не стало, а за этим и закрылось окно вагона с железной дверкой.

Потом всё выяснилось из разговора сибиряков между собой. Они убедились в том, что к нам в вагон попал один из комиссаров народной революционной армии, которая воинственно расправлялась с мирным населением в нашей стране. Точно определили его национальность. Оказался еврей, говорил с акцентом, в особенности, когда вошёл в свою пропагандную роль, а держали его около открытых дверей, потому что ждали какого-либо моста через речку или большого обрыва, чтобы бросить его, откуда бы он не смог вернуться. Оказалось, что в окно вагона смотрел солдат, которому было поручено выбрать такое место, куда надо было выбросить комиссара. Конечно, выдало его и то, что на нём был френч военного английского покроя, хотя из солдатского серого сукна, но был пригнан у портного и брюки галифэ. Лицо не обожжено солнцем, не обветрено, а как-будто бы он только что вышел из парикмахерской – выбритый и напудренный.

Нельзя обойти молчанием разговор солдат-сибиряков. Они говорили:

– Ораторы на фронте много нам обещали, только скорее кончайте войну. Вам будет дана земля, никто вас не будет притеснять, как притесняли вас помещики и правительство. И будете строить свою жизнь как вам захочется.

Некоторые говорили:

– Приедем домой и увидим, какая там власть. Если такая, как здесь – власть молокососов, у которых ещё материнское молоко не обсохло на губах, едва винтовку-то поднимает, а тут же лезет указывать нам – фронтовикам, как надо устраивать новую жизнь. Нет, ребята, мы должны приехать домой с оружием – с оружием нам будет веселей с ними разговаривать. Если бы у нас не было винтовок, мы давно уже были бы завербованы. Почти на каждой станции подмазываются к нам с призывами записаться в народную революционную армию.

Так разговаривали между собой солдаты-фронтовики, которые ехали с румынского фронта в Сибирь.

* * *

Здесь, в Чите, захожу я в ресторан, который был открыт исключительно для офицеров Каппелевской армии. Занимаю столик, заказываю обед и вдруг слышу, что кто-то называет меня по чину и фамилии. Я обернулся и увидел знакомое мне лицо. Когда я с ним виделся на Уфимском фронте, он находился в трагическом состоянии. На плечах в то время у него были погоны штабс-капитана, а сегодня он был в чине подполковника. Место он занял в углу за столиком, там можно было поместиться троим, но он сидел один. Попросил меня перейти к нему. Обед у нас затянулся на два часа.

На Уфимском фронте встреча у меня с ним произошла в деревне Урюш. От этой деревни в десяти или двенадцати километрах было расположено село Урюш-Барский, а эта небольшая деревня носила название Урюш-Татарский. Вокруг этой деревни был густой хвойный лес. Если попасть в село Урюш-Барский в зимнее время, когда снег глубиной около четырёх футов, то эту деревню не обойдёшь и не объедешь. По сведениям жителей, в этой деревне стояла одна рота красных. Красные, узнав, что в соседнюю деревню пришла пехота и сотня казаков, ушли в село Урюш-Барский, а в деревне оставили заставу в количестве одного взвода.

Штабс-капитан С., с которым я сидел в ресторане, знакомясь, отрекомендовался:

– Командир роты, – и сообщил мне, что в семи верстах отсюда – небольшая деревня, в которой стоит одна застава красных.

– Я послал туда один взвод под командой своего брата поручика С. и жду сообщения о занятии её. Во взводе один пулемёт «Максим». Я полагаю, что как только наши откроют огонь, красные убегут оттуда. Их там стояла рота, но как только услышали, что мы сюда пришли, они драпанули в Урюш-Барский.

Не успел штабс-капитан С. выйти от меня, заходит солдат с донесением:

– Господин поручик убит, взвод вернулся назад, раненые брошены в снегу.

Штабс-капитан С. не своим голосом простонал:

– Где он, где мой брат? Покажите мне его. Где он лежит?

На улице вокруг подвод скопилось много солдат и казаков. Мы вышли, в санях поручика убитого не нашли, а из доклада взводного унтер-офицера узнали, что взвод подошёл к опушке леса, откуда были хорошо видны дома, но не видно было ни одного красноармейца.

Постояли – тишина. Поручик сказал:

– Вероятно в деревне нет красных, – и пошёл по дороге к крайним домам.

Слышим – ружейный залп, и потом поручик упал. С ним шли два солдата, и те упали. Во взводе началась паника, солдаты сели на подводы и назад. Я остановить взвод не мог. Поймал последнюю подводу и на ней приехал один.

Когда мы со штабс-капитаном С. приехали на место происшествия, то красных в деревне уже не было, а на самом видном месте у самой дороги к деревьям были привязаны совершенно голые три трупа. В середине – поручик С., а по сторонам – солдаты. У поручика С. – скальпирована на плечах кожа в ширину погона и вбито в каждое плечо по три подковочных кузнечных гвоздя. Эти гвозди изображали звёздочки, а на теле было обнаружено тридцать восемь штыковых ран.

Телосложение у него было художественно красиво. Лица его я раньше не видел, не был с ним знаком, но из слов брата понял, что он был красавцем. Голова и лицо настолько были зверски изуродованы, что в них не осталось ничего человеческого. Очевидно звери не могли смотреть на красоту его лица.

Если большевики так зверски расправлялись с офицерами, то не совсем понятна их жестокость по отношению к рядовым солдатам. У одного солдата было на теле двенадцать штыковых ран, у другого – семь. Разбирая этот поступок над человеком, глумление и жестокость, нужно полагать, что существовала специальная школа для развития в человеке жестоких инстинктов и садизма.

* * *

Пропаганда большевиков среди населения Забайкалья, особенно на молодёжь, которая уже проходила военную подготовку в запасных полках, подействовала. Отцы этой молодёжи, бывало, выйдут нас провожать со слезами на глазах, раскаивались, что не могут повлиять на тех сыновей, которые ушли в ряды Красной армии. Действительно- ирония судьбы. Старший сын отходит с полками атамана Семёнова, а младший служит в Красной армии.

Помню в одном из посёлков пришлось нам ночевать и утром мы оттуда уходили. Наш уход принёс нашим хозяевам дома, где мы ночевали, мучительные страдания. Хозяин в слезах говорил:

– Наверное нам не избежать Божьего наказания. Умы у нас попутаны. Ведь у меня большой капитал. Никогда его не прожить ни моим детям, ни моим внукам, а вот младший сын ушёл с красными, да не просто ушёл, а с угрозой, говорит:

– Скоро приду, отец, тебя раскулачивать!

Таких людей, как этот хозяин, вероятно, было девяносто процентов. И эти люди знали, что их в скором времени оставят без всего, но спасаться от грядущих переживаний они не могли, не могли бросить всё на произвол. С глубоким чувством жалости приходится вспоминать о погибших героях офицерах нашей армии, которые погибли, можно сказать, в последних боях, сражённые пулей красных…

* * *

За городом Маньчжурия нас встречали китайские войска и отводили в определённый район, где было отведено место для сдачи огнестрельного оружия. Сотню казаков выстраивали в одну шеренгу с винтовками на плечо и с открытыми затворами. Медленно двигаясь сквозь строй китайских солдат, которые стояли шпалерами, наши солдаты сдавали оружие китайским офицерам, которые осматривали винтовки, закрывали затворы и указывали место, куда их складывать. После сдачи оружия, полки направлялись в город для расквартировывания. Квартиры были отведены в школах, городских театрах и в частных домах.

Продолжительность стоянки в этом городе зависела от погрузки в эшелоны и отдыха коней. Пехотные части грузились и немедленно отправлялись, а конницу погрузить было невозможно – не доставало вагонов, поэтому некоторые полки отправлялись в походном порядке в город Хайлар. Казакам было жаль расставаться с оружием. Они долго носили его за плечами, чистили и ухаживали за ним, как за своими конями. Заботились главным образом в походе о коне и о карабине. Карабин – это вид пехотной винтовки, но гораздо легче по весу и короче, поэтому этот вид ружья был принят в кавалерии.

Никакое правительство не позволит присутствие чужой вооружённой армии у себя на территории. Какие бы ни были дружественные договоры у Китая с царской Россией, наша армия обязана была подчиниться требованиям правительства Трёх восточных провинций. Не сдавать оружия было нельзя. Итак, наша армия наделала этому правительству много хлопот и принесла большой материальный расход.

Для пропуска наших войск через всю Маньчжурию к станции Пограничная были сгруппированы китайские войска из всех Трех восточных провинций на Маньчжурскую железную дорогу. Железнодорожный транспорт был полностью использован для перевозки наших войск. Коммерческие операции по перевозам грузов были остановлены. Пассажирские поезда шли не по графику. На служащих железной дороги легла большая нагрузка, им пришлось работать лишние часы. Целая вереница поездов шла к станции Пограничная, а отсюда отправляли пассажирские поезда и все воинские эшелоны на станцию Гродеково. Это первая станция в Приморском крае.

* * *

Каппелевская армия пришла в Приморье, не имея при себе огнестрельного оружия. Офицеры сумели привезти с собой револьверы не в кобуре, а в кармане. Шашки у офицеров и казаков были при себе.


Воткинцы
Полковник А.Л. Балонкин,
и
з журнала «Русский в Австралии» №8 (33), 1953

Воспитанные в русских традициях, веря в Бога, любящие Россию, жители воткинского казённого завода – рабочие – своим мужицким умом скоро поняли всю лживую сущность так называемой советской рабоче-крестьянской власти.

Они очень скоро поняли, что большевики принесут русскому народу ужасные страдания, прольют моря русской крови, пытаясь построить на широких полях Российской Империи новое общество без веры в Бога, в отрицании семьи и Высшей Совести. Им скоро стало понятно, что слова: «Бога бойтесь, Царя чтите» – были не пустым звуком, а истиной и той основой, на которой созидалась Россия и покоилось благополучие и благосостояние многоплеменного народа. Они скоро поняли, что путь к спасению всего того, что так для них дорого, лежит только через борьбу против тех тёмных сил, которые обманом пытались покорить Русь.

* * *

17 августа 1918 года громко, торжествующе гудел гудок Воткинского завода, колокола с шести церквей вторили ему, возвещая сёлам и деревням, окружавшим завод, о победе Добра над злом: воткинские жители – рабочие, крестьяне – подняли знамя восстания, уничтожили местный совдеп. Четыре долгих года эти русские простые люди, без громких слов бескорыстно отдавали свои жизни в борьбе против интернациональных сил, поработивших Родину. Обильно были политы их кровью и кровью врага родные поля Прикамского края и Урала, просторные равнины Сибири, сопки Забайкалья и Приморья.

Но ни страх перед смертью, ни тяжёлые лишения и походы, не сломили их воли и не уничтожили в них надежду увидеть Русскую землю свободной от коммунистического гнёта. Они отдали Родине всё, что имели. И не их вина, что враг восторжествовал, и русский народ оказался закабалённым в тяжёлую неволю на долгие годы.


ОРЛЯТА

Ко Дню Непримиримости в Сиднее в 1950 году
Б. Турчанинов

…Россия поставит им памятник: на голой скале – разоренное орлиное гнездо, и в нём убитые орлята

Часто на улицах Сиднея, в поездах, трамваях – я вижу мальчиков в военной форме, у которых на верхней части рукава, на нашивке надпись: «Австралийский Кадетский корпус». Кадеты… юнкера… Будущие офицеры славной Австралийской армии. И вот, эти встречи родят воспоминания давно прошедших дней, забыть которые нельзя. Славные традиционные подвиги таких же, как эти, но русских мальчиков, которые вечно будут жить в памяти русских людей. Те, кто помнит героическую эпопею Белой борьбы, должны рассказать всем, кто не видел этих страшных дней, кто не знает того, что было на Руси в те годы сплошной жути.

15 ноября 1917 года – дата зарождения Добровольческой Белой армии на юге России в Новочеркасске. С тех пор прошло 33 года. В памяти встают картины и лица не так далёкого прошлого. В те дни Ростов-на-Дону внешне представлял собой страшную картину начавшейся большевистской революции. По улицам носились грузовики, ощетинившиеся штыками и пулемётами, наполненные опьянёнными кровью дезертирами-солдатами со всех фронтов, вперемешку с выпущенными из тюрем уголовниками и босяками с берегов Дона, до зубов вооружёнными так называемыми – красногвардейцами. По тротуарам, на площадях, верхом носились пьяные матросы, обвешанные пулемётными лентами, ручными гранатами, бестолково стреляющие во все стороны. «Краса и гордость революции» нередко со шпорами на ботинках, за что остряки посмелее называли их «морская скачущая кавалерия смерти». Везде раздавались выстрелы, дикий вой «победителей» и лились слёзы, слышались рыдания русских людей.

Я шёл пешком через весь город, и картины ужаса, которые мне пришлось увидеть за какой-нибудь час, навсегда остались в памяти и в сердце тогда ещё мальчика. В краткой статье невозможно описать всё виденное и пережитое, что навсегда родило непримиримость к сатанизму XX века.

В Соборном переулке из дома, что против магазина Кулакова, два дюжих вооружённых матроса и несколько красногвардейцев буквально волоком тащили по лестнице, а потом по панели тело мёртвого священника. С непристойными шутками и руганью тело бросили на дроги, а внутренности – какой-то коротконогий «революционер» – красногвардеец подобрал рогожей и швырнул на раскинувшуюся рясу. Уйти было нельзя, никого не пропускали, пока эта печальная «революционная колесница» не загрохотала по булыжникам мостовой.

Дальше, на углу Большого проспекта и Большой Садовой, у витрины магазина «Сегаль», за медные поручни за руки были привязаны свесившиеся в неловком положении, как бы кланяясь земле, четыре трупа в военной форме. Вокруг стояла толпа, кто-то что-то рявкал злобное по адресу золотопогонников. Многие стояли молча и молча же отходили прочь. На углу стояло несколько вооружённых солдат и красногвардейцев. Затаив страх, я подошёл ближе, стараясь узнать «Кто?» – тогда я знал многие погоны Российской армии. Стёкла витрины были разбиты, в оставшихся кусках стекла зияли ровные пулевые отверстия.

Первые два, справа, были в чёрных, расстёгнутых шинелях с красными погонами – кадеты, третий юнкер и четвёртый – их, троих детей, отец – полковник. Утром они были арестованы у себя на квартире и в полдень «казнены» как «золотопогонники» и как «чуждый элемент» – так гласила сбоку надпись на стене. Как я потом узнал, самому младшему было 12 лет (мой сверстник) и старшему – 19.

* * *

В эти же судьбоносные дни в Новочеркасске, столице Донского войска, группа генералов, недавних узников Временного правительства эпилептика Керенского, лихорадочно, при полном отсутствии средств, лишь с одним желанием спасти Россию от полного порабощения тёмными силами, организовывали Белую армию. Её костяк в те дни насчитывал что-то около трёхсот штыков, в основном молодых офицеров, юнкеров, кадет, гимназистов – жертвенной русской молодёжи.

Ровно через месяц, 15 декабря, огромный Ростов, захваченный многотысячной революционной солдатнёй и огромными бандами так называемого люмпен-пролетариата, плюс канонерская лодка «Колхида» на Дону, был штурмом взят со стороны станицы Кизитириновка-Нахичевань, частями Белой армии, которых было всего… 200 человек юнкеров и кадет под командованием капитана Шаколи, при поддержке конной казачей батареи.

Рано утром к нашему дому на границе Ростов-Нахичевань подошли восемь мальчиков в длиннополых шинелях и бескозырках, замёрзшие и голодные, но весёлые, храбрые и бодрые духом, победители-герои, последний оплот Империи. Старшему был 21-й год, портупей-юнкер Вл. Посохин, остальные юнкера Шурупов, Рождественский, Горич, Годаров. Другие фамилии не помню. Потом подошли ещё два – те уже были мне подстать – оказались кадеты Владикавказского корпуса – одному было 16, другому 17 лет.

Выслав к Софийской церкви боевое охранение (один юнкер и один кадет), остальные по очереди забегали в дом, где их поили горячим чаем с остатками вишнёвого варенья невозвратного времени и, обласканные влюблёнными взглядами барышень, которых в доме было четыре, выбегали на улицу, пропуская других погреться. Через полчаса подошёл второй «эшелон» – шесть юнкеров и один кадет под командой училищного вахмистра казака Сороки, старого преданного царского служаки.

Первый отряд пополнился семнадцатилетним гимназистом Петей Кобыщановым, другом моего детства, и одной из барышень – Аней Чубариной, тут же надевшей белую косынку, ушёл в туман, где раздавались беспорядочные выстрелы бежавшей в панике от «юнкерей» ленинской орды.

Все эти орлята уже много времени спустя часто бывали у нас и каждый раз привозили печальные новости: юнкер Годаров убит под Эцемом в Корниловском походе, юнкера Шурупов и Рождественский убиты под Таганрогом, Горич убит в 1919 году под Орлом, будучи уже корнетом, один из кадет зверски замучен большевиками в Ростове, Аня Чубарина убита в 1920 году под Новороссийском, её брат, полковник Борис Чубарин пропал без вести. Портупей – юнкер, а потом сотник Вл. Посохин, в 1920 году, будучи отрезан от главных частей Белой армии, долгое время скрывался на Кавказе, но был кем-то опознан и расстрелян в Екатеринодаре. Девятнадцатилетний корнет Петя Кобыщанов ушёл с остатками Добровольческой армии на пароходе «Владимир» в Крым, и с тех пор известия о нём прекратились…

Это первое воспоминание на страницах журнала «Русский в Австралии» пусть будет венком в День непримиримости на безвестные могилы убитых белых орлят.

Спите, орлы боевые
Спите с спокочной душой.
Вы заслужили, родные.
Славу и вечный покой…

Растут и выросли уже другие орлята и глядят орлами. Ждут они грозного часа возмездия. И он придёт, он близок, этот час.


РАЗДЕЛ II
Белая русская эммиграция во время и после Второй мировой войны

 

Глава 1. Вторичная эмиграция Белая эмиграция в Европе и Китае


Центры русского рассеяния

К 1925 г. русские эмигранты расселились по всему миру, и были страны, в которых они прожили много лет, иногда – полвека и долее. Эти страны для них стали второй родиной: там они прочно обосновывались, учились, работали, там появлялись на свет их дети и внуки. Принимая иностранное подданство или оставаясь бесподданными, русские в этих странах не ассимилировались, сохраняли свои традиции и жили эмигрантскими интересами.

Профессор П.Е. Ковалевский писал о русских эмигрантах в Париже: «Русские создали свой столичный город, который только по необходимости соприкасался с жизнью международного Парижа. Они ходили в свои 30 церквей, где после служб встречались; они устроили ряд музеев, библиотек, книжных магазинов, театров, кино. В каждом квартале шла своя особенная жизнь…» (1).

О русских в балканских землях Вл. Абданк-Коссовский писал: «Намечался новый этап русского рассеяния: славянские государства, которые раньше других широко открыли двери русским беженцам. Вскоре Белград настолько обрусел, что во всём Русском Зарубежье трудно было представить другой город, с жизнью которого так тесно переплелась бы жизнь русской эмиграции. Годы беженства выработали в Югославии особый тип «руса», который всё знает, всё умеет, без которого нельзя обойтись ни в одной области интеллектуальной жизни и строительства» (2).

О русских в Маньчжурии рассказывается в статье «Последний оазис русского быта»: «По малолюдной суровой стране… менее, чем в пять лет был проведён и прекрасно оборудован сплошной рельсовый путь около двух с половиной тысяч вёрст протяжением, с целым рядом вспомогательных предприятий, океанским и речным пароходством; со сказочной быстротой возникали в этой недавней пустыне цветущие города, такие как Харбин, Дальний и другие населённые пункты. За построечником, за православным русским священником, за казаком-охранником пришёл русский ремесленник, учитель, артист, писатель, учёный… Осевшие в Маньчжурии русские люди (после революции – Ред.) были оторваны от страны их отцов. И вот жили они там, храня верность своим русским традициям. Старики сходили в могилы, но быт русский оберегали остающиеся. На смену отцам приходило молодое поколение… Русские харбинцы любили свой город, с ним сжились. И как не любить было этот, раскинувшийся на правом берегу полноводной реки Сунгари, город, где приветно сияли кресты православных русских храмов, где на каждом шагу слышалась русская речь, встречались русские лица, мелькали русские вывески, где русские люди жили полнокровной и содержательной жизнью, неизвестной русским в других странах» (3).

Вторая мировая война принесла новые испытания белым русским эмигрантам. Тысячи из них погибли в этой войне, тысячи были незаконно арестованы и увезены из Европы и Китая в СССР и были там репрессированы после войны. Тогда же были ликвидиров~чы многие русские культурные и политические центры в Европе и на Дальнем Востоке. Казалось, сбылась заветная мечта большевиков: Зарубежная Россия перестала существовать! Но в Западной Европе первая эмиграция объединилась со второй (ДиПи) и к 1948 г. создала новые антикоммунистические центры. В странах “советского влияния” – в Восточной Европе и в Китае – эмигранты, которые остались непримиримы к советской власти, отказались репатриироваться в СССР. Из этих стран они были вынуждены уезжать, снова бросая свои насиженные места, работу, школы, университеты, свои дома, разлучаться с друзьями, родственниками и ехать в неизвестность – в далёкие и чуждые страны.

Среди русской белой эмиграции и их потомков, прибывших в Австралию после Второй мировой войны, были беженцы из разных стран, но в основном это были бывшие жители Югославии, Болгарии, Прибалтики и Китая. Вот почему следует кратко описать “вторую родину” этих переселенцев – людей, которые составили значительную часть русской колонии в Австралии и сыграли огромную роль в создании Зарубежной России в этой стране.

———–

(1) Ковалевский П.Е. Зарубежная Россия. Париж, 1971. С. 312.
(2) Абданк-Коссовский Вл. «Русская эмиграция». Возрождение, №51. Париж, 1956. С.131.
(3) Последний оазис русского быта. Политехник, №10. Сидней, 1979. С. 233-234.


Болгария

1920 год. Пал Крым. Закончилась гражданская война на юге. Добровольческая армия под командованием гене ала барона П.Н. Врангеля покидает последний оплот белых. Уходит гражданское население.

Пароходы с эвакуированными направились в Турцию. Там их разместили в лагерях в Галлиполи, Лемносе и Безорте. В Галлиполи находилось двадцать пять тысяч офицеров и солдат – участников Первой мировой войны и последовавшей за ней Гражданской войны. В большинстве это были молодые люди в возрасте 25 лет без законченного образования. Для них в Галлиполи была открыта Первая русская генерала Врангеля Галлипольская гимназия. И вот «молодёжь» в офицерских чинах с Георгиевскими крестами на груди снова села за парты.

В 1921 г. генерал Врангель добился разрешения на эвакуацию воинских и казачьих частей с полуострова Галлиполи в Болгарию, а часть казачьих полков с Лемноса была отправлена в Югославию. Средства на их транспортировку были получены от бывшего русского консула в Америке.

Болгария, потерпевшая поражение в Первой мировой войне, по Версальскому договору должна была сократить численность своей армии до 20000 человек. В связи с этим освободились военные казармы, которые и были предоставлены прибывшим русским воинам. Болгария – чудесная маленькая страна, частью гористая: Балканы, Родопы, Рыльские горы, Странджанские. Но горы эти не страшные, не пугающие, а солнечные, приветливые. А долины – Дунайская, четыре Подбалканские со знаменитой Розовой Долиной и Тракийская низина – кормили всю Болгарию и половину Европы.

Вот в такую страну и попали спасавшиеся от большевиков русские беженцы. В период с 1920 по 1921 г. в Болгарию прибыло около 35000 человек. Болгарский царь Борис 111, болгарская армия и народ встретили их приветливо, но болгарское правительство во главе с премьер-министром – враждебно.

До прибытия русских с Галлиполи и Лемноса в Болгарии уже существовали учебные заведения, созданные усилиями и трудами русских, прибывших в эту страну после февральской революции. Сюда же была переведена Галлипольская гимназия, но из-за отсутствия средств на её содержание, а также «воинского духа» в ней гимназия была закрыта в 1934 г. В это же время многие русские учебные заведения были закрыты, и учащиеся переведены в Софийскую гимназию, которая в 1945 г. была переименована в Советскую среднюю школу и прекратила своё существование в 1950 г.

Болгарское правительство по настоянию царя Бориса 111 субсидировало русские учебные заведения, выдавало субсидии ста студентам государственного университета, где лекции читались русскими профессорами и лекторами, а также содержало два русских инвалидных дома и выплачивало пенсию русским воинам, участникам войны 1876-77 гг. за освобождение Болгарии от турецкого ига.

В середине 1930 гг. в Софии были созданы Национальная организация витязей (НОВ) и Национальная организация русских разведчиков (НОРР). Последняя быстро разрослась в крупную молодёжную организацию. В 1937 г. из молодёжи этих организаций была сформирована «Рота молодой смены имени генерала Кутепова» при 3-м отделе Русского общевоинского союза (РОВС). При нём был организован «Национальный союз нового поколения», позднее переименованный в Народно-трудовой союз (НТС). С началом Второй мировой войны большинство молодёжи из РОВСа вступило в Русский корпус, позднее – в казачьи части и Русскую освободительную армию А.А. Власова.

В Болгарии за период с 1920 по 1944 гг. было зарегистрировано более 100 русских организаций и издавалось 85 эмигрантских газет и журналов. Из молодых талантливых выпускников Софийской гимназии следует упомянуть Елену Воронову, ставшую прима-балериной Государственной оперы и балета. В болгарской опере пели Ксения Векова и Римма Московская-Александрова. В драме подвизалась Татьяна Массалитинова. Две последние остались в Болгарии и получили звание Народных артисток.

В двадцатых годах в Болгарии донским казаком Сергеем Жаровым был организован любительский хор донских казаков, впоследствии сделавшийся профессиональным. Хор Жарова гастролировал по многим странам мира, включая и Австралию, куда он приезжал в 1926, 1956 и 1972 гг.

Вторая мировая война и «освобождение» Болгарии Красной армией нарушили мирную жизнь русских. Многие были арестованы и увезены в СССР. Богатые библиотеки и архивы, собранные трудами русских, были разграблены, и часть из них была отправлена в Советский Союз. И опять перед русскими встал вопрос: что делать? Небольшая часть русских уехала в СССР, поверив в посулы, а другая – оказалась в странах свободного мира, включая Австралию.


Югославия

В Югославии первые эмигранты из России, в основном жители юго-западных российских губерний, появились ещё до поражения и эвакуации Добровольческой армии генерала П.Н. Врангеля из Крыма. Среди русских, прибывших в эту страну, было много профессоров и преподавателей известных российских университетов, а также людей со средствами. Своё пребывание в Югославии они рассматривали как временное, надеясь, что скоро всё в России успокоится, и они вернутся обратно на родину. Но прибытие в Югославию частей добровольческой армии с Галлиполи положило конец этим надеждам, и теперь русским беженцам предстояло начать жизнь в новой незнакомой стране.

В Югославии в двадцатых годах насчитывалось около 70000 русских беженцев, но к 1930 г. в стране осталось 29500 человек, т.к. многие уехали во Францию и другие страны. Вскоре Белград, столица Югославии, становится центром русской культуры. Сюда были эвакуированы три кадетских корпуса, два женских института. Были открыты восемь средних учебных заведений и детские приюты. До Второй мировой войны Русский научно- исследовательский институт в Белграде проводил большую работу. Русские студенты учились в Белградском университете, в котором преподавание велось на сербском и русском языках. В Югославии условия с трудоустройством для русских были лучше, чем в других европейских странах. Многие беженцы работали в государственных учреждениях по своей специальности. Правительство взяло на себя содержание русских военных инвалидов. Русская православная церковь пользовалась глубоким уважением и расположением сербской церкви, и многие русские священнослужители получили приходы в сельских местностях.

В 1933 г. в Белграде состоялось торжественное открытие и освящение Русского дома, построенного на участке, принадлежавшем бывшему Российскому посольству. В Русский дом переехали Русское музыкальное общество, Русский научный институт, две Русские гимназии, Музей русской конницы, Русская публичная библиотека. В Русском доме были концертно-театральный зал на 750 мест и гимнастический зал, в котором по праздникам проходили богослужения. В тихой и спокойной обстановке жили русские до Второй мировой войны.

С 1941 г., с началом немецкой оккупации Югославии, участились нападения красных партизан Тито на русское население. Положение русской эмиграции стало тяжёлым. Только до 1 сентября 1941 г. было зарегистрировано 250 убийств, как отдельных эмигрантов, так и целых семейств. Генерал Скородумов, стоявший в то время во главе русской эмиграции в Белграде, вынужден был обратиться за защитой сначала к сербским властям, а затем к немецким. 12 сентября 1941 г. Скородумов по распоряжению германского командования сформировал из русских эмигрантов, проживавших в Сербии, Русский охранный корпус, который со временем стал единственным представителем и защитником всех русских в Югославии. Позже в этот корпус вступили добровольцы из Венгрии, Болгарии, Греции и других стран, и он стал называться Русским корпусом.

В 1944 г. Русский корпус вошёл в состав Русской освободительной армии. В сентябре того же года, когда части Красной армии подходили к румынской границе, немцы начали эвакуацию русских из Югославии в Германию, где они были расселены по лагерям. С приходом частей Красной армии в Белград в октябре 1944 г. начался разгром Русского дома. Особенно пострадали музей, архив и библиотека (вторая по объёму русская библиотека в Европе после Тургеневской в Париже). Многие служащие музея были арестованы и исчезли бесследно.

Одна часть подразделения Русского корпуса перешла в Английскую зону, а другая – в Американскую, и сдали своё оружие. Судьба у них сложилась по-разному: одних насильно увезли в СССР, многие переселились в Австралию, Северную и Южную Америку и другие страны свободного мира.


Эстония

К 1923 г. численность русского населения в Эстонии составляла 91109 человек. Русские, бежавшие из России в Эстонию после переворота 1917 г., оказались на положении иностранцев, и с них взимался особый налог. Так как беженцев не расселяли среди коренного русского населения, то остро встал вопрос об открытии новых школ для русских детей. Благодаря усилиям земско-городского и эмигрантского комитетов были открыты гимназии в Нарве и Гапсале, три высшеначальных и пять начальных школ. Эстонское правительство не субсидировало русские школы, и материальное положение учителей и учеников было тяжёлым. Учителя получали нищенское жалование. Многие ученики на летних каникулах были вынуждены работать на кирпичных заводах, лесных складах и даже на земляных и торфяных работах.

В 1939 г. после присоединения Эстонии к СССР обстановка в стране изменилась. Русский язык стал государственным языком Эстонии. Во всех школах было введено изучение русского языка, и эстонские дети вынуждены были учить его. В 1941 г. после нападения гитлеровской Германии на СССР Эстония была оккупирована немцами. В 1944 г. немцы ушли из Эстонии, и с ними ушла часть русского населения. Эстония вновь вошла в состав СССР, и только с переменой власти в Советском Союзе и приходом к власти Б.Н. Ельцина она вновь стала самостоятельным государством.


Латвия

Самой большой из Прибалтийских стран является Латвия, в которой после отделения её от России в 1918 г. русские составляли 10% общего населения. К ним прибавилось 9908 беженцев. Русское население Латвии, как и в Эстонии, было объявлено «негражданами» страны и урезано в правах. После проведённой земельной реформы большая часть русских помещичьих земель была конфискована. В Латвии русские не могли владеть имуществом и состоять на государственной службе.

Что касается вопроса об образовании, то он был урегулирован ещё в 1919 г.: школы пользовались материальной поддержкой государства. Начальная школа была бесплатной и обязательной. Со временем, из-за опасения «русификации», права русских школ были ограничены, и они были переведены в категорию местных латвийских школ. Следует заметить, что в русских школах учились не только русские дети, но и дети других национальностей.

В 1937 г. с приходом к власти Ульманиса положение русских в Латвии ухудшилось. Стали закрываться русские школы. В 1940 г. Латвия была присоединена к Советскому Союзу, и началась советизация страны.


Литва

В 1918 г. после отделения Литвы от Советской России русское меньшинство не превышало 2.7% всего населения. Число русских беженцев не превышало 5000 человек. Положение русских в Литве было несколько лучше, чем в Латвии и Эстонии, т.к. согласно Конституции меньшинства пользовались национально-культурной автономией и соответственно их численности получали часть государственного кредита. За отсутствием достаточного числа русских школ русские дети учились в литовских школах. В Литве было всего шесть русских начальных школ и одна гимназия в Ковно. В 1940 г. Литва, как и Эстония и Латвия, была присоединена к Советскому Союзу.

В книге «О нас» Ирина Сабурова, русская зарубежная писательница, пишет: «Мы (русские) представляли собой исторический и политический курьёз: русское население, коренное и пришлое (после революции), жившее в трёх прибалтийских республиках – Латвии, Эстонии и Литве (всего около полумиллиона), оказалось на западе, «в эмиграции», хотя и продолжало жить на своей родине. Будучи не иностранной колонией, как все остальные эмигранты, а национальным меньшинством с полной культурной автономией (свои школы, государственные и частные, церковь, печать, театр, представители в Сейме, организации и, наконец, целые области, населённые русскими хуторянами в буржуазно-демократическом государстве) мы стали эмигрантами, фактически, только с 1944 г. Следует отметить также, что, принимая живое участие в жизни Прибалтийских республик, русские полностью сохранили в течение всех этих лет свой язык, культуру и всячески развивали её, может быть, можно даже сказать, что наше прошлое (свободная жизнь в свободной стране) это, Бог даст, – будущее России…»


Китай: Шанхай

Начавшаяся в 1839 г. война между Англией и Китаем закончилась поражением последнего. В 1842 г. был подписан Нанкинский договор, по которому некоторые китайские порты, включая Шанхай, были открыты для иностранной торговли. В Шанхай прибыл сэр Гарри Поттингер с поручением от английского правительства выбрать место для английского поселения. С ним приехал капитан Бальфур, назначенный на пост английского посла.

В 1843 г. Шанхай был официально объявлен открытым портом. С этого времени началось поселение иностранцев в Шанхае, и образовался английский сеттльмент. В 1849 г. Франция получила земельный участок на тех же условиях, что и Англия.

В конце 1850 гг. Американское правительство получило концессию, что послужило началом американского сеттльмента. В 1863 г. произошло слияние английского и американского сеттльментов, и была образована «Иностранная община Шанхая», т.е. Международный сеттльмент, причём правительства этих стран отказались от своих особых прав. Французское правительство сохранило за собой концессию и не отказалось от своих исключительных прав. С появлением иностранцев Шанхай начал быстро развиваться как в торговом, так и в культурно-просветительном отношении.

Однако русских в то время в Шанхае не было. В порт заходили русские суда главным образом за грузами чая, поступающего из Ханькоу с русских чайных плантаций. В середине XIX в. в центре Китая, в Ханькоу, русские основали чайные предприятия, обслуживавшие впоследствии всю Россию, давая ежегодно обороты на десятки миллионов рублей. Русские укрепляли интересы России и поддерживали русский престиж среди других иностранных концессий Ханькоу, располагая огромным недвижимым имуществом. Чайные фабрики и рейсы русских пароходов несомненно способствовали этому. Однако события 1917 г. в России нарушили все прежние устои и торговые связи, и колоссальное русское чайное достояние в Ханькоу быстро сошло на нет.

Русские появились в Шанхае, когда по договору с Китаем Россия получила в аренду Квантунский полуостров. В Шанхай стали приезжать представители русского военного и торгового флота, а также инженеры и подрядчики для закупки строительных материалов для строившихся Порт-Артурских укреплений и торгового порта Дальнего. В 1896 г. в Шанхае было учреждено штатное Русское генеральное консульство, открыто отделение Русско-китайского банка и в 1898 – русская почтовая контора. До 1914 г. в Шанхае не существовало русских школ и каких-либо общественных организаций, за исключением Русского общественного кружка, который оказывал помощь нуждающимся соотечественникам.

С началом Первой мировой войны в Шанхае стали появляться русские торговцы, коммерсанты, агенты по закупке различных товаров, уполномоченные различных общественных организаций и поставщиков правительства. С ростом торговли между Россией и Китаем появилась необходимость создать в Шанхае Русскую торговую палату.

В октябре 1922 г., когда закончилась гражданская война на Дальнем Востоке, генералом Дитерихсом, главой Земской Рати во Владивостоке, был отдан приказ об эвакуации. Вместе с воинскими частями ушла и часть гражданского населения из Никольск-Уссурийска и Владивостока. Одна часть беженцев сухопутным путём перебралась в Маньчжурию, а другая покинула Владивосток на частных пароходах. Около 400 человек приехали в Шанхай на пароходе «Лорестан». Но большинство беженцев, которые не имели средств оплатить свой проезд на частных пароходах, были взяты на борт судов, предназначенных для перевозки остатков Белой армии. Флотилия в количестве 30 судов под командованием адмирала Старка вышла из Владивостока и направилась в ближайший корейский порт Гензан, где адмирал решил не задерживаться и, забрав несколько судов, взял курс на Шанхай. Их появление в Шанхае вызвало неудовольствие не только муниципальных властей города, но и русских старожил, число которых к этому времени уже составляло около 2000 человек. После длительных переговоров адмиралу Старку пришлось всё-таки уйти из Шанхая, предварительно добившись разрешения от местных властей высадить на берег кадет и пассажиров, пожелавших остаться. Сотни русских эмигрантов, в большинстве своём бедно одетых, появились на шанхайских улицах.

«Эти русские беженцы, – пишет Виктор Петров в своей книге «Шанхай на Вампу», – оставленные на берегу адмиралом Старком, явились ядром или зародышем новой русской колонии Шанхая на территории международного города» (1).

23 декабря 1920 г. президентом Китая был издан декрет о прекращении признания русского посла и консулов в Китае. Этим декретом президент одновременно подчинил всех русских, проживавших в Китае, юрисдикции китайских законов. Однако по настоянию иностранных государств были изданы законы и образованы учреждения, которые в будущем давали бы русским возможность восстановить права экстерриториальности. «В результате китайское правительство издало временные правила о применении иностранных законов в китайских судах и учредило при китайских комиссарах по иностранным делам в портах Бюро по русским делам», – пишет Владимир Жиганов в своём альбоме (2).

В мае 1924 г., после признания Китаем СССР, Бюро по русским делам было упразднено. В июне этого же года по инициативе бывшего российского консула в Шанхае В.Ф. Гроссе был организован Комитет защиты прав и интересов русских эмигрантов в Шанхае с ним во главе.

14 сентября 1923 г. в Шанхай из Гензана на пароходах прибыла Дальневосточная казачья группа под начальством генерал-лейтенанта Ф.Л. Глебова. Муниципальные власти и на этот раз не разрешили русским высадиться на берег и потребовали, чтобы Ф.Л. Глебов в течение 48 часов покинул порт. Он отказался выполнить их требование. Суда, простоявшие около года на рейде в Вузунге, по приказу генерала вошли в Вампу и остановились против карантинной станции, которую казаки заняли для устройства своего лагеря, где они жили в тяжёлых условиях около трёх лет. В течение трёхлетнего пребывания на карантинной станции из 850 казаков, прибывших вместе с Ф.Л. Глебовым, к 1927 г. осталось около 120 человек. В этом же году по просьбе муниципальных властей Шанхая, Ф.Л. Глебов сформировал Русский отряд Шанхайского волонтёрского корпуса для охраны сеттльмента от китайцев.

Первое время русские селились в Чапее около Богоявленской церкви, первого православного храма, построенного в 1905 г. на участке, купленном на средства Пекинской духовной миссии. Таким образом, первым поселением русских можно считать район Чапей. Во время китайской гражданской войны между северянами и южанами Чапей и его русская часть были захвачены южанами. Духовные лица и русское население бежали на Французскую концессию, где нашли приют.

Начиная с 1924 г. в Шанхай стали прибывать русские из Харбина. Это были бывшие служащие КВЖД, не пожелавшие взять советское или китайское подданство после того, как дорога перешла в ведение советского правительства.

В 1925 г. забастовка китайскиих служащих и рабочих, организованная китайским профсоюзом, отразилась на иностранных резидентах Шанхая, которые лишились обслуживающего персонала. Владельцы иностранных фирм и резиденты обратились за помощью к Комитету защиты прав и интересов русских в Шанхае. В.Ф. Гроссе организовал русских на работу на электрической станции, в газовой компании, в пароходных обществах и пр. Слухи о грандиозной забастовке достигли Харбина, и оттуда в Шанхай стали прибывать русские эмигранты в надежде найти работу.

В Шанхай во время забастовки из Харбина прибыло около двух тысяч человек. Во время советско-китайского конфликта из Харбина выехали в Шанхай тысячи русских в поисках спокойной жизни. И к концу 1929 г. русская колония Шанхая уже насчитывала 13000 человек. Через два года русское население Шанхая увеличилось за счёт прибывших русских эмигрантов после захвата в 1931 г. японцами Маньчжурии и составило 40000 человек.

Русские, обосновавшись в 1920-1930 гг. на Французской концессии, сделали её самым оживлённым местом Шанхая, и концессия превратилась как бы в русскую колонию.

В 1921 г. русские открывают в Шанхае своё первое учебное заведение – Реальное училище. С ростом числа русского населения возрастает потребность в школах, которые создаются одна за другой. В 1922 г. французскими властями была открыта школа для русских, со временем получившая название «Школа Реми», где на русском языке преподавали Закон Божий, историю и географию России, а также изучали русский язык. Преподаватели главным образом были русские. В 1924 г. Русское православное братство основало Коммерческое училище. В мае 1930 г. было завершено строительство Кафедрального собора во имя Божией Матери-Споручницы грешных, который строился по проекту и чертежам архитектора и художника Я.Л. Лихоноса, под наблюдением епископа Виктора, которого сменил приехавший в Шанхай епископ Иоанн.

В 1932 г. по инициативе генерала Глебова начался сбор средств на постройку на Французской концессии храма-памятника Императору Николаю II. 18 декабря того же года был заложен фундамент, и за короткий срок была закончена постройка храма- памятника.

В Шанхае существовало много различных общественных и благотворительных организаций. По некоторым данным их число составляло 60-80. Из них наиболее известны следующие: Комитет защиты прав и интересов русских в Шанхае, Русское благотворительное общество, Союз военнослужащих, Русское православное братство, Первое русское военно- научное общество в Китае, Лига русских женщин, Приют им. Тихона Задонского.

В 1932 г. состоялось собрание представителей эмигрантских общественных организаций и приглашённых видных эмигрантских деятелей, на котором был принят устав Совета Русских объединённых организаций и выбрано правление. В 1933 г. были открыты Женская гимназия Лиги русских женщин и Свято-Андреевская церковно-приходская школа.

В 1934 г. на Французской концессии специально для русских был открыт техникум – Высший технический центр. Кроме этих учебных заведений в Шанхае существовали различные курсы: общеобразовательные, иностранных языков, танцевальные и другие.

Из воспитанников двух кадетских корпусов, прибывших в 1922 г. в Шанхай и получивших разрешение высадиться на берег, 102 окончили кадетский корпус в Шанхае, а остальные уехали для продолжения образования в Сербию.

В 1934 г. по инициативе Владыки Иоанна Шанхайского был организован Комитет по сбору средств на открытие детского приюта имени Св.Тихона Задонского. В 1935 г. состоялось открытие приюта. В 1949 г. благодаря ходатайству Владыки Иоанна приют был эвакуирован на Филиппины, а затем в США. Питомцы Ольгинского приюта при Ольгинском монастыре вместе с монахинями были также вывезены в США через Тубабао.

Тридцатые годы прошлого столетия были годами культурного расцвета русского Шанхая. Здесь появились газеты, открылись театры драмы и оперетты. Появлялись и исчезали русские газеты, но только газеты «Шанхайская заря» и «Слово» просуществовали несколько лет. Были также газеты «Копейка» и «Время». В Шанхае выходила газета «Вечернее время», позже переименованная в «Вечернюю зарю». Выходили журналы: «Штандарт», «Нива», «Прожектор», «Парус», «Наш путь», «Жизнь и сцена». В 1937 г. , в юбилейный год А.С. Пушкина, русская общественность Шанхая поставила на территории Французской концессии памятник великому русскому поэту.

В 1922 г. было основано Общество русских врачей, которые пользовались заслуженным авторитетом не только у своих соотечественников, но и у иностранных резидентов. В 1926 г. на авеню Жоффр была открыта больница на 10 коек. В это же помещение перешла и амбулатория, открытая в 1928 году, для оказания помощи неимущим русским. В 1933 г. число коек в больнице было доведено до 90.

В начале тридцатых годов в Шанхае художники, литераторы, артисты и музыканты создавали различные кружки и общества. Появилось литературное содружество «Шанхайская Чураевка», за ним – «Понедельник». И в 1933 году образовалось содружество «ХЛАМ», объединившее художников, литераторов, артистов и музыкантов.

В те же годы в Шанхае пользовался большим успехом театр драмы с З.П. Прибытковой и B.C. Томским, а также оперетта с участием Орловской и её партнёра Валина. Из Харбина на гастроли приехал А. Вертинский. Ему так понравился Шанхай, что он решил там остаться.

В 1934 г. в Шанхае побывал пианист и композитор Черепнин (сын), написавший несколько пьес на китайские темы и мотивы. В середине тридцатых годов в театре «Лайсиум» ставили оперетты, балетные постановки. Постоянной оперы в Шанхае не было, но изредка оперы ставились в этом театре. Невозможно упомянуть имена всех русских певцов и музыкантов, живших в Шанхае, но все они высоко подняли русское искусство в Шанхае. В тридцатых годах приехавший в Шанхай знаменитый певец Ф. Шаляпин дал несколько концертов, которые были настоящим триумфом русского искусства. В те же годы Шанхай посетил знаменитый шахматист А. Алёхин, давший несколько сеансов одновременной игры.

В 1937 г. японцы начали своё вторжение в Северный Китай. В конце 1938 г. японцы захватили китайский пригород Шанхая. Первое время пребывания японцев в Шанхае не отразилось на жизни русских, проживавших на Французской концессии. Также ставились балы, проводились концерты и Дни русской культуры. Интересно отметить тот факт, что в День русской культуры проходил парад Русского волонтёрского отряда, во главе которого шёл знаменосец с русским национальным трёхцветным флагом.

В 1939 г. с началом войны в Европе из Шанхая стали уезжать к себе на родину англичане, работавшие в торговых предприятиях и муниципальных учреждениях Шанхая. На освободившиеся места стали брать русских эмигрантов.

В 1940 г. ушёл последний английский батальон. В Шанхае остались военные американская и английская канонерки, командирам которых со стороны японцев был предъявлен ультиматум о сдаче. Американцы сдались, агличане вступили в неравный бой и потерпели поражение.

Японское командование штаба Шанхая по радио объявило, что власть в городе находится в их руках, что Япония сделалась союзником Германии и Италии и вступила в войну против Англии, Америки и Франции. Тогда же население Шанхая узнало о нападении японских самолётов на Жемчужную гавань.

В 1941 г. японские войска заняли различные районы Международного сеттльмента и, взяв под контроль Шанхайский муниципалитет и муниципальную полицию, посадили в лагерь всех иностранцев, кроме служащих этих учреждений. Впоследствии они также были арестованы и отправлены в лагерь.

Американцы обязаны были носить на рукаве красные повязки с буквой “А”, а англичане такие же только с буквой “В”. Иностранные предприятия стали переходить в японские руки. В начале сороковых годов японские власти закрыли Французский муниципалитет, и вся власть перешла в руки японцев. Были введены талоны на получение сахара, муки и пр. Появился чёрный рынок, в котором русские приняли участие: началась торговля из-под полы американскими сигаретами, керосином.

Многие русские эмигранты, боясь притеснения со стороны новых властей, стали подавать на советское гражданство. Советский клуб для служащих советских предприятий и консульства пополнился новыми членами из числа бывших эмигрантов. После нападения Германии на Советский Союз среди русских эмигрантов произошёл раскол. Одни хотели победы для Советского Союза, а другие – для Германии. Многие даже подавали прошение в советское консульство на разрешение уехать на родину и принять участие в борьбе с немецкими захватчиками, но никто не получил ответа на прошение.

В 1945 г. в августе месяце Япония капитулировала. Согласно подписанному договору в Маньчжурию вводились советские войска, в Китай – американские. С приходом в Шанхай американских войск жизнь в городе резко изменилась. В одну ночь все китайские парикмахерские превратились в бары. Моряки, находившиеся «без берега» в течение шести месяцев, заполняли эти бары, разбрасывая доллары направо и налево. Жизнь в Шанхае закипела. Русские воспрянули духом. После нескольких лет японского владычества почувствовали себя свободными. Казалось, что вернулась прежняя привольная жизнь. Но пришли новые хозяева – гоминдановцы.

В Шанхае началась чистка в муниципалитете и в различных официальных учреждениях. Увольнялись как иностранцы, так и русские, назначенные туда японскими властями. Главный удар китайского правительства обрушился на русские организации и эмигрантскую печать. Была закрыта «Шанхайская заря», которая существовала двадцать с лишним лет. Через три месяца после окончания войны в Шанхае начались аресты. Среди арестованных был Владыка Виктор.

В 1946 г. китайские власти Шанхая разрешили русским создать эмигрантскую организацию на подобие Русского эмигрантского комитета. Был создан Организационный комитет, работа которого затруднялась из-за отсутствия собственной газеты. У Комитета не было возможности оповещать русскую общественность о своей работе. Советские газеты писали ложные статьи о деятельности Комитета, желая подорвать доверие русских эмигрантов к Комитету и этим вызвать новый приток желающих принять советское гражданство. Все усилия сотрудников советских газет «Новая жизнь» и «Новости дня» оклеветать деятельность Комитета не привела ни к чему: в первый месяц в него записалось более 4000 человек.

В конце марта 1946 г. в иностранных газетах появилось сообщение о переименовании Российского эмигрантского комитета в Российскую эмигрантскую ассоциацию. В конце мая состоялось общее собрание членов РЭА, на котором присутствовало более двух тысяч человек, половина всех зарегистрировавшихся. На пост председателя был избран Г.К. Бологов, за которым стоял Казачий союз.

Не прошло и года со дня ухода американской армии, как в Китае возобновилась война между коммунистами и гоминдановцами. Слухи о приближении коммунистов к Шанхаю вызвали волнение среди русских. Никто из них не хотел попасть опять в руки своих старых врагов. У кого были деньги и связи, стали хлопотать визу на выезд в страны свободного мира. В эти тяжёлые для русских эмигрантов дни советские газеты развернули кампанию за возвращение на родину. В 1947 г. несколько тысяч русских, поверив обещаниям, поехали в СССР.

В свою очередь Г.К. Бологов, прилагавший все усилия объединить русских и удержать их от перехода в советское гражданство, начал хлопотать групповую визу для всех оставшихся во Внутреннем Китае русских в какую-нибудь свободную страну. Несмотря на бесчисленные обращения к главам государств свободного мира, только правительство Филиппин ответило положительно и предоставило русским эмигрантам остров Тубабао, обеспечение переезда на который взяла на себя ИРО (3). На остров Тубабао эвакуировалось около шести тысяч русских.

В Шанхае осталась часть русских, не пожелавших по тем или иным причинам эвакуироваться. Некоторые из них с приходом коммунистов к власти устроились преподавателями русского языка. В 1970 гг. последние русские покинули Шанхай.


Китай: Харбин

Переговоры относительно постройки Маньчжурской линии начались в Пекине в конце 1895 г., продолжились в Санкт-Петербурге и успешно завершились в Москве в 1896 г. Россия получила концессию на постройку и эксплуатацию Китайской Восточной железной дороги (КВЖД) в Маньчжурии и право экстерриториальности в Полосе отчуждения (широкой полосе земли по обе стороны железнодорожной линии). И КВЖД и Полоса отчуждения должны были управляться русской администрацией по законам Российской Империи. Со времени открытия движения (в 1903 г.) Россия могла эксплуатировать дорогу в течение 80 лет, после чего дорога переходила в собственность к китайскому правительству. По истечении 36 лет после открытия железнодорожного движения китайское правительство имело право выкупить КВЖД у России.

Этот договор был взаимовыгодным для русской и китайской сторон: Россия была заинтересована в быстром развитии торговли через Владивосток, а Китай, проигравший войну Японии и занявший деньги у России для выплаты контрибуции Японии, боялся японской агрессии. Маньчжурия в то время была диким и безлюдным краем, и Китаю было выгодно, чтобы эту землю для них стали осваивать русские и на русские же деньги.

В 1897 г. в Маньчжурию прибыли первые партии инженеров для изыскания направления железнодорожной линии, протяжение которой определилось в 1500 км, а южной ветви – в 950 км. Следует отметить, что в 1898 г. план постройки дороги был расширен: по особому договору было решено проложить южную ветвь (Южную линию) для связи КВЖД с портами Квантунского полуострова – с Порт-Артуром и городом Дальний, строительство которого началось тогда же в бухте Далянвань.

Несмотря на чрезвычайно трудные условия – суровые зимы, летние разливы рек, малодоступные горы, отсутствие карт и дорог – русские инженеры уже в 1898 г. приступили к составлению строительного проекта железной дороги и к постройке города, получившего название Харбин. Днём основания Харбина считается 28 мая 1898 г.

Летом этого же года начались работы по осушению правого берега Сунгари и подготовке места для постройки Главных механических мастерских КВЖД и лесопильного завода, около которых стали разрастаться первые рабочие посёлки, положившие начало образованию района Пристани.

Для железнодорожного вокзала был отведён участок в двух километрах от реки Сунгари, вся прилегающая территория была отведена под строительство административного посёлка. Был разработан проект распланировки этого посёлка- будущего Нового Города. По этому плану были намечены улицы, площади, отведены участки для церкви, больницы, здания Управления дороги, частных построек и кладбища.

Строительство нового посёлка началось с постройки Св.Николаевского храма. 1 октября 1899 г. состоялось торжественное освящение закладки фундамента храма, а его постройка была закончена в декабре 1900. Позднее по указу Святейшего Синода от 29 декабря 1908 г. Св.Николаевский храм был признан Кафедральным собором. Просуществовал он более 66 лет и был разрушен китайскими коммунистами во время «культурной революции» в 1966 г. Площадь, в центре которого находился Собор, стала называться Соборной и многие годы являлась красивым центром города. Напротив Собора были построены Московские ряды, где в настоящее время размещается Краеведческий музей, созданный русскими в начале прошлого столетия.

К началу 1901 г. были построены Центральная больница КВЖД и Метеорологическая станция. На Большом проспекте было открыто кладбище – Покровское – и в конце Большого проспекта на расстоянии 3 км от Собора – новое кладбище – Успенское. На Покровском кладбище хоронили строителей КВЖД и видных общественных деятелей Харбина. И там же был поставлен памятник воинам, погибшим во время Боксёрского восстания.

В Новом Городе для служащих дороги строились одноэтажные и двухэтажные дома – добротные дома с учётом суровой зимы, в 2-3 кирпича с «Голландской» печкой.

Во время Русско-японской войны 1904-1905 гг. в Харбине появились новые районы: Корпусной городок, в котором проживали 30000 военнослужащих, прибывших из России, Московские казармы, где размещался Московский полк, Посёлок Алексеевка, названный в честь адмирала Алексеева, наместника Императора Николая II на Дальнем Востоке, Госпитальный городок, где находились госпитали. Управление дороги по ходатайству железнодорожных служащих рядом с Корпусным городком выделило служащим несколько участков с уже построенными домами. В 1907 г. Управление дороги отвело новый район, находящийся около Нового Города для частных построек. Этот район стали быстро застраивать, и он получил название Модягоу. На берегу Сунгари образовался посёлок Ченхэ, где поселились служащие механических мастерских КВЖД.

Географическое положение Харбина на скрещении большого водного пути Сунгари-Амур и железной дороги предопределило значение этого города. Из-за этого железнодорожная администрация расширила здесь Полосу Отчуждения на площадь в 6200 га, а на левом берегу Сунгари, в Затоне – напротив Харбина – присоединила к себе ещё 5500 га.

Постройка КВЖД была закончена в небывалые в мире краткие сроки. В 1903 г. первый поезд-экспресс «Москва-Владивосток» под названием «Единичка», подойдя к Сунгарийскому мосту, дал продолжительный гудок и гудел с перерывами вплоть до вокзала, где был установлен образ Святителя Николая Мирликийского и где первому поезду была устроена торжественная встреча. Экспресс Владивосток-Москва до сих пор называется «Единичкой», а икона Святителя Николая Мирликийского  и где первому поезду была устроена торжественная встреча. Экспресс Владивосток-Москва до сих пор называется «Единичкой», а икона Святителя Николая, простоявшая на вокзале до середины 1950 гг. и почитаемая даже китайским населением, по требованию советской администрации дороги была перенесена в Иверскую часовню, стоявшую в ограде Собора.

Первые русские, прибывшие в Маньчжурию, обнаружили, что там нет молочного скота и других домашних животных и не выращиваются многие злаки и овощи. Сразу же, в начале 1900 гг., из России стали привозить скот, полевые и огородные семена, саженцы плодовых и ягодных растений. За десять-пятнадцать лет, применяя опыт, приобретённый ими в условиях сурового климата Сибири, русские создали в Маньчжурии молочное хозяйство, коневодство, свиноводство, козоводство, овцеводство, птицеводство и пчеловодство. Они стали выращивать овёс, ячмень, лён, сахарную свёклу, разные культуры пшеницы, многие овощи и ягоды. Они же основали разные отрасли перерабатывающей промышленности.

Коренное население успешно и быстро начало перенимать, усваивать и развивать новые отрасли хозяйства. В то же время усилиями русских стала развиваться лесная, угольная и тяжёлая промышленности.

Инженер ХПИ А. Глувчинский, впоследствии житель Австралии, пишет, что вспоминает жизнь русских в Китае «с чувством удовлетворённой гордости за прошлое, за деятельность сынов великой России, принесших культуру в этот дикий край и положивших начало и развивших до расцвета разнообразные отрасли хозяйства края и промышенности. Широким потоком лилось русское золото на развитие и благосостояние Маньчжурии» (1).

Начиная с 1919 г. из России в Харбин хлынула волна беженцев. В связи с этим обострился квартирный кризис. Беженцы стали строить дома на самовольно («Нахально») захваченных земельных участках в районе Пристани, прилегающих к железнодорожной ветке, идущей от Харбин-Центральная в Механические мастерские. Район этот стал называться Сунгарийским городком, а среди населения – Нахаловкой.

В 1922-23 гг. по инициативе Н.Л. Гондатти, начальника Земельного отдела КВЖД, была проведена раздача (по жеребьёвке) на льготных условиях земельных участков в новом районе, к востоку от Модягоу. В честь инициатора новый посёлок получил название «Гондатьевка».

В Новом Городе были построены магазин торгового дома И.Я. Чурина, пассаж Кунста и Альберса, здание Управления дороги, Железнодорожное собрание с театром на 1 500 мест, ресторанами, красивыми гостиными, прекрасным садом и большой сценой-раковиной, где в летнее время проводились симфонические концерты. Здесь же построили здание Железнодорожной библиотеки и Железнодорожные Коммерческие училища.

Из общественных и коммерческих зданий следует отметить: дом-особняк Ковальского, кинотеатр «Гигант» на 1 500 мест, здание Городской библиотеки, «Гранд отель», принадлежавший КВЖД. На Пристани были построены кинотеатр «Модерн», Торговый дом «Мацуура», отделение И.Я. Чурина и Ко., гостиница «Новый мир», Коммерческое собрание с библиотекой и с залом на 1000 мест, красивым садом и сценой-раковиной, Механическое собрание с вращающейся сценой. На Новогородней улице был разбит Городской сад с каналами, через которые были перекинуты ажурные мостики. Построена сцена-раковина для музыкантов и беседки в китайском стиле на насыпанных «горах». На Набережной – ресторан Яхт-клуб, Канкотей и Русская избушка.

Немаловажной составной частью облика Харбина были церкви, принадлежавшие разным конфессиям. Среди них как количеством, так и убранством заметно выделялись русские православные церкви, которые строились из камня и дерева, причём с самого основания города и до середины 1940 гг. Церковь для русских в Маньчжурии всегда была центром духовного притяжения. Подтверждением этому может служить размах храмостроительства как в Харбине, так и во всей Маньжурии: 21 храм в Харбине, 19 – на Восточной линии, 13 – на Западной, 7 – на Южной, 1 – в Гирине и 1 – в Мукдене.

————————–

(1) А. Глувчинский. По статье «О сельском хозяйстве в Маньчжурии», «Политехник», №10. С. 213-214.

————————–

Первые церковные богослужения в Старом Харбине начались с приездом о. Александра Журавского, прибывшего вместе с первыми отрядами охранной стражи, в церкви, устроенной в бараке. Через некоторое время в Старом Харбине возвели небольшую церковь в честь Святителя Николая. В период с 1900 г. по 1940 в Харбине были построены Иверская церковь, церковь Святой Софии, Благовещенская церковь, Алексеевская церковь, Свято- Покровская церковь, Успенская церковь. Был основан Казанско-Богородицкий мужской монастырь, при котором были открыты больница им. доктора Казем-Бека, аптека и бесплатная амбулатория. Там же была построена часовня в память убиенной семьи Царского Дома.

В 1924 г. была основана Богородице-Владимирская женская обитель, её основательницей была игуменья Руфина. В 1929 г. при обители был открыт приют Св.Равноапостольной княгини Ольги для девочек. 29 марта 1922 г. была образована самостоятельная Харбинская епархия во главе с архиепископом Мефодием, ставшим митрополитом Харбинским и Маньчжурским.

Кроме православных храмов, в Харбине также были Старообрядческая церковь Белокриницкой иерархии, Армянская Григорианская церковь, два католических костёла, лютеранская кирха, мечеть, две синагоги, Дом баптистов, Дом адвентистов седьмого дня, Молитвенный дом духовных христианских молокан.

Братство «Нечаянные радости» при соборном приходе оказывало денежную помощь нуждающимся. В Иверском подворье было открыто убежище для престарелых, приют для мальчиков и Серафимовская благотворительная столовая. Там же в 1913 г. было создано Общество защиты детей и детский приют «Ясли», просуществовавший до самого конца русского Харбина. Большую благотворительную работу проводил Скорбященский храм Камчатского подворья, известный под названием «Дом милосердия». Архиепископ Нестор, основатель этого храма, открыл при храме приют для девочек и престарелых женщин. Последним настоятелем храма был о. Филарет, ставший позднее главой Зарубежной Церкви.

25 лет просуществовал в Модягоу патронат М.Н. Юзефовича. В Славянском городке находился приют-училище для мальчиков – Русский дом. В 1945 г. он был переименован в «Лицей Александра Невского» и с 1952 г. стал 2-й Полной советской средней школой (2ПССШ).

В общественной и благотворительной работе участвовали Беженский комитет, Общество инвалидов и Бюро по делам российских эмигрантов.

Деятельность русских в Харбине ярко проявилась в деле народного образования. В 1906 г. в Харбине в Новом Городе администрацией КВЖД были открыты Железнодорожные Коммерческие училища. Тогда же были открыты гимназия имени генерала Хорвата и гимназии М.А. Оксаковской. На Пристани находилась гимназия М.С. Генерозовой, открытая в 1903 г.

В 1936 г. до проведённой японцами учебной реформы в Харбине насчитывалось более двадцати частных русских учебных заведений. Среди них: гимназия имени Ф.М. Достоевского, Первое реальное училище, гимназия И.Я. Дризуля, Пушкинская гимназия, гимназия Христианского союза молодых людей (ХСМЛ), Коммерческие училища, Лицей Св.Николая. В программу, кроме обязательных предметов, входило преподавание китайского и английского языков, а после захвата Маньчжурии японцами – японского языка.

В 1928 г. был открыт конвент Св.Франциска, а в 1929 г. – Св. Урсулы. Оба конвента были закрыты в 1949 г.

Наряду с этими учебными заведениями в Харбине существовали начальные и высшеначальные школы. По статистике 1931 г., не считая высших учебных заведений и специальных школ ручного и конторского труда, в Маньчжурии имелось 74 русских учебных заведения: 43 – в Харбине и 31 – на линии КВЖД. Также существовали национальные школы, как-то: Еврейская школа, Тюрко-татарская школа «Гениет» и Польская гимназия имени Сенкевича. В конце 1930 гг. все частные гимназии были закрыты и взамен были открыты Школа языкознания, Правительственная гимназия. Профессиональная женская школа, Гимназия Бюро по делам российских эмигрантов. После 1945 г. были открыты 1-я, 2-я, 3-я и 4-я Полные советские средние школы.

Наиболее значительной страницей в жизни Харбина является открытие высших учебных заведений. В 1920 г. образовалось Общество по учреждению в Харбине Русско-китайского техникума, все расходы по строительству взяла на себя администрация КВЖД. В 1922 г. техникум был преобразован в Русско-китайский институт, а в 1928 г. был переименован в Харбинский политехнический институт (ХПИ).

В 1925 г. открылись Институт ориентальных и коммерческих наук, просуществовавший десять лет, и Педагогический институт, который взял на себя инициативу в проведении «Дня русской культуры».

В 1934 г. по инициативе общественности Харбина был открыт Институт Св.Владимира. При Институте Св.Владимира открылся Богословский факультет, научные дисциплины которого соответствовали дисциплинам прежних Российских духовных академий. В 1938 г. произошло объединение Коммерческого института с политехническим факультетом Института Св. Владимира, и был основан Северо-Маньчжурский университет.

Юридический факультет, имевший название в начале 1920 гг. «Высшие экономико- юридические курсы», в 1938 г. был закрыт японскими властями, и всё имущество и библиотека были переданы Северо-Маньчжурскому университету. Туда же перешёл и весь профессорско-преподавательский состав.

В здании гимназии ХСМ/1 находился колледж – учебное заведение с литературным, педагогическим и коммерческим отделениями. Начиная с середины 1920 гг. здание ХСМЛ на Садовой улице в Новом Городе было одним из притягательных очагов культурной жизни для харбинской молодёжи. Здесь размещались различные курсы и кружки. Был спортивный зал, где зимой проходили состязания по волейболу и баскетболу. Здесь же проводились литературно-музыкальные вечера поэтов «Чураевки».

В 1950 г. открылся Медицинский техникум с фельдшерско-акушерским и фармацевтическим отделениями. Был закрыт в 1955 г.

В Харбине существовало много спортивных организаций. Волейбол, баскетбол, водный спорт, лёгкая атлетика, конькобежный спорт, футбол – все эти виды спорта увлекали харбинскую молодёжь. Но самой большой популярностью пользовались футбол и хоккей. На многих состязаниях русские команды соревновались со сборными командами Японии, Кореи, разных городов Китая и часто одерживали победы. Были и харбинцы-рекордсмены, получившие известность в других странах мира. Среди молодёжи распространилось спортивное движение – сокольство. Начиная с конца 1920 гг. и до 1945 г. активную работу в Харбине и в других городах и посёлках проводила Национальная организаци* русских скаутов (НОРС).

Харбину суждено было стать культурным центром русского рассеяния на то время какое отпустила ему история. В 1920 гг. там возникали различные общества как научные так и просветительные, литературные, исторические, театральные и музыкальные. Вел> работу: Секция археологов, натуралистов и этнографов, Маньчжурское сельскохозяйственно! общество, Общество изучения Маньчжурского края, Организация исследователей пржевальцев, Общество русских ориенталистов, Общество работников искусства, Студи: искусств «Лотос» – классы рисования и живописи, фортепиано, скрипки, декламации i мелодрамы, теории музыки и истории искусств. Открылась музыкальная школа. I дальнейшем образовались Высшие музыкальные школы. Появились балетные студи Квятковской и Андреевой, которые дали Харбину и Шанхаю прекрасных балерин. Если начальный период в Харбин приезжали из России известные артисты, музыканты и певць то в 1930 гг. им на смену пришли харбинцы. Симфонический оркестр в составе 9 музыкантов ставил концерты в Железнодорожном собрании как в зале, так и в саду. Белом зале театра «Модерн» устраивались камерные концерты и балы. В «Желсобе» и «Модерне» ставились оперы, балетные постановки, драматические спектакли, музыкальнь пьесы и оперетты. Устраивались выставки картин художников, а также выставки рукоделк и прикладного искусства.

Торжественно проходил «День Русской культуры». В тот день в Св.Николаевске Кафедральном соборе служился молебен. После него многие шли на грандиозные концерт – взрослые в «Желсоб», дети – в «Модерн».

В журнале «Рубеж» много писалось о культурной жизни города, деятельноеактёров, музыкантов, художников, печатались рассказы и стихи харбинских авторов.

Первая газета под названием «Харбин» и журнал «Досуги заамурца» вышли в Харбине в 1899 году. На протяжении многих лет существования Харбина выходили «Харбинский вестник», «Русский голос», «Новости жизни», «Заря», «День», «Наш путь», «Время», «Рупор», «Харбинское время». Выпускались журналы «Гонг», «Вал», «Синий журавль», «Свет», «Зигзаги», «Луч Азии» . В 1928 году вышел первый номер еженедельного журнала «Рубеж» и сразу же завоевал популярность у харбинцев. Он просуществовал до 1945 г. В этом же году прекратилось издание детского журнала «Ласточка» и журнала «Луч Азии». Церковная жизнь отражалась в журнале «Хлеб Небесный», который начали издавать в 1928 г. в Казанско-богородицком монастыре.
После 1945 г. в Харбине стала выходить только одна газета «Русское слово».
В газете «На сопках Маньчжурии», которая выходит в настоящее время в России, в Новосибирске Е. Таскина пишет: «Вдумайтесь: в те трудные дни 1940 г., когда шла война в Азии и было тяжело с продуктами питания (снабжение было по карточкам) на удивление вышло около 20 поэтических сборников и несколько альманахов. Проводились литературные конкурсы. Появились труды исторического содержания (К.И. Зайцева, В.А. Кислицына и др.). В 1940 г. Пушкинский комитет, продолжая свою деятельность, начатую в юбилейный 1937 г., издал замечательную книгу «Русская история в русской поэзии». Отмечались юбилейные даты и церковные праздники. Звучала симфоническая музыка. Каждую субботу (или воскресенье) у Томского шла театральная премьера. Ставились балетные спектакли… Всего не перечислишь!»

Нельзя сказать, что после 1945 г. культурная жизнь русского Харбина остановилась. Продолжали трудиться русские учёные, инженеры, доктора. Существовали и плодотворно работали научно-технические и природоведческие кружки. Так же, как и в прежние годы, ставились постановки, детские утренники и концерты. Работала Высшая музыкальная школа, организовался кружок любителей театра – КРСИ (Коллектив работников сценического искусства) из студентов и молодёжи, продолжалась спортивная жизнь.

Русские студенты посещали ХПИ, а русские дети и юноши – свои школы. Но, начиная с 1954 г. и до 1964 г. редели ряды харбинцев. Харбинцы уезжали в СССР, в Австралию и другие страны. С отъездом последних семей в 1964 г. русский Харбин прекратил своё существование.


Китай: Трёхречье

В 1689 г. по заключённому между Россией и Китаем Нерчинскому договору левый берег реки Аргунь отошёл к России, а правый – к Китаю. Таким образом река Аргунь, протекающая в Забайкальской области, образует пограничную линию между Россией и Китаем. Правый берег реки покрыт лесом, левый же безлесен, но богат свинцово-серебряной рудой и каменным углём.

С течением времени правобережье реки Аргуни стало заселяться казаками и получило название Трёхречье. Невозможно установить точную дату поселения русских в этом районе. Можно только предположить, что первыми были казаки, которые несли сторожевую службу на левом берегу реки Аргуни. В конце XVII и начале XVIII вв. казаки, по соглашению с китайскими властями, приходили на китайский берег: летом – косить траву и пасти скот, а зимой – охотиться. В конце XIX в. возникают русские заимки и хутора в бассейне трёх рек – Хаул, Дербул и Ган. Первые заимки появились на реке Хаул, ближайшей к Аргуни. Они постепенно вырастали в хутора и маленькие деревни. Так заимка Степана Лаврентьевича Шестопалова разрослась в богатую деревню Манерка.

С окончанием гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке русские стали переселяться на китайский берег и осели на Хауле. Налёты красных партизан заставляли их сниматься с обжитого места и уходить подальше от границы и селиться по рекам Дербул и Ган, а также южнее, ближе к линии КВЖД. Ближайшими крупными станциями были город Хайлар и посёлок Якеши.

Проводимая в 1930 гг. в Советском Союзе коллективизация вызвала массовый уход русских из советского Забайкалья в Китай. Численность населения в Трёхречье возросла в десятки раз. С 1920 по 1930 гг. вокруг существовавших заимок и зимовок возникли деревни и сёла с русским населением, с казачьим укладом жизни, традициями и обычаями. В течение 1920-1930 гг. в Трёхречье существовало 21 русское поселение с населением около 23 000 русских. Трудолюбие русских беженцев и свобода предпринимательства сразу стали давать положительные результаты: хорошие урожаи, увеличение молочного и мясного скота, лошадей, домашней птицы, создание перерабатывающих предприятий. Население Трёхречья было объединено в Трёхреченскую станицу с административным центром в Драгоценке, где был построен собор свв. Петра и Павла. В сёлах были построены церкви, открыты начальные и высшеначальные школы, а в Драгоценке – полная средняя школа. В районе Трёхречья было 11 православных храмов и два молитвенных дома. На берегу реки в честь Владимировской иконы Божией Матери был построен монастырь, в котором жили монахи и насельники-миряне, занимавшиеся земледелием, огородничеством и пчеловодством. Большая пасека приносила монастырю основной доход и, кстати, жившие по соседству эвенки (тунгусы), якуты, орочоны и китайцы научились у русских пчеловодству, стали выращивать неизвестные им до того времени овощи, разводить домашних животных. Некоторые из них приняли православие и посещали русские церкви, соблюдали русские традиции.

Престольный праздник монастыря торжественно отмечался всем православным населением Трёхречья. Из каждого села и от каждой церкви к монастырю шёл крестный ход с иконами и хоругвями. В канун праздника все собирались к вечерне. В день праздника после литургии всем богомольцам предоставлялось богатое угощение.

В 1929 г. произошёл советско-китайский конфликт, и мирная жизнь трёхреченцев была нарушена. Пограничные войска Дальневосточной Красной армии, захватив Трёхречье, жестоко расправились с русским населением. Были разгромлены казачьи посёлки, расстреляны десятки людей, хозяйства разграблены, скот угнан в СССР. Понадобилось несколько лет, чтобы восстановить разрушенное хозяйство района.

В 1931 г. Маньчжурию захватили японцы. В первое время жизнь в Трёхречье мало изменилась. Японские оккупанты закупали у трёхреченцев зерно, скот и сырьё по хорошей цене. С годами жизнь под властью японцев в Маньчжурии ухудшалась. С рынка стали исчезать продукты. Введены были карточки на предметы первой необходимости. Всё это не коснулось жителей Трёхречья, так как у большинства было своё хозяйство, из которого они сдавали японцам только часть своей продукции по казённой цене, а излишки им разрешалось продавать по свободной цене.

К 1933 г. в Трёхречье насчитывалось 23 маслобойни, 22 мельницы, 5 кирпичных заводов и 4 кожевенных, 14 кузниц. Размер посевной площади составлял 10 тыс. га. В Драгоценке Торговый дом И.Я. Чурин и Ко. имел магазин, контору, мукомольную мельницу и механические мастерские.

В 1945 г. с приходом в Трёхречье Красной армии начались аресты бывших белых офицеров и всех, бежавших в тридцатые годы из СССР от коллективизации. У населения было реквизировано большое количество зерна и скота.

Осенью 1949 г. в Трёхречье по инициативе местных русских активистов началось раскулачивание: отбирали скот, зерно, сельскохозяйственный инвентарь, выселяли из собственных домов. Были созданы колхозы. Всё закончилось разорением среднего класса Трёхречья и гибелью скота. Жаловаться было некому, так как за всем этим стоял советский консул. И только вмешательство китайских властей в 1950 г. положило конец этому разбою. Колхозы были распущены, и уцелевший скот возвращён бывшим владельцам.

В 1954 г. в Маньчжурии советская власть объявила русским разрешение ехать в СССР поднимать целинные земли. Трёхреченцам, записавшимся ехать на поднятие целины, давали мало времени на ликвидацию своего имущества, и они за бесценок продавали скот, сельскохозяйственные машины, дома. В освободившиеся дома вселялись китайцы, прибывшие с юга Китая. Раскулачивание, начатое китайскими властями в 1959 г., заставило оставшихся в Трёхречье жителей покидать свои насиженные места и уезжать в города в надежде получить визу в Австралию, Канаду и другие страны свободного мира. Многие в начале 1960 гг. уехали в Австралию.

В Трёхречье, где в своё время проживало 20-25 тысяч человек, осталось только трое русских, которых, возможно, уже нет в живых.

В своей статье «Земля за Аргунью» А. Кайгородов и В. Перминов пишут: «Теперь на земле Трёхречья от его почти вековой русской истории остались пепелища от русских церквей, да сравнявшиеся с землёй русские кладбища без крестов». («Народная газета»).


Китай: Синьцзян

В XVIII в. Уйгурстан был завоёван китайцами и стал называться Синьцзяном, т.е. Новая граница. В те времена отдалённые китайские провинции управлялись дубанями – наместниками Богдыхана.

К началу XX в. население Синьцзяна составляло около 4-х миллионов человек, в это число входили уйгуры, дунгане, киргизы, монголы и небольшой процент китайцев. Около 80% населения исповедовали ислам, а остальные буддизм.

«Историю пребывания русских в Синьцзяне можно разделить на четыре этапа: 1-й – с начала появления здесь русских до 1920 г.; 2-й – с 1920 г. – приход в Синьцзян остатков Белой армии; 3-й – с 1932 г., когда в Синьцзян бежали русские из СССР во время коллективизации и 4-й – с 1954 г. и по настоящий день (1980 гг. – Ред.) – выезд русских из Синьцзяна в Австралию и Россию» – пишет о. Дионисий Поздняев (1).

В середине XIX в. после подписания в 1851 г. Кульджинского договора между Россией и Китаем в Синьцзяне стали появляться русские купцы и торговцы, в связи с чем были открыты российские консульства в Кульдже, Чугучаке, Урумчи и на Алтае в Шаросуме. Развитию торговых отношений способствовала близость железных дорог к китайской границе, а также общность языка и веры населения, живущего по ту и другую сторону границы Синьцзяна и России.

Русский купец Бардыгин, известный в Синьцзяне до революции, имел сеть торговых точек во многих городах провинции с главной конторой в Урумчи. Впоследствии в здании, построенном в Урумчи купцом Бардыгиным для главной конторы, магазина и складов, помещалась русская Вторая Синьцзянская Правительственная гимназия, в которой училось 400 человек.

Из Синьцзяна в Россию шли ковры, хлопок, шерсть, меха, рогатый скот. А из России – ситец, ткани, спички, керосин, металлические изделия, эмалированная и фарфоровая посуда, котлы. Вся торговля в Синьцзяне сосредоточилась в руках русских купцов, которые быстро богатели. После признания Китаем Советской России в 1924 г. русские купцы стали разоряться, т.к. представители Торгсина не хотели по идеологическим причинам поддерживать торговые связи с эмигрантами, а стали налаживать торговые отношения с китайцами. В скором времени вся торговля в провинции перешла в китайские руки. Многие российские купцы татарского происхождения взяли китайское подданство.

В 1920 г. небольшая русская колония стала пополняться беженцами из России. В Синьцзян отступили военные части атаманов А.И. Дутова, Б.В. Анненкова и генерала А.С. Бакича. С ними бежало и гражданское население. Среди военных, отступивших в Синьцзян, были и полковые священники о. Феодосий Солошенко и о. Григорий Штокалко. Последний служил в Суйдуне, где расположился атаман А.И. Дутов со своим штабом. Сюда же дутовцы привезли весьма чтимую в Оренбурге Табынскую икону Божией Матери, которая впоследствии была перевезена в храм во имя св.пророка Ильи, построенный в 1877 г. в Кульдже. Священник о. Ф. Солошенко выехал в Чугучак, где был православный храм. До него богослужения и требы совершали священники из русских селений, расположенных близ русско-китайской границы.

В 1915 г. по инициативе консула А.А. Дьякова в Урумчи была устроена церковь при российском консульстве, постоянного священника там не было. В 1924 г., после признания Китаем Советской России, китайцы обязали А.А. Дьякова освободить в короткий срок консульство. Перед тем, как покинуть консульское помещение, он вместе с верующими вынес всю церковную утварь и снял колокола. В пустовавшем магазине купца Бардыгина была устроена церковь. Около неё в ограде была построена звонница, на которую были подняты шесть колоколов. Самый большой из них весил около сорока одного пуда. Богослужения в этой церкви совершались до 1937 г. и возобновились только в 1944 г.

Из отступивших в Синьцзян остатков белых армий не все остались в Синьцзяне. Одни ушли на восток в Китай, другие по амнистии вернулись в Советскую Россию. Некоторые из оставшихся занялись ремёслами, другие арендовали земли и занялись сельским хозяйством. В 1920 гг. русское население Кульджи насчитывало 2000 человек. Русский язык получил широкое распространение. В городах и селениях провинции связь с китайскими властями осуществлялась через русских старшин, которых обычно выбирали из наиболее состоятельных людей.

Начиная с 1929 г. из Советского Союза хлынула волна беженцев в связи с проведением коллективизации и наступившего голода, что продолжалось до 1935 г. Эти беженцы постепенно находили себе работу. Устраивались плотниками, столярами, шофёрами, малярами, портными. Нанимались в работники. Занимались охотой на диких козлов, кабанов, гусей, уток. Ходили по домам шить. Возили лес. Короче говоря, брались за любую работу. Жизнь налаживалась. Из Кульджи многие ездили на сбор диких фруктов и ягод, сушили, варили пастилу и варенье, делали сок из ягод, и всё это охотно раскупалось местным населением.

В 1931 г. на юге Синьцзяна вспыхнуло восстание дунган, к которым стали присоединяться уйгуры и другие народности, исповедующие ислам. Через год поднялись восстания на Алтае, в Чугучаке, затем в Кульдже. В 1932 г. китайские власти, видя, что они не в состоянии справиться с восставшими, обратились к офицерам дутовской армии с просьбой сформировать добровольческий отряд. Русские согласились, т.к. знали, что фанатичность магометан угрожает не только китайцам, но и всем «неверным». За своё согласие принять участие в подавлении восстания они потребовали у китайских властей выделить им земельные наделы и открыть начальные русские школы в районах проживания русских, а в Урумчи – гимназию.

Полковником Папенгудом, ставшим неофициальным главой русских военных после убийства атамана Дутова, был организован добровольческий отряд для подавления дунганского восстания. Во время дунганской войны часть русских военных вместе с Папенгудом убрали дубаня Ден Шуженя за невыполнение условий договора, заключённого с русскими о поставке оружия и патронов. На пост дубаня русские поставили молодого генерала Шен Шицая, получившего военное образование в Японии.

Придя к власти, новый дубань без ведома русских подписал с советским правительством договор о вводе советских пограничных войск в Синьцзян для подавления восстания. Папенгуд, узнав о договоре, сделал попытку вместе с известным богачом Гмыркиным и с несколькими офицерами убрать своего ставленника Шен Шицая, но они были выданы дубаню ногайбаком Бехтеевым, и все они погибли от руки дубаня.

Произошёл беспрецедентный случай в истории – недавние враги, воевавшие друг с другом в гражданской войне в России, были вынуждены вместе воевать на чужой земле за чужие интересы.

В 1934 г. после подавления восстания китайским правительством была открыта Вторая Синьцзянская Правительственная гимназия и русские школы. Начиная с 1934 г. впервые в Синьцзяне стали проводить школьные олимпиады, в которых принимали участие ученики всех национальностей, проживавших в провинции.

Русские, принимавшие участие в дунганской войне, получили земельные наделы и занялись сельским хозяйством. Семьи и дети погибших стали получать пенсию от китайских властей.

В 1936 г. в Урумчи на средства русской общественности был поставлен памятник погибшим в дунганской войне и во время свержения дубаня Ден Шуженя. Присутствующий на открытии памятника председатель правительства г-н Ли произнёс речь, в которой сказал, что победа в дунганской войне была достигнута благодаря героизму и пролитой крови офицеров и солдат Русского отряда.

Ю.А. Понькин в своей книге «Путь отца» пишет: «Осенью 1936 года происходило торжественное открытие памятника русским воинам, погибшим в дунганской войне и во время свержения дубаня Ден Шуженя. Памятник был сооружён на русском кладбище около братских могил. Он имел вид обелиска, установленного на широком ступенчатом основании с каменным православным крестом наверху. На всех трёх сторонах обелиска были высечены надписи на церковно-славянском, русском и китайском языках. На открытии памятника присутствовали почти все русские, проживавшие в Урумчи. Постройка памятника была последним актом волеизлияния русских эмигрантов, а сам памятник павшим бойцам стал памятником всем белым русским, жившим в Синьцзяне. История, несомненно, признает, что участие белых русских эмигрантов в усмирении дунганского восстания спасло китайскую власть и китайское население Синьцзяна от неминуемой гибели» (2).

По окончании дунганской войны Шен Шицай показал своё истинное лицо. По его приказу были распущены русские полки, и русские оказались совершенно беззащитными и бесправными. В Синьцзяне стало расти советское влияние. И, воспользовавшись моментом, Советы начали расправу с участниками Белого движения. В 1937 году только в Урумчи было арестовано 40 белых офицеров, и судьба их осталась неизвестной. Многих русских арестовывали без всякой причины. Узел на шее русских постепенно стягивался, и им ничего не оставалось делать, как сидеть и ждать своей участи. Не было возможности выехать из Синьцзяна, т.к. требовалось разрешение от китайских властей и большие финансовые средства. Уехать удалось только семье известного синьцзянского богача Гмыркина и семье доктора Педашенко.

С 1934 по 1936 гг. в Синьцзян приехали высланные из СССР китайцы вместе со своими жёнами и детьми. В 1937 г. в Синьцзяне опять восстали мусульмане, и на этот раз на помощь дубаню Советы, как и в 1933 г. , ввели свои пограничные войска на юг Синьцзяна, где жестоко расправились не только с восставшими, но и с мирным населением. Восстание было быстро подавлено, и Советы прочно утвердились в Синьцзяне.

В 1939 г. начал выходить на русском языке еженедельный «Бюллетень» китайской газеты «Синьцзян жи бао». В 1940 г. в Урумчи среди русских эмигрантов стало модным регистрироваться в советском консульстве, и около него стали собираться очереди желающих получить советский паспорт. Многие делали это из-за боязни установленного дубанем Шен Шицаем террора, а также не видели для себя будущего в Синьцзяне.

В этом же году в сорока километрах от Урумчи Советы начали строительство под названием «Десятая площадка». Что-то скрывалось под этим названием, и только в 1943 году стало известно, что там выпускали военные самолёты. Туда бросились безработные. При поступлении на «Десятую площадку» со всех брали подписку о неразглашении. И поэтому все те, кто приезжал в Урумчи, ничего не говорили о работе. Все работавшие на «Десятой площадке» были эвакуированы в Советский Союз.

Зимой 1943 г. в горах Тяньшаня в местности Мазар стал собираться отряд под предводительством П.Р. Александрова, работника НКВД. К нему начала стекаться распропагандированная молодёжь разных национальностей, мечтавшая освободить Синьцзян от китайцев и создать своё мусульманское государство. Русская молодёжь вступала в партизанский отряд под давлением тайных агентов НКВД. Создавшаяся напряжённость в Илийском округе заставила дубаня Шен Шицая пойти на уступки гоминдановскому правительству и допустить его военные подразделения в Синьцзян. В 1944 г. дубань Шен Шицай был вынужден передать власть гоминдановцам.

Гоминдановское правительство стало выдавать русским разрешение на выезд из Синьцзяна. Такое положение продолжалось до прихода китайских коммунистов, которые опять запретили выезд из провинции. За два года пребывания гоминдановцев у власти из Кульджи выехало в Шанхай около 200 баптистов и пятидесятников, из Урумчи – около 70 человек. До середины 1960 гг. китайцы препятствовали выезду русских из Синьцзяна. У русских не было другого выхода как бежать. Бежали главным образом в Урумчи, а оттуда до места, к которому была проложена железная дорога. Многих возвращали обратно, только единицы смогли прорваться в Ланьчжоу, а оттуда в Шанхай, где им приходилось задерживаться в ожидании визы в Австралию или Америку.

С течением времени оставшиеся русские смешались с уйгурами и китайцами, но сохранили православие и русский уклад жизни. К 1997 г. их число составляло около 2000 человек. В настоящее время потомки русских, проживающие в Синьцзяне, являются гражданами КНР.

————-

1. Священник Поздняев о. Дионисий Православие в Китае. Москва, 1998. С. 250.
2. Ю.А.Понькин. Путь отца. Сидней,1997. С. 104.



Глава 2. Так было. Воспоминания


Свет Христов
Н. Доннер

Как хорошо русский народ назвал праздник Святой Пасхи – Светлое Христово Воскресение! Именно светлое! Радостный Свет Христов неизменно теплится в душе каждого в праздник Пасхи.

Вспоминаю полные тревоги дни 1941 года, которые мы пережили в Югославии. Была ранняя весна. Сады стояли в белых праздничных ризах. Голубое небо и яркое солнце влекли на свежий воздух. На улицах толпы празднично настроенных людей. Все готовятся к наступающему празднику Пасхи, стараясь не думать о приближающихся грозных событиях.

Только что произошёл путч офицеров-националистов, недовольных соглашатель-ской политикой принца Регента с немцами. И теперь все в тревоге ждали прихода немцев.

В Вербное воскресенье утром над Белградом появились немецкие самолёты и были обстреляны сербами из зенитных орудий. В ответ немцы подвергли Белград жестокой бомбардировке. Город был совершенно беззащитен.

Мы укрылись в подвале соседнего дома, но бомбы, падающие вблизи, заставили нас выбежать на улицу и искать спасения где-нибудь в поле, за городом.

Пока мы шли, скрытые густыми зарослями, по лесным холмам Кошутника, нам казалось, что мы в безопасности. Над нами было такое ясное небо! Солнце так приветливо светило нам своими лучами! Не верилось, что так близки смерть и разрушение.

По всем направлениям спешили такие же, как и мы, люди, искавшие убежище. Но вот мы пришли в открытое поле и очутились среди сербских войск.

– Проходите, проходите скорее! – кричали офицеры и солдаты. – Вас могут обстрелять. Ложись! – раздалась вдруг команда, и вслед за солдатами повалились и мы на землю, а над нами гудели металлические птицы и слышался треск пулемётов.

Начало смеркаться. Вблизи не видно было никакого жилья. Усталость давала себя знать. Мы уже не шли, а плелись, не зная, когда мы придём и куда. На горизонте в дыму и пламени виднелись дома и башни Белграда. Перебрались через глубокий овраг и, наконец, натолкнулись на какие-то строения. Деревня! Уже совершенно стемнело, а в домах света не зажигали, боялись бомбардировки.

От усталости мы валились с ног и решили войти в первый же дом и, что бы там ни было, остаться в нём на ночь. В доме уже расположились несколько подобных нам беженцев. Тем не менее, хозяева не протестовали, конечно, не из-за сострадания, а от желания выгодно использовать наше положение. Мы с ними не спорили и отдали им всё, что нашлось у нас в карманах, и благодарили судьбу, что смогли, наконец, растянуться на брошенных на пол пальто и одеялах. Жена моя совсем расхворалась: у неё были сильные боли и её знобило.

На следующее утро мы с женой решили отыскать земского врача, имевшего, как мы узнали, амбулаторный приём в этой деревне. Поддерживая жену под руку, я плёлся с ней по грязной улице. Неожиданно ко мне подошёл парень и обратился, к удивлению, по-русски.

– Хозяин просит вас к себе. Сюда, пожалуйте!

Недоумевая, мы вошли в калитку.

– Господин полковник, вас ли я вижу? – встретил нас хозяин.

Это был бывший воспитанник Русского кадетского корпуса, в составе которого я прибыл в Югославию из Крыма. Узнав, что жена моя больна, он воскликнул:

– Очень рад, что могу вас устроить. Располагайтесь у нас. Жена моя – земский врач и сейчас вернётся. Она вам поможет.

«Милосерд и милостив Господь, пославший нам этих людей», – подумал я. Оставив жену на попечении милого хозяина, я побежал за сыновьями и нашими пожитками.

Испытания наши далеко не кончились. Мы пришли в ужас, когда узнали, что сербские войска решили обороняться и, заняв окраину нашей деревни, установили там два орудия. Весь день мы просидели в погребе, прислушиваясь к тому, как о стены дома щёлкают пули. А ночью дрожали на своих матрацах в ожидании обстрела деревни. Ведь тогда от неё вряд ли что-либо осталось.

К счастью, сербы к утру убрали орудия и ушли из деревни. Жена, оправившись, стала помогать докторше перевязывать раненых, которые то и дело прибывали в лазарет. Она охотно работала по своей специальности. Я с сыновьями помогал хозяевам чем мог. Но мальчиков в семнадцать лет трудно удержать в четырёх стенах, да ещё в такое «интересное» время. Они бродили по окрестностям деревни. Повсюду валялась военная амуниция – каски, вещевые мешки, патронные сумки, противогазы. Один из сыновей, заинтересовавшись валявшимся противогазом, поднял его и обнаружил в нём деньги. Там оказалось 15000 динар! Такой большой суммы он никогда не держал в руках. Это уж была явная милость Божия. Сам Святитель Николай послал нам это к Светлому празднику.

Проходила Страстная неделя. К концу её военные действия вокруг нас прекратились. По-видимому и война кончилась. Мы окрестили её «семидневной». Немцы заняли Белград и его окрестности. Тогда сыновья решили попытаться пробраться в город и посмотреть что осталось от нашего дома. С тревогой ждали мы их возвращения. К нашему общему удивлению, дом не развалился, как мы предполагали, судя по его конструкции, а остался цел и невредим. Теперь мы окончательно убедились в великой милости Божией к нам и просветлели душой.

И вот настала Великая суббота. К полуночи мы все собрались в докторском кабинете за тщательно завешенными окнами. Хозяин прочёл нам всю службу Светлой Заутрени. С радостным сердцем мы пропели святые слова, которые во всех концах мира звучат в эту ночь, фимиамом воздымаясь к звёздам: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

И, несмотря на необычную обстановку, каждый из нас почувствовал Свет Христовый в своём сердце. Воистину Воскрес Христос! И в нашем уголке среди заброшенной деревни братские поцелуи помогли нам забыть тревожные дни. Хозяйка усадила нас за пасхальный стол,а куличи, крашеные яйца и стопка вина навеяли на нас милые воспоминания.


Из жизни русских кадет в Югославии
В. Пугачёв

6 декабря – день св. благоверного князя Александра Невского. Корпусной праздник. Накануне с утра наряды кадет дежурили на вокзале. Встречали гостей. На ужин была традиционная фасоль в томате, ржаной солдатский хлеб. Служились всенощная и панихида с поминовением воинов, павших на Калке, на льду Чудского озера, на Куликовом поле, в Полтавской, Куненсдорфской, Бородинской и иных битвах, в боях у Севастополя, Плевны, в Кавказских горах, в туркестанских песках, на маньчжурских и галицийских равнинах, «в междоусобной брани живот свой положивших». Поминались имена великих князей, царей, императоров, военачальников. Имена кадет по синодикам российских корпусов. Была «заря с церемонией», с производством шестерых старших кадет в вице-фельдфебели и в вице- унтер-офицеры. Поздно трубил отбой дежурный горнист. Далеко за полночь во многих окнах огромного здания не гас свет: шли приготовления к празднику.

Шестое декабря. Шесть часов утра. Сегодня не дневальный горнист, выскочивший со второго на третий этаж на площадку парадной лестницы, чтобы спросонья выдуть всем ненавистный будничный сигнал побудки «Вставай, вставай, подымайся!», а в парадной форме четвёрка лучших корпусных корнетов, закинув вверх начищенные до ослепительного блеска серебряные Сибирских, Крымского, Донского корпусов фанфары, концертно выводит праздничную мелодию «Царского подъёма».

В предрассветном сумраке зимняя ночь борется с утром. Серебряный голос фанфар рвёт чуткую тишину гулких высоких коридоров Полоцкого корпуса, роты Его Высочества, Владимиро-Киевского – второй, Одесского – третьей рот. Заливаются, орлиным клёкотом взывают фанфары. Вздрагивают витые шнуры и обшитые кистью малиновые прямоугольники их прапоров. Мерцает вышитый на них Шефский вензель Первого Русского имени Князя Константина Константиновича Кадетского корпуса.

Подъём. Заправка постелей. Уборка спален. Умывание ледяной водой. Дежурные по ротам офицеры-воспитатели обходят построенных по отделениям ещё в повседневных гимнастёрках кадет. Здороваются. Восемь раз огромное здание оглашается хором десятков голосов: «Здравия желаем, господин полковник!», «Здравия желаем, господин капитан!» Принимаются рапорты от сдающих наряды и от вступающих на дежурство кадет. Утренняя гимнастика. Без четверти семь фанфары призывают к утренней молитве.

Перед иконой Св.Николая Чудотворца, небесного покровителя Полоцкого корпуса, молится рота Его Высочества. Теплится перед иконой лампада алого стекла – по цвету погон полоцких кадет. Вторая рота – перед киотом с образом Св.Равноапостольного князя Владимира с лампадой белого стекла. Белый погон носили кадеты – киевляне. Владимирским назывался их корпус. Третья рота – на молитве у киота с ликами Св. Кирилла и Мефодия с лампадой синего стекла. Синим был погон Одесского корпуса. Небесные его покровители – Св. Кирилл и Мефодий.

Заканчивают утреннюю молитву обычным поминанием: «Всех воинов российских … на поле брани… помяни Ты, Господи, во Царствии Твоем». Только в ротных коридорах смолкают голоса их, с лестничной площадки коротко и задорно рокочут фанфары – сигнал на завтрак. Строем по старшинству роты спускаются вниз. Рота Его Высочества направо – в Петрово-Полтавский, вторая и третья налево – во Владикавказский коридоры. Названы они в честь российских кадетских корпусов, вошедших в состав Крымского корпуса. У первого поворота парадной лестницы (со второго на первый этаж) на стене надпись: «Помните, чьё имя носите!» Под нею на небесно-голубом фоне художниками-кадетами нарисованы здания кадетских корпусов Киева и Одессы – в России, Белой Церкви – в Югославии.

У стеклянных дверей вестибюля: «Равнение налево!» – первой, «Равнение направо!» – второй и третьей ротам. На обычном месте – директор «в домашнем» генеральском кителе. За ним офицеры-воспитатели – командиры рот, дежурный по корпусу вице-унтер-офицер. Знакомый, чуть грассирующий, голос: «Здравствуйте, кадеты!» В ритм марша три раза гремит чётко различаемый по слогам ответ сотен юношеских и мальчишеских голосов: «Здравия желаем, Ваше превосходительство!»

Роты в столовых. Разошлись к столам, стоят, не шелохнутся. Первая – лицом к тяжёлому, в старинном серебряном с золотом окладе, триптиху Сибирского корпуса, вторая и третья – к триптиху Хабаровского кадетского корпуса. Горят перед ними лампады. «На молитву!» После молитвы «Очи всех на Тя, Господи…» – разрешение садиться. На столах – медные, привезённые ещё из России вёдерные чайники в виде шлемов. В них чай, кофе с молоком. Фаянсовые Кузнецкого завода кружки с оранжевой меткой «ВК» – Владимиро-Киевского корпуса. Подносы – Владикавказского. На них бриошки, слойки, калачи – всё из корпусной пекарни.

После завтрака и молитвы «Благодарим Тя, Христе Боже…» кадеты строем разводятся по ротным помещениям, чтобы переодеться в парадное. Певучий фанфарный сигнал зовёт в церковь.

Начинается литургия, идёт проскомидия. Кадет-причётник читает часы. Горят свечи, паникадила. Пахнет воском и ладаном. Цветами убраны иконы. Малиновая с золотым восьмиконечным крестом завеса на царских вратах. Малиновые шёлковые покровы на аналоях. Высоко над иконостасом в серебряной филигранной ризе старинная икона Св. Александра Невского в венке из малиновых гвоздик – цвет корпуса. Перед нею горит лампада.

На левом клиросе кадеты в белых гимнастёрках – певчие церковного хора. На правом – гости: институтки Донского Мариинского института в Белой Церкви в снежно-белых пелеринках, в тёмно-вишнёвых, голубых, чёрных, доходящих до щиколотки, строгих парадных платьях. Чуть-чуть опущены головы в праздничном уборе каштановых, белокурых, тёмных волос. Тень ресниц на скромных девичьих лицах.

По обе стороны длинной ковровой дорожки стоят ряды кадет. Руки по швам, лицом к иконостасу – застыли, как по линейке выровненные. На них обтянутые без единой складки парадные гимнастёрки с широким, туго опоясывающим чёрным кожаным ремнём. Сияют медные бляхи, пуговицы. Рядом офицеры в парадной форме при орденах. За ротой Его Высочества – полурота «старых» кадет: офицеры и юнкера в парадных формах югославянской армии, инженеры, доктора и студенты в штатском. Позади – родители, сёстры, кузины кадет, гости – гимназистки и гимназисты, студентки и студенты, съехавшиеся к этому дню в Белую Церковь со всех концов Югославии.

Звеня шпорами, в парадном генеральском кителе, проходит с почётными гостями к своему месту директор. Соблюдая положенные два шага дистанции, бесшумно плывёт за ним дежурный по корпусу вице-унтер-офицер.

Корпусной батюшка в парчёвом малиновом облачении с золотым наперстным крестом на Георгиевской ленте раскрывает царские врата. Там – золотом вышитая пелена на престоле. Семисвечник, чаша Св. Причастия, Дароносица, Евангелие, заложенное алой с оранжевой каёмкой широкой лентой ордена Св.Анны первой степени, тяжёлый напрестольный крест, кадильницы, церковная утварь, хоругви, все реликвии Сибирских, Крымского, Донского и иных российских корпусов. Запрестольный образ Спаса Нерукотворного в алтаре – знамя, пожалованное Скумскому кадетскому корпусу.

Молебен. Перед молебном трубы корпусного духового оркестра в глубине Петрово-Полтавского коридора у корпусного музея певуче начинают играть знаменный марш корпуса. В храме настороженная тишина. Чёткие шаги знаменного взвода замирают у входа в храм. Слышна приглушённая команда: «Под знамя, слушай!» В сопровождении адьютанта корпуса вице-унтер-офицер – знаменщик медленно проносит по церкви к алтарю корпусное знамя. Плывёт в воздухе, плавно подымаясь и опускаясь в такт шагам знаменщика, развёрнутое в чехле столетнее знамя Полоцкого корпуса. В конце молебна при пении «Многая лета» корпусной священник кропит его крещенской водой.

После богослужения – парад. Сверкают медью духовые инструменты корпусного оркестра. Слышится команда: «Батальон… на двувзводной дистанции… повзводно…» Раздаётся марш лейб-гвардии Преображенского, первого полка Петровской Императорской армии. Стройно движется в торжественном церемониальном марше колонна кадет, подбородок в грудь, равнение направо. Впереди корпуса – разбитая на два взвода, марширует полурота «старых» кадет.

Праздничный обед из четырёх блюд. Кадеты обедают вместе с гостями. За столами второй и третьей рот приглушённый гул голосов. В столовой роты Его Высочества светски- чинная тишина. Там обедают директор корпуса, начальница института, почётные гости, по- девичьи чопорные, неприступно-церемонные институтки и гимназистки. После обеда часть кадет вместе с родителями, сёстрами, кузинами, друзьями отправляется в отпуск. Гостям предлагается осмотреть корпусной музей, учебные и фотографические кабинеты, гимнастический зал, библиотеку, читальни и мастерские. Кое-кто идёт в лазарет посетить больных товарищей, поболтать, поиграть с ними в шахматы. «Старые» кадеты ходят в окружении малиновых погон, о чём-то оживлённо беседуя. Некоторые играют в пинг-понг в третьей роте, «режут» на спортивной площадке в волейбол с кадетами второй роты.

Между тем по всему корпусному зданию идут последние приготовления к балу, а во второй и третьей ротах – к концерту в своих ротных помещениях. Читальная комната, учебные аудитории роты Его Высочества обращены в цветники, в комнаты отдыха, в павильоны. Петрово- Полтавский и Владикавказский коридоры превратились в сад. В них – зелень вечно зелёных растений, запах ёлочной хвои и дубовых веток, гирлянды разноцветных фонариков, лампионы. Там и здесь натыкаешься на убранные зеленью и цветами избушки в русском стиле, японские и китайские домики, просто беседки, где хмурые личности (кадеты шестого класса по наряду), загримированные, в фантастических костюмах, предлагают освежиться квасом, лимонадом, крюшоном.

В зале много народу, чувствуется возбуждение. Кадеты восьмого и седьмого классов в белых гимнастёрках. Югославянские офицеры и юнкера в парадных голубых и тёмно-синих мундирах. В белых пелеринках институтки и гимназистки. Дамы и барышни в изящно-простых, строгих платьях. В тёмных костюмах – штатские. На груди у каждой дамы малиновая гвоздика, у плеча – значок первого котильона. В руках – папка-программка. На ней акварелью или тушью, от руки – рисунок и муаровая розетка с лентами. В розетке римская цифра – номер выпускного класса этого года. В папке каллиграфической славянской вязью – программа сегодняшних спектакля и танцев.

Без пяти пять вечера. Точно в пять в зал в сопровождении вице-фельдфебеля выпуска входит директор. Офицеры, «старые» кадеты и кадеты встают. Директор предлагает садиться и садится сам.

По традиции концерт начинается с марша в исполнении двенадцати фанфар в сопровождении духового оркестра. Затем мелодекламация и декламация стихов авторами- кадетами. В корпусе, к слову сказать, с самого его основания существует литературное объединение «Княже-Константиновцев» с девизом «Во имя доблести, добра и красоты». Это объединение выпускает свои печатные беллетристические и поэтические сборники. Затем постановка кадетского театрального кружка. Затем струнный кадетский оркестр. Выступления музыкальных и хоровых ансамблей. Выступления солистов. Групповая и сольная партерная гимнастика.

В семь – гости и кадеты восьмого и седьмого классов ужинают. Кадеты шестого класса, такая традиция, ворча и про себя поругиваясь, приготовляют зал к балу. В восемь часов под звуки традиционного первого вальса «Тоска по родине» директор открывает бал. Распорядители танцев – фельдфебель, вице-унтер-офицеры (малиновая розетка с корпусным знаком и лентами у левого погона) предлагают приглашать дам. Им предстоит поочерёдно распоряжаться танцами, начиная с сербского и черногорского «Коло», в котильонах, в мазурке, вальсах, гранроне. Под шумок кое-кто из кадет со своими дамами станцуют и модные танцы. А в последнем вальсе распорядители танцев снимут с себя распорядительские розетки, чтобы преподнести их дамам, оказавшим им честь танцевать с ними последний танец.

В половине двенадцатого вкрадчиво и осторожно, печально и нежно раздаются звуки последнего «Русского вальса». Потом под музыку прощального марша «Старые друзья» кадеты роты Его Высочества выбегают на декабрьский холод провожать гостей до калитки корпусного парка. На ночной поезд гостей провожают наряды из многострадальных кадет шестого класса. В полночь на площадке парадной лестницы корпусного здания щемяще грустно звучит отбой. Так в предвоенные годы в Белой Церкви в Югославии праздновался корпусной праздник.


Каждый день спроси себя: что ты сделал для России
Н. Коваленко

Разбирая свой старый архив, (жена называет «старое барахло», но у каждого есть свои ценности) нашёл журнал «Голос молодёжи» от 8 августа 1946 года, напечатанный на ротаторе в лагере для перемещённых лиц Парше в Зальцбурге, Австрия. Девиз этого журнала я взял для названия своей статьи.

Начну своё повествование с самого начала.

Мой отец – Иван Денисович Коваленко кубанский казак станицы Незамаевской Ейского уезда. В девятнадцать лет он поступил добровольцем в Белую армию. В 1920 году эвакуировался вместе с армией генерала Врангеля сначала в Турцию, затем в Югославию.

В Югославии отец, окончив водительские курсы, работал шофёром у врача. Позднее, скопив деньги, купил такси, на котором проработал до самой Второй мировой войны.

Отец женился, и в 1931 году родился я. В 1932 – моя сестра Тамара и в 1936 – брат Володя. Вскоре мама умерла. Отец не мог и работать и смотреть за нами. Меня и мою сестру он определил в русский приют для сирот при русском православном монастыре Хопово. За братом смотрели мамины родители.

Монастырь Хопово находился в живописной местности. Сколько там было монашек уже не помню. Запомнилась только пожилая игуменья, да и одна очень властная монашенка высокого роста. Звали её – матушка Федора.

Она и заправляла всей жизнью монастыря. При монастыре была начальная школа. Хотя монашки с любовью и вниманием за нами ухаживали, но всё равно понадобилось время, чтобы привыкнуть жить в приюте без родителей.

Когда мне исполнилось шесть лет, меня перевели (очевидно, чтобы не смущать монашек) в интернат для мальчиков в Белую Церковь, где была русская начальная школа. Там же находился Русский кадетский корпус имени Константина Константиновича Романова, где готовили офицеров для югославской армии, и Русский институт для девочек. За моё пребывание в приюте, интернате и корпусе отец платил немалые деньги.

После окончания школы меня перевели в Кадетский корпус. К этому времени отец женился второй раз, и семья переехала в Панчево, недалеко от Белграда. В 1941 году, после оккупации немцами Югославии, отец, как и многие русские, вступил в Русский охранный корпус (РОК). Будучи водителем, он попал в транспортную часть. Так как отец был в Русском охранном корпусе, меня перевели в интернат в Белград, в пригород Дедине.

Красная армия приближалась к Югославии. Начался массовый уход русских эмигрантов из Югославии. Семья разбилась: сестру перевезли в интернат для девочек в Германию, мачеха с братом оказались в Лиенце, отец – в Клагенфурте, в Австрии, вместе с РОК-ом.

Многие из нашей гимназии вместе с кадетами и преподавателями Русского кадетского корпуса были эвакуированы в Егер, в Судеты, около чешской границы. Там находился немецкий военный аэродром, и мы должны были охранять итальянские, обшитые парусиной, самолёты типа «Савой». Мы также участвовали в противовоздушной обороне, и нас обучали стрелять из спаренных пулемётов. Кадеты были довольны, что им вместо охраны картошки доверили самолёты. Мы залезали в самолёты, а потом рассказывали старшим кадетам, что там находится. Среди них были радиолюбители, которые быстро разобрали радиопередатчики. В самолётах были какие-то баки с неизвестной жидкостью. Как оказалось, это был чистый спирт. Наши эебята их быстро опустошили.

Пришёл приказ: отправить самолёты в Италию. Ни один самолёт не поднялся. Началась паника. Всё это происходило зимой – вокруг наших бараков лежали сугробы. Мы предупредили старших кадет, и они успели выбросить все «сувениры» в снег. При обыске ничего не нашли. Грозили расстрелом, но тут подходила Красная армия, нас опять «подняли» и перевели в город Гмюнд, недалеко от Вены. Там нас поместили в большом здании, служившем до войны почтамтом.

Приближалось православное Рождество. Собрались украшать ёлку. Ёлочных игрушек в продаже не было, да и денег у нас не было. Делали игрушки сами. Были военные фонарики, батарейки и лампочки, а провода не было, надо было его раздобыть. Пошли с ребятами «на разведку». Залезли на чердак и увидели там кабель. Разрезали – там оказались тонкие разноцветные провода. Отрезали длинный кусок зелёного провода для ёлки. Неожиданно, дня через два, нагрянул отряд немецкой военной жандармерии с проверкой. Оказалось, что нарушена телефонная связь между Веной и Мюнхеном. Пошли вдоль телефонной линии и, добравшись до нашего дома, обнаружили обрыв проводов. Всех нас выстроили и стали сначала по-хорошему просить вернуть провода, потом начали угрожать расстрелом. Пришлось показать на кафельную печку, где были спрятаны зелёные провода. Забрали их и наладили связь. Устроили военно-полевой суд, на котором нам пришлось признаться, что взяли их, чтобы украсить ёлку. Так как мы были несовершеннолетние, то нас отпустили, но приказали начальству наказать нас, когда нам исполнится восемнадцать лет. С приближением фронта в суматохе отступления о нас забыли.

Вскоре нам был дан приказ отправиться в Мюнхен в школу парашютистов. Проблемы были с транспортом. Часами простаивали на запасных путях, пропуская военные эшелоны на фронт. Плохо обстояло дело с питанием. На одной из остановок вместе с теми же дружками пошли к бауэрам (фермерам) менять военные одеяла на продукты. Когда вернулись, то нашего эшелона уже не было, и нам пришлось его догонять, не зная в каком направлении он ушёл. Каким-то образом добрались до Зальцбурга, где нашли военную часть, укомплектованную русскими, и присоединились к ней. Американцы беспрестанно бомбили Зальцбург. Многие прятались в бомбоубе жищах, а я предпочитал ходить в парк и сидеть там под деревом или у высокой стены, за которой было кладбище. В один из дней бомбёжка была сильной. Бомбы падали в парк. Одна из них, по-видимому, упала рядом со мной. Больше я ничего не помнил.

Когда я очнулся, вижу, что лежу на могиле. На ней крест и живые цветы. Решил, что я умер и меня похоронили. Удивился! Почему не закопали?! Ощупал себя – кажется, живой, но ничего не слышу. Постепенно пришёл в себя, перекрестился. Догадался, что меня воздушной волной перебросило через стену. Через два года вспомнил об этом кладбище и о цветах, когда учился в гимназии в лагере Парш и ухаживал за одноклассницей. Денег не было. Часто ходил на кладбище и приносил девушкам цветы и не говорил откуда они.

После войны наша семья была опять разрознена. В конце концов мы друг друга нашли через Красный крест и съехались в Зальцбург, правда, вначале без сестры Тамары, которая была в советской зоне оккупации, откуда её хотели вывезти в Советский Союз. Моя мачеха и другие матери туда поехали, с трудом забрали своих детей и привезли в Зальцбург, в лагерь Парш.

В этом лагере для перемещённых лиц была организована церковь, начальная школа и гимназия с хорошим преподавательским составом. Директором гимназии и преподавателем истории у нас был Николай Димитриевич Тальберг, впоследствии лектор Духовной семинарии РПЦЗ в Джорданвиле.

В лагере было несколько политических организаций: НТС (Народно-трудовой союз российских солидаристов), СБОНР (Союз борьбы за освобождение народов России) и другие. Была молодёжная организация ОРЮР – Организация российских юных разведчиков (Русские скауты). Я с самого начала принимал в ней участие.

В русской гимназии, в лагере Парш, со мной на парте сидел мой дружок татарского происхождения. Он не жил в лагере, приезжал на уроки на мотоцикле BMW. Мы все ему завидовали. Как-то он меня отвёз к себе. Это был настоящий австрийский замок под Зальцбургом. Большая территория земли с заброшенным прудом. Здание требовало ремонта. Позже я выяснил, что этот замок купил австриец, разбогатевший во время войны тем, что грабил города на восточном фронте. Он организовал после войны новую австрийскую партию, был избран в австрийский послевоенный парламент и жил в Вене. В замке жил его соратник военных лет, немолодой русский мужчина, и мой школьный дружок, которые исполняли обязанности сторожей замка. Под замком был подвал, разделённый на две части. Одна часть была почти до потолка завалена русскими книгами с печатью Смоленского государственного университета. Первая книга, бросившаяся мне в глаза, была в прекрасном кожаном переплёте с прекрасными гравюрами – «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. Я вынес её тайком вместе с другими книгами. После войны трудно было с книгами. Так я начал собирать книги. И совесть меня не мучила – «грабь награбленное»! Позже я передал несколько книг в нашу русскую лагерную гимназию. До сих пор у меня хранится второй том П.Н. Полевого «История русской словесности» издание А.Ф. Маркса в С.-Петербурге 1900 года. Первый том у меня украли по приезде в Австралию. Уже позже, приехав в Австралию, я узнал что на реставрацию этого замка американская Холливудская студия потратила один миллион американских долларов и засняла там фильм «Sound of Music».

Пришло время уезжать из Австрии. Подавали заявления в разные страны. Учили в гимназии английский, испанский, португальский и французский языки. В Канаду требовались портные на швейную фабрику. Подал туда заявление. В лагере была устроена проверка. Дали иголку, катушку ниток и пуговицу, надо было пришить её к рубашке. Смотрели как будем пришивать. Я отрезал метровую нитку, просунул в ушко иголки и стал пришивать пуговицу. Меня сразу же забраковали, увидели, что я не портной. Объяснили, что портные пользуются более короткой ниткой. Поблагодарил за совет и уже больше не подавал заявление на портняжную работу.

Австралия приняла нас, и мы приехали сюда в июле 1949 года на пароходе «Fairsea».


Эстония и Германия
А. Кисляков (из автобиографии)

Я родился в 1918 году в С.-Петербурге. Отец мой, Павел Андреевич Кисляков, потомственный дворянин, родился в Новгороде в 1878 году, окончил Морское инженерное училище Императора Николая I в Кронштадте. В войне с Японией был инженером на миноносце «Решительный». В 1913 году он был произведён в капитаны II-го ранга.

Мать моя Вера Фердинандовна, урождённая Кист, родилась в 1881 году в Севастополе. Её семье принадлежала гостиница «Кист» около Графской пристани.

Пётр Великий был в 1697 и 1717 гг. в Заандаме (Голландия). Там с ним работал кузнец Геррит Кист. По легенде Пётр I взял его в Россию на постройку флота. Когда Кист вышел в отставку, Пётр I подарил ему землю в Крыму.

Наша семья переехала из Петербурга в Таллин, где отец занимал должность помощника директора по технической части Ревельского судостроительного завода, но во время революции мы вернулись в Петербург. Преследование белых офицеров заставило отца покинуть Россию. Он заплатил финскому крестьянину, чтобы тот вывез его по льду в Финляндию. Лошадь и сани были покрыты белым полотном. Двигались только по несколько шагов и то только тогда, когда вращающийся прожектор маяка светил в противоположную сторону.

А мы в Петербурге вынуждены были переехать из квартиры в одну комнату. Матери пришлось работать у сапожника и учиться его ремеслу. Однажды к нам пришли два молодых чекиста. Разговорились и оказалось, что они сыновья священника и помогают желающим перебираться за границу. С их помощью мать, брат Владимир, сестра Ирина и я вернулись опять в Таллин, ставший уже столицей Эстонской республики. Отец был ещё в Гельсингфорсе, а мы поехали на два года в Дрезден в Германию. Меня определили в детский сад, а Ирину и Владимира в школу. Владимир потом уехал в Париж, где стал работать шофёром. Женился на русской, родилась дочь Екатерина. Так как я и моя сестра Ирина говорили по-немецки на чисто саксонском диалекте, то, когда мы возвратились в Таллин, нас поместили в немецкие школы.

При реальном училище были разные кружки – любителей планирования, драматический кружок, танцевальный и другие. На уроках танцев всегда дежурила мать одной из девушек и следила, чтобы соблюдалось положенное расстояние между партнёрами.

В школе преподавали английский язык. Образовался кружок, где говорили только по- английски. Кроме этого, я ещё брал частные уроки английского, что мне в будущем пригодилось. На летние школьные каникулы я уезжал с матерью в курортный городок Хапсалу. Для меня боали в аренду парусную лодку, и я проводил много времени с друзьями на воде и на «аленьких необитаемых островках. Мы пекли картошку и часто ели её полусырой с неизбежными последствиями. Там ещё сохранился домик, в котором останавливался Пётр I. В своё время П.И. Чайковский тоже посетил Хапсалу (в то время Гапсапь) и написал три инструментальные пьесы, назвав их «Воспоминания о Гапсале».

Я с юных лет интересовался техникой, и дома часто проводились дискуссии на эту тему. Я решил стать инженером. В 1936 году я окончил школу и четыре месяца работал практикантом з мастерских. В том же году скончалась мать. Я поступил в Технический университет в Берлине – Шарлоттенбурге и в организацию русских студентов. Нас было около двадцати -еловек, из которых многие стали известными инженерами.

Началась война. Постоянные налёты, бессонные ночи в подвалах. Дипломную работу я успешно сдал по расчёту паровой турбины. После выпуска я работал ассистентом в институте -ри университете в отделе электросварки. Во время войны я работал техническим переводчиком в строительной компании и после войны – у американцев.

Я женился на Нине Кирилловне Коплус, русской из Таллина. В 1947 году в Штутгарте (Германия) родился сын Димитрий. После войны многие русские в Германии старались попасть в США. Я в США не смог попасть. Оказалось, что мой поручитель – владелец завода, который изготовлял секретные государственные заказы, не мог меня, как иностранца, устроить на работу.

После войны я жил в маленьком местечке около Мюнхена в Баварии. Однажды я посетил кино, где показывали австралийский фильм «Большой перегон» («The Big Drive»), в главной роли был Чипс Раферти (Chips Raferty). Чтобы спасти скот от неприятеля во время войны, он гнал громадное стадо с севера на юг Австралии. Фильм был очень правдивый. Меня поразила австралийская природа, аборигены, незнакомые животные.

Этот фильм оставил глубокое впечатление, и я решил ехать в Австралию. Условия были приемлемы, бесплатный проезд, но надо было два года работать по контракту рабочим, куда пошлют, невзирая на профессию.

Через два года мой диплом был признан Институтом австралийских инженеров. Сначала работал на строительстве гидроэлектростанций в районе Снежных гор, потом в Электрической компании, которая строила тепловые силовые станции. Всегда занимался общественной работой: был членом «Кают-компании офицеров Российского Императорского флота и их потомков», много лет был в правлении Русского клуба в Стратфилде и Братства Святого Креста в Кентлине. В 1979 году был награждён королевой Елизаветой II медалью за работу в этнических организациях.


Инженерная практика во время войны
А. Осипов

Начало 1943 года. Я в то время жил с мамой и братом в Риге. Служил я тогда в конторе скобяного магазина «Келлер и сын». Когда пришли советские, магазин был национализирован и назывался «Третья база», а после прихода немцев был возвращён прежним владельцам.

Хотя я и забросил занятия в университете, но всё же числился студентом и изредка даже посещал лекции. Но советская оккупация, неразбериха военного времени, а также неуверенность в завтрашнем дне отбивали у меня всякое желание учиться.

Война затянулась. У немцев из «блицкрига» ничего не вышло. В первые годы войны они упустили момент, когда освобождённые народы Прибалтики и других стран хотели присоединиться к ним в общей борьбе против коммунизма. Теперь у многих пыл пропал. Из-за тяжёлого положения на Восточном фронте немцы вынуждены были начать призыв в армию добровольцев и в конце концов объявили всеобщую мобилизацию. Был сформирован Латышский легион.

В 1943 году подошла и моя очередь. Получил повестку явиться на призывную комиссию. Фирма, в которой я служил, не входила в категорию предприятий, работающих на военные нужды, к тому же я был холостяком.

В назначенный день отправился на призывную комиссию. Место и обстановка непривлекательные. Призывники с угрюмыми и невесёлыми лицами. В помещении накурено. Шум. Громкие разговоры. Всюду снуют люди в разных формах, есть и в штатской одежде. Тут и формы немецкого Вермахта, и СС, и Латышского легиона, и жёлтые формы Организации Тод (ОТ) (1).

Пришёл на медицинский осмотр. Разделся, меня осмотрели, прощупали, постукали, попросили открыть рот и объявили, что я здоров. Я это и без них знал.

В накуренном помещении жду своей очереди. Слегка нервничаю. Одного за другим вызывают людей. Наконец вызывают и меня. Предстал я перед жёлтым «фазаном», откормленным с самоуверенным и не совсем приятным лицом. Просмотрев мой медицинский отчёт, он небрежно спросил, куда хочу быть зачисленным и, как-будто заранее зная ответ, начинает что-то писать на какой-то бумажке. Я заявил, что хочу быть зачисленным в Организацию Тод. Такого ответа он не ожидал. С удивлением посмотрев на меня, спросил: «Почему?» Я ответил, что, будучи студентом инженерно-строительного факультета, хотел бы работать по своей специальности. Кроме того, работая в немецкой организации, смогу приобрести опыт и знания, необходимые в моей профессии, и стану полезным стране. Немец разозлился и, не дав мне договорить, начал обвинять меня в том, что у меня «голубая кровь», что я думаю, что я лучше других и т.д., что все с оружием в руках борются за новую Европу, за свободу, за лучшую жизнь, а я, как видно, хочу увильнуть. Я возразил, что не собираюсь увиливать. По закону имею право выбора: поступить в Латышский легион или как «хи-ви» (2) в немецкую армию или в Организацию Тод, поэтому хочу быть зачисленным в ОТ. И опять повторил, что я студент, будущий инженер, могу быть полезным в этой организации. Немец меня перебил и опять начал разглагольствовать о новой Европе. Затем схватил какой-то лист бумаги, начеркал на нём что-то, пришлёпнул штемпелем и, подавая мне, сказал, что завтра к семи часам утра я должен явиться на сборный пункт ОТ в Старом Городе, и, если не буду там во-время, то за мной придут из жандармерии. Я взял бумагу и вышел обозлённый, но отчасти и довольный. Обычно призывникам давалось время на сборы, но, очевидно, мой немец со злости решил меня наказать.

Времени у меня оставалось мало. Я сел в трамвай и поехал в контору. Оттуда я позвонил маме. Явился к своему начальнику и объявил, что меня призвали, и я пришёл сдавать дела.

На моё место назначили Семёнова, одного из служащих фирмы. Он был русский, очень толковый, симпатичный парень. Выбрали его потому, что надеялись, что его не призовут, а если и призовут, то не так скоро – у него было пятеро детей.

Сдал ему все дела, наскоро объяснив что и как. Под конец рабочего дня мои коллеги заявили, что меня так не отпустят – надо выпить. Откуда-то появился «дзидрайс» (3) и кое- какая закуска. Проводы начались в рабочее время и затянулись допоздна.

На следующее утро чувствовал себя «нехорошо». Тем не менее встал во-время и отправился в Старый Город по указанному адресу. Отыскал дом. Пробую одну дверь – закрыта, другую – тоже закрыта. Пытаюсь открыть ворота. Выходит какой-то старик, видимо дворник. Спрашивает, что мне надо. Отвечаю, что ищу сборный пункт ОТ и показываю ему бумагу. Прочитав, улыбнулся и сказал по-латышски: «Сынок, дом-то правильный, но сборы обычно бывают два раза в месяц, а последний был всего несколько дней тому назад». Видя по моему лицу, что я ему не верю, он вытащил из кармана связку ключей и сказал, что ключи эти от дома, и никто в дом не может попасть без его ведома. И опять-таки с улыбкой посоветовал мне отправиться домой и хорошо выспаться и придти дней через десять. Я облегчённо вздохнул. Был рад такому исходу дела, но и был зол на этого проклятого немца, сыгравшего со мной такую злую шутку. Поехал домой, лёг спать.

Через десять дней отправился на сборный пункт. Там меня назначили в одну из групп ОТ на железнодорожные работы в Шкиротава (4). Выдали удостоверение и железнодорожный билет. На следующее утро я был уже на работе, явился в канцелярию и был зачислен в группу из четырёх человек. Получили мы всё необходимое для работы: лопаты, кирки, грабли. И так начали свою работу по постройке новой Европы. Я попал в немецкую строительную фирму «Josef Riepl GmbH, Regensburg», мобилизованную во время войны, как и многие другие фирмы. Весь технический персонал – специалисты, механики были немцы, рабочие набирались на местах. Я был одним из них.

Я начал работать в Шкиротава 5 марта 1943 года. Ничего особенного там не строилось. Казалось, что все работы по расширению этого узлового центра уже были закончены. Мы там больше «убивали время», чем работали. Приводили всё в порядок, чистили, убирали.

Через несколько дней, когда я работал около немца, который устанавливал свой нивелир, я сделал несколько «технических» замечаний относительно его работы. Он спросил, откуда я это знаю. Я сказал ему, что я студент Латвийского университета и что в 1940 году работал землемером в районе Зилупе – Pasience un Brigu pagasti. Он сказал, чтобы после обеда я зашёл в контору, что я и сделал. После своего рода интервью мне сказали, чтобы я сдал свою лопату и другие инструменты и что теперь буду работать в конторе, помогать в технических делах. Я, безусловно, был рад своему «повышению». Следующую неделю почти никакой работы не было. Мне «по секрету» сообщили, что вся их часть, вся фирма, переезжает отсюда на север Эстонии в город Ёхве на западе от Нарвы. Мне предложили добровольно присоединиться к их фирме на положении штатного служащего и сказали, что я буду получать такое же жалованье, как и немцы, жить в их бараке и иметь те же привилегии, что и они. Я сказал, что подумаю. Поговорив об этом дома и обсудив, я согласился. Фактически другого выхода у меня не было.

Несколько дней ушло на погрузку специального поезда. Грузили маленькие локомотивы, вагонетки, узкоколейные рельсы со шпалами, экскаваторы, инструменты, материал, складные бараки. Мне выдали «Маршбефел», и я должен был явиться в Ёхве в определённый день, куда и отправился после короткого отпуска пассажирским поездом. В Ёхве мы должны были увеличить железнодорожный узел, построить дополнительные линии, здание для ремонта локомотивов, мастерские, поворотную платформу и другие железнодорожные сооружения.

Я был доволен своей работой. Официально я считался техником и заведовал всеми землемерными работами, инструментами, был чертёжником, техником и переводчиком. Жил в хорошем бараке. Ко мне хорошо относились. Главный начальник, герр Арбингер, инженер, по чину офицер ОТ, партиец, но удивительно интеллигентный, дружелюбный и гуманный человек. Номер два, немец, который меня «нашёл», герр Витманн, был главным руководителем работ, знал своё дело, но был груб и относился к рабочим не совсем хорошо. С ним у меня особенно дружеских отношений не было. Ко мне он относился вежливо, но «прохладно».

Скоро мне в помощь прибыл студент по фамилии Александрович. Он должен был приехать вместе с нами, но получил отсрочку, так как его жена ожидала ребёнка. Работа наша здесь была очень интересной. Прекрасная практика по инженерно-строительному делу. На этой работе я многому научился.

Немецкий начальник станции Ёхве оказался очень хорошим интелли гентным человеком. У нас с ним установились хорошие отношения, нашлись общие интересы. В свободные дни мы втроем (он, Александрович и я) ездили в Нарву, где осматривали оборонительные укрепления и валы прошлых столетий. На несколько дней я съездил в Ревель навестить родственников.

Однако через несколько месяцев работа закончилась, и нас перебросили через границу в сторону Ямбурга, для сооружения военных укреплений, которые велись под наблюдением военных специалистов. Пока шла погрузка и переезд, я получил отпуск и провёл несколько дней в Риге. Здесь у меня появились новые интересы и я, захватив необходимые документы, вернулся в «ставку» и подал заявление об уходе. Мой начальник знал, что я хочу и куда хочу идти, и препятствий не чинил. Затруднения были со стороны военных, под командой которых мы находились. В конце концов после немалых затруднений и благодаря ходатайству герра Арбингера меня отпустили, и я вернулся в Ригу, где началась новая глава в моей жизни. Так закончилась моя служебная карьера в организации ОТ.

Года два спустя после войны, попав в лагерь Ди Пи в Регенсбурге, я случайно встретился в городе с герром Арбингер. Он был рад видеть меня, но был заметно смущён. Пригласив меня к себе и познакомив с женой, он рассказал, что после моего отъезда работы по сооружению проходили в тяжёлых условиях и вскоре после того, как все работы были закончены, прибыли немецкие сапёры и взорвали все укрепления.

В то время немцам жилось не совсем хорошо, и каждый раз, когда я навещал его, приносил продукты, которые мы получали в лагере, в благодарность за его гуманное отношение ко мне и рабочим, находившимся под его руководством.

  1. Организация ТОд (ОТ) названа в честь Фрица Тода, известного немецкого инженера, прославившегося постройкой в Германии автострад.
  2. «Хи-Ви» – «добровольцы», мобилизованные иностранцы, не немцы. Они тоже носили немецкую военную форму, но были вспомогательным, не боевым персоналом. Они обычно служили как шофёры, ухаживали за лошадьми, работали на кухне, на складах и т.д.
  3. «Дзидрайс» – латвийская водка. В переводе означает «прозрачная».
  4. Шкиротава-Сортировочная, огромный железнодорожный узел в окрестностях Риги.


В Шанхае
Ю. Ухтомский, из «Очерка о семье Ухтомских»

В феврале 1938 года я распрощался с Харбином, со всеми его прелестями, недостатками, соучениками, друзьями и подругами, которые до этого играли важную роль и вдруг остались где-то далеко на железнодорожном вокзале. Мой поезд, наконец, двинулся на юг, в мир, о котором я не имел ни малейшего понятия и к которому был совершенно не подготовлен, но который меня безудержно привлекал своими экзоти ческими иллюзиями, выметая всё прошлое из возбуждённого воображения. Чувство разлуки и потери не оставляло меня только в отношении нашей семьи (Ухтомские – Ред.).

Мой отъезд не был для меня освобождением от какого-либо ограничения свободы, так как никаких ограничений мама не создавала, но состояние неведения и полнейшей тайны будущего волновали меня. Скромная лепта, которую я вносил регулярно в семейный бюджет, с моим отъездом прекратилась, и я не знал, что произойдёт в будущем, когда я окажусь в таинственном Шанхае. Это тревожило и наводило тоску.

Путешествие прошло без всяких затруднений. От Харбина до Дайрена около 900 километров по железной дороге. Пассажирские поезда шли днём и ночью, так как деятельность китайских партизан не была эффективна в южной части Маньчжурии. Весь путь занимал около 24-х часов, с поезда на пароход в то же утро. Пассажиры третьего класса помещались на полу трюма, где они удобно устраивались, постелив своё одеяло на свободное от других одеял пространство. Пароход отчаливал около трёх часов пополудни и на следующее утро прибывал в Циндао. Пассажиры на Шанхай оставались на борту судна, так как остановка в Циндао была очень короткой. До Первой мировой войны Циндао был под немецким административным контролем, и это сказалось на архитектуре города. Летом Циндао был стоянкой иностранных военных флотов и местом отдыха скучающих шанхайских дам, спасающихся от шанхайской духоты и монотонности семейной рутины на отличных пляжах и з весёлых ночных ресторанах, в прохладе и романтике приморского курорта.

В Шанхае пляжей не было, но бассейны для купания существовали в привиле тированных клубах. Публичный бассейн был для простого народа и, конечно, не посе щался уважающими себя представителями иностранной колонии или хорошо устро енными резидентами русской национальности, для которых смешанное купание с китайцами было бы просто немыслимо.

От Циндао до Шанхая около суток пути, в зависимости от погоды, а погода не подвела! Путь от Харбина до Шанхая пролетел как во сне. Созерцание необозримой синевы моря, которое я увидел в первый раз, и не мог оторвать от него глаз, проводя всё свободное от сна время на палубе нашего маленького японского парохода, делавшего регулярно пассажирские рейсы между Дайреном и Шанхаем. Ясная солнечная погода и прохлада морского ветерка сделали эту поездку незабываемым удовольствием и только из-за этого имело смысл эаспрощаться с Северной Маньчжурией.

На географической карте Шанхай отмечен на берегу Жёлтого моря, в действи тельности же Шанхайский порт расположен на глубокой и широкой реке Вампу, южном притоке могучей Янцзы и довольно далеко от открытого моря, вне влияний морских приливов и отливов. Туда заходят суда глубокой осадки, откуда они, свободно развернувшись, могут уплыть в любое зремя дня и ночи. При входе в порт Шанхай, пароход медленно двигается вдоль низких берегов, застроенных сооружениями складов, фабрик, ремонтными верфями для починки судов, их двигателей и паровых котлов.

Торговля Китая со всем миром продолжала функционировать в 1938 году на довольно зысоком уровне, несмотря на то, что в июле 1937 года Япония высадила десант в окрестностях Шанхая после жестокой артиллерийской подготовки и авиабомбёжки, нанесшей катастрофические разрушения в китайской части города. Японцы захватили китайский Шанхай, но не тронули территорий интернациональных концессий, которые заняли позицию оборонительного нейтралитета. Япония не торопилась и на этот раз решила европейцев и американцев оставить до поры до времени в покое.

Подплывая к Шанхаю 26 февраля 1938 года, я ничего не знал об этих событиях. Из- за военного напора Японии на Китай начали нарушаться установленные десятками лет традиции * стиль жизни привилегированных европейских резидентов Шанхая, что косвенно отразилось на стандарте жизни русских людей.

Наш пароход причалил к Shanghai Hong Rew Wharf недалеко от знаменитого Банда с его величественными зданиями банков, учреждений, отелей, консульств и главных контор пароходных компаний.

На пристани меня ожидали родственники: Женя и её муж Константин Иванович. У них был двухместный форд-купе. Меня вместе с моим чемоданом посадили в задний багажник. Погода была пасмурная, и всё вокруг выглядело в сером свете. Шанхайские улицы и движение по ним было немыслимо сравнить с харбинским спокойным и неторопливым темпом. Люди кишели, и пешеходы не помещались на тротуарах, сходили на дорогу, не обращая никакого внимания на автобусы и автомобили, и рикши, которые, как могли, конкурировали с массой движущихся во всех направлениях людей. По дороге к Жене на Французскую концессию, где они жили, мы заехали в казармы Русского полка.

Когда Константин Иванович и я подошли к воротам, часовой при появлении его вытянулся з струнку и отдал честь. Константин Иванович был в чине майора и командовал Третьей ротой Добровольческого полка, состоявшей из русских резидентов, считавших своим долгом жертвовать своим свободным от работы временем для того, чтобы принимать участие в строевых занятиях, тренировке с оружием и тактических упражнениях. В экстраординарных обстоятельствах они должны были способствовать обороне Шанхая в рядах Русского полка, состоявшего из двух рот регулярных, прекрасно тренированных, дисциплинированных и всегда готовых к действию солдат и офицеров, обмундированных и вооружённых по стандартам английских пехотных частей.

Квартира Жени находилась на третьем этаже благоустроенного многоквар-тирного здания на Рю Дюбай. Их светлый и удобный аппартмент состоял из небольшой гостиной, маленькой столовой с кухней, спальни и современной ванной комнаты. Для меня была приготовлена раскладная походная кровать.

На следующее утро Константин Иванович отправился на работу на Интерна-циональный сеттльмент – так называлась Английская концессия, где он имел должность сборщика муниципальных налогов. Женя повела меня ознакомиться с Шанхаем. День был солнечный и ясный – погоду можно было сравнить с поздней весной в Харбине.

Главная торговая улица европейской части Французской концессии – Авеню Жоффр – выглядела нарядно и богато. Встречные европейцы были легко и элегантно одеты и были совсем не похожи на наших харбинцев, одетых в тёплые и неуклюжие ватные шубы, в которые они кутались в это время года и какими они остались в моей памяти на заснеженных улицах далёкого Харбина.

Мы заходили в гастрономические магазины, останавливались у цветочных лотков, и я с удовольствием и усердием выполнял роль носильщика многочисленных покупок. Женя решила зайти к своим близким знакомым, где представила меня госпоже Р. и её сыну Андрею, которому было около двадцати лет. Меня поразили акцент Андрея и его не особенно твёрдое знание русского языка, но очень изысканные манеры и осанка. Отец Андрея, бывший гвардейский офицер, благодаря знанию английского языка, занимал хорошее положение в муниципалитете Интернационального сеттльмента. Андрей получил среднее образование в одной из английских школ в Шанхае и, конечно, русского языка не учил. С первого взгляда нам было совершенно ясно, что нам не по пути. Лет через восемь мы встретились и не проявили друг к другу особенного интереса после долгой разлуки.

Русские молодые люди, получившие образование в иностранных учебных заве-дениях, держались от нас, харбинских провинциалов, на расстоянии, считая, что нам до них было далеко. Конечно, харбинцы не были для них серьёзными конкурентами в поисках работы. Ангийский или французский языки были их несокрушимым преимуществом над нашим «невежеством».

Через два дня после моего приезда Женя пригласила своих близких друзей к ужину. Две пары, люди среднего возраста сорока-пятидесяти были представлены мне не по именам и отчеству, как это было принято в старомодном традиционном Харбине, а как «Саша», «Миша», что, очевидно, было принято в Шанхае из-за английского обычая называть даже пожилых людей просто по имени. Мне было трудно привыкнуть к такой форме обращения и я избегал, как мог, произносить их имена. Я нашёл, что они были людьми воспитанными и интеллигентными, судя по их манерам и отличному русскому языку, хотя насыщенному английскими словами и восклицаниями. Все они относились ко мне со вниманием и выражали сожаление что я не знаю иностранных языков, конечно, имея в виду незавидные перспективы в отношении моей будущей работы, если такая для меня найдётся.

Константин Иванович был человеком энергии и дела. Он позвонил своему соратнику по лейб-гвардии Павловскому полку, бывшему генералу Адамовичу, командиру Русского вспомогательного отряда при французской полиции, который тут же назначил мне явиться в штаб отряда третьего марта с моим эмигрантским паспортом.

В назначенный день вся процедура приёма меня в отряд заняла всего несколько минут, после чего я был отправлен к главному муниципальному врачу по фамилии Veillieux. Доктор Veillieux в этот день руководил медицинским осмотром нескольких сот зарегистрированных проституток, которые стояли гуськом в длинной очереди перед дверьми его приёмной с регистрационными книжками, на которых ставилась муниципальная печать с датой. При малейшем симптоме заболевания книжка конфисковывалась, и с этого момента та или иная не имела права заниматься своей древней профессией легально и уходила в отпуск до полного выздоровления.

Меня доктор осмотрел в тот же день. Разница была только в том, что я не стоял в очереди с регистрированными профессионалками, но был осмотрен наспех и поверхностно и получил муниципальную печать на право работы. Мне было тут же объявлено, что я принят в Отряд солдатом и что я должен явиться в казармы второй роты на пост Жоффр в восемь часов утра пятого марта 1938 года.

Прожил я у Кости с Женей только одну неделю и был очень доволен, что не был им обузой на более продолжительный срок и был рад моей независимости…

… В русской части Французской концессии были построены две православные церкви, функционировало Офицерское собрание, занимавшее отличное здание типа колониальных резиденций викторианской эпохи с небольшим тенистым и уютным садом. Танцевальный зал русского спортивного общества не занимался классовыми подразделениями, и вход был доступен не только бывшим офицерам, но и представителям всех классов и сословий, которые по воле судьбы оказались в Дальневосточном Вавилоне.

Неподалёку расположился Французский клуб, который блистал своей ослепи-тельной белизной и был совершенно недоступен для простых смертных русского происхождения, так что его залы, библиотека, теннисные корты, бассейн для плавания, гимнастический зал и коктейл-бар для нас не существовали. Наискосок от французского клуба находился небольшой театр «Лайсиум», в котором процветала культурная жизнь русского Шанхая. В «Лайсиуме» организовывались и успешно проходили сезоны оперы, оперетты, балета и концерты приезжих гастролёров. В русской части Французской концессии на живописном перекрёстке обсаженных деревьями улиц был поставлен великолепный памятник А.С. Пушкину.

Русские механики успешно конкурировали с китайцами в области автообслу-живания. Китайцы ещё не успели догнать европейцев на поприще инженерной профессии. Несколько таких мастерских находились в этом районе.

В зажиточной части Французской концессии высились многоэтажные здания удобных аппартаментов и живописные особняки английских, французских и других европейских резидентов, занимавших руководящие должности в коммерческих и административных организациях. Там же были полуособняки-полукрепости китайских миллионеров, нанимавших русских телохранителей, считая их бесстрашными и преданными в отличие от своих трусливых соотечественников.

… Пятого марта я проснулся очень рано и, поспешно сложив свои пожитки, отправился в казармы Отряда, расположенные в одном из зданий полицейского комплекса, который назывался Пост Жоффр в честь доблестного маршала героя Великой войны 1914-18 гг. Дежурный сержант проводил меня в комнату, где стояли пять двухэтажных кроватей. Там я оставил свой чемодан. Через несколько минут я был в кладовой каптенармуса, который снабдил меня формой, ботинками, кожаными крагами, фуражкой, стальной каской, кобурой с ремнём для Браунинга, винтовкой образца «Маузер» с соответствующим штыком и патронташем, полицейской палкой, сделанной из толстого стального каната длиной в 70 см и обшитого кожей с французским названием – «Матрак». Мне был выдан металлический номер 140, который прикреплялся к воротнику мундира. Мундир был немного мешковат, и в его воротник могла свободно уместиться ещё одна моя шея, но это не было виной мундира, а скорее подчёркивало моё хилое телосложение и юность, хотя через несколько дней мне должно было исполниться девятнадцать лет. На вид мне можно было дать шестнадцать и о бритье беспокоиться не приходилось.

Взвалив на себя новое «облачение» и вооружение, я вернулся в свою комнату, где меня встретил мой прямой начальник – капрал, который познакомил меня поверхностно с правилами военного уклада жизни, после чего мы с ним отправились обедать в ротную столовую.

Столовая была на тридцать человек. Гремело радио запоздалой рождественской музыки. Капралам полагался отдельный стол, а у сержантов была своя столовая.

Обед в этот день был масленичный. Откуда-то из кухни китайцы-бои приносили горячие блины. На столах была сметана, растопленное масло и красная икра в неограниченном количестве. Среди моих сослуживцев я узнавал многих харбинцев, но большинство были люди, которых я не знал. Все были молодые люди, бодро настроенные, весело и энергично уничтожавшие блины, неистощимым потоком поступавшие из ротной кухни, где неустанно трудились китайские кулинары, отлично знавшие своё дело.

Кроме меня, пятого марта в Отряд поступил Олег Г., окончивший в Харбине гимназию им. Достоевского в 1935 году. Он, как и я, учился на Горно-химических курсах, но из-за тяжёлого материального положения после смерти отца решил перебраться в Шанхай.

После отличного обеда и краткого ознакомления с окружающей обстановкой мы с Олегом в два часа пополудни в полном обмундировании под командой критически обозревавшего нас капрала были выстроены в одну шеренгу по росту и в течение двух часов интенсивно обучались военному строю и французским командам. Остальная часть дня была занята уроком обращения с оружием – сборкой и разборкой пистолета Браунинг и винтовки «Маузер» немецкого образца.

Ужин был не хуже обеда, и это имело для меня большое значение в те отдалённые времена. Погода днём была прекрасная, но ночь была холодная, и я мёрз под одним солдатским одеялом. Моя предвзятая идея, что Шанхай – это тропический «рай», была сокрушена в одну ночь.

По утрам у нас с Олегом были строевые занятия и маршировка с винтовкой, а после обеда со взводом солдат, которые не были в это время заняты на полицейской службе.

… Постепенно я познакомился со всеми моими соратниками по комнате. Из-за расписания дежурств, одни спали днём после ночной службы, другие, будучи свободны, из казармы исчезали, остальные несли дневную службу, и я их не видел. Те, кто был в резерве на случай беспорядков, обычно проводили время в столовой, где читали, играли в карты. Каждого из нас по несколько часов в неделю «дрессировали» на обширном дворе полицейской станции строевыми занятиями. Часто проводились занятия с пулемётами различных конструкций: тяжёлые – «Гочкиса» и «Максима», а также лёгкого образца и системы Томсона. Эти смертоносные машины каждый из нас должен был уметь быстро разбирать, собирать, а также знать название их частей по-французски. Раз в неделю был урок французского языка, но из-за расписания дежурств попасть на урок удавалось один раз в пять-шесть недель.

Отряд состоял из двух рот и насчитывал около четырёхсот человек, которые были размещены в трёх казармах в разных частях концессии. С моей точки зрения, Отряд делился на две части: одна – это мы, простые солдаты, а другая – они – капралы, сержанты, прапорщики и офицеры. Наша роль – беспрекословное повиновение, их же роль – это неустанное стремление проявить свою власть муштрой, соблюдением ритуалов, отданием чести, замиранием в состоянии «смирно» и в соблюдении титулов: «Разрешите обратиться, господин сержант!», «Так точно!», «Никак нет!», «Слушаюсь!», «Разрешите войти!», «Разрешите выйти!»

Проводить в жизнь эту неустанную дисциплину и муштру было много начальства и, конечно, новобранцы были беззащитной мишенью каждого деспота, который считал своим священным долгом так или иначе проявить свою власть и в самой саркастической форме читать нотации при любом удобном случае. Физические воздействия были совершенно запрещены, и насилие могло быть применено только в случае буйного или пьяного поведения.

… Моё жалованье было сорок долларов в месяц. На расходы минимально уходило около десяти долларов. Двадцать долларов в месяц я регулярно отправлял маме в Харбин. В этом я не отличался от других моих сослуживцев. Олег Г. переводил регулярно почти всё своё жалованье до тех пор, пока его мать не приехала в Шанхай через два года. На оставшиеся десять долларов я заказал себе у китайского портного летний костюм за тридцать шесть долларов, который я выплачивал четыре месяца. Портной всё делал в кредит, в результате чего в конце мая я был прилично одет и с долгом в двадцать шесть беспроцентных долларов.


Трудные годы
В. Д’Аквино-Морозова

Я родилась в Сибири в городе Красноярске, который стоит на берегу Енисея – великой и прекрасной реки, воспетой многими поэтами. Суровая сибирская природа поражает своей красотой и богатством: бескрайняя тайга, ягоды, орехи, охота на диких зверей и, конечно, серебро и золото.

Мой отец Иван Матвеевич Антонов был единственным наследником золотых приисков, которые назывались «Спасское». Там, среди юрт калмыков и бурят, возвышался огромный деревянный дом, в котором жили хозяева с большим штатом прислуги. Постоянно устраивались приёмы гостей, скакали лучшие в округе рысаки, погреба ломились от провизии и вина. Моя мать Анастасия Ивановна была актрисой провинциального сибирского театра, часто ездила с труппой на гастроли по Сибири. Однажды отец увидел маму на сцене и влюбился. Его покорили её красота, скромность и мягкий характер. Вскоре они поженились. Сначала у них родился мой брат Володя, а через три года родилась и я.

Во время революции мой отец потерял всё , и вскоре был вынужден уехать из родных мест, взяв с собой Володю. Я больше никогда их не видела. Только после Второй мировой войны через Красный Крест я узнала, что в суровую зиму 1942 года во время осады Ленинграда немцами Володя умер от голода.

С раннего детства меня учили балету и музыке. Учителя считали, что у меня талант. Нам с мамой пришлось много скитаться по городам Сибири. Можно сказать, что я выросла за кулисами театра. Стала выступать в мамином театре и организовала свои «труппы» из детей- соседей. Выступления шли во дворе (публикой были родители) или в гимназии во время большой перемены, когда учителя жевали свои бутерброды и терпеливо смотрели на всё, что было предложено юными артистами. Школьникам эта игра в театр нравилась, так как я уже могла их кое-чему научить: как гримироваться, шить костюмы или танцевать.

В Чите мы познакомились с известным режиссёром Анатолием Тольским, приехавшим туда для открытия «Театра миниатюр», который каждую неделю давал новую программу. Он обратил на меня внимание и стал давать мне роли. Под его руководством я прошла театральную школу лучше, чем в любой драматической студии. Тогда же я начала иногда выступать в балетной труппе оперетты и оперы города Читы.

Трудное материальное положение заставило нас переехать к маминой сестре в Красноярск, но и там жизнь была тяжёлой, особенно преследовали верующих.

Однажды мы с мамой вышли из дома налегке (чтобы не привлекать внимания), сели в поезд и поехали во Владивосток, откуда в трюме японского парохода уплыли из России, ещё не сознавая, что покидаем родину навсегда. В Токио нас не выпустили на берег, так как у нас были советские паспорта. Правда, нас накормили рисом и сухой рыбой, и опять в трюме мы поплыли в Китай. Но мир не без добрых людей. В Харбине мы встретились с гречанкой, которая, видя наше бедственное положение, помогла мне получить работу в кабаре «Фантазия». Помню первый за долгое время горячий ужин да ещё пирожное! Вскоре мы уехали в Тяньцзин, где мне сразу, «с корабля на бал», удалось устроиться в Английский клуб певицей и танцовщицей. Для первого выступления я выбрала «Испанский танец» под музыку из оперы «Кармен». После этого я стала выступать в клубе каждый день и к тому же давала уроки гимнастики и танцев в китайских школах. Наше материальное положение намного улучшилось.

Через год мы с мамой уехали в Шанхай. Там набирали артистов в русский балет и драматическую труппу в театр «Лайсеум». Режиссёром был С. Корнилов, балетмейстером Н. Сокольский. Меня приняли и в балет и в драматическую труппу. Мои уроки балета и музыки возобновились. Моей учительницей по музыке и духовным руководителем стала Е.М. Левитина, профессор по классу рояля в китайской консерватории. Она получила музыкальное образование в Петербурге и была очень религиозной и высоко культурной женщиной. Е.М. Левитина настояла, чтобы я поступила в вокальную студию. Мне пророчили будущее певицы. Я стала выступать и несколько раз пела в сопровождении симфонического оркестра. Но профессиональной певицей я не стала: меня больше интересовал драматический театр.

Однажды во время экскурсии по городу я познакомилась с приехавшим из Гонконга в Шанхай Луисом Августом Д’Аквино. Прощаясь с нами, он сказал моей маме: «Я женюсь на вашей дочери». И через некоторое время мы поженились и поселились в двухэтажном доме, где были голубая гостиная, театральная комната и стеклянные двери, выходящие в сад.

В то время в Шанхае была маленькая деревянная церковь – храм Св. Георгия. Я пела в церковном хоре и работала в сестричестве. Вместе с Е.М. Левитиной собирали средства на постройку нового храма «Споручница грешных». Владыка Симон заложил первый камень постройки храма. Вскоре он внезапно скончался. Вновь назначенный Владыка Иоанн занялся достройкой храма и открыл приют Тихона Задонского. Моя счастливая жизнь в окружении таких людей и вместе с любящим мужем продолжалась недолго. Началась Тихоокеанская война. Японцы захватили город и стали расправляться с «врагами». В это число попали и мы с мужем, так как у нас было британское подданство. Сначала арестовали и посадили в лагерь мужа. Там он заболел туберкулёзом и умер в конце войны. Потом стали преследовать и оскорблять меня как японцы, так и немцы: две немецкие семьи вселились в наш дом.

В конце войны меня свалила тяжёлая болезнь желудка, и японцы увезли меня в больницу Русского православного братства, где больных лечил немецкий врач, который, как потом выяснилось, вместо лекарства давал больным сладкую воду. Спасли меня врачи австралийского Красного Креста, которые и отправили меня в Австралию. Плыла я на датском грузовом пароходе с остановкой в Маниле. Везде видели следы войны. Благодаря прекрасной пище, я стала быстро поправляться.

21 сентября 1946 года прибыли в австралийский порт Перри, откуда на поезде меня отправили в Сидней. Меня встретила г-жа В. Принц, бывшая старшая сестра шанхайского Св.Георгиевского храма, помогла устроиться и снять комнату. Вскоре я начала давать уроки музыки и сама продолжала заниматься и совершенстввоваться в пении. В 1948 году я получила премию на радиоконкурсе, исполнив «Соловья» Алябьева и первый приз на конкурсе оперных певцов за исполнение арии Джильды из оперы Верди «Риголетто».

Собрав талантливую русскую молодёжь, я ставила театральные постановки и оперетты с хором и балетом, что и послужило началом русского театра в Сиднее.


Мои воспоминания
Ю. Понькин

В 1929 году мой отец – белый офицер – бежал со своей семьёй из Советского Союза в китайскую провинцию Синьцзян. Мне в то время было семь лет. Всё в Синьцзяне было для меня новым и необычным: лица, одежда, яркие непривычные для моих глаз цвета, китаянки в розовых и красных штанах, палочки, которыми они ели, и мне казалось, что я никогда не научусь пользоваться ими, и многое другое.

Первое, что поразило по приезде моё детское воображение – это китайские постройки, так не похожие на те, которые я видел в России. Особенно большое впечатление на меня произвели высокие крепости с зубчатыми глинобитными стенами, с башнями-бойницами над воротами и на углах. Удивляли причудливые китайские кумирни и каменные львы, стоящие у входа в государственные учреждения.

У меня, семилетнего ребёнка, невероятный восторг вызывал китайский театр с его красочно разодетыми актёрами. Сцена находилась почти на высоте человеческого роста, перед ней под открытым небом собирались зрители, с интересом наблюдавшие за всем происходившим на сцене. Хотя я и не понимал о чём говорят актёры, но по их движениям, мимике и жестам догадывался, что идёт комедия или драма. Было забавно наблюдать как артист ловко и быстро снимал с себя до сорока шёлковых штанов, причём все они были разного цвета. Мне становилось очень страшно, когда на сцене дрались мечами или копьями. Иногда актёры были в масках, которые наводили на меня страх. Когда же они выступали без масок, то их лица были искусно разрисованы. Во время представления играли на китайских струнных инструментах и дудочках, издававших пронзительные звуки и резавших слух. Позднее я узнал, что все женские роли в китайском театре исполняют мужчины.

В Синьцзяне я в первый раз увидел мусульманские мечети с их высокими минаретами. Впервые увидел мусульманок, покрытых чадрами; мне их было очень жаль, и мне казалось, что им хотелось смотреть не через чёрную волосяную сетку и не украдкой, а как все. Мусульманки в Синьцзяне, как и во всём мире, бесправны. Живут они замкнутой жизнью. Их продают и покупают.

Мне запомнилось, как в Синьцзяне праздновали «Чаган» – китайский Новый год. Празднество, начинавшееся с традиционных хлопушек, проходило ночью на Центральной торговой улице, часть которой освещалось множеством разноцветных бумажных фонарей. Центром внимания был золотой гигантский дракон с раскрытой пастью, гнавшийся за огненным шаром; от его головы и всего тела исходил свет. Он как был плыл по воздуху, извиваясь всем телом, и казалось, что он живой. Все движения дракона сопровождались ударами гонга и барабанов. За драконом «плыли» лодки. Складывалось такое впечатление, что они действительно плывут, качаясь на волнах.

На всю жизнь запомнились мне парящие в воздухе китайчата в красивых шёлковых одеждах. Я долго стоял, раскрыв рот, и смотрел на них, не понимая как они могут держаться в воздухе и не падать. Потом отец объяснил мне, что они привязаны к шестам тонкой проволокой, которую не видно было в темноте. И среди них я увидел китайчонка с нашего двора.

Часто с мальчишками я бегал смотреть китайские похороны: впереди похоронной процессии шли трубачи, некоторые из них производили такие пронзительные жалобные звуки, что сбегались люди. Все близкие родственники были в белых одеждах, на голове у них были белые повязки. Вслед за музыкантами шёл старший сын, одетый в белое и с белым посохом в руке. Процессию завершали плакальщики-профессионалы, которые громко плакали и рвали на голове волосы.

Из всех процессий больше всего нравилась мне свадебная. Она, пожалуй, была самой красивой и торжественной. Искусно размалёванную невесту в роскошном шёлковом наряде несли в золотом паланкине, а впереди неё несли красные сундуки с приданым, чем больше сундуков, тем богаче невеста.

Когда мы приехали в Синьцзян, то увидели, что у большинства китаянок какая-то странная ходульная походка и очень маленькие ножки. Нам объяснили, что в Китае испокон веков существовал варварский обычай подгибать пальцы под ступню и бинтовать ноги восьмилетним девочкам. После китайской революции 1911 года он был запрещён, но я ещё долго видел в Синьцзяне старых китаянок на маленьких ножках.

В 1935 году свадебная процессия была запрещена дубанем Шен Шицаем. Новый год праздновался уже без дракона и лодок, на похороны не разрешалось приглашать музыкантов и плакальщиц, так как всё это стало считаться буржуазными предрассудками.

Прошли годы и, будучи уже в Шанхае, я, к своему удивлению, опять увидел свадебную процессию, о которой давно уже забыли в Синьцзяне.


Судьба нашей семьи
А. Ястребова (Кудрявцева)

Наша семья Кудрявцевых переехала на жительство из Харбина в Дайрен в 1937 году. Это был свободный незамерзающий порт, и туда приезжали на лето дачники из других городов Китая. Так как русских там было очень мало, человек семьсот, то папа планировал переезд в Шанхай. Но началась война, которая изменила все наши планы. Последние годы войны были трудными. Не хватало угля, продукты стали выдаваться по карточкам. Рыбу можно было купить только в какой-то определённый день недели, а мясо вообще исчезло с прилавков. Его можно было приобрести только «из-под полы» по дорогой цене у знакомого торговца-китайца. Приходилось довольствоваться туфой, поджаренным луком и сухими японскими лепёшками. Кашу из гаоляна и чумизы мы не могли проглотить. Из-за отсутствия зелени мы были лишены витаминов, и на теле стали появляться нарывы. Появились очереди за молоком, за сигаретами. В магазинах исчезли товары, и приказчицы- японки, стоя у полупустых прилавков, обычно вежливые и учтивые, стали неприветливы и приходящих покупателей игнорировали молчанием. Иногда в трамвае можно было нарваться на грубость пьяных японцев.

Среди русского населения возрастали антияпонские и антинемецкие настроения, и люди переживали и радовались военным успехам русских. Многим казалось, что если люди воюют за свою родину, значит в Советском Союзе произошли большие перемены, иначе народ не стал бы бороться за эту власть. Но всё это высказывалось шёпотом, только среди единомышленников, так как открыто говорить было далеко не безопасно. Среди русского населения были доносчики, завербованные японцами под страхом ареста.

Молодёжь в обязательном порядке посещала курсы японского языка, а также военные занятия. Нам всем пришлось сшить себе военные формы защитного цвета – пиджаки, шаровары и пилотки, и в определённые дни проходить военную подготовку. Даже нас, девушек, учили стрелять из тяжёлых ружей старого образца, которые мы с трудом поднимали.

Закончилась война в Европе. Разгром немцев и победоносный вход советской армии в Берлин радовал русских эмигрантов. Но для жителей Дайрена мало что изменилось. Япония или «Ниппон», как всем русским велено было называть её, ещё воевала с Америкой. 6 августа 1945 года была сброшена атомная бомба на город Хирошима. А через два дня началась зойна Японии с Советским Союзом. Положение было напряжённое, исход неизвестен.

16 августа после короткой девятидневной войны Япония капитулировала. Город замер. Японцы притихли и попрятались, как мыши в норы, по своим домам. Поражение японцев было воспринято русскими с превеликой радостью. Мы, молодёжь, бурно выражали свой зосторг. Радостно срывали с окон чёрную оборонную бумагу, и в душные квартиры через открытые окна врывался свежий воздух. Мы гуляли по пустынным улицам и были счастливы, что больше не нужно говорить шёпотом, бояться высказывать свои мысли. Думали и гадали – кто придёт: русские или американцы? Мы тогда ещё не знали, что этот вопрос был давно решён.

26 августа в город вошли советские танки. Их приход почти все эмигранты восприняли с восторгом. Нашему городу сразу вернули прежнее русское название «Дальний», утерянное после поражения в Русско-японской войне 1905 года.

Мы с сестрой Еленой и двумя подругами – Галей и Мариной – отправились вечером в центр города, чтобы посмотреть на вошедших в город победителей. Проходя по улице, где находилось Советское консульство, мы заметили, что двери настежь открыты и помещение ярко освещено. Раньше опасно было даже проходить мимо консульства – это могло обернуться вызовом в японскую жандармерию, где стали бы допрашивать и обвинять в связи с советскими. Теперь же мы спокойно зашли внутрь. Первое, что бросилось нам в глаза, как только мы переступили порог советского консульства, был висевший на стене длинный красный транспарант, на котором большими белыми буквами было написано: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»

Праздновалась победа. Мелькали военные в формах с погонами, на столах стояли вина, сновали женщины с закусками на тарелках. В общем ажиотаже никто не обратил внимание на наш приход, но мы постеснялись дольше там задерживаться и пошли гулять по городу. Проходя по площади, мы услышали незнакомый голос из открытого окна машины, остановившейся невдалеке от нас.

– Девушки, не знаете ли где тут можно переночевать?

Мы, не задумываясь, подошли и увидели в машине интересного молодого офицера.

– Не могли бы вы нам помочь? – продолжал он. – Мы только что вошли в город и ничего здесь не знаем. Мой приятель, капитан, пошёл ещё одну машину попутать и сейчас вернётся.

Мы не поняли что значит «попутать», но офицер, оказавшийся в чине лейтенанта, улыбаясь объяснил, что «попутать» на их жаргоне обозначает «конфисковать». Вот они и забирают машины, оставленные на улицах японцами. Мы посмеялись, а Галя, самая предприимчивая из нас, предложила:

– У моих родителей есть дом, и в нём свободные комнаты. Не хотите ли остановиться у нас?

Лейтенант просиял.

– Конечно, с удовольствием.

Вскоре подъехал капитан и, разместившись в двух машинах, мы направились к Галиному дому. Это были одни из первых танкистов, вошедших в город. Когда обе машины подъехали к дому, вся весёлая группа поднялась по ступенькам. Галины родители радушно встретили всех и пригласили зайти. Молодые офицеры, очень приветливые и откровенные, признались, что нам, доверчивым и неопытным, повезло: мы могли бы встретить и сесть в машины к военным другого типа, которые увезли бы нас неизвестно куда.До поздней ночи шли оживлённые разговоры. Попав в нормальную обстановку семейного дома, где над столом свешивалась лампа под шёлковым абажуром, обшитым бахромой, где стол был застелен белой скатертью и хозяйка хлопотала над ужином, молодые офицеры отдыхали после тяжёлых фронтовых условий. Они вполголоса пели фронтовые песни: «Тёмная ночь», «В лесу прифронтовом», «Офицерский вальс» и много других, таких же трогательных для русских сердец. Для нас, дайренских девушек, это было ново и интересно. И не только песни. Интересны были и сами пришельцы из другого мира.

Наутро танкисты поехали искать свою часть, но потом ещё несколько раз появлялись на горизонте и привозили нам «трофеи» – чемоданы, наполненные платьями, чулками и другими вещами, давно исчезнувшими с рынка, а также мясные консервы. Всё это бралось с японских складов, где оказалось обилие товаров. По-видимому японцы рассчитывали на долгую войну. Эмигранты, давно не видевшие мяса, с благодарностью принимали японские консервы, а также галеты и банки со свиной тушонкой, которыми снабжали советскую армию их союзники – американцы. Во всех эмигрантских семьях появились свои знакомые офицеры, которые ухаживали за местными девушками, катали их на конфискованных машинах, приглашали на танцы и в кино. В бывших японских кинотеатрах стали демонстрироваться увлекательные и новые для нас советские фильмы.

В центре города можно было видеть японцев, сидящих на тротуарах и распродающих свои вещи, среди которых было много граммофонных пластинок, в основном классической музыки, всевозможной одежды, включая кимоно и оби (японские широкие пояса). Чего только там не было! За весьма умеренную плату можно было приобрести посуду, а также и разнообразные предметы домашней утвари. Жёны военнослужащих, как видно не видавшие красивого белья, покупали вышитые ночные рубашки, принимая их за нарядные платья, и можно было видеть их в городе в этой необычной одежде, а представители мужского пола разгуливали в спальных пижамах. Но зато, когда солдаты встречали мужчин из местного населения в шортах, что было очень популярно в Дайрене из-за жаркого лета, то на них показывали пальцем и восклицали: «Смотри, смотри, вон мужик в подштанниках идёт!»

В скором времени после прихода Красной Армии для местных русских началось нечто странное, непонятное и страшное. По ночам подъезжала к дому чёрная машина и увозила одного за другим ничего не понимавших и никак не ожидавших такого оборота дайренцев. Куда их увозили в то время ещё никто не знал.

У нас был собственный дом на четыре квартиры. Одну из них занимало семейство Михаила Васильевича Ханжина, заслуженного генерала армии адмирала Колчака. Вначале новое советское руководство отнеслось к нему с должными почестями, но в скором времени его арестовали и увезли. Также забрали и его сына Алексея, который работал в фирме Бринера. Как сейчас помню, Алексей сидел у нас в гостях, как вдруг приехали военные в форме НКВД и увезли его. Осталась его жена с двумя детьми. Забирали так много, что казалось непонятным, за что их можно было арестовать. Ведь не могли же все быть шпионами! Некоторые ходили на работу, взяв с собой кое-что из одежды на тот случай, если заберут прямо с работы, что тоже часто случалось.

Невольно вспоминался красный транспарант, вывешенный в консульстве: Я ДРУГОЙ ТАКОЙ СТРАНЫ НЕ ЗНАЮ, ГДЕ ТАК ВОЛЬНО ДЫШИТ ЧЕЛОВЕК.

Какая бессовестная ложь!

Было у нас много очень милых интеллигентных знакомых офицеров. Они, глядя на нашу просторную квартиру, говорили, что такой квартиры в Союзе мы бы не получили, да и вообще пока рано туда ехать, надо подождать лет пять, пока страна не восстановится после разрушительной войны. К счастью, тогда никого в Союз не пускали, а то многие попали бы туда в страшные сталинские времена. Несмотря на все ужасы, были люди, стремившиеся на родину.

В январе 1946 года эмигрантам было предложено принять советское подданство. Все были запуганы, и никому даже в голову не приходило отказаться от этого предложения. Паспорта эти были не совсем такие, как у «настоящих» советских граждан. Хоть и красовались на обложке серп и молот, но цвет был не яркокрасный, а тёмнобордовый.

Наш отец Александр Кудрявцев устроился на работу на должность инженера в «Дальэнерго», а мы, четыре подружки, в комендатуру, которая заняла большое здание многоэтажного японского «Ямато-отеля». Мы исполняли какую-то неопределённую работу. То что-то надо было перевести с японского, то что-то напечатать. Нас там кормили вместе с офицерами, а для солдат была отдельная столовая. Эта работа продолжалась недели три. Моя сестра устроилась в контору «Дальэнерго», а я стала давать уроки начального английского языка командированным советским инженерам. Когда они уехали, я давала уроки кройки и шитья жёнам военнослужащих, аккомпанировала на балетных уроках, которые давала наша учительница Е.В. Квятковская, кроме того, вела балетный класс Чуринской самодеятельности. Выучилась машинной вышивке и принимала заказы от ателье мод.

Стали приезжать люди из Харбина, так как в Дальнем было лучше снабжение продуктами. Но тех, которых не забрали (или не успели забрать) в Харбине, арестовывали в Дальнем. Всё население было охвачено страхом. Разговоры о политике, которые велись шёпотом при японцах, теперь почти прекратились. Все понимали, что каждое неосторожное слово могло привести к трагическим последствиям. В одной семье на свадьбе дочери, выходившей замуж за своего же местного русского, отец невесты, желая показать себя верноподданным, первый тост провозгласил не за новобрачных, а за Сталина. Гости даже не переглянулись, боясь, что и это могло быть понято как неприятие советского режима.

Наш эмигрантский клуб был закрыт новой властью, а иностранный превращён в клуб Общества граждан СССР (ОГС). Он был только для местного населения, общение с которым «настоящим» советским воспрещалось. В клубе ОГС построили сцену, и ставились спектакли и концерты. Жизнь русской колонии города Дальнего сильно оживилась прибытием из Харбина через Корею большого числа харбинцев, среди которых было много профессиональных артистов драмы и музыкантов. Приехал в полном составе оркестр А. Погодина, и в 1948 году я вышла замуж за скрипача и концертмейстера этого оркестра Николая Глубокова. В 1949 году родилась моя дочь Людмила.

Русское население города Дальнего с приездом харбинцев увеличилось тысяч до трёх. В ОГС жизнь кипела. На спортивных площадках играла русская молодёжь, в подвальном помещении, где раньше играли в кегли, открыли балетную студию, а второй этаж заняла музыкальная школа.

Годы шли, и казалось, что так мы и будем жить в Дальнем, как в тюрьме за решёткой. Выезжать из города нельзя было, переписки с другими городами не было.

Смерть Сталина в 1953 году вызвала различную реакцию у жителей города Дальнего. Не только советские, которых, возможно, ожидала ломка жизни, но даже некоторые из местных русских проливали горькие слёзы. Зато во многих эмигрантских домах люди затаились в надежде и ожидании перемен. После смерти Сталина обстановка заметно менялась. Неизвестно как и откуда стали просачиваться слухи, что существует организация, которая помогает русским эмигрантам выехать за границу. Переписка налаживалась. Стало известно, что есть какой-то мистер Штумпф в Гонконге, к которому можно обращаться с просьбой о содействии. Позже выяснилось, что он являлся представителем World Council of Churches (Всемирного совета церквей).

Вначале люди заполняли анкеты на Австралию, но потом стало известно, что туда без вызова поручителя не принимают. Стали подавать на Бразилию, Чили и Парагвай. Виз никто не получал, а самое главное – из Дальнего всё равно никуда не выпускали. Люди стали налаживать связи с заграничными родственниками и знакомыми, о которых раньше даже и упоминать боялись. У нашей семьи появилась надежда. Папа связался со знакомой в Шанхае, которая любезно сообщила адрес бывшего папиного сослуживца по КВЖД Я.Г. Кохтенко, проживавшего тогда в Австралии.

В начале 1954 года нескольким семьям, имеющим заграничные визы, было разрешено выехать в Шанхай, откуда, по слухам, легче было выехать за границу. Вопреки ожиданиям от них стали приходить далеко не радостные письма. Из Шанхая, на который возлагалось столько надежд, их не выпускали. Люди нервничали, проживая последние деньги. Вместо радужных планов на отъезд перед ними встала проблема – приискание работы. Кое-кому удалось устроиться преподавателями русского языка в китайские учебные заведения.

Пасха 1954 года принесла самые неожиданные перемены в жизни нашей русской колонии. Мы делали последние предпраздничные покупки, как вдруг кто-то сообщил нам, что объявлена «репатриация». Мы были, конечно, в ужасе. А вдруг будут насильно отправлять?

В ОГС было большое собрание по поводу отправки репатриантов на обработку целинных земель. Выступал сам советский консул. Он прямо сказал:

– Не думайте, что вы едете к тёще на блины. Будьте готовы к трудностям.

Эмигранты, охваченные патриотизмом, возбуждённые и счастливые, не фиксировали в мозгу эти заявления. Люди бросались в объятия, поздравляя друг друга.

– На родину едем! Какое счастье! – раздавались возгласы, и все торопились поскорее внести свои фамилии в списки отъезжающих. На утро к некоторым пришло отрезвление.

– Что теперь делать? А ведь мы уже записались!

Запись эта, правда, оказалась предварительной и ни к чему не обязывала, но некоторые считали несолидным сначала записаться, а потом отказываться. Когда открылась официальная регистрация, среди желающих ехать на целину нашлись такие, которые бежали записываться с раннего утра, чтобы их имена были первыми в списке отъезжающих.

В городе стало происходить что-то странное. Ссорились лучшие друзья, разрушались семьи. С «заграничниками» некоторые «целинники» перестали здороваться при встрече, даже те, у кого в укромном месте лежали заграничные визы. Некоторые активисты проявляли особую ретивость. С энтузиазмом принимая запись на целину у себя на работе, они открыто осуждали тех, кто отказывался записываться. Находились и такие, которые с целью выслужиться, с возмущением говорили тем, кто отказывался ехать: «Вы же мне весь лист портите!»

Мы поехали провожать первую группу, уезжающую на целину. На вокзале был подъём, звучали радостные песни и лихие аккорды гармониста. Одна молоденькая певица, часто выступавшая на сцене ОГС, с большим букетом цветов в руках и с торжествующей улыбкой, стояла на ступеньках вагона, создавая впечатление будто она отправляется не на целину, а в очередное турне.

Людей, не записавшихся на целину, увольняли из советских учреждений, и многие по безвыходности или от страха шли записываться. Одна дама из правления ОГС прямо сказала: «Правильно делают, что увольняют. Их два месяца всё равно не спасут, а тем, кто едет, надо дать возможность заработать».

Отправка шла в летнее время. Стало известно, что репатриация этого года закончится к первому сентября. Желающих ехать оказалось так много, что не было возможности увезти всех за одно лето, но консульство успокаивало, что на будущий год будет снова отправка, так что пусть не беспокоятся. Их не оставят!

Русская колония стала совсем крошечной. Из трёх тысяч осталось меньше двухсот человек. После первого сентября напряжение в городе улеглось. Уволенные с работ устраивались в китайские учреждения, а таким вольным работникам как портнихи, вышивальщицы, учителя, волноваться не приходилось. На их труд всегда был спрос. Многие, никогда не занимавшиеся педагогической деятельностью, стали преподавать русский язык китайцам. Отец наш устроился в проектное бюро, занявшее помещение, где раньше было «Дальэнерго».

Я стала брать уроки портретной фотографии у В.Н. Константинова, чтобы приобрести профессию, которая, я надеялась, пригодится в Австралии. Мои надежды полностью оправдались.

Так как весь состав правления ОГС уехал в Советский Союз, то пришлось выбирать новых членов. Но за неимением патриотически настроенных энтузиастов, набрали из оставшихся. Председателем стал г-н Будников, который переписывался со своей заграничной роднёй и ждал визу. Но других кандидатов не было!

Не обошлось и без курьёза. Когда консул спросил Будникова о положении русской колонии, он ответил, что всё очень спокойно, публика осталась солидная, все воришки и девушки лёгкого поведения уехали на целину. Отношения китайских властей с советскими заметно ухудшались. Советские военнослужащие отправлялись на родину, и в городе Дальнем оставались только командированные с семьями и служащие консульства. Здание бывшего иностранного клуба, превращённого в ОГС, забрали китайцы, но контора ОГС в другом здании ещё существовала.

Наша семья, к великой радости, получила визу в Австралию. Мы подали заявление о транзитной визе через Гонконг и, получив её, стали ждать разрешения на выезд.

В 1955 году очередную группу, уже совсем немногочисленную, отправили на целину. Остались только те, кто собирался за границу.

К нам, оставшимся, по домам постоянно ходили представители китайского иностранного отдела, сидели часами, задавали одни и те же вопросы и уверяли, что за границу всё равно никто не уедет. Люди получали визы в Австралию, Бразилию и другие страны Южной Америки, но нужно было ещё иметь транзитную визу через Гонконг. Получали визу в Гонконг, но, поскольку всё равно никого не выпускали, а время шло, срок виз истекал, надо было хлопотать заново. Нервы у всех были напряжены до предела. Шли дни за днями, месяц за месяцем, год за годом. Некоторые теряли терпение и ехали в Союз.

И у нашей семьи приближались сроки пролонгации виз. Но тут на наше счастье окончательно испортились отношения Китая с Союзом, и китайцы решили от нас избавиться. Наша семья оказалась первой, кому вышло разрешение на выезд. Для всех дальнинцев это было счастливым предзнаменованием.

Мы выехали из Дальнего 8 февраля 1957 года. Я ясно помню тот день, когда мы на извозчике ехали на вокзал. Дул сильнейший ветер и было очень холодно (-17°С). Температура для Дальнего необычная. Лицо до боли сводило от холода и ветра. И тем не менее провожал нас весь город. Ведь мы были первыми ласточками! Помню, как китаец-таможенник проверял мой чемодан с фотографиями. У меня, как у фотографа, было их несметное количество. Это продолжалось около часа. Я уже волновалась, как бы не опоздать к поезду. А он всё смотрел карточки и называл имена тех, кто на снимках. Но всё обошлось. Поезд без меня не ушёл.

Приехали в Тяньцзин. Холодно. Идёт снег. «Астор Хауз» оказался прекрасным отелем. У нас были две комнаты, вполне комфортабельные. В отеле чудесный ресторан, где мы питались. Первый раз я испробовала киевские котлеты, великолепно приготовленные китайцами-поварами. В Дальнем не было таких шикарных ресторанов. Там же отпраздновали мой день рождения – 14 февраля. В Тяньцзине мы пробыли всего одну неделю.

С небольшой группой русских мы попали на пароход «Henrich Jessen» (если я правильно запомнила). Перед посадкой в порту проверяли вещи. Но у нас ничего не могли найти, так как папа сказал, чтобы мы ни в коем случае не брали ничего запрещённого. Самое главное – чтобы не задержали. Денег можно было с собой брать всего по десять американских долларов на человека. Было ограничение на золото и серебро. Все фотографии должны были быть отклеены от альбомов. Нельзя было везти ничего рукописного. Помню с какой жалостью я перед отъездом сжигала свои дневники, которые писала с девяти лет. Но уже ни о чём печальном не хотелось думать. Самое главное – мы вырывались на свободу!

«Дрожит пароход, бьёт винтом белую пену, стелет по берегу чёрный дым. И тихо-тихо отходит земля. Не надо смотреть на неё. Надо смотреть вперёд, в синий широкий свободный простор… Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза и смотрят, смотрят…»

Это написала писательница Н.А. Тэффи в своих воспоминаниях, когда покидала Россию навсегда (Тэффи Н.А. «Ностальгия». Ленинград, 1989. С. 446)

Когда же мы оставляли Китай, отплывая из Тяньцзина, я даже не оглянулась назад. Хотелось смотреть на «синий, широкий, свободный простор»… Свобода!

Окончательно мы успокоились только тогда, когда пароход после Шанхая вышел в свободные воды. Американская мелодия прозвучала, как знак того, что мы уже не за решёткой. Все пассажиры облегчённо вздохнули.

Пароход был небольшой, и при качке его бросало из стороны в сторону. Почти все перестали ходить в столовую. Плыли мы дней шесть. И вот – предстал перед нами Гонконг. Как рождественская ёлка – весь в огнях.

Нас поместили в далеко не шикарный отель под названием «Родо хаус». Но на что мы, беженцы, могли претендовать? Мы и так были счастливы безмерно – свобода! Теперь никто не может нас арестовать ни за что! Мы едем в правовую страну. Разве это не счастье?

Гонконг поразил нас обилием и разнообразием товаров. Только денег у нас не было, чтобы приобрести что-нибудь существенное. Мы все купили только ручные часы, которые стоили баснословно дёшево.

И вот мы летим в Австралию самолётом Pan American. Что ждёт нас в этой новой для нас стране?


Школы, достойные подражания
О. Коренева

В 1906 году в Харбине были открыты мужское и женское Коммерческие училища с интернатами для иногородних учащихся.

Училища помещались в специально построенных для этой цели больших двухэтажных зданиях на одном огромном участке, засаженном деревьями, находившемся в Новом Городе на Большом проспекте. На этом же участке находились двухэтажные здания с квартирами, которые с отоплением и освещением предоставлялись преподавателям Училищ бесплатно в дополнение к солидному месячному окладу.

При Училищах имелись свои хорошо оборудованные учебные кабинеты, снабжённые многочисленными пособиями и аппаратурой, имелись своя обсерватория и спортивные залы.

Была своя Свято-Алексеевская церковь в честь московского Митрополита Алексея; наставниками были священники. Руководил Училищами выдающийся талантливый педагог и прекрасный администратор Николай Викторович Борзов со своим высококвалифицированным педагогическим штатом, приглашённым из России.

Постановка учебного дела в Коммерческих Училищах стояла на высоком уровне, и учащиеся выходили из них с запасом солидных знаний, хорошо подготовленные к жизни. При Училищах имелись специальные дополнительные классы – педагогический и восточный. Коммерческие Училища занимали первое место среди других средних учебных заведений России, принимая участие в просветительных выставках России и получая не раз награды за работы. Не менее успешно выступали они на спартакиадах в Петербурге, куда съезжались их ученики из многих городов, включая Харбин.

Китайское правительство, раньше посылавшее свою молодёжь для получения среднего образования в Японию или Америку, стало отдавать молодёжь в Коммерческие Училища. Ученики-китайцы приобщались там к источникам русской культуры, а некоторые из них впоследствии выдвинулись на поприще государственной службы.

При Училищах в Харбине имелся хорошо организованный духовой оркестр из учеников старших классов. Когда Училища шли маршем на парад или на прогулку по городу, то вызывали восхищение прохожих своей выправкой, своим красивым знаменем и прекрасным оркестром.

Преподаватели пения в Училищах ставили спектакли, детские оперы, концерты в Желсобе. Райским И.П. был основан музыкальный кружок из учащихся, члены которого с успехом выступали на своих концертах камерной музыки.

В 1935 году в связи с продажей КВЖД японцам Училища прекратили своё существование.

В 1926 году открылась одна из самых популярных гимназий в Харбине – Гимназия имени Ф.М. Достоевского, которая находилась в центре Нового Города на Новоторговой улице в большом двухэтажном здании с огромным двором.

Большое внимание в гимназии уделяли дисциплине учащихся, стараясь воспитать их в православном русском духе, и прилагали все усилия к тому, чтобы ученики (состав учащихся был смешанный) как можно больше времени проводили в стенах школы под правильным надзором. С этой целью были организованы в гимназии разные кружки – литературно-драматический, музыкальный и спортивный. Учащиеся в свободное от уроков время, занимаясь в кружках, готовились к постановкам на вечерах, к спортивным соревнованиям, к музыкальным выступлениям. Летом учащиеся играли на хорошо устроенной во дворе площадке, тренировались, устраивали соревнования. Зимой же школьная площадка превращалась в большой каток. Катались на нём на больших переменах и после уроков. Так ученики большую часть времени проводили на школьной территории.

При гимназии имелся ученический оркестр под управлением опытного музыканта Д.И. Таирова. Издавался литературный журнал, в котором сотрудничали ученики. В ученических дневниках на каждой странице помещались наиболее известные фразы из произведений Ф.М. Достоевского и других писателей. Был хороший школьный хор, которым руководил регент И.П. Райский. Бальные танцы преподавал известный в городе Н.А. Белый.

Преподавательский персонал гимназии состоял из лиц с высшим образованием и высокой квалификацией. Директором был популярный педагог B.C. Фролов, большой знаток русской литературы. Он был также прекрасным воспитателем. Каждое утро после молитвы Василий Савельевич рассказывал детям о русской истории, русских великих людях, их талантливости, геройстве, вкладывал в детские души чувство гордости за свою русскую культуру.

Гимназия всегда торжественно отмечала День памяти преподобного Сергия Радонежского (8 октября) – покровителя гимназии. Это был праздник всей гимназии. Ученики, родители и преподаватели собирались в этот день на молебен перед образом преп. Сергия Радонежского, стоявшим в школьном зале. Потом проводился концерт силами учеников. Устраивались игры и танцы. Каждый класс имел своего небесного покровителя и тоже отмечал свой праздник. Торжества сплачивали учеников, родителей, преподавателей и создавали между ними искренние и дружелюбные отношения.

Благодаря высокой учебной программе, школьной дисциплине и большому вниманию, которое обращалось на воспитание детей, гимназия имени Ф.М. Достоевского по праву считалась одним из лучших учебных заведений Харбина.


Советская оккупация
Е. Рачинская

Как это ни странно, несмотря на то, что среди нас было немало «белобандитов» и убеждённых противников большевиков, приход в Маньчжурию советских войск вызвал у многих совершенно непонятный, заглушивший все остальные чувства, даже столь естественное чувство самосохранения, патриотический подъём, возродив надежду на примирение с родиной. Несчастные, наивные люди! Дорого им обошлось наше русское прекраснодушие!

– После такой войны, после такой победы – говорили они – на старом будет несомненно поставлен крест; начнётся новая эра, рождённая на поле брани, в кровавых испытаниях той невероятной эпохи, и Россия, забыв старые счёты, широко откроет двери своим зарубежным соотечественникам.

Я помню слёзы умиления при виде первых советских солдат на улицах Харбина, крики «Ура!», восторги, доходившие до энтузиазма. Вместо того, чтобы, не теряя ни минуты, бросив всё и вся, бежать на юг, пока – впрочем очень короткое время – это было ещё возможно, или скрыться в китайском пригороде Фудядяне, бесследно потонув в китайской толпе, даже видавшие виды люди, прийдя неизвестно почему в какое-то размягчённое состояние, вдруг вообразили себе возможность великодушия со стороны власти, которая ничего не забывает, ничего не прощает, и считает, что со всех сторон она окружена врагами.

Был среди наших знакомых заслуженный генерал, командовавший одним из фронтов во время Первой мировой войны. В эти сумбурные дни он как-то зашёл к нам, якобы «выпить рюмку водки», в сущности, как я теперь понимаю – чтобы проститься. Это был очень старый и очень умный человек. Этот себя не обманывал, только сказал:

– Мне больно думать, что моя родина станет палачом свободного мира.

И ещё один из той же плеяды доблестного русского офицерства, бывший полковник Генерального штаба, пришёл подавленный и, помолчав, заметил:

– Устал… что же всю жизнь идти против течения? Ведь все примирились с ними, все подали им руку.

Увы, развязка наступила скорее, чем это можно было ожидать. Прошло несколько дней, полных розового тумана, и советская власть ещё и ещё раз показала нам своё подлинное лицо. Начались аресты… Люди стали исчезать. Задерживали на улице:

– Попрошу вас, товарищ, на минутку. Вот и машина кстати.

Приходили ночью. Был ряд групповых арестов. Как будто издеваясь, предложили представителям делового Харбина явиться на какое-то якобы совещание в Комендатуру к определённому часу. Собирались бодро и даже весело; тщательно одевались, подбирали галстуки под цвет носкам. Но «деловой» разговор был недолгий: все были задержаны – «пока!»

Сначала не верили, ужасались, называя друг другу те или другие имена.

– А Николая Николаевича за что же? Уж такая божья коровка! Да и не служил нигде. Всё больше в своём садике копался.

– Павла Петровича? Да не может быть! Ну, это ошибка. Разберутся, выпустят.

– А слышали, ночью Мусю забрали. Так, без церемонии, ввалились прямо к ней в комнату и «давай, давай, поворачивайся, девка, и без тебя делов много!»

– Господи, воля Твоя! Да что же это творится такое?

Потом стали придерживать языки:

– Ведь если арестовали, то, может быть, за дело. Вот меня же не взяли! Чужая душа потёмки. Бог его знает: моё дело сторона…

В тот год вода на Сунгари стояла очень высоко, и советские канонерки подошли и пришвартовались к самому берегу, чуть ли не на уровне набережной. И вот по замёрзшему, притихшему Харбину, начали рыскать отряды морской разведки; к ним присоединилась военная разведка и агентура НКВД. В некоторые дома за одним и тем же лицом приходили по несколько раз. Видно, перестарались добровольные осведомители: переработали план…

Позднее, вспоминая то страшное время, подсчитали, что всего было «взято» в Маньчжурии не менее десяти тысяч человек! Уже не хватало тюрем. Уже начали занимать школы, пустовавшие помещения, учреждения, а потом случилось самое страшное: «их» начали вывозить целыми вагонами в Советский Союз, в страну, забытую Богом. А мир молчал. Ни один голос не прозвучал в нашу защиту!

Одновременно и с линии стали поступать вести одна другой хуже. Советские войска двигались на Харбин с восточного и западного направлений. Начались аресты, бессудные расстрелы, надругательства над женщинами, повальные грабежи. Линия была буквально опустошена, и разорены были дотла многочисленные благоустроенные посёлки, ютившиеся около железнодорожных станций. Между тем, жители их, как правило, обосновались в Маньчжурии давным-давно, ещё до революции; многие из них родились тут и никогда не были в России, не говоря уже о СССР. Они занимались мирным трудом и со свойственным россиянам благодушием, не чувствуя за собой никакой вины, были почему-то уверены, что уж их-то «свои», конечно, не тронут.

Непонятный оптимизм. Ведь у многих должны были сохраниться в памяти события, разыгравшиеся близ советской границы на территории Маньчжурии в 1929 году во время так называемого советско-китайского конфликта. С объявлением СССР войны Японии во весь рост встала угроза вторжения советских войск в Полосу отчуждения, население не могло оставаться спокойным за свою судьбу, рассчитывая неизвестно на что и цепляясь за своё эфемерное благополучие.

В тот 1929-й год особенно пострадало Трёхречье, район, граничащий с рекой Аргунью, отрогами Хингана и с линией КВЖД, где расположились зажиточные казачьи посёлки, главным образом, выходцев из Забайкалья. После перехода КВЖД в 1924 году в совместное управление Советского Союза и Китая, Маньчжурия была наводнена советскими специалистами, якобы приехавшими работать на Дороге, но фактически занимавшимися подрывной работой с целью подчинить Маньчжурию советскому влиянию, свергнув маршала Чжан Цзо-лина и заменив его своим ставленником. Китайцы не хотели с этим мириться. После раскрытия заговора выученика Москвы, генерала Ян Чжо, замышлявшего свергнуть мукденское правительство, и казни его, Советский Союз сделал новую попытку поднять против Мукдена войска генерала Го Сун-лина. Советская администрация содействовала ему, приняв меры, чтобы не допустить переброску войск из Цицикара на помощь правительству. Советский управляющий Дорогой, Иванов, был арестован. Были произведены обыски в советских учреждениях, в том числе и в харбинском отделении Торгпредства. Отношения между сторонами продолжали ухудшаться.

Своей кульминационной точки конфликт достиг в 1929 году, когда китайцы оцепили здание советского консульства в Харбине, где происходило совещание сотрудников Коминтерна, и конфисковали ряд документов, полностью разоблачивших их подрывную деятельность. Протест Москвы остался без ответа.

В июле того же года китайцы арестовали ряд видных советских служащих Дороги, уволили управляющего Дорогой Емшанова и с несколькими другими советскими сотрудниками выслали его в Москву. В ответ на это Москва предложила всем советским служащим саботировать работу Дороги. Чтобы пресечь их вредную деятельность, китайцы были вынуждены арестовать до 2500 советских железнодорожников и интернировать их в лагерь Сунбей за Сунгари.

Тогда советское правительство стало стягивать свои войска к Маньчжурской границе, но ещё до начала открытых военных действий советские вооружённые отряды в разных пунктах переходили границу и беспощадно расправлялись с местным населением. Чинимые ими зверства не поддаются описанию. Так, посёлок Горбунор был сожжён дотла, и все жители его были перебиты буквально до последнего человека. Такая же судьба постигла и некоторые другие посёлки, в том числе – Тыныхе. Несколько сот казаков были захвачены и вывезены в СССР. Скот и лошади угнаны в Союз, имущество разграблено. Когда же позднее уже регулярные советские войска с самолётами и бронемашинами заняли Чжалайнор и город Маньчжурию, по заранее заготовленным спискам начались аресты, вывоз всего наиболее ценного. Жители Хайлара, узнав о судьбе Маньчжурии, пришли в ужас: в панике они бросились к властям, умоляя их наладить эвакуацию. Дело тянулось: не хватало составов. В конце концов, после бесконечных мытарств, пробыв в пути в крайне тяжёлых условиях около трёх дней, многим удалось добраться до Харбина. Сотни людей остались без крова и были ограблены до нитки, приехав в чем были. Что же касается тех, кто всё же решил остаться в Хайларе, одни были расстреляны, другие вывезены и все дочиста ограблены.

В Харбине сирот разобрали по приютам, стариков поместили в богадельни, а те, кто не имел в городе ни друзей, ни родных, были размещены в общежитиях благотворительных учреждений.

Я хотела напомнить о том, какая страшная судьба постигла русских жителей, переживших задолго до 1945 года нашествие своих советских единоплеменников. Как можно было об этом забыть и строить себе по этому поводу какие-то иллюзии? Все пережитые тогда ужасы снова повторились, но только в более широком масштабе.

При виде того, что творилось вокруг, харбинский обыватель наконец с ужасом понял, что никто не может быть спокоен, что каждый находится под ударом. И всё-таки, несмотря ни на что, первое время казалось, что всё может ещё как-то уладиться, что таких ужасов в жизни просто не бывает, не должно быть! Ещё верили успокоениям, ласковым уверениям:

– Не волнуйтесь… Нам просто надо осмотреться, ознакомиться, разобраться…

Лгали прокуроры; лгали чины Комендатуры; лгали адъютанты и лейтенанты, ибо судьба задержанных была предрешена и их, взятых в чём были, без вещей, без денег, без последнего напутственного слова, начали эшелонами перебрасывать в Союз на лишения, издевательства, нередко на страшную смерть или, быть может, ещё более страшную жизнь советского лагерника. Не разрешалось ни свиданий, ни передачи, того, в чём старое русское правительство не отказывало даже цареубийцам. Люди исчезали без звука, без слова, без следа, как камень, тяжело и безвозвратно идущий ко дну таинственной и страшной бездны.

Да, мы узнали всё, что узнали до нас сотни тысяч и миллионы русских людей. Чувство неуверенности и страха. Сознание своей полной бесправности и бессилия. Отчаяние. Бессонные ночи. Обманутые надежды. Утрату самого дорогого. Полное и безвозвратное крушение личной жизни.

Помню молебен в Соборе, молебен об увезённых, когда храм не мог вместить толпы молящихся. Там были женщины с несчастными, измученными лицами; дети, лишённые отцов; старики, обречённые на одиночество и нищету… Помню приём в Советском консульстве, когда нам было предложено заполнить анкеты об увезённых и обещано было, что в самое ближайшее время обо всех будут даны подробные сведения: это была очередная ложь…


Одни из последних…
Н. Мельникова

Мы родились и выросли не в годы расцвета русского Харбина, не в его лучшие годы, но и то, что дал нам этот удивительный город в детстве и юности, хватило на всю долгую жизнь в скитаниях, сделало нас верными сынами и дочерьми далёкой Родины.

Наше поколение родилось незадолго до или во время Второй мировой войны. Мы пошли в школу после окончания войны и сначала считали весь распорядок жизни совершенно нормальным. Школы были прекрасными, старые русские учителя (некоторые из них преподавали ещё и нашим родителям!) работали с вдохновением: организовывали всевозможные кружки, ставили с нашим участием блестящие спектакли, проводили спартакиады, занимались добавочно и совершенно безвозмездно с отстающими учениками,

Молодые учителя, поступившие в наши школы после окончания ХПИ, следовали их примеру. Именно этим вдохновенным труженикам наше повзрослевшее и постаревшее теперь поколение должно было бы воздвигнуть памятник «Героев русской культуры и просвещения»!

А другими героями были наши родители. Они приобщили нас к старым русским обычаям и традициям, к православной вере. Они, насколько возможно, скрывали от нас бытовые и материальные трудности, баловали нас и, наверное, с ужасом думали о совершенно неопределённой нашей судьбе.

А судьба стала определяться в 1954 году, когда началась «целина». Мнения разделились, дружба распадалась, семьи разваливались; весь город перед своим трагическим умиранием, как раненая птица, поднимал с трудом и мучением свои окровавленные крылья. Те, кто хотел ехать в Россию, уехал на целину в 1954 и 1955 годах. Другие остались, решив уехать заграницу, и присутствовали при окончательном исчезновении русского Харбина с лица нашей земли.

* * *

1955 год… Толпы людей на вокзале, надрывается баян, звучат прощальные песни… Мрачнеют лица, рыдают девочки с косичками, бегут за поездами, увозящими любимых и родных на целину…

1956 год… Опустел Харбин. Это мы, теперь уже юноши и девушки, пробуем жить так, как будто ничего не произошло. Мы ходим в Центральную библиотеку, в кино – в Совклубах на Пристани и в Модягоу, в Чуринский клуб – на оперетту; мы играем в волейбол и футбол, катаемся зимой на катке. Это нас, последних выпускников русских школ, отказываются принять в ХПИ, сказав, что «для заграницы Китай инженеров готовить не будет». И мы, не слишком унывая, записываемся на курсы кройки и шитья, вышивания, черчения и тут же за гроши начинаем работать у китайцев.

А наших родителей, между тем, увольняют с работы, и в ДОБе говорят, что Советское консульство не снимает нас с учёта для отъезда заграницу, а в консульстве говорят, что это ДОБ не выпускает нас…

1957 год… Что-то сдвинулось… Уже не единицам или десяткам, а сотням русских семей дают разрешение на выезд, часто неожиданно: несколько дней на сборы и – убирайтесь!

Опять вокзал, опять слёзы и прощание с остающимися. И путешествие на поезде через великий Китай, и грубый осмотр вещей на границе. Через мост из Кантона в Гонконг идём пешком, несём всё своё «богатство» в руках. На другом конце моста стоят английские солдаты; для нас подают маленький, почти игрушечный поезд, суют в руки бутылочки противного напитка – Кока-Кола…

А на душе тяжело, грусть и сомнение. Нет, молодые сердца ничуть не боятся неизвестности, их не пугают новая жизнь и незнакомые люди. Но в душе уже звенит первая ностальгическая нотка: «Прощай, Харбин! Прощай, русский город, родной и любимый. Мы тебя никогда не забудем!»

***

Прошло 40 лет… И бывшие юноши и девушки, теперь уже бабушки и дедушки, остались верны своему обещанию, они остались верны идеалам своей юности, ностальгическая нотка звала и вдохновляла на трудные и новые дела.

Так создались русские православные храмы в Австралии, русские библиотеки и школы, театры, клубы, журналы. Все русские, съехавшиеся из разных стран мира в Австралию, создавали свою общину, и русские из Китая внесли в это общее дело свою лепту – необыкновенно яркую, сильную и жизнеутверждающую.

Конечно, нельзя было возродить «русскую жизнь» Шанхая или «русский Харбин», но то, что сделали какие-то двадцать тысяч русских из Китая в чужой стране с многомиллионным англо-саксонским населением, похоже на чудо или сказку, секрет которой – любовь к России, любовь к родному Харбину.

РАЗДЕЛ III
Эмиграция, рождённая войной

Глава 1. Трагедия перемещённых лиц


Военнопленные в Германии

Вторая мировая война началась в 1939 г. нападением Германии на Польшу и продолжалась почти шесть лет. Невозможно подсчитать число погибших, раненых и пропавших без вести в период с сентября 1939 г. по май месяц 1945 г. В этой войне Англия, Франция, США и СССР потеряли более 10 миллионов военнослужащих, а Германия – зместе со своими союзниками – около шести миллионов.

Самые большие потери во Второй мировой войне понёс Советский Союз. Прошло более пятидесяти лет со дня окончания войны, даже и сейчас невозможно назвать точное -исло советских людей, попавших в немецкий плен. Й. Хоффманн в своей книге о Зласовской армии пишет: «К концу 1941 г. в немецком плену оказалось не менее 3,8 млн красноармейцев, офицеров, политработников и генералов. А всего за годы войны эта цифра достигла 5. 24 млн человек». (1).

В своей книге «Жертвы Ялты» Н. Толстой пишет: «В 1941-45 гг. немцы захватили в плен 5,754 млн русских. Из них умерло 3,7 млн» (2). В ней он также упоминает о присутствии в Австрии соединения казаков и кавказцев, численностью в 30-35 тыс. человек. 3 том числе несколько тысяч женщин и детей.

К концу войны в Германии насчитывалось несколько миллионов советских граждан, которых Н. Толстой выделяет в три категории:

«Прежде всего – вывезенные на принудительные работы. За первые полгода после того, как русским разрешили работать в рейхе, на это предложение откликнулись немногие – всего 70000 человек. Но русская кампания поглощала невиданные в истории людские и материальные ресурсы, и немецкие фермы, заводы и шахты испытывали огромную нужду в рабочей силе. Поэтому было решено мобилизовать русских рабочих… Всего на принудительные работы было вывезено около 23,8 млн советских граждан. Они составили подавляющее число русских, освобождённых союзниками в 1945 году.

Следующую по численности категорию составляют военнопленные, прошедшие все ужасы войны и выжившие. Из 5,754 млн русских военнопленных, захваченных немцами за годы войны с СССР, к маю 1945 года остались в живых всего около 1,15 млн человек.

Третья категория, резко отличная от двух первых. Это беженцы. Определить хотя бы приблизительно число этих беженцев трудно. Возможно, их было около миллиона, но так как позже многие из них попали, или были отправлены силой, в русские трудовые и военные формирования, организованные немцами, невозможно статистически отделить их от двух первых категорий. Да и вряд ли это имело бы смысл. Ведь причины и обстоятельства, побудившие их оставить родную землю, различны, как различно было их общественное положение, их образование. В этой толпе рядом шли перепуганные крестьяне и инженеры, учёные и врачи» (3).

Помимо этих категорий Н. Толстой выделяет группу численностью в 800000 человек. Это те, как он пишет, кто «решил сражаться против Красной армии и помогать немцам в борьбе с ней» (4).

Судьба всех этих людей решилась 11 февраля 1945 г. на Ялтинской конференции, на которой было постановлено: все лица, проживавшие на территории Советского Союза до сентября 1939 г., считаются советскими гражданами и подлежат возвращению на родину. Союзные державы обещали оказать содействие советскому правительству в репатриации советских граждан на родину – в СССР.

Вот что пишет П. Палий в своей статье «Первый год в немецком плену» в журнале «Вече» о том, через какие мытарства прошли люди, попавшие в немецкий плен по вине Сталина и называвшиеся предателями и изменниками.

Вот как гнали взятых в плен в 1941 г., кого Сталин не признавал советскими гражданами, а считал изменниками и предателями: «С первого дня войны от линии фронта на запад двигались бесконечные колонны пленных. Они шли пешком, их везли на грузовиках, в товарных железнодорожных вагонах, где они стояли вплотную друг к другу, ими заполняли до отказа тюрьмы, военные казармы, общественные здания, школы на оккупированной немецкими войсками территории. Их загоняли как стада скота в наспех обнесённые колючей проволокой участки поля или леса» (5).

К. Кромиади, автор книги «За землю… за волю», рассказывает о жизни пленных в немецких лагерях: «Утром и вечером пленный получал по кружке горячей воды, на обед (условно) литр баланды и на целый день ломоть хлеба. От такого питания люди дошли до полного истощения и еле-еле стояли на ногах. В эту зиму, а зима была исключительно холодной в 1941 году, 80% военнопленных, согласно немецким же подсчётам, умерло от холода и голода» (6).

Далее он пишет: «В некоторых лагерях среди пленных очень часто попадались какие-то уродливые шарообразные фигуры. Я сначала не мог понять в чём дело, но потом мне объяснили, что у этих людей нет шинелей и, чтобы не мёрзнуть, они обматывали себя соломой, засовывая её под гимнастёрку и брюки. Другие то же самое делали иначе: если имели шпагат или проволоку, они обматывали себя соломой поверх надетых лохмотьев и обвязывались» (7).

И эти люди – мученики нацистских лагерей – были союзными державами выданы на расправу Сталину.


Чужими глазами
Кингслей Браун

Среди достопримечательностей Европы, притягивающих к себе посетителей, выделяются её прекрасные соборы. Я испытывал благоговейный трепет во многих из них, включая Нотр Дам, Чартрес, Реймо и Кантербери. Но ни один не взволновал меня так, как храм, построенный русскими военно­пленными в концлагере №3а в Люкенвалде, невдалеке от Берлина. В феврале 1945 года я был одним из сотен английских и американских военно-пленных, сосланных в концлагерь №3а.

В отличие от нас, имевших какое-то покровительство по Женевскому соглашению, русские были беззащитны: голодающие, без медицинского обслуживания, принуждённые к каторжным работам. Среди них смертность была потрясающей. Мы не имели с ними связи, но каждое утро с ужасом наблюдали за грузовиком, собиравшим умерших. Несчастные дни закончились 22-го апреля 1945 года, когда мы были освобождены Украинской воинской частью. В течение нескольких часов русские бараки опустели, сотни людей вернулись на фронт, а чересчур слабые остались в лагере.

Тут мы и зашли в русскую часть лагеря и увидели неописуемо ужасную картину. Но в центральном бараке было чудо – они построили церковь.

Мы застыли, затаив дыхание. С алтаря блеснуло величественное золотое распятие. Его сияние отражалось в призмах «люстры». Окна – были великолепие цветного стекла, а вдоль стен стояли Страсти Господни, вылепленные из цветной мозаики. Это было невероятно! Как могли голодающие, умирающие создать такое величественное место моления?

Всё объяснилось, когда мы подошли ближе. Золотое распятие оказалось двумя тонкими досками, аккуратно обёрнутыми золотой фольгой, собранной на свалке. «Люстры» были сотворены из тысяч маленьких обрезков картона, обёрнутых серебряной бумагой и висящих на почти незаметной нити. Страсти Господни не были из мозаики Флоренции, а из кусочков цветной бумаги, вырезанной из журналов, подобранных на свалке.

Под постоянной угрозой смерти они создали церковь.

Бог озарил её божественным благословением.

***

Mr.  Shepherd

Он – англичанин, был в лагере для военнопленных, который находился напротив советского лагеря. Mr. Shepherd рассказывает: бараки у русских были сколочены из толстых досок, а также и нары, на которых они спали. Щели в стенах были залеплены землёй, смешанной с травой. Летом в дождь эта смесь раскисала, а зимой промерзала.

Кормили русских гораздо хуже, чем нас. Давали пойло из овощных очистков. Хлеб был просто труха, не пропечённая. А об одежде даже страшно вспомнить. Если мы пленные могли обмотать ноги кое-какими тряпками, то у русских и этого не было. Мы иногда получали посылки из Красного Креста, а русских эти посылки обходили. Если нам удавалось иногда перекинуть им пачку сигарет или шоколадку, то это было праздником для русских. Но, не дай Бог, если это обнаруживали конвоиры, тогда русским доставалось здорово.

Фотографии говорят лучше, чем я.

***


О тех, кто избежал ГУЛАГ

В начале лета 1945 года большинство добровольно или насильно репатриированных вернулись на родину, и к августу этого же года число русских на Западе сократилось. Неизвестно сколько осталось их в Европе без гражданства и без определённого места жительства, так называемых «перемещённых лиц» – ДиПи. Жили они в лагерях, разбросанных по странам Европы, в вечном страхе быть выданными советским репатриационным комиссиям.

Н. Толстой считает: «В 1943-47 гг. западные демократические государства передали СССР, согласно документам, 2272 тыс. советских граждан. Около 35 тыс. представителей национальных меньшинств СССР (украинцы, белорусы, калмыки и т.д.) официально зарегистрированы как оставшиеся на Западе. На самом деле репатриации удалось избежать значительно большему числу советских граждан – одни подделывали документы для перемещённых лиц, приписав себе чужое подданство (польское, югославское и т.п.), другие придумывали что-нибудь другое. По предварительным оценкам от репатриации спаслись от четверти до полумиллиона человек» (8).

По данным Кирилла Александрова «сумели избежать репатриации в период с мая 1945 г. по июнь 1946 г. 175849 учтённых граждан СССР. Оказались неучтёнными советскими репатриационными комиссиями от 276000 до 446000» (9).

После поражения Германии всем_жителям страны надлежало получить в полицейском участке новые удостоверения личности, которые выдавались взамен старых паспортов или удостоверений личности. Беженцы, у кого не было документов, представляли двух свидетелей и получали новое удостоверение. Этим воспользовались бывшие военнопленные, остовцы и те, кого немцы угоняли во время отступления и те, кто бежал от наступающей Красной армии, и многие из них сделались белоэмигрантами и избежали репатриации. Эти новые белоэмигранты помогали своим друзьям, подтвержающим их проживание (пребывание) в Европе до сентября 1939 года.

По официальным данным генерального директора Международной организации по делам беженцев В. Тока, с 1 июля 1947 г. по 1 июня 1949 г. из лагерей «ДиПи» выехали 355000 человек. К 30 июня 1950 г. на попечении ИРО оставалось ещё 304000 «перемещённых лиц» разных национальностей (10).

С июля 1947 г. Подготовительный комитет ИРО – PCIRO – взял на себя попечение над перемещёнными лицами, и начались различные проверки, в результате чего многие ДиПи были переведены в немецкие лагеря для беженцев, где условия были намного хуже, чем в лагерях для перемещённых лиц.

И в этом же году начался отъезд перемещённых лиц в страны свободного мира, а именно: в Австралию, Аргентину, Бразилию, Чили, Канаду, США и др. Ди Пи по собственному выбору подавали на визу в ту или иную страну, а представители этих стран решали принимать их или нет.

С отъездом большинства перемещённных лиц в 1952 г. были ликвидированы лагеря. Оставшиеся в Италии, Австрии или Германии должны были сами искать работу, а нетрудоспособных, больных и стариков ИРО устраивало в старческие дома.

В 1948 г. в Австралию из Европы прибыли первые пароходы с перемещёнными лицами разных национальностей.

  1. Хоффманн И. История Власовской армии. Исследования новейшей русской истории. Т. 8. Париж, 1990. С.6.
  2. Толстой Н. Жертвы Ялты. Исследования новейшей русской истории. 1.1. Париж, 1988. С. 22.
  3. Там же. С. 25-26.
  4. Там же. С. 26.
  5. Палий П. «Первый год в немецком плену». Вече. Мюнхен, 1985.
  6. Кромиади К. За землю… За волю. Сан-Франциско, 1980. С. 30.
  7. Там же. С. 31.
  8. Там же. С. 409.
  9. Александров К. «Из истории послевоенной эмиграции». Посев, 7/2001. С. 39.
  10. Там же. С. 41.


Писатели второй волны

В статье «Из истории послевоенной эмиграции» Кирилл Александров пишет: «История образования и военно-политической деятельности послевоенной или «второй», как её чаще называют, эмиграции по-прежнему во многом остаётся малоизвестной. Действительно, в эмиграции «второй волны» не было такого созвездия блистательных имён, как в русской диаспоре, разнесённой по миру ветрами революции и гражданской войны. Однако послевоенная эмиграция, о которой сегодня не очень часто говорят на многочисленных конференциях и симпозиумах, посвящённых истории и культурному наследию Зарубежной России, остаётся во многом явлением уникальным и непознанным» (1).

В конце 1980 гг. московский писатель и литературовед Владимир Бондаренекс приступил к сбору материала для своего историко-литературного полотна «Архипелаг ДиПи» или «Исповедь репрессированного поколения» и указал, что, спустя почти полвека по окончании войны, он оказался первым, кто обратил внимание на литературу ДиПи как явление (2).

Чем же объясняется такое замалчивание писателей второй волны? По этому повод> Владимир Бондаренко пишет : «Скептикам и критикам второй эмиграции я бы посоветовав относиться к литературе, как их называли «дипийцев», так же, как, зная позорные выступления Михаила Шолохова, мы не забываем о его огромном даре, как с негодованием относясь к чекистской деятельности Исаака Бабеля и Всеволода Иванова, к стихам Эдуарда Багрицкого и Владимира Маяковского, воспевающим палачей, мы признаём их литературные дарования. И если кому ещё трудно смириться с новыми трактовками Второй мировой войны, Власовского движения и великого англо-американского предательства, уже после войны насильно выдавшим в руки ГУЛАГа более двух миллионов человек, то смиритесь с крупными литературными дарованиями выходцев из второй волны эмиграции» (3).

Несмотря на многолетний геноцид русского народа, советскому режиму не удалось убить в нём его национальное сознание и уничтожить его духовную связь с православием, потому что какой-то процент русской молодёжи довоенного времени воспитывался не только режимом с его навязчивой пропагандой, но и родителями, которые сумели сохранить свою национальную самобытность, крепкие моральные устои и православную веру. Именно в такой обстановке выросли те, кто оказался на Западе во время Второй мировой войны и составил послевоенную эмиграцию, так называемую вторую волну. Среди них были интеллигентные, политически зрелые люди, патриоты и потенциальные лидеры.

Вторая волна россиян оказалась богатой талантливыми людьми во многих областях науки, искусства и в особенности в области литературы, ибо СЛОВО всегда было сильным оружием. В конце 1945 г. стали выходить первые журналы дипистов – на плохой бумаге, небольшим тиражом. Так, в русском лагере около Кляйна Сан-Файта появился журнал «Наши вести», потом его продолжали издавать в лагере Келлерберг, затем в Сан-Франциско, в Санта Розе, и в мае 2002 года вышел последний, 2743-й номер, в Москве (4).

Эмигрантские писатели второй волны встретились со многими трудностями: борьба за существование в разрушенной голодной Германии, недосягаемость книгоиздательств (за исключением 2-3 независимых) требовали от русских талантливых писателей огромной выдержки и упорства. Несмотря на это один за другим стали появляться произведения, повествующие миру страшную правду о геноциде русского народа, о сталинских лагерях, правду о Второй мировой войне и плене. Издательство имени Чехова в Нью-Йорке, ИМКА и «Посев» во Франкфурте стали печатать книги писателей второй волны.

В 1949 г. выходит роман Сергея Максимова «Денис Бушуев», удостоившийся похвалы такого требовательного критика как И. Бунин. В течение 1950 гг. и позднее выходят из печати такие произведения как «Неугасимая лампада» Бориса Ширяева, «Мнимые величины» Николая Нарокова, «Параллакс» Владимира Юрасова, «Между двух звёзд» Леонида Ржевского, «Соловецкие острова» Геннадия Андреева, «Завоеватели белых пятен» М. Розанова.

После выхода военных романов К. Симонова появляются книги писателей-дипистов, в которых описываются страшные события военных лет. В их произведениях Вторая мировая война – это не та война, которая изображена в книгах советских писателей. Одной из тем их произведений – это чувства и переживания людей, брошенных советским правительством, заклеймённых именем предателя, а также и тех, кто по той или иной причине не вернулся на родину. Несправедливость и страдания в плену, одиночество и тоска людей, оставшихся на Западе – вот о чём рассказывают не только прозаики, но и поэты второй волны, такие как Иван Елгин, Дмитрий Кленовский, Александр Неймерок, Родион Берёзов, Валентина Краснова и другие.

К поколению писателей-дипистов и их литературе В. Бондаренко относит произведения людей, прошедших сталинские лагеря и вырвавшихся за границу ещё до Второй мировой войны. Таких как Ростислав Иванов-Разумник, Евгений Гагарин, Виктор Серж и братья Солоневич (6). Один из крупных литературных центров писателей дипистов образовался в Аргентине, где Иван Солоневич много лет издавал газету «Наша страна». Там же стал выходить альманах «Южный крест».

Писатели второй волны также примкнули к общественно-политическому журналу «Посев» (Франкфурт-на-Майне) и журналу литературы и искусства и общественно- политической мысли «Грани». Начиная с 1946 г. эти журналы освещали и анализировали международную политическую обстановку через призму русского мировоззрения. Позднее некоторые прозаики и поэты второй волны стали печататься в «Новом журнале» (США), в журнале «Возрождение» (Париж) и в альманахе «Вече» (Мюнхен).

Особое место в русской зарубежной публицистике занимал независимый альманах «Вече» (Издатель – Российское национальное объединение). Первый номер альманаха вышел в свет в 1980 г. под редакцией Олега Антоновича Красовского и Евгения Александровича Вагина и был посвящён русскому патриоту В.Н. Осипову, который в 1971 г. выпустил в Самиздате машинописный журнал «Вече» – первый в СССР периодический орган русского национального направления. Журнал просуществовал недолго, в 1974 г. В.Н. Осипов был арестован. На Западе альманах «Вече» просуществовал более 20 лет и без преувеличения его можно назвать путеводной звездой свободной патриотической мысли, светившей всему Русскому Зарубежью.

В конце 1940 гг. в Мюнхене американским правительством был создан Русский I научный центр – «Институт по изучению СССР», в работе которого принимали деятельное участие эмигранты второй волны (7). Институт издал целый ряд книг и брошюр политически- информационного характера, проводил съезды представителей русских патриотических объединений, давал западным исследователям достоверные сведения о положении в СССР.

На Пятом континенте, далеко от Европы, культурная жизнь эмигрантов-дипистов не заглохла. Так со второй половины 1950 гг. поэты второй волны стали издавать свои сборники стихов. В 1957 г. писатели основали журнал «Берега», вышло 13 номеров. В 1971 г. и затем в 1987 г. в Мельбурне прошли Фестивали русских поэтов Австралии, инициаторами и организаторами которых были поэты второй волны (8).

  1. Александров К. «Из истории последней эмиграции» Посев. 7/2001. Франкфурт-на-Майне. С. 39.
  2. Смолянинов И. «Архипелаг ДиПи». Слово, №33, Сидней, 2001. С. 6.
  3. Бондаренко В. «Архипелаг ДиПи. Возвращение второй волны». Вече, №42., Мюнхен, 1991.С. 176-177.
  4. Доманский Ю. Лагерное искусство, рукопись. Сидней, 2003.//Протопопов Н.Н. (ред.) Наши вести, №2749, Санта Роза, 1997. С. 5.
  5. Бондаренко В. Указ. соч. С. 180.
  6. Там же. С. 179.
  7. Глэд Джон. «Беседы в изгнании». Моя Австралия. Сидней, 1997. С. 61.
  8. Мельникова Н. Библиография русской периодики и книг в Австралии. Сидней, 1997. С. 5 и 23.

Глава 2. Глазами очевидцев. Воспоминания


Память сердца
И. Богут

Я был мобилизован на службу в Красную армию в звании младшего лейтенанта запаса полевой артиллерии. Звание младшего лейтенанта артиллерии мне было присвоено в Индустриальном институте, ещё в г. Сталино. В программу обучения входила тогда военная подготовка – теория и лагерные сборы. Из-за этого надо было учиться на шесть месяцев дольше обычного.

Итак, я был мобилизован. Думать было некогда. Надо было бить немцев.

Действительность была ужасной. Моему боевому взводу разрешалось тратить три патрона в день. Несмотря на песни, что мы пели, несмотря на речи «отца народов», несмотря на советскую прессу, уверявшую в непобедимости Красной армии, страна не была готова к войне.

В первый месяц войны Германия захватила в плен четыре миллиона советских бойцов, большинство из которых умерло от голода и болезней.

Вот тогда и произошла перемена в настроении населения и армии. Немцев перестали встречать цветами и хлебом-солью. В них уже не видели освободителей. Появились партизаны. Немцам пришлось защищаться на фронте и в тылу.

В нашей семье страну Советский Союз называли по-старому – Россией. Я воспринял нападение на СССР как нападение на Россию, так как считал, что СССР – явление временное, Россия – вечное.

Попал я в плен раненный в правую руку и в ноги, потеряв много крови. Бойцы моего взвода несли меня на руках, а затем тащили на плащпалатке до первого лагеря для военнопленных. Где эти чудные бойцы теперь?!..

После окончания войны я оказался в Германии, в Английской зоне. Выйдя из лагеря, который уже не охранялся немецкими солдатами, бывшие военнопленные кричали: «Да здравствует свобода!» Но, увы! Не для граждан СССР!

Черчилль и Рузвельт ещё до окончания войны, в феврале 1945 года в Ялте обещали передать всех советских военнопленных, беженцев и остовцев «отцу народов» – Сталину. Как только закончилась война, они приступили к выполнению этого плана.

В Английской зоне я видел своими глазами как это происходило. Однажды, возвращаясь утром с гулянки, я увидел перед маленьким лагерем в городке Вухгольц, где я приютился, три грузовика. К ним английские солдаты волочили полусонных женщин, детей и стариков, «подбодряя» их прикладами и кулаками. В воздухе стояли вопли детей, а радиоприёмники на грузовиках в полную мощь передавали утреннюю передачу из Лондона.

Я не стал долго слушать вопли детей и радио, а быстро зашагал к ближайшему железнодорожному вокзалу. Через несколько часов я уже сидел в вагоне поезда, который направлялся в американскую зону. Там меня приняли в лагерь ДиПи. Американцы уже опомнились и перестали насильно выдавать советских граждан «отцу народов». Началась жизнь перемещённого лица с желанием уехать из Германии хоть «к чёрту на рога», но только не в СССР. Здесь – в Американской зоне – я снова женился.

После войны в Бельгии в угольных шахтах работали немецкие военнопленные. В 1947 году пришёл срок их освобождения. Бельгийцы обратились к хозяевам зоны – США – с просьбой принять необходимые меры и снабдить угольные шахты рабочей силой, т.к. бельгийцы не хотели работать в шахтах. Подробности договора между Бельгией и США и не оглашались, но США начали вербовку рабочей силы на работу в бельгийские угольные шахты. Лагеря начали посещать американские агенты и агитировать ДиПи иммигрировать в Бельгию, где уже был достигнут довоенный стандарт жизни – не было карточек, магазины были полны товарами.

Но желающих среди ДиПи не находилось – никто из них не хотел оставаться в Европе, где уже назревал конфликт между Западом и СССР. Видя нежелание ДиПи ехать в Бельгию, американцы придумали «гениальный» выход. Они организовали «просеивание» мужского населения лагерей ДиПи. После просеивания без всяких объяснений 30000 мужчин были переведены из лагерей ДиПи в немецкие беженские лагеря, в которых люди голодали, так как ИРО не оказывало им помощи. Попал и я в число этих несчастных ДиПи. Жена осталась в лагере ДиПи, а мне пришлось коптить немецкое небо в лагере для беженцев.

Вдруг через несколько недель американцы заявили этим жертвам: «Если вы поедете в Бельгию на работу в угольные шахты, то мы вас восстановим в правах ДиПи. Мы повезём вас туда на три месяца. Если вам понравится, заключим с вами контракт на два года и привезём ваши семьи».

Мало кто вернулся в Германию после трёх месяцев. Большинство осталось. В Бельгии я проработал в шахте два года. В сравнении с советскими шахтами, в которых я работал, бельгийские шахты стары, и труд в них чрезвычайно тяжёл. Я работал в шахте на глубине 1040 метров, где температура доходила до +35 °С – +40°С. Приходилось работать в одних трусах и непрерывно пить воду. Вернулся в Германию с женой и сыном после окончания контракта в 1949 году.

Куда эмигрировать подальше от Европы, чтобы не попасть в лапы «отца народов»? Этот вопрос стоял перед каждым ДиПи. Я выбрал Аргентину. Её правитель полковник Перон широко открыл двери для ДиПи. Все документы уже были на руках, как вдруг… Перон прекратил приём новых иммигрантов. Двери захлопнулись. Тогда я с семьёй прошёл все формальности для поездки в Австралию. Осталось две недели до выезда из Германии в Италию, а оттуда – в страну, где живут кенгуру.

Списки отъезжающих висели на стене у конторы. Но подойдя к стене, я увидел, что моя фамилия зачёркнута. Едва дождавшись начала рабочего дня, с тревогой в душе, прилетел я в контору и, дождавшись начальницы, обратился к ней. Она мне прямо заявила: «Вы не поедете в Австралию. Причина – уже эмигрировали в Бельгию». Когда же она увидела мою жену с двухлетним сыном Даником, лёд растаял. Даник улыбался ей так приветливо, что она взяла его на руки. Примерно двадцать минут она не спускала его с рук. А потом сказала: «Я приму все меры, чтобы вы смогли уехать в Австралию».

Мы прибыли в Мельбурн на пароходе «General Black» 13 апреля 1950 года, в Светлый праздник Христова Воскресения. «Христос Воскресе!» – кричали мы с парохода.

Наши голоса заглушал шум порта. Лишь слышались голоса трёх мужчин. Это были банковские работники, взбирающиеся по трапу на пароход с вопросом: «У кого есть американские доллары? Мы их обменяем на австралийские».

Горсть земли

Свою землю родную покинув,
Горсть её захватил он с собой.
По полям с ней прошёл через мины,
Сквозь бомбёжку, огонь боевой.

И в плену, далеко от станицы –
Тех страданий не счесть позади –
Горсть родной, горсть станичной землицы
Прижимал он к усталой груди.

Океан пересёк с земляками.
Вышел на берег – много земли!
Но ласкал он своими руками
Горсть родимой земли на груди.

Он хранил эту землю святую,
Как ничто не хранил никогда,
Согревал своим телом родную,
И она согревала всегда.

Эвкалиптовый гроб опускали.
Застучали по крышке комки.
И в гробу его руки держали
Горсть любимой, горсть русской земли!

Это о тех, кого судьба заставила навсегда покинуть родной лом. Музыку к словам этого стихотворения написал композитор Д. Мошняга – бывший ДиПи.


Мои горькие «университеты»
А. Артемьев

В 1939 году началась война с Польшей, и кончилась моя учёба в Коммерческом институте. Оказавшись в занятой Советами Западной Белоруссии, я поступил заочно в Экономический институт в Москве, но мобилизация опять прервала мою учёбу. Затем плен – лагерь для военнопленных стал фашистской «школой жизни». Как мы «жили» там?

Военнопленные были размещены в поле, под открытым небом, их охраняли только пулемётчики стоявшие по углам лагерной площади. Начались осенние дожди и холода. Пленные рыли себе ямы- землянки. Под дождём землянки обваливались, засыпая живых. Не было воды, не было никаких санитарных условий. Появились вши. Косил сыпной тиф: люди умирали сотнями в сутки. Умерших сбрасывали в братскую могилу. Сколько их там лежит – никто не знает. В одном только лагере Stalag X. Witzendorf/Hanover в течение первой военной зимы погибли десятки тысяч от тифа, голода и холода. Немцы не считали пленных за людей, для них они были «унтерменши». Трудно представить, каким унижениям, побоям они подвергались, ведь не было никакой защиты и помощи от международного Красного Креста, так как советское правительство не подписало Женевскую Конвенцию о правах и защите военнопленных , и Сталин отказался от своих пленных, объявив их изменниками и предателями. Пять миллионов изменников?!

В плену самое страшное – это голод. Нам давали булку хлеба на восемь человек, но в нём было больше древесных опилок, чем муки. Суп-баланда из мёрзлой брюквы, вонючий, несъедобный. Единственной отрадой был чай-кипяток. Его мы и «ели» и пили. Им мы и обогревались. Было съедено всё вокруг: трава, листья, кора с деревьев… И страшно было смотреть на военнопленных – это были скелеты, обтянутые кожей.

Последние годы плена принесли нам некоторое облегчение – были построены бараки, хотя они и не отапливались, но всё-таки можзно было немного укрыться от холода. Облегчение это произошло потому, что наступление на восточном фронте было приостановлено, прекратилось пополнение военнопленными и исчерпались рабочие ресурсы. Немцы начали дорожить имеющейся у них рабочей силой. Улучшился паёк. Стали брать пленных на домашние работы. Германия, наряду с военнопленными, начала также пользовать гражданское население из занятых областей. Немцы тысячами вывозили молодых людей на принудительные работы. Устраивались облавы. Окружали базары, танцплощадки и всех, старше 14 лет загоняли в товарные вагоны. Ходили по домам и забирали парней и девушек, начиная с 1928 года рождения. Их так и называли – «рабочие с востока», или сокращённо – ОСТы. Хотя сравнительно с военнопленными условия их жизни были несколько лучше, позорная кличка «ОСТ» ставила их в такое же положение рабов, «унтерменшей», как и военнопленных.

1941-1945 годы – годы войны и плена – были самыми тяжёлыми, но и самыми плодотворными среди моих горьких «университетов». Там была борьба за жизнь, и лучшими учителями являлись голод, отсутствие свободы и человеческих прав. И выжили те, кто не потерял веры: в Бога ли, в судьбу иль в лучшее завтра, и кто не потерял чувства собственного достоинства. Малое число, но кое-кто остался жив.

Как известно, в любой школе человек приобретает знания. В плену тоже. Приобрёл и я десятка два «ходких» специальностей. Был слесарем, токарем, сварщиком, сапожником… И чему только ни научишься ради лишнего куска хлеба или миски супа, которую иногда давала сердобольная немка за работу по воскресным дням. Ежедневно зазубривая несколько немецких слов, усовершенствовал я и своё знание немецкого языка, что тоже помогло мне в борьбе за жизнь.

В плену разные люди: рабочие, колхозники, зэки, беспризорные, учителя, инженеры и т.д. Мы учились друг у друга.

С уважением вспоминаю инженера Брагина с Кавказа. Вспоминаю и других, фамилии которых уже забыл, ведь по имени нас никто не называл. Мы были «номер такой-то». В бессонные от голода ночи вели мы задушевные разговоры на всевозможные темы: о жизни в Советском Союзе, о литературе, о природе разных республик. В беседах я побывал в Узбекистане, на Урале, на Кавказе. Брагин был хорошим рассказчиком и знал наизусть стихи, содержание книг. А уральский учитель с воодушевлением декламировал нам стихи Есенина. Он открыл нам любовь Есенина к России, к русскому народу, к русской природе. Мы обсуждали Тургенева, Гоголя, Достоевского. Мы делились своими знаниями, как люди делятся хлебом.

Каких бесед только не было среди пленных! Кое-кто из нас владел немецким языком и мог поговорить с охранником-конвоиром. Надо сказать, что наша охрана состояла из ветеранов Первой мировой войны, которые как артисты и музыканты имели броню. Вот с одним музыкантом мы говорили о композиторах, и он под аккомпанемент гитары пел нам арии из опереток, немецкие народные песни. А мы, в свою очередь, пели русские песни.

Начальником лагеря был у нас Отто Шэннер, старший лейтенант ещё Первой мировой. По профессии – антиквар. С увлечением он рассказывал про картины, изящные старинные вещицы. Он единственный из комендатуры относился к пленным как к людям. Он организовал из пленных артель по изготовлению рождественских игрушек. Этим он пытался спасти десятка два учителей и инженеров от голодной смерти: за эту работу давали дополнительный паёк.

Так и застал нас всех 1945 год. Германия побеждена. Завербованные на работу голландцы, французы и другие радостно возвращаются домой. Не радуются только рабы из Восточной Европы. Они подлежат возвращению в СССР.

Спасаясь от опасности быть возвращённым, рискуя жизнью, люди бежали из лагерей, прятались в лесах. Какое-то время спустя благотворительные организации Запада создали для этих бедолаг специальные лагеря, назвав поселенцев этих лагерей – «перемещённые лица», сокращённо ДиПи. Обычно для таких лагерей отводились бывшие немецкие казармы. В них люди группировались в основном по национальному признаку. Временное прибежище нашли в таких лагерях жители Прибалтики и Польши, но они вскоре почти все вернулись домой. Перемещённые же лица с Востока в русских и украинских лагерях задержались дольше. В украинских лагерях господствовал украинский язык и греко-католическая церковь. В русские лагеря записывались жители Восточной Украины – там была православная церковь.

Мне пришлось побывать во многих лагерях. По памяти опишу лагерь Фишбек, который находился возле Гамбурга в английской зоне, и лагерь Менхегоф, расположенный возле Касселя, в американской зоне.

Лагерь Фишбек был создан в конце 1945 года под покровительством благотворительной организации УН РА, но трудами Зарубежной православной церкви и членов НТС. В самом Гамбурге к этому времени уже существовал Комитет русских беженцев. Он также помогал созданию лагеря.

В бывшие казармы начали стекаться бездомные истощённые голодом беженцы. Инициативная группа, договорившись с представителями УНРА, предложила состав правления лагеря. Председателем был утверждён Александр Борисович Веремеев, инженер из Югославии.

Мало-помалу стала налаживаться лагерная жизнь. В одном из бараков сразу была открыта церковь. Нашлись два священнослужителя, был создан хор, начались богослужения. Ожила и культурная жизнь. Был организован театр, клуб, где читали лекции на разные темы, открыта школа, и начались занятия. В лагере издавалась еженедельная газета «Единение».

В лагере собрались люди разных политических взглядов, профессий, уровня образования. Рядом с русскими жили украинцы из Восточной Украины. Жили мирно и дружно. Здесь были люди высокой квалификации: преподаватели, инженеры, доктора, даже профессора. Вот почему открывшаяся в лагере школа сразу была обеспечена квалифицированными кадрами, и окончившие её получали аттестат зрелости, соответствующий стандарту довоенных гимназических требований..

Но не всё было так уж гладко. Всякие советские «комитеты по возвращению» требовали от УНРА проверки всех жителей лагеря. Выполняя требования СССР, УНРА вынуждена была проводить проверки-скриннинг для выявления подсоветских граждан. Поэтому все, не желающие попасть под «отцовскую» руку Сталина, правдами и неправдами пытались доказать, что они латыши, поляки – кто угодно, только не подсоветские. Наскоро стряпались липовые документы, справки, метрики, выдумывались биографии. И появились новые Непомнящие, Поплюйки, Яновские, Барановские…

Опросы в присутствии чинов НКВД выматывали, люди делались нервными, раздражительными. Им задавали каверзные вопросы с целью запугать, запутать людей, которые, по сути дела, не были знакомы с условиями жизни в тех местах, которые они указывали в своих липовых справках. Подобную пытку приходилось терпеть не раз и не два. И только пройдя такого рода чистилище, можно было остаться в лагере Ди Пи и надеяться на въезд в свободные страны. Так было в английской зоне.

Примерно такое положение было и в лагерях американской зоны. Например, в лагере Менхегоф тоже жили русские и украинцы. Администрация лагеря была под контролем НТС, кстати, в этом лагере находился и центр названной организации. Там издавалась их еженедельная газета «Посев», где печатались произведения запрещённых в Советском Союзе писателей.

Здесь возобновила свою работу также запрещённая в СССР скаутская организация, воскресла Организация Российских Юных Разведчиков (ОРЮР), которая и в Зарубежье сохранила свои идеи и передала их в свободную Россию.

Силами НТС был организован в Берлине центр информации для помощи желающим обрести свободу. Берлинский комитет был, по-видимому, бельмом в глазу «некоторых». Его председатель Р.А. Трушнович был похищен и пропал бесследно. На смену ему пришёл Олег Перекрёстов, тоже член НТС.

Вот вкратце история «перемещённых лиц». Про их страдания уже написаны книги и статьи… Всё уже в прошлом, даже и свидетелей той трагедии почти не осталось и не у кого уже уточнить детали. Вот так. Такие вот «дипломы» давала нам школа жизни. Что же касается научного диплома, то я смог получить его только переехав в Австралию, где мне удалось окончить вечерний институт.

Но четыре года плена я считаю лучшим «университетом», который мне суждено было пройти. Там я научился верить. Верить в Бога и в людей. Там в жестокой борьбе за своё существование не потерял чувства собственного достоинства, не потерял веру в себя, в лучший исход, что и помогло мне пережить все мытарства…


Крестный путь полковника
О. Михаил Протопопов

…26 мая 1945 года Иосифу Сталину и Вячеславу Молотову поступило сообщение о приёме от англичан 40 тысяч власовцев и о направлении их под усиленным конвоем в лагеря НКВД СССР.

«Власовцами» в Советском Союзе называли всех советских граждан и русских эмигрантов, которые служили в вооружённых силах Германии. Но в действительности в сообщении речь шла только о чинах 15-го казачьего кавалерийского корпуса, находящегося под командованием генерал-лейтенанта Гельмута фон Паннвица и Казачьего стана под командой генерал-майора Тимофея Доманова.

Видимо, договорённость с англичанами и американцами была настолько крепкой, что советские офицеры, не дожидаясь 28 мая – дня передачи офицеров и 1 июня – дня передачи остальных, поторопились сообщить Сталину о приёме казаков.

В книге генерал-майора В.П. Науменко «Великое предательство» говорится: «…Ранним утром 27 мая 1945 г. майор Дэвис приказал отобрать у офицеров револьверы и шашки, а у казаков из жандармерии – винтовки». Английское командование в тот день, когда сообщение легло на стол Сталину, приказало обезоружить казаков, и тем самым претворить договорённость в жизнь.

На следующий день казачьих офицеров выманили на «конференцию». В вышеупомянутой книге на 153 странице указано: «… Через два часа после отправки основной группы офицеров опять пришла машина с молодым английским офицером и забрала трёх оставшихся – полковника В., который лежал больным, войскового старшину Ш. и ещё одного офицера из учебной команды».

Этот офицер был мой отец – подполковник Алексей Михайлович Протопопов. Он мог скрыться, но честь офицера обязывала его разделить судьбу однополчан…

…Когда казаки в парадных формах покидали Лиенц для встречи с британским фельдмаршалом Александером, мало кто из них понимал, что их Голгофа была уже совсем близка.

28-го мая. В этот роковой день отец был дежурным офицером в гражданском лагере Пеггец. К моменту окончания его дежурства грузовики с казачьими офицерами уже уехали. Мой отец был недоволен и оскорблён, что его, одного из старших офицеров, оставили в лагере. Вскоре за ним и ещё двумя офицерами, оставленными в лагере, пришёл грузовик. Мама умоляла отца спрятаться и не ехать на «конференцию». Отец был непреклонен. Он считал, что это его долг и право!

Когда грузовик тронулся с места, мама сунула золотые часы молодому британскому солдату и умолила его на мотоцикле ехать следом за грузовиком. Солдат, очевидно, был тронут мольбой и, подхватив её, пустился вслед за уехавшими. Когда они догнали грузовик, мама стала кричать отцу, чтобы он спрыгнул и бежал в лес. Отец был поражён её словами и выкрикнул в ответ: «Что вы, женщины, понимаете в этих вещах?» Это были последние слова, сказанные отцом моей матери. Я же встретился с ним только через долгих тридцать лет.

Когда офицеры к вечеру не вернулись, как было обещано, лагерь Пеггец забурлил всякими слухами и самообвинениями. Инстинктивно все почувствовали, что что-то случилось с офицерами. На следующий день английский связной офицер майор «Расти» Девис подтвердил самые худшие опасения: офицеры были выданы Советам. Он старался убедить оставшихся, что с офицерами обойдутся гуманно. Но все знали, включая и самого майора Девиса, что ничего хорошего офицеры не могли ожидать от своего заклятого врага.

30-го мая в Пеггеце вывесили чёрные флаги в знак протеста против действий англичан. Плакат, написанный на ломанном английском языке, выражал всеобщее мнение: «Лучше смерть, чем отправка в СССР». Оставшиеся казаки и их семьи твёрдо решили не быть репатриированными. Писались петиции королю Георгу VI в Лондон, в Международный Красный Крест, Королю Югославии Петру, Папе Римскому и, наконец, самому фельдмаршалу Александеру. Но все это оказалось бесполезным. В лагере объявили голодовку.

На следующий день майор Дэвис объявил, что все оставшиеся в Пеггеце будут репатриированы в советскую зону 1-го июня. Эта новость, хотя и не совсем неожиданная, прозвучала для казаков и их семей как смертный приговор. Реакция на сказанное была разная – одни ругались, другие обвиняли себя за то, что поверили англичанам, третьи, готовясь к смерти, раздавали вещи, а несколько человек исчезли из лагеря.

Наша мать, Ольга Николаевна Грудзевич-Нечай, дочь генерала царской службы, была отважной женщиной, прекрасной не только обликом, но и душой. В этот день она забрала моего брата и меня из лагеря и поселила нас в доме у австрийцев. До войны она училась на медицинском факультете Белградского университета, и в Пеггеце работала в лазарете и часто оказывала помощь местному населению, что давало ей возможность свободно выходить из лагеря.

1 июня в лагере поднялись рано. Божественная литургия была назначена на пять часов утра, чтобы все могли приобщиться Святых Таинств Христовых. Походный престол был устроен на главной лагерной площади на ящиках с нетронутой во время голодовки едой. Женщины и дети собрались вокруг него, казаки и молодые юнкера окружили толпу живой цепью.

Во время богослужения англичане подвели грузовики и загородили ими единственный выход из лагеря. Где-то после семи часов утра у англичан лопнуло терпение. Им казалось, что церковная служба нарочно затягивается из-за намерения казаков не репатриироваться. Полковник Малком и майор Дэвис, оглядев толпу, решили действовать силой, если казаки откажутся уезжать. Был отдан приказ грузиться в машины. На это молящиеся теснее сплотились вокруг престола и начали петь «Отче Наш», а молодые казаки плотнее сомкнулись, защищая грудью женщин и детей.

Поначалу английские солдаты старались отделить небольшие группы казаков от толпы. В ход пошли приклады и палки. По словам майора Дэвиса: «… В результате образовалась груда истерически вопящих тел, причём многие оказались в самом низу. Отчаянно пытаясь разделить эту массу, чтобы спасти несчастных, солдаты пустили в ход приклады и палки. Всю эту группу пришлось по одному силой тащить на грузовики».

Деревянный забор, окружавший лагерь, свалился под напором толпы, и люди стали разбегаться. Солдаты продолжали насильно грузить людей. Они безжалостно избивали женщин, детей, стариков, кто бы ни попадался им под руку. Началась стрельба, в ход пошли штыки. Многие побежали на мостик через реку Драву. Английские солдаты ловили и возвращали людей, загородив дорогу со стороны села Триста.

Мама и наша 72-летняя бабушка, Анастасия Димитриевна Грудзевич-Нечай, сумели избежать погрузки и убежали в дом, где мы с братом Николаем провели ночь. Австрийцы предоставили нам приют, возможно, потому что испытывали к нам симпатию или были возмущены жестокостью английских солдат, но как бы то ни было, мы спаслись, убежав в горы. Там повсюду лежали убитые и те, кто покончил жизнь самоубийством.

Сколько погибло в первый день насильственной репатриации – неизвестно. Однако, по некоторым источникам, число убитых только в Пеггеце составило 700 человеке. Скольких в этот роковой день постигла та же участь и в других городках и лагерях, разбросанных по всей Австрии, мы никогда не узнаем. 1-го июня до ночи только из Лиенца было насильно выдано 6500 человек.

Даже горы не были надёжным убежищем. Английские патрули вместе с советскими «переводчиками», или, что больше похоже на правду, агентами СМЕРШа прочёсывали леса и ущелья. Однако одни благодаря везению или, скорее всего, по Провидению Божиему сумели спрятаться от патрулей и спастись, другие же были схвачены и возвращены в Пеггец, а оттуда отправлены к советским в Юденбург, что был на реке Мур.

…Генералы Пётр Краснов, Семен Краснов, Андрей Шкуро, Тимофей Доманов и Келеч Гирей были отделены от офицеров и забраны в Баден-бей-Вин и оттуда переправлены самолётом в Москву на Лубянку. Офицеры же, включая и моего отца, были посажены в тюрьму в Граце и 3 июня 1945 года были отправлены поездом, следовавшим через Венгрию и Румынию в Сибирь.

…По совести, ни Алексей Михайлович Протопопов, ни его соотечественники, выброшенные после Гражданской войны в эмиграцию и взявшие (кому удалось) иностранное подданство, не подлежали юрисдикции советского суда. Они не были советскими гражданами ни в прошлом, ни в настоящем. Они не дезертировали из Красной армии. Они ни одного часа не воевали вместе с немцами на территории Советского Союза. Они не расправлялись во время войны с мирным населением, не совершали военных преступлений. Так за что советский суд судил их? Только за то, что они не приняли большевизм, и у них было иное политическое убеждение?!

Мой отец, Алексей Михайлович Протопопов, в числе других офицеров был освобождён из ГУЛАГа благодаря заступничеству канцлера ФРГ г-на Конрада Аденауэра и вдовы президента США г-жи Элеоноры Рузвельт. В январе 1957 года после всех перипетий мой отец поселился в Вене, но после совершённого на его жизнь покушения, переехал в Мюнжен и жил там под именем Александра Риттера.

Вскоре после войны нашу мать, меня и моего брата Николая, нашу бабушку и многих других «перемещённых лиц» приняла Австралия. Отца я впервые увидел только в 1980 году, будучи уже зрелым человеком, отцом семейства и священником Русской Православной Церкви Заграницей. Жестокая и несправедливая система сталинского правосудия не сломила духз моего отца, но вырвала десять лет из его жизни и подорвала физическое здоровье. Всё происшедшее разрушило его семейную жизнь.

Полковник Алексей Михайлович Протопопов (Александр Риттер) скончался в Мюнхене 25 июня 1988 года на 91 году жизни. Посмертно реабилитирован в 1994 году.


Пережитое
В. Протасов

Я прошёл всю Вторую мировую войну, воевал в составе армии генерала А.А. Власова и был в репатриационном лагере. Из тех времён моя память сохранила много разных эпизодов: трагических, смешных, горестных. Уже будучи в Австралии, я записал их на листках из блокнота. Всё намеревался собрать их в книгу былей и опубликовать, но не получилось. А время уходит с неимоверной быстротой, и я вместе с ним. Когда я уйду, мой след останется только на листках блокнота.

Первый эпизод из жизни в военное время моя память назвала Железезный крест

Это случилось осенью 1944 года. Ещё один союзник немцев показал им спину – румынская армия перестала существовать, вернее, превратилась в неприятеля.

Наш батальон стоял на румыно-сербской границе. Мы получили задание идти вглубь Румынии, к городу, в котором румыны задержали и обезоружили двенадцать тысяч немецких солдат и офицеров. Наша задача была отбить этих пленных. Румынские солдаты считались плохими вояками. С наступлением темноты мы направились к городу, успешно заняв все небольшие селения вокруг него. В предместье города мы были встречены дружной пулемётной стрельбой, не похожей на румынскую. Мы быстро укрылись. Я с командиром роты, старшим лейтенантом-немцем, и семью русскими солдатами заскочили в первый попавшийся двор спрятались в большой хате. Никого не было видно: все люди, видно, в ожидании боя попрятались. Мы слышали на улице беготню, стрельбу и русскую речь, значит, мы имели дело с Красной армией – попали в мышеловку. Немец молчал. Мы неминуемо должны были угодить в плен. Положение ребят и моё было критическое. Для Красной армии мы были хуже немцев, нас ждал расстрел, моментальный, без суда. Немцу грозил только плен, из которого он мог вернуться живым, а мы были уже люди, приговорённые к смерти.

Я решил узнать, что собирается делать наш командир. Он предложил мне выйти во двор на разведку. Во дворе мы увидели громадный стог сена. Лейтенант приказал, чтобы мы запаслись продуктами и водой и спрятались до утра в сене. Он надеялся отсидеться в стоге, пока город не будет освобождён своими. Он, видите ли, читал приказ в штабе. Мне было смешно. Я напомнил ему, что когда-то был дан приказ взять Москву, а приказ по сей день не выполнен. Ему это сравнение не понравилось. Я предложил, не теряя времени, уходить туда, откуда мы пришли. Он заявил, что это будет считаться бегством. Я смотрел на него в упор и молчал. Тогда, видно, решив снять с себя ответственность, он передал мне командование, обещав выполнять мои приказы.

Я объяснил ребятам свой план. Все бойцы были бывшие красноармейцы, сидевшие в немецком плену. Они, может быть, только для того, чтобы не умереть с голоду, пошли служить немцам. Идей никаких у них не было. Все они были молоды и не виноваты в том, что весь мир бросил их на произвол судьбы. Сталин считал их врагами народа. Немцам они не были нужны и их морили голодом. Ребята смотрели на меня как на спасителя. Я чувствовал, что они боятся встречи со своими. Тогда я сказал немцу, что через минуту мы начнём отходить, первым должен бежать он. Я отдал строгий приказ подбирать раненых. Мёртвых хоронить времени не было.

Немец побежал первый. Не успел он перебежать дорогу и войти в кукурузное поле, как со всех сторон поднялась пулемётная стрельба. Но стреляли высоко. Через две минуты побежал второй, затем – другие. Я выбежал последним. Стрельба не прекращалась. Через полчаса мы все встретились, все были живы и никто не ранен. Еле волоча ноги, мы продолжали уходить на запад. Вскоре натолкнулись на свои части. Мы были спасены. Лейтенант пошёл в штаб. Я ожидал первых приказаний. Ребята легли прямо на землю около меня. Хоть всё и обошлось благополучно, я не был абсолютно спокоен. Ведь я не знал, как немец всё это объяснит в штабе, и что предпримет начальство. Может быть, прикажут пойти обратно в город выбивать красных, чтобы освободить пленных?

Мои размышления прервал появившийся лейтенант. Было приказано немедленно собираться и отступать дальше, без боя. Я многозначительно посмотрел на лейтенанта, он, наверное, понял меня. Нам подогнали грузовики, и через сутки мы были почти за сто километров от этого места, на венгерской земле, далеко от фронта и в сравнительно спокойной обстановке готовились встречать врага.

Через пару недель после этого происшествия я перед всей ротой был торжественно награждён Крестом Второй Степени «За военные заслуги». Я никак не ожидал этого. После награждения я пошёл к своему лейтенанту узнать в чём дело. Он объяснил, что крестом наградили за то, что я спас немецкого офицера из верного плена, а, может быть, даже и его жизнь.

Я-то знал, что так я поступил не для спасения его жизни, а потому что беспокоился о жизни молодых ребят, и что жизнь немца меня мало тревожила. В те времена мы уже успели в них разочароваться.

Не стану утверждать, правильно ли мы поступили, взяв немецкую винтовку в руки.

Гимназисты и студенты, сыновья белых, побросав учебники и книги, пошли бороться с врагом русского народа – коммунизмом. Да и не только молодые, но и огромное число из старшего поколения, бывшие офицеры, боровшиеся против немцев в Первую мировую войну, тоже пошли тем же путём. Риск был громадный. Мы не знали как нас встретит русский народ, одобрит ли это. Для коммунистов же мы все были загодя смертники.

Через много лет в одном националистическом журнале нас назвали «шкурниками».

Не думаю, что это справедливо. «Шкурники» стараются спасти свою шкуру, свою жизнь. Мы же ею рисковали дважды: перед советской властью и перед русским народом. Прежде чем судить, следовало бы спросить тех, кого погубила советская власть, и кто был безвинно расстрелян. Прежде чем судить, следовало бы спросить сотни тысяч пленных, защищавших «народную» власть, а потом умиравших от голода в лагерях. Прежде чем судить, надо было бы узнать, а хотят ли миллионы притихших по всей России людей эту самую советскую власть. Не судите, не осмыслив всех обстоятельств. А лучше – не судите совсем. А русский народ простил нам то, что мы взяли немецкую винтовку в руки, простил нам нашу невольную вину.

***

Много воды утекло с тех пор. Сменились поколения и сменились оценки. Новые войны и новые мировые катаклизмы заслонили страшную и жестокую Вторую мировую. Как бы там ни было и несмотря ни на что, я по-прежнему горжусь той немецкой медалью, которой меня когда-то наградили. Я спас жизнь семи русским смертникам, которые попали в эту беду. И могу всех уверить, что они были мне благодарны, хотя я носил тогда немецкий мундир.


Второму эпизоду я дал название Святая ночь

Италия. Декабрь 1945 года. Первое Рождество после войны, и первое Рождество, которое мы праздновали не в плену.

Ещё утром англичане прислали большую связку еловых веток, чтобы пленные могли соорудить в столовой что-то наподобие ёлки. Те, у кого были свои люди на кухне, узнали, что готовится специальный ужин, будут фрукты, сладкое и вино: англичане решили побаловать нас.

В лагере царило приподнятое настроение. Все ожидали вечера. Фрукты и сладкое редко попадали на стол к пленному, поэтому этот сюрприз обрадовал нас. С наступлением темноты мы потянулись в столовую занимать места.

Неожиданно седой пожилой немецкий полковник, наш комендант, приказал всё приготовленное на столах отнести в палатки, а столы застелить тёмными военными одеялами и на них разложить еловые ветки. Торжественный ужин в столовой был отменён в знак всеобщего траура.

Когда всё было сделано и все утихомирились, полковник поздравил всех с наступающим Рождеством и произнёс краткую речь.

– Война окончена, – сказал он, – врагов больше нет. Мало у кого из собравшихся сегодня на праздник вся семья будет в сборе. Одни лежат на полях Европы, другие – в больницах. А мы счастливые, потому что остались живы.

Он попросил всех встать и объявил минуту молчания в память погибших воинов всего мира. Развлечения в тот вечер были отменены, чтобы все могли подумать и вспомнить своих близких. Комендант попросил нас выйти из столовой и спеть «Heilige Nacht».

В ночной тишине зазвучала рождественская песня. Несмело произносимые слова постепенно крепли и стали слышны за пределами лагеря. Их подхватил соседний лагерь. Хор из тысячи голосов гремел уже по всей окрестности. В этом районе Италии было разбросано в отдельных лагерях больше ста тысяч пленных. Как перезвоны колоколов, повторялись слова песни, то в одной стороне, то в другой.

Ветер временами то усиливал, то ослаблял звучание пения. Казалось, что в эти минуты души миллионов погибших на полях России, в лагерях Германии, в морях и океанах присоединились к этому величественному пению. Такого чувства, как в ту ночь, я никогда в своей жизни не испытывал. Этим хором никто не управлял, он сам жил, лился тысячными голосами. Люди стояли, не шелохнувшись, и пели, и только слёзы катились из глаз. Закалённые в боях, мы плакали, как плачут маленькие дети.

Английские часовые замерли на своих постах. Они стояли и слушали этот необыкновенный хор. «Святая ночь! Тихая ночь!» – повторяли голоса стотысячного хора. Постепенно пение начало стихать. Ещё где-то слышались его отголоски, а затем наступила тишина. Люди стояли молча. На душе было легко, как после исповеди.

Вскоре после этого все тихо разошлись по своим палаткам. Ужин и сладости не лезли в горло. В голове роились воспоминания о пережитом, о близких. Почему всё это должно было произойти? Около двух тысяч лет тому назад в такую же ночь родился Христос. Люди чтили Его память, но до сих пор поступают не так как Он учил.

Я вышел из палатки. Ночь действительно была святой и тихой. Луна освещала лагерь и всё вокруг. В стороне, где стояли английские палатки, не было слышно ни возни, ни пения. Видно, и на англичан подействовал этот необычайный торжественный гимн празднику.

Во мне ещё долго звучало торжественное пение, и ещё долго слёзы устилали мои глаза.

***


Менхегоф – лагерь ДиПи
И. Халафова

Интересно проследить события, говорящие о том, как русские люди, находясь в течение пяти лет в лагерях для перемещённых лиц, смогли создать там фактически всё, что требовалось для поддержания там цивилизованной жизни.

Лагерь Менхегоф, военный лагерь во время войны, был одним из таких лагерей. В момент заселения его русскими беженцами или «перемещёнными лицами», как их тогда называпи, лагерь был в полуразрушенном, недостроенном и загаженном состоянии.

Я перечислю всё, что было создано живущими в лагере, а затем остановлюсь лишь -а том, в чём участвовали мой муж или я. С нами прошли через все мытарства мои эодители, мать мужа, сестра с мужем и дочерью. В Менхегоф – лагере ДиПи:

  1. Управление находилось в руках Национального трудового союза нового поколения(НТСНП), и этим ярко определялось общеполитическое лицо лагеря (сестра и её муж были очень активными).
  2. Строительный комитет придал лагерю жилой вид.
  3. Церковь (с куполом и колокольней) была создана, расписана и украшенаруками прихожан.
  4. Пел великолепный хор с солисткой – оперной певицей Улановой подуправлением известного церковного регента Евгения Ивановича Евца (впоследствии регент в Парижском соборе на Рю Дарю).
  5. Дети учились в Начальной школе, директором которой был опытный педагогН.Н. Доннер (старший), отец нынешнего начальника Австралийского отдела скаутов.
  6. Восьмиклассная гимназия выдавала аттестаты, дающие права на продолжениеучения, равные правам аттестатов немецких гимназий.
  7. Работали госпиталь, аптека и зубоврачебный кабинет.
  8. Скаутская дружина вела активную работу. Состоялся Первый послевоенныйсъезд руководящего состава и рождение ОРЮР.
  9. Играл симфонический оркестр.
  10. Художественный театр под управлением известного белградского артиста и режиссёра Н.Н. Ключарёва ставил постановки.
  11. Шли занятия на разных профессиональных курсах, дававших возможность получитьремесло. Все лекторы писали конспекты и печатали их на ротаторе.
  12. Были созданы курсы английского языка.
  13. Читались лекции в зале клуба на самые разнообразные темы.
  14. Начало работать издательство «Посев».

Кто же были эти люди, живущие в лагерях?

Здесь была собрана, под главенством НТС, интеллектуальная элита как старой, так и новой (второй) эмиграции. Эмигранты нансеновских времён из Югославии, Франции, Чехословакии, Прибалтики, Польши и Германии. В эту группу влилась лучшая часть второй эмиграции, не желавшая возвращаться под ярмо Сталина. В Менхегофе обе эти эмиграции, несмотря на различие во многом, которое разделяло их, и несмотря на конфликты, за пять лет общей сознательной борьбы и труда слились воедино в главном. В минуты опасности забывались все разногласия. Одним из наглядных примеров этого слияния была взаимопомощь и сотрудничество обеих эмиграций во времена так называемых «скриннингов». Наивные союзники ещё сотрудничали с СССР и способствовали вывозу бывших советских граждан в СССР. Мы видели актуальную опасность: перед глазами стоял насильственный вывоз казаков из Лиенца.

В лагерь приехал советский полковник уговаривать возвращаться на родину. Среди переводчиков у американских властей (полковник не знал английского языка) были мой муж и другие, тоже старые эмигранты. Всем, кто стоял на ногах, приказано было явиться в зал клуба. Зал был полон. Странно было смотреть на русские офицерские погоны у советских. Очень подтянутый офицер, с интеллигентной манерой говорить, сказал сердечно-зажигательную речь о том, как сильно нуждается родина в потерянных ею сыновьях и дочерях. Стояла полная тишина. Первым поднялся сидевший в задних рядах Т. Околович (один из основателей НТС, два раза ходивший в СССР) и направился к выходу. За ним спокойно, без шума, как по команде, стал подниматься ряд за рядом, следуя к выходу – зал опустел. Советский полковник сказал насмешливо: «Первоклассная провокация» – и уехал. Этим закончился первый призыв возвращения на родину.

Не помню точно когда сгустились тучи – был объявлен первый скриннинг, затем с садистской последовательностью повторявшийся несколько раз. Людей сгоняли в зал клуба, широко, как на экзамене, рассаживали и раздавали анкеты, в которых было очень много самых каверзных вопросов, и каждый должен был описать свою жизнь с момента рождения. Даже людям старой эмиграции, которые писали правду, трудно было быть уверенными, что во всех анкетах, заполненных ими, все ответы сходились. Людей же, которым грозила репатриация, охватило отчаяние. Надо было как можно скорее превратиться в старых эмигрантов. Первая эмиграция из разных стран сразу же откликнулась и пришла на помощь. Мой муж и я помогли очень многим. Менялись имена, печатались документы, выдумывались биографии, учили со слов знающих быт и историю страны, из которой как будто бы приехали. Теперь, я думаю, что это был просто террор, и никто эти документы не читал и не сверял.

Довольно значительная часть лагеря, державшаяся особняком, состояла из колхозников, вырвавшихся из-под ярма коллективизации. Большая трудность была заставить эту часть людей работать на общую пользу. Нужен был мост через овраг, проходящий через лагерь и непролазное болото. Моему мужу было поручено спроектировать и построить деревянный мост. Заставить тех людей работать было очень нелегко. Умение моего мужа ладить с рабочими, его авторитет, знание и личный пример помогли соорудить этот мост. Люди верили моему мужу, шли к нему с жалобами и за советом. Во времена скриннингов он очень помог своей артели.

В те годы ни муж, ни я не участвовали в политической, очень засекреченной деятельности НТС. Муж был занят английским языком, строительством, преподаванием на технических курсах для взрослых, я же была занята исключительно работой с молодёжью, участвовала в организации разведческих дружин и работы восьмиклассной гимназии.

Хотя мы и не участвовали во внутренней работе НТС, но у меня и у мужа возникли разногласия с руководством и методами работы НТС, и в результате этого мы вышли из организации.

Теперь перейду к тому, что всецело поглощало меня в эти годы. Это были скауты и гимназия. Молодёжь, которую надо было как-то вернуть в нормальную человеческую обстановку, была разнородной и пёстрой. Фронтовики 17-19 лет, сироты из разъединённых семей, девчонки, подобранные на улицах военной американской полицией MP, и нормальные дети разной степени грамотности – всех надо было рассортировать, дисциплинировать, воспитывать и учить. За эту первичную, так сказать, «чёрную работу» сразу взялись скауты. Кто-то отсеивался, кто-то оставался. Необходимо было соединить всю эту молодёжь в какую-то организацию, определить в начальную школу, в соответствующий возрасту класс гимназии или на какие-нибудь профессиональные курсы.

С самого начала Николай и Андрей Доннеры, Ростислав Полчанинов и немного позже подъехавший Святослав Пелепец стали вербовать ребят. Я почти сразу влилась в работу. В лагере уже был небольшой отряд разведчиков. Я же принялась собирать в звенья разведчиц. По возрасту я была самая старшая из них, но скаутское движение совершенно сравняло нас, и мы очень сплочённо и дружно работали. С Николаем Доннером, теперешним начальником австралийского отряда ОРЮР, я работаю по сей день. Со Славой Полчаниновым я остаюсь в постоянном дружеском контакте и сотрудничестве. Наш любимый брат, друг и сотрудник, Слава Пелепец, трагически погиб в лагере.

Справились мы с нашим делом потому, что у детей не было трудностей настоящего времени: с русским языком было очень мало проблем, была только общая малограмотность. Мало проблем было и с национальным сознанием – сразу же после войны для нас была Россия – наша родина, а не эмпирический СССР и враждебная и опасная коммунистическая власть. Всему учила школа и гимназия. Нам не нужно было учить ничему, кроме наших идей, путей и законов, гимна, наших песен и как стержень был девиз:

Ко всему большому и прекрасному
Будь готов, разведчик! Будь готов!

Сборы и работу по звеньям тоже легко было проводить. Развлечений и соблазнов было мало – театр и только изредка кино, и потому вечерами, особенно осенью и зимой, вместо того, чтобы сидеть в бараках, охотно шли в барак штаб-квартиру. Вскоре в помощь появились молодые силы более интеллигентных талантливых людей.

Поздней, холодной и слякотной осенью произошло знаменательное событие. Было воскресенье или был какой-то большой праздник – не помню. После литургии мы выходили из церкви и увидели на шоссе ряд остановившихся автомобилей. Из церкви стало выходить духовенство и ЕВП Владыка Антоний – первоиерарх Русской Зарубежной Церкви. Перед ним бережно несли Чудотворную икону Владычицы. Икону вынесли народу. Владыку вели под руки. Вся процессия медленно направилась к воротам лагеря. Лагерь находился под крутым склоном, а автомобили стояли на высоте склона. Мы, наскоро надев форму, строили дружины скаутов.

Матери с младенцами на руках, маленькие дети, школа и за нею скаутские дружины, более 180 человек, стали подходить прикладываться к иконе и под благословение Владыки. Около Владыки стояла Великая княгиня Ольга Александровна, очень скромно, даже бедно одетая. Когда подошла я, она обратилась ко мне, и, выражая волю Владыки, попросила, чтобы скауты устроили какое-нибудь выступление. Я предложила «костёр», но это было отвергнуто из-за погоды, к тому же они уезжали под вечер.

– Что-нибудь после обеда в зале клуба, ведь скауты «всегда готовы»?

Мы устроили. Мы старались изо всех сил. Но если бы это ставил самый искусный комик, он не смог бы поставить смешнее. У нас разваливалось всё, а переполненный зал катался от смеха. Смеялся и Владыка, а Великая княгиня даже плакала от смеха. Мы же в тот момент не видели ничего смешного и были сконфужены. Великая княгиня зашла к нам в скаутскую штаб-квартиру, поблагодарила и попросила спеть русские солдатские песни.

Работа скаутских единиц и соединений, подобная менхегофской, проводилась во многих лагерях ДиПи. Но все они работали вразнобой, не доставало объединяющего начала, дающего направление. Старший скаут О.И. Пантюхов находился где-то в Америке, и, несмотря на неоднократные попытки связаться с ним, не отвечал.

Решено было действовать самостоятельно, и зимой 47-го года в Менхегофе состоялся съезд актива руководящего состава. Организация в то время носила название «Национальная Организация Российских Скаутов». Над Европой всё ещё висело пугало нацизма. Союзники косо смотрели на всякую организацию, именующую себя «национальной». Нужно было изменить название. После долгих прений и всестороннего обсуждения было принято новое название «Организация Российских Юных Разведчиков» – так родился ОРЮР.

Звание старшего скаута оставлено было за Олегом Ивановичем Пантюховым. Выбран был старший скаутмастер Борис Борисович Мартино, который организовал Главную квартиру.

Когда возник вопрос о создании восьмиклассной школы, получившей название гимназии имени Ломоносова, то первой проблемой стал поиск подходящего помещения.

На расстоянии приблизительно километра от лагеря, куда вела чудесная липовая аллея, находились хорошие дома, видимо, ранее занимаемые управлением военного лагеря. Один двухэтажный дом был отдан под госпиталь, второй под гимназию. В квартирах же персонала был организован интернат.

Первым директором гимназии стал профессор математики Г.П. Ветлугин из Ленинграда. Он ввёл строгую дисциплину, очень много сделал в первый период и провёл первые выпускные экзамены.

Когда весной приблизился срок первого выпуска, можно без преувеличения сказать, что стандарт знаний был на исключительной высоте. Абитуриенты первого и отчасти второго учебного года были уже, в сущности, взрослые люди, они взялись за учение очень серьёзно и понимали, что время уходит, и сознавали, что это единственный шанс создать себе прочный фундамент знаний на будущее. Не знаю, как было достигнуто присутствие на выпускных экзаменах комиссии от Кассельского университета, но это было сделано. Выпускные экзамены были триумфом. Комиссия единогласно приравняла уровень знаний в гимназии имени Ломоносова к уровню знаний немецких гимназий и утвердила русскому аттестату законность. Учение пошло по утверждённой гимназической программе.

Не помню сейчас точно, когда внутренняя жизнь лагеря стала меняться. Приехала комиссия для разбора кто ДиПи, а кто нет. С комиссией приехали их недоброжелательные переводчики, знавшие оба языка плохо, и потому часть людей несправедливо была выслана в немецкие лагеря. Некоторым удалось вернуться обратно.

Сейчас, подводя итоги, о многом приходится умалчивать. Но всё же хочется перечислить положительное и указать на ту деятельность организации, которая впоследствии имела большое значение:

  1. Большое число молодёжи, выбитое из учёбы войной, наверстало потерянное и получило признанное немецким университетом среднее образование.
  2. Ещё большее число ребят увезло в разные концы земного шара свидетельства об обучении в гимназии, давшие им возможность в разных странах продолжить среднее образование.
  3. Довольно большое число взрослых получило аттестаты о прохождении курсов, что было большой помощью в их дальнейшей специализации и работе.

Так и Менхегоф – видимый сейчас через призму романтики, был для многих и для меня лично очень интересным, полным борьбы и творчества периодом жизни.


Лагерное искусство
Ю. Доманский

Был май месяц 1945 года. Война закончилась. Части нашего Русского Корпуса, стоявшие в это время в местечке Шкофья Лока в Словении (Bishops Laak), перешли границу с Австрией и сдались в плен англичанам у города Клагенфурт, подальше от титовских бандитов. Тут на некоторое время мы задержались, пока решался вопрос – выдавать нас советскому правительству немедленно или подождать ещё? Решили подождать, а пока – отправить куда-нибудь подальше, а там – что Бог даст. Посадили нас на грузовики и отправили к местечку Кляйн Сан-Файт, где-то в Альпах.

Ехали сначала берегом озера Вертерзее, потом свернули направо. Пошли маленькие городки и посёлки, чистенькие, аккуратненькие. По улицам шли люди, бежали ребятишки из школ, дурачились, и тоже все чистенькие и аккуратненькие. Масса зелени, цветов, солнца. Поля, огороды, сады. Впечатление такое, как будто и войны никогда и не было. На душе легко и весело. Пока что всё в порядке. Живы. А там – посмотрим.

Грузовики свернули влево, полезли куда-то в гору по крутой вьющейся дороге и въехали в сосновый лес. «Строевой» – говорили знатоки. «Мачтовый» – как он назывался раньше, во времена ещё парусных флотов. Дорога становилась всё уже, круче, и, наконец, грузовики остановились. Приехали. Кругом лес. Кое-где зелёные полянки. Слезли с грузовиков, разобрали «багаж» – походные мешки, ранцы. Здесь уже заранее побывали «квартирьеры» – указаны отдельным частям места для расположения на проживание.

Части корпуса быстро разошлись по своим местам. Дисциплина в Корпусе, даже в плену, сохранялась полностью. Кухни задымили, стали что-то готовить из запасов в хозяйственной части. Этого было мало, но лучше хоть что-то, чем ничего. Где-то уже застучали солдатские топорики, что-то началось уже строиться. Люди стали готовить себе удобства на время проживания здесь. А какое время? А как долго? А что дальше будет? Думы об этом отложили «на после».

И думать и действовать должен был командир Русского Корпуса Анатолий Иванович Рогожин. Больше полагаться было не на кого. Всё было потеряно, всё было разрушено. Оставалась одна надежда. На неё мы и положились. Было нас здесь около трёх тысяч человек в возрасте от пелёнок и до 84-х лет. Средний возраст – наверное 35. Были и женщины и дети. Их было мало. Много прибавилось потом – после трагедии в Лиенце. Примкнули те, кто успел бежать, когда началась их выдача.

Пока же все разошлись и начали обустраивать лагерь. Два корпусных батюшки пошли по лесу, высматривать место для лагерного храма – протоиерей отец Борис Молчанов и молодой монах – отец Викторин Лябах. Походили по лесу и остановились перед двумя огромными, как колонны, соснами, стоявшими рядом, повёрнутыми прямо на восток, откуда идёт благодать Божия и куда повёрнуты алтари всех православных храмов. Погладили честные брады свои и, перекрестясь, молвили: «Здесь»…

Подошли помощники, подтащили ящики с предметами походного корпусного храма, и работа закипела. Кусты перед соснами подрезали, подравняли. Между ними укрепили Царские Врата, заколыхалась церковная завеса на Вратах. Установили иконы: впереди полукругом, на аналоях. Повесили перед ними лампады, заправили маслом. На перекладину между двумя деревьями подвесили колокол.

А тут и вечер подошёл. Звонко по австрийским лесам зазвенел колокол, призывая русских помолиться Господу Богу на новом месте. Стали собираться молящиеся. Справа строем встал церковный хор. Впереди, у алтаря – командир Корпуса со своим штабом. Умолк колокол. Наступила тишина.

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков, – раздался голос батюшки.

– Аминь! – тихо и звучно ответил хор, и глубокая октава органным звуком замерла в вышине.

– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Царю Небесный, Утешителю, Душе истины иже везде Сый и вся исполняя, – чётко и ясно читал-пел псаломщик и далеко по лесу разносились слова предначинательных молитв. Дымок из кадила поднимался прямо вверх и рассеивался между ветвями деревьев.

Закончилась служба. Все разошлись по своим местам, стали устраиваться – спать по- походному: кто – где, кто – как устроился. Завтра вставать рано, и работы много. Нужно обустраивать лагерь. Сколько здесь простоим – неизвестно, а зима не за горами. Лето быстро пройдёт, а зима в Альпах лютая.

Опыта в устройстве жизни за двадцать лет скитаний старым эмигрантам Бог дал достаточно: Первая мировая, Гражданская, Вторая мировая. И всегда конец один и тот же – воевать кончили – не победили и не проиграли – остались теми же эмигрантами. Впереди – ничего и дальше – неизвестность. Но всё всегда, слава Богу, как-то устраивалось. Устроится и теперь. Прежде всего нужна крыша над головой. Для людей одиноких – просто: набрал веток, соорудил шалашик и живи себе пока, а там видно будет. Из брезента, плащпалаток всех национальностей люди посолидней устроили себе палатки на четыре-пять человек. Для людей семейных выкапывается землянка-яма, на столбиках – крыша из палаток, брезента, камыша. Лесенка вниз. В некоторых землянках размером побольше для людей многосемейных в стене выкладывается даже камин, над ним труба. Вокруг землянки выкапывается канавка со стоком, чтобы не заливало дождём.

К концу лета, когда пришла пора переходить в другой лагерь, около землянок уже были и садики и огородики, и бегали обжившиеся уже здесь кошки и собаки. У одного деда с внуками были две козы и ослик с тележкой. Дед занимался торговлей – ездил, что-то покупал у крестьян, продавал в лагере.

С продуктами питания дела у нас обстояли неважно. Англичане нас советским не выдавали, но и кормить тоже не очень кормили, полагаясь, видимо, на то, что мы люди умные, сами себе пропитание найдём. И, в общем, они были правы. В Альпах, да ещё весной, найти себе пропитание никаких особых трудностей не представляло. Леса полны ягод, грибов, орехов, каких-то съедобных растений, а для желающих – улитки.

У местных бауеров (крестьян) картошка уже готова к сбору. На дороге недалеко от лагеря – хорошенький домик. К нему каждое утро бауеры свозили в бидонах молоко. Отсюда они отправляли его на молочный завод, а потом привозили пустые бидоны и молочную сыворотку, в которой плавали хлопья кислого молока – тоже подспорье. А на местной бойне можно было приобрести без всяких карточек кровь – и очень дёшево. Из неё специалисты делали великолепную кровяную колбасу. И из всего этого, Богом данного запаса, опытные хозяйки и мамы, обладательницы буйной кулинарной фантазии, умели приготовить великолепную еду.

О том, что творится в остальном мире, вне нашего леса, мы ничего не знали. Радио у нас не было. Газеты к нам попадали случайно. Зато слухов было сколько угодно. Свежайших, из чистейшего лесного воздуха выхваченных. И тут, в одной из палаток собралась группа в несколько человек, и они стали печатать и издавать собственный лагерный журнал. Название ему дали самое безобидное – «Наши вести», чтобы не вызывать тревоги у власть имущих. Вести эти добывались из английской солдатской газеты. Кто-то, имевший понятие в английском языке, прочитывал её, составлял короткую сводку главным образом военных событий. Сводка эта печаталась на единственной в лагере пишущей машинке в нескольких экземплярах и рассылалась по отдельным батальонам, где на утреннем разводе и прочитывалась перед строем и всеми присутствующими. Журнал-газета печатался ежедневно. К сожалению, никто не догадался сохранить хотя бы один экземпляр для потомков. «Наши вести» продолжали издавать потом в лагере в Келлерберге, затем в Сан-Франциско. В мае 2002 года в Москве вышел последний, 2763-й номер «Наших вестей».

Из лагеря открывался вид на маленький старинный замок Моосбург, стоявший далеко в долине. 1000 лет тому назад здесь жили первоучители Словенские – учитель Константин, в монашестве Кирилл, вместе с братом Мефодием, которые составили славянскую азбуку.

Вскоре мы узнали о выдаче казаков в Лиенце. И в лагерь стали прибывать те, кто во время выдачи успел скрыться в лесу. Это были семьи корпусников, казачьи семьи, советские военнопленные. Все они шли к нам в лагерь, расселялись по батальонам и ротам у своих мужей, отцов, сыновей. Все они автоматически принимались в лагерь на «общем основании» и на «общий подножный корм», который мы находили в Альпийских лесах.

Кроме походов в лес за грибами и ягодами, слушания по утрам «Наших вестей» и обсуждения вопроса – а что же с нами будет в конце концов дальше, нужны были и какие- то другие развлечения,

В глубине леса нашли «амфитеатр», созданный самой природой и покрытый мягкой травой. Здесь однажды собралась группа людей. Они что-то обсуждали, что-то измеряли, и, наконец, вооружившись кирко-мотыгами, стали разравнивать основание «амфитеатра». Другие же отправились куда-то с озабоченным видом. К работавшим стали подходить, спрашивать – что тут происходит? Получив ответ, одни, скинув тужурку, брались за работу, другие, махнув рукой, отходили прочь – ерунда, мол, нечего руки пачкать.

Вскоре вернулись и ушедшие, таща брёвна, доски и вообще всякий «строительный материал», какой где кто находил. На расчищенном месте был построен помост, и вскоре по всему лагерю разнеслась весть – там, в «амфитеатре», сегодня вечером состоится театральное представление.

К вечеру «амфитеатр» был полон. Перед зрителями высился пустой помост, на нём стояла самодельная скамейка. Вокруг помоста пустое пространство, а дальше и довольно высоко в горку, на мягкой травке, удобно расположились зрители.

Когда, наконец, все расселись и успокоились, на помост вышел конферансье – большой высокий дядя Лёня с громадными «выразительными» руками – и мощным голосом объявил:

«Милостивые государыни и милостивые государи! Вы имеете честь и удовольствие присутствовать сегодня здесь в Кляйн Сан-Файт… Господа, вы когда-нибудь в жизни слышали про такое место – Кляйн Сан-Файт? Никогда? И я тоже. Вот занесла нас судьба! Итак, господа, имеете честь и удовольствие присутствовать на открытии самого и самого… Ну, одним словом, самого такого Мюзик-Холла. Что там Нью Йорку или, скажем, Парижу до него! Даже, скажу больше, господа! В самом блистательном Белграде, в самой великолепной Софии в таком Мюзик-Холле вы не бывали. Одним словом, господа, открываем наш первый вечер сюрпризным выступлением хора казаков! Занавес! – и дядя Лёня повернулся, вытянул руку и как бы отодвигая перед собой занавес, пошёл на край сцены. За ним стояли в довольно-таки потрёпанных мундирах остатки хора Личного Конвоя Государя Императора, двадцать лет проработавшего на постройках дорог в Югославии… И полились песни – старые, знакомые, успокаивающие.

Наступил вечер. Стало темнеть. Дядя Лёня объявил перерыв. Публика зашевелилась, заговорила. А в это время несколько тёмных фигур подошли к сцене и расставили лёгкие загородки-ширмы. Вскоре за загородками мелькнули огоньки, и зажглись небольшие, но яркие костры, освещая сцену. Публику пригласили умолкнуть и вернуться на свои места.

Дядя Лёня сообщил, что почтенные зрители будут наслаждаться одной из музыкальнейших пьес в мире, почти оперой или опереттой, самого Агнивцева! «Да вы все её знаете, много раз слышали. Мы, учредители, забыли название. Да ничего, увидите пьесу – сами вспомните!» – говорил дядя Лёня.

На сцене стояла хорошенькая брюнеточка в широкополой чёрной шляпе, с красными пухлыми губками-бантиком. Громадные чёрные глаза с ресницами-опахалами широко глядели на публику. Платье было самого опереточного типа, правда, чуть-чуть тесноватое. Она подошла к скамейке и, прежде чем сесть, потрогала её рукой и позвала: «Дядя Лёня!»

Дядя Лёня встрепенулся:

– Что такое, Верочка?

– Дядя Лёня, а если я на неё сяду, я не прилипну?

– Ну, что вы, Верочка, ну, конечно, нет! Ну как можно?

– Конечно, можно. У нас в землянке, как на нашу мебель сядешь, так обязательно прилипнешь. Она вся у нас из свежего леса сделана. Ещё со смолой.

Дядя Лёня убедил её, что опасности никакой нет. Девушка села на скамеечку, представлявшую собой садовую скамейку в старинном парке под кустом сирени, и сложила пальчики на коленях. Грянул «оркестр»: старая, видавшая виды, гитара со следами пуль ещё Первой мировой и у каждой дырочки от пули – дата, когда было попадание; три или четыре губные гармошки, на которых играли знатоки этого дела; «ложечники» с четырьмя деревянными ложками, вполне заменявшими джаз-банд, и «виолончель» или «контрабас» или что-то в этом роде – керосиновая банка, длинная палка и откуда-то взявшаяся настоящая струна, на которой самодельным смычком можно было играть всё, что угодно.

Верочка запела:

– Я по модному одета, на мне шляпка-болеро, ожидаю я предмета для сердечка моего!..

О чём была пьеска я уже не помню, но было что-то весёлое, живое, шумное, с барабанщиком, офицером и генералом. А припев был:

– Фрунт, во фрунт! Начальство, вот так фунт! В ружьё! Собачее житьё!

Публика восторженно хлопала, хохотала. За этой пьеской пошла другая, потом фокусник. Романсы, рассказы. Спектакль закончился, когда догорели последние щепочки, которыми весь вечер подерживалось «освещение сцены». Желающих выступать было много, и спектакли стали продолжительнее и разнообразнее. Вскоре мне пришлось уехать из лагеря. Меня с группой других послали в горы на заготовку дров на зиму для беженских лагерей.

Наступила зима, и мы совершенно потеряли связь с лагерем. Весной 1946 года мы узнали, что наш лагерь находится недалеко в местечке Келлерберг. Мне было предложено «взять ноги в руки» и пойти найти это местечко и разузнать, что там и как. Я навёл справки у местного населения, и ранним дождливым утречком отправился. Моросил весенний дождь, было сыро и холодно. Поднялся я на первый перевал, прошёл места, где мы рубили деревья, спустился вниз до речки, перешёл на другой берег, поднялся в гору опять на следующий перевал и скатился вниз к замку в местечке Патернион. Здесь я вышел на большую дорогу, повернул направо, прошёл Фефферниц, за ним Файстриц и вышел на прямую дорогу. Слева – поля. За ними – река Драва. Справа – поля, покрытые жирной чёрной грязью. За ними – горы. На полях – ряды деревянных мокрых бараков, строящихся и уже готовых. Бродят люди. Сыро. Мокро. Люди что-то таскают, копают. Тоска смертная.

Я пошёл по дороге вдоль рядов бараков. Но вот скоро и баракам конец, а русского лагеря всё не видно. А дорога уже поднимается куда-то в гору, и баракам конец. Справа от меня группа бараков. Место выглядит более обжитым. Громадный длинный деревянный барак. Несколько других бараков. Из труб идёт дым. Стоит самолёт «Мессершмит» без крыльев. Гора дров. Из барака выходит бородатая фигура, узнаю – наш ротный повар. Я к нему. Оказывается попал как раз туда, куда шёл – в русский лагерь Келлерберг. Сразу стало тепло на душе, радостно.

Мы поздоровались и оказалось, что до лагеря ещё нужно итти дальше, в глубину, вдоль футбольного поля, и там я увижу вход в лагерь. Я пошёл и, действительно, в конце дорожки я увидел арку с доской, на которой было написано славянскими буквами «Русский лагерь Келлерберг». Я прошёл под аркой и оказался перед новеньким мокрым бараком, из которого был слышен стук молотков и людской говор. Я вошёл и оказался в церкви.

Церковь ещё строилась. Посередине стоял верстак. В стороне – старый знакомый постукивал мотолочком по куску жести от консервной банки. Тут же сидел прямой, как столб, старый седой господин. В руках он держал кусок дерева и, ровными движениями состругивая стружки, обращал его в изящный архиерейский посох.

Тут мне пояснили, куда явиться, кому представиться, у кого получить «кабинку» и определиться на лагерный паёк. И через полчаса я входил в «артистический барак» номер пять в шестом блоке. Тут было светло, тепло, чисто. Кругом были знакомые весёлые лица. Я был «дома». В Келлерберге я пробыл дней десять. Вернулся в лес на место работы, доложил всё, что следует, подробно описал сам лагерь и жизнь в Келлерберге, а потом вернулся назад в лагерь, где и прожил три года.

Когда я пришёл в лагерь, он только что начал строиться. Строились бараки для жилья. Прокладывали дорожки между бараками, распределялись места для садиков и огородов. Всё это делалось под руководством старого русского инженера. Очень скоро, уже через год, русский лагерь Келлерберг имел вполне приличный жилой вид.

В центре лагеря была большая площадь. Начиналась она у арки, у входа. Дальше находилась церковь Св. Александра Невского. Обыкновенный барак, увенчанный куполом с крестом. У входа в храм стояла колокольня – деревянная рама и на ней колокол с кусками рельса. Перед входом в храм большая клумба, около неё несколько скамеек. Недалеко росла громадная ель. Летом под ней была густая тень, а на Рождество ель обращали в Рождественскую ёлку. Дальше стоял домик начальника лагеря, построенный в виде типичного альпийского дома. Вся площадь и все дорожки лагеря плотным слоем были засыпаны разбитым щебнем.

В лагере жило около трёх тысяч человек. Большинство из них люди интеллигентые, талантливые. Делать им было нечего. Спешить некуда. А чем-то заняться надо было. И вот стали выявляться таланты, делающие жизнь интереснее, разнообразнее.

В лагере жил художник Софийского художественного института. Были и другие талантливые художники-любители. И в течение семи лет лагерного сидения они создали чудесные вещи.

В маленькой церкви-бараке появился великолепный иконостас, сделанный в лагерной столярной мастерской. Церковная утварь, деревянная и жестяная, была изготовлена художником-жестяником. Стояли аналои с покрывалами, сделанными из перекрашенных солдатских одеял и вышитыми лагерными мастерицами, иконы, писанные своими художниками, с окладами из жести от консервных банок. Перед иконами – лампады из той же жести. Паникадило – из той же жести.

Тщательно и художественно переплетённые книги. Художественно написанные от руки сборники нот церковных песнопений. Одно беспокоило строителей – неужели всё это пропадёт, когда придётся покидать лагерь? Но когда пришло время покидать лагерь в 1952 году, всё из церкви было вывезено в лагерь Св. Мартин около Виллаха, на берегу реки Дравы.

На площади лагеря находилась и русская школа, где училось человек сорок мальчиков и девочек. Там же был и «теремок» – обычный барак, превращённый в «старинные хоромы» Владимирских времён с солидными столами, расписными скамьями и громадным окном с видом на Сенатскую площадь.

Но вершиной достижений творческой жизни лагеря был театр – громадный снаружи деревянный барак и великолепный внутри зал на 900 мест с большой прекрасно оборудованной сценой. Лагерные столяры художественно оформили вход в театр и бар. Там же в отведённом для художников месте писались декорации. Всё приводилось в движение вручную, машин не было никаких, хотя техническое оборудование было для того времени современным. Зал и сцену освещали лампочки фабричного производства. Всё остальное украшение театра и освещение было сделано из проводов полевого телефона, жести от консервных банок, дерева и картона. Когда лагерь посетил английский генерал, специалист по городскому освещению, он заявил строителям:

– Знаете, если бы вы создали такую электрическую установку в лондонском театре, вас бы отправили в Тауэр и там бы четвертовали.

Дирекция театра и в особенности электротехники были польщены. За все семь лет существования театра там не произошло ни одного несчастного случая: так внимательно зсе относились к своей работе.

На заднем плане сцены были четыре сукна-декорации: голубое небо, лес и два «задника» для концертов. Такие же были и боковые «софиты». Декорации комнат были две: из «Женитьбы» и «голубая». Со всякого рода добавлениями они годились всюду. Эти декорации были для «драмы». Ставились пьесы Гоголя, Островского, и других авторов. Комедии … Ренникова.

При театре образовался хороший оркестр с самодельными инструментами. Англичане привезли откуда-то великолепный рояль. Среди жителей лагеря хороших голосов было достаточно, а талантливых людей хоть отбавляй, поэтому образовалась великолепная опереточная труппа. Под руководством опытных театральных постановщиц начали ставить и балетные постановки. Достать либретто для оперетты, да ещё на русском языке, было очень трудно, и в лагере появились свои поэты-писатели.

Особенным был дядя Гриша Шевяков. Он написал несколько забавных оперетт или обращал стихи в оперетты. Затем один знаток музыки и опереточного искусства – фамилии не помню – подбирал к стихам музыку из самых разных произведений и записывал на слух то, что ему напевали, а другой музыкальный мудрец всё это обрабатывал и писал партитуру для певцов и оркестра. Уже в конце лагерного периода какая-то американская фирма хотела купить право на то, чтобы обратить в фильмы некоторые из наших оперетт, но когда выяснилось, что музыка к опереттам уже принадлежит кому-то, американцы отказались. Незадачливые авторы и музыканты наши только пожали плечами и вздохнули, ещё раз осознав своё «эмигрантское счастье».

ПОТОМКАМ МОИМ  И АЛЁШИ
К 40-летию окончания 2-й мировой войны.

Я помню, Алёша, дороги Смоленщины,
Голодных, оборванных, хмурых солдат;
Им кринки прохладные вынесли женщины
И хлеба кусок…от голодных ребят…

Я помню закаты и пыль придорожную,
Погонщиков, в тыл угоняющих скот,
И крики и горечь, молву осторожную,
И страх и угрозы в тот памятный год.

Кровавые пашни и рощи и нивы,
И тысячи, тысячи братских могил.
Не пели, а плакали девушки-ивы,
Когда на чужбину их враг увозил.

Я помню рассветы, Днепра переправу –
Струится поток её кровью людской,
Бомбили, как будто себе на забаву,
И те и другие, со злобой лихой.

Без боя отдали деревни, селенья,
Пустые винтовки сжимая в руках,
И горек, и страшен был путь отступленья,
И ненависть зрела, кипела в сердцах.

Погибли, Алёша, за правое дело
С врагами в боях миллионы людей,
Страну защищая лишь собственным телом,
По глупости, трусости злобных вождей!

Бежали вожди на восток в это время.
Дорога стояла открытой врагу.
Легло на народ непосильное бремя:
И фронт без запасов, и голод в тылу.

Я видела, помню! – колючие стены
И в ямах по горло зарытых солдат,
Живых; и бессилье смертельного плена.
Скажи мне сегодня: кто был виноват?

Я помню, Алёша, кресты и погосты –
Не смел даже Симонов правду сказать,
Что армию нашу предали прохвосты,
Чтоб дальше и злее народ распинать.

Я помню, Алёша! Уж смерть на пороге.
И годы изгладили много следов,
Но горькие мысли идут по дороге,
Смоленской дороге тех страшных года

И пишут поэты, и терпит бумага,
И мир умиляется песне такой,
А там, за колючей стеною ГУЛАГа
Страдает поныне народ дорогой!

Читайте, потомки мои и Алёши!
Что Симонов видел – видала и я! :,
Суди нас, поэтов – плохих и хороших,
Суди нас по ПРАВДЕ, Родная Земля!

Тали Плисовская, Австралия


РАЗДЕЛ IV
В страну далёкую и незнакомую

Глава 1. История прибытия россиян в Австралию


Обшая картина переселения россиян* в Австралию

Первыми, кто приступил к изучению истории русских в Австралии, были русские, проживающие в этой стране, за ними последовали австралийские учёные, и в настоящее время этой темой заинтересовались российские историки.**

В этой главе приводится периодизация, в которой выделяются 8 миграционных волн россиян, прибывших на Пятый континент из разных стран, в разное время и по разным причинам. Анализ статистики приездов и выездов россиян (в Австралию и из Австралии) в течение прошлого столетия подтвердил, что следует выделить 8 сравнительно значительных по численности потоков эмигрантов из России, из Европы, из Китая, из СССР, из Российской Федерации и бывших республик Советского Союза:

1)  1871-1910 – экономическая эмиграция из России
2)  1911-1920 – экономическая и политическая эмиграция из России
3)  1923-1939 – послереволюционная (белая) эмиграция из России
4)  1947-1952 – послевоенная эмиграция из Европы и Китая
5)  1952-1964 – русская эмиграция из Маньчжурии (Китай)
6)  1977-1984 – русская эмиграция из Синьцзяна (Китай)
7)  1972-1989 – евреи из СССР
8)  1990-2000 – эмиграция из бывшего СССР

———————————–

[1] Историография русской иммиграции в Австралии и периодизация прибытия русских в Австралию (несколько вариантов) помещены в Приложении к 1 тому.

————————————

Первый период (1871-1910)

В этот период российские эмигранты прибывали небольшими группами из юго-западных и западных окраин России***. В XIX веке они ехали через Англию в Сидней и Мельбурн и в основном селились в Новом Южном Уэльсе и Виктории. В первом десятилетии XX века после введения в эксплуатацию Великого Сибирского пути (Транссибирской магистрали) и Китайской Восточной железной дороги (КВЖД) в Маньчжурии российские переселенцы ехали в Австралию через Китай и Японию. Они селились в Брисбене (Квинсленд) или Дарвине (Северная Территория), куда приходили японские пароходы (1).

Эмигранты приезжали в Австралию с надеждой обрести материальное благополучие и постоянное местожительство в этой стране. Многие из них не были православными и даже не владели русским языком. Но были и исключения.

Историки, описывая иммигрантов этого периода, рассказывают о русском еврее Симче Баевском (1878-1934), который под именем Сиднея Майера сумел создать сеть универмагов «Майер Эмпориум» в Мельбурне, куда он приехал в 1898 г. Постепенно он расширил сеть своих магазинов по Австралии и заграницей, стал заниматься благотворительностью и, согласно К.М. Хотимскому****, оказывал помощь эмигрантам, приезжавшим в Мельбурн из России (2). Н.М. Кристесен писала, что Сидней Майер будучи в 1920 г. в США принял христианство и что «до конца своей жизни он говорил на русском языке и к русским иммигрантам был особенно отзывчив. Дети его… считают себя австралийцами» (3).

По переписи 1911 г. число уроженцев Российской империи, приехавших в Австралию, составило 4456 человек. Среди них процент русских, украинцев и белорусов (вместе взятых) был незначителен: около 4,4% – 150 человек в 1901 г. и около 9% – 400 человек к 1911 г. (4).

—————————————–

*  Термины «российская иммиграция» и «россияне» определяют всех уроженцев или выходцев из России, принадлежащих к разным расам и национальностям. Термин «русский» определяет принадлежность человека к русской национальности, т.е. к русскому народу.

** Историография русской иммиграции в Австралии и периодизация прибытия русских в Австралию (несколько вариантов) помещены в Приложении к 1 тому.

*** Польша, Финляндия, Прибалтика и черта оседлости.

—————————————-

Второй период (1911-1920)

В течение второго десятилетия XX века продолжали ехать переселенцы из западных и юго-западных губерний России, и в то же время стали прибывать эмигранты из Сибири и с Дальнего Востока, которые приезжали на время, на заработки. Большинство эмигрантов этой группы ехало на Пятый континент через Китай и Японию и предпочитало селиться в Квинсленде.

Согласно статистике Е. Говор (доктор исторических наук, Австралийский Национальный университет, Канберра), к 1921 г. уроженцев Российской Империи насчитывалось 7659 человек, из которых процент русских, украинцев и белоруссов увеличился – до 28,3%, т.е. немногим более 2000 человек (5).

Значительную группу среди новоприбывших в течение этого периода составляли беглые революционеры-каторжане, сосланные в Сибирь после революции 1905-1907 гг. Русские революционеры, которых австралийские историки называют «радикалами», пытались «заразить» австралийцев учением Маркса и Ленина, стремились объединить рабочих и левую интеллигенцию и создать коммунистическую партию.

После февральской революции они отправили телеграмму правительству Керенского с просьбой репатриировать их в Россию за счёт Временного правительства, которое дало на это согласие. В июне 1917 г. около 500 революционеров отбыли на родину, а всего за период с 1915 по 1920 г. в Россию вернулись около 1000 человек (6). Их призывы к революции в Австралии привели к «Бунтам красного флага» – вооружённому столкновению между ними и австралийцами 23 и 24 марта 1919 г. в Брисбене, после чего некоторые революционеры были арестованы и позднее депортированы (7). Всё же не без участия Петра Симонова, объявившего себя первым советским консулом в Австралии (1918-1921), в 1920 г. была основана Коммунистическая партия Австралии (КПА), которая была малочисленной и непопулярной у населения этой страны (8).

После «Бунтов» отношение к русским иммигрантам в Австралии изменилось: их не принимали на работу из-за того, что они – русские, а австралийское правительство перестало впускать русских эмигрантов в Австралию с 1917 до 1922 г. (9).

Глубоко ошибаются те историки, которые в своих трудах пишут, что российские иммигранты, прибывшие на Пятый континент в течение первого и второго периодов, сыграли какую-то роль в формировании русских общин в Австралии (10). В 1913 г. российские революционеры открыли в Брисбене Русский клуб для русских и евреев, где читались доклады и устраивались спектакли. Для соотечественников (с 1912 года по 1919) они под руководством Артёма (Ф. Сергеева) издавали свои прокоммунистические газеты, которые запрещались и закрывались австралийским правительством, но открывались революционерами снова под другим названием и с подставными редакторами. Характерно, что первая русская организация в Брисбене сначала носила «невинное» название: «Союз русских эмигрантов», затем была переименована в «Союз российских рабочих» и, наконец, в «Союз российских рабочих-коммунистов»! (11). После отъезда революционеров на родину их газеты на русском языке и Русский клуб в Брисбене перестали существовать.

Деятельность этих революционеров была обречена на провал как среди их земляков, так и австралийцев. Пётр Симонов и Артём (Ф. Сергеев), анализируя полную неудачу «российской революции на Пятом континенте» писали, что революции помешал демократизм молодой страны (рабочие имеют возможность «выхода в высший класс») и её богатство: «… В Австралии для рабочего является вполне нормальным жить в особняке (коттедже) из четырёх комнат, заказывать костюмы за десять или двенадцать фунтов, иметь каждое утро две или даже более газет, посещать театры, скачки и т.д.» (12). Такая же возможность постепенно открывалась и перед российскими переселенцами конца XIX – начала XX века, которые в большинстве быстро и полностью ассимилировались.

Вся эта бурная и довольно скандальная деятельность российских революционеров, доставившая много хлопот и неприятностей австралийским властям, была не очень продолжительной. Образно говоря, эти «буревестники», блеснув на спокойном австралийском небе молниями революций, восстаний, демонстраций, быстро исчезли с южного неба, как надвигавшаяся, но не разразившаяся буря.

Зарождение и формирование Русского Зарубежья относится к следующему периоду (1923-1939), когда в Австралию стала приезжать белая русская эмиграция – люди с совсем другими взглядами, верой и мировоззрением. Люди, которые ничего общего не желали иметь с российскими коммунистами и интернационалистами.

Третий период (1923-1939)

Формирование русских общин в Брисбене и Сиднее началось с 1923 г. Большинство белых русских эмигрантов ехало через Китай (около 60%); непосредственно из России прибыло около 16%; через Персию, Индию и Японию – 5%; через Европу – 3%. Остальные – через Африку, Америку, Филиппины и другие страны (13). По статистике историка Чарлса Прайса, 51% прибывших поселилось в Квинсленде, 31% – в штате Новый Южный Уэльс, 9,6% – в Виктории (14), а всего за это время, согласно Б. Криста (возглавлял кафедру русского языка Квинслендского университета в Брисбене), в страну въехало 4438 человек, по другим же данным – 4 711 человек (15). Во время экономического кризиса 1929-33 гг. австралийское правительство урезало квоты на приём иммигрантов. Вследствие этого пик русской иммиграции пришёлся на 1925 г. и затем на середину 1930 гг. За этот же период страну покинуло 2563 человека: одни, из числа ранней эмиграции, уехали в СССР, некоторые вернулись в Китай или переехали в другие страны (16). Следовательно, за этот период русское население Австралии увеличилось более, чем на 2000 человек. В 1939 г., с началом Второй мировой войны, прекратилась эмиграция русских в Австралию.

Расходы по оформлению виз и проезду эмигранты оплачивали сами, а если средств не было, ехали «поэтапно», работая на пароходах, идущих в нужном направлении. Во время экономического кризиса (1929-1933 гг.) эмигранты должны были иметь медицинское свидетельство о здоровье и справку о своём неазиатском происхождении, заверенные анлийским консульством, а также 200 английских фунтов стерлингов на своё содержание – огромная сумма по тем временам (17).

Среди иммигрантов, приехавших в этот период, были офицеры Белой армии и казаки, которые не приняли большевистскую власть в России. Несмотря на трудные жизненные условия, незнание английского языка, тяжёлую физическую работу и разбросанность по территориям штатов, эти русские «первопроходцы» стали совершать чудеса: объединялись в православные общины, строили церкви, открывали русские школы и клубы. Другими словами, строили в чужой стране свой русский мир, свою маленькую Россию, без которой они жить не могли.

В течение этого периода Пятый континент посетили знаменитые русские артисты- эмигранты: Анна Павлова, Фёдор Шаляпин, Сергей Жаров со своим хором, пианист Александр Свержинский и многие другие. Это победоносное «шествие» русской культуры по Австралии морально очень поддержало маленькие русские общины. Некоторые певцы, музыканты, танцоры остались на Пятом континенте и стали принимать участие в русской и австралийской культурной жизни.

Четвёртый период (1947-1952)

Русские послевоенные иммигранты, прибывшие и осевшие в Австралии в это время, делятся на три группы.

  1. «Перемещённые лица» или ДиПи. Это – бывшие советские военнопленные и гражданские лица, оказавшиеся после Второй мировой войны в Германии, Австрии и Италии. Они приезжали в Австралию по программе «Международной организации по делам беженцев в Европе» – ИРО (International Refugee Organisation – IRO).
  2. Белые русские эмигранты и их потомки, проживавшие до Второй мировой войны в Югославии, Болгарии, Прибалтике, Польше и других странах Европы и приехавшие в Австралию вместе с ДиПи по той же беженской программе.
  3. Русские белые эмигранты и их потомки, проживавшие до Второй мировой войны в Шанхае, Тяньцзине, Пекине, Циндао и Ханькоу. В начале 1949 г. ИРО обратилась к правительствам ряда стран с просьбой принять этих беженцев ввиду того, что китайская коммунистическая армия, уже занявшая северный Китай, быстро продвигалась на юг Китая. Только правительство Филиппин откликнулось на просьбу ИРО, которая взяла на себя расходы по переселению и содержанию беженцев на острове Тубабао Филиппинской республики, где они прожили до дальнейшего расселения от нескольких месяцев до двух лет.

Всего выехало на остров около 5500 беженцев, из которых около 1500 человек прибыло в Австралию в 1949-50 гг. (18).

Несколько труднее определить число послевоенных беженцев, прибывших из Европы, т.к. многие русские, пережив войну, плен, концлагеря и боясь насильственной репатриации в СССР, меняли свои фамилии и выдавали себя за украинцев, родившихся в Польше, или за людей любой другой национальности. По Ялтинскому соглашению русские подданные других государств и белые эмигранты принудительному возвращению из Европы в СССР не подлежали. Однако органы СМЕРШа незаконно арестовывали и увозили в СССР многих попавших к ним в руки белых эмигрантов.

По статистике ИРО в Австралию из Европы направились 19607 украинцев (многие якобы уроженцы довоенной Польши), 670 белорусов и 4944 русских. По другим данным только в 1949 г. 4520 русских беженцев прибыло из Европы, а в 1950 г. – 1690. В переписи 1954 г. 13091 русский указал СССР местом своего рождения (19).

Все три группы иммигрантов, прибывшие сюда в период 1947-1952 гг., ехали на Пятый континент на следующих условиях: «Международная организация по делам беженцев» предоставляла транспорт, а расходы по устройству жилья и питания брало на себя австралийское правительство. Со всеми иммигрантами заранее заключался контракт, по которому австралийская администрация направляла их на любые (обычно тяжёлые физические) работы в любой район страны сроком на два года. По окончании контракта иммигранты могли сами выбирать род своих занятий и местожительство. Большинство предпочло города в южных штатах: в Сиднее осело 43,7%, в Мельбурне и Данденонге 25,2%, в Аделаиде 8,6.%, в Перте (Западный штат) 5,3.% (20).

Хотя начало русской православной и культурной жизни в Мельбурне и Аделаиде наблюдалось в течение предыдущего периода, основание русских общин в Мельбурне, Аделаиде, а также в Ньюкасле и Перте относится к 1949 г. (в 1999 г. отмечалось 50-летие их существования). «Русская жизнь» зародилась в Джилонге (Виктория) и Вуллонгонге (НЮУ), а русская колония в Сиднее выросла в пять раз. Во многих городах началось строительство церквей и прицерковных домов с залами и библиотеками, стали создаваться различные организации (политические, общественно-просветительские, молодёжные).

В Мельбурне с декабря 1950 г. начала выходить еженедельная газета «Единение». Всё это создавалось в то время, когда русские иммигранты ещё только вставали на ноги в новой стране.

Пятый период (1952-1964)

В течение этого периода в Австралию ехали русские из Маньчжурии (из Харбина, Дальнего, Мукдена, Чанчуня и станций и посёлков по линии КВЖД, а также из Трёхречья).

В начале 1950 гг. русские уезжали из Маньчжурии в индивидуально-семейном порядке после получения вызова от родственников или друзей из Австралии или других западных стран. В 1954 г. Советское правительство объявило в Китае репатриацию русского населения на целину в СССР, которая продолжалась и в 1955 г. Оставшиеся русские или уже имели заграничные визы, или хлопотали об их получении. До 1957 г. Советское консульство и ДОБ (китайский Департамент общественной безопасности) очень неохотно давали разрешения на выезд в западные страны (т.е. снимали с учёта), некоторые ожидали разрешения месяцами, другие – годами, подвергаясь притеснениям и угрозам. Начиная с 1957 г. и до «культурной революции» (1966-76 гг.) разрешения на выезд стали выдавать быстрее.

Согласно статистике Чарлса Прайса, в 1952-56 гг. из Китая на Пятый континент приезжало в среднем по 300-350 человек, в 1957-62 гг. – более тысячи ежегодно, а в 1963-65 – около 400 человек в год (21). Всего за этот период из Маньчжурии выехало более 11 тысяч человек – в основном белые русские эмигранты и их потомки, а именно: около 6 тысяч русских, родившихся в Китае.

Дорогу из Маньчжурии до Гонконга (через Шанхай, Тяньцзин или Кантон) оплачивали сами эмигранты, а расходы по содержанию в Гонконге и проезд в Австралию брал на себя Англо-австралийский отдел Всемирного совета церквей, которому этот долг надо было выплатить после прибытия в Австралию. Нужно отметить отзывчивость русских людей: приехав сюда, они находили спонсоров для своих родственников, знакомых и даже совсем незнакомых людей, остававшихся ещё в Маньчжурии и желавших эмигрировать в Австралию. Большую роль в этом сыграли русские организации – церковные и общественные, особенно епархиальный Беженский комитет, созданный в 1957 г. архиепископом Саввой.

По статистике Бориса Криста около половины всех эмигрантов, прибывших в течение этого периода, осело в Сиднее и стало строить русскую жизнь «по образу и подобию» старого Харбина. Около 33% из прибывших выбрало местом своего проживания Брисбен и сразу включилось в церковно-общественную и культурную жизнь русской общины (22). Другие предпочли Мельбурн, и в 1998 г. там ещё проживало 500 семей бывших харбинцев. Переселенцы из Трёхречья и других сельских местностей, помимо Сиднея, Мельбурна и Брисбена, живут в Джилонге и Данденонге. Русские старообрядцы живут в Сиднее и других городах, а центром староверов-беспоповцев стал городок Ярвун на севере Квинсленда, где около 50 семей приобрели фермы.

Шестой период (1977-1984 гг.)

В этот период продолжали переселяться русские из Китая – в основном из провинции Синьцзян, где ещё оставалось значительное по численности русское или русско-китайское население. Все другие очаги русской жизни в Китае и Маньчжурии исчезли к 1966 г.

Небольшая группа синьцзянцев в 1949 г. добралась до Шанхая и присоединилась к беженцам, ехавшим в Австралию через Тубабао. Некоторые синьцзянцы получили австралийские визы в начале 1960 гг. и успели выехать до «культурной революции». Чарлс Прайс указывает, что в течение 1966-67 гг. в Австралию приехало всего около 100 синьцзянцев, а потом поток беженцев прекратился до 1977 г., когда на Пятый континент (в конце 1970 гг. – начале 1980 гг.) стали приезжать синьцзянцы по 500 человек в год (23). В общей сложности за этот период при содействии Всемирного совета церквей приехало около 5000 беженцев.

В 1986 г. в Сиднее члены Австралийского совета церквей и сотрудники Иммиграционного департамента устроили приём, на котором поднесли г-ну Айзаму – директору Комитета по делам расселения беженцев – картину от имени иммигрантов. На этом приёме было объявлено, что программа по расселению русских эмигрантов из Китая была закончена в мае 1984 г., и всего в Австралию прибыло более 15000 человек (24).

Переселенцев, прибывших в это время, можно встретить во всех городах Австралии, но, как указывает Б. Криста, они предпочитали селиться компактно, организуя русские общины в Данденонге, Джилонге и Аделаиде (25). Многие из них влились в жизнь русских православных общин, некоторые примкнули к русскоговорящим баптистам или евангелистам, третьи вошли в объединения тех, для кого китайский язык – родной.

Седьмой период (1972-1989 гг.)

Этот период ассоциируется с выездом из СССР на Запад ряда советских писателей, поэтов, журналистов, художников, артистов. Хотя многие из них приезжали в Австралию с докладами и разными выступлениями, только единицы, насколько известно, остались на Пятом континенте на постоянное жительство.

С начала 1970 гг., особенно после визита президента США Никсона в Советский Союз в 1972 году, советским евреям стали давать выездные визы на их историческую родину – Израиль, куда многие из них не поехали, а отправились из Вены и Рима в США, в Австралию или остались в Европе (26). Несколько тысяч советских евреев за этот период оказалось в Австралии, предпочитая селиться компактно в определённых районах Сиднея и Мельбурна. За эти годы у них сформировались свои русскоязычные общины, организации, газеты, клубы.

Ввиду того, что эти переселенцы не принимали участия в жизни и деятельности русских (православных и старообрядческих) общин, их прошлая и настоящая жизнь не входит в поле зрения авторов этой «Истории». Этим исследованием занимаются люди, хорошо знакомые с историей советских евреев.

Также не включено описание украинских, армянских, польских, латышских, эстонских и других общин, сформировавшихся в Австралии после Второй мировой войны, т.к. каждая из них жила и живёт своей замкнутой жизнью, каждая пишет или уже написала историю своего пребывания и своих достижений на Пятом континенте.

Восьмой период (1990-2000 гг.)

Журналист Джон Глэд пишет, что в 1989 г. «Московские новости» опубликовали интервью с Александром Яковлевым (из Института государства и права Академии наук СССР), который заявил, что «отъезд за границу или отказ вернуться оттуда в СССР не будет более считаться предательством в советском уголовном кодексе» (27).

В 1990 г. из СССР эмигрировали 452000 человек (28) в Европу, США и другие страны. Среди выехавших из СССР и стран СНГ за период 1990-2002 гг. в Австралию прибыли бывшие советские граждане разных национальностей. Некоторые из новоприбывших уже примкнули к русским организациям, школам и к Русской Православной Церкви. Поскольку приток этой восьмой миграционной волны продолжается, нужно надеяться, что русская диаспора на Пятом континенте увеличится и русская жизнь будет развиваться и в дальнейшем.

По переписи населения в Австралии в 1991 г. уроженцев России и СССР было 44200 человек, а по переписи 1996 г. – 50289. Говорящих дома на русском языке в 1996 г. было 31027, а русскими православными назвали себя 15262 человека. Многие указали свою религию как «греческую православную» или просто «православную» и из-за сделанной ошибки не вошли в число русских православных (29). Русскими иммигрантами в Австралии не считаются русские, родившиеся в Китае, в Югославии, Германии и т.д., а также дети, родившиеся в Австралии от русских родителей. (По австралийским правилам место рождение человека, т.е. страна, в которой он родился, определяет его национальность!) Историк и юрист А.Ю. Рудницкий считает, что в 1988 г. русские общины в Австралии, включая русских из Китая, насчитывали 41790 человек (30). По переписи населения 2001 г. в Австралии проживает 60213 русских.

  1. Каневская Г.И. «Очерк русской иммиграции в Австралии. (1923-1947)». Русские в Австралии №24. Мельбурн, 1 998. С. 27.
  2. Хотимский К.М. Русские в Австралии. Мельбурн, 1957. С. 12.
  3. Кристесен Н.М. Рукопись «Русские в Австралии». С. 7.
  4. Хотимский К.М. Указ соч. С. 12. Говор Елена. Сколько нас? Канберра, 2000. С. 4.
  5. Там же. С. 2.
  6. Рудницкий А.Ю. Другая жизнь и берег дальний. Москва, 1991. С. 97. Evans Raymond. «Agitation, Ceaseless Agitation: Russian Radicals in Australia and the Red Flag Riots» in J. McNair and T. Pool, eds., Russia and the Fifth Continent: Aspects of Russian-Australian Relations. Brisbane: University of Queensland Press, Pp. 147-153.
  7. Fried Eric. «The First Council: Peter Simonov and the Foundation of the Australian Communist Party» in Russia and the Fifth Continent. 113-121.
  8. Каневская Г.И. Указ. соч. С. 35. Рудницкий А.Ю. Указ. соч. С. 108.
  9. Kravchenko М. «Russians in Queensland». Multicultural Queensland. The people and communities: A bicentennial publication, eduted by M. Brandle and S. Karas. University of Queensland Printery. P.
  10. Фролова М.Д. «Русские в Австралии: история и современность». Русские в Австралии №20. Мельбурн, 1996. С. 46.
  11. Каневская Г.И. Указ. соч. С. 34. Рудницкий А.Ю. Указ. соч. С. 107.
  12. Рудницкий А.Ю. Там же. С. 130.
  13. Price Charles. «Russians in Australia: A Demographic Survey». Russia and the Fifth. P. 66.
  14. P. 68.
  15. Christa Boris. «Russians» in James Jupp ed., The Australian People. An Encyclopedia of the Nation, Its People and Their Origins. NSW. P. 757.
  16. Каневская Г.И. Указ. соч. С. 36.
  17. Интервью со старожилами. Письмо Нины Мартиндейл.
  18. Моравский Н.В. Остров Тубабао, 1949-1951. Москва, 2000. С. 8 и 14.
  19. Хотимский К.М. Указ. соч. С. 13. Price Charles. Op. cit. P.
  20. P. 68.
  21. P. 74.
  22. Christa Boris. «Great bear and Southern Cross». In Russia and the Fifth Continent. P.
  23. Price Charles. Op. cit. P.
  24. Ширинская E. «Торжество в Стратфилде». Газета «Единение», №33. Сидней, 1986.
  25. Christa Boris. Op. cit. P.
  26. Ibid. P.
  27. Глэд Джон. «Беседы в изгнании». Моя Австралия. Сидней. 1997. С. 66.
  28. Там же. С. 66.
  29. Price Charles. Op. cit. P.
  30. Рудницкий А.Ю. Указ. соч. С.171.

Глава 2. Дороги, которые нас выбирали. Воспоминания


В Австралию в 1923 году
С. Рождественский

Медленно, как бы предчувствуя далёкий путь в Австралию, отходил от гонконгской пристани японский пароход «Танго-Мару». На набережной толпились провожающие. Чужие для нас, незнакомые люди. Тут были европейцы, китайцы, японцы и даже негры. Рвались традиционные разноцветные бумажные ленты, протянутые с парохода тем, кто оставался на берегу. Ленты рвались, предвещая долгую разлуку. Мелькали носовые платки, зонтики. Кто-то пытался послать последнее «прощай», стараясь перекричать шум отходящего парохода.

Сбившись в кучку, на самой корме, стояла группа русских эмигрантов, тоскливо взирая на эти проводы. Их никто не провожал, некому было протянуть и прощальных бумажных лент. Они порвались давным давно, на границе покинутой родины. Представитель австралийского иммиграционного бюро в Китае уже укатил с набережной на своём автомобиле, убедившись, что завербованные им русские благополучно погрузились на пароход. Он посылал нас в Австралию как переселенцев – колонистов, хотя никто из нашей группы не имел никакого понятия о сельском хозяйстве и заниматься земледелием в новой стране не собирался.

– Это ничего, – утешал нас мистер Литтль перед отъездом, – что вы не земледельцы. В Австралии бывшим военным, как вы, воевать будет не с кем, так вы полюбите землю и научитесь хорошо работать. А вы, батюшка, – обратился он к ехавшему с нами священнику отцу Александру Шабашеву, а также к отцу дьякону и иеромонаху отцу Федоту, – построите там православную церковь и тоже будете работать. Там у нас все работают.

Медленно отходил «Танго-Мару». Вдали постепенно исчезали силуэты людей. Пристань и только очертания гор острова-крепости ещё долго не покидали нас. Пассажиры начали расходиться по своим местам. Спустились и мы всей группой в трюм четвёртого класса, в самые недра парохода.

– Во самое чрево кита Ионы попали, – пробурчал отец дьякон, – но ничего, перетерпим и в райскую страну попадём!

Тускло освещённый трюм четвёртого класса действительно был похож на чрево кита. Посредине стоял большой стол, привинченный к полу, и деревянные скамейки, а вдоль стен – двухэтажные нары. За столом уже играли в карты малайцы, ругаясь и смачно сплёвывая на пол. Группа японских переселенцев в кимоно, заняв половину нар, сидя на корточках, играли в домино. Китайцы жевали какое-то довольно вонючее яство. И несмотря на открытые иллюминаторы, в трюме стоял тяжёлый воздух азиатского базара. У нас оказался свой угол. Постепенно и мы разместились на нарах. Начинало покачивать. Непривычные к морской качке благоразумно улеглись на свои места.

* * *

За столом сидел и не обращал никакого внимания на окружающих наш иеромонах отец Федот. Он читал Евангелие. За свою жизнь он уже несколько раз побывал на Святой Земле и обошёл пешком почти всю Россию – «от монастыря до монастыря». Его не смущала морская качка, не тревожили и соседи-картёжники. Его морщинистое лицо, седая борода, подвязанные тряпочкой старинные очки привлекли внимание пассажира-негра. Он подсел к отцу Федоту, после небольшого колебания неожиданно бесцеремонно ткнул пальцем в замусоленное старенькое Евангелие и спросил по-английски:

– Вы читаете священную Библию?

Отец Федот не понял вопроса и вопросительно посмотрел на негра. Английского языка он не знал. Негр приложил левую руку к сердцу, а правую поднял вверх и повторил свой вопрос. Отец Федот ласково закивал головой, вызвав улыбку негра.

Негр осторожно потянул иеромонаха за бороду, спрашивая, почему тот не бреется? Отец Федот догадался и спокойно, уже по-русски объяснил негру, что он монах и ему полагалось быть с бородой. Негр по-видимому догадался в чём тут дело и закивал головой. Так состоялось их знакомство.

И всю дорогу до Манилы негр не покидал отца Федота. Они часами разговаривали на разных языках, дополняя и объясняя свои вопросы и ответы жестами. Негр как зачарованный ходил за иеромонахом, часто вынимал из своего чемодана разные сладости и угощал отца Федота.

– Душа у Федота чистая, незлобивая как у младенца – вот к нему всякая темнота и льнёт, – пробурчал не без зависти отец дьякон.

Распластав на нарах своё богатырское тело, отец дьякон часами лежал в каком-то раздумье, устремив взгляд в одну точку. Иногда он вытягивал из-под подушки плоскую жестяную бутыль с китайской водкой – ханьшином и, сделав несколько глотков, гладил себя по животу и снова предавался своим размышлениям.

В России во время революции он потерял всю свою семью. Амурские красные партизаны убили его жену и сына, а он сам спасся от смерти почти чудом: перебрался в Китай, переплыв многоводный и широкий Амур. Дьякон никому не рассказывал о своём горе. Знали мы об этом стороной, от священника. Молча и безропотно переживал он свою драму, никому не жалуясь.

– Это нам всем за наши грехи, – повторял он при наших спорах о русской революции.

Богатырская фигура дьякона обратила на себя внимание всех пассажиров, особенно японцев. Они с неподдельным восторгом и каким-то мистическим страхом следили за дьяконом, когда он вылезал из своего логовища с нар и крупными шагами начинал ходить вокруг стола.

Нам принесли обед в деревянных мисках: рис и целое ведро зажаренных малюсеньких рыбёшек и чай.

– Да ведь эта рыбёшка наша землячка! Небось, амурская или с Камчатки, – заметил отец дьякон, глотая их целиком. К рису были поданы палочки, но орудовать без привычки ими не так-то легко. Какой-то сердобольный китаец подсел к дьякону и предложил научить его обращаться с палочками.

– Подожди, подожди, завтра научишь, а сейчас некогда. Оно с ложкой вернее – мимо рта не пронесёшь, да и бороду нечего зря кормить. Отец Федот, давай ложки, будем есть по-православному. Чего стесняться – не помирать же с голоду!

Отец Федот вытянул из голенища две деревянные ложки, и через несколько минут обед был съеден. Так за всю дорогу ни дьякон, ни отец Федот не обучились есть рис палочками, а мы уже на второй день прекрасно справлялись с ними. К вечеру погода резко переменилась. Подул сильный ветер, небо стало свинцовым, набухали почерневшие встревоженные волны. Приближалась буря.

Пароход начало сильно качать. Юркие и проворные матросы-японцы задраивали все люки, иллюминаторы, что-то связывали, крепили. Тускло мигало электричество в нашем закрытом трюме. Волны с силой ударяли о борт, залетая на палубу, громко стуча по нашему потолку. По-видимому иногда обнажался пароходный винт – тогда содрогалось всё наше помещение и, казалось, вот-вот лопнут все скрепы, подпорки и развалится наш «Танго-Мару». Пассажиры притихли: ни песен, ни шума, ни ругани. Большинство лежало пластом на нарах, кто-то стонал, кто-то молился, многие мучились морской болезнью.

– Тайфун, тайфун! – шептали со страхом китайцы. Рядом с распластанным на нарах негром сидел невозмутимый отец Федот и совал ему в рот кусочки лимона. Негр стонал и испуганно ловил руку монаха.

– Да не бойся, глупенький, не бойся, это пройдёт, – утешал отец Федот негра. Лохматый и перепуганный отец дьякон как какой-то затравленный зверь поминутно хватался за край стола, чтобы не потерять равновесие, еле-еле передвигался по трюму.

Бледные азиаты с ужасом взирали на гигантскую фигуру дьякона, неустанно твердившего одни и те же слова псалма и с каким-то упорством продолжавшего свой бег. Все они, сдвинувшись в кучу, сели подальше от края нар, боясь как бы при нечаянном падении могучая фигура дьякона не раздавила бы их. Вскоре к дьякону присоединился бледный корнет Лёня, за ним последовал и я, внезапно почувствовав приступ морской болезни. К нашему хороводу примкнули и другие,не лежавшие пассажиры. Дьякон изредка угощал нас ханыиином и кусочками лимона. Спустившийся в наш трюм на инспекцию помощник капитана с удивлением посмотрел на наш хоровод. Но дьякон выразительными жестами объяснил ему наше желание избежать неприятных последствий морской качки. Японец-офицер рассмеялся и добродушно похлопал по плечу отца дьякона:

– Хорошо, рюсски, хорошо! Только не будите остальных…

Под утро обессиленный и охмелевший от ханьшина и качки я свалился на нары и быстро заснул…

Рано утром тайфун утих. Барометр поднимался. Больные и измученные пассажиры спешили на палубу подышать свежим воздухом. Бушевавшее море постепенно успокаивалось. За завтраком повеселевшие пассажиры угощали друг друга, кто чем мог. Китайцы предлагали свои пахнувшие бобовым маслом пампушки, малайцы протягивали фрукты, у японцев появилось вино. Отец Федот откуда-то принёс чайник душистого китайского чая. Пассажиры весело болтали на каком-то особом жаргоне, но больше жестами. Прошедшая тревожная ночь как-то сблизила и объединила доселе черствых и замкнутых людей. Негр беспрерывно подливал чай в огромную чашку отца Федота. Державшийся бирюком и на редкость странный и неряшливый англичанин мистер Кейн, случайно попавший в нашу интернациональную компанию (как выяснилось позже – из-за своей жадности, прельстившись дешёвым японским пароходом), и тот как-то подобрел. До этого он всё время ворчал, что его – англичанина – администрация парохода поместила вместе с азиатами. Он требовал у капитана отдельную каюту и отдельный стол. С нами он не разговаривал. Он сидел в своём углу на нарах и просматривал свои вещи. Какие-то камушки, ракушки, старые почтовые марки и разбитая скрипка. Он просматривал всё своё барахло по несколько раз в день.

И теперь этот мрачный англичанин заулыбался и даже принял угощение из рук китайцев. Он достал из своего чемодана дюжину яиц, но все они оказались тухлыми. Отец дьякон посмотрел на них, понюхал и затем бесцеремонно сгрёб их, собираясь выбросить через иллюминатор в море.

– Отравишь всю нашу честную компанию, дядя Каин! Не пучь на меня зенки, всё равно не боюсь!

Мистер Кайн что-то лепетал, хватался за пакет с тухлыми яйцами, но дьякон был неумолим. Он выбросил их в море.

Днём многие пассажиры вышли на палубу. Вся компания собралась на корме. Отец Александр Шабашев предложил отслужить панихиду по команде, пассажирам и мальчикам- кадетам, погибшим в Китайском море, когда затонуло русское посыльное судно «Лейтенант Дыдымов».

Давно вышедший из строя, признанный непригодным для плавания из-за больших дефектов корпуса и котлов, корабль «Лейтенант Дыдымов» всё же был использован для эвакуации белых из Владивостока. Корабль входил в состав флотилии адмирала Старка. В октябре 1922 года, судно, до предела нагруженное белыми бойцами, беженцами и мальчиками-кадетами, вышло в составе флотилии из Владивостока. Флотилия, разделённая по дивизионам, благополучно прибыла в порт Гензан (Корея). «Лейтенант Дыдымов» дальше плыть не мог, однако под настойчивым давлением японского командования корабли принуждены были покинуть Гензан и вышли в Шанхай, идя в видимости каждого дивизиона. Но начался шторм. Штормом корабли флотилии были разбросаны. Во время этого шторма корабль «Лейтенант Дыдымов» затонул, унеся с собой тайну гибели его. Ни один человек не спасся… Волны Южно-Китайского моря поглотили всех с корабля «Лейтенант Дыдымов».

Наши дамы, плывшие с нами на «Танго-Мару», сделали из бумажных цветов и лент траурный венок. Началась панихида. Полные тихой и как бы всепримиряющей радостной грусти и скорби песнопения православной панихиды неслись по простору Южно-Китайского моря. Пассажиры первого и второго классов, сгрудившись у борта верхней палубы, с любопытством наблюдали за нами.

И когда мы запели последнюю «Вечную память» и все опустились на колени, стоявшие рядом матросы и офицеры-японцы по-военному отдали честь. Сброшенный в море венок удалялся от парохода.

После панихиды к нам в трюм спустилась группа европейцев-пассажиров первого класса. Среди них нашлись и говорящие по-русски. Иностранцы долго расспрашивали о наших скитаниях. Они были несказанно удивлены, что с нами в Австралию направляются священнослужители строить там православную церковь.

– Уму непостижимо, – разводил руками седой австралиец-инженер, часто бывавший в Сибири, – у вас на родине сам Ленин провозгласил «Религия – опиум для народа!» У вас закрывают церкви, преследуют священнослужителей, а вы едете как миссионеры. Кто же вас в конце-концов посылает и на какие средства вы едете?

Он, инженер-австралиец, не мог понять происходящего на нашей родине, не мог допустить, что мы едем по своей доброй воле.

– Вот, – и отец Александр Шабашев протянул удивлённому инженеру свои мозолистые руки. – Вот он – наш капитал!

Кто-то из спустившихся к нам в трюм возмущался, что мы, белые, едем вместе с азиатами, да ещё в четвёртом классе. Чистенький французик качал головой и повторял: «Славянская душа – ничего не понять». В этот вечер в салонах первого и второго классов несомненно велись разговоры, долгие и горячие споры на тему о загадочной русской душе, о Достоевском, Толстом, русской революции и большевиках…

***

Панихида ещё больше расположила к нам всех обитателей нашего невольного ковчега- трюма. Они наперебой угощали нас фруктами и сладостями, прося спеть ещё что-нибудь.

– Давайте, ребята, уважим их и споём, – предложил отец дьякон.

Он быстро составил из нас импровизированный хор. С удивлением рассматривали малайцы извлечённый из кармана камертон отца дьякона, но ещё больше его самого, управлявшего хором. Они раскрыли рты от удивления, когда отец дьякон полным голосом зыводил красивую и глубокую октаву.

Мы пели и солдатские, и народные песни. Все песни, которые мы знали с детства. Русские песни… Какая сила таится в них, как безгранично и могуче это простое сочетание дорогих слов и звуков, какую магическую силу любви к своему родному, к своей родине несут они повсюду, куда бы судьба ни забросила в эти жестокие и страшные годы русских людей. В этих песнях всё: и печаль разлуки, и радость, и горе. Всё, что осталось нам как последний завет, последняя прощальная улыбка покинутой нами, но горячо любимой Родины.

От нашего пения у негра как-то неестественно расширились, замигали и заслезились глаза. На палубе забегали матросы. Пароход медленно приближался к Маниле…

***

Большинство пассажиров-азиатов сошло с парохода в Маниле, и в нашем трюме стало просторнее. В Австралию тогда всем цветным, включая японцев, ещё до Первой мировой войны, въезд был категорически запрещён. И пассажиры плыли на тихоокеанские острова, лежавшие южнее и восточнее Филиппин и находящиеся после Версальского договора, т.е. с 1919 года, под мандатом Японии. Перенаселённая Япония бросилась искать выход на Дальнем Востоке.

Ехавшая с нами на «Танго-Мару» группа японских переселенцев состояла из недавно отпущенных с военной службы солдат.

***

Из Манилы мы вышли днём. «Танго-Мару» проплыл мимо Коррегидора, укреплённой американцами скалы, где значительно позже, в мае 1942 года, во время Второй мировой войны происходили кровавые бои с японцами. Но когда плыл наш пароход, всё было тихо и мирно. Нам показалось странным, что уже тогда пассажиры-японцы лихорадочно фотографировали этот остров-скалу и что-то чертили.

После Манилы, когда мы остались одни с японцами, они стали разговорчивее. Завязались знакомства. Многие из них, оказывается, побывали в России, на Дальнем Востоке в составе японских войск в 1918-1922 годах. Все они с особой любезностью и вниманием относились к нам, узнав, что мы русские белые антикоммунисты и участники гражданской войны в армии адмирала Колчака в Сибири.

– Рюсски карошо, очень карошо!.. только брр… очень холодно, – смеялись бывшие солдаты, побывавшие в Сибири. Они усердно угощали нас подогретой рисовой водкой или вином – «сакэ» и уговаривали ещё спеть, особенно песню про разбойника.

Наша компания решила, по примеру японцев, организовать курсы английского языка. Два-три раза собрались все вместе и внимательно слушали нашего учителя-переводчика баптиста Димитриева. Записывали незнакомые слова и фразы, хором повторяя их. Но продолжалось это недолго. Наш хохол Петро, сердито махнув рукой, авторитетно заявил, что английский «дюже похож на ридну мову». К примеру: по-ихнему «Мей би» – может быть, а по-нашему украинскому «мабуть». Всё одно, нетрудно. На очередной урок он не пришёл, а завалился на нары.

Отец дьякон, совершая свою вечернюю прогулку вокруг стола после английской лекции, упорно повторял: «ту би ор нот ту би». «Быть или не быть»- вот вопросец. И почему?» А затем добавлял: «А мы их били и будем бить!»

– Кого это, отец дьякон? – поинтересовался я.

– Конечно, басурманов, Христовых врагов, большевиков! – больше на уроки он не приходил.

Отец Федот никак не мог понять, почему Святая Библия зовётся у англичан коротко

«Байбл», а когда узнал, что к жене, другу, детям и собакам равно как и ко всем животным надлежит по-английски обращаться на «вы» – возмутился до предела.

Остальных тоже не особенно интересовали уроки английского языка. Предпочитали перекинуться в картишки. «Проживём и без него, – утешали друг друга. – Смотри, повсюду русские живут. Вот у сиамского короля и абиссинского негуса русские в большом почёте, даже в гвардии служат. Не пропадём и мы без этого сложного языка!»

***

«Танго-Мару» приближался к экватору. На пароходе готовились к традиционному Нептунову крещению новичков. На фордеке первого и второго классов соорудили из брезента импровизированный бассейн и наполнили его морской водой. Для нас, обитателей трюма, поставили довольно вместительный оцинкованный ящик на десяток вёдер.

– Готовься, Русь, ко второму крещению! – вздохнул опять наш дьякон. – На сей раз в солёной воде и на японском пароходе.

Наша компания, кроме отца Федота и баптиста Димитриева, впервые пересекала экватор, а поэтому мы с особым любопытством ожидали это событие. Нам сказали, что Нептун будет «крестить» только желающих , и им будет выдано соответствующее свидетельство- удостоверение от капитана и с подписью самого «бога морей».

«Танго-Мару» пересёк экватор только поздно вечером. Нас известил об этом капитан и пароходная сирена. Едва успела скрыться последняя полоска закатного света, как сразу же наступила южная ночь. Распахнулось мигающее звёздами небо, и заблестел Южный Крест. Подул душисто-сладкий ночной ветерок. Мы наслаждались на палубе морским бризом и удивительно спокойным морем.

На следующий день начался праздник. Коротконогий японец, загримированный под бога морей Нептуна, с наклеенной рыжей бородой и в традиционном японском кимоно, надетом на голое тело (по-видимому, по их поверью, все греческие боги на Олимпе носили кимоно), уселся на бочку, держа в руках деревянный трезубец. Матросы-новички, впервые пересекавшие экватор, подходили к трону Нептуна. После короткой беседы два молодца из свиты Нептуна хватали новичка и под хохот и крики присутствоваших три раза опускали его в бассейн. Затем подводили его к трону. Бог морей милостиво хлопал его трезубцем по мокрой спине. На капитанском мостике посвящённого ждал стакан японского сакэ и письменное свидетельство.

Японский Нептун вежливо предложил желающим пассажирам проделать этот же традиционный морской ритуал. Первым склонил свою голову перед Нептуном наш забайкальский казак Кеша:

– Хоть выкупаюсь, да и водочкой угостят!

Однако пронзительный крик и рёв пароходной сирены неожиданно прервал эту церемонию.»Танго-Мару», круто изменив свой курс, застопорил машины. От резкого толчка Нептун слетел с бочки.

– Человек за бортом! – донеслось с капитанской рубки.

Не успели мы опомниться, как стоящий у самого борта отец дьякон сбросил с себя подрясник, сапоги и, мигом перемахнув через борт, исчез в море. По палубе забегали матросы. Сверху на лебёдках уже спускали спасательную лодку. Все мы бросились к борту. Вдали на волнах покачивались две головы: японец и с бородой – наш отец дьякон.

Через несколько минут дежурные матросы подобрали пловцов и благополучно доставили их на пароход. Оказывается, матрос, красивший борт парохода, сорвался с подвесной доски и упал в море.

– Загляделся на Нептуна, бедняга, – кто-то сострил.

Но Нептун уже исчез куда-то, и церемония этим закончилась. Капитан крепко пожал руку отцу дьякону и поднёс ему стакан сакэ. Промокший до костей и дрожащий от холода и волнения, отец дьякон спустился в трюм.

– Эх, дурная ты голова, – ласково журил его отец Александр, – Не зная броду, полез в воду. Ведь японец плавал лучше тебя. И как тебя акулы не слопали…

– Что касается акул,- отшучивался дьякон, – то любая испугалась бы моей бороды. А насчет брода… – так ведь живой человек упал за борт. И откуда я мог знать, что он превосходный пловец? А я недаром же в двадцатом году перемахнул через Амур. Амур – река почище Тихого океана, река серьёзная и шутить не любит. Течение там быстрое, затянет и унесёт в водоворот, и не заметишь…

Вечером к нам спустился в трюм незадачливый маляр-японец и сунул отцу дьякону бутылку сакэ, банку консервов и какие-то японские сласти.

– Какой ты щупленький, – похлопал по плечу японца отец дьякон, – А плаваешь, как рыба. Спасибо за подарки, но они, право, ни к чему…

Японец долго благодарил и кланялся отцу дьякону, повторяя «аригато», «аригато» (спасибо, спасибо). Пришли к нам в трюм и пассажиры из первого класса: миссионер и уже знакомый инженер-австралиец, побывавший в России. Они с нескрываемым любопытством рассматривали нашего отца дьякона и, снисходительно хлопая его по плечу, пожимали ему руку, приговаривая:

– Кароший, кароший бой, – на что возмущённый наш Кеша ворчал:

– Какой он вам «бой». Ходят тут разные… как в конюшне цирка, а ещё культурные…Тьфу!..

Но баптист Димитриев успокоил Кешу, пояснив, что заграницей принято называть «боем» не только мальчиков. И в этом нет ничего оскорбительного.

– К тому же не забывайте, – предупредил нас баптист. – Они – пассажиры первого класса, смогут помочь нам в Австралии. Так что не плюйте в колодец…

И, действительно, австралийцы расспрашивали нас о специальности, интересовались нашими планами и обещали помочь нам, хотя и не скрывали, что в Австралии была безработица и работу найти не легко, даже местным жителям.

– Но мы на землицу, на ферму, – парировал отец дьякон, – плотничать хотели бы. Вон отец Федот даже российскую пилу и рубанок везёт с собой.

Австралийцы улыбались и уверяли, что там полно всяких инструментов, но трудно устроиться плотником – «рабочие союзы чужаков к работе не допускают».

День закончился ужином с выпивкой. Угощал отец дьякон. Нигде и никогда в мире русские посиделки не обходились без песен. Неважно, что не было профессиональных певцов – все пели от души и вдохновенно, изливая душу, переполненную печалью, горем и робкой надеждой, жгучей тоской по покинутой родине. Печально-скорбные, разухабистые, весёлые русские песни неслись и вырывались на морской простор.


Если бы не море…
А. Карель

Альпы. Поезд, тяжело пыхтя, поднимается в гору. Внизу, у подножья гор, остались прохладные, прозрачные солнечные ноябрьские дни, разноцветный узор опавших листьев, красивые баварские домики, маникюрные садики, лоскутки полей. Здесь, наверху, идёт снег. В вагоне холодно. Укрываем нашу маленькую дочку одеялом, натягиваем на себя что потеплее. Но вот перевалили хребет. Поезд, время от времени гудя, легко идёт вниз. Впереди Италия. Прощай Германия, от которой остались добрые и недобрые воспоминания.

Город Триест. Нас поместили в каком-то здании псевдоклассического стиля. Широкие мраморные или под мрамор лестницы. Довольно просторные, почему-то открытые покои и… широкие, именно широкие, макароны с томатным соусом в обед и в ужин, в обед и в ужин… Выменяли головку козьего сыра и несколько лимонов – витамины для дочки. Из окна видно как итальянцы или югославы, подняв воротники от холодного ветра, спешат к футбольному полю. Смотрим начавшуюся игру – всё-таки какое-то развлечение!

Но вот и день отъезда. Первый семейный транспорт, на котором ехали мы, уходил в Австралию из Триеста, а до этого иммигранты отплывали из Неаполя. По трапу поднялись на пароход. Прощай Европа, с её проверками и переверками – что ты ел за последние десять лет и из какой тарелки. Долго стояли перед выбором куда ехать: домой, в Америку или Австралию? Друзья и в Америке, друзья и в Австралии.

У нас был близкий знакомый инженер, из казаков, прибывший в Европу с первой волной. Он получал письма от своих станичников, которые в 1920-х годах уехали в Австралию, в Квинсленд. Очевидно, в письмах они не очень лестно отзывались об Австралии. «Куда вы едете? В Австралию! Там жара, пыль да мухи!» – говорил он. К этому ещё и такой штрих: наша дочурка играла с соседской девочкой, мать которой вдруг стала ярой украинской националисткой. И вот эта девочка говорит: «А я йиду до Амелики!» Наша дочка в ответ: «И я тэж йиду до Амелики!» А та заявляет: «Россиян до Амелики не белут!»

В конце концов решили, что в Соединённые штаты Америки нас возьмут из милости, из жалости. В Америке своих людей хватает, а Австралия – страна молодая. Там люди нужны, пригодимся и мы! Да и не хотелось опять чувствовать, что получаешь подачки. Итак – Австралия!

Пароход отчалил ещё до обеда, а к полуночи, когда были около острова Крита, поднялся сильный шторм. Пароход швыряло из стороны в сторону. Он то вздымался вверх, то скатывался вниз в бездну. И снова то вверх, то вниз, и опять, и опять.

Женщин и детей поместили в средней части парохода, а мужчин в носовых и кормовых каютах, где качка сильнее. Большинство из нас, как мы говорили/’поехали в ригу». Моя жена вышла на палубу подышать свежим воздухом, как вдруг огромная волна захлестнула палубу, и корма оказалась под водой. Тут ей показалось, что пароход тонет – уходит под воду. В панике кинулась вниз, ко мне в каюту и закричала: «Страшно… волны… громадные… пароход скрипит… потонем…» Я стал её успокаивать: «Раз скрипит, значит стальная обшивка на заклёпках и пароход «гибкий». Это заклёпки, а не сварка, как на американских пароходах, которые в такой шторм разваливаются на две части. Скрипучее дерево долго живёт».

Я умолчал, что этот пароход уже побывал на морском дне. Во время Второй мировой войны был потоплен, позднее его подняли и отремонтировали. К утру море стихло. В столовой пусто. На завтраке – ни души. По столу, от лёгкой уже качки, катаются сваренные вкрутую яйца. Стоят миски с кроличьими варёными окорочками. Бери, ешь сколько душе угодно. Всю дорогу, изо дня в день эти кроличьи окорочки были в нашем меню. Я их «уплетал», а жена даже к ним и не притронулась.

Порт-Саид. Стояли целый день. Внизу у борта жестикулирующие арабы на небольших «душегубках» предлагают свой незамысловатый товар. За ручные часы выменяли несколько зеленоватых бананов, «ширпотребный» коврик с голубым, скорее даже синим небом, с бредущими куда-то верблюдами, и трёх слоников, вырезанных из дерева. Этот коврик и слоников мы ещё долго хранили в память о дороге.

К вечеру пароход снялся с якоря. Суэцкий канал. Красное море. Я всё всматривался в воду: красная она или нет? Ну, вот и Аден, а за ним Индийский океан. Впереди длинный путь. Нас стали знакомить с Австралией. Показали фильм с удивительно красочным закатом, и как-то не верилось, что на самом деле существуют такие закаты.

Особый упор делали на информацию о лесных пожарах. Как пример, приводили «Чёрную пятницу», когда сгорела вся растительность, погибли люди и животные.

Стали разучивать английский гимн и песни. Наши старые знакомые, стоявшие рядом с нами, пели гимн «Боже, храни короля» как-то по-своему – не уловил, что пели вначале, но конец звучал так: «О, цеж наш кинг». Потом разучивали песню «Вольсинг Матильда», написанную Банджо Патерсоном. Песня мне очень понравилась. Много позднее, когда по дороге в Квинсленд видел эти «биллабонги» (околки и озёрки), так и казалось, что непокорный, вольнолюбивый дух исчезнувшего «свэгмана» (бродяги) до сих пор витает над ними.

Следующий порт – Коломбо на острове Цейлон (старое название). Меня особенно удивила вода в этом заливе – нежно-лимонного цвета. Отсюда последняя часть пути до Австралии, до Мельбурна, куда шёл наш транспорт.

Когда плыли у южных берегов Австралии, погода стояла хорошая. Ветра не было, но были большие волны, и пароход сильно качало. Острых приступов морской болезни не было, но меня поташнивало, и я вышел на палубу. Стал в нише, около фальшборта. Смотрю на море. Время от времени из воды выскакивают летающие рыбы. Резвятся дельфины. Они то появляются, то исчезают, но от парохода не отстают. Неожиданно сильная волна ударила по верхней части фальшборта, за ней вздыбилась вторая и с силой обрушилась на палубу, сбив меня с ног. Я успел ухватиться за поручни и кое-как удержаться. Вскочил и со всех ног бросился в ближайшую дверь, в столовую. Всё на мне промокло насквозь. Надо мной долго подтрунивали: «Ну, вот, на экваторе Нептун тебя не благословил трезубцем, так море окрестило. Будешь моряком!»

Конец пути. 31 января 1950 года, во второй половине дня, пароход встал на рейде. Вдалеке виднелся австралийский берег – низкий, непривлекательный, весь поросший кустарником. Это вместо ожидаемого нами тропического леса! К вечеру вошли в залив Порт Филипп и пришвартовались у причала Station Pier. На причале при жёлтом свете фонарей увидели своих друзей. Пришли встретить нас. Передали нам шоколад и груши. Что-то прокричали друг другу. Они внизу у причала, мы наверху – на борту. На пароход их не пустили.

На следующее утро сошли по трапу вниз и ступили на австралийскую землю. Таможенник, осматривавший наш багаж, подозрительно покосился на груши. Не заморские ли? Но быстро успокоился: ясно груши свои – австралийские! Посадили нас в поезд Ред Ратлл. Вагоны выкрашены в красный цвет и разделены перегородками на купе. Кое-кто из старожилов Мельбурна помнит эти поезда. Мне понравилось, что в вагонах – купе.

Раннее, солнечное летнее утро. Поезд, поскрипывая, потарахтывая, медленно идёт через пригороды Мельбурна. Проплывают улицы с однообразными одноэтажными домиками. Наконец, мы за городом. Солнце греет сильнее. Перед нами открытое пространство. Лощины и как бы облизанные пригорки с выжженной рыжей травой, редкие серые засохшие стволы эвкалиптов, да кое-где огромные валуны. Ну, прямо лунный ландшафт!

Нас везли в Бонегиллу, в лагерь. Первая остановка в Вангаратте и там завтрак. Взрослым дали сандвичи с корнбиф (солёная говядина). Вокруг гудели как бомбовозы большие чёрные мухи. Кто-то в мясе сандвича нашёл белых маленьких червей. Жена в слёзы. Дочке дали корнфлейкс с холодным молоком. Ей так понравилось, что она до сих пор ест его с холодным молоком.

Бонегилла. Лагерь. Бараки. Перед входом, где нам пришлось ждать кого-то или чего-то, росли мимозы. Деревья эти не давали много тени, а солнце припекало вовсю. Негде спрятаться! У жены грустный вид… Что это за деревья? Но мне мимозы понравились. Они словно уснули под солнцем. Стоят, не шелохнутся, вбирая в себя весь жар палящего солнца. В бараках жара, как в печке. Обед. В столовую… Жирные жареные бараньи «чопсы» – бараньи отбивные. Ешь сколько угодно! Мне, что?! Ем! Стоят банки вкусного джема-варенья и чай. Не хочешь отбивных – пей чай с джемом. После обеда молодые ребята от нечего делать вышли за ограду лагеря в поле – ловить змей. Принесли в лагерь живую змею с перебитым позвоночником, но ползать она уже не могла. Один парень, на всё герой, подставил ей носок сапога. Змея мгновенно его укусила, но не прокусила носок сапога. На нём осталась пенистая оранжевая жидкость.

Подошёл вечер, а с ним приятная освежающая прохлада. Мы с женой и дочуркой пошли к водохранилищу – искусственному водоёму в глубокой долине между невысоких холмов, воду в котором удерживает возведённая плотина. Вода зеркально гладкая, а над холмами закатное, лазоревое небо с красным полымем, такое, какое нам показывали в кино на пароходе, и бархатная синь холмов. Я сказал:

– Видишь, как здесь хорошо!

– Да,- согласилась жена и добавила, – если бы не море вокруг, то пешком бы пошла назад в Европу.

***

Прошли годы. Выросли наши дочери. Вышли замуж. Подросли внучки и внук. Мы выплатили дом. Купили уже не первый новый автомобиль. Финансовое положение наше стало устойчивым. Как-то наша семья собралась за обеденным столом по случаю какого-то семейного торжества, я сказал жене:

– Вот, теперь мы можем поехать в Европу и пожить там. Пенсию нам будут присылать из Австралии. На жизнь хватит!

Жена помолчала, подумала и сказала:

– В Европе теперь я буду чужая, а здесь, в Австралии, я своя. Я дома!

***

Из Австрии в Австралию
Ю. Доманский

Год 1951-й. Начало апреля. Погода зальцбургская, обыкновенная – лёгкий надоедливый дождь. Грязь невылазная. Беженский лагерь Пух. Для беженцев, которых ИРО под свою опеку не берёт и никто не знает, что с ними делать. Главное население здесь – бывшие воины Армии Власова, Русский корпус, казаки. Те, кто там служил, не скрывает этого и скрывать считает недостойным.

Есть здесь и другие. Как говорится, всякой твари по паре. Русские, украинцы, венгры, латыши, сербы, хорваты, словенцы, да кто угодно. И молодые, и старые, и одинокие, и семейные. Всех их роднит одно – полная безнадёжность на выезд куда либо из Австрии, где они тоже не желательны. Есть тут и такие, у кого руки опустились и они готовы на самоубийство. Есть и такие, в особенности семейные, которые считают, что всё ещё уладится. А пока живут как могут, работают где могут и духом не падают. Из числа таких был и я, хотя дух мой стоял на очень низком уровне.

Прошло шесть лет со времени окончания войны. И вот теперь 9-е апреля 1951 года.

Вечер. Поздно, часов десять. По лагерным обычаям это уже чуть не полночь. Собираемся с женой ложиться спать. Сынишка уже давно посапывает в своей кроватке.

Раздаётся стук в дверь. Что такое, кто бы мог быть? Вряд ли что-нибудь приятное.

Я открыл дверь. Там стояла маленькая, энергичная, никогда духом не падающая Инна Владимировна Багенская, тоже жившая в этом лагере и служившая в канцелярии ИРО. Муж её во время войны служил в Русском корпусе и тоже не скрывал этого. Возбуждённая, она вошла в комнату. За ней вошёл муж, ходивший на станцию встречать жену, поздно возвращавшуюся со службы.

– Юрий Михайлович, сегодня пришло распоряжение в ИРО, что бывшие служащие Русского корпуса могут получить Ировский паспорт и выезжать за границу. Завтра же идите в Леенер Казерне, с утра пораньше, получите паспорта и сейчас же записывайтесь на выезд куда угодно. И чем скорее, тем лучше. Кто их там знает! Могут и передумать. Муж мой завтра тоже едет.

И они исчезли.

Мы сидели поражённые, настолько неожиданной была эта весть. Надо действовать, надо собираться, надо спешить, а мы сидим и не верим. Не верим даже тому, что приходила Инна Владимировна. А может нам приснилось. Что-то уж очень странно. Ни с того, ни с сего. С бухты-барахты – собирайтесь и уезжайте. А держали нас шесть лет. Хотя в те времена такого рода неожиданности были вполне обыкновенным делом.

Легли мы спать. Спали как убитые. Проснулись ещё затемно. Стали одеваться, собираться. Надо сначала сняться для паспортов. Утром ещё всё закрыто. К которому часу ехать? В этой самой Леенер Казерне я бывал только по работе и какие у них там порядки в канцеляриях я не знал. От волнения, от неожиданности я как-то потерял голову. Жена гораздо спокойнее меня – всё, что надо, уладила, позавтракали.

И вот мы на поезде и едем в Зальцбург, куда, впрочем, я каждый день ездил этим поездом на работу. С нами в поезде и Багенские. Но теперь всё другое. Всё иначе. Всё как-то не то. Кто его знает? Может быть, ошибка? Недоразумение?

Вот вокзал. Знакомые улицы. Длинный мост через реку Зальцзах и с другой сторонь моста, слева, громада казарм – Леенер Казерне. Здесь помещаются канцелярии ИРО. На верхнем этаже мне должны выдать ДиПи паспорт, с которым я могу уехать туда, куда меня пустят, а внизу, в полуподвале находятся канцелярии консулов разных стран.

На громадном дворе уже ходят люди. Холодно. Дождь моросит. На душе и весело, и хорошо, и беспокойно – а вдруг что-нибудь да не так?

В кармане документы, которые нужно предъявить – Австрийская личная карточка, мое метрическое свидетельство, Бог знает как сохранившиеся во время войны, и Zoldbuch – солдатская книжка Русского корпуса – все личные документы, которые я мог собрать.

Где-то в дальнем углу – фотограф – русский, уже открыт. Сфотографировались – похожие.

Поднялись на верхний этаж. Ковры, мягкая мебель, картины на стенах. Солидные двери. Этакий американский офис. Встретила нас молодая особа, вежливая, приветливая, взяла у меня документы, попросила сесть. Мы сели. Особа эта тоже из лагеря Пух. На днях ещё она занималась стиркой в прачечной, ругалась с заведующим и шлёпала сынишку. А сегодня – ну, прямо американская лэди.

Через полчаса мы стали обладателями зелёных книжек с золотыми буквами на них – DP.

Теперь я стал кем-то – дипистом, как у нас говорили.

***

В подвальном этаже большая пустая комната. Несколько стульев. Две двери. На одной написано «Канадский консул», на другой «Австралийский». У дверей плакаты – у канадца снег, лёд, леса под снегом, ледяная река с плывущими по ней брёвнами, медведи, лоси. А рядом Австралия – солнце, пляжи, лимонад, купальные костюмы и солнце, солнце, солнце. В один голос решили с женой – Австралия.

Вошёл я к консулу. Молодой человек явно из авиации. Тонкие усики. С ним переводчик – австриец. Я по-немецки тоже говорил порядочно. Консул взял мои документы, осмотрел их. Осмотрел и солдатскую карточку.

– Почему вы служили в немецкой армии?

– Воевал с большевиками. С коммунистами.

– Но почему же с оружием? Разве не лучше было решить дело миром? Договориться?

Ну, как объяснишь англичанину, да ещё австралийцу, наше положение?

– Если у вас вши заведутся, господин консул, вы с ними разговаривать будете?

Переводчик глянул на меня озадаченно. С господином консулом все всегда очень вежливы, а тут… но перевёл. Консул тоже поднял брови, потом засмеялся.

– Нет, я их уничтожать буду.

– Ну вот, я этим делом и занимался.

Консул покачал головой. Ещё несколько вопросов.

– Сколько вам лет?

Я стал соображать и вдруг вспомнил.

– Сегодня десятое апреля. Мне сегодня исполнилось двадцать семь лет.

– Ваш день рождения? Congratulation! (Поздравляю!) Мы пожали друг другу руки, и консул тут же в виде подарка на день рождения подписал нужные документы, и мы отправились к доктору на осмотр.

Через несколько дней грузовик увёз наши вещи в пересыльный лагерь Хелльбрун. Мы тоже переехали туда. Здесь мы провели две недели в ожидании транспорта в Австралию. Наконец, нам сообщили, что мы едем в Италию, в Неаполь, куда должно прийти судно, специально оборудованное для перевозки эмигрантов. А ещё через пару дней нас на грузовиках доставили на какую-то станцию в Зальцбурге, где мы сели в поезд.

Поезд бежал по Австрии – Тироль, горы, озёра, реки, водопады, леса, посёлки, городки, Инссбрук и вот – Бреннеро – граница Австрии с Италией.

С «нашей» Австрийской стороны порядок. Всё исправлено после войны, почищено, подстрижено. Всё лишнее убрано. Австрийские служащие в новеньких, с иголочки, мундирах. Все здания новые, платформы гладкие, песочком посыпаны. Поезд, на котором мы приехали, блещет лаком и чистыми стёклами. С войны прошло шесть лет – было время управиться и привести всё в порядок.

И тут же рядом Италия – развалины, всё побито, разрушено. Чиновники, полиция в отрепьях. Под самым вокзалом лежит на боку разбитый поезд, из всех окон которого буйно растёт трава, кусты, цветы. Прошло всего шесть лет с конца войны. Когда тут можно было управиться со всеми беспорядками? Здесь мы пересели в итальянский поезд, состоявший из старых побитых вагонов, намного отличавшихся от австрийских. Итальянские солдаты с винтовками смотрели на нас зверскими глазами и со скрежетом зубовным.

Выехали мы из Бреннеро вечером. Ночью я проснулся. Поезд стоял на станции. Кто-то разговаривал за окном. Я выглянул. Большая пустая по ночному платформа. Большие буквы – Верона. Вон я где. В центре Италии. А где я ещё буду? В Австралии! Об Австралии я только и знал, что там есть заливы Ботанический и Карпентария, города Мельбурн и порт Дарвин (насчёт Сиднея я сомневался, кажется, в Южной Африке), река Муррей, кенгуру и австралийский утконос.

Я лёг опять и заснул. Зачем волноваться и портить себе нервы? Потом успеется. В Риме остановились на главном вокзале. Остановка была на десять минут, но простояли час или два. Поехали дальше – вот справа блеснуло Средиземное море. Ещё немного, и мы в Неаполе. Тут пересадка на автобусы или грузовики, я уж и не помню, и мы в транзитном лагере Баньоли – бывшие гвардейские казармы.

Недели через две нам сообщили, что в порт вошло судно «Castel Bianco», на котором мы и отправимся в Австралию. И действительно, вскоре нас погрузили с багажом на грузовики и отправили в порт, где у причала стояло красивое белое судно. На нём уже были эмигранты, плывшие из Гамбурга и занявшие все отдельные каюты. В Италии грузилось людей очень много и были тут ДиПи всех национальностей.

Стали нас распределять по койкам. Передняя часть судна, совсем впереди, принадлежала дамам, средняя часть – мужчинам. Жена моя и сынишка оказались совсем впереди. Впереди них была стена, а за ней якорная цепь. Моя койка была где-то в середине судна. Так мы простояли ещё два дня, ожидая группу немцев, ехавших работать на Snowy River. Наконец появились и немцы – человек сорок молодых здоровых парней. Шли они тесной группой со своими чемоданами. На пристани собралась большая толпа неаполитанцев, размахивавших кулаками и оравших что-то, совсем не музыкальное.

Немцы поднялись на палубу, и их развели по местам. Мы думали, что у них будут недоразумения с итальянской командой судна, но оказалось, что большинство и тех и других во время войны служили в африканском корпусе генерала Роммеля, и недоразумений не было. Тронулись. Поплыли. С моря Неаполь оказался гораздо привлекательнее, чем с берега. Я всё никак не мог найти Везувий. Наконец, мне показали. Я был разочарован. Мне казалось, что Везувий, так это Везувий – высокий конус вулкана, огонь и дым, блеск молний и потоки лавы. А оказалось – что-то вроде горки и над ней струйка дыма. Около меня у борта стояла немолодая уже дама. Ясно было видно, что в лагерях она провела много времени. Мы с ней заговорили, познакомились. За давностью времени я забыл её фамилию. Она рассказывала о Неаполе, о молодости своей. Здесь она бывала с родителями в детстве, потом с мужем, ещё до революции. Неаполь был сказочным городом. Во время революции муж погиб, она оказалась в Югославии. Приезжала в Неаполь. Но Неаполь уже не казался таким сказочным. А теперь она едет в Австралию к родным. И Неаполь придётся забыть. А кто его знает? Ездим же мы теперь по всему свету. Море было как зеркало. «Кастель Бьянко» весело «бежал».

Суэцкий канал. Сколько я о нём читал и слышал от людей, побывавших тут. И вот, наконец, я сам плыву по этому каналу. Кругом пески, дюны всех оттенков от жёлтого до коричневого. Впереди и позади нас мачты судов торчат из песка. Плывём по песку.

И вот, на верху дюн, на фоне синего неба, показался караван верблюдов. Точь в точь как изображается на картинках в книгах о Ближнем Востоке. Путешественники на «Кастель Бьянко» аж примолкли. Картина была чудесная. Сам канал довольно узкий и охраняется английскими войсками.

Сколько дней – один или два мы шли до Порт Сайда – не помню. И вот мы в Порт Сайде. Статуя Лессепса, и всё такое. В Порт-Саиде нас осадила толпа торговцев всякой мелочью за бортом на лодочках, на каких-то плотиках. Шум, галдёж. Всюду странные фигуры, орут, тычут в физиономию шкатулочки и ещё что-то такое. И никуда от них не уйдёшь. Даже в наших «спальнях» и там торгаши.

Простояли день и, избавившись от торговцев, поплыли дальше по каналу и вышли в Красное море, по которому плыли дня два и пришли в Порт Аден. Подтащили к судну большие трубы, и в баки полилось горючее. Плыть нам нужно было месяц, не подходя к берегу. На другой день мы снялись с якоря, и следующая остановка была уже вот в этой самой таинственной Австралии. На «Кастель Бьянко» плыл с нами один из собственников торгового общества, владевшего нашим кораблём. И был он русский. Какое-то титулованное лицо. За давностью времени уже не помню, кто он был. Вечером, когда уже было темно, он показал нам на вспыхивающий время от времени маяк – справа от нас.

– Этот маяк стоит на самом восточном углу Африки – мысе Гвардафуй (помню ещё по гимназической географии). Как только его пройдём – выйдем в Индийский океан – нас начнёт качать.

И действительно. Как только маяк оказался чуть позади нас – нос судна стал подниматься всё выше и выше, а вода за бортом уходить всё ниже и ниже. Вот нос остановился и пошёл вниз. Вода за бортом стала быстро подниматься, грозя нас залить, но остановилась и опять пошла вниз. И это движение, размеренное, когда сильнее, когда слабее, продолжалось все тридцать два дня нашего плавания.

Я спустился к жене. Она сидела на койке, крепко держа сынишку, и чувствовала себя как в лифте. Я убедился, что у них всё в порядке и отправился к себе спать. Больше делать было нечего. И началось наше плавание по Индийскому океану. Погода становилась лучше, теплее. Многие переселились из нутра судна на палубу и спали тут чуть ли не в палатках. На палубе поставили брезентовый бассейн, накачали в него морской воды, можно было купаться.

Г-жа Багенская сидела в каюте, превращённой в канцелярию, и что-то писала и считала и с озабоченным видом вела переговоры с кем-то. Кто-то работал в госпитале, хотя больных там не было. Вообще, кто мог, кто обладал талантом общественного работника, все были заняты. Один я, привязав сынишку на верёвочку, чтобы он не вывалился за борт, ходил с ним по кораблю, очень довольный тем, что на меня сильная качка не действовала. Хотя и аппетита тоже не было.

Верёвочка, на которой я водил сынишку, вызвала потоки возмущения, что я обращаюсь с ребёнком, как с собачонкой. Но то были дамы. А папы вскоре тоже привязали своих потомков верёвочками и были за них спокойны. Можно было сидеть, разговаривать и время от времени, потянув за верёвочку, убедиться, что потомок ещё здесь, жив и здоров.

В одной из маленьких кают жила русская дама, замечательная тем, что морская болезнь свалила её с ног ещё по выходе из Неаполя, и она пролежала почти без сознания всё путешествие. Когда же судно остановилось в Мельбурне и качка прекратилась, через полчаса она была уже причёсана, подмазана и сидела в столовой и ела первый раз за всё путешествие.

Стало холодать. Мы были уже в южном полушарии и нас ждала зима. А я был в трусиках и соколке. Ехал я в тропическую страну, да ещё из Италии в мае месяце. Ну кто мог предполагать, что тут, в тропиках, такая холодина?

И вот нам сообщают, что завтра мы увидим Австралию. Мы подходили к Австралии где- то около Албани. Всё население судна, которое могло стоять, высыпало на палубу и с почтением и даже некоторым страхом взирало на скалы, где на одной вился дым от костра. Какой-то австралиец жёг то, что в Австралии полагается сжигать. Мы обогнули этот берег, и он стал уходить всё дальше и дальше. Мы плыли напрямик на Мельбурн.

2 июня мы отпраздновали второй год рождения нашего сынишки – Никитки. Для него даже был сделан торт. А 13 июня 1951 года «Кастель Бьянко» вошёл в порт Мельбурн. Порт как порт. Сараи, постройки, дома, серые улицы, автомобили, вагоны, запахи. Таких и в Европе сколько угодно. И здесь в Австралии, оказывается, то же самое.

На палубе появились все те, кто болел во время путешествия. Многих из них мы никогда во время путешествия и не видели. С берега нам прислали несколько ящиков апельсинов. На берегу появились люди, галдящие на всех языках. Кого-то зовут, с кем-то переговариваются, радуются, плачут, смеются. Появились и русские. «А где же у вас золото на улицах?» – спрашиваем. «Подождите, ещё попотеете за этим золотом. Если найдёте».

Повсюду валяются апельсины. Сладкие, вкусные, но больше двух не съешь. Весь «Кастель Бьянко» был засыпан апельсинами, но с собой уносить их на берег не позволили. К причалу подкатил поезд. Явно пассажирский. Но вагоны старые, побитые. Как в Италии. Так-то они встречают эмигрантов! Не могли ничего лучшего дать! Как потом выяснилось – лучшего в те времена и не было.


Первый шаг к эвакуации из Китая
Е. Ширинская

Мукден – большой китайский индустриальный город. Русским он стал известен кровопролитными боями во время русско-японской войны 1905 года.

Русская колония была там очень маленькой. British-American Tobacco Со. предоставляла работу большей части этой группы. Было также отделение фирмы Бринер и Ко., где работали русские, приехавшие из Харбина. Какая-то часть русских эмигрантов работала в иностранных и японских учреждениях, и два-три человека имели свои предприятия. Русская православная церковь, построенная в виде шлема, стояла на русском военном кладбище в корейском пригороде города.

В 1945 году пришла Красная армия и «освободила» Мукден: арестовала многих русских эмигрантов, демонтировала заводы и весной 1946 г. ушла из Маньчжурии.

1948 год был трудным для жителей Мукдена. Город был окружён китайскими коммунистическими войсками, и ожидалось, что они займут его в любой момент. Положение русских было незавидным. В городе был введён коммендантский час. Не хватало продуктов. Из Пекина доставляли на аэропланах муку. Всё это беспокоило нас и хотелось уехать из Мукдена в Пекин, чтобы там попробовать получить визу в Америку.

Во время полёта на грузовом аэроплане из Мукдена в Пекин мы везли огромные мешки, набитые совершенно обесцененными деньгами. Инфляция была потрясающая, деньги теряли свою ценность ежеминутно. Перелёт был недолгий. Мы, единственные пассажиры, сидели на запылённых мукой скамейках и были счастливы покинуть Мукден. Нас качало, и мы держались за края скамейки, так как ремней не было. Из Пекина мы уехали в Тяньцзин, где были наши друзья. Там мы и узнали, что русские эмигранты будут эвакуированы в Шанхай.

В Тяньцзине по улицам ходили и просили милостыню голодные раненые китайские солдаты гоминдановской армии, а в рикшах разъезжали шикарно одетые китаянки, жёнь офицеров, а также и сами офицеры в мундирах из дорогого сукна.

Не прошло и месяца, как нас, русских эмигрантов, проживавших в Тяньцзине и Пекине, посадили в трюм американского военного парохода «LST», и повезли в Шанхай. Американские матросы и офицеры были очень добры к нам. Сытно кормили и поили крепким кофе, который был в изобилии.

По приезде в Шанхай мы узнали, что Интернациональная беженская организация (ИРО) принимает участие в судьбе русских. Глава русской эмиграции в Шанхае полковник Григорий Кириллович Бологое сделал много для того, чтобы эвакуировать русскую эмиграцию (шанхайцев и нашу группу) числом в 6000 человек из Шанхая до захвата города коммунистами. Нас разместили в бывших французских военных бараках на улице Фрелюбт. Мы жили в огромных комнатах с нарами и ждали эвакуации из Китая. Жизнь в бараках напоминала ожидание поезда на вокзале. Прожили мы в бараках около трёх месяцев и всё это время были в неизвестности. Куда? Когда? И действительно ли нас эвакуируют?

Задолго до нашего приезда полковник Бологов начал хлопоты об эвакуации русских эмигрантов. Он писал письма в иностранные посольства и консульства, лично встречался с различными видными дипломатическими представителями и просил принять группу русских эмигрантов – антикоммунистов в свои страны. В ответ получал вежливые отказы. Никто не хотел принять людей, которые были первыми жертвами большевистской власти и с 1920 гг. оказались за пределами России, положив начало русскому рассеянию. Пребывание русских антикоммунистов в Китае, Европе и Америке было, фактически, негласной оппозицией могущественному и всесильному СССР.

После долгих хлопот, наконец, полковнику Болотову удалось получить согласие Филиппинского правительства на предоставление временного убежища для русской эмиграции на четыре месяца на одном из маленьких необитаемых Филиппинских островов – Тубабао, расположенном к югу от острова Самар, с которым он был соединён мостом.

Для полковника Болотова это был выход. Только люди, доведённые до безвыходного тупика, могли согласиться на такую рискованную авантюру. А что оставалось делать группе русских людей без страны и без всякой защиты (кроме Господа Бога)? Полковник Бологов после глубоких размышлений и обсуждений с видными представителями русской общественности принял это предложение, и отъезд на Тубабао стал воплощаться в жизнь.

Новый 1949 год и Рождество мы встретили в бараках. В январе началась эвакуация из Шанхая. Первыми выехали люди, которые должны были подготовить место для палаток, и разработать план расселения 6000 человек. В конце января началась эвакуация на пароходах. Таких рейсов было несколько.

Настроение отъезжающих было бодрое. С одной стороны грустно уезжать из страны, которая была гостеприимна и добра к нам. Китай – таинственный и непонятный, был терпеливым, вежливым хозяином, не требовавшим от нас ничего. В Китае русская эмиграция оставляла свои святыни, оставляла свою вторую родину, где жила и трудилась десятилетиями. Оставлять всё, особенно во второй раз, как случилось со старшим поколением, было трудно. Но, с другой стороны, надо было покидать Китай, чтобы начинать новую жизнь в свободной стране.

Фактически Тубабао был нашим спасением в создавшемся положении. ИРО спасла нас, возможно, от гибели в коммунистических застенках, потому что у нас, русской эмиграции в Китае, было определённое лицо: мы были антикоммунистами. После победы над фашизмом СССР был в зените славы, и политические взгляды русской эмиграции были непонятны иностранцам и, как мы выяснили потом, были непонятны многим сотрудникам ИРО, в чём мы очень скоро убедились.

В двадцатых числах января мы были извещены, что летим на аэроплане на Тубабао. Мы простились с нашими соседями по бараку и счастливые поехали на аэродром вместе с другими молодыми людьми из наших бараков. В аэроплане было очень удобно, все были вежливы и заботились о нашем комфорте, и мы почувствовали себя настоящими пассажирами, а не беженцами.

Было семь часов вечера. Мы смотрели в окно и видели, что солнце всё время у нас с левой стороны. Отвлёкшись разговором на несколько минут, мы не смотрели в окно и вдруг видим, что солнце стало у нас справа. Мы разволновались, не знали что думать, и тут голос капитана объяснил нам всё. Оказывается, у пилота не было документа, разрешающего приземление, и поэтому пришлось вернуться в Шанхай. Нас отвезли назад в бараки, а там оказалось, что наши нары уже заняты, и нам пришлось спать на койках, расставленных в проходе, посереди барака. Все нас жалели, достали нам какие-то одеяла и подушки, и мы с грустью вспоминали о потерянных нарах.

Через несколько дней был назначен отъезд парохода «Хуа Льен» на Тубабао, и мы попали на этот рейс. День отъезда вызвал разные ощущения. Радость, что уезжаем к новым берегам, и лёгкое волнение о том, что нас ждёт впереди.

В то время Шанхай кишел китайскими беженцами, и на пристани были толпы народа, с трудом можно было пройти. Это были крестьяне, вынужденные покинуть свои насиженные места. В воздухе чувствовалась предвоенная атмосфера. Иностранцы или уезжали или уже уехали, и мы, стоя на палубе отплывавшего парохода «Хуа Льен», смотрели на исчезавшие из нашего поля зрения солидные здания колониальных времён, грязные китайские джонки. Мы знали, что Шанхай стоит на пороге новой жизни, в которой для нас будущего нет.

Жёлтые воды реки Вампу скоро сменились жёлтыми водами Жёлтого моря. Мы вышли в новый для нас мир – полный неизвестности. Пароход попал в бурные воды, и нас качало так, что многие болели и не могли даже думать о еде. Не помню, как долго мы плыли по Жёлтому морю, но наступил день, когда мы увидели тёмно-синий океан, поверхность которого была зеркальной и спокойной – это и был Великий Тихий океан.

Филиппины – это группа островов – больших и малых, общее число которых около тысячи. Мы плыли между островов, покрытых яркой зеленью и высокими пальмами. Тропические краски очаровывали нас. Мы смотрели на окружающую нас обстановку, и всё казалось нереальным. А нереальнее всего было наше пребывание в этом волшебном царстве.

Пароход причалил в Маниле, а затем гЯы поплыли на Тубабао. Жара была тропическая, воздух обжигал, настроение было тревожным. Гавани на Тубабао не было. Это был необитаемый остров, и на берегу была грязь и слякоть. К моменту нашего приезда была проведена главная дорога, и в железном бараке находилась контора ИРО.

Нам выдали палатки, колышки, койки, москитники и другие хозяйственные принадлежности. Нам показали место, где можно установить палатку. Мы, горожане, понятия не имели как ставить палатку, но после некоторых усилий это нам удалось. В ней установили койки и москитники, без которых спать было нельзя. На острове были крысы, змеи, сколопендры, скорпионы и комары, от укуса которых можно было заболеть тропической лихорадкой. Ночью мы слышали как крысы бегали по верху москитника. Так началась наша жизнь в лагере на острове Тубабао, которая длилась двадцать месяцев до нашего прибытия в Австралию.

Это были 1949-1951 годы. Русские эмигранты на Тубабао жили в старых американских армейских палатках под открытым небом в тропической жаре. У нас не было никаких даже самых примитивных удобств. Воду наши инженеры сами провели в лагерь из речушки, уборные были в ямах с известью. У нас, конечно, не было холодильников, охлаждения, радио и прочего. Невзирая на ужасающие условия, русские женщины не падали духом, и в лагере никогда не было скандалов, голодовок, жалоб, требований, и никто из нас не сходил с ума, не убегал и не стремился к созданию международного скандала. Русская эмиграция в лагере была высоко дисциплинированной и спокойной группой. Мы были идеологически сплочены и рассматривали наше пребывание на Тубабао как часть нашей борьбы за жизнь. Мы были бесподданные, беззащитные люди, но мы с честью несли своё испытание – пребывание в лагере Тубабао. Наши мужчины обслуживали лагерь, стараясь создать терпимые условия жизни. Женщины наладили приготовление ежедневной горячей пищи, и жизнь пошла по определённо установленному руслу.

У нас была церковь, бывали доклады, ставились театральные постановки и оперетты, была частная библиотека писателя Ловича, администрация предоставляла нам прокат кинофильмов (под открытым небом). У нас были курсы кройки и шитья. Был детский сад, и скауты вели свою работу с молодёжью.


Почему мы решили ехать в Австралию?
И. Суворов

В начале 1950 года перед русскими в Китае встал вопрос – куда ехать? В Советский Союз или «за речку», т.е. за границу? Выбор нашей семьи был однозначным – за границу, в Австралию. Выбор этот объясняется положением, в котором мы находились в то время, живя в Маньчжурии.

Мой отец подпоручик Николай Иванович Суворов – выпускник Читинского Военного училища, уехавший с группой харбинцев в 1943 году из Харбина в район Тооген по предложению японских властей осваивать «целину», в конце 1945 года был забран органами СМЕРШ-а вместе с сотнями других мужчин и увезён в СССР.

Моя мать Елена Ивановна Суворова (дочь полковника И.А. Абрамова), по профессии парикмахер, специализировалась по дамским причёскам. Больше она ничего не умела делать, и всё наше домашнее хозяйство вела моя бабушка Александра Алексеевна Абрамова (дочь генерала А.Антонова).

Моя крёстная Маргарита Владимировна Плешивцева (ур. Келлер), уехала в Австралию из Пекина в начале 1950 года. Она довольно часто присылала нам продуктовые посылки, в письмах описывала жизнь в Австралии и звала нас к себе. Мы не имели сведений об отце из Советского Союза и не знали, жив ли он, поэтому мама решила ехать со мной в Австралию и начала хлопотать визу. Мотивировала она своё решение тем, что к работе на «целине» она совершенно непригодна, а там, в Австралии, она сможет устроиться по специальности, как писала моя крёстная.

Было начало 1954 года, я учился в десятом классе 2ПССШ. В конце 1954 года мы получили, наконец, первую весточку от отца – открытку всего в несколько слов. Он жив, как будто почти здоров (после девяти лет каторги!), освобождён по амнистии после смерти «отца народов» и живёт у своего брата на Украине. После короткой переписки, удостоверившись, что это был действительно он, мама написала ему, что собирается приехать со мной к нему на Украину. Он ответил на это, что было бы хорошо, если бы мы сначала поехали к Леониду Петровичу, а потом и он сам, может быть, к нему приедет.

Леонид Петрович Бентхен, шанхайский ювелир, жил в Сан-Франциско! Это был явный намёк – ехать не в Советский Союз, а в США. Мы продолжали добиваться разрешения на въезд в Австралию. В Брисбене нашёлся поручитель – П.И.Стуков, знавший папу ещё по Чите, а оплату проезда взяла на себя организация ИРО, по прошению Епископа Сиднейского и Новозеландского Саввы.

Визу мы получили в конце мая 1956 года