Р. Локкарт: Буря над Россией. Исповедь английского дипломата

Игорь Н. Петренко,
руководитель проекта “Uniting Generations”

Еще одну замечательную книгу мне доверили оцифровать в Библиотеке Русского клуба в Сиднее – воспоминания британского дипломата Роберта Локкарта (англ. Sir Robert Hamilton Bruce Lockhart), непосредственного свидетеля наших двух революций 1917 г. Блестяще выписанная галерея персонажей (включая Львова, Керенского, Троцкого, Ленина, Петерса и др.), говорит о незаурядном литературном таланте автора. А с какой любовью он пишет о русском искусстве и его представителях. Ценность книги еще и в том, что она была издана в Риге в 1933 году (т.е. еще до прихода в Прибалтику Советской власти) в старорусской орфографии, дающей полное погружение в ту эпоху. Острый аналитический взгляд наряду с потрясающим слогом и иронией по отношению к себе. Он умел анализировать и предвидеть многие вещи. Пресловутый «заговор послов» дорого ему обошёлся: после высылки из России, с карьерой дипломата было покончено, но как умный человек нашёл себе применение, был уважаем политическими союзниками и врагами, одним из первых вслух предупреждал об опасности потворства набирающему обороты нацизму. Благодаря советскому агитпропу он стал своего рода символом интервенции и коварных устремлений Запада против «молодой Советской республики»… После знакомства с книгой в который раз убеждаешься в простой истине: «Читайте первоисточники!» И, конечно же, буду благодарен за указание на опечатки, неизбежные при распознавании сканером текста таких ветхих книг. Присылайте их на вацап: +7-914-665-1883 или на почту: bazar454070@gmail.com – сразу исправим!

Р. Локкартъ
БУРЯ НАДЪ РОССІЕЙ
Исповѣдь англійскаго дипломата

Издательство „Жизнь и культура”
Типография Акц. Общ. «РИТИ»
Рига, 1933

ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ I. Подготовка къ дипломатической карьерѣ
1. Соблазны Востока
2. Романъ съ малайской принцессой
3. Опять на родинѣ
4. Консульскій экзаменъ
5. Искусство служить въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ
ЧАСТЬ II. Панорама Москвы
1. Первый московскій кутежъ
2. Русскій языкъ
3. Царь въ Москвѣ
4. Я становлюсь семьяниномъ, а консульство генеральнымъ
5. Консульство выигрываетъ въ общественномъ мнѣніи
6. Англія вступаетъ въ войну
ЧАСТЬ III. Война и миръ
1. Москва въ первые мѣсяцы войны
2. Поѣздка въ Кіевъ и возвращеніе въ Москву
3. Бьюкененъ
4. Распутинъ у «Яра»
5. Инциденты въ консульствѣ
6. Докладъ маршала По
7. Челноковъ у царя
8. Поворотный пунктъ
9. Анекдотъ Сазонова
10. Убійство Распутина
11. Февральская революція
12. Львовъ, Керенскій, Савинковъ
13. Альберъ Тома и Гендерсонъ въ Россіи
14. Послѣдняя рѣчь
ЧАСТЬ IV. За кулисами исторіи
1. Меня командируютъ въ большевицкій Петербургъ
2. Лордъ Мильнеръ
3. Лондонъ-Гаапаранда-Петербургъ
4. Переговоры съ Чичеринымъ и Троцкимъ
5. Пораженіе Троцкаго въ вопросѣ о войнѣ и мирѣ
6. Пара синихъ глазъ
7. Первая встрѣча съ Ленинымъ
8. Съ Троцкимъ въ Москву
9. Въ гущѣ событій
10. Затрудненія
11. Весеннія недѣли 1918
12. Семъ политическихъ методовъ
13. Инцидентъ изъ-за помѣщенія для Мирбаха
14. Невозможно прійти къ соглашенію
15. Появляется Сидней Рейли
16. Вологда
17. Я проповѣдывалъ глухимъ
18. Интервенція союзниковъ и расколъ между большевиками и лѣвыми эсерами
19. Съѣздъ совѣтовъ
20. Убійство Мирбаха и возстаніе эсеровъ
21. «Интервенція»
22. Мы готовимся къ отъѣзду
23. Арестъ
24. Такъ называемый Локкартовскій заговоръ
25. Второй арестъ
26. Три недѣли въ Кремлѣ
27. Кремлевское заключеніе
28. Локкартъ за Литвинова
29. Отъѣздъ

ЧАСТЬ I
Подготовка къ дипломатической карьерѣ

1. Соблазны Востока

Въ моей бурной жизни случай игралъ неподобающую ему крупную роль. Я самъ въ этомъ виноватъ. Я никогда не пытался стать господиномъ своей судьбы и всегда поддавался воздѣйствію наиболѣе въ данный моментъ сильнаго импульса. Пока счастье мнѣ благопріятствовало, я принималъ его дары съ распростертыми руками. Когда оно отстранялось отъ меня, я переносилъ его немилость безъ жалобъ. Мнѣ знакомы часы раскаянія и сожалѣнія. Обладая достаточной вдумчивостью, я, естественно, склоненъ и къ самокритикѣ. Но моему самоанализу свойственно чувство мѣры и дистанціи, онъ никогда не носитъ болѣзненнаго характера, никогда не имѣетъ рѣшающаго вліянія на перипетіи моей карьеры. Въ той неустанной борьбѣ, которую человѣкъ ведетъ съ самимъ собой изъ-за самого себя, моя способность къ самоанализу никогда не служила мнѣ на пользу. Разочарованія не исцѣлили меня отъ романтики, которой заражена моя кровь. Я подчасъ сожалѣю о томъ, что совершилъ нѣкоторые поступки, но угрызенія совѣсти испытываю только по поводу того, что не сдѣлалъ чего-либо.

Я родился 2 сентября 1887 года въ городкѣ Анструтеръ, въ шотландскомъ графствѣ Файфъ. Мой отецъ, переселившійся въ 1906 году въ Англію, былъ учителемъ начальной школы. Моя мать — урожденная Макъ-Грегоръ, и среди моихъ предковъ встрѣчаются такія имена, какъ Брюсъ, Гамильтонъ, Кумммингъ, Уоллесъ и Дугласъ. Въ моихъ жилахъ не течетъ ни капли англійской крови.

Мой отецъ былъ рьяный футболистъ, а братья моей матери — извѣстные спортсмены. Когда мнѣ минуло четыре года, я получилъ въ подарокъ первый мячъ для регби, а шотландская интернаціональная команда давала мнѣ уроки игры, какъ только я научился бѣгать. Будучи страстнымъ поклонникомъ крикета, отецъ мой самъ въ эту игру не игралъ. Когда появился на свѣтъ Божій мой третій братъ, я захлопалъ въ ладоши и закричалъ въ восторгѣ: «Теперь у насъ будетъ скоро полный составъ крикетной команды!». Затѣмъ я побѣжалъ на кухню, стащилъ тамъ сырой бифштексъ и положилъ его въ колыбель новорожденнаго, чтобы его мускулы и кости заблаговременно развились. Мнѣ самому было тогда семь лѣтъ.

Мои школьные годы протекли совершенно нормально. Меня изрядно лупили, преимущественно за то, что я игралъ въ футболъ или крикетъ по воскреснымъ днямъ, святость коихъ мой отецъ строго соблюдалъ. Когда мнѣ минуло двѣнадцать лѣтъ, мнѣ удалось получить мѣсто стипендіата въ Фетесской школѣ, гдѣ я на протяженіи пяти лѣтъ занимался служеніемъ богу спорта къ величайшему ущербу для моихъ успѣховъ въ наукахъ. Въ первый годъ моего пребыванія въ Фетесѣ я лучше всѣхъ учениковъ школы писалъ латинскія ехtemporale, но за всѣ послѣдующіе годы не оказался больше ни по одному предмету въ числѣ первыхъ пятидесяти учениковъ, и родители мои имѣли полное основаніе быть недовольными мной, хоть я и добрался съ грѣхомъ пополамъ до выпускного класса. Затѣмъ отецъ мой, желая исцѣлить меня отъ предразсудковъ насчетъ достоинствъ Кембриджа, отправилъ меня въ Берлинъ.

Я чрезвычайно многимъ обязанъ Германіи и профессору Тилли, австралійцу, который превратился въ яраго пруссака и гордился тѣмъ, что носитъ имя великаго полководца. У него былъ необычайно радикальный, воистину спартанскій методъ воспитанія, но онъ научилъ меня работать, и отъ этой добродѣтели я уже никогда впослѣдствіи, не взирая на отдѣльныя отступленія, окончательно избавиться не могъ. Ему-же обязанъ я другими двумя цѣнными пріобрѣтеніями: уваженіемъ къ учрежденіямъ и нравамъ неанглійскихъ народовъ и тренировкой къ изученію языковъ. Первая изъ отмѣченныхъ особенностей сослужила мнѣ большую службу при общеніи съ иностранцами, а вторая весьма пригодилась семь лѣтъ спустя, когда мнѣ пришлось отправиться въ Россію. Отдавая должную дань Тилли, я надѣюсь, что отзывъ мой о немъ дойдетъ до него, если онъ только еще живъ. Это единственный человѣкъ, чье вліяніе на мою жизнь я могу назвать безусловно благотворнымъ.

Изъ Берлина меня отправили въ Парижъ, гдѣ я попалъ подъ вліяніе добродушнаго и богобоязненнаго человѣка по фамиліи Пасси. Ему я обязанъ прекраснымъ французскимъ выговоромъ и первымъ знакомствомъ съ валійскимъ методомъ духовнаго пробужденія. Пасси, сынъ выдающагося правовѣда-пацифиста Фредерика Пасси, былъ самымъ кроткимъ послѣдователемъ кальвинизма. Въ юные годы свои онъ готовился стать миссіонеромъ и съ присущей ему основательностью подготовлялся къ этой будущей профессіи тѣмъ, что ѣлъ крысиное мясо. Болѣзнь легкихъ спасла этого крупнаго ученаго отъ изгнанія въ глубь Китая или на южно-океанскіе острова. Если язычники отъ этого потеряли, то наука зато выиграла. Имя Пасси красуется на ряду съ именами Свита и Віетора въ почетномъ спискѣ основателей современной фонетики. Усердныя филологическія изысканія не мѣшали ему продолжать участвовать въ благомъ дѣлѣ спасенія грѣшниковъ. Когда я съ нимъ познакомился, онъ находился подъ вліяніемъ валійскаго проповѣдника духовнаго пробужденія Эвана Робертса. Въ виду этого мнѣ случилось разъ въ жизни выступить передъ обитателями одного захудалаго парижскаго квартала въ роли пѣвца, исполнявшаго на французскомъ языкѣ валійскіе духовные гимны. Пасси читалъ молитвы и аккомпанировалъ моему пѣнію, играя тремя пальцами на фисгармоніи, а по окончаніи моего соло вступалъ хоръ, въ составѣ трехъ испуганно-смущенныхъ англійскихъ студентовъ.

Не представляетъ ли собой жизнь просто цѣпи случайностей? Какъ онѣ смѣняются въ моей жизни? Послѣ трехлѣтняго пребыванія заграницей я вернулся въ Англію, чтобы приступить къ подготовкѣ къ экзамену на должность государственнаго чиновника въ Индіи. Судьба и прирожденная склонность плыть по вѣтру рѣшила иначе. Въ 1908 г. вернулся съ Востока мой дядя, одинъ изъ піонеровъ каучуковой промышленности на Малайскомъ архипелагѣ, и взбудоражилъ мое воображеніе своими волшебными разсказами о богатствахъ, за которыми только стоило протянуть руку въ этихъ сказочныхъ краяхъ. Бацилла странствій и безъ того жила въ моей крови. Новые міры и новыя приключенія манили. Я перешелъ въ ряды плантаторовъ каучука и отправился на Востокъ.

Обучаясь въ Берлинѣ и Парижѣ, я прилежно работалъ и велъ себя безукоризненно. Страстное преклоненіе передъ творчествомъ Гейне, чье «Интермеццо» я до сихъ поръ еще почти цѣликомъ знаю наизусть, отразилось на невинномъ увлеченіи моемъ дочерью одного германскаго флотскаго офицера. Я катался при свѣтѣ луны на парусной лодкѣ по Ванзее. Вздыхалъ надъ стаканомъ пильзенскаго пива на террасѣ кафэ въ Шлахтензее. Въ присутствіи ея матери распѣвалъ я ей самыя модныя сентиментальныя пѣсенки Вѣны и Берлина. И упражнялся въ нѣмецкомъ языкѣ. Во Франціи я увлекался сентиментальной экзотикой Пьера Лоти, съ которымъ мнѣ даже случилось лично встрѣтиться, и эксцентричныя, жеманныя манеры котораго не исцѣлили меня отъ еще и понынѣ не угасшаго восхищенія передъ волшебными красотами его стиля. Но слезы надъ его «Разочарованными» я проливалъ въ одиночествѣ. Прощальное письмо Дженаны я выучилъ наизусть, что послужило мнѣ на пользу, когда я держалъ экзаменъ на консульскаго чиновника. Теперь передо мной открывался широкій путь на Востокъ со всѣми его соблазнами.

Ни одно путешествіе не сможетъ произвести на меня того чарующаго впечатлѣнія, какъ моя первая поѣздка въ Сингапуръ. Еще и понынѣ живетъ она въ моей памяти, подобно волшебному сновидѣнію, всѣ мельчайшія детали котораго я легко могу возстановить. Въ моменты упадка духа я въ этомъ сновидѣніи черпаю утѣшеніе Я такъ и вижу передъ собой, гораздо отчетливѣе, чѣмъ многихъ послѣдующихъ спутниковъ моей жизни, и капитана парохода, и стюарда курительнаго салона, и матросовъ, и столь же упитаннаго, сколь и романтичнаго кассира, и трехъ германскихъ флотскихъ офицеровъ, моихъ единственныхъ серьезныхъ соперниковъ на первые призы въ палубныхъ играхъ. Но главнымъ очарованіемъ поѣздки является калейдоскопъ волшебныхъ красокъ и восхитительныхъ ландшафтовъ, смѣнявшихся каждые двадцать четыре часа передъ моими глазами. Я наслаждался этимъ зрѣлищемъ и не дѣлилъ этого наслажденія ни съ кѣмъ. Я вставалъ до свѣта, чтобы испытать легкое дыханіе вѣтерка, предвѣщающее восходъ солнца. Погруженный въ какое-то состояніе райскаго блаженства, я съ трепетомъ ждалъ появленія исполинскаго огненнаго шара, разрывающаго сѣрую завѣсу и проводящаго грань между небомъ и неподвижнымъ моремъ. Стоя одинъ на носу парохода, я восторгался шафрановыми солнечными закатами и небесной панорамой кораблей и войскъ, королей и замковъ, рыцарей и прекрасныхъ дамъ, зрѣлищемъ приключеній, которыя не можетъ показать самая увлекательная фильма.

Мнѣ было всего двадцать одинъ годъ, и моя жажда познанія была неутомима, Я поглощалъ каждую попадавшую мнѣ подъ руку книгу путешествій. Многія изъ тѣхъ произведеній, которыя я прочелъ за эту мою поѣздку, я еще и понынѣ отношу къ числу своихъ величайшихъ сокровищъ. Такъ, напримѣръ, «Курителей опіума» Жюля Буасьера я и теперь считаю лучшей книгой этого жанра. Лоти все еще продолжалъ быть моимъ героемъ и, подобно Лоти, я укутывался въ плащъ меланхолическаго одиночества. Въ гаваняхъ я инстинктивно избѣгалъ встрѣчъ съ соотечественниками и на собственный страхъ и рискъ искалъ путей къ поселеніямъ туземцевъ.

У меня раскрылись глаза на красоты теплаго колорита и пышной растительности. Еще и сегодня орхидея малайскихъ джунглей нравится мнѣ больше, чѣмъ прекраснѣйшая роза на груди самой очаровательной женщины. Зной тропическаго солнца стимулировалъ мой духъ и сталъ жизненнымъ элементомъ, безъ котораго не можетъ больше обходиться мое тѣло. Я все еще не въ состояніи подумать безъ тоски, причиняющей мнѣ мучительную боль, о безоблачномъ небѣ Востока, о широкихъ пространствахъ золотого песку, распростирающихся въ тѣни пальмъ. Подобно герою романа Фоконье, я почти склоненъ думать, что тѣ страны, въ которыхъ человѣкъ не можетъ ходить нагишомъ круглый годъ, обречены на трудъ, войны и тиски законовъ. Туманъ англійской зимы является для меня такимъ же кошмаромъ, какъ и стѣны большевицкой тюрьмы.

Когда я высадился въ Сингапурѣ, меня отправили въ качествѣ волонтера на одну каучуковую плантацію, близъ Портъ-Диксона. На всемъ земномъ шарѣ нѣтъ, пожалуй, болѣе драгоцѣнной жемчужины, чѣмъ эта крошечная гавань у входа въ Малаккскій проливъ. Бѣлый человѣкъ еще не испакостилъ ея. Климатъ здѣсь воистину совершенный, а береговая линія подобна опалу, мѣняющему свои тона въ зависимости отъ угла, подъ которымъ падаетъ на него солнечный лучъ. Тишина ночей и легкій плескъ морской волны приносили моей душѣ такое ощущеніе мира, равнаго которому мнѣ никогда больше не суждено испытать. Каждая минута года являлась счастьемъ.

Но въ качествѣ плантатора я лавровъ не пожиналъ, ѣдкій запахъ тамильскихъ кули былъ невыносимъ. Изъ ихъ языка я изучилъ только необходимыя для работы слова. Теперь я уже забылъ все, кромѣ небольшого запаса приказаній и ругательствъ. Китайцы съ ихъ автоматической точностью были мнѣ не по душѣ. Мои непосредственныя функціи — веденіе рабочихъ списковъ и бухгалтерскихъ книгъ — были мнѣ противны. Мой начальникъ относился ко всему не очень строго и смотрѣлъ сквозь пальцы. Я скоро приспособился къ нравамъ и обычаямъ англійскихъ плантаторовъ. Привыкъ къ неизбѣжнымъ «стэнга» (виски съ содовой водой). Разъ въ мѣсяцъ я посѣщалъ вмѣстѣ съ моимъ начальникомъ сосѣдній городокъ Серембапъ, гдѣ выпивалось немалое количество джина. По субботамъ и воскресеньямъ я разъѣзжалъ вдоль и поперекъ по всей странѣ, игралъ въ футболъ и хоккей и заключалъ налѣво и направо новыя знакомства. Въ тѣ золотыя времена экономическаго расцвѣта 1908 года гостепріимство носило просто подавляющій характеръ и для большинства изъ насъ, молодежи, оказалось даже пагубнымъ.

Малайцы высшаго круга, ихъ глубочайшее презрѣніе къ труду, ихъ взгляды на жизнь и философія пришлись мнѣ по душѣ. Человѣкъ, умѣющій ловить рыбу и охотиться, знающій всѣ тайны рѣкъ и лѣсовъ, говорящій цвѣтистымъ языкомъ аллегорій и объясняющійся въ любви «пантунами» (рифмованными строфами), могъ заранѣе разсчитывать на мои симпатіи. Я съ энтузіазмомъ принялся за изученіе ихъ языка. Я изучалъ ихъ обычаи и исторію. Завуалированная тайна ихъ женскаго міра влекла и манила меня. Энергію и прилежаніе, на которыя вправѣ были разсчитывать тамилы и китайцы моей плантаціи, я расточалъ на малайцевъ. Я презиралъ неодухотворенную жизнь плантаторовъ и искалъ себѣ друзей въ средѣ молодыхъ правительственныхъ чиновниковъ. Демонстрировалъ имъ свои стихи и восхищался ихъ акварелями. Съ однимъ мечтательнымъ молодымъ человѣкомъ, успѣвшимъ, однако, добраться до высотъ колоніальной іерархіи, я игралъ въ четыре руки на роялѣ.

Я сдружился также съ католическими миссіонерами, прекрасными людьми, которые добровольно порываютъ связи съ Европой и даже съ живущими на востокѣ европейцами, посвящая свою жизнь пасомому ими стаду туземцевъ, а также спасенію и воспитанію метисовъ.

Въ мѣстной газетѣ я получилъ свое первое журналистическое крещеніе. Хотя мои сентиментальныя филиппики противъ японцевъ, занимающихся торговлей бѣлыми рабами, имѣли мало отклика, редакція, послѣ написанной мною передовой статьи о недостаткахъ эсперанто, поощряла меня къ дальнѣйшему сотрудничеству. А кромѣ того, я много читалъ и къ тому все серьезныя книги. Я взялъ себѣ за правило не покупать ни одного романа. Пакету хорошей литературы, который я еженедѣльно выписывалъ изъ Сингапура, я обязанъ тѣмъ, что остался нетронутымъ и избѣжалъ объятій тройственнаго союза опіума, алкоголя и женщинъ.

Я надоѣдалъ своему дядѣ просьбами о предоставленіи мнѣ такой должности, гдѣ я являлся бы вполнѣ самостоятельнымъ и мнѣ было поручено организовать новую плантацію у подножія горъ. Там я и прожилъ больше года на разстояніи десяти англійскихъ миль отъ ближайшаго европейскаго поселка въ роли піонера бѣлой расы. Деревня, расположенная близъ плантаціи, была резиденціей одного смѣщеннаго англичанами султана, питавшаго къ нимъ за это соотвѣтственныя чувства. Моей обителью являлся ветхій ящикъ безъ веранды, мало чѣмъ отличавшійся отъ малайскихъ хижинъ и нисколько не походившій на жилище европейца. Съ точка зрѣнія смертности отъ маляріи, мѣстность занимала выдающееся положеніе въ странѣ. Съ цивилизаціей меня связывали только велосипедъ и малайскій полицейскій постъ, расположенный въ двухъ миляхъ отъ плантаціи. Но я былъ счастливъ, какъ магаутъ, которому подарили новаго слона. Весь день я былъ занятъ. Мнѣ приходилось творить изъ ничего, создавать изъ непроходимыхъ джунглей плантацію, построить для себя домъ, прокладывать дороги и рыть оросительныя канавы. Мелкія административныя проблемы занимали и интересовали меня. Тамъ были малайскіе предприниматели, находившіе оправданіе любому нарушенію контракта, и тамилянки, строго соблюдавшія многомужество по разумной системѣ — два дня въ недѣлю для каждаго изъ трехъ мужей, а воскресные дни для отдыха. Но какъ прикажете поступить въ томъ случаѣ, если взбѣшенный Вуллимай прибѣжитъ къ вамъ съ жалобой на то, что Рамазами укралъ у него одинъ день? Были тамъ еще китайскіе лавочники, торговавшіеся до седьмого пота съ завѣдующимъ моими складами, да ростовщики изъ Бомбея, державшіе въ тискахъ моихъ кули и аккуратно являвшіеся въ дни выдачи заработной платы.

Въ этсмь смѣшанномъ обществѣ я олицетворялъ собой англійское государство. Я являлся источникомъ права. Возможно, что не всѣ были довольны выносимыми мною рѣшеніями, но до меня лично жалобы за этотъ счетъ не доходили. Въ теченіе первыхъ четырехъ мѣсяцевъ я не имѣлъ никакихъ заботъ или огорченій. Я усердню занимался изученіемъ малайскаго языка. Я сочинялъ небольшія новеллы, началъ писать романъ на малайскіе мотивы, который, увы, остался незаконченнымъ и продолжалъ увлекаться чтеніемъ съ усердіемъ, заслуживающимъ всяческой похвалы.

Для отдыха въ моемъ распоряженіи были футболъ, охота и рыбная ловля. Я выкорчевалъ мѣсто для футбольнаго поля и посвятилъ окрестныхъ малайцевъ въ первыя таинства этой игры. Въ невыразимо прекрасные часы, предшествовавшіе солнечному закату, я занимался стрѣльбой по «пунаи» — маленькимъ малайскимъ голубямъ. Насадивъ на крючекъ удочки вмѣсто мухи лягушку, я ловилъ «икангъ-харуановъ» — безвкусную рыбу малайскихъ рисовыхъ болотъ. Я сдружился со смѣщеннымъ султаномъ и въ еще большей степени съ его супругой, уродливой старой женщиной сь выкрашенными бетелемъ губами и взоромъ, нагонявшимъ трепетъ на самыхъ храбрыхъ. Ей приписывали всѣ предусмотрѣнныя уголовнымъ кодексомъ преступленія, не говоря уже о прегрѣшеніяхъ противъ Бога и ближнихъ, непредусмотрѣнныхъ человѣческими законами. Но она являлась королевой Викторіей этой области, и я не имѣю къ ней никакихъ претензій, хоть мы и стали впослѣдствіи врагами.

У моихъ подчиненныхъ я пользовался, совершенно незаслуженно, репутаціей удивительнаго стрѣлка изъ пистолета. Мое примитивное жилище часто подвергалось набѣгамъ крысъ, которыя, во время трапезъ, имѣли обыкновеніе сползать со сплетенной изъ пальмовыхъ листьевъ крыши по поддерживавшимъ ее шестамъ. Моя собака бросалась на нихъ, а я сбивалъ тростниковой палкой тѣхъ изъ нихъ, которыя не успѣвали уползти обратно на крышу. Это стоило жизни многимъ дюжинамъ. Но еще забавнѣе было подстрѣливать ихъ изъ револьвера, когда онѣ нагло пялили на меня глаза изъподъ карниза крыши. Это было превосходнымъ подготовительнымъ упражненіемъ для того великаго дня, которому суждено было сдѣлать изъ меня волшебника въ глазахъ туземцевъ.

Плантація и мой домъ снабжались питьевой водой изъ большого круглаго и глубокаго колодца, въ стѣнахъ котораго между уровнемъ воды и земной поверхностью, имѣлись изрядныя трешины. Въ одно прекрасное утро мой завтракъ былъ прерванъ дьявольскимъ верещаніемъ множества языковъ, сопровождаемымъ хоромъ жалобно причитающихъ женщинъ. Въ бѣшенствѣ выбѣжалъ я наружу, чтобы выяснить причину этого гвалта, помѣшавшаго моему завтраку. Какой-то кули, тамилъ, катался съ жалобными стонами на землѣ, а вокругъ него кричали, оживленно что-то другъ другу разсказывали и причитали сотни двѣ его земляковъ. Тутъ же стояли группа малайцевъ и весь мой китайскій домашній персоналъ, готовые придти на помощь своими совѣтами и не желавшіе упустить развязки трагедіи. Изъ отрывистыхъ и противорѣчивыхъ сообщеній выяснилось, что кули укусила змѣя. Въ колодцѣ ютится исполинская очковая змѣя. Она устроила себѣ гнѣздо въ одной изъ трещинъ обшивки. Это самка, она снесетъ яйца, выведутся молодые змѣеныши. Къ колодцу нельзя больше подходитъ. Змѣя укусила бѣднаго Армагана. Господинъ долженъ немедленно приступить къ рытью новаго колодца.

Вмѣстѣ съ фельдшеромъ плантаціи прокололъ я обѣ точки, виднѣвшіяся на ногѣ укушеннаго, прижегъ ихъ, далъ пострадавшему бутылку джина и отправилъ его на запряженной волами телѣгѣ въ госпиталь, расположенный въ двѣнадцати миляхъ. Онъ впослѣдствіи поправился. Затѣмъ я приступилъ вмѣстѣ съ двумя тамилами и малайскимъ надсмотрщикомъ къ изслѣдованію колодца. Мой карабинъ находился еще въ Портъ-Диксонѣ. Мое охотничье ружье я одолжилъ районному начальнику въ Іелебу. Единственнымъ моимъ оружіемъ являлся пистолетъ, изъ котораго я стрѣлялъ по крысамъ. Въ колодцѣ ничто не шевелилось. Тамилы показали мнѣ дыру, приблизительно въ восьми футахъ отъ земной поверхности, въ которой змѣя устроила свое гнѣздо. Мой малаецъ стал колотить длинной бамбуковой палкой по отверстію щели. Предостерегающее шипѣніе, черная угрожающе вытянувшаяся голова змѣи, паническое бѣгство моей свиты. Я тщательно прицѣлился, нажалъ гашетку и тоже отошелъ въ сторонку. Въ колодцѣ произошло какое-то движеніе и затѣмъ наступила тишина. Я попалъ змѣѣ прямо въ голову, въ предсмертныхъ судорогахъ она вывалилась изъ своей дыры, упала въ воду и неподвижно лежала на ея поверхности, а окружившая колодецъ толпа смотрѣла широко раскрытыми глазами на эту жертву моего волшебства. Я создалъ себѣ имя. Я обладалъ талисманомъ.

Это послужило мнѣ на пользу. Ближайшій путь въ Серембанъ и въ цивилизованныя страны лежалъ черезъ деревушку китайскихъ рудокоповъ, пользовавшуюся репутаціей разбойничьяго гнѣзда. Эти бандиты напали однажды на моего посланца и, разочарованные скуднымъ содержаніемъ его багажа, отрѣзали ему безымянный палецъ — самый удобный способъ присвоить себѣ кольцо, которое онъ носилъ на этомъ пальцѣ.

Подобныя опасности мнѣ больше не угрожали. Китайскимъ рудокопамъ тоже стало извѣстно, что я, во-первыхъ, попадаю съ перваго выстрѣла въ голову змѣи, что я, во-вторыхъ, никогда не выхожу изъ дому безъ своего револьвера и что я, въ-третьихъ, никогда не имѣю при себѣ денегъ. Я былъ, такимъ образомъ, гарантированъ отъ нападеній. И все-же ничто въ жизни меня такъ не волновало, какъ мои велосипедныя поѣздки по джунглямъ глубокой ночью. Эти жуткія и вмѣстѣ съ тѣмъ волшебныя переживанія выпадали на мою долю всякій разъ, когда я во время своихъ экскурсій въ городъ, оставался тамъ ужинать. Такъ какъ мнѣ было необходимо возвращаться на плантацію къ шести часамъ утра, я, въ большинствѣ случаевъ, пускался въ обратный путь около полуночи. На протяженіи послѣднихъ шести миль, я не проѣзжалъ мимо какого-либо человѣческаго жилья, шесть миль я мчался съ такой быстротой, какъ если бы дѣло шло о спасеніи моей жизни, черезъ лѣсъ исполинскихъ деревьевъ, въ лунномъ свѣтѣ бросавшихъ на дорогу фантастическія тѣни. Вдали таинственно высились подобно горамъ изъ «Копей царя Соломона» холмы Іелебу, столь знакомые и вмѣстѣ съ тѣмъ столь чуждые. Неизвѣстность обостряла мои чувства. Какъ солдатъ изъ извѣстной сказки я могъ бы услышать шопотъ людей, находящихся въ нѣсколькихъ миляхъ отъ меня, если бы я приложилъ ухо къ землѣ. Я испытывалъ страхъ, и страхъ очаровывалъ меня. Когда я добирался до дому, я испытывалъ огромную радость, но вмѣстѣ съ тѣмъ всегда былъ готовъ принять новое приглашеніе провести вечеръ въ Серембанѣ и продѣлать обратную поѣздку по джунглямъ: хорошая подготовка къ будущей жизни въ большевицкой Россіи. Пріучаешься къ страху и научаешься совладать съ нимъ. Ночные концерты совъ и филиновъ стали для меня привычной музыкой. Если мнѣ приходилось услышать ревъ тигра, а однажды даже чуть не наѣхать на черную пантеру, то это были исключительные случаи. Мнѣ всегда удавалось справиться съ чувствомъ страха, но я никогда не могъ побороть ощущенія жути.

2. Романъ съ малайской принцессой

Настала, наконецъ, пора и для приключеній другого рода. Я уже упоминалъ, что поддерживалъ довольно близкую связь со смѣщеннымъ султаномъ и его супругой. Какъ то я быль приглашенъ имъ незадолго до праздника Рамадана на „rong-geng“- нѣчто вродѣ конкурса танцевъ, на которомъ выступаютъ профессіональныя танцовщицы, декламируютъ любовныя малайскія четверостишія и пѣснями побуждаютъ мѣстную молодежь принять участіе въ поэтическихъ и хореографическихъ состязаніяхъ. Для европейца все это является не слишкомъ соблазнительнымъ развлеченіемъ. Танцоры танцують не въ обнимку, а выступая другъ подлѣ друга, причемъ кавалеръ старается идти въ тактъ съ дамой. Для малайцевъ эта пляска является романтическимъ переживаніемъ волнующимъ ихъ половые инстинкты. Случается такъ, что какой пибудь юноша окончательно теряетъ самообладаніе и бросается на одну изъ танцовщицъ. Тогда вмѣшивается мѣстная стража, которая силой уводитъ виновнаго на остальную часть вечера съ арены. Это считается позоромъ, по въ глубинѣ души виновному завидуютъ.

Я сидѣлъ между султаномъ и его мужеподобной супругой. являя собою образецъ декоративности и хорошаго европейскаго тона. Старый морщинистый султанъ соблюдалъ исполненное достоинства молчаніе, угощая меня сладкимъ лимонадомъ и виски. Его мужеподобная супруга была краснорѣчивѣе. Она допекала меня свои ми разговорами объ испорченности молодого поколѣнія, въ особенности дѣвушекъ. Бесѣда съ нею меня занимала. Въ близкихъ къ султаншѣ кругахъ разсказывали. что она самая развращенная женщина ея эпохи и имѣла на своемъ вѣку столько любовниковъ, сколько манговое дерево имѣетъ зеренъ, причемъ супругъ ея не осмѣливался даже пикнуть. Даже и теперь еще она-де. несмотря на свои бетелевые губы и изобиліе морщинь, можетъ дать десять очковъ форы любой женщинѣ. За нами стояли придворпыя дамы, укутавъ головы саронгами и оставляя открытыми только свои темные глаза. Я не смѣлъ оборачиваться и рано ушелъ домой.

За оказанное мнѣ гостепріимство я рѣшилъ отблагодарить устройствомъ пышнаго празднества. Изъ сосѣдняго государства я выписалъ двухъ „rong-geng“ дѣвицъ, слава о красотѣ которыхъ дошла и до нашего глухого угла. Я велѣлъ распланировать большой участокъ Земли устроить сидѣнія, возвести маленькую трибуну и разослать приглашенія къ имѣющему состояться на ближайшей недѣлѣ празднику

Пожаловало все населеніе деревни со дворомъ султана во главѣ. Сочныя краски, малайскихъ саронговъ выглядѣли въ лунномъ свѣтѣ особенно эффектно. Неподвижныя какъ ночь, пальмы, бросали свои призрачныя тѣни. На темно-синемъ балдахинѣ небесъ сверкали безчисленныя звѣзды. Этой балетной декораціей могъ бы гордиться самъ Бакстъ. Поборовъ первоначальное смущеніе, мои гости наслаждались апеллировавшимъ ко всѣмъ ихъ чувствамъ зрѣлищемъ. Желая возвысить себя въ глазахъ туземцевъ, я пригласилъ, между поучимъ. также полицейскаго комиссара мѣстнаго района, въ высшей степени добродушнаго ирландца, котораго я, не безъ нѣкоторыхъ колебаній усадилъ между султаномъ и султаншей. Такимъ образомъ я могъ посвятить себя организаціи представленія и контролю надъ тѣмъ, какъ обслуживаются мои гости. Тутъ-то я и увидѣлъ посреди придворныхъ дамъ восхитительное коричневое существо въ расписанной узорами батикъ юбкѣ и красной шелковой накидкѣ. Головка ея была окутана саронгомъ въ голубыхъ и красныхъ клѣткахъ, но крошечный овалъ ея личика и пара бездонныхъ какъ ночь глазъ оставались неприкрытыми.

Есть событія, которыя запечатлѣваются въ памяти, какъ на фотографической пластинкѣ. То, что произошло со мною, французы называютъ „coup de foudre” Я пережилъ одно изъ ужаснѣйшихъ японскихъ землетрясеній. На моихъ глазахъ уводили на разстрѣлъ бывшихъ царскихъ министровъ, желая тѣмъ предостеречь меня и развязать мой языкъ. Южно-океанскій тайфунъ сорвалъ надъ моей головой крышу. Ни одно изъ этихъ потрясеній не произвело на меня такого мощнаго, такого парализующаго впечатлѣнія, какъ тотъ взрывъ, который произошелъ въ моемъ сердцѣ при видѣ Амаи. Мнѣ было двадцать три года. Я прожилъ четыре года во Франціи и Германіи, гдѣ пережилъ нѣсколько мальчишескихъ любовныхъ увлеченій, но прочныхъ и серьезныхъ связей съ женщинами у меня не было. За послѣднее время я провелъ шесть мѣсяцевъ въ добровольномъ одиночествѣ, въ сторонѣ отъ моихъ земляковъ. Прошло уже больше года съ гой поры, какъ я въ послѣдній разъ разговаривалъ съ бѣлой женщиной. Голова моя была набита нездоровыми романтическими мыслями и я вполнѣ созрѣлъ для искушений. Жизнь моя протекала такъ ненормально, что я поддался манившему меня искушенію съ трагической серьезностью, и послѣдствія этого оказались чрезвычайно серьезными для насъ обоихъ, оба мы были выбиты изъ колеи.

Весь вечеръ я былъ словно въ лихорадкѣ. Со страстнымъ нетерпѣніемъ ждалъ я ухода гостей. Предоставивъ султана и его чудовищную супругу въ распоряженіе полицейскаго комиссара я бѣгалъ взадъ и впередъ по другой сторонѣ арены, не спуская глазъ съ нѣжной красоты этой малайской дѣвушки столь неожиданно нарушившей мѣрное теченіе моей жизни. Горѣвшій надъ ея головой факелъ свѣтилъ, казалось, только для нея. Словно жемчужина на темномъ бархатномъ фонѣ выдѣлялась эта удивительно свѣтлая малайка. Кожа ея была значительно свѣтлѣе кожи работавшихъ на моей плантаціи женщинъ. Вскорѣ мнѣ суждено было узнать причину этого.

Мое нетерпѣніе одержало верхъ надъ моей осторожностью. Я призвалъ своего надсмотрщика малайца СиВо. котораго я привезъ съ собою изъ Сингапура и который былъ не въ очень хорошихъ отношеніяхъ съ мѣстнымъ населеніемъ.

— Кто эта дѣвушка, стоящая позади султана? —спросилъ я взволнованнымъ шопотомъ.

Выраженіе его лица не измѣнилось. Онъ медленно повелъ глазами по аренѣ, какъ будто слѣдя за движеніями танцующихъ. Онъ не казался изумленнымъ и не возбуждалъ никакого подозрѣнія. Медленно, такимъ тономъ, словно онъ говорилъ о дѣлахъ плантаціи, онъ отвѣтилъ:

— Воронъ — не пара райской птицѣ. Это Амаи, пріемная дочь султана. Она замужемъ и теперь разводится со своимъ мужемъ. Послѣ развода она станетъ женою двоюроднаго брата султана.

Наконецъ-то гости стали расходиться. Я излилъ свое сердце, въ которомъ пламя уже ярко пылало, предъ моимъ другомъ, полицейскимъ комиссаромъ. Его предостереженіе звучало еще болѣе опредѣленно, чѣмъ предостереженіе Си-Во. Въ нѣсколькихъ отчетливо формулированныхъ словахъ онъ посовѣтовалъ мнѣ выбить Амаи изь головы, немедленно и навсегда, если я хочу избѣжать крупныхъ, крупнѣйшихъ непріятностей. Помимо того, одна малайка, вѣдь, похожа на другую, а другихъ легче заполучить, и обладаніе ими сопряжено съ меньшими опасностями.

Это былъ не плохой совѣтъ. Мнѣ слѣдовало бы имъ воспользоваться. Вмѣсто этого я пустилъ въ ходъ всѣ имѣвшіяся въ моемъ распоряженіи средства, чтобы найти путь къ моей богинѣ. Си-Во сталъ моимъ наперсникомъ. Онъ прибѣгъ къ посредничеству одной служившей при султанскомъ дворѣ старой, вымазанной бетелемъ вѣдьмы, которая отстаивала мои интересы. Медленно, медленно подвигался я къ намѣченной цѣли, но упорно ее преслѣдовалъ. Каждый день въ пять часовъ Амаи выходила изъ своего дома и направлялась во «дворецъ» султана, и каждый день въ пять часовъ стоялъ я на углу улицы и пропускалъ ее мимо себя. Мы не обмѣнивались ни однимъ знакомъ. Я оставался совершенію неподвиженъ. Одно мое слово могло все погубить. Она даже никогда не приподнимала своей вуали, ни разу не замедлила шага. Эти двѣ минуты за день служили мнѣ пищей на протяженіи шести недѣль. Затѣмъ, вскорѣ по окончаніи процесса. о разводѣ, я какъ-то снова отправился подъ вечеръ къ мѣсту нашихъ встрѣчъ. Заходящее солнце покоилось огненнымъ шаромъ на верхушкѣ горы. Легкій вѣтерокъ навѣвалъ прохладу и ароматъ джунглей. Я прождалъ нѣсколько минутъ, упиваясь теплой красотой малайскаго заката и еле справляясь съ голодомъ, грызущимъ мое сердце. Улица впервые оставалась пуста.

Мои глаза не могли оторваться отъ узкой тропинки, которая вела отъ дома Амаи къ улицѣ. Наконецъ-то она появилась, съ краснымъ саронгомъ на головѣ и въ маленькихъ зеленыхъ сандаліяхъ. Неужели она снова пройдетъ, какъ обычно, мимо меня, не подавъ мнѣ ни знака, не бросивъ на меня ни взгляда. Она подвигалась, казалось, болѣе медленными шагами, чѣмъ всегда. Поровнявшпсь со мною, она остановилась, откинула свой саронгъ такъ далеко назадъ, что сталъ виденъ воткнутый въ ея волосы цвѣтокъ лотоса, и посмотрѣла мнѣ въ глаза. Потомъ она повернулась какъ вспугнутый заяцъ, и быстрыми шагами скрылась въ надвигающейся темнотѣ.

Я шелъ домой весь въ огнѣ. Призвалъ Си-Во. Послалъ за старой знахаркой султанскаго двора. Я требовалъ. настаивалъ на настоящей встрѣчѣ, подлинномъ свиданіи, немедленно. Черезъ два дня знахарка пришла съ радостной вѣстью. Чередуя свои слова съ молитвами за собственное благоденствіе, она завѣрила меня, что все готово. Сегодня вечеромъ, въ девять часовъ, я долженъ отправиться на опушку джунглей, ждать тамъ у девятаго верстового столба. Туда прійдетъ ко мнѣ Амаи. Она твердо указала мнѣ быть пунктуальнымъ и осторожнымъ и посовѣтовала не ходить по улицѣ.

Съ трепетомъ занялся я приготовленіями. Смазалъ свой револьверъ, надѣлъ свои гимнастическія туфли, запасся карманнымъ фонарикомъ и, весь дрожа отъ волненія. пустился въ путь. На протяженіи приблизительно мили приходилось идти по узкой лѣсной тропинкѣ въ направленіи заброшеннаго оловяннаго рудника. Затѣмъ мнѣ надо было перебраться черезъ рѣку по шатающемуся бамбуковому мосту, что представлялось нелегкимъ дѣломъ для европейца даже при дневномъ свѣтѣ. За деньги я бы не продѣлалъ этого пути. Никогда больше не продѣлалъ бы я его и ради женщины. Страхъ подгонялъ меня, и уже за четверть часа до назначеннаго срока я добрался до той, тянувшейся черезъ рисовыя поля тропинки, по которой должна была прійти Амаи. Дожидаться оказалось тяжелѣе, чѣмъ идти. Тишина малайской ночи обострила мой слухъ во сто кратъ. Рѣзкій крикъ филина звучалъ жуткимъ предзнаменованіемъ. Исполинская ночная бабочка, привлеченная блескомъ моихъ серебряныхъ пуговицъ и запутавшаяся въ складкахъ моей куртки, преисполнила меня страхомъ. На небѣ не было ни звѣздъ, ни луны. Я присѣлъ на корточки, какъ туземецъ, и, держа руку на рукояткѣ револьвера, считалъ мучительно медленно тянущіяся минуты. Ужъ не сьіграла-ли старая знахарка со мною злую шутку? Она дорого за это завтра заплатитъ! Или можетъ быть у Амаи не хватило въ послѣдній моментъ мужества? Для нея это свиданіе было сопряжено съ гораздо большимъ рискомъ, чѣмъ для меня. Въ отчаяніи я уже рѣшилъ было навернуть во свояси, какъ вдругъ услышалъ какой-то плескъ. Какое-то живое существо поскользнулось въ болотѣ рисоваго поля. Затѣмъ снова наступила тишина, потомъ чья-то поступь и. прежде чѣмъ я могъ опредѣлить, человѣкъ это иля звѣрь, въ какихъ-нибудь двухъ шагахъ отъ меня вырисовалась въ темнотѣ какая-то фигура. Я вскочилъ. Фигура остановилась. До меня донеслось какое-то легкое благоуханіе. Это она. Амаи. она здѣсь! Одно бурное мгновеніе держалъ я въ своихъ объятіяхъ ея стройное тѣло, дрожавшее, какъ лаланговая трава на утренней зарѣ. Затѣмъ я взялъ ее за руку и быстро повелъ ее по тропинкѣ джунглей и черезъ шаткій мостикъ изъ ночной тьмы подъ привѣтливый кровъ моего бунгало. Тамъ она и оставалась до тѣхъ поръ, пока, меня не доставили полумертвымъ на отходившій изъ порта Светтенхэма пароходъ, который навсегда увезъ меня отъ малайскихъ береговъ.

Остальная часть этой исторіи можетъ быть названа трагедіей или комедіей, смотря по тому, склоненъ-ли читатель къ романтикѣ или къ цинизму. Амаи осталась въ моемъ бунгало. Это свидѣтельствуетъ какъ о любви ея ко мнѣ, такъ и объ ея уваженіи къ своимъ родственникамъ. Короче говоря, произошелъ невѣроятный скандалъ. Моему бунгало было объявлено нѣчто вродѣ осаднаго положенія. Моя малайская султанша пожаловала для веденія мирныхъ переговоровъ. Она кляньчила, льстила и, подъ конецъ, стала грозить. Затѣмъ она делегировала своего племянника, владѣтельнаго князька, очень симпатичнаго молодого человѣка, съ которымъ мнѣ до того неоднократно случалось играть въ футболъ. Его смущеніе было чрезвычайно велико, такъ какъ онъ питалъ большія симпатіи къ европейцамъ вообще, а ко мнѣ въ частности. Мы обсудили съ нимъ всѣ подробности дѣла, и онъ предложилъ мнѣ въ обмѣнъ на Амаи прекраснѣйшую гурію изъ своего княжества. Но съ Амаи я долженъ былъ непремѣнно разстаться, потому что она была королевской крови. Мой поступокъ является-де позорящимъ для его тетки и грозитъ мнѣ лично большими опасностями. Малайцы моей деревни не столь цивилизованы, какъ онъ. могло произойти Богъ знаетъ что. Онъ могъ съ такимъ же успѣхомъ говорить стѣнкѣ, моего шотландскаго упрямства ему сломить не удалось.

Вся эта исторія дошла до свѣдѣнія европейцевъ. О ней узналъ и президентъ. Мнѣ былъ необходимъ авторитетный совѣтъ, и я обратился къ одному высокопоставленному чиновнику изъ семьи, долго и съ честью служившей на востокѣ. Онъ былъ женатъ на малайкѣ. Офиціальный его совѣтъ свелся къ тѣмъ словамъ, съ которыми нашъ національный юмористическій журналъ обратился въ свое время къ одной молодой парочкѣ, собиравшейся вступить въ бракъ,

«Лучше не надо!» Неофиціально же онъ подѣлился со мною слѣдующимъ, почерпнутымъ имъ изъ дорого оплаченной восточной мудрости указаніемъ:

— Все дѣло въ томъ, что эти господа должны соблюдать фасонъ. Постарайтесь выиграть время. Пообѣщайте имъ. что перейдете въ магометанство.

Этимъ аргументомъ я и побѣдилъ племянника султанши, когда всѣ остальные оказались безсильны.

— Я готовъ стать магометаниномъ. — сказалъ я ему. — Я уже обратился къ архіепископу Кентерберійскому за разрѣшеніемъ.

Когда мужчина охваченъ страстью къ женщинѣ, то – онъ не знаетъ удержу. Другимъ я казался достойнымъ сожалѣнія и ничтожествомъ, я-же лично былъ о себѣ другого мнѣнія. Для того, чтобы не потерять Амаи, я и впрямь былъ готовъ перейти въ исламъ. Долженъ сознаться. что я слишкомъ горжусь этимъ эпизодомъ моей жизни. Я не хочу извинять своего поведенія ни моей тогдашней молодостью, ни одиночествомъ, въ которомъ я обрѣтался, но въ то время это являлось для меня, безъ преувеличенія, вопросом жизни и смерти.’

Тутъ играла роль не только моя влюбленность, по и щегольство моей смѣлостью, подобно тому, какъ и въ регби я предпочитаю оспаривать побѣду у болѣе сильныхъ, а не у болѣе слабыхъ игроковъ. Я былъ одинъ противъ всѣхъ и хотѣлъ продержаться до послѣдней возможности.

Князь заявилъ, что онъ удовлетворенъ моимъ обѣщаніемъ, но султанша и деревня держались другихъ взгля довъ. Амаи и я были, такъ сказать, преданы анафемѣ. Моя футбольная команда разбѣжалась. Лучшій изъ моихъ форвардовъ. Акбарѣ исполнявшій обязанности военнаго министра при дворѣ султанши, скрылся въ джунгляхъ. Меня предостерегли, что онъ собирается разыграть т.н. бѣгъ Амока. Мой китайскій поваръ отказался готовить, такъ какъ опасался, что мнѣ подсыплютъ яду въ пишу

Затѣмъ я заболѣлъ чрезвычайно тяжелой формой маляріи. Припадки повторялись каждое утро и каждый вечеръ съ точностью хронометра. Частыхъ визитовъ врача я себѣ не могъ позволять, такъ какъ моя плантація была расположена очень далеко, и онъ назначалъ пропорціональный разстоянію гонораръ. Онъ пичкалъ меня хининомъ безъ особенно блестящихъ. результатовъ. Такъ продолжалось мѣсяцъ. Въ видѣ осложненія къ лихорадочнымъ припадкамъ присоединилась постоянная склонность къ рвотѣ. Мой желудокъ абсолютно пересталъ переносить пищу. За трi мѣсяца я потерялъ въ вѣсѣ тридцать шесть англійскихъ фунтовъ. Я совершенно обезсилѣлъ. Весь день я лежалъ на своемъ откидномъ стулѣ, нагромоздивъ подъ голову кучу подушекъ, пытался читать, огрызался на своихъ евразійскихъ подчиненныхъ. когда они являлись ко мнѣ за приказаніями, и сталъ въ тягость всѣмъ окружающимъ. Но съ Амаи я ни за что не хотѣлъ разстаться. Только мое упрямство спасло меня отъ самоубійства.

Объ Амаи я долженъ отозваться съ величайшей похвалой. Она была неисправимой оптимисткой. Страха передъ людьми она не знала и домъ держала въ чрезвычайномъ порядкѣ. Не могу, впрочемъ, не сознаться, что веселость ея права доводила меня подчасъ почти до изступленія. Ей былъ необходимъ шумъ и какъ истой малайкѣ, звуки граммофона, За предѣлы усадьбы ей выходить не разрѣшалось. Вслѣдствіе этого она оставалась дома и играла на граммофонѣ: «Когда деревья снова расцвѣтаютъ…» Я сломалъ бы эту пластинку или швырнулъ ее ей въ голову, если бы не былъ такъ невѣроятно слабъ. Претивъ граммофона помогало только піанино. Когда меня начинало окончательно тошнить отъ расцвѣтающихъ деревьевъ, я предлагалъ ей сыграть что-нибудь на старомъ топчанѣ, который’ я одолжилъ у одного изъ своихъ кузеновъ. Тогда Амаи подводила меня къ креслу, стоявшему передъ піанино, укутывала мои плечи шалью и усаживалась подлѣ меня, а я. не попадая отъ дрожи зубомъ на зубъ, пытался воспроизводить онѣмѣвшими пальцами гармоніи моихъ вѣнскихъ и берлинскихъ дней. Она обладала довольпо примитивнымъ музыкальнымъ вкусомъ. Ей бы, вѣроятно, понравились духовныя пѣсни негровъ, а еще больше приторныя мелодіи цыганъ. Но въ то время «Дунайскія волны» являлись для нея верхомъ музыкальнаго совершенства, и если бы въ моемъ бунгало появились какіе-либо мастера вѣнскаго вальса, то она немедленно подарила бы имъ свое заложенное у меня сердце.

А впрочемъ я. можетъ быть, несправедливъ по отношенію къ ней. Она отличалась удивительной кастовой гордостью. Она презирала женщинъ, занимавшихся полевыми работами. Она не ощущала ни въ малѣйшей степени двусмысленности своего положенія. Бракъ или мой переходъ въ магометанство нисколько ее не интересовали. Званіе метрессы единственнаго въ околодкѣ

25 “туана” вполнѣ удовлетворяло ея самолюбіе. Она одна во всей деревнѣ обладала граммофономъ и піанино. А кромѣ того она вѣдь спасла мнѣ жизнь. Изъ страха передъ тѣмъ, какъ бы меня не отравили, она не позволяла мнѣ ѣсть ничего такого, что не было бы изготовлено ею самой, а когда выздоровленіе все же не наступало, она послала Си-Во за правительственнымъ врачомъ Довденомъ.

Я зналъ этого брюзжащаго циническаго ирландца еще по Портъ-Диксону. Онъ смотрѣлъ на жизнь на востокѣ, какъ, на изгнаніе, и держалъ себя въ отместку такъ вызывающе, что снискалъ всеобщія антипатіи. Но у него было золотое сердце и въ духовномъ отношеніи онъ былъ мнѣ ближе всѣхъ европейцевъ, жившихъ въ странѣ. Съ офиціальной точки зрѣнія онъ не имѣлъ права пользовать меня, но онъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ людей, для которыхъ служебный регламентъ является альфой и омегой жизни. Онъ немедленно явился, посмотрѣлъ на меня, проворчалъ что-то и въ тотъ же вечеръ отправился въ баръ Сунгай-Уйонгскаго клуба.

То было время необычайнаго подъема цѣнъ на каучукъ. Многіе плантаторы, въ томъ числѣ и мой дядюшка. заработали огромныя суммы. Въ соотвѣтствіи съ этимъ, пиръ шелъ горой и кутежи приняли гомерическіе размѣры. Мой дядюшка сидѣлъ въ карточной комнатѣ за покеромъ со ставкой въ сто долларовъ и какъ разъ удвоилъ ставку, когда Довденъ, переживавшій тогда полосу большевицкаго настроенія, обратился къ нему съ слѣдующими словами:

— Не хотите ли использовать свой выигрышъ на пріобрѣтеніе гроба для одного европейца? Если нѣтъ, то позаботьтесь о томъ, чтобы немедленно убрать отсюда вашего племянника.

Мой дядюшка оторопѣлъ и рѣшилъ дѣйствовать безъ промедленія. На слѣдующее же утро онъ пожаловалъ ко мнѣ въ сопровожденіи двухъ китайскихъ боевъ. Китайцы стали молча упаковывать мои пожитки. Мой дядя укуталъ меня въ пледъ и повелъ къ экипажу. Амаи спряталась въ задней комнатѣ. Опа, должно быть, подозрѣвала, что происходитъ, но не показывалась. Мы даже не попрощались. Но когда экипажъ выѣхалъ на улицу, солнце заиграло на ея маленькихъ серебряныхъ туфелькахъ, кокетливо валявшихся на нижней ступенькѣ входной лѣстницы въ мое бунгало. Это было моимъ послѣднимъ впечатлѣніемъ отъ Амаи.

3. Опять на родинѣ

Я совершилъ больше путешествій по морю и по сушѣ, чѣмъ большинство моихъ соотечественниковъ, но принципіально забываю названія судовъ, на которыхъ плавалъ, и обычно лишь смутно помню даты и маршруты моихъ поѣздокъ. По еще и сегодня я ясно вижу передъ собою каждую деталь моего продолжительнаго путешествія изъ бунгало моего дяди въ Серембанѣ. до моей родины въ шотландскихъ горахъ. Не знаю, что тому виною. — моя ли болѣзнь, или острота раннихъ юношескихъ впечатлѣній, или же то обстоятельство, что первое возвращеніе домой съ чужбины особенно запечатлѣвается въ памяти. Мой дядя проявилъ необычайную щедрость и отправилъ меня прежде всего на два мѣсяца въ Японію По мнѣнію его врача, я черезъ шесть недѣль почувствую себя словно вповь родившимся на свѣтъ Божій, если только мепя удалятъ отъ очага заразы и влюбленности. Но Довденъ качалъ головой и совѣтовалъ мнѣ больше не возвращаться. На борту парохода мепя взялъ подъ свое крылышко Недъ Кукъ. Онъ вышелъ въ отставку съ военной службы и собирался заняться крупными дѣлами въ области малайскаго каучука и канадскаго землевладѣнія. Я всецѣло поддался вліянію его энертичной личности, производившей даже внѣшне чрезвычайно импозантное впечатлѣніе п безпрекословно подчинился его контролю.

Тошнота и позывы къ рвотѣ все не прекращались. Мое платье болталось на мнѣ. какъ на скелетѣ. Спутники бились объ закладъ по вопросу о томъ, доберусь ли я живымъ до Японіи. Въ Шанхаѣ я, въ виду слабости, не былъ еще въ состояніи сойти на берегъ. Мои глаза были до того утомлены, что я не могъ больше читать. Я хотѣлъ умереть и примирился съ мыслью о смерти. Цѣлый день я лежалъ вытянувшись на качалкѣ и неподвижно вперялъ свои взоры вь панораму туманныхъ береговъ съ усѣяннаго островами моря. Корабельный врачъ приказалъ слѣдить за мною, какъ бы я не вздумалъ выброситься за бортъ, но планы самоубійства были мнѣ чужды, и невыразимая усгалось сковывала мнѣ тѣло и душу. Во мнѣ сохранилось еще столько здоровья, что я могъ любоваться красотами моря и сочинять скверные стихи, мерзѣйшіе сонеты въ честь Амаи. въ ритмѣ коихъ мпѣ слышались морской прибой у малайскихъ береговъ и тоска по утраченной любви. Когда мы причалили къ Іокагамѣ. я оказался достаточно здоровымъ для того, чтобы ненавидѣть японцевъ съ тѣмъ предубѣжденіемъ, которое присуще англичанамъ, попробовавшимъ работать съ китайцами Но я не былъ достаточно здоровъ для того, чтобы ѣсть, и слишкомъ боленъ для того, чтобы сопротивляться Педу Куку.

Онъ распорядился моей судьбой съ чисто военной рѣшимостью. Въ десять дней мы должны были добраться черезъ Канаду въ Англію. Если я намѣренъ спасти свои кожу и кости, то долженъ ѣхать съ нимъ. Тѣ шесть недѣль. въ теченіе коихъ ему предстояло заняться дѣлами въ Канадѣ, я могу провести въ Скалистыхъ горахъ и у сѣрнистыхъ источниковъ въ Банфѣ. Тамъ я такъ радикально исцѣлюсь отъ лихорадки, что по прибытіи моемъ въ Ливерпуль мои родители обрѣтутъ ихъ сына столь-же здоровымъ и нетронутымъ, какимъ они его снарядили въ путь.

Я усматривалъ всевозможныя затрудненія. по для человѣка такой складки, какъ Кукъ, все казалось дѣтской забавой. Онъ потащилъ меня къ какому-то токійскому врачу, который всецѣло подтвердилъ его медицинскій прогнозъ. Затѣмъ онъ потребовала, по телеграфу какъ отъ моего отца, такъ и отъ дяди денегь на мое дальнѣйшее путешествіе. Черезъ три дня въ моемъ распоряженіи было вдвое больше денегь чѣмъ мнѣ требовалось.

Этотъ Кукъ былъ геніальный организаторъ. Небольшая оговорка, которую мнѣ придется сдѣлать впослѣдствіи, нисколько не умаляетъ его заслугъ и моей благодарности. Если-бы я сталъ диктаторомъ Англіи, то назначилъ-бы его Карломъ Лейчестеромъ и вожакомъ палаты лордовъ Кукъ какъ разъ подходящій человѣкъ, чтобы вдохнуть новую жизнь въ этотъ дворецъ сонливости или же, подобно Самсону, взвалить его себѣ на плечи и утопить въ Темзѣ.

Все шло по ниточкѣ. Во время переѣзда я еще стучалъ зубами отъ озноба и корчился въ припадкахъ. Но я уже былъ въ состояніи глотать пищу безъ всякихъ непріятныхъ послѣдствій. Я уже могъ съ интересомъ наблюдать за тѣмъ, какъ одинъ англійскій адмиралъ занимался всевозможными видами палубнаго спорта съ той сказочной моложавостью, которая вызываетъ зависть и насмѣшки иностранцевъ. Въ Ванкуверѣ меня представили поэту Роберту Сервису и къ щекамъ моимъ, впервые за шесть мѣсяцевъ, вновь прилила кровь. Я былъ скромный молодой человѣкъ и еще не разучился краснѣть . Сервисъ стоялъ въ то время на вершинѣ своей славы и былъ первымъ англійскимъ поэтомъ, съ которымъ мнѣ пришлось повстрѣчаться. Тѣ снабженные его собственноручной надписью томики его стиховъ, которые онъ мнѣ поднесъ, красуются теперь, должно быть, на молкахъ какой-нибудь большевицкой библіотеки, если только, что болѣе вѣроятно, они не сожжены московскимъ палачомъ, какъ документы пользующагося тамъ столь дурной репутаціей имперіализма.

Въ курительномъ салонѣ Кападской Тихоокеанской Желѣзнодорожной Компаніи можно было наслушаться фантастическихъ разсказовъ о земельныхъ спекулянтахъ, заработавшихъ милліоны за одну ночь и оставившихъ въ наслѣдство грядущимъ поколѣніямъ такой крахъ, послѣдствія коего ощущаются еще и понынѣ. Тамъ услыхалъ я впервые о нѣкоемъ Максѣ Айткенсѣ, который сражался съ монреальскими милліонерами и одержалъ надъ ними побѣду, а теперь ищетъ въ Англіи новаго поприща для своей жажды дѣятельности. То обстоятельство, что имя Роберта Сервиса значило для моего ума и сердца гораздо больше имени Макса Айткенса — нынѣшняго лорда Бивербрука. говоритъ въ пользу искренности моей молодой романтики. если и не свидѣтельствуетъ о солидности моихъ сужденій.

Банфъ съ неописуемыми красотами его сосновыхъ и еловыхъ лѣсовъ былъ первымъ дыханіемъ вновь просыпающейся во мнѣ жизни. Рѣдко гдѣ испытывалъ я такую тоску по родинѣ, какъ въ этомъ форпостѣ Шотландіи. гдѣ я чувствовалъ себя уже наполовину дома. Скалистыя горы напоминали мнѣ Грампіаны, хоть и въ болѣе величественномъ видѣ. Самая мѣстность носила имя шотландскаго городка, лежащаго въ какихъ-нибудь двадцати миляхъ отъ моей родины. Банфъ сталъ дорогъ моему сердцу. Я нанялъ моторную лодку и совершалъ экскурсіи по рѣкѣ Боу. Для того, чтобы удить рыбу, я былъ, увы. еще слишкомъ слабъ. Я посѣтилъ холодные источники озеръ Луиза и Минневака. Я бесѣдовалъ съ индѣйцами и жадно поглощалъ историческія изслѣдованія Паркмана. Я не могъ наслушаться вдоволь разсказовъ о Сони Смитъ и прочихъ бандитахъ золотой лихорадки 1898 года: Клондайкъ былъ еще въ то время злобой дня. Въ каждомъ поселкѣ можно было еще найти покрытыхъ рубцами и шрамами инвалидовъ великой эпохи. Автобусы еще не превратили дорогъ въ орудіе пытокъ. Горная тишь еше не нарушалась восторженнымъ гоготаніемъ полчищъ американскихъ туристовъ. Люди несомнѣнно налагаютъ печать на окружающую ихъ природу, но природа эта можетъ либо играть имъ въ руку, либо противиться ихъ воздѣйствію. Для меня природа являлась мощнымъ союзникомъ. Волшебство Дальняго Запада вернуло мнѣ здоровье.

Наконецъ, очередь дошла и до приписанныхъ мнѣ Недомъ Кукомъ купаній. Мое здоровье составляло предметъ его неустанныхъ заботъ. Мое выздоровленіе восхищало его, и онъ, въ сущности, имѣлъ право имъ гордиться. Но онъ упустилъ изъ виду, что лучшее является врагомъ хорошаго. Это была чисто предпринимательская натура съ вѣчно новыми проектами. Въ Банфѣ имѣлись знаменитые сѣрные источники, въ которыхъ купались на свѣжемъ воздухѣ на высотѣ тысячи футовъ надъ уровнемъ моря. Я прожилъ три года въ нездоровомъ климатѣ близъ экватора. Моя малярія была такъ упорна. какой она только можетъ быть безъ того, чтобы отправить больного на тотъ свѣтъ. Во мнѣ пробудилась уже снова жажда жизни, но смерть еще простирала свою руку надъ моимъ ослабѣвшимъ тѣломъ. Разсудокъ долженъ былъ мнѣ подсказать, что купанье подъ открытымъ небомъ являлось при этихъ условіяхъ безуміемъ. Но разсудокъ мой былъ слабъ и воля еще слабѣе, а Кукъ былъ экспериментаторъ Отельный врачъ, юный мечтатель сталъ на его сторону. Краснорѣчіе Кука произвело на него огромное впечатлѣніе и ему хотѣлось раздѣлить славу того открытія, что сѣрныя ванны являются панацеей противъ маляріи.

Моя вѣра въ цѣлительность купанья была не столь велика, но я все-же погрузился въ воды банфскаго Іордана. Я оставался въ бурлящемъ сѣрнистомъ источникѣ столько минутъ сколько мнѣ предписали Кукъ и его поклонникъ. Затѣмъ я вернулся въ отель, отъ дрожи у меня зубъ на зубъ не попадалъ Десять минутъ спустя я полѣзъ въ постель съ температурой въ 39.5. Моимъ друзьямъ приходилось громоздить на меня одѣяло за одѣяломъ. Часъ спустя, температура моя поднялась еще на одинъ градусъ. Задыхаясь, въ лихорадочномъ бреду, я сталъ кричать, чтобы мнѣ дали хининъ. Врачъ, прислушиваясь къ нашептыванію Кука, далъ мнѣ пять грамъ хинина и столько-же аспирина. Затѣмъ мнѣ полагалось уснуть, и оба они удалились, оставивъ къ счастью баночки съ лѣкарствами на ночномъ столикѣ. Я мигнулъ дежурившему при мнѣ пріятелю и заставилъ его дать мнѣ еще по пятнадцати грамъ хинина и аспирина. Затѣмъ на протяженіи четырехъ часовъ метался я изъ стороны въ сторону въ лихорадочномъ бреду между жизнью и смертью. Потомъ выступилъ потъ въ такомъ изобиліи что проникъ сквозь всѣ укутывавшія меня одѣяла, просочился черезъ матрацъ и превратилъ мою постель въ озеро. Но температура упала. Совершенно обезсиленный и разбитый, я переползъ кое-какъ въ другую постель и сталъ отсыпаться къ жизни.

Въ дальнѣйшемъ моя поѣздка прошла безъ приключеній. Одну недѣлю я оставался въ Квебекѣ, взобрался на вершину Абрагама и впервые пріобщился къ мечтамъ о созданіи Британской имперіи, которыя привели меня впослѣдствіи къ тому что я сталъ приверженцемъ лорда Бивербрука Этотъ посѣвъ принесъ свои первые плоды въ 1916 году, когда я въ качествѣ офиціальнаго представителя Англіи принялъ въ Россіи участіе въ достойномъ празднованіи дня Имперіи.

Мое прибытіе домой превратилось въ фіаско. Синее осеннее небо Канады вернуло мнѣ часть моихъ прежнихъ силъ, но ливерпульскіе туманы вызвали рецидивъ маляріи и приступъ моральнаго похмелья, неизмѣнно испытываемаго мною, увы, въ рѣшительные моменты моей жизни.

Я снова очутился въ лонѣ своей семьи, проводившей каникулярное время въ горахъ. По поводу возвращенія блуднаго сына не произошло закланія тельца. Моя мать встрѣтила своего первенца съ чисто материнской нѣжностью, преисполненная благочестивой благодарности Господу за мое избавленіе отъ смерти и скорби по поводу крушенія своихъ лучшихъ надеждъ. Отецъ мой, человѣкъ, относившійся съ необычайной строгостью къ самому себѣ и съ величайшей снисходительностью къ другимъ, не сдѣлалъ мнѣ ни малѣйшаго упрека. Но я принадлежалъ по материнской линіи къ клану Грегарра, и наша семья вращалась вокругъ оси моей бабушки. Эта женщина держала, подобно Атласу, на своихъ плечахъ цѣлый мірокъ потомковъ Въ ней были чисто наполеоновскія черты. Она была изъ того-же тѣста, изъ котораго были вылѣплены прежніе вожди горныхъ племенъ, слово которыхъ являлось закономъ и которые требовали, чтобы считались даже съ ихъ капризами. Она заботилась о своемъ кланѣ съ рѣдкимъ для нашихъ дней великодушіемъ, но не терпѣла наряду съ собой никакихъ соправителей и плохо приходилось тому бездѣльнику, о шалостяхъ котораго до нея окольными путями доходили вѣсти.

Эта строгая и упрямая пресвитеріанка держала и проповѣдниковъ въ такихъ же желѣзныхъ рукавицахъ, какъ свою семью. Она не терпѣла ни малѣйшихъ возраженій и со стороны своего духовенства. Когда церковные старѣйшины какъ-то осмѣлились избрать проповѣдника противь ея волѣ, она отвернулась отъ церкви, въ которой были погребены ея предки, и велѣла выстроить на свой счетъ въ полумилѣ отъ этой церкви новую церковь и новый приходскій домъ для того кандидата, который снискалъ ея благоволеніе. Такъ оно и оставалось все то время, пока былъ въ живыхъ отвергнутый ею проповѣдникъ. Послѣ его смерти она размахомъ, компенсирующимъ мелочность ея прежней мести, возстановила старый миръ и ладъ. Она пожертвовала выстроенную ею новую церковь старой церкви и устроила въ пей безплатную читальню и концертный залъ. Новый приходскій домъ она продала и деньги пожертвовала въ кассу общины. Она снова вернулась на ту свою фамильную церковную скамью, сидя на которой столько разъ критиковала произносимыя проповѣди. Прахъ ея покоится на берегахъ Спея, среди мощныхъ гранитныхъ скалъ, подобіемъ которыхъ она была.

Эта выдающаяся женщина поклонялась, какъ и большинство пресвитеріанцевъ, внѣшнему ощутительному успѣху. Ко времени моего возвращенія она заработала на акціяхъ малайскихъ предпріятій, правда, лишь чисто бухгалтерски, цѣлое состояніе. Въ Эдинбургѣ ее стали называть королевой каучука, эта лесть бросилась ей въ голову какъ молодое вино, она уже видѣла себя въ мечтахъ властелиномъ биржи. Своими финансовыми успѣхами она была обязана исключительно собственной предусмотрительности и дѣловой сообразительности. Но она не хотѣла вѣрить тому, что періоды биржевого подъема смѣняются періодами упадка, не хотѣла слушать предостереженій своихъ маклеровъ и закупала все больше и больше каучуковыхъ акцій по пониженнымъ цѣнамъ.

Черезъ нѣсколько лѣтъ отъ ея громаднаго состоянія мало что осталось, во всякомъ случаѣ недостаточно для того образа жизни, который она привыкла вести. Въ моментъ моего возвращенія ея звѣзда была еще въ зенитѣ.

Считалось само собою разумѣющимся, что каучуковые плантаторы сумѣли использовать конъюнктуру и заработать хорошія деньги. хотя они и не пользовались репутаціей людей, выдумавшихъ порохъ. Но если человѣкъ. причастный къ каучуковымъ плантаціямъ, да къ тому еще получившій хорошее образованіе, упустилъ случай разбогатѣть, то двухъ мнѣній о его дѣловитости съ точки зрѣнія моей бабушки быть не могло. Въ ея глазахъ я былъ круглымъ дуракомъ.

Но кромѣ того моему пріѣзду предшествовали уже слухи о моемъ позорѣ. Дядю упрекали въ томъ, что онъ не интересовался мною, оставилъ меня безъ всякаго надзора. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы оправдываться, но другіе мои родственники, жившіе на малайскомъ полуостровѣ, сдѣлали это за него. Когда я предсталъ передъ очи своей бабушки, на лицѣ ея лежала мрачная тѣнь — тѣнь Амаи.

Мнѣ пи одного дня не позволяли забыть о моей дурной репутаціи. Меня брали съ собой въ церковь, и даже въ тѣхъ случаяхъ, когда тема проповѣди имѣла мало отношенія къ моему поведенію, бабушка умѣла истолковывать ее въ нравоучительномъ для меня смыслѣ. При всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ вспоминали о вавилонской блудницѣ.

Такъ какъ я былъ слишкомъ слабъ для того, чтобы заниматься рыбной ловлей или ходить на охоту, бабушка постоянно брала меня съ собою, когда ѣздила кататься въ своемъ автомобилѣ. Каждая поѣздка являлась для меня сплошной головоломкой. По поводу каждой мѣстности, связанной какими нибудь воспоминаніями съ моимъ дѣтствомъ, бабушка разражалась цѣлымъ градомъ напоминаній и нравоученій. Даже мои излюбленныя грампіанскія горы превратились для меня въ жупелъ отъ вѣчной цитаты «возведи очи твои горѣ». Я еще и понынѣ не могу равнодушно смотрѣть на правый берегъ рѣчки Спей.

Октябрь, проведенный мною въ Шотландіи, уничтожилъ всю пользу, принесенную мнѣ пребываніемъ въ Канадѣ. Потрясенный тѣлесно и духовно, я отправился на югъ Англіи и посовѣтовался тамъ съ врачами. Я обратился къ двумъ спеціалистамъ по маляріи. Оба поставили очень неблагопріятный діагнозъ. Мое оордце-де серьезно затронуто, печень и селезенка расширены, пищевареніе не въ порядкѣ. До моего выздоровленія пройдетъ очень и очень много времени. Въ тропическія страны мнѣ никогда нельзя будетъ вернуться. Подъемовъ въ гору мнѣ надлежитъ избѣгать. О спортѣ нечего и помышлять. Даже игра въ гольфъ была мнѣ запрещена. Я долженъ соблюдать осторожность, чрезвычайную осторожность.

Изъ Лондона я отправился въ Беркширъ, на родину моего отца, и тамъ немедленно сталъ поправляться, такъ какъ избавился отъ гнета бабушки. Несмотря на англійскую зиму и неоднократные приступы лихорадки, я сталъ прибавляться въ вѣсѣ. Я махнулъ рукой на всѣ снадобья и рецепты и вмѣсто всѣхъ лекарствъ сталъ выпивать ежедневно по рюмкѣ водки. Спустя три мѣсяца я уже игралъ въ регби.

4. Консульскій экзаменъ

Несмотря на то, что я въ извѣстной степени поправился, вопросъ о моей дальнѣйшей карьерѣ оставался нерѣшеннымъ. Болѣзнь парализовала мою силу воли. Осталась болѣзненная впечатлительность, ненормальная для мужчины моего возраста. Отъ ослабленія воли, являющагося типичнымъ послѣдствіемъ тропическихъ лихорадокъ, не легко отдѣлаться. Я не былъ способенъ пи на малѣйшее серьезное напряженіе воли, предавался какимъто смутнымъ и неопредѣленнымъ мечтамъ о литературной карьерѣ. Цѣлую зиму я, уединившись въ своей комнатѣ, набрасывалъ какіе-то очерки изъ восточной жизни, сочинялъ какіе-то сентиментальные разсказики съ трагической развязкой. Я велъ безрезультатно переписку съ рядомъ литературныхъ агентствъ. На протяженіи шести мѣсяцевъ мнѣ удалось пристроить одинъ разсказъ и двѣ статейки. Почтовые расходы превысили размѣръ полученнаго мною гонорара.

Въ одно прекрасное майское утро отецъ призвалъ меня къ себѣ. Онъ не сталъ мнѣ дѣлать никакихъ упрековъ, не давалъ никакихъ приказаній, онъ просто поговорилъ со мною такъ, какъ я, надо надѣяться, смогу говорить при подходящемъ случаѣ со своимъ сыномъ. Онъ вносилъ предложенія, не навязывая ихъ мнѣ, и всячески старался не задѣть меня и щадить мою впечатлительность. Мнѣ пришлось при этомъ уже не въ первый, впрочемъ, разъ услышать, что литературная дѣятельность можетъ играть роль костыля, по не въ состояніи замѣнить двѣ хорошія ноги. Результаты, достигнутые мною до сихъ поръ на этомъ поприщѣ, по правдѣ сказать, не слишкомъ блестящи. Твердая профессія является залогомъ уравновѣшенной жизни. Для поступленія па государственную службу я уже недостаточно молодъ, но могъ-бы отличію пойти по консульской части. Тутъ мнѣ сослужило бы хорошую службу мое знаніе языковъ, да и представлялась бы возможность примѣнить свои литературныя способности. Примѣромъ тому Бретъ-Гартъ и Оливеръ Холмсъ, бывшіе одновременно консулами и писателями. Яркими красками рисовалъ мнѣ отецъ выгодныя стороны профессіи, о которой, въ сущности, не имѣлъ никакихъ почти свѣдѣній. Въ заключеніе онъ поднесъ мнѣ письмо Джона Морлея, сообщавшее о томъ, что ему удалось исхлопотать для меня допущеніе къ испытаніямъ на консульскій чинъ. Мой дѣдъ, ярый консерваторъ, одинъ изъ первыхъ имперіалистовъ, много лѣтъ тому назадъ на выборахъ въ парламентъ безуспѣшно выставилъ свою кандидатуру противъ кандидатуры Джона Морлея. Спортивный духъ такъ силенъ въ англійской политикѣ, что этотъ выдающійся государственный дѣятель двадцать лѣтъ спустя счелъ своимъ долгомъ прійти на помощь внуку своего бывшаго соперника.

Мпѣ пришлось капитулировать предъ добротой моего отца. Онъ, конечно, обошелся со своимъ упрямымъ и непокорнымъ сыномъ слишкомъ деликатно. Но мнѣ приходилось впослѣдствіи знакомиться съ педагогическимъ талантомъ строгихъ и непреклонныхъ отцовъ, и я не видѣлъ, чтобы они добивались особенно благопріятныхъ результатовъ какъ для дѣтей, такъ и для родителей. Съ точки зрѣнія матеріальной изъ карьеры моей ничего не вышло, но отецъ мой можетъ утѣшаться тѣмъ, что изъ шести дѣтей я явился единственнымъ неудачникомъ, и что онъ былъ для всѣхъ насъ не только мудрымъ совѣтчикомъ, но также другомъ и товарищемъ, предъ которымъ у насъ не было никакихъ тайнъ.

Читая письмо Морлея, я мысленно оглянулся на прожитые годы. Особыхъ основаній похлопать себя по плечу у меня не было. Для моихъ родителей я оказался довольно разорительнымъ и плохо рентирующимся предпріятіемъ. Пора было повернуть руль въ другую сторону. У моего отца гора свалилась съ плечъ, когда я великодушно согласился подвергнуть свою персону испытанію правительственной экзаменаціонной комиссіи.

Первый этапъ: осмотръ инквизиторами изъ министерства иностранныхъ дѣлъ. Нарядившись въ самый темный изъ имѣвшихся въ моемъ распоряженіи костюмовъ. я поѣхалъ въ Лондонъ, отправился на Даунингъстритъ и былъ отведенъ въ продолговатую комнату въ первомъ этажѣ министерскаго зданія, гдѣ ожидали, проявляя различныя степени нервности, еще сорокъ или пятьдесятъ кандидатовъ Каждыя десять минутъ открывалась дверь, и выходившій изъ нея съ листомъ бумаги въ рукѣ безукоризненно одѣтый молодой человѣка, шепталъ дежурившему у двери служителю чью-нибудь фамилію. Служитель откашливался и громко провозглашалъ фамилію слѣдующей жертвы.

Самая процедура осмотра была менѣе тягостна, чѣмъ ожиданіе. За столомъ сидѣли шесть высокопоставленныхъ чиновниковъ. Въ продолженіи нѣсколькихъ мгновепій приходилось стоять передъ ихъ моноклями и очками на манеръ быка, премированнаго на сельско-хозяйственной выставкѣ. Затѣмъ предлагалось занять мѣсто по другой сторонѣ стола Инквизиторы рылись въ своихъ бумагахъ и извлекали оттуда жизнеописаніе кандидата, представлявшее собою наполовину suppressio ѵеri. и наполовину suggestio falsi и являвшееся, подобно опросному листу при заключеніи страхованія жизни, неизмѣннымъ реквизитомъ государственныхъ экзаменовъ. Засимъ предсѣдательствующій, словно Стенли, нашедшій, наконецъ. Ливингстона, спросилъ меня любезнымъ топомъ:

— Господинъ Локкартъ, не такъ-ли?

Послѣ этого начался перекрестный допросъ о моей дѣятельности въ качествѣ каучуковаго плантатора. Ужъ не былили эти господа непосредственно заинтересованы въ каучуковомъ дѣлѣ? Весьма вѣроятно, потому что опи ужъ очень детально остановились на вопросѣ о цѣнности различныхъ акцій Такъ какъ я понималъ въ этомъ больше моихъ экзаменаторовъ, то воспрянулъ духомъ. Я сталъ чрезвычайно авторитетнымъ тономъ и очень обстоятельно распространяться объ опасностяхъ малайскаго Эльдорадо. Благо имъ если опи послушались моихъ совѣтовъ, основанныхъ на спекулятивномъ опытѣ моей родни!

Я чувствовалъ себя героемъ. Разыгрывалъ изъ себя учителя поучающаго внимательныхъ и восхищенныхъ учениковъ. Вдругъ въ пашу уютную бесѣду словно порывъ ледяного вѣтра ворвался вопросъ, заданный какимъ-то маленькимъ господиномъ съ морщинистымъ лбомъ и сѣдыми усами:

— А скажите-ка намъ господинъ Локкартъ, почему это вы покинули этотъ земной рай?

У меня затряслись поджилки Ужъ не пронюхало-ли всевѣдущее министерство о моемъ приключеніи съ Амаи, о которомъ не значилось ни слова ни въ представленныхъ мною референціяхъ, пи въ моемъ curriculum vitae? Вопрошающій оказался лордомъ Тиррелемъ, и мой никогда не обманывающій инстинктъ сразу подсказалъ мнѣ. что этого человѣка мнѣ слѣдуетъ опасаться.

— Я захворалъ тяжкой формой маляріи, — отвѣтилъ я, добавивъ затѣмъ болѣе робкимъ тономъ, — но я уже опять играю въ регби.

Это была удачная идея, такъ какъ тутъ въ бесѣду вмѣшался господинъ съ моноклемъ и мускулистой фигурой спортсмена:

— Не родственникъ ли вы кембриджскаго крикетнаго игрока?

— Да, это мой младшій братъ.

Это вышло очень эффектно. Я снова попалъ въ милость и былъ отпущенъ съ миромъ.

Теперь предстояло взять трудный барьеръ въ видѣ письменныхъ испытаній. Мои шансы были не слишкомъ велики. Въ томъ году было всего четыре свободныхъ вакансій, на которыя приходилось свыше шестидесяти кандидатовъ, подготовлявшихся почти сплошь къ экзамену уже годы и частью принимавшихъ уже не безъ успѣха участіе въ прошлогоднихъ испытаніяхъ. Я-же па протяженіи трехъ лѣтъ имѣлъ чрезвычайно мало общаго съ наукой. Мнѣ предстояло въ теченіе десяти недѣль подготовиться къ экзаменамъ, гдѣ юриспруденція и политическая экономія являлись обязательными предметами, а я никогда въ жизни не раскрывалъ еще юридической книги и политическую экономію зналъ только по имени.

Я записался на считавшіеся въ то время наилучше организованными подготовительные курсы и въ теченіе недѣли внимательно и терпѣливо слушалъ лекціи. Но въ то время, какъ остальнымъ ученикамъ не хватало только окончательной шлифовки, я не имѣлъ представленія о первоначальныхъ основахъ. Лекціи, разсчитанныя на обладавшихъ опредѣленными познаніями слушателей, оказывались для меня напрасной потерей времени. Въ полномъ отчаяніи я сталъ просить своего отца забрать меня съ курсовъ и пригласить частныхъ репетиторовъ, съ которыми я могъ бы проходить юриспруденцію и политическую экономію. Мой отецъ изъявилъ согласіе на этотъ дополнительный расходъ, а курсы — на мой уходъ: за право ученія было уже впередъ уплачено. Репетиторъ по юриспруденціи оказался врожденнымъ педагогомъ, а политико-экономъ — нѣмецкимъ геніемъ, загубленнымъ виски и нюхательнымъ табакомъ. Три часа въ день я долженъ былъ, по расписанію, заниматься съ репетиторами, а остальное время работать самостоятельно. Если бы только ничего меня не отвлекало! Долженъ былъ какъ разъ пріѣхать въ Лондонъ послѣ десятилѣтняго отсутствія одинъ мой дядюшка, составившій себѣ за это время состоянія и желавшій покутить. Онъ былъ влюбленъ въ очаровательную бразильянку, имѣвшую компаньонку. Этой компаньонкѣ необходимъ былъ кавалеръ и самымъ подходящимъ являлся, разумѣется, я. Я долженъ былъ покинуть совою студенческую коморку и переселиться къ дядѣ въ отель. Каждый вечеръ мы обѣдали вчетверомъ, отправлялись въ театръ, а потомъ ужинали въ «Рицѣ» или «Карлтонѣ». Съ наивнымъ эгоизмомъ преуспѣвшаго дѣльца мой дядя оказался абсолютно неспособнымъ понять потребности плохо подготовленнаго къ экзаменамъ кандидата. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ гналъ меня каждое утро къ моимъ репетиторамъ и грозилъ мнѣ лишеніемъ наслѣдства въ случаѣ провала на экзаменѣ. Впослѣдствіи онъ два раза женился, и мои надежды на наслѣдство пошли прахомъ, ввиду появленія на свѣтъ Божій четырехъ цвѣтущихъ кузеновъ. Но дядя все же царски наградилъ меня за оказанныя ему услуги оруженосца, и только мое неумѣніе хозяйничать причина тому, что его щедрые дары не приносятъ мнѣ теперь пятисотъ фунтовъ ежегоднаго дохода.

Такъ обстояло дѣло съ моей подготовкой къ экзаменамъ. когда наступила роковая первая недѣля августа, во время которой испытательная комиссія ежегодно распахиваетъ двери Бурлингтонскаго дворца передъ окрыленными надеждами кандидатами. На радость педагоговъ. считающихъ экзамены совершенно никчемнымъ дѣломъ, я сейчасъ разскажу, какъ я съ ними справился.

Когда я въ понедѣльникъ утромъ занялъ свое мѣсто въ длинномъ ряду потѣющихъ отъ страха кандидатовъ, я былъ застрахованъ отъ всякой боязни. О степени моей подготовленности я не считаю больше необходимымъ распространяться, но два обстоятельства говорили въ мою пользу. Я зналъ жизнь лучше остальныхъ конкурентовъ, и мои шансы сводились къ нулю, а, слѣдовательно, нервы мои были въ порядкѣ. Еще одно чрезвычайно счастливое обстоятельство было за меня. Въ тотъ годъ стояло необычайно жаркое лѣто, а жара это моя стихія. Кромѣ того, кандидатамъ было прежде всего задано сочиненіе на французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ, къ чему они совсѣмъ не были подготовлены на курсахъ. Среди темъ для французскаго сочиненія было киплинговское изреченіе: “Востокъ остается востокомъ, а западъ — западомъ”. Мнѣ достаточно было черпать изъ кладезя своихъ малайскихъ переживаній и изъ мого излюбленнаго Лоти, цѣлыя фразы изъ романовъ, коего я зналъ наизусть. Больше хлопотъ доставили мнѣ десять вопросовъ по политической экономіи, изъ коихъ необходимо было отвѣтить на шесть, тогда какъ моихъ познаній хватало только на четыре. Но по одному изъ вопросовъ я оказался спеціалистомъ и смогъ распространяться на протяженіи ряда страницъ, а въ отношеніи остальныхъ вопросовъ ограничился коротенькимъ, ничего не значущимъ отвѣтомъ. Въ заключеніе своей письменной работы я позволилъ себѣ вѣжливо замѣтить что двухъ часовъ для надлежащаго отвѣта на поставленные вопросы мало.

Когдя я распрощался въ четвергъ вечеромъ, по окончаніи письменныхъ испытаній со своими репетиторами, съ которыми я въ послѣдніе дни усердно ежевечерне занимался, мой нѣмецкій менторъ вручилъ мнѣ запечатанный конвертъ.

— Вы его вскроете лишь по объявленіи результатовъ испытаній, — сказалъ онъ мнѣ. — Въ этомъ конвертѣ мои предсказанія по вопросу о шансахъ экзаменующихся. Я рѣдко ошибаюсь.

Какъ только онъ ушелъ, я вскрылъ конвертъ. Я стоялъ на четвертомъ мѣстѣ. Это показалось мнѣ чрезвычайно забавнымъ, и я отправился отпраздновать это предсказаніе въ Карлтонѣ, а затѣмъ въ театрѣ.

На устныхъ испытаніяхъ я, однако, чуть не свернулъ себѣ шею. Въ десять часовъ утра начался экзаменъ по нѣмецкому языку. Возможно, что виною тому была весело проведенная ночь, но какъ бы то ни было, а я потерялъ голову и сталъ путаться. Нѣмецкій экзаменаторъ перевелъ какъ то совершенно для меня незамѣтно, разговоръ на малайскій полуостровъ и сталъ разспрашивать меня о различныхъ способахъ добыванія каучука. Это такая тема на которую нелегко говорить даже на родномъ языкѣ а ужъ на иностранномъ съ нею совладать совершенно невозможно Я хорошо зналъ нѣмецкій языкъ но тутъ сталъ замѣчать, что дѣло принимаетъ дурной оборотъ Въ бѣшенствѣ я рѣшилъ, что больше я не дамъ себя заманитъ въ ловушку.

Устный экзаменъ по французскому языку долженъ былъ состояться въ пять часовъ пополудни. Всѣ мои друзья были уже либо въ Шотландіи, либо на континентѣ. Какъ мнѣ убить время между одиннадцатью часами утра и пятью часами пополудни?

Послѣ непродолжительнаго колебанія я отправился па другую сторону улицы въ баръ «Бристоль», излюбленное мѣстопребываніе легкомысленныхъ иностранцевъ. Выпивъ рюмку хереса и нѣсколько рюмокъ горькой я набрался мужества и сталъ бесѣдовать съ двумя нѣсколько перезрѣлыми, но необычайно словоохотливыми дѣвицами Я угостилъ ихъ завтракомъ и соотвѣтственными напитками а онѣ реваншировались болтовней па французскомъ языкѣ. Затѣмъ я погулялъ часокъ въ Гринъ-паркѣ и въ половинѣ четвертаго снова вернулся въ баръ вкусилъ тамъ еше алкоголю и французской рѣчи и въ три четверти пятаго языкъ мой дѣйствовалъ какъ хорошо смазанная машина, а французское произношеніе не оставляло желать лучшаго. За пять минутъ до пяти часовъ я увѣреннымъ шагомъ перешелъ на другую сторону улицы, и начался заключительный актъ.

Съ мужествомъ ветерана и безъ слѣда волненія я вошелъ въ кабинетъ экзаменатора. Добродушный профессоръ въ золотомъ пенсне и съ козлиной бородкой поднялъ глаза отъ своего пульта, скрестилъ концы пальцевъ и спросилъ меня:

— Можете ли вы мнѣ сказать, какъ называется новѣйшій французскій дредноутъ, недавно спущенный на воду въ Брестѣ?

Я покачалъ головой, улыбнулся и сказалъ съ большимъ апломбомъ:

— Нѣтъ, этого я не могу сказать. Я не знаю имени этого дредноута, и оно меня нисколько не интересуетъ. У меня есть только полчаса времени для того, чтобы показать вамъ, что я такъ же хорошо владѣю французскимъ языкомъ, какъ и вы. Я вамъ предлагаю: изберите другую тему.

Это былъ удачный выстрѣлъ. Экзаменаторъ говорилъ по французски съ англійскимъ акцептомъ. Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ меня прервать, я ему сказалъ, не смущаясь:

— Вы, профессоръ С. На прошлой недѣлѣ я написалъ рецензію объ одной изъ вашихъ книгъ въ „Мaitre Phonetique”.

Это было съ моей стороны ошибкой: экзаменаторы государственной испытательной комиссіи должны оставаться анонимными. Я получилъ замѣчаніе, но ледъ былъ сломанъ. Разговоръ перешелъ на фонетику, въ которой я былъ спеціалистомъ, а онъ начинающимъ. Теперь со мной не могло уже приключиться ничего непріятнаго. Экзаменаціонное время прошло, а онъ все еще не могъ оторваться отъ затронутой мною темы. Когда мы распростились, я зналъ, что могу быть абсолютно спокоенъ за результаты моего устнаго испытанія по французскому языку.

Въ ту же ночь я уѣхалъ въ Шотландію. Удилъ рыбу въ Спеѣ охотился на лѣсныхъ курочекъ въ помѣстьѣ бабушки и отдыхалъ четыре недѣли во всю. Только когда надвинулся сентябрь и приблизилось время объявленія результатовъ экзаменовъ, я почувствовалъ легкое волненіе. Хоть я и подготовилъ своихъ родителей къ печальному исходу, ихъ мысли о моемъ будущемъ не стали отъ этого прогноза болѣе радужными. Моя бабушка продолжала обращаться со мною какъ съ шелопаемъ. не имѣющимъ никакихъ правъ на блага сего міра. Каждый разъ, когда я позволялъ себѣ выпить за обѣдомъ вторую рюмку портвейна, мепя неизмѣнно пронизалъ ея взоръ, исполненный укоризны. Подъ вліяніемъ этого демонстративнаго недовольства мною и неустанныхъ заботъ о моемъ будущемъ, я сталъ пріучать себя къ мысли о томъ, что мнѣ придется вернуться на мои каучуковыя плантаціи.

Второго сентября, въ годовщину того знаменательнаго дня, въ который я появился на свѣтъ Божій, я игралъ въ сосѣднемъ городкѣ въ гольфъ. Дикій вой, подобный боевому кличу индѣйцевъ, прервалъ мою игру, и я увидѣлъ двухъ моихъ младшихъ братьевъ, мчавшихся сломя голову на велосипедахъ по холмистому гольфному полю. Норманъ, впослѣдствіи геройски павшій на войнѣ, провалился въ ровъ. Переднее колесо его велосипеда было смято, но лицо его сіяло, и онъ съ побѣдоноснымъ видомъ потрясалъ листкомъ бумаги и оралъ:

— Выдержалъ! Первый!

Я выхватилъ листокъ изъ его рукъ. Дѣйствительно, тамъ стояло чернымъ по бѣлому: Р.Г. Брюсъ Локкартъ — первый. Я былъ на семнадцать пунктовъ впереди остальныхъ. Плохую отмѣтку я получилъ только по нѣмецкому языку, который зналъ лучше всего. По юриспруденціи я оказался вторымъ, а по политической экономіи первымъ. По французскому языку я получилъ па 35 пунктовъ больше послѣдующаго кандидата. На устномъ испытаніи по французскому языку я получилъ 99 балловъ изъ 100. Это было дѣломъ моихъ дамъ изъ Бристоль-бара. Живы-ли онѣ еще? Я даже не зналъ, какъ ихъ зовутъ. Онѣ являются, въ сущности, отвѣтственными за всѣ мои послѣдующія дѣйствія на поприщѣ офиціальнаго представителя мощи британской имперіи.

Я прервалъ свою игру и отправился домой сообщить радостную вѣсть родителямъ. Они какъ разъ недавно отпраздновали свою серебряную свадьбу, и моя мпогочисленная родня пребывала еще почти въ полномъ составѣ, поблизости. Меня ждала торжественная встрѣча. Единственный разъ на протяженіи всей моей жизни я почувствовалъ себя образцовымъ пай-мальчикомъ. За одну ночь я превратился изъ никчемнаго шелопая въ кандидата въ Валгаллу. Моя бабушка прижала, меня къ своей мощной груди и съ непогрѣшимостью сильныхъ міра сего возвѣстила, что всегда вѣрила въ мою будущность. Она велѣла принести ей ея сумку, очки и тутъ же выписала мнѣ чекъ на сто фунтовъ. Такъ какъ примѣръ ея оказался заразительнымъ, то мнѣ удалось къ вечеру набрать уже около двухсотъ фунтовъ, каковая сумма лежала въ неприкосновенности въ моемъ бумажникѣ, когда я нѣсколько дней спустя поѣхалъ въ Лондонъ, чтобы явиться министерству иностранныхъ дѣлъ.

5. Искусство служить въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ

Въ то время министерство это выглядѣло совсѣмъ не такъ, какъ нынѣ. Оно было еще помѣстительнымъ, элегантнымъ, удобнымъ. Теперь оно переполнено какъ сарай для кроликовъ, биткомъ набито очкастыми стенотипистками и молодыми людьми съ необычайно серьезными физіономіями и въ дурно сидящихъ костюмахъ. Въ 1911 году тамъ можно было еще встрѣтить пожилыхъ людей, старательно пишущихъ гусиными перьями. Отъ молодыхъ кандидатовъ требовался каллиграфичексій талантъ и респектъ передъ широкими полями. Работали не торопясь, и присутственные часы, прерываемые продолжительной обѣденной паузой, не слишкомъ утомляли служащихъ. На службѣ занимались и посторонними дѣлами, — такъ, папр., въ моемъ отдѣлѣ играли въ настольный крикетъ. Война и энергія лорда Керзона придали этому тихому притоку мощной рѣки жизни совсѣмъ иной характеръ. Длинные и широкіе коридоры, въ которыхъ мы когда-то играли въ футболъ, заставлены нынѣ огромными полками всякихъ регистратуръ, составъ чиновниковъ удвоился, количество письменной работы сильно возросло, такъ что старательные чиновники вынуждены работать до поздней ночи, если хотятъ справиться съ возлагаемыми на нихъ порученіями. Нынче въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ работаютъ больше, чѣмъ въ большинствѣ частныхъ предпріятій, оно стало гораздо продуктивнѣе и болѣе демократичнымъ.

Въ то время оно носило явный отпечатокъ аристократической привилегированности и высокомѣрія. Эта цитадель мандариновъ считала себя стоящей нѣкоторымъ образомъ выше всѣхъ прочихъ плебейскихъ министерствъ. за исключеніемъ, пожалуй, государственнаго казначейства, которому какъ никакъ принадлежало послѣднее слово даже по вопросу о жалованьи посланниковъ. Прежде чѣмъ кандидатъ получалъ назначеніе на должность вице-консула заграницей, ему полагалось прослужить въ теченіе трехъ мѣсяцевъ въ консульскомъ и торговомъ отдѣлахъ министерства. Я познакомился за это время съ нѣсколькими референтами этимъ и исчерпывается вся польза которую я вынесъ отъ службы въ центральномъ вѣдомствѣ Оба вышеуказанныхъ отдѣла были самыми непродуктивными во всемъ министерствѣ. Тайные совѣтники, занимавшіе въ нихъ руководящіе посты. были все люди давно отказавшіеся отъ всякаго честолюбія. не ожидавшіе никакого повышенія и смотрѣвшіе на свою должность, какъ на послѣдній этапъ передъ почетнымъ уходомъ на покой.

Первыя двѣ недѣли я чувствовалъ себя отвратительно. какъ новичекъ въ интернатѣ. Никто не говорилъ со мною ни слова. Каждый день ровно въ одиннадцать часовъ утра появлялся я на службѣ въ возможно высокомъ воротничкѣ и въ обязательной короткой визиткѣ съ полосатыми брюками. Я регистрировалъ нѣнѣсколько писемъ англійскихъ подданныхъ съ которыми приключилась гдѣ-либо заграницей какая-либо непріятность. Время отъ времени я составлялъ проектъ требованій о возвратѣ суммъ, авансированныхъ какимъ-нибудь англійскимъ консуломъ морякамъ, потерпѣвшимъ кораблекрушеніе. Нѣкоторое разнообразіе въ мою работу внесло письмо на имя его величества съ обращеніемъ «мой милый король», написанное какой-то семнадцатилѣтней англичаночкой, служившей у какого-то русскаго помѣщика на берегу Волги. Она жила во многихъ миляхъ отъ станціи желѣзной дороги, и ея работодатель ухаживалъ за ней назойливѣйшимъ и непозволительнѣйшимъ образомъ. На меня была возложена разработка этого донесшагося до насъ изъ дикихъ дебрей патетическаго зова о помощи, и мое сердце билось отъ волненія и негодованія. Я выработалъ проектъ весьма энергичныхъ мѣропріятій, который съ достойной всяческой похвалы быстротою удостоился утвержденія, телеграфные проводы и посолъ были приведены въ движеніе, и черезъ тридцать шесть часовъ злосчастная дѣвица оказалась уже. на казенный счетъ, по пути на свою ирландскую родину. Я впервые нащупалъ пульсъ государства. Я почувствовалъ что означаетъ могущество и ощутилъ самого себя.

Время отъ времени я встрѣчался въ коридорахъ съ неизвѣстными широкой публикѣ знаменитостями и знаменитыми молчальниками вѣдомства иностранныхъ дѣлъ. Съ перваго взгляда навсегда врѣзались въ мою память медленная непринужденная поступь сэра Эдуарда Грея, затаенная энергія сэра Эйра Кровса, элегантность сэра Джона Малькольма и бурный натискъ сэра Виктора Уэлслея — все титаническіе образы недосягаемаго міра, напоминавшіе мнѣ о моемъ собственномъ ничтожествѣ.

Когда я познакомился нѣсколько ближе съ сэромъ Гюи Лококомъ, я подвинулся на пару ступеней вверхъ по служебной лѣстницѣ. Онъ, сэръ Джорджъ Бьюкененъ и Гарольдъ Никольсонъ принадлежали къ небольшому числу прежнихъ воспитанниковъ Веллингтонскаго колледжа, попавшихъ на службу въ вѣдомство иностранныхъ дѣлъ. Я взялъ сэра Гюи Локока съ собою на матчъ регби, на которомъ мои братья играли со стороны Марльбороусскаго колледжа противъ Веллингтонскаго. Я игралъ вмѣстѣ съ нимъ въ гольфъ и былъ допущенъ принять участіе въ игрѣ въ настольный крикетъ, на каковомъ поприщѣ отличился. Онъ раскрылъ предо мною сокровищницу анекдотовъ нашего вѣдомства, отъ него услыхалъ я легендарные разсказы о выходкахъ лорда Берти и о прочихъ герояхъ прошедшей эпохи. Я реваншировался тѣмъ, что повѣдалъ ему исторію моей жизни. Мы скоро сошлись довольно интимно и черезъ нѣсколько недѣль я прочелъ ему мои восточные очерки, отклоненные ослѣпленными англійскими редакторами. Эти темы занимали его больше, чѣмѣ входящія и исходящія бумаги. Литературныя чтенія въ присутственные часы послужили поровортнымъ пунктомъ въ моей карьерѣ.

Послѣ шестинедѣльной службы въ консульскомъ отдѣлѣ кандидаты переводились въ торговый отдѣлъ, гдѣ распоряжался славившійся своей строгостью сэръ Элджернонъ Лоу. Вслѣдствіе чьей-то болѣзни обязанности начальника консульскаго отдѣла временно исполнялъ еще юный Донъ Грегори. Какъ разъ въ то время разыгрался Агадирскій инцидентъ, и политическій отдѣлъ работалъ на всѣхъ парахъ, такъ что приходилось откомандировывать туда людей изъ нашего отдѣла. Въ одинъ прекрасный день я читалъ Гюи Лококу особенно трогательный разсказъ изъ жизни католическихъ миссіонеровъ на востокѣ, какъ вдругъ появился Донъ Грегори. Въ нашемъ вѣдомствѣ появился литературный геній, — пояснилъ ему Гюи. — онъ намъ какъ разъ читаетъ свою повѣсть объ одномъ католическомъ миссіонерѣ.

Грегори взялъ рукопись къ себѣ на домъ. На слѣдующій день онъ пригласилъ меня къ обѣду, и я познакомился съ его женой которую научился впослѣдствіи высоко цѣнить. Я разсказалъ ей о моей жизни на востокѣ и передалъ ей еще нѣсколько моихъ рукописей. Я подарилъ ей двѣ японскихъ картины, которыя я пріобрѣлъ въ Японіи и по поводу которыхъ написалъ сентиментальный разсказъ. Черезъ нѣсколько дней я былъ вновь приглашенъ къ Грегори. Мое положеніе въ бюро измѣнилось Грегори давалъ мнѣ больше работы, сдѣлалъ меня своимъ личнымъ секретаремъ и въ одинъ прекрасный день сказалъ мнѣ:

— У насъ здѣсь не хватаетъ работниковъ. Вы ничего не выиграете, если васъ передадутъ въ торговый отдѣлъ или слишкомъ рано отправятъ заграницу. Если хотите, я могу продержать васъ еще нѣкоторое время здѣсь. Я позабочусь о томъ, чтобы это не послужило вамъ во вредъ, когда вы получите заграничное назначеніе.

Я, разумѣется, изъявилъ согласіе. Хоть я и былъ еще въ то время членомъ англиканской шотландской церкви, я испытывалъ горячую симпатію къ католицизму, которымъ чрезвычайно интересовался, и Донъ Грегори. Онъ, повидимому, питалъ и ко мнѣ извѣстную склонность. Я чрезвычайно многимъ ему обязанъ. Какъ съ начальникомъ отдѣла съ нимъ мало кто можетъ сравняться. Многому изъ того, что мнѣ весьма пригодилось впослѣдствіи, я научился отъ него. Онъ ознакомилъ меня съ азбукой дипломатической службы заграницей. много разсказывалъ мнѣ о Румыніи, гдѣ онъ служилъ, и Польшѣ, судьбой которой живо интересо вался. Онъ пробудилъ мой интересъ къ Россіи, въ которой тогда уже усматривалъ центръ европейскихъ бурь.

Какъ-то подъ вечеръ, въ рождественскую пору, онъ позвалъ меня къ себѣ въ кабинетъ и показалъ депешу нашего посла изъ С.-Петербурга. Русское правительство изъявило свое согласіе на назначеніе меня вице-консуломъ въ Москву.

— Черезъ четырнадцать дней вы должны быть готовы къ отъѣзду. — сказалъ Донъ Грегори.

Москва! Въ умѣ моемъ промелькнула единственно мнѣ въ то время извѣстная Россія. Россія романовъ Сетона Мерримена съ ея приключеніями, опасностями, романтикой. Но важнѣе всего было, что Москва это Европа, трое сутокъ ѣзды отъ родного дома. Еще 6 недѣль тому назадъ можно было биться объ закладъ изъ разсчета тысячи противъ одного, что я. какъ и прочіе молодые вице-консулы, получу назначеніе куда-нибудь въ Панаму, Чикаго или Питсбургъ.

До моего отъѣзда мои родители дали прошальный балъ, на который были приглашены всѣ мои или. правильнѣе сказать, всѣ ихъ друзья, жившіе по сосѣдству. Одна изъ приглашенныхъ семей привезла съ собою красивую молодую дѣвицу изъ Австраліи которой я до того никогда еще не видалъ. Она въ мигъ плѣнила мое сердце. Для ухаживанія въ моемъ распоряженіи оставалось всего четырнадцать дней. Черезъ десять дней мы были помолвлены. Вскорѣ послѣ новаго года я уѣхалъ въ Россію, а она въ Австралію. Въ слѣдующемъ году во время моего перваго отпуска мы повѣнчались.

ЧАСТЬ II
Панорама Москвы

1. Первый московскій кутежъ

Мое прибытіе въ Москву совпало съ пріѣздомъ англійскихъ нотаблей, которыхъ русское правительство пригласило въ 1912 году для посѣщеніе обѣихъ столицъ. Во главѣ депутаціи стоялъ спикеръ палаты общины, въ составь ея входили лорды Эмптгиллъ. Дерби и Уирдейль въ качествѣ представителей палаты лордовъ, четыре епископа въ качествѣ представителей церкви, генералъ сэръ Джемсъ Вольфъ Муррей и адмиралъ лордъ Чарльзъ Бересфордъ, какъ представители арміи и флота, а всего восемьдесятъ человѣкъ. Функціи переводчика выполнялъ незамѣнимый Морисъ Берингъ. Еще до того, какъ депутація добралась до Москвы, нѣкоторые члены ея. не вынеся тяготъ петербургскаго гостепріимства, были вынуждены вернуться во свояси.

Оставшимся, въ томъ числѣ и мнѣ. предстояло еще справиться со значительно болѣе тяжеловѣснымъ московскимъ гостепріимствомъ.

На Брестскомъ вокзалѣ меня встрѣтилъ облаченный въ парадную форму новый мой шефъ Монтгомери Гроу. Онъ какъ разъ отправлялся на балетный спектакль въ честь англійскихъ гостей. Распорядившись моимъ багажомъ, онъ усадилъ меня въ сани, доставилъ въ гостиницу «Метрополь» поручилъ меня тамъ заботамъ швейцара, снабдилъ меня кучей всевозможныхъ пригласительныхъ билетовъ и укатилъ.

Нѣсколько сбитый съ толку и сгорая любопытствомъ, я старался приспособиться къ новой обстановкѣ. Гостиница была переполнена, я жилъ въ верхнемъ этажѣ и среди своихъ сосѣдей наткнулся на рядъ расфуфыренныхъ особъ женскаго пола, проявлявшихъ ко мнѣ интересъ лишь до тѣхъ поръ, пока онѣ не навели надлежащихъ справокъ о моей невинности и скромности моихъ финансовъ. Ни одинъ вице-консулъ міра не могъ-бы въ то время, при всемъ желаніи, соперничать съ русскими купцами.

По пути въ ресторанъ вниманіе мое привлекли въ первую очередь дымившіяся паромъ шубы, толстыя женщины, жирные мужчины, сердечное низкопоклонство персонала гостиницы и чванство посѣтителей. Мнѣ бросились въ глаза показное богатство и грубоватая неотесанность съ примѣсью экзотики. Я попалъ въ міръ, гдѣ единственнымъ богомъ былъ Маммонъ. Но богъ рубля былъ легкомысленнѣе, щедрѣе и добродушнѣе бога долларовъ.

Ресторанный залъ являлъ собою цѣлое море свѣта и красокъ. Вокругъ всего огромнаго зала шла галлерея съ окнами и дверьми, ведшими въ такъ называемые отдѣльные кабинеты, гдѣ кутящая молодежь и развратные старички, скрывшись отъ любопытныхъ взоровъ, покупали за рубли и шампанское, цыганскія пѣсни и цыганскую любовь. Впрочемъ, я несправедливъ къ моимъ милымъ цыганамъ, ихъ мораль нисколько не уступала морали большинства посѣтителей. Цыгане держались другъ за друга. Въ той эротикѣ, о которой я только что упомянулъ. играли главную роль польки, австріячки и еврейки.

Цѣлый лабиринтъ маленькихъ столиковъ, безчисленное множество офицеровъ въ дурно сшитыхъ формахъ, русскихъ купцовъ съ надушенными бородами и нѣмецкихъ коммивояжеровъ съ коротко остриженными головами и сѣрыми лицами. За каждымъ столикомъ женщины, и на каждомъ столикѣ скверное шампанское, цѣ ной въ двѣнадцать рублей за бутылку. По одной сторонѣ зала окруженная перилами высокая эстрада, на кокорой сидѣлъ оркестръ, состоящій изъ одѣтыхъ въ красныя куртки музыкантовъ. Онъ игралъ вѣнскіе вальсы въ такомъ фортиссимо, что имъ заглушились и хлопаніе пробокъ, и стукъ тарелокъ, и всѣ разговоры. На отдѣльной небольшой эстрадѣ мефистофельская фигура Кончика короля кабаретныхъ скрипачей, чеха родомъ. По какому-то странному закону природы, въ Россіи первенствующее положеніе занимаютъ повсюду чужеземцы

Я выпилъ мою первую рюмку водки и впервые поѣлъ икры такъ, какъ ее полагается ѣсть, а именно на тепломъ калачѣ, напоминающемъ корзиночку съ ручкой. Предо мною раскрылся новый міръ — непосредственность, перемѣшанная съ упадочностью. Какъ высмѣялъ бы я того пророка, который предсказалъ бы мнѣ. что семь лѣтъ спустя я буду сидѣть въ этомъ-же залѣ, но уже въ качествѣ частнаго лица, отрѣзаннаго отъ своихъ земляковъ, окруженнаго большевиками, а на той эстрадѣ, на которой играетъ Кончикъ, будетъ стоять Троцкій и на моихъ глазахъ метать громы и молніи противъ англичанъ и ихъ союзниковъ. Здѣсь, въ этомъ залѣ, я въ 1918 году, въ качествѣ гостя Троцкаго, присутствовалъ на засѣданіи большевицкаго центральнаго исполнительнаго комитета и въ первый и единственный разъ обмѣнялся рукопожатіемъ со Сталинымъ.

Въ послѣдній разъ я слышалъ бѣднягу Кончика, когда онъ четыре года тому назадъ игралъ въ какомъ-то маленькомъ пражскомъ ресторанчикѣ передъ холодными дипломатами и тупыми чешскими буржуями. Всѣ его сбереженія погибли во время революціи. У него не оставалось ничего кромѣ скрипки. Если при немъ заговаривали о Россіи, глаза его напонялись слезами.

Послѣдующіе дни одно празднество смѣнялось другимъ. Въ помѣщеніе консульства мнѣ не удалось даже заглянуть. Я скромно плелся въ хвостѣ депутаціи, обѣдалъ или ужиналъ то въ томъ, то въ другомъ учрежденіи, посѣщалъ монастыри и бѣга, появлялся на торжественныхъ театральныхъ представленіяхъ, привѣтствовалъ длиннобородыхъ генераловъ и обмѣнивался тяжеловѣсными французскими комплиментами съ супругами московскихъ купцовъ. На третій день это интенсивное празднованіе

завершилось исполинскимъ банкетомъ у Харитоненко, московскаго сахарнаго магната. На этой картинѣ изъ московскаго невозвратнаго быта стоитъ, пожалуй, остановиться.’

Харитоненки жили въ большомъ дворцѣ насупротивъ Кремля, на правомъ берегу Москвы-рѣки. Въ честь англійской депутаціи были приглашены всѣ высшіе сановники, всѣ почетныя лица и всѣ милліонеры Москвы. На лѣстницѣ стояла давка, какъ въ театрѣ, домъ весь утопалъ въ привезенныхъ изъ Ниццы цвѣтахъ и куда ни посмотришь — игралъ оркестръ.

Я чувствовалъ себя затеряннымъ въ толпѣ незнакомыхъ людей. Весьма сомнѣваюсь въ томъ, удалось-ли мнѣ даже поздороваться съ хозяиномъ дома и его женой. У длинныхъ узкихъ столовъ десятки лакеевъ угощали неприсаживавшихся посѣтителей водкой и разнообразными холодными и горячими закусками. Я выпилъ рюмку и отвѣдалъ незнакомыхъ мнѣ, но пришедшихся чрезвычайно по вкусу, блюдъ. Какой-то владѣвшій англійскимъ языкомъ русскій господинъ сжалился надъ моимъ одиночествомъ и я выпилъ еще водки и поѣлъ еще закусокъ. Назначенное для обѣда время давно прошло, но такъ какъ пикто не трогался съ мѣста, то я пришелъ къ заключенію. что въ этой удивительной странѣ люди, должно быть, обѣдаютъ стоя. Итакъ, еще рюмку водки и вторую порцію оленьихъ языковъ. Теперь логда я былъ уже совершенно сытъ, лакей поднесъ мнѣ карточку съ распредѣленіемъ столовъ и указаніемъ имѣющаго быть, занятымъ мною мѣста, и спустя нѣсколько минутъ началось торжественное шествіе въ столовую. Я не хочу вызвать упрека въ преувеличеніи, а потому не останавливаюсь на количествѣ блюдъ и сортовъ вина, скажу только, что обѣдъ продолжался до одиннадцати часовъ вечера и съ нимъ врядъ-ли справился-бы самъ Гаргантюа. Подлѣ меня сидѣли дочь желѣзнодорожнаго короля дѣвица фонъ Меккъ и капитанъ второго ранга Каховскій, причисленный адъютантомъ къ лорду Чарльзу Бересфорду.

Такъ какъ госпожа фонъ Меккъ превосходно говорила по-англійски, я, подъ вліяніемъ ея непринужденной и сердечной болтовни, сталъ постепенно отдѣлываться отъ сковывавшей меня робости. На протяженіи первой половины обѣда она уже успѣла развернуть предо мною панораму русско-англійскихъ отношеній, дать сравнительную характеристику русскихъ и англичанъ, снабдить меня комментаріями ко всѣмъ гостямъ и раскрыть предо мною уголокъ своей души съ ея мечтами и стремленіями. Каховскій-же нервничалъ и обнаружилъ какое-то безпокойство, причины котораго скоро выяснились. Еще во время обѣда его отозвали куда-то, и онъ больше не вернулся. На слѣдующій день я узналъ, что его вызвала къ телефону его возлюбленная, жена какого-то русскаго губернатора. Ихъ отношенія приняли въ послѣднее время натянутый характеръ, и эта дама, обладавшая, очевидно, тонкимъ чутьемъ драматичности, избрала моментъ торжественнаго обѣда для того, чтобы объявить ему объ окончательномъ разрывѣ. Каховскій, не выпуская изъ руки телефонной трубки, выхватилъ револьверъ и пустилъ себѣ пулю въ лобъ. Какъ это трагично, какъ чисто порусски, какъ тягостно для лорда Бересфорда и какой грозный урокъ для молодого и чрезвычайно чувствительнаго вице-консула.

По кончаніи обѣда насъ пригласили въ расположенный этажомъ выше большой залъ, въ которомъ была устроена сцена. Здѣсь Гельцеръ, Балашова и Мордкинъ демонстрировали намъ свое рѣдкое искусство танца, и первый скрипачъ Большого театра Сиборъ игралъ ноктюрны Шопена. Затѣмъ начался балъ, на которомъ я лично не особенно отличился. Меня удивило, какъ плохо русскіе танцуютъ бальные танцы. Потомъ въ кильватерной колоннѣ за мадемуазель фонъ Меккъ пробрался я снова въ столовую, гдѣ былъ сервированъ роскошный ужинъ. Тамъ я познакомился съ толстощекимъ сыномъ нашего амфитріона, который еще недавно лишь сталъ носить длинные штаны, но фигура котораго уже носила слѣды слишкомъ хорошей жизни. Онъ былъ въ необычайно восторженномъ настроеніи и настаивалъ на томъ, чтобы мы по окончаніи празднества отправились къ цыганамъ. Мы собрали тайкомъ полдюжины единомышленниковъ и въ четыре часа утра усѣлись въ тройки, которыя должны были доставить насъ въ царство Маріи Николаевны — Стрѣльну. Я какъ теперь еще вижу стоящія передъ домомъ тройки, мѣховыя полости, кучеровъ въ ихъ огромныхъ шубахъ, почти совсѣмъ скрывавшихъ ихъ головы въ мѣховыхъ шапкахъ, вижу прекрасныхъ нетерпѣливыхъ коней, покрытую льдомъ рѣку. свѣтящуюся въ лунномъ сіяніи подобно серебряной лептѣ, а позади нея башни Кремля, этихъ бѣлыхъ стражей, стоящихъ на форпостахъ звѣздной ночи.

Мы усѣлись парочками въ сани, кучера дернули возжами, и кони понеслись какъ вихрь по пустыннымъ улицамъ, черезъ Тверскую, мимо Брестскаго вокзала, мимо знаменитаго ночного ресторана «Яръ», въ Петровскій паркъ, гдѣ кучера, въ бородахъ которыхъ уже образовались ледяныя сосульки, остановились передъ хрустальнымъ дворцомъ Стрѣльны.

Какъ во снѣ, прошелъ я вслѣдъ за всей компаніей черезъ Зимній садъ, занимавшій большую часть зданія въ просторный, обитый деревянной панелью кабинетъ, гдѣ ярко пылало пламя въ каминѣ. Хозяинъ ресторана, потирая руки, низко склонился передъ нами, метръ-д’отель. не потирая рукъ, склонился еще ниже, а цѣлая толпа одѣтыхъ въ бѣлое оффиціантовъ, отвѣсивъ еще болѣе низкіе поклоны, безшумно приступила къ работѣ. Въ нѣсколько секундъ они приготовили все полагавшееся по ритуалу. Насъ, гостей, помѣстили за большимъ столомъ подлѣ камина. Передъ нами, въ нѣкоторомъ отдаленіи, поставили полукругомъ стулья для цыганъ. Лакей принесъ шампанскаго и вслѣдъ за нимъ въ кабинетъ вошла Марія Николаевна въ сопровожденіи своихъ 8 цыганъ — четырехъ мужчинъ съ гитарами и четырехъ дѣвушекъ съ глазами какъ черешни и гибкими красивыми фигурами. На нихъ были традиціонные парады — на мужчинахъ бѣлыя вышитыя косоворотки и пестрые штаны, на дѣвушкахъ шелковыя платья и красные головные платочки.

Маріи Николаевнѣ было уже далеко за сорокъ, лицо ея было покрыто морщинами, а въ большихъ, сѣрыхъ глазахъ свѣтилась затаенная скорбь. Когда она сидѣла спокойно, она производила впечатлѣніе старой, одинокой женщины. Но когда она начинала говорить, улыбка прогоняла ея морщины и обнаруживала присутствіе той внутренней силы, которая ей до сихъ поръ еще повиновалась по малѣйшему знаку. Циники скажутъ, что жизненная задача ея сводилась къ тому, чтобы заманивать легкомысленныхъ и богатыхъ мужчинъ, промурлыкать имъ нѣсколько пѣсенокъ, побуждать ихъ выпивать цѣлыя ведра шампанскаго и постепенно перекачивать ихъ деньги и деньги ихъ отцовъ въ собственные карманы. Но Марія Николаевна относилась къ жизни отнюдь не цинично.

Эта, въ своемъ родѣ большая артистка, для своихъ друзей была воплощенной добротой и великодушіемъ. Звукъ ея голоса, особенно на низкихъ нотахъ, — это секретъ лучшихъ исполнительницъ цыганскихъ романсовъ — будетъ сопровождать меня до самой смерти. Подъ аккомпаниментъ ея пѣнія я выпилъ свою первую чарочку, что является нешуточнымъ дѣломъ для новичка! Цыганка наполняетъ шампанскимъ большой бокалъ до самыхъ краевъ, ставитъ его на подносъ, оборачивается къ чествуемому гостю и поетъ:

Какъ цвѣтокъ душистый
Ароматъ разноситъ,
Такъ бокалъ искристый
Тостъ заздравный проситъ.

Выпьемъ мы за Рону.
Рону дорогого!
А пока не выпьемъ.
Не нальемъ другого!

Послѣднія четыре строчки подхватываетъ хоръ и повторяетъ ихъ со все большимъ воодушевленіемъ, солистка подходитъ къ гостю и подноситъ ему бокалъ а онъ отвѣшиваетъ низкій поклонъ, затѣмъ выпрямляется, выпиваетъ бокалъ однимъ духомъ и ставитъ его обратно на подносъ, опрокидывая донышкомъ кверху, въ доказательство того, что въ немъ не осталось ни капли. Имя гостя вводится въ первую строчку второй строфы, а гакъ какъ для русскихъ имя Робертъ звучитъ чуждо, то Марія Николаевна и переименовала меня гутъ же въ Романа. Романомъ или Ромочкой я и по сію пору остался для всѣхъ моихъ русскихъ друзей. Когда Марія Николаевна пѣла соло, голосъ ея былъ исполненъ страсти, то нѣжно манилъ, то замиралъ въ безпредѣльной скорби. Сердце мое таяло. Эта цыганская музыка дѣйствуетъ болѣе опьяняюще и опаснѣе, чѣмъ опіумъ, женщины или алкоголь. Славянская или кельтская душа не въ состояніи сопротивляться звучащимъ въ ней жалобамъ. Гораздо краснорѣчивѣе словъ выражаетъ она ненасытную. скованную тоску человѣческой души. Она погружаетъ въ нѣжную грусть, состоящую наполовину изъ сентиментальности, наполовину изъ чувственности. Въ пей звучатъ безпредѣльные просторы русской степи, отъ нея вѣетъ чѣмъ-то безконечно далекимъ англо-саксонскому духу. Она сокрушаетъ всѣ ограды, возведенныя вокругъ характера. Она можетъ погнать мужчину въ руки ростовщиковъ или натолкнуть его на преступленіе. Это музыка, въ ея примитивнѣйшей формѣ и по дѣйствію своему, родственная — да простятъ мнѣ предки Маріи Николаевны это кощунственное сравненіе — духовнымъ пѣснопѣніямъ негровъ. А кромѣ того … кромѣ того она обходится чрезвычайно дорого, и на ея счетъ должно быть отнесено большинство надѣланныхъ мною долговъ Все это такъ, но если бы мнѣ. пришлось прокутить завтра нѣсколько тысячъ, то я не организовалъ бы какого-пибудь пиршества въ Нью-Іоркѣ. Парижѣ. Лондонѣ или Берлинѣ, а устроилъ бы вечеръ цыганскаго пѣнія въ московской Стрѣльнѣ или петербургской «Виллѣ Роде». Это единственное на свѣтѣ развлеченіе, которымъ я никогда не могъ бы пресытиться.

Я не стану утверждать, будто уже въ этотъ первый вечеръ — я сказалъ вечеръ? — въ это первое утро въ Стрѣльнѣ я научился понимать всю прелесть цыганскаго пѣнія. Я еще абсолютно не зналъ русскаго языка и не понялъ ни слова изъ пѣсенъ, да и вообще не разбирался въ томъ, что происходило вокругъ меня и во мнѣ самомъ. Общество было мнѣ еше слишкомъ чуждо чтобы мой кельтскій темпераментъ далъ себѣ волю. Температура комнаты и сладкое шампанское ударили мнѣ въ голову. Я ничего не имѣлъ противъ того, что къ шести часамъ утра мы стали собираться во свояси. Тутъ-то мнѣ пришлось оцѣнить житейскую мудрость этого народа. И въ Петербургѣ и въ Москвѣ мѣста, въ которыхъ происходятъ кутежи, расположены далеко за городомъ не потому, что русскіе хотятъ прикрыть свое поведеніе флеромъ, а просто для того, чтобы имѣть возможность провѣтрить на обратномъ пути свою голову и внутренности. Русскому не нужно никакихъ другихъ лѣкарствъ противъ похмелья, кромѣ свѣжаго, сухого зимняго воздуха. Когда я вернулся въ отель, я былъ вполнѣ способенъ повторить кутежъ.

Описанная мною Россія исчезла навѣки. Я не знаю, что сталось съ мадемуазель фонъ Меккъ. Ея отецъ, семидесятилѣтпій старикъ, былъ разстрѣлянъ большевиками въ 1930 году какъ контръ-революціонеръ. Харитоненки умерли. Умеръ и сынъ ихъ. Ихъ старшая дочь живетъ одиноко въ двухъ комнаткахъ въ Мюнхенѣ. Въ 1930 году она отправилась въ Лондонъ, чтобы пожаловаться лорду Томсону, нѣкогда гостившему у нея въ Россіи, на то, что домъ ея родителей пріобрѣтенъ англійскимъ правительствомъ. Въ этомъ домѣ, конфискованномъ большевиками и проданномъ впослѣдствіи Англіи, помѣшается теперь англійское посольство.

На слѣдующій день англійская депутація со вздохомъ облегченія пустилась въ обратный путь на родину. Когда поѣздъ, отвозившій ихъ въ нормальный міръ, поздно вечеромъ вошелъ въ Смоленскій вокзалъ, на перронѣ ожидала делегація отъ русскаго духовенства съ епископомъ во главѣ, желавшая поднести хлѣбъ-соль англійскимъ епископамъ. Измученные англійскіе епископы спали крѣпкимъ сномъ, отдыхая отъ десятидневнаго безпрестаннаго празднованія. Но отъ русскихъ не такъто легко было отдѣлаться. Они простояли немало времени на морозѣ, только для того, чтобы увидѣть англійскаго епископа въ натуральную величину и на этомъ англійскомъ епископѣ, въ крайнемъ случаѣ даже въ ночной сорочкѣ, они настаивали. Проводникъ поѣзда, боявшійся гнѣва своихъ духовныхъ, пастырей больше, чѣмъ гнѣва чужихъ ему англичанъ, разбудилъ Мориса Беринга. Этотъ человѣкъ оказался на высотѣ положенія. Онъ высунулъ голову въ окно вагона и закричалъ по русски:

— Ступайте съ Богомъ! Епископы спятъ и — тутъ онъ дружескимъ, но категорическимъ топомъ добавилъ: — они всѣ пьяны.

Первое знакомство съ англійскимъ консульствомъ произвело на меня потрясающее впечатлѣніе. Оно находилось въ какой-то глухой, боковой улочкѣ и состояло только изъ одной комнаты въ квартирѣ самого консула. Не имѣлось ни курьера, ни привратника. Дверь посѣтителямъ отпирала горничная консула, но если ей необходимо было куда-нибудь уйти это дѣлалъ я. Монтгомери Гроу былъ снисходительный и благожелательно настроенный начальникъ. Онъ былъ женатъ, имѣлъ четырехъ дѣтей, не обладалъ личными доходами и получалъ ничтожное вознагражденіе. Онъ былъ значительно бѣднѣе большинства московской англійской колоніи, въ которой преобладали ланкаширскіе хлопчатобумажные промышленники. На обремененіе работой жаловаться не приходилось. Ежедневно торчалъ я съ десяти утра до часу дпя въ крошечной комнаткѣ тщившейся изображать изъ себя консульство. Обстановка состояла изъ двухъ пультовъ. одной книжной полки, несгораемаго шкафа карты Россіи и трехъ стульевъ. Если появлялось два посѣтителя одновременно, то консулъ приносилъ еще одинъ стулъ изъ своей гостиной. Я возсѣдалъ за своимъ пультомъ спиной къ начальнику, клеилъ почтовыя марки и стучалъ на пишущей машинкѣ. Первыя недѣли моя работа состояла въ томъ, что я переводилъ торговые отчеты изъ московской „Deutshe Zitung“ и заготовлялъ образцы прошеній о продленіи разрѣшенія yа жительство. которыя всѣ иностранwы должны были подавать въ полицейское управленіе. Переписчиковъ въ нашемъ распоряженіи не имѣлось. Русскую корреспонденцію велъ самъ Монтгомери Гроу. Я не послужилъ въ консульствѣ и шести недѣль, какъ одинъ толстый русскій купецъ, которому я открылъ двери, сунулъ мнѣ въ руку двадцать копеекъ на чай. Чтобы не обидѣть купца я эти деньги взялъ.

Я былъ знакомъ съ жизнью чиновничества на малайскомъ полуостровѣ, гдѣ каждый начинающій чиновникъ имѣлъ одѣтаго въ форму курьера, конторскаго служащаго. а также особаго завѣдующаго опахаломъ — «пункавалла» и соблюдалъ въ своемъ комфортабельномъ бюро такой декорумъ, который внушалъ уваженіе купечеству. Самый ничтожный малайскій чиновникъ не удовлетворился бы тѣмъ помѣщеніемъ, которымъ приходилось довольствоваться представителю британской имперіи въ Москвѣ. Монтгомери Гроу, бывшій до того блестящимъ и элегантнымъ офицеромъ индійской кавалеріи, должно быть очень страдалъ отъ своего положенія. Онъ былъ лишенъ возможности приглашать къ себѣ богатыхъ московскихъ купцовъ и вынужденъ былъ отказаться отъ того, чтобы вращаться въ ихъ кругу. Безъ жалобъ выполнялъ онъ возложенныя на него обязанности, являлся столпомъ англійской колоніи въ Москвѣ и осторожно и почти всегда удачно лавировалъ въ бурномъ фарватерѣ мѣстныхъ англійскихъ интересовъ и интригъ.

Для меня лично абсолютная незамѣтность моего внѣшняго положенія послужила превосходной школой скромности. Справившись съ первымъ шокомъ, я примирился со своимъ положеніемъ и старался использовать его веселыя стороны. Я, разумѣется не могъ продолжать жить въ отелѣ, не разсчитанномъ на вице-консуловъ съ окладомъ жалованья въ триста фунтовъ въ годъ.

Одна недѣля пребыванія въ <Метрополѣ> обошлась мнѣ больше, чѣмъ въ мѣсячное жалованье. Кромѣ того мнѣ необходимо было заняться изученіемъ русскаго языка. Такъ какъ у насъ не было переводчика, то генеральный консулъ не могъ даже въ отпускъ уѣхать до тѣхъ поръ. пока я не научился владѣть русскимъ языкомъ. Поэтому я поселился въ одной русской семьѣ и выборъ мой оказался чрезвычайно удачнымъ. Нѣсколько русскихъ семей спеціализировались по части предоставленія пріюта той полудюжинѣ англійскихъ офицеровъ, которые ежегодно пріѣзжали въ Москву для подготовки на экзаменъ переводчика. Это были по преимуществу мелкобуржуазныя семьи пребываніе въ средѣ коихъ представляло мало удобствъ и еше меньше пиши для духовныхъ интересовъ. Случилось такъ, что когда я пріѣхалъ въ Москву, освободилось какъ разъ мѣсто въ семьѣ Эртелей, и я попалъ, благодареніе Господу, именно къ нимъ.

2. Русскій языкъ

Хозяйкой дома была вдова Александра Эртеля. извѣстнаго русскаго романиста, друга Толстого. Эта толстенькая, привѣтливая маленькая женщина приблизительно пятидесяти лѣтъ отъ роду была насквозь пропитана литературными и политическими интересами и обладала кромѣ того природнымъ талантомъ къ преподаванію. Она занимала цѣлый этажъ на Воздвиженкѣ и имѣла превосходную библіотеку. У нея жили, кромѣ ея дочери, чрезвычайно темпераментной дѣвицы, еще ея племянница, армянскій студентъ Рубенъ Ивановичъ (фамиліи его моя память не была въ состояніи удержать) и невѣроятно старая дама, бабушка, которая не произносила ни слова и показывалась только за трапезами. Въ эту скромную среду окунулся я съ моимъ талантомъ къ приспособленію и моей склонностью къ энтузіазму. Во второй половинѣ дня я былъ почти всегда свободенъ отъ служебныхъ занятій и использовалъ это время для изученія русскаго языка… Я ежедневно бралъ уроки у госпожи Эртель и ея дочери и подъ ихъ опытнымъ и умѣлымъ руководствомъ дѣлалъ большіе успѣхи. Онѣ дѣлали все отъ нихъ зависящее, чтобы сблизиться со мною, и хотя со мною не всегда легко было поладить, мы никогда не обмѣнялись ни однимъ рѣзкимъ словомъ.

Этотъ періодъ моей жизни въ Россіи былъ полонъ прелести и принесъ мнѣ не мало пользы.

Еще задолго до того .какъ я научился свободно изъясняться на русскомъ языкѣ, я понялъ, что Эртели чрезвычайно враждебно относились къ царскому режиму и симпатизировали кадетамъ и соціалистамъ-революціонерамъ. Чѣмъ больше я свыкался съ русскимъ языкомъ — черезъ 4 мѣсяца я уже довольно бѣгло говорилъ на немъ, тѣмъ опредѣленнѣе становилось это мое впечатлѣніе. То обстоятельство, что я жилъ во враждебной царизму средѣ, придавало моей жизни и моимъ урокамъ особую пикантность Но когда мои хозяева какъ-то познакомили меня за вечернимъ чаемъ съ одной дамой, мужъ которой былъ разстрѣлянъ во время революціи 1905 г., мпѣ стало очень не по себѣ. Монтгомери Гроу, которому я объ этомъ разсказалъ, посовѣтовалъ мнѣ быть поосторожнѣе. Совѣтъ этотъ оказался излйшнимъ, потому что общеніе съ семьей Эртелей не повлекло за собою для меня никакихъ непріятностей. Лишь впослѣдствіи я убѣдился въ томъ, что вся московская интеллигенція раздѣляла образъ мыслей Эртелей. являвшихся типичными представителями этой среды.

Когда они собирались часовъ въ десять вечера вокругъ своего самовара, они до поздней ночи могли спорить о спасеніи міра посредствомъ революціи, а когда насталъ день, когда надо было дѣйствовать, они спокойно спали въ своихъ постеляхъ. Какъ все это было невинно, безнадежно, чисто по русски! Не будь войны и выявленной ею негодности заржавленнаго военнаго аппарата, царь и понынѣ сидѣлъ бы на своемъ тронѣ.

Къ намъ въ домъ приходило много писателей, прежнихъ друзей покойнаго Эртеля, — молодые люди, желавшіе прочесть написанныя ими драмы или помѣстить свои романы, художники, музыканты, артисты. Я всѣми ими восхищался. Здѣсь я познакомился, между прочимъ, съ Ольгой Книпперъ, вдовой Чехова и первой драматической актрисой Москвы. Въ обществѣ госпожи Эртель былъ я впервые на представленіи драмы Чехова въ скромномъ и благородномъ Художественномъ театрѣ, гдѣ были запрещены вызовы артистовъ, и зрители, приходящіе съ опозданіемъ, принуждены были дожидаться конца дѣйствія. День мой въ то время распадался на неофиціальную русскую и служебную, главнымъ образомъ, англійскую части. Сердце мое принадлежало первой. Иногда мнѣ приходилось бывать въ домахъ мѣстныхъ англичанъ и посѣщать германское консульство. Я сдѣлалъ нѣсколько офиціальныхъ визитовъ своимъ коллегамъ. а разъ или два раза въ недѣлю ходилъ въ англійскій клубъ, помѣщавшійся въ гостиницѣ «Національ». Съ тѣми богатыми русскими, съ которыми я познакомился въ первые дни, мнѣ больше встрѣчаться не приходилось. Настоящей общественной жизни въ Москвѣ въ то время не существовало Небольшой, чисто аристократическій слой держался особнякомъ. За нимъ шелъ кругъ русскаго богатаго купечества. Только въ интеллигентскіе круги лицу, обладавшему кое-какими рекомендаціями. Доступъ былъ нетруденъ. Англичане и русскіе жили, внѣ дѣловыхъ сношеній, двумя особыми мірами.

Многіе проживавшіе въ Москвѣ англичане видѣли въ русскихъ какихъ-то добродушныхъ, но безнравственныхъ дикарей, которыхъ не безъ риска и колебаній можно было допустить къ собственному очагу. Я лично имѣлъ удовольствіе видѣть каждое воскресенье, какъ московская милліонерша Зимина ужинала и играла въ бриджъ съ своими тремя мужьями — однимъ нынѣшнимъ и двумя бывшими. Подобной широкой терпимости въ Западной Европѣ въ то время нельзя было встрѣтить. Англійскія дамы не могли бы прійти въ себя отъ негодованія.

Къ числу первыхъ англичанъ, съ которыми мнѣ пришлось познакомиться въ Москвѣ, принадлежали братья Чарнокъ, оба изъ Ланкашира и оба хлопчатобумажные промышленники. Младшій, Гарри, былъ директоромъ большой прядильной фабрики въ Орѣхово-3уевѣ. Владимірской губерніи. Это былъ одинъ изъ центровъ пролетарскихъ безпорядковъ Въ качествѣ противоядія противъ политической агитаціи и водки Чарноки научили своихъ рабочихъ играть въ футболъ. Команда ихъ фабрики была въ то время чемпіономъ Москвы.

Меня спутали сь моимъ кембриджскимъ братомъ и считали блестящимъ игрокомъ. Чарнрки пригласили меня вступить въ число морозовцевъ, — такъ именовалась ихъ команда.

Чѣмъ ближе знакомился я съ этими людьми, тѣмъ больше они мнѣ нравились. Чарноки остались и по сію пору моими друзьями, и мои футбольныя впечатлѣнія я отношу къ числу лучшихъ воспоминаній о тѣхъ годахъ моей русской жизни. Мое пребываніе въ этой футбольной командѣ принесло мнѣ больше пользы, чѣмъ моимъ товарищамъ по игрѣ, такъ какъ я лишь съ грѣхомъ пополамъ справлялся съ возлагавшимися на меня функціями. Но матчи являлись воистину празднествами и вызывали грандіозный энтузіазмъ. Въ Орѣховѣ намъ приходилось играть передъ десяти- и пятнадцатитысячной толпой зрителей. Только иностраннымъ командамъ удавалось одерживать побѣды надъ нами. Результаты эксперимента Чарноковъ оказались чрезвычайно благопріятными, и если бы ихъ примѣръ нашелъ подражаніе, то могъ бы, пожалуй, оказать значительное вліяніе на характеръ русскаго рабочаго класса.

Новымъ звеномъ подготовительнаго періода моей русской жизни оказалось знакомство съ Джорджемъ Боуэномъ, молодымъ артиллерійскимъ офицеромъ, командированнымъ нашимъ военнымъ министерствомъ въ Москву для изученія русскаго языка. Я очень подружился съ этимъ бѣлокурымъ, серьезнымъ, интеллигентнымъ человѣкомъ, обладавшимъ мѣткимъ и спокойнымъ юморомъ. Не рѣже чѣмъ разъ въ недѣлю мы встрѣчались съ нимъ за обѣдомъ или ужиномъ и обмѣнивались впечатлѣніями о нашихъ русскихъ учителяхъ. Наше изученіе русскаго языка не страдало отъ этихъ встрѣчъ, даже совмѣстныя трапезы наши служили благой цѣли и тотъ, кто, читая карточку блюдъ, спотыкался на какомъ-нибудь трудномъ словѣ, обязанъ былъ платить за обѣдъ.

Въ іюнѣ мы оба были уже по полугоду въ Москвѣ и довольно свободно объяснялись другъ съ другомъ на нѣсколько своеобразномъ русскомъ діалектѣ. Такъ какъ мы стѣснялись постороннихъ, то вели наши бесѣды не на улицахъ, а въ тиши общественныхъ парковъ или въ лѣсу. Жили мы чрезвычайно экономно и скромно и рѣдко позволяли себѣ нарушить установленный нами режимъ строгой экономіи, особо ревностнымъ блюстителемъ коего являлся Боуэнъ.

Но бывали, разумѣется, и исключенія, причемъ одно изъ нихъ чуть не кончилось плачевно. Въ іюлѣ мой шефъ отправился со своей семьей на загородную дачу, какъ поступаютъ всѣ русскіе, кромѣ развѣ бѣднѣйшихъ слоевъ, чтобы спастись отъ мучительнаго московскаго лѣтняго зноя. Эртели уѣхали въ деревню и оставили меня одного на ихъ зимней квартирѣ: Боуэнъ жилъ на дачѣ у своихъ хозяевъ. Я былъ одинокъ и чувствовалъ себя отвратительно, но строжайшимъ образомъ соблю далъ выработанный нами солидный режимъ. Какъ-то, во второй половинѣ дня, навѣдался ко мнѣ Боуэнъ. Съ юга надвигалась, гроза, небо было какъ чернила, жара невыносимая, улица, какъ котелъ. Боуэнъ бросилъ свою шляпу на мою кровать и. отдуваясь, опустился въ кресло.

— Будетъ! — воскликнутъ онъ. — Эта дачная жизнь окончательно извела меня. Шестеро взрослыхъ и трое дѣтей въ четырехъ кукольныхъ комнаткахъ съ тонкими какъ бумага стѣнами! Спать невозможно изъза клоповъ. Собака каждый день блюетъ въ моей комнатѣ. Василій Васильевичъ храпитъ, Марія Петровна — сегодня я ее въ этомъ уличилъ — достаетъ капусту изъ миски головной шпилькой. Конепъ аскетизму! Силъ моихъ больше не хватаетъ! Сегодня пустимся во всѣ тяжкія!

Въ этотъ моментъ разразилась гроза. На протяженіи трехъ четвертей часа молніи словно сверкали вокругъ сине-золотыхъ кремлевскихъ куполовъ. Трамваи не могли дальше продвигаться по затопленнымъ улицамъ, и остановились, какъ бросившія якорь суда. Громъ потрясалъ весь домъ до основанія. Мы закрыли окна и полулежали безъ пиджаковъ въ нашихъ креслахъ. По лицу Боуэна градомъ катился потъ. Въ головѣ у меня звенѣло. Это были довольно мучительныя и тревожныя минуты.

Внезапно небо вновь прояснилось и снова засіяло солнце. Мы распахнули окна и къ намъ въ комнату проникла восхитительная прохлада изъ расположеннаго насупротивъ монастырскаго сада. Деревья, еще за часъ до того засохшія и сѣрыя отъ пыли, засверкали свѣжайшей зеленью, улицы трамваи и мы самы ожили къ новой жизни.

Мы разработали тщательную программу кутежа: обѣдъ въ Эрмитажѣ, потомъ посѣщеніе варьете въ Акваріумѣ, ночевка у меня, денегъ на этотъ разъ не считать. Мы отправились съ нашими чековыми книжками къ Мюру и Мерелизу и выписали каждый по чеку па двадцать пять фунтовъ — это было мое мѣсячное жалованье и превышало мѣсячный окладъ моего пріятеля. Съ тревогой посматривали мы на лицо кассира. Тотъ фактъ, что мы снимали съ нашихъ счетовъ больше десяти фунтовъ, являлся совершенно необычайнымъ. Но кассиръ безпрекословно выплатилъ намъ деньги — кредитъ англійскихъ чиновниковъ заграницей былъ непоколебимъ.

3. Царь въ Москвѣ

Махнувъ рукой на всѣ сомнѣнія, мы беззаботно отправились въ прелестный садъ «Эрмитажа». Нашихъ стерлядокъ мы сами выловили изъ рестораннаго бассейна. Меню мы составили съ присущимъ молодости легкомысліемъ и безъ надлежащаго гастрономическаго опыта изъ по возможности неизвѣстныхъ намъ русскихъ блюдъ. Въ качествѣ напитковъ потребовали водку и шампанское въ несоразмѣрно большихъ количествахъ. Наше легкомысліе снискало намъ уваженіе одѣтаго въ бѣлую рубаху полового. Гладко прилизанный скрипачъ Кришъ сыгралъ въ нашу честь весь свой англійскій репертуаръ. Обѣдъ затянулся на весьма продолжительное время и закончился сигарами и наполеоновскимъ коньякомъ. Коньякъ этотъ я не могу помянуть добрымъ словомъ, а съ Наполеономъ онъ не имѣлъ ничего общаго. Я никогда больше не ошущалъ охоты выпить его.

Въ «Эрмитажѣ» бразды правленія находились въ рукахъ негра по фамиліи Томасъ, англійскаго подданнаго, съ которымъ консульству неоднократно приходилось вступать въ пререканія по поводу контрактовъ, заключавшихся имъ съ приглашаемыми въ кабарэ англичанками. «Эрмитажъ» состоялъ изъ слѣдующихъ увеселительныхъ учрежденій; опереточнаго театра, противъ котораго ничего нельзя было возразить; варьете подъ открытымъ небомъ, о которомъ тоже нельзя сказать ничего дурного; расположеннаго на верандѣ кабаре, противъ котораго можно бы возразить весьма многое; ряда такъ называемыхъ кабинетовъ, предназначавшихся для празднествъ частнаго характера и кутежей съ цыганами.

Мы явились въ кабаре довольно поздно, заняли лучшую ложу и никакъ не могли прійти въ надлежащее настроеніе, несмотря на то. что зарядились, казалось-бы, въ достаточной мѣрѣ. Одни безталанные пѣвцы и танцоры смѣнялись другими, каждый изъ нихъ по исполненіи своего номера сладко улыбался публикѣ и торопливо исчезалъ со сцены, чтобы вновь запять мѣсто въ зрительномъ залѣ. Затѣмъ погасли огни, оркестръ заигралъ какую то англійскую мелодію и когда поднялся занавѣсъ, изъ за кулисъ выпорхнула удивительно свѣженькая и прехорошенькая англичаночка. Она пѣла и танцовала. Пѣла рѣзкимъ пронзительнымъ и необученнымъ голосомъ. но танцовала такъ, какъ въ Москвѣ не танцевала ни одна англичанка. Она привлекла къ собѣ сердца всей публики между прочимъ, также сердца двухъ молодыхъ англичанъ снова пришедшихъ въ великолѣпное настроеніе. Былъ приглашенъ метръ д’отель, заказаны карандашъ и бумага и послѣ ряда пѵгливыхъ корректуръ — вѣдь это было въ первый разъ въ нашей жизни! — средактировано было надлежащее галантное приглашеніе. И она пришла. Она была далеко не такъ красива, какъ казалась намъ десять минутъ тому назадъ со сцены. она была весьма мало остроумна и совершенно не развращена. Находясь на сценѣ съ четырнадцатилѣтняго возраста, она научилась философскому отношенію къ жизни. Но она была англичанкой и то, что она намъ разсказывала о своей жизни, насъ волновало. Наша робость и неопытность, должно быть, немало ее забавляли.

Но вскорѣ наша бесѣда была прервана. Лакей принесъ ей какую то записочку. Она прочла ее, извинилась, что принуждена покинуть насъ на минуточку, и исчезла. Скоро послѣ этого у дверей нашей ложи раздались звуки какой-то ссоры, грубый англійскій голосъ, возня и, въ заключеніе, сочное ругательство. Потомъ дверь открылась, быстро вновь захлопнулась, и наша ланкаширская дамочка, все еще раскраснѣвшаяся отъ диспута, оказалась снова среди насъ. — Въ чемъ дѣло?

Ахъ, пустяки, какой-то англійскій жокей, несдержанный парень. Вѣчно пьяный пристаетъ къ ней и не даетъ ей покоя. Мы завѣрили ее въ нашихъ симпатіяхъ, заказали еще шампанскаго и уже совсѣмъ было позабыли объ этомъ инцидентѣ, какъ — это было уже часомъ позже — въ дверяхъ появился Томасъ въ сопровожденіи полицейскаго, а за ними толпились съ испуганными лицами лакеи и горничныя Негръ почесалъ затылокъ. — произошла непріятная исторія, пусть Мисси пойдетъ сейчасъ же съ ними: жокей застрѣлился.

Мы моментально протрезвились заплатили по счету и отправились вмѣстѣ съ дѣвушкой къ какой-то, расположенный на другой сторонѣ улицы жалкій ресторанчикъ, въ которомъ произошло несчастье. Мысленно мы уже считались со всевозможными непріятностями, общественнымъ скандаломъ, а можетъ быть даже отчисленіемъ со службы и ужъ, во всякомъ случаѣ съ необходимостью выступленія въ качествѣ свидѣтелей на судебномъ процессѣ. Совершенно растерявшись, мы стали совѣтоваться съ негромъ, но тотъ только разсмѣялся и сказалъ:

— Дѣло вовсе не такъ плохо, господинъ Локкартъ, мы его уладимъ. Вамъ полиція рѣшительно никакихъ непріятностей дѣлать не станетъ. О Мисси вамъ тоже безпокоиться нечего. Изъ-за подобныхъ исторій полиція никакихъ скандаловъ не поднимаетъ.

Онъ оказался правъ. Съ людьми политически ни въ чемъ не замѣшанными, а тѣмъ болѣе занимающими мало-мальски замѣтное общественное положеніе, русская полиція обращалась съ такой снисходительностью, а въ тѣхъ случаяхъ, когда на помощь призывалось и содержимое бумажника, даже съ такимъ низкопоклонствомъ, которыя являлись для лицъ заинтересованныхъ весьма пріятными.

Лѣтомъ 1912 года мнѣ дважды представился рѣдкій случай увидѣть въ Москвѣ царя. Онъ рѣдко появлялся въ древней столицѣ, сопряженной для него со слишкомъ трагическими воспоминаніями о страшномъ днѣ Ходынки, когда въ сумятицѣ коронаціонныхъ торжествъ были раздавлены на смерть сотни его подданныхъ. Кромѣ того, онъ ненавидѣлъ Москву и какъ центръ русскаго радикальнаго движенія.

Первый изъ тѣхъ двухъ царскихъ пріѣздовъ, которые я имѣю въ виду, состоялся по поводу открытія памятника его отцу, Александру III, и обставленъ былъ строжайшимъ церемоніаломъ. Кромѣ дворянства и высшихъ представителей генералитета и мѣстной администраціи были допущены только нѣсколько избранныхъ представителей купечества. Отъ этого царскаго посѣщенія у меня въ памяти осталась только возня съ московской полиціей по поводу производимыхъ ею глупыхъ разслѣдованій политической благонадежности иностранцевъ, жившихъ на тѣхъ улицахъ, по которымъ предстояло проходитъ торжественному царскому кортежу. Не забуду я также того какъ царь, проходя черезъ Кремль, остановился на томъ мѣстѣ, гдѣ былъ убитъ великій князь Сергѣй Александровичъ, и опустился на колѣни на мостовую. чтобы помолиться. Какія мысли должны были мелькать въ мозгу этого несчастнѣйшаго изъ всѣхъ монарховъ, когда колѣни его коснулись того клочка земли, на которомъ нѣкогда покоилось растерзанное тѣло его дяди. Борисъ Савинковъ, который организовалъ это покушеніе, находился въ то время заграницей. Въ Россію онъ вернулся только въ 1917 году, сталъ военнымъ министромъ во временномъ правительствѣ Керенскаго, вынужденъ былъ снова бѣжать, когда къ власти пришли большевики, и въ заключеніе возвратился вновь въ Россію съ какой-то таинственной, такъ и оставшейся невыясненной миссіей въ качествѣ союзника совѣтовъ, только для того, что бы быть выброшеннымъ изъ окна тюрьмы и найти смерть неподалеку отъ того мѣста, на которомъ погибъ великій князь Сергѣй.

Второй визитъ царя въ Москву состоялся по поводу столѣтія Бородинской битвы и русской освободительной войны противъ Наполеона. Въ этотъ, разъ празднества носили чисто національный характеръ, были чрезвычайно импозантны и сопровождались всеобщимъ воодушевленіемъ. Лучшихъ солдатъ, чѣмъ тогдашніе казаки царской лейбъ-гвардіи. мнѣ никогда въ жизни не приходилось видѣть: не будемъ слишкомъ строго осуждать иностранныхъ военныхъ атташе, переоцѣнившихъ военную мощь Россіи. Символомъ величія Россіи была хрупкая фигура съ бородкой и задумчивыми глазами ѣхавшая во главѣ войскъ. На узкихъ плечахъ ея мантія самодержавія висѣла, какъ саванъ. Даже въ тѣ времена, когда большинству людей и въ голову не приходила мысль о революціи, при взглядѣ на царя зритель испытывалъ скорѣе состраданіе или симпатію, чѣмъ восхищеніе. Пріѣздъ царя представлялъ собой всегда опасный экпериментъ, могущій каждое мгновеніе закончиться катастрофой. Вся Москва вздохнула съ облегченіемъ, когда царскій кортежъ покинулъ городъ и напряженное состояніе прошло.

Осенью я пріобрѣлъ въ лицѣ талантливаго секретаря Художественнаго театра Михаила Ликіардопуло новаго друга, сослужившаго мнѣ немалую службу въ первые годы моего пребыванія въ Москвѣ. Этотъ очаровательный. симпатичнѣйшій «Лики» былъ на одну треть грекъ, на вторую треть русскій и на третью треть англичанинъ. Его секретарская должность давала ему твердый доходъ, но онъ занимался по преимуществу литературными переводами. Онъ обладалъ подлиннымъ литературнымъ нюхомъ, превосходнымъ русскимъ стилемъ и владѣлъ, кромѣ того, въ совершенствѣ восемью или девятью европейскими языками. Онъ былъ лично знакомъ съ большинствомъ крупныхъ европейскихъ писателей и переводилъ ихъ лучшія произведенія. Онъ первый познакомилъ меня съ Уэльсомъ, Робертомъ Россомъ. Литтономъ Стречи, Гренвилемъ Баркеромъ, Гордономъ Критомъ и тѣми многочисленными литераторами, которые пріѣзжали въ Москву на поклоненіе святынямъ русскаго искусства. Ликіардопуло былъ также балетнымъ рецензентомъ одной изъ крупныхъ московскихъ газетъ. Въ литературномъ, художественномъ и театральномъ кругахъ Москвы его знали старъ и младъ, и ему я обязанъ тѣмъ, что передо мной раскрылись многія двери, въ которыя я безъ его рекомендаціи не получилъ бы доступа.

Бѣдный Лики. Во время войны онъ подъ моимъ руководствомъ, завѣдывалъ нашимъ московскимъ бюро пропаганды и отлично справлялся съ этими обязанностями. Но для политическихъ сужденій ему не хватило стойкости темперамента. Русское пораженіе угнетало его до мыслей о самоубійствѣ, незначительнѣйшая русская побѣда возносила его на седьмое небо. Въ копцѣ 1915 года, когда Россія уже казалась ему погибшей онъ подъ видомъ греческаго торговца табакомъ, совершилъ въ нашихъ интересахъ очень рискованную поѣздку въ Германію. Вернулся онъ съ множествомъ цѣнныхъ свѣдѣній и новымъ оптимизмомъ. Революція опрокинула всѣ его надежды. Еще до захвата власти большевиками онъ переѣхалъ въ Стокгольмъ. Впослѣдствіи онъ отправился въ Англію, сталъ, подобно многимъ русскимъ либераламъ. страстнымъ реакціонеромъ и писалъ антисемитскія статьи въ англійскихъ газетахъ. Онъ былъ прирожденнымъ журналистомъ и жилъ только сегодняшнимъ днемъ. Его лояльность и преданность друзьямъ были удивительны. Изъ всѣхъ моихъ русскихъ друзей, а Ликіардопуло, несмотря на его смѣшанное происхожденіе. оставался для меня всегда русскимъ, мнѣ его больше всего не хватаетъ. Онъ умеръ въ 1924 году въ Лондонѣ.

4. Я становлюсь семьяниномъ, а консульство генеральнымъ

Къ концу моего перваго года жизни въ Россіи я поѣхалъ вѣнчаться въ Англію. Когда я теперь, въ зрѣломъ возрастѣ, послѣ всѣхъ испытанныхъ разочарованій, оглядываюсь на этотъ экспериментъ, я не могу не выразить себѣ порицанія. У меня не было ни средствъ, ни положенія, я не могъ предложить своей невѣстѣ ничего иного, кромѣ монотонной и скромной карьеры въ нищенски оплачиваемой профессіи. Дѣдъ моей жены, австралійки изъ семьи Тернеровъ, былъ когда-то самымъ богатымъ человѣкомъ Квинсленда. Его перешедшее къ отцу моей невѣсты состояніе къ моменту смерти моего тестя почти цѣликомъ погибло. Мать моей невѣсты могла давать ей только субсидію въ размѣрѣ отъ одной до двухъ сотенъ фунтовъ въ годъ. Моя невѣста не отличалась особенно крѣпкимъ здоровьемъ, воспитывалась она въ Англіи и Швейцаріи. Всѣ ея друзья были богатыми или, по крайней мѣрѣ, очень состоятельными людьми, и сама она привыкла къ роскошной жизни. Сдѣлать избалованную двадцатилѣтнюю дѣвушку хозяйкой весьма скромнаго домашняго очага въ такомъ полуварварскомъ городѣ, какъ Москва, являлось съ моей стороны непростительной смѣлостью. Тотъ фактъ, что она скоро приспособилась къ моему положенію, предъявлявшему къ ней во многихъ отношеніяхъ суровыя требованія, дѣлаетъ честь ея мужеству. Этотъ бракъ былъ сдѣлкой, всѣ выгоды которой лежали на моей сторонѣ.

По внѣшности я представлялъ собой въ то время коренастаго молодого человѣка съ широкими плечами и смѣшной походкой. Характеръ этого молодого человѣка являлся удивительной смѣсью изъ Локкартовскихъ осторожности и аскетизма со смѣлостью и моральной инертностью Макъ-Грегоровъ. Наслѣдственность съ материнской стороны играла доминирующую роль. Главнымъ недостаткомъ этого характера была кельтская, слишкомъ кельтская склонность смѣшивать недисциплинированность съ романтизмомъ. Хорошія его черты — превосходная память, способность къ языкамъ, умѣніе напряженно работать, почти совершенно нейтрализовались лѣнивой уступчивостью, заставлявшей искать легчайшаго выхода изъ всякаго труднаго положенія и роковой склонностью плевать на будущее ради кажущихся успѣховъ даннаго момента. Въ общемъ же я былъ довольно неуклюжимъ медвѣдемъ, отличающимся къ тому же прямо болѣзненной робостью Если бы этому молодому человѣку кто-либо предсказалъ, что черезъ пять лѣтъ, въ поворотный моментъ исторіи его страны, ему придется занимать чрезвычайно отвѣтственный постъ, онъ бы только смущенно ухмыльнулся и покраснѣвъ, отвернулъ голову.

На этомъ портретѣ я изображенъ такимъ, какимъ былъ къ копцу 1912 года. Со времени моего брака жизнь моя перемѣнилась я усердно старался стать достойнымъ своего новаго положенія, и дисциплина пошла мнѣ на пользу. Цыганская жизнь закончилась, и на ея мѣсто стало строгое соблюденіе общественныхъ обязанностей. Отнынѣ необходимо было поддерживать связи съ московской англійской колоніей, насъ повсюду приглашали, и мы должны были принимать у себя. Работа моя доставляла мнѣ больше радости, изученіе русскаго языка я продолжалъ. Надзоръ за порядкомъ въ нанятой нами квартирѣ, сношенія съ прислугой, домашній бюджетъ — все это входило въ сферу моихъ обязанностей до тѣхъ поръ, пока жена моя не овладѣла языкомъ. Я читалъ вдвое больше, чѣмъ въ мои холостые годы. Мои познанія въ области русскаго языка были уже довольно основательны. и широкое поле русской литературы манило меня. Я принялся за журналистику и сталъ работать для англійскихъ изданій, не столько по внутреннему призванію, сколько потому, что наши скромные доходы заставляли искать подсобныхъ заработковъ. Я отдѣлалъ разсказики, написанные мною во время пребыванія на малайскихъ плантаціяхъ, и пристроилъ ихъ. Я сталъ довольно регулярнымъ сотрудникомъ газетъ «МорнингъПостъ» и «Манчестеръ-Гуардіанъ». интересовавшихся очерками изъ русской жизни. Многіе изъ процвѣтавшихъ въ то время крупныхъ англійскихъ журналовъ помѣщали мои разсказы и статьи болѣе серьезнаго содержанія. Такъ какъ дипломатамъ и консуламъ публицистическая дѣятельность воспрещалась, я писалъ подъ псевдонимомъ. Моя литературная работа принесла мнѣ уже въ первомъ году почти двѣсти фунтовъ.

Мой новый образъ жизни не отразился на отношеніяхъ моихъ съ русскими друзьями, и число послѣднихъ даже возросло. Лики былъ нашимъ неизмѣннымъ посѣтителемъ. За это онъ ввелъ насъ въ литературные, журналистическіе и художественные круги и послѣ восемпадцатимѣсячиаго пребыванія въ Россіи я былъ лично знакомъ почти со всей культурной Москвой. Это общеніе, при которомъ разговоры на политическія темы входили въ порядокъ дня, не могло не пробудить моего интереса къ вопросамъ внѣшней политики, а Чарноки и другіе англичане изъ числа хлопчатобумажныхъ промышленниковъ знакомили меня съ тревожными теченіями въ средѣ русскаго фабричнаго пролетаріата.

Съ нашимъ посольствомъ въ Петербургѣ мы не поддерживали почти никакихъ сношеній. Германскій генеральный консулъ являлся къ своему послу приблизительно разъ въ мѣсяцъ. Французскій генеральный консулъ могъ разсчитывать стать совѣтникомъ посольства или управляющимъ его дѣлами. Но въ Англіи между этими двумя отраслями дипломатической службы лежала цѣлая пропасть черезъ которую и нынѣ проложенъ только воображаемый мостъ. Политическіе отчеты изъ Москвы представлялись весьма маложелательными къ запросамъ коммерческой части относились прямо отрицательно. Въ архивѣ англійскаго консульства въ Москвѣ хранилось письмо англійскаго посла слѣдующаго содержанія: «Милостивый государь, не откажите въ любезности вспомнить, что я существую не для того, чтобы отвѣчать на коммерческіе вопросы». Это письмо мы раздобывали изъ регистратуры, когда приходили въ бѣшенство.

Отведенное для консульства помѣщеніе злило не только насъ, чиновниковъ, но вызывало изумленіе и со стороны англійскихъ посѣтителей, которые никакъ не могли понять, почему это изъ всѣхъ великихъ державъ только Англія не имѣла въ Москвѣ генеральнаго консулата. Они, правда, бранились, но по возвращеніи въ Англію ничего для насъ не дѣлали — за однимъ, впрочемъ исключеніемъ. Какъ-то зимою 1913 года въ послѣобѣденное время, когда я одинъ былъ въ консульствѣ, раздался звонокъ. Я открылъ дверь и въ помѣщеніе консульства вошелъ пожилой хорошо одѣтый господинъ, протянувшій мнѣ свою визитную карточку. Это былъ Теннантъ, родственникъ тогдашняго премьеръ-министра Асквита чего я не зналъ. Я провелъ его въ наше жалкое помѣщеніе.

— Могу ли я видѣть консула или вице-консула?

— Консулъ въ отсутствіи, а я самъ вице-консулъ.

Онъ еще не могъ отдышаться послѣ подъема на высокую лѣстницу (мы помѣщались въ четвертомъ этажѣ).

— Это все помѣщеніе консульства?

Я отвѣтилъ утвердительно. Его словно осѣнило, и онъ пробурчалъ свой вердиктъ.

— Больше подходитъ для ватеръ-клозета, чѣмъ для консульства.

Онъ пригласилъ меня на слѣдующій день къ завтраку, разспрашивалъ мепя, повидимому, собираясь доложить обо всемъ въ Лондонѣ, хотя ничего положительнаго въ этомъ направленіи и не обѣщалъ. Прошли недѣли и мѣсяцы. все оставалось по-старому, и я утратилъ всякую надежду.

Лѣтомъ мы поселились вмѣстѣ съ семьей Гроу на дачѣ подъ Москвой, въ большомъ деревянномъ домѣ, расположенномъ неподалеку отъ озера, на которомъ имѣлись гребныя лодки и въ которомъ водились щуки и окуни. Это рискованное предпріятіе началось съ небольшой трагедіи. Моя жена купила себѣ новую игрушку, французскаго бульдога по прозвищу Пипо. котораго впослѣдствіи увѣковѣчилъ художникъ Коровинъ. Поведеніе его въ нашей московской квартирѣ не оставляло желать лучшаго, но въ первый вечеръ пребыванія на дачѣ онъ забылся самымъ непростительнымъ образомъ. Быть можетъ желѣзнодорожная поѣздка повліяла на его деликатную организацію, во всякомъ случаѣ, когда мы усѣлись за ужинъ, онъ необычайно провинился, и новый коверъ Гроу былъ окончательно испорченъ.

Въ подобныхъ случаяхъ мужчины не обнаруживаютъ особой находчивости. Гроу и я до конца трапезы не рѣшались поднять глазъ отъ тарелки. Несмотря на эту неудачную увертюру, наша совмѣстная дачная жизнь сложилась гораздо лучше, чѣмъ того можно было ожидать. На слѣдующій день справедливый гнѣвъ госпожи Гроу улегся. Со слезами на глазахъ умоляла моя жена простить ея любимца, самъ Пипо жалобно пресмыкался, и ему позволено было остаться.

Еще одно изъ похожденій Пипо могло закончиться для него чрезвычайно роковымъ образомъ, а для насъ очень печально. Поблизости отъ озера находился священный прудъ, въ которомъ купались приходившіе со всѣхъ концовъ Россіи богомольцы, надѣясь найти въ его водахъ исцѣленіе отъ своихъ болѣзней. Какъ-то жена моя во время своей вечерней прогулки прошла мимо этого пруда. Смущенная видомъ огромнаго количества обнаженныхъ тѣлъ, искавшихъ исцѣленія въ стоячей водѣ пруда, она ускорила свои шаги. Но тамъ, гдѣ происходило скопленіе народа, дѣло не могло обойтись безъ Пипо и онъ сталъ суетиться и плескаться посреди богомольцевъ. Моя жена услыхала доносившіеся съ пруда крики, но думала, что богомольцы играютъ съ Пипо. и спокойно продолжала свой путь. Крики, однако, постепенно смѣнились злобнымъ ревомъ, и вдругъ къ женѣ примчалась ея собака, преслѣдуемая десятками обнаженныхъ людей. Жена моя подобрала юбку и пустилась на утекъ. Къ счастью, до дачи было уже недалеко и я оказался дома. Съ крыльца дачи я произнесъ рѣчь, и мои аргументы, подкрѣпленные серебряными рублями, возымѣли свое дѣйствіе. Гораздо больше рублей пришлось дать священнику за оказавшееся необходимымъ освященіе пруда. Короче говоря, исторія эта оказалась не столько забавной, сколько убыточной. Пипо былъ посаженъ па нѣсколько дней на цѣпь, такъ какъ я опасался, какъбы богомольцы не вздумали ему отомстить. Но подозрѣнія мои были несправедливы, — они заключили миръ и поставили крестъ на прошломъ. Впрочемъ, Пипо невозможно было-бы заставить приблизиться даже на сто метровъ къ этой Силоамской купели.

Три года спустя мы были вынуждены, изъ экономическихъ соображеній, продать Пипо, и такъ какъ онъ былъ животнымъ, содержаніе коего обходилось весьма недешево, то онъ попалъ въ домъ милліонера. Его дальнѣйшая карьера мнѣ неизвѣстна. Подобнымъ ему аристократамъ революція могла быть только ненавистной. Я опасаюсь, что съ нимъ случилось то-же, что и съ датскимъ догомъ Максима Горькаго, и онъ закончилъ свои дни въ желудкѣ голодающаго народа.

Лѣтомъ Москву посѣтилъ сэръ Генри Вильсонъ. Онъ уже тогда предчувствовалъ надвигавшуюся на Европу политическую грозу и учитывалъ своимъ прозорливымъ умомъ всѣ возможности, всѣ детали соотношенія силъ европейскихъ державъ. Онъ придерживался того мнѣнія, что французская армія по своей боеспособности равна германской, такъ что въ случаѣ войны мощь Россіи дастъ Франціи рѣшительный перевѣсъ. Сэръ Генри не единственный спеціалистъ, сужденія котораго оказались сметенными грозой 1914 года.

Въ началѣ іюля сказались неожиданно послѣдствія Теннантовскаго визита. Послѣдствія эти произвели, какъ обычно выражаются въ подобныхъ случаяхъ газеты. впечатлѣніе разорвавшейся бомбы. Въ Москвѣ было учреждено генеральное консульство. Гроу перевели въ Варшаву. Его замѣстителемъ былъ назначенъ Чарльзъ Бейлей, бывшій консулъ въ Ныо-ІоркѢ, отпрыскъ одной прославившейся въ Индіи фамиліи. Я уронилъ слезу по поводу отъѣзда чрезвычайно хорошо ко мнѣ относившейся семьи Гроу и сталъ готовиться, съ новыми надеждами и новымъ приливомъ честолюбія. къ встрѣчѣ новаго начальства.

5. Консульство выигрываетъ въ общественномъ мнѣніи

Чарльзу Бейлею шелъ пятьдесятъ второй годъ. Это былъ крѣпкій, цвѣтущій мужчина съ мѣшками подъ сверкающими глазами. Волосы его, поскольку таковые оставались, были бѣлокуры. Верхняя часть туловища была, по сравненію съ нижней, немножко слишкомъ массивна. Когда онъ кашлялъ или смѣялся, жилы на его лбу наливались. Когда онъ, бывало, самъ смѣялся надъ своими анекдотами, которыхъ у него былъ неисчислимый запасъ (за два года мнѣ никогда не пришлось слышать, чтобы онъ повторился), я всегда опасался, что съ нимъ случится апоплексическій ударъ. Онъ носилъ монокль и отличался самоувѣренностью. Онъ не говорилъ ни по французски, ни по нѣмецки, по работалъ десять лѣтъ подъ начальствомъ сэра Томаса Сандерсона въ Ныо-Іоркѣ и въ совершенствѣ изучилъ всѣ тонкости консульской службы. Энергія въ работѣ соединялась у него съ достоинствомъ. По отношенію къ нему никто не позволилъ-бы себѣ никакихъ вольностей.

Кромѣ того онъ былъ богатъ и охотно тратилъ собственныя средства для поддержанія общественнаго положенія генеральнаго консула. Онъ нанялъ большую квартиру въ одномъ изъ самыхъ элегантныхъ районовъ Москвы и приличное помѣщеніе для консульства въ первомъ этажѣ расположеннаго по сосѣдству вновь выстроеннаго дома. Онъ взялъ на службу опытнаго канцеляриста. двухъ машинистокъ и въ качествѣ фактотума отставного русскаго чиновника Александра Нечаева, въ совершенствѣ знакомаго со всѣми легальными и нелегальными путями черезъ лабиринтъ русской бюрократіи. Мы значительно выиграли какъ въ мнѣніи коллегъ по консульствамъ, такъ и русской публики, о чемъ позаботился Нечаевъ. Онъ снабдилъ Бейлея титуломъ превосходительства и черезъ мѣсяцъ добился того, что во всѣхъ московскихъ присутственныхъ мѣстахъ на новаго англійскаго генеральнаго консула стали смотрѣть, какъ на человѣка, благорасположеніе котораго надо цѣнить и гнѣва котораго надо бояться Случалось что Нечаевъ пересаливалъ Если мы его изобличали въ томъ, что онъ пользовался консульской печатью для совершенно приватныхъ цѣлей Бейлей такъ негодовалъ, что мнѣ приходилось затрачивать немало такта и добрыхъ словъ, чтобы спасти нашего стараго пройдоху отъ отчисленія со службы Человѣка умѣвшаго почти мгновенно раздобыть визу по окончаніи присутственныхъ часовъ или спальный билетъ въ Петербургъ когда всѣ мѣста уже за четыре дня до, того распроданы, не такъ-то легко было замѣстить и потому Бейлей не прогонялъ его.

Какъ на службѣ, такъ и внѣ ея Бейлей успѣшно разыгрывалъ ту роль которую намѣтилъ для него хитрый Нечаевъ Онъ привыкъ наслаждаться жизнью и былъ типичнымъ гостепріимнымъ хозяйномъ, въ чемъ его поддерживала по мѣрѣ силъ и его жена, урожденная Рикардо любезная очень конфузливая, типично англійская дамочка, готовая на всѣ жертвы ради карьеры своего мужа. Русскіе не могли придти въ себя отъ изумленія. Они ѣли его обѣды и съ особеннымъ удовольствіемъ пили его коктейли, съ которыми Москва, если не ошибаюсь, вообще впервые познакомилась благодаря Бейлею.

Нѣсколько лучей этого новаго ореола упали и на меня. На службѣ Бейлей поставилъ меня въ привилегированное положеніе. Не владѣя иностранными языками. онъ всецѣло зависѣлъ отъ меня въ информаціонныхъ вопросахъ. А я научился отъ него какъ надо вести дѣло. какъ обращаться съ разнообразпѣйшими типами людей, какимъ образомъ можно наладить отношенія съ различными отдѣлами министерства иностранныхъ дѣлъ въ Лондонѣ.

— Если вамъ не удается ничего добиться путемъ вѣжливыхъ вопросовъ, то вы должны наступать людямъ на мозоли. — говорилъ онъ обычно.

Онъ жилъ согласно этому принципу, ни передъ кѣмъ не унижался и задавалъ, въ случаѣ надобности, перцу и министерству иностранныхъ дѣлъ, и посольству въ Петербургѣ. Кь моему изумленію я увидѣлъ, что эта система послужила на пользу его репутаціи Онъ былъ приглашенъ въ Петербургѣ къ послу и вернулся оттуда съ порученіемъ проинспектировать всѣ наши консульства въ Россіи. Несмотря на нѣкоторую раздражительность его характера (онъ въ молодые годы нажилъ себѣ болѣзнь печени на службѣ въ Африкѣ), онъ былъ превосходнымъ начальникамъ. Всѣмъ тѣмъ что мнѣ удалось совершить на посту консульскаго чиновника, я обязанъ его урокамъ. Внѣ службы онъ относился ко мнѣ чисто по-отечески, и я находился всегда въ его близости Въ его домѣ я познакомился съ десятками лицъ, съ которыми мнѣ иначе не пришлось бы столкнуться въ жизни и дружба которыхъ во время войны оказалась для меня чрезвычайно полезной. Подъ опекой Бейлея я превратился изъ робкаго и неопытнаго новичка въ самостоятельнаго чиновника на котораго можно было въ извѣстной степени положиться.

Весною 1914 г. Бейлей отправился въ одну изъ своихъ инспекціонныхъ поѣздокъ а я замѣшалъ его въ консульствѣ Какъ-то въ субботу днемъ мнѣ позвонилъ по телефону приставъ Тверской части и сообщилъ что арестованы двое англичанъ — флотскій врачъ и Флотскій офицеръ, по обвиненію въ кражѣ изъ магазина. Я одѣлся и отправился на квартиру пристава Круглоголовый господинъ съ прыщеватымъ липомъ и лихими кавалерійскими усами принялъ меня очень любезпо но былъ настроенъ непримиримо: оба англичанина задержаны на мѣстѣ преступленія Приставъ сидѣлъ какъ разъ за самоваромъ и былъ очевидно не слишкомъ восхищенъ моимъ визитомъ. Онъ все же распорядился принести протоколъ и огласить мнѣ его. Англичане показали, что они сопровождали военное судно, построенное по заказу Китая на англійской верфи, и находятся на обратномъ пути изъ Китая въ Англію черезъ Сибирь. Свое четырехчаоовое пребываніе въ Москвѣ они использовали для посѣщенія одного универсальнаго магазина, гдѣ отобрали по своему вкусу нѣсколько носовыхъ платковъ, нѣсколько паръ носковъ и портсигаръ изъ карельской березы, каковые предметы и положили себѣ въ карманъ. Они какъ разъ собирались достать портмоне и расплатиться, какъ были задержаны сыщикомъ магазина. Разсказъ этотъ звучалъ очень неправдоподобно, а показанія сыщика и призваннаго имъ полицейскаго носили убійственный характеръ.

Въ пользу англичанъ говорило, однако, то обстоятельство. что у нихъ было при себѣ въ общей сложности восемьдесятъ фунтовъ англійскими кредитными билетами. тогда какъ взятые ими товары не стоили и трехъ фунтовъ. За это я и уцѣпился. Кромѣ того я обратилъ вниманіе пристава на возможность недоразумѣнія. обусловленнаго недостаточнымъ знаніемъ русскаго языка. Мою просьбу разрѣшить мнѣ повидаться съ обвиняемыми приставъ отклонилъ со снисходительной улыбкой: вы должны исполнять ваши обязанности, господинъ консулъ, а я мои.

Я уже собирался уйти, не солоно хлебавши, когда въ компату вошелъ молодой парень и восторженно воскликнулъ: папа, мы выиграли!

Увидавъ меня, онъ на мгновеніе оторопѣлъ, а затѣмъ радостно подошелъ ко мнѣ и сталъ трясти мою руку.

— Развѣ вы не узнаете меня, господинъ Локкартъ? Я въ прошломъ году игралъ противъ васъ, я средній форвардъ Уніонъ-клуба.

Затѣмъ, обращаясь къ своему отцу, онъ сказалъ: — Папа, это тотъ господинъ Локкартъ, который игралъ съ Морозовцами въ лучшей русской командѣ. Онъ долженъ непремѣнно выпить съ нами чаю.

Приставъ сначала насупилъ брови, но потомъ оттаялъ и сказалъ:

— Простите, пожалуйста, я такъ замороченъ дѣлами, что совсѣмъ позабылъ, что пора чай пить.

Онъ позвонилъ, велѣлъ принести чаю и водки, и мы стали попивать, чокаясь другъ съ другомъ, а юноша разсказывалъ о перипетіяхъ футбольнаго матча. Приставъ слушалъ молча и съ восхищеніемъ, и видно было, что онъ безъ ума отъ своего сына. Но когда молодой человѣкъ захотѣлъ узнать, по какому поводу я пришелъ къ его отцу, приставъ заявилъ:

— Господинъ Локкартъ здѣсь по долгу службы, оставь-ка насъ вдвоемъ.

Затѣмъ послѣдовала смущенная пауза, потомъ приставъ откашлялся и заговорилъ:

— Господинъ консулъ, я еще разъ обдумалъ все это дѣло. Мнѣ начинаетъ казаться, что вы правы. Англійскій флотскій врачъ съ пятьюдесятью фунтами въ карманѣ не станетъ красть нѣсколькихъ жалкихъ носовыхъ платковъ. Къ величайшему сожалѣнію, вещи были найдены въ карманахъ обоихъ.

Онъ почесалъ свой бритый затылокъ, позвонилъ и отдалъ приказаніе: пришлите мнѣ того городового, который составилъ протоколъ по дѣлу англичанъ.

Явился городовой, добродушный коренастый парень, очевидно гордившійся сознаніемъ того, что отличился и заслуживаетъ похвалы.

— Это ты протоколъ составлялъ?

— Такъ точно, ваше высокоблагородіе.

— Ты нашелъ вещи въ карманахъ у обоихъ людей?

— Такъ точно, ваше высокоблагородіе.

— Ты въ этомъ увѣренъ?

— Такъ точно, ваше высокоблагородіе.

— Подумай-ка! — заоралъ приставъ.

Городовой поблѣднѣлъ, по оставался при своемъ. Онъ, очевидно, не отличался особой сообразительностью. Приставъ снова заговорилъ:

— Неужели ты дѣйствительно думаешь, что флотскій врачъ, англійскій морской офицеръ, станетъ красть пару носковъ и носовыхъ платковъ?

Городовой заерзалъ на мѣстѣ и забормоталъ, заикаясь:

— Какъ прикажете… нѣтъ… такъ точно, господинъ капитанъ.

— Оселъ ты такой! Изволь выражаться болѣе опредѣленію! Итакъ, ты утверждаешь, что нашелъ всѣ вещи въ карманѣ у офицера, а у врача ничего не нашелъ?

Эти слова приставъ произнесъ медленно, съ разстановкой внушительнымъ тономъ и сопровождая каждое слово ударомъ линейки по столу. Теперь городовой сталъ понимать въ чемъ дѣло.

— Такъ точно, ваше высокоблагородіе, — отвѣтилъ онъ хриплымъ голосомъ.

Приставъ разорвалъ протоколъ.

— Теперь ступай и составь новый протоколъ. Я просилъ-бы на будущее время работать нѣсколько тщательнѣе!

Затѣмъ онъ обернулся ко мнѣ и сказалъ со смущенной усмѣшкой:

— Больше я ничего сдѣлатъ не могу. Дѣло будетъ направлено къ мировому судьѣ Считайтесь съ тѣмъ, что сыщикъ будетъ упрямо стоять на своемъ, этотъ человѣкъ получаетъ проценты. Теперь у васъ во всякомъ случаѣ, имѣется свидѣтель зашиты. Все прочее ваше дѣло. Доктора я немедленно распоряжусь выпустить на свободу.

Футболъ имѣетъ свои выгодныя стороны. Я поблагодарилъ пристава отъ души, попросилъ его направить доктора ко мнѣ на квартиру и поспѣшилъ къ юрисконсульту консульства присяжному повѣренному Виленкину. Вечеромъ мы разработали съ нимъ планъ сраженія. Докторъ продолжалъ утверждать, что какъ онъ личпо, такъ и его пріятель намѣревались уплатить за вещи. Виленкинъ, знавшій Англію почти такъ-же хорошо, какъ Россію, считалъ, что показанія врача несомнѣнно принесутъ пользу, но еще болѣе благопріятныхъ результатовъ онъ ожидалъ отъ моего выступленія въ качествѣ свидѣтеля защиты. Я возражалъ ему. Мнѣ казалось, что выступленіе въ качествѣ свидѣтеля въ такомъ процессѣ не соотвѣтствуетъ достоинству консульскаго чиновника, и я вообще не понималъ, что я могу показать по этому Дѣлу.

— Объ этомъ вы уже предоставьте судить мпѣ, милый Локкартъ, — сказалъ Виленкинъ своимъ картавымъ голосомъ.

Виленкинъ происходилъ изъ богатой еврейской семьи, считался однимъ изъ самыхъ элегантныхъ людей Москвы и былъ того мнѣнія, что и на судѣ людей встрѣчаютъ по платью

Во вторникъ мы всѣ предстали предъ очи мирового судьи. Виленкинъ и я въ безукоризненныхъ визиткахъ, полосатыхъ брюкахъ, цилиндрахъ и съ моноклями, — наше появленіе въ жалкой и переполненной пародомъ камерѣ произвело фуроръ.

Процессъ принялъ въ началѣ чрезвычайно неблагопріятный оборотъ Показанія сыщика носили убійственный характеръ. Небритый послѣ трехъ дней содержанія подъ арестомъ и грязный англійскій офицеръ произвелъ на судью очень невыгодное впечатлѣніе. Виленкинъ мастерски оперировалъ кассовой наличностью обоихъ обвиняемыхъ и невѣроятностью того предположенія, будто два выдающихся представителя англійскаго флота захотятъ рисковать своей карьерой ради носового платка и пары носковъ. Всѣмъ извѣстно, какой оригинальный народъ англичане и какъ они любятъ чистоту. Нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что они захотѣли использовать свое краткое пребываніе въ Москвѣ для того, чтобы помыться и перемѣнить бѣлье. Сыщикъ, очевидно. перестарался. Не надо забывать и политической стороны этого дѣла. Англія и Россія теперь друзья, почти союзники. Никто не можетъ сказать, не близокъ ли тотъ день въ который они пойдутъ плечомъ къ плечу въ бой. Судья долженъ задуматься о томъ, какъ печально можетъ отразиться ошибочный приговоръ на столь нынѣ дружественныхъ англо-русскихъ отношеніяхъ. У каждаго народа свои обычаи. Для того, чтобы доказать, какъ разнятся англійскіе нравы отъ русскихъ, онъ позволилъ себѣ обезпокоить господина замѣстителя англійскаго генеральнаго консула, который, несмотря на обременность дѣлами, пожаловалъ сюда для дачи показаній.

Я вышелъ съ важнымъ видомъ и былъ приведенъ къ присягѣ.

— Принято ли въ Англіи, что вполнѣ приличные люди заходятъ въ магазинъ, выбираютъ себѣ тамъ какую-нибудь приходящуюся имъ по вкусу вещь и кладутъ ее въ карманъ, еще не уплативъ за нее? — спросилъ Виленкинъ.

— О, да.

— Не случалось ли вамъ и самому такъ поступать?

— Да. — отвѣтилъ я, не краснѣя.

Короче говоря, офицеръ былъ тоже оправданъ и отпущенъ съ миромъ.

Но вечеромъ въ московскихъ газетахъ появились статьи съ жирными заголовками: «Англійскій консулъ присягаетъ въ томъ, что покупатели имѣютъ въ Англіи право класть товаръ въ карманъ до того, какъ за него уплачено».

На моей репутаціи это не отразилось. Я начиналъ осваиваться съ Москвой.

Я не могу не сказать еще нѣсколькихъ словъ о Виленкинѣ. Въ мирное время большинство считало его просто фатомъ, но на войнѣ онъ велъ себя какъ левъ. Это былъ самый храбрый еврей, котораго я зналъ. На войну онъ пошелъ однимъ изъ первыхъ, въ качествѣ добровольца. За мужество и интеллигентность онъ былъ произведенъ въ офицеры и получилъ Георгія. Когда разразилась февральская революція, онъ прилагалъ невѣроятнѣйшія усилія, чтобы поддержать дисциплину среди своихъ солдатъ. Благодаря своему ораторскому таланту, онъ былъ избранъ товарищемъ предсѣдателя совѣта солдатскихъ депутатовъ Онъ стоялъ во главѣ того отряда, который былъ отправленъ въ іюлѣ 1917 года въ Петербургъ для подавленія большевицкаго возстанія.

Послѣ октябрьской революціи онъ примкнулъ къ Савинкову и принималъ участіе почти во всѣхъ контръреволюціонныхъ начинаніяхъ Его безразличное отношеніе къ опасности граничило съ безуміемъ. Я его часто предостерегалъ. Въ іюлѣ 1918 года онъ былъ арестованъ въ Москвѣ какъ контръ-революціонеръ и паль одной изъ первыхъ жертвъ террора, когда большевики, въ возмездіе за покушеніе на Лепина, произведенное 1 сентября 1918 года, разстрѣляли семьсотъ своихъ противниковъ.

6. Англія вступаетъ въ войну

Въ іюнѣ 1914 года Москву посѣтилъ адмиралъ Битти съ офицерами первой крейсерской эскадры. Это былъ самый молодой адмиралъ англійскаго флота со временъ Нельсона, и я попалъ, благодаря его моложавой внѣшности, въ довольно глупое положеніе. Бейлей откомандировалъ меня встрѣчать Битти, и я стоялъ на перронѣ въ полной парадной формѣ съ треуголкой па головѣ. Я впервые въ жизни соприкасался съ флотомъ и не имѣлъ пи малѣйшаго представленія о внѣшнихъ знакахъ отличія морскихъ чиновъ. Подлѣ меня стояли явившіеся встрѣчать высокаго гостя городской голова, губернаторъ, командующій войсками московскаго военнаго округа и прочія почетныя лица. Изъ салонъвагона подошедшаго поѣзда выскочилъ какой-то выглядѣвшій человѣкомъ моего возраста флотскій офицеръ Я его принялъ за адъютанта Битти и продолжалъ стоять на вытяжку въ ожиданіи самого адмирала. Наступила нелѣпая пауза, которая была, наконецъ, прервана тѣмъ, что мнимый адъютантъ подошелъ ко мнѣ и сказалъ:

— Здравствуйте, меня зовутъ Битти. Будьте любезны представить меня и скажите мнѣ, съ кѣмъ я долженъ поздороваться въ первую очередь.

Меня бросило въ жаръ и холодъ, но Битти, которому я впослѣдствіи разсказалъ о своей ошибкѣ, счелъ это за забавный комплиментъ.

Визитъ адмирала Битти прошелъ чрезвычайно удачно. Какъ онъ лично, такъ и его спутники, въ числѣ коихъ были адмиралы Галсей, Брукъ и другіе офицеры, впослѣдствіи прославившіеся на войнѣ, произвели на русскихъ превосходное впечатлѣніе. Ихъ свѣжія, гладковыбритыя физіономіи ворвались въ затхлую атмосферу душнаго московскаго лѣта, какъ живительный вѣтерокъ, дышащій здоровьемъ и силой. Четырехугольный подбородокъ Битти и лихой уголъ его фуражки долго еще принадлежали къ числу излюбленныхъ реквизитовъ московскихъ каррикатуристовъ, противопоставлявшихъ успѣхи англійскаго флота неудачамъ отечественныхъ мо-, ряковъ. Наиболѣе выдающимся моментомъ торжествъ явилась рѣчь, произнесенная Битти на банкетѣ, который былъ устроенъ городомъ въ честь именитыхъ гостей въ Сокольникахъ. Голосъ адмирала могъ бы заглушить ревъ бури, и тяжеловѣсные москвичи пришли въ невѣроятный экстазъ. Въ первый разъ въ жизни имъ пришлось увидѣть адмирала, не носившаго бороды по колѣни. Англійская армія, быть можетъ, не представляетъ собой ничего особеннаго, но англійскій флотъ это батюшка, англійскій флотъ.

Вскорѣ послѣ визита англійскихъ моряковъ, подобно ястребу, стрѣлой низвергающемуся на свою жертву съ поднебесья, свалилась всѣмъ намъ на голову нежданная бѣда. 28-го іюня былъ убитъ эрцгерцогъ австрійскій Францъ-Фердинандъ. Быть можетъ, въ Лондонѣ люди и отнеслись къ этому событію спокойно, но въ Москвѣ всѣ сейчасъ же почувствовали, что въ воздухѣ запахло войной. Тогда же произошло несчастье и въ моей семьѣ. Жена моя ожидала въ іюнѣ своего перваго ребенка. Я хотѣлъ, чтобы она уѣхала рожать въ Англію, и разсчитывалъ, что бабушка возьметъ всѣ сопряженные съ этимъ расходы на себя. Но она рѣзко отклонила мою просьбу. Сама она родила, дескать, своего перваго ребенка въ запряженной волами повозкѣ въ Новой Зеландіи, жена должна находиться въ такіе дни подлѣ своего мужа.

Намъ порекомендовали нѣмецкаго врача по фамиліи Шмидтъ, очень любезнаго, деликатнаго, стараго господина, лучшіе годы котораго были уже давно позади. У меня возникали на его счетъ какія-то сомнѣнія. Я предпочелъ бы русскаго врача, если бы московскія англичанки не относились съ такимъ предубѣжденіемъ къ русскимъ врачамъ. Шмидтъ хоть говорилъ по англійски и нравился моей женѣ.

Родовыя схватки начались 20-го іюня и продолжались всю ночь. Какъ ни мало понималъ я во всемъ этомъ, я сообразилъ, что наступили какія-то осложненія. Была одна изъ самыхъ жаркихъ когда-бы то ни было пережитыхъ мною ночей. Долгіе часы простоялъ я у открытаго окна нашей гостиной, куря папиросу за папиросой. и пытался ни о чемъ не думать. Въ три часа утра подошелъ ко мнѣ Шмидтъ. Потъ катился по его лицу и падалъ на его бѣлый халатъ.

— Тяжелый случай, очень тяжелый. Я долженъ привлечь еще кого-нибудь изъ коллегъ.

Онъ назвалъ мнѣ номеръ телефона, и я подошелъ къ аппарату. Прошли, казалось мнѣ, еще долгіе часы, въ теченіе которыхъ я, затаивъ дыханіе, прислушивался, стоя у окна, не загремитъ ли пролетка вызваннаго врача. Наконецъ, онъ пріѣхалъ. Это былъ еше молодой человѣкъ, выступавшій съ чрезвычайной увѣренностью, апломбъ коего внушилъ мнѣ нѣкоторое довѣріе. Онъ скрылся въ спальнѣ и меня снова окружила жуткая тишина. Въ пять часовъ все закончилось. Кухарка Катя прошла на цыпочкахъ черезъ комнату, утирая глаза кончикомъ передника. Затѣмъ появился молодой докторъ.

— Мать жива, но ребенокъ не выживетъ.

И онъ торопливо сталъ мнѣ разсказывать, какіе это были тяжелые роды, какъ истощены были силы матери, и что имъ пришлось прибѣгнуть къ содѣйствію инструментовъ… Если бы его пригласили пораньше…

— Ребенокъ мертвъ? — прошепталъ я.

Онъ кивнулъ головой.

Какъ во снѣ я распорядился, чтобы врачамъ подали кофе и печенье. Какъ во снѣ проводилъ я ихъ изъ дому. Затѣмъ я усѣлся и сталъ ждать утра. Въ семь часовъ моя теща пришла за мною и повела меня въ ту комнату, которая была нами отведена подъ дѣтскую. Ребенокъ лежалъ въ своей колыбелькѣ, его нарядили въ платьице, надъ которымъ жена работала послѣдніе мѣсяцы. Глазки его были открыты, восковое личико ничѣмъ не выдавало разыгравшейся трагедіи, съ трудомъ вѣрилось, что за этой привѣтливой картиной таится смерть. Подъ крохотнымъ чепчикомъ, прикрывавшимъ головку, скрывалась смертельная рана.

Чисто автоматически исполнилъ я все, что полагалось. Позвонилъ по телефону Бейлею. Отправился къ пастору и условился съ нимъ насчетъ похоронъ. Послѣ обѣда поѣхалъ на Садовую и заказалъ маленькій гробикъ. По близости отъ Эрмитажа со мной заговорила какая-то проститутка, она приставала ко мнѣ до тѣхъ поръ, пока я не далъ ей, не произнеся ни слова, пять рублей. Взоры наши на мгновеніе скрестились, она быстро повернулась и убѣжала. Быть можетъ, ей показалось, что я сумашедшій.

Два дня спустя долгая поѣздка на лютеранское кладбище съ гробикомъ на колѣнахъ. Съ безоблачнаго неба палило знойное солнце, но я не ощущалъ его лучей. Въ тотъ же день хоронили какого-то семидесятилѣтняго англичанина, я стоялъ въ кругу чужихъ мнѣ людей, когда пасторъ произносилъ заупокойныя молитвы, и оба гроба — человѣка, прожившаго полный срокъ жизни, и ребенка, не успѣвшаго начать жить, —- были опущены въ могилу.

Въ теченіе всего необычайно знойнаго іюля мѣсяца моя жена пролежала въ постели. Сначала мы опасались за ея жизнь, а потомъ за ея разсудокъ. Въ консульствѣ я старался одурманить себя напряженной работой. Такъ проходилъ день за днемъ, и возбужденіе русскаго народа все наростало, грозя перейти въ возмущеніе. Гдѣ же Англія? Когда іюль смѣнился августомъ, люди обрывали мой телефонъ. Почему Англія все еще колеблется? Они роптали и грозили, выслушивая мои ничего не выражающіе отвѣты. Ежедневно съ утра до вечера раздавались глухіе шаги марширующихъ по улицѣ солдатъ. Они пѣли свои жалобныя пѣсни, а за ними вставали тучи пыли. Сердце Россіи горѣло.

Рано утромъ, въ среду, 5-го августа, я отправился, какъ обычно, на службу кратчайшимъ путемъ, отдѣлявшимъ мою квартиру отъ консульства. На поворотѣ улицы, какъ разъ противъ того дома, въ которомъ помѣщалось консульство, я столкнулся съ группой демонстрантовъ. Игралъ какой-то оркестръ, и хриплые голоса требовали появленія консула. Кто-то изъ демонстрантовъ неожиданно узналъ меня и закричалъ:

— Дорогу англійскому вице-консулу!

Сильныя руки подхватили меня и переправили черевъ головы толпы до самыхъ воротъ, а тысячи голосовъ слились въ громовой крикъ:

— Да здравствуетъ Англія!

Какой-то студентъ расцѣловалъ меня въ обѣ щеки. Англія объявила войну Германіи.

Случись это днемъ позже, демонстранты повыбивали бы намъ окна.

ЧАСТЬ III
Война и миръ

1. Москва въ первые мѣсяцы войны

Первые мѣсяцы войны кажутся мнѣ, когда я о нихъ вспоминаю, скорѣе сномъ, чѣмъ дѣйствительностью, — до того велика разница между теперешнимъ и тогдашнимъ временемъ. Когда мпѣ хочется мысленно вновь увидѣть передъ собою тѣ сцены энтузіазма, которыя разыгрывались въ первые дни войны, необходимо закрыть глаза. Тогда въ моей памяти встаютъ оживленныя картины московскаго вокзала, запыленныя, погруженныя въ товарныя вагоны войска, приходящія ихъ провожать толпы народа почтенные отцы и улыбающіяся сквозь слезы матери и жены съ цвѣтами и папиросами. священники, благословляющіе отъѣзжающихъ солдатъ. Народъ протискивается впередъ чтобы пожать уѣзжающимъ на прощанье руку, обнять ихъ въ послѣдній разъ, раздается рѣзкій свистокъ паровоза и послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ попытокъ сдвинуться съ мѣста, переполненный поѣздъ трогается со станціи и исчезаетъ въ сѣрыхъ сумеркахъ московскаго вечера. Толпа стоитъ молча съ обнаженными головами и не двигается съ мѣста, до тѣхъ поръ пока не отзвучитъ послѣднее эхо пѣсни которую затянули отъѣзжающіе солдаты. Потомъ жандармы выпроваживаютъ толпу съ перрона.

Переполняющія меня надежды сильнѣе всякой критики. Я переживаю дотолѣ мнѣ невѣдомую Россію. Россію, охваченную порывомъ стихійнаго патріотизма Я вижу трезвую Россію — безъ водки, страну, исполненную вѣры и надеждъ, въ которой ничто не напоминаетъ о томъ сивушномъ опьяненіи, съ которымъ русскіе солдаты въ прежнія войны отправлялись на фронтъ

Въ буржуазныхъ кругахъ повсюду царитъ тотъ же энтузіазмъ. Жены богатыхъ купцовъ соперничаютъ другъ съ другомъ въ пожертвованіяхъ на лазареты. Государственный оркестръ ежевечерне исполняетъ въ оперѣ національные гимны Россіи, Англіи, Франціи и Бельгіи, а публика встаетъ съ мѣстъ и слушаетъ, охваченная патріотическими чувствами. Впослѣдствіи очарованіе исчезло, и когда число союзниковъ и исполняемыхъ въ ихъ честь національныхъ гимновъ стало подбираться къ дюжинѣ упитанные москвичи начали стонать во время этого испытанія ихъ терпѣнія продолжавшагося болѣе получаса Но въ первыя недѣли русская способность къ энтузіазму имѣла богатый матеріалъ для своего питанія.

Иначе было въ Петербургѣ, гдѣ тріумфъ по поводу первыхъ русскихъ военныхъ успѣховъ приправлялся значительной дозой открытой ироніи по поводу начальныхъ неудачъ Франціи и Англіи. Тамъ въ салонахъ шептались по поводу вялаго способа веденія войны Англіей и германофилы распространяли ядовитыя словечки о рѣшимости Англіи сражаться до послѣдней капли крови русскаго солдата. Но въ Москвѣ злые языки помалкивали, и побѣдное ликованіе смягчалось истиннымъ сочувствіемъ къ тяжелому положенію англійской и французской арміи

Сердце союза билось въ Москвѣ. Когда Бейлей и я показывались гдѣ либо офиціально насъ встрѣчали оваціями Въ «Летучей Мыши» Никита Баліевъ выходилъ къ рампѣ и, указывая на насъ, говорилъ: «Сегодня вечеромъ въ нашей средѣ присутствуютъ представители союзной намъ Англіи». Оркестръ игралъ «Боже, храни короля», публика поднималась съ мѣстъ и апплодировала а мы дѣлали видъ, будто эти оваціи насъ очень волнуютъ, твердо рѣшали впредь ихъ избѣгать и… снова приходили въ театръ такъ часто, какъ это допускалось приличіемъ. Тщеславіе сильныхъ міра сего не знаетъ границъ, а мы были только двумя обыкновенными смертными.

Десятаго сентября мы присутствовали въ полной парадной формѣ на торжественномъ спектаклѣ по случаю запятія Львова. Я былъ грустно настроенъ. Нѣмцы стояли у Марны, участь Парижа висѣла на волоскѣ. Тамъ, во Франціи, сражались и гибли мои братья, а я здѣсь въ Россіи помогалъ праздновать русскія побѣды. Ставили Ростановскаго «Орленка» въ русскомъ переводѣ. Я сидѣлъ съ Бейлеемъ въ ложѣ неподалеку отъ сцены противъ ложи французскаго генеральнаго консула. Во время перваго дѣйствія француза зачѣмъ-то вызвали, и онъ нѣкоторое время не возвращался. Затѣмъ онъ, очевидно, сильно взволнованный, вновь занялъ свое мѣсто. Занавѣсъ падаетъ, зрительный залъ остается неосвѣщеннымъ, ползутъ какіе-то слухи о новой русской побѣдѣ, ста тысячахъ плѣнныхъ, взятіи Перемышля. Затѣмъ вспыхиваютъ огни рампы, музыканты отправляются на свои мѣста, и восемнадцатплѣтняя дѣвица, дочь предсѣдателя французской торговой палаты, появляется на сценѣ. Въ своемъ бѣломъ платьѣ, съ некрашеннымъ личикомъ и чудными золотистыми волосами она напоминаетъ архангела Гавріила. Въ рукахъ она держитъ какую-то записку. Публика застыла въ молчаніи, и дѣвушка читаетъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ. Только-что изъ французскаго главнаго штаба получена слѣдующая телеграмма. Слѣдуетъ пауза, словно языкъ ея парализованъ, слезы катятся по ея лицу, затѣмъ она продолжаетъ рѣзкимъ, все усиливающимся голосомъ:

„Je suis heureux de vous annoncer victoire sur toul le front. Jofre.”

Вспыхиваютъ огни въ зрительномъ залѣ, дѣвушка убѣгаетъ со сцены, и подъ бурю рукоплесканій и восторженныхъ криковъ оркестръ начинаетъ играть марсельезу. Видны цѣлующіеся другъ съ другомъ мужчины, одновременно смѣющіяся и плачущія женщины. Съ галлереи раздается такой шумъ, словно маршируютъ цѣлыя арміи, и 400 французскихъ резервистовъ, которымъ на утро предстоитъ отправиться на фронтъ, затягиваютъ хоромъ марсельезу со всей страстно стью ихъ латинскаго темперамента. Въ послѣдній разъ Россія исполнена абсолютной вѣры въ побѣду.

Занятіе Львова явилось утѣшеніемъ за тяжелое пораженіе подъ Танненбергомъ. Но когда за первой таннепбергской битвой послѣдовала вторая, стало ясно, что русскіе не могутъ тягаться съ нѣмцами, хоть они почти до самаго конца войны и справлялись съ австрійцами. Танненбергъ явился увертюрой къ русской революціи. сигналомъ надежды для Ленина, лозунгомъ для подпольной рати агитаторовъ, дѣйствовавшихъ на заводахъ и въ деревняхъ. Вмѣстѣ съ цвѣтомъ русскаго офицерства пала и воля къ побѣдѣ народа, лишеннаго, вслѣдствіе ли своихъ расовыхъ чертъ, вслѣдствіе ли климатическихъ условій страны, дара выдержки.

Постепенный спускъ съ вершинъ надеждъ въ глубины подавленности совершался медленно. Хотя русскій фронтъ никогда не впадалъ въ такое оцѣпенѣніе, какъ западный, все же и здѣсь бои прерывались долгими и монотонными періодами бездѣйствія. Духъ войскъ малопо-малу ослабѣвалъ. Люди освоились съ мыслью, что война затянется на продолжительное время, и приспособились къ этому. Объ экономіи никто не помышлялъ и пи отъ чего отказываться не хотѣлъ. Никто не возмущался лицами, уклонявшимися отъ военной службы, и тѣ безъ особыхъ усилій находили себѣ какое-нибудь спокойное убѣжище въ тылу, и общественнаго презрѣнія имъ опасаться не приходилось. Театры и мѣста развлеченій посѣщались ничуть не меньше, чѣмъ въ мирное время.

Огромную и чрезвычайно полезную работу совершали русскія общественныя организаціи. Союзъ городовъ и Земскій союзъ. Имъ армія была обязана цѣлой сѣтью лазаретовъ и предпріятій по изготовленію средствъ обороны, безъ которыхъ ея сопротивленіе было бы сломлено значительно раньше. Вмѣсто того, чтобы поощрять это патріотическое рвеніе и споспѣшествовать работѣ общественныхъ организацій, правительство ставило имъ палки въ колеса. Это происходило, конечно, по соображеніямъ политическаго характера. Общественныя организаціи были настроены чрезвычайно прогрессивно и съ этой точки зрѣнія являли собой опасность для самодержавнаго режима. Во главѣ ихъ стояли либералы. весьма недовѣрчиво относившіеся къ Петербургу. Центромъ этихъ организацій была Москва, никогда не пользовавшаяся особымъ расположеніемъ царя. Но ихъ военное воодушевленіе было по началу совершенно искреннимъ, и только вѣчные булавочные уколы привели къ гому. что онѣ прониклись оппозиціоннымъ духомъ. Роковой трагизмъ Россіи заключался въ томъ, что царь находился всецѣло подъ вліяніемъ женщины, все честолюбіе которой сводилось къ передачѣ сыну самодержавія въ совершенно неограниченномъ видѣ. Парь никогда не питалъ довѣрія къ работѣ общества. Если Москва съ теченіемъ времени стала все одностороннѣе интересоваться вопросами внутренней политики въ ущербъ вопросамъ военной обороны, то главной виной тому является ослѣпленіе царя Своимъ союзникамъ онъ оставался вѣренъ до конца. Но онъ потерялъ свой тропъ и погубилъ свою страну, потому что не сумѣлъ установить надлежащей связи между доброй волей своего народа и самимъ собой и своимъ правительствомъ.

Въ личной жизни зима 1914-1915 гола принесла мнѣ много работы и много огорченій Моя жена поправлялась чрезвычайно медленно Такъ какъ ея нервы были очень разстроены, я помѣстилъ ее въ санаторію, которая ей впрочемъ, мало помогла Мы отказались отъ нашей квартиры и временно поселились у знакомыхъ, уѣхавшихъ въ Англію. Работа въ консульствѣ занимала цѣлые дни, а иногда и ночи. Блокада и многочисленныя ограниченія ввоза и вывоза вызывали необходимость часто прибѣгать къ шифрованію корреспонденціи и связанный съ этимъ трудъ выпадалъ преимущественно па мою долю. Кромѣ того Москва стала центромъ политическихъ теченій и всю связанную съ этимъ работу Бейлей возложилъ всецѣло на меня. Въ матеріальномъ отношеніи мнѣ тоже приходилось нелегко. Роды

моей жепы обошлись мнѣ очень дорого. Вслѣдствіе занимаемаго мною общественнаго положенія приходилось вести болѣе широкій образъ жизни. Московскіе купцы загребали деньги лопатами и тратили ихъ чрезвычайно легко. Жизнь становилась все дороже, и мы по сравненію съ русскими пріятелями и членами московской англійской колоніи оказались въ невыгодномъ положеніи, Мои побочные заработки отъ литературной дѣятельности отпали, такъ какъ о войнѣ мнѣ писать было запрещено, а другими темами англійскія повременныя изданія тогда не интересовались.

Пріятную перемѣну въ нашу жизнь внесло посѣщеніе Хьюга Вальполя, пріѣхавшаго вскорѣ послѣ начала войны на нѣсколько мѣсяцевъ въ Москву. Онъ былъ у насъ частымъ гостемъ, и его здоровый оптимизмъ дѣйствовалъ на мою жену лучше всякихъ лѣкарствъ. Онъ къ тому времени написалъ уже нѣсколько романовъ и начиналъ становиться знаменитымъ. Но успѣхъ не вскружилъ ему голову, онъ еще. случалось, краснѣлъ до ушей отъ смущенія, а его добродушіе и восторженность производили трогательно-наивное впечатлѣніе.

Мы посѣщали вмѣстѣ съ нимъ циркъ и балетъ. Въ его обществѣ познакомился я какъ-то и съ Горькимъ въ Баліевской «Летучей мыши», излюбленномъ тогда мѣстѣ встрѣчи литературной и художественной Москвы. Представленія начинались тамъ по окончаніи спектаклей въ театрахъ, такъ что артистъ и артистка могли, ужиная въ «Летучей мыши», соединить физическое питаніе съ духовнымъ. «Летучая мышь» была первоначально чѣмъ-то вродѣ клуба при Художественномъ театрѣ, къ труппѣ котораго принадлежалъ и Валіевъ, не пожиная въ ней, къ слову сказать, особыхъ лавровъ. Теперь «Летучая мышь» такъ же хорошо извѣстна Парижу, Лондону и Нью-Іорку, какъ въ свое время въ Москвѣ. Но спектакли ея утратили, на мой вкусъ, значительную долю того интимнаго очарованія, который былъ имъ присущъ въ Москвѣ, гдѣ между исполнителями на сценѣ и зрителями не было рѣзкой грани.

Горькій тогда плѣнилъ меня столько же своей видимой скромностью, сколько и своимъ талантомъ. Не могу не указать, что нынѣ его нападки на буржуазію и умѣренныхъ соціалистовъ отличаются такой рѣзкостью, которой позавидовалъ бы самый отъявленный чекистъ.

Въ «Летучей же мыши» я познакомился съ Шаляпинымъ, черезъ часъ послѣ того, какъ восхищался имъ въ оперѣ въ роли Бориса, — роли, въ которой онъ царь съ головы до ногъ, съ руками, какъ у венеціанскихъ дожей на картинахъ. Поразителенъ даръ перевоплощенія этого человѣка, который, по мнѣнію Станиславскаго, могъ бы стать величайшимъ драматическимъ артистомъ міра. А когда онъ сходилъ со сцены, онъ снова становился вдругъ простымъ крестьяниномъ, съ аппетитомъ и грубыми, сильными руками землероба. Въ ту пору Горькій разсказывалъ слѣдующую исторію изъ жизни своей и Шаляпина. Въ молодые годы они бродили какъто на берегахъ Волги въ поискахъ работы. Въ Казани они столкнулись съ бродячей театральной труппой, искавшей среди мѣстнаго населенія тенора и баса для своего хора. Теноръ получилъ ангажементъ, а баса не приняли. Теноромъ былъ Горькій, басомъ — Шаляпинъ.

Такъ какъ Москва всегда относилась къ нѣмцамъ враждебнѣе, чѣмъ Петербургъ, то здѣсь легко вѣрили слухамъ о германскихъ интригахъ при царскомъ дворѣ. Въ моемъ дневникѣ отъ февраля 1915 года я нахожу слѣдующую запись: «Сегодня мнѣ позвонилъ по телефону какой-то офицеръ и справился, когда же, наконецъ, Англія освободитъ Россію отъ «нѣмки». Это уже третій разъ на этой недѣлѣ».

Подъ «нѣмкой» подразумѣвалась русская императрица.

2. Поѣздка въ Кіевъ и возвращеніе въ Москву

Я уже упоминалъ о томъ, что Бейлей былъ болѣзненнымъ человѣкомъ. Необходимость вести усидчивый образъ жизни и обремененность работой подорвали его здоровье. Въ апрѣлѣ 1915 г. онъ рѣшилъ подвергнуться въ Англіи операціи, на которой давно настаивали врачи. До того, какъ уѣхать, онъ предоставилъ мнѣ недѣльный отпускъ. Это были мои послѣднія каникулы въ Россіи, и я старался использовать каждую ихъ минуту. Я поѣхалъ изъ Москвы, гдѣ въ то время стояла еще зимняя погода, въ Кіевъ — эту колыбель русской исторіи, священный городъ православной церкви. Когда я, подъѣзжая къ Кіеву, проснулся и посмотрѣлъ изъ окна вагона, я увидѣлъ зеленыя поля и освѣщенныя теплыми лучами солнца привѣтливыя крестьянскія хаты. Мой спутникъ, какой-то возвращавшійся на фронтъ пассажиръ, поздоровался со мной и сказалъ, улыбнувшись:

— Кіевъ вамъ понравится. Настроеніе здѣсь гораздо лучше, чѣмъ въ Москвѣ или Петербургѣ.

И дѣйствительно, несмотря на большое количество раненыхъ, военный духъ былъ въ Кіевѣ гораздо бодрѣе, чѣмъ въ Москвѣ. Вплоть до того момента, какъ вспыхнула революція, воздухъ, по мѣрѣ приближенія къ фронту, вообще становился свѣжѣе. Лучшіе элементы Россіи, лишь съ нѣкоторой примѣсью наихудшихъ, находились въ окопахъ. Россію погубилъ ея тылъ, а не фронтъ.

Неподалеку отъ Кіева мы остановились на маленькой станціи. На запасномъ пути стоялъ поѣздъ съ австрійскими военноплѣнными. Люди повылѣзали изъ скотскихъ вагоновъ, въ которыхъ ихъ везли, усѣлись на штабеляхъ досокъ и грѣлись на солнышкѣ передъ предстоящей имъ долгой поѣздкой въ Сибирь. Они имѣли полуголодный и ободранный видъ. Когда я жилъ въ Москвѣ, извѣстія о взятіи въ плѣнъ столькихъ-то тысячъ непріятельскихъ солдатъ, приводили меня въ восторгъ. Теперь, когда я видѣлъ этихъ несчастныхъ воочію, мнѣ вспомнились разсказы американскаго генеральнаго консула Сподграса. охранявшаго въ Россіи германскіе интересы, объ ужасныхъ условіяхъ жизни въ русскихъ лагеряхъ для военноплѣнныхъ. Какой процентъ этихъ людей нынѣ, быть можетъ, радующихся тому, что попали въ плѣнъ, и не подозрѣвающихъ, что за участь ихъ ждетъ, увидятъ снова свою родину? Я стоялъ у открытаго окна своего купе и смотрѣлъ на нихъ, какъ посѣтитель зоологическаго сада на партію вновь прибывшихъ звѣрей. Одинъ изъ плѣнныхъ, какой-то хорватъ началъ вдругъ напѣвать интермеццо изъ «Сельской чести». На нашъ поѣздъ, переполненный русскими онъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія. Онъ пѣлъ для самого себя, пѣлъ такъ, словно сердце его готово было разорваться. Я не знаю, кто онъ былъ. Можетъ быть теноръ изъ Аграмской оперы. Голосъ его на этой крошечной станціи на лонѣ зеленѣющихъ полей и фруктовыхъ садовъ производилъ чарующее впечатлѣніе. Его товарищи по плѣну перестали бросаться камешками, русскіе съ удивленіемъ подошли къ окнамъ своихъ вагоновъ. Когда онъ кончилъ, и австрійцы, и русскіе разразились громомъ рукоплесканій изъ окопъ посыпались папиросы, яблоки сладости. Пѣвецъ съ достоинствомъ раскланялся и отвернулъ голову. Затѣмъ паровозъ свистнулъ, и мы поѣхали дальше.

Я прибылъ въ Кіевъ въ Страстную пятницу, бродилъ по городу, посѣтилъ нѣсколько церквей, которыхъ здѣсь почти столько же, сколько въ Москвѣ, утомленный легъ рано спать и на слѣдующій день всталъ возможно раньше. Солнце заполняло мою комнату. Я хотѣлъ использовать во всю мою кратковременную свободу. Тамъ гдѣ рѣчь идетъ о достопримѣчательпостяхъ, я настоящій янки. Съ добросовѣстностью средняго американскаго туриста взялся я за осмотръ Кіева. Послѣ Москвы было такъ пріятно видѣть холмы и настоящую рѣку. Стояла прекрасная погода, и, чуть ли не все населеніе города высыпало на улицу. Русскіе совершали свои праздничныя закупки. Всѣ были отлично настроены. Извѣстія съ австрійскаго фронта, базой котораго являлся Кіевъ, были вполнѣ благопріятны, лишь нѣсколько недѣль тому назадъ палъ Перемышль. Я поддался окружавшему меля оптимизму. Послѣ обѣда я взялъ извозчика, подъѣхалъ къ Владимирской горкѣ и взобрался на ея вершину, чтобы полюбоваться видомъ. Здѣсь, гдѣ предпріимчивые американцы или англичане выстроили бы отель или санаторію, русскіе воздвигли памятнiкъ св. Владимиру. Днѣпръ показался мнѣ импозантнѣе Волги не говоря уже о другихъ русскихъ рѣкахъ. Я прожилъ три года въ лишенной холмовъ равнинѣ вдали отъ моря, и быть можетъ поэтому открывавшійся передо мною видъ произвелъ на меня особое впечатлѣніе.

Затѣмъ я поѣхалъ къ Цѣпному мосту и полюбовался городомъ снизу. Кіевъ построенъ на холмахъ, но окрестности его столь же плоски, какъ и окрестности Москвы. Пароходики съ бѣлыми крышами уже сновали по рѣкѣ, деревья распускались, сирень наливалась, по обочинамъ дорогъ цвѣли маргаритки. Береговой пейзажъ напомнилъ мнѣ Квебекъ, который самъ по себѣ, пожалуй, грандіознѣе, но не можетъ сравняться съ живописной архитектурой Кіева.

Вечеромъ я отправился къ пасхальной заутренѣ въ Софійскій соборъ. Въ Москвѣ мнѣ приходилось бывать въ церквахъ только по офиціальному поводу, напр., въ день рожденія или тезоименитства царя, и я стоялъ тамъ въ полной формѣ, въ сторонѣ отъ прихожанъ. Въ Кіевѣ я попалъ въ самую гущу молящихся, и ихъ было такъ много, что люди отъ давки падали въ обморокъ. Я оставался до самаго конца, участвовалъ вмѣстѣ съ другими въ крестномъ ходѣ и пріобщился къ религіознымъ переживаніемъ этой исполинской общины крестьянъ и богомольцевъ. Въ понедѣльникъ на пасхальной недѣлѣ я посѣтилъ лагерь сошедшихся со всѣхъ концовъ Россіи богомольцевъ на монастырскомъ дворѣ Кіево-Печерской Лавры, являющейся на ряду съ Троице-Сергіевской Лаврой подъ Москвою одной изъ величайшихъ святынь Россіи. Было такъ тепло что мнѣ пришлось снять жилетъ. Въ монастырской церкви шло богослуженіе, на плацу передъ ней выстроились рядами тысячи солдатъ, богомольцы сидѣли за своей трапезой, и даже въ самой церкви я натолкнулся на какого-то стараго философски-настроеннаго богомольца, уплетавшаго въ уголочкѣ кусокъ чернаго хлѣба. Затѣмъ я посѣтилъ пещеры, холодныя и мало-привѣтливыя подземныя галлереи, въ которыхъ лежатъ кости святыхъ. Передъ каждымъ гробомъ сидѣлъ монахъ съ кружкой въ рукахъ, склонялся надъ реликвіями, когда богомольцы опускали въ его кружку нѣсколько копѣекъ, и монотонно бормоталъ молитву. Совершенно озябшій вышелъ я снова на солнышко, на какуюто зеленую полянку на краю скалы.

Вскорѣ послѣ моего возвращенія въ Москву Бейлей уѣхалъ въ отпускъ въ Англію и предоставилъ мнѣ, двадцатисемилѣтнему молодому человѣку, управленіе такимъ постомъ, который въ скоромъ времени сталь однимъ изъ самыхъ отвѣтственныхъ заграницей. Я не смутился и не возгордился. Я привыкъ замѣнять его, когда онъ отправлялся въ свои инспекціонныя поѣздки: черезъ мѣсяцъ онъ долженъ былъ вернуться.

Москва была полна тревожныхъ слуховъ и весьма пессимистически настроена. На германскомъ фронтѣ положеніе было плохое. На австрійскомъ — русское продвиженіе пріостановилось, и непріятель перешелъ въ контръ-наступленіе. Въ городъ стремились толпы бѣженцевъ, которыхъ едва удавалось тамъ размѣщать. Судя по разсказамъ моихъ соціалистическихъ друзей, настроеніе среди новобранцевъ изъ крестьянъ было очень безпокойное. Раненые не желали больше возвращаться на фронтъ. Крестьяне оказывали сопротивленіе, когда сыновей ихъ призывали въ армію, отрывая отъ полевыхъ работъ. Озабоченность моихъ англійскихъ друзей по поводу соціалистической пропаганды среди рабочихъ ихъ текстильныхъ фабрикъ все росла. Пропаганда эта направлялась теперь противъ войны и правительства. Въ Москвѣ произошли безпорядки на почвѣ недостачи хлѣба, и помощника градоначальника забросали камнями. Старый Сандецкій. большой патріотъ и германофобъ, былъ смѣщенъ, и генералъ-губернаторомъ былъ назначенъ князь Юсуповъ, отецъ одного изъ убійцъ Распутина, молодого князя Феликса. Молва утверждала, что Сандецкій сталъ жертвой своего патріотизма. Разсказывали, будто царица, неустанно заботившаяся о раненыхъ, велѣла раздать русскимъ иконы, а плѣннымъ нѣмцамъ и австрійцамъ деньги, и что Сандецкій впалъ въ немилость, потому что запротестовалъ противъ такого распредѣленія подарковъ. Вѣра въ побѣду русскаго оружія смѣнилась убѣжденіемъ въ непобѣдимости нѣмцевъ. Во всѣхъ слояхъ населенія кипѣла злоба противъ якобы германофильскаго настроенія правительства.

Я взялся энергично за работу. Прежде всего я закончилъ составленіе начатыхъ мною еще до отъѣзда Бейлея двухъ докладовъ: о безпорядкахъ на фабрикахъ съ аутентическими данными о цѣляхъ соціалистовъ и о политическомъ положеніи въ Москвѣ. Содержаніе этихъ докладовъ носило пессимистическій характеръ, я упоминалъ о возможности крупныхъ безпорядковъ въ близкомъ будущемъ. Не безъ чувства смущенія отправилъ я эти доклады послу, но получилъ отъ него благодарность и предложеніе регулярно представлять политическіе доклады.

Черезъ какихъ-нибудь двѣ недѣли мои предсказанія сбылись. Десятаго іюня въ Москвѣ вспыхнули антинѣмецкіе безпорядки и весь городъ былъ на протяженіи трехъ дней въ рукахъ черни. Магазины, фабрики и частные дома, принадлежавшіе нѣмцамъ или лицамъ съ нѣмецкими фамиліями, подверглись нападенію и были разграблены. Загородная вилла Кноповъ, русско-нѣмецкихъ піонеровъ русской хлопчатобумажной промышленности. была сожжена до тла. Толпа ворвалась въ складъ одного виноторговца съ нѣмецкой фамиліей, напилась до положенія ризъ и начала буйствовать во всю. Она не смущалась тѣмъ, что среди ея жертвъ были и русскіе подданные или люди, которые, несмотря на свои нѣмецкія фамиліи, не говорили ни слова по нѣмецки. На фабрикѣ Цинделя директоръ — нѣмецъ, выстрѣлившій съ перепугу въ толпу изъ револьвера, былъ убитъ на мѣстѣ. Въ первый день безпорядковъ полиція не могла, или не хотѣла, вмѣшаться. Во многихъ мѣстахъ возникли пожары. Еслибы стояла вѣтренная погода, то городъ могъ бы пережить повтореніе 1812 года. Я видѣлъ, какъ на Кузнецкомъ мосту толпа громила лучшіе музыкальные магазины Москвы Бехштейна и Блютнера, какъ рояли, піанино и фисгармоніи выбрасывались изъ всѣхъ этажей на улицу и сжигались на исполинскомъ кострѣ, — трескъ дерева, звонъ лопающихся струпъ, языки пламени, хриплый ревъ толпы, настоящій шабашъ вѣдьмъ. Полиціи и войскамъ лишь на третій день удалось возстановить порядокъ. Впервые съ 1905 г. толпа вновь почуяла свою силу и понюхала крови.

Такъ какъ во время безпорядковъ пострадало и имущество англичанъ, я немедленно заявилъ протестъ генералъ-губернатору Юсупову и градоначальнику, который былъ въ отчаяніи, такъ какъ понималъ, что отвѣтственность возложатъ на него. И дѣйствительно, онъ былъ немедленно смѣщенъ. Съ княземъ Юсуповымъ, однимъ изъ богатѣйшихъ русскихъ помѣщиковъ, правительству приходилось обращаться бережнѣе. Онъ возмущался тѣмъ, по его выраженію, нѣмецкимъ тормазомъ, который функціонировалъ въ Петербургѣ, и полагалъ, что московскіе безпорядки имѣли пожалуй и свою хорошую сторону, ибо послужили полезнымъ урокомъ для правительства. Вскорѣ онъ отправился въ отпускъ и больше не вернулся на свой постъ.

Черезъ нѣсколько дней послѣ безпорядковъ Юсуповъ пригласилъ къ себѣ новаго градоначальника, генерала Климовича, и губернатора, графа Муравьева. Два дня спустя товарищъ министра внутреннихъ дѣлъ Джунковскій, онъ-же начальникъ тайной полиціи, изъ Петербурга по телефону вызвалъ Муравьева.

— Вы были два дня тому назадъ у Юсупова?

— Да.

— Ѣли стерлядку и рябчиковъ въ сметанѣ?

— Да.

— Сравнивали въ разговорѣ московскихъ женщинъ съ петербургскими?

— Да.

— Вы пили Мутонъ-Ротшильдъ 1884 года?

— Да. Но скажите мнѣ ради Бога, откуда вамъ все это извѣстно?

— Очень просто, — отвѣтилъ Джунковскій — Только что я получилъ докладъ Климовича.

Когда Юсуповъ узналъ объ этомъ телефонномъ разговорѣ, онъ съ возмущеніемъ заявилъ, что не допуститъ шпіонства со стороны своихъ подчиненныхъ, и поклялся, что вернется на свой постъ только въ томъ случаѣ, если Климовича больше не будетъ. Но Климовичъ остался, а Юсуповъ не вернулся.

Происхожденіе безпорядковъ осталось и по сію пору невыясненнымъ. Я всегда считалъ грубой ошибкой со стороны генералъ-губернатора что онъ вмѣшался слишкомъ поздно и вначалѣ смотрѣлъ на безпорядки сквозь пальцы, потому что анти-нѣмецкій характеръ ихъ вызывалъ въ немъ симпатію.

Вслѣдствіе этихъ прискорбныхъ событій я былъ вызванъ посломъ для переговоровъ въ Петербургъ. Съ тѣхъ поръ прошло уже столько лѣтъ, что я не могу воскресить въ своемъ представленіи то волненіе, въ которое повергъ меня этотъ вызовъ. Вице-консулы, даже въ томъ случаѣ, если они замѣняютъ генеральнаго консула, лишь въ самыхъ рѣдкихъ случаяхъ приглашаются сдѣлать личный докладъ послу. Въ первый моментъ я подумалъ было, ужъ не совершилъ ли я какой-либо ошибки, или не вызвалъ ли какихъ-нибудь подозрѣній въ связи съ послѣдними происшествіями. Но затѣмъ я разрѣшилъ сомнѣнія въ свою пользу и положилъ краеугольный камень башни своей самоувѣренности. Я запасся политическими новостями у своего лучшаго русскаго друга, московскаго городского головы Челнокова, упаковалъ свои вещи и поѣхалъ на вокзалъ, гдѣ благодаря ловкости незамѣнимаго Нечаева, получилъ отдѣльное спальное купе.

3. Бьюкененъ

Несмотря на то. что я жилъ въ Россіи уже три года, я впервые увидѣлъ Петербургъ и нашего посла. Нынѣ я сталъ врагомъ городовъ, но незнакомый городъ и теперь еще волнуетъ меня. Петербургъ въ этомъ отношеніи не разочаровалъ. Онъ гораздо красивѣе Москвы. Видъ изъ оконъ англійскаго посольства, чудесно расположеннаго на берегу рѣки противъ Петропавловской крѣпости, былъ, особенно зимой, восхитителенъ. Но подъ красивой оболочкой у этого города холодное сердце. Отъ Петербурга на меня всегда вѣяло даже въ бѣлыя ночи какою-то сыростью и холодомъ, и онъ никогда не былъ такъ близокъ моему сердцу, какъ Москва.

Я пріѣхалъ рано утромъ, остановился въ старой гостиницѣ «Франція», тщательно переодѣлся, позавтракалъ и отправился черезъ Дворцовую площадь въ посольство съ тѣмъ непріятнымъ чувствомъ, съ которымъ идутъ къ зубному врачу.

На широкой лѣстницѣ, на площадкѣ которой посолъ обычно встрѣчалъ своихъ гостей и гдѣ тремя годами позже былъ убитъ и растоптанъ большевицкими солдатами несчастный Кроми, я чувствовалъ себя, какъ школьникъ, приглашенный къ директору. Въ какомъ-то подобіи пріемной меня взялъ подъ свое крылышко канцелярскій служитель Хаверъ, характернѣйшій образчикъ добродушнаго ворчуна и въ своемъ презрѣніи ко всему иностранному типичный англичанинъ. Надо было сидѣть и дожидаться, и по мѣрѣ того, какъ я ждалъ, мое напряженное состояніе смѣнялось нервностью. Я черезчуръ впечатлителенъ, въ этомъ мое проклятіе. Никогда моя впечатлительность не дѣйствовала на меня настолько парализуюше, какъ въ тѣ безконечныя четверть часа, которыя я провелъ въ пріемной.

Наконецъ, открылась огромная бѣлая дверь, и ко мнѣ направился высокій, атлетически сложенный, красивый мужчина лѣтъ тридцати, Беньи Брюсъ, неизмѣнный фаворитъ всѣхъ пословъ, подъ начальствомъ коихъ онъ служилъ. Онъ повелъ меня въ канцелярію и представилъ остальнымъ секретарямъ. Мое первое впечатлѣніе было таково, словно я попалъ въ бюро телеграфнаго агентства, наполненное воспитанниками шпіонской школы. Въ этой большой заставленной столами комнатѣ ихъ сидѣло съ полдюжипы за пишущими машинками и телеграфными бланками. Нѣсколько молодыхъ людей, воспитаніе каждаго изъ коихъ обошлось въ тысячи фунтовъ и сдавшихъ труднѣйшіе экзамены, заняты были здѣсь, да къ тому еще въ военное время, когда ихъ спеціальныя познанія могли оказаться чрезвычайно полезными ихъ родинѣ, выполненіемъ обыкновенной канцелярской работы. Характерный образчикъ бюрократической рутины, которую никто не рѣшался нарушить на протяженіи первыхъ двухъ лѣтъ войны. Каждая изъ чрезвычайныхъ миссій, а ихъ было въ то время въ Россіи не меньше двадцати располагала чуть ли не неограниченными финансовыми средствами профессіональная же дипломатія, которая отличалась, по сравненію съ любителями, хоть тѣмъ преимуществомъ, что обладала какими-то спеціальными познаніями, функціонировала на положеніи мирнаго времени. И происходило это не потому, что необходимо была скрывать отъ внѣшняго міра особыя тайны, а просто потому, что такъ оно велось и раньше, и ни у кого не хватало рѣшимости или энергіи измѣнить систему. Неудивительно, что по окончаніи войны многіе молодые дипломаты пресытились механичностью своей службы и вышли въ отставку.

Прошло еще минутъ двадцать и, наконецъ, меня ввели въ кабинетъ посла, гдѣ я сталъ впослѣдствіи частымъ гостемъ. Со мной поздоровался стройный господинъ съ усталыми, грустными глазами. Монокль, красивые сѣдые волосы и точеныя черты лица придавали ему видъ идеальнаго дипломата, какими ихъ изображаютъ на сценѣ. Но въ этомъ человѣкѣ и во всѣхъ его манерахъ не было ничего дѣланнаго, искусственпаго. Онъ обладалъ удивительнымъ даромъ внушать всѣмъ чувство абсолютнаго довѣрія и сразу завоевалъ мои симпатіи. Его тактичность разсѣяла мое вервное смущеніе. Въ продолженіе часовой бесѣды я изложилъ ему всѣ свои опасенія, разсказалъ ему о недостаточности запасовъ военнаго снабженія о подпольной пропагандѣ противъ войны, о возрастающемъ недовольствѣ всѣхъ слоевъ населенія правительствомъ, объ озлобленіи противъ трона.

— А я думалъ, что въ Москвѣ настроеніе лучше, чѣмъ въ Петербургѣ, — сказалъ онъ, нѣсколько удивленный и озабоченный.

— Да, оно было лучше, по даже московскій патріотизмъ подвергнутъ слишкомъ сильному испытанію.

Здѣсь не мѣсто давать отчетъ о дѣятельности сэра Джорджа Бьюкенена въ Россіи. Но я хочу отдать ему должное, какъ человѣку. Тотъ, кто въ военные годы работалъ въ Россіи въ интересахъ Англіи не можетъ претендовать на то, чтобы его дѣятельность не подвергалась критикѣ, совершенно неизбѣжной послѣ гой огромной неудачи, какою явилось для Англіи крушеніе Россіи въ 1917 году. Бьюкенена не пожалѣли ни англійскіе. ни русскіе злые языки. Я лично слышалъ министровъ, утверждавшихъ, что болѣе выдающійся англійскій посолъ могъ бы, пожалуй, воспрепятствовать взрыву революціи. Нѣкоторые русскіе до того неблагодарпы, что возлагаютъ на него вину за революцію — это особенно жестокій и лишенный всякаго основанія, упрекъ.

Не къ чести англійскаго высшаго общества служитъ то обстоятельство, что оно позволяетъ повторять въ лондонскихъ салонахъ клевету, которая не можетъ быть оправдана даже тяжкимъ положеніемъ эмиграціи. Сэръ Бьюкененъ былъ всѣми своими фибрами насгроенъ противъ революціи. До того, какъ она вспыхнула онъ принципіально избѣгалъ сношеній съ людьми впослѣдствіи свергнувшими монархію. Онъ не поощрялъ ихъ ни непосредственно, ни черезъ третьихъ лицъ. Но онъ не былъ настолько слѣпъ, чтобы отъ него ускользнули симптомы близкой катастрофы. Онъ считалъ своимъ долгомъ предостерегать правящіе круги. Этимъ и объясняется его памятная аудіенція у царя. Незадолго передъ уходомъ къ царю онъ сказалъ мнѣ, что все еще можетъ закончиться благополучно, если царь приметъ его сидя.

Царь принялъ его стоя. Если нѣкоторые высокопоставленные англичане утверждаютъ, что болѣе сильная личность на посту англійскаго посла могла бы предотвратить катастрофу, то этими заявленіями они только обнаруживаютъ свою полную неосвѣдомленность относительно природы русскаго самодержавія. Презрѣніе къ заграницѣ считается характерной чертой англійской расы, но самомнѣніе самаго отъявленнаго Джонъ-Буля является толерантностью по сравненію съ снисходительнымъ высокомѣріемъ петербургскаго высшаго свѣта по отношенію къ живущимъ въ его средѣ иностранцамъ. Русская аристократія жила въ своемъ особомъ мірѣ. Посолъ, только какъ таковой, только въ силу своего положенія, вообще не существовалъ для нея. Если онъ обладалъ пріятными общественными талантами, онъ являлся всюду желаннымъ гостемъ, въ противномъ случаѣ на него смотрѣли, какъ на воздухъ. Русская аристократія отличалась такимъ же гостепріимствомъ, какъ и остальные слои населенія, но она была чрезвычайно разборчива въ своихъ знакомствахъ и, не отличаясь отнюдь снобизмомъ, была подчасъ чрезвычайно капризна въ выборѣ лицъ, съ которыми общалась. Какой-нибудь англійскій лейтенантъ, работавшій въ бюро англійскаго цензора, могъ во время войны получать больше приглашеній въ самые высокопоставленные дома, чѣмъ весь штабъ посольства.

Для дворянства самодержавіе паря являлось, прежде всего символомъ вѣры. Самодержавіе было той скалой, на которой зиждилось самое существованіе дворянства. Въ его глазахъ царь являлся единственнымъ настоящимъ монархомъ въ мірѣ. Въ каждой попыткѣ иностраннаго дипломата пріобрѣсть вліяніе на царя дворянство усматривало опасность для собственнаго бытія. Столпами бюрократіи были остзейскіе бароны, еще и понынѣ реакціонеры до мозга костей, которые съ самаго начала видѣли въ войнѣ опасность для самодержавія и проявляли живѣйшее недовѣріе къ Англіи, какъ родинѣ конституціонной монархіи. Царь лично, несмотря на слабость его характера, чрезвычайно туго поддавался иностранному вліянію и, притомъ лишь въ томъ случаѣ, если оно производилось въ наитактичнѣйшей формѣ. Всякая попытка англійскаго посла назвать вещи ихъ настоящимъ именемъ возмутила бы царя не меньше, чѣмъ всѣхъ его окружающихъ.

Задача Бьюкенена была чрезвычайно тяжела. Ему приходилось бороться съ предразсудками, являвшимися результатомъ прежнихъ политическихъ треній между Англіей и Россіей. Онъ долженъ былъ быть постоянно насторожѣ, какъ бы не задѣть чрезвычайной обидчивости правящихъ круговъ. Абсолютно неправильно считать его слабымъ человѣкомъ только потому, что онъ дѣйствовалъ съ огромной осторожностью. Онъ былъ назначенъ посломъ въ Россію въ награду за большія услуги, оказанныя имъ Англіи въ Софіи. Я не думаю, чтобы кто-либо изъ англійскихъ дипломатовъ зналъ славянскую душу лучше, тѣмъ онъ. Въ интеллектуальномъ отношеніи онъ не представлялъ собою чего-либо выдающагося и отличался чисто шотландской недовѣрчивостью къ слишкомъ остроумнымъ людямъ, но обладалъ рѣдкой интуиціей и огромной дозой здраваго смысла. Оружіемъ его въ борьбѣ съ русской хитростью являлись откровенность, прямота и осторожность. Онъ завоевалъ полное довѣріе самаго выдающагося царскаго министра — Сазонова. Весь русскій народъ видѣлъ въ немъ герольда общей побѣды союзниковъ и поруку противъ враждебныхъ Россіи интригъ. Я повторяю: весь русскій народъ, ибо совершенно невѣрно, будто онъ пользовался популярностью только въ высшемъ обществѣ. Въ аристократическихъ кругахъ, если исключить германофильское крыло, онъ имѣлъ многихъ горячихъ поклонниковъ. Только послѣ революціи начали они критиковать его дѣятельность, потому что искали козла отпущенія за собственныя прегрѣшенія, за недостатокъ уваженія, проявленный ими самими по отношенію къ своему властелину. Безудержная критика великихъ князей и высшей знати сотрясала царскій тронъ въ большей мѣрѣ, чѣмъ резолюціи земствъ и союза городовъ или даже соціалистическая агитація. Исторія англо-русскихъ отношеній за эти роковые гады покажетъ когда-нибудь, какъ велики были заслуги Быокенена въ томъ, что Россія гакъ долго продержалась. Я не могу себѣ представить большаго несчастья для Англіи, какъ посолъ, который позволилъ бы себѣ въ обращеніи съ царемъ наполеоновскіе аллюры.

Въ качествѣ начальника Бьюкененъ былъ просто идеаломъ. Для него имѣло значеніе только дѣло. Онъ являлся кумиромъ своихъ сослуживцевъ. Всякій, кто встрѣчалъ его на его ежедневномъ пути въ русское министерство иностранныхъ дѣлъ, видѣлъ его худощавую, немного согнувшуюся подъ бременемъ заботъ фигуру съ надвинутой слегка на бокъ шляпой, чувствовалъ, что это живой кусокъ Англіи. Его физическое и моральное мужество выше всякой похвалы. Онъ не зналъ, что такое страхъ. Съ извѣстной прирожденной склонностью идти по линіи наименьшаго сопротивленія онъ великолѣпно совладалъ. Безъ малѣйшихъ колебаній шелъ онъ на такія положенія, которыя были чужды его природѣ.

Со мной онъ неизмѣнно обращался самымъ дружескимъ образомъ. Мое скромное положеніе позволяло мнѣ общаться съ людьми, съ которыми не могли встрѣчаться пи самъ посолъ, ни его ближайшіе подчиненные. Я могъ раздобывать свѣдѣнія, которыя представлялись для него чрезвычайно цѣнными, если они были добросовѣстно процѣжены. Многіе послы считали бы это совершенно естественнымъ и использовали бы такія свѣдѣнія въ своихъ докладахъ. Не таковъ былъ Бьюкененъ, который всячески поощрялъ меня и устно и письменно и пересылалъ затѣмъ мои собственные доклады въ министерство иностранныхъ дѣлъ въ Лондонъ, сопровождая ихъ рекомендательными письмами. Сэръ Эдуардъ Грей неоднократно письменно выражалъ мнѣ признательность за эти мои доклады. Я начиналъ чувствовать подъ собою почву, сталь позволять себѣ настаивать на увеличеніи моего оклада и т п.

Когда я впослѣдствіи, уже послѣ октябрьской революціи, возражалъ противъ интервенціи, симпатіи Бьюкенена ко мнѣ остыли. И все же я не могу не сказать, что кромѣ лорда Мильнера среди моихъ начальниковъ не было человѣка, который импонировалъ бы мнѣ больше чѣмъ Бьюкененъ и который казался бы мнѣ болѣе заслуживающимъ любви, чѣмъ онъ. Я счастливъ, что передъ его смертью мнѣ удалось помириться съ нимъ.

4. Распутинъ у «Яра»

Я возвратился въ Москву удовлетворенный оказаннымъ мнѣ пріемомъ и порученіемъ поддерживать связь сь посольствомъ и пріѣзжать въ важныхъ случаяхъ въ Петербургъ. Я никому ни о чемъ не разсказывалъ, но Нечаевъ позаботился о томъ, чтобы слухи о моемъ успѣхѣ получили возможное распространеніе. Я замѣтилъ, какъ выросъ во мнѣніи служащихъ и лицъ, занимающихся политикой. Нечаевъ не былъ бы Нечаевымъ, если бы не разукрасилъ немного фактовъ. Въ канцеляріи генералъ губернатора, земскаго союза и союза городовъ онъ должно быть сообщилъ, что его превосходительство господинъ замѣститель генеральнаго консула получилъ предложеніе являться для очередныхъ докладовъ въ Петербургъ, чтобы информировать его высокопревосходительство господина посла и снабжать его своими совѣтами.

Лѣтомъ 1915 года я еще больше сдружился съ московскимъ городскимъ головой и бывшимъ товарищемъ предсѣдателя Гос. Думы Михаиломъ Челноковымъ.

Великолѣпный экземпляръ московскаго купечества являла собою эта сѣдобородая, широкоплечая, патріархальная фигура съ хромой ногой. По характеру своему онъ значительно возвышался надъ среднимъ уровнемъ своихъ земляковъ. Хоть онъ и былъ на двадцать съ лишнимъ лѣтъ старше меня, — мы стали съ нимъ интимными друзьями. Черезъ него я познакомился съ вождями московскаго политическаго движенія — княземъ Львовымъ, Василіемъ Маклаковымъ, Мануйловымъ, Кокошкинымъ и многими другими. Отъ него я получалъ копіи секретныхъ резолюцій московской городской думы, руководимаго Львовымъ земскаго союза и союза городовъ, однимъ изъ руководителей коего онъ былъ. Случалось ему снабжать меня и копіями секретныхъ постановленій кадетской партіи или даже документами вродѣ письма Родзянки къ предсѣдателю совѣта министровъ, каковые я первый сообщалъ посольству — маленькіе успѣхи создававшіе мнѣ репутацію особенно искусной ищейки. Мои связи оказали мнѣ возможность быть полезнымъ даже военному министерству. Вѣдь земства и союзъ городовъ, несмотря на всѣ палки, которыя имъ ставило въ колеса правительство, являли собою, такъ сказать, русскій эквивалентъ министерства военнаго снабженія, и мнѣ удавалось узнавать черезъ Львова и Челнокова послѣднія цифровыя данныя о размѣрахъ продукціи.

Тѣмъ временемъ положеніе на русскомъ фронтѣ продолжало ухудшаться. Результаты продвиженія германскихъ войскъ на Варшаву сказались для Москвы въ наплывѣ польскихъ бѣженцевъ. 19-го іюля Гроу увѣдомилъ меня телеграммой, что Варшава эвакуируется, и что онъ съ остатками англійской колоніи немедленно перебирается въ Москву. Черезъ три дня прибываетъ онъ и одновременно съ нимъ телеграмма отъ Бейлея съ сообщеніемъ о томъ, что онъ назначенъ генеральнымъ консуломъ въ Нью-Іоркъ и пріѣдетъ въ Москву только затѣмъ, чтобы уложить свои вещи. Никакой злобы противъ Гроу я не питалъ; если я и былъ карьеристомъ, то, во всякомъ случаѣ, безсознательнымъ. Но этотъ двойной шокъ нагналъ мнѣ страху. Вѣдь если Бейлей уѣзжаетъ въ Нью-Іоркъ, то преемникомъ его въ Москвѣ будетъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, назначенъ Гроу, а я, привыкнувъ въ работѣ съ такимъ человѣкомъ, какъ Бейлей, не имѣлъ ни малѣйшей охоты къ воскрешенію прежняго режима.

Но пріѣхавшій 30 іюля Бейлей поднесъ мнѣ пріятный сюрпризъ: сообщеніе о томъ, что Гроу назначенъ въ Гельсингфорсъ. Управленіе московскимъ генеральнымъ консульствомъ оставалось, такимъ образомъ, въ моихъ рукахъ. Бьюкененъ дескать охарактеризовалъ мою работу въ Москвѣ, какъ неоцѣнимую, и предостерегъ министерство отъ назначенія мнѣ такого начальника, который врядъ ли справится съ положеніемъ дѣлъ въ Москвѣ такъ же хорошо, какъ я.

Паденіе Варшавы, этотъ трагическій заключительный актъ неудачной лѣтней кампаніи 1915 года, не могло быть скрыто отъ населенія, оно углубило пессимизмъ и обострило желаніе мира. Такіе, глубоко пропитанные національнымъ духомъ, люди, какъ Челноковъ и Львовъ, оставались непоколебимы, но среди профессіональныхъ политиковъ царило безпокойство, которое распространилось подобно туману надъ половиной страны вмѣстѣ съ тревожными слухами съ фронта вродѣ разсказовъ о русскихъ солдатахъ, вооруженныхъ только дубинами. Ни запасные старшихъ сроковъ службы, ни молодые рекруты не ощущали ни малѣйшаго желанія отправляться на фронтъ. Въ фабричныхъ центрахъ, вродѣ, напримѣръ, Иваново-Вознесенска, разыгрались политическія забастовки, которыя вели частью и къ кровавымъ столкновеніямъ.

Тогда власти пустили въ ходъ чисто русское противоядіе, долженствовавшее успокоить возбужденное общественное мнѣніе. 23-го августа, въ самый разгаръ военнаго пессимизма, въ Москвѣ распространилось извѣстіе, будто союзники форсировали входъ въ Дарданеллы. Въ одной вечерней газетѣ это извѣстіе было опубликовано подъ набраннымъ жирнымъ шрифтомъ заголовкомъ: «Офиціально. Дарданеллы завоеваны.» Сопровождалось оно подробностями о бомбардировкѣ, спискомъ понесенныхъ потерь, перечисленіемъ вошедшихъ въ Дарданеллы союзныхъ судовъ. Народъ устремился на улицу, на Тверской люди становились на колѣни и возносили благодарственныя молитвы Творцу за блестящую побѣду. Передъ англійскимъ генеральнымъ консульствомъ была устроена манифестація. Тщетно я пытался доказывать этимъ людямъ, что извѣстіе ложно. «Офиціально!» — орали газетчики, и мой голосъ потонулъ въ шумѣ всеобщаго ликованія. Къ вечеру чернь разошлась во всю и устроила близъ памятника Скобелеву враждебную полиціи демонстрацію. Въ заключеніе казакамъ пришлось, какъ обычно, разгонять толпу, и на слѣдующій день разочарованіе по поводу неподтвержденія побѣды не имѣло границъ. Вмѣстѣ съ моимъ французскимъ коллегой я отправился къ градоначальнику и потребовалъ примѣненія строжайшихъ мѣръ противъ газеты, пустившей слухъ. Онъ принялъ насъ съ обычной офиціальной любезностью, завѣрилъ насъ, что вполнѣ раздѣляетъ наше негодованіе, и уже запретилъ выходъ этой газеты на все время войны. Можно себѣ представить мое изумленіе, когда оказалось, что газета продолжаетъ преспокойно выходить въ томъ же внѣшнемъ видѣ, набранная тѣмъ же шрифтомъ, только съ небольшимъ видоизмѣненіемъ ея названія: вмѣсто «Вечерній листокъ» — «Вечерняя газета». Возмущеніе дѣлу не помогло, побѣда была на сторонѣ градоначальника. Впослѣдствіи мнѣ удалось установить, что въ это дѣло была замѣшана сама полиція, которая этимъ путемъ хотѣла создать клапанъ для народнаго возбужденія.

Я не воображаю, будто постигъ темныя основы царистской полиціи, но не вѣрю ни въ ея толковость, ни въ ея честность. Пресловутая «охранка», о которой столько распространялись политическіе фельетонисты, представляетъ собою мифъ. Въ дѣйствительности въ ней руководящую роль игради тупицы и продувные жулики, причемъ первые были несомнѣнно въ большинствѣ.

Осенью мрачныя тѣни надвигающейся русской трагедіи начали становиться все гуще. Предстояли бо-

лѣе суровые удары, чѣмъ паденіе Варшавы. Русскихъ спасаютъ въ такихъ положеніяхъ отъ безнадежности тѣ же черты ихъ характера, которыми обусловливается ихъ неспособность къ военной выдержкѣ. Русскій человѣкъ не можетъ безпрерывно ломать руки отъ отчаянія. Его патріотизмъ подъ вліяніемъ повторныхъ ударовъ выпрямляется. Въ Петербургѣ очень мало кто еще вѣрилъ въ возможность русской побѣды, а въ Москвѣ всѣ считали несомнѣннымъ, что война можетъ быть выиграна только въ томъ случаѣ, если обезврежены будутъ тѣ темныя силы, которыя оказываютъ вліяніе на высшія сферы. Въ то время была вынесена первая изъ многочисленныхъ резолюцій, требовавшихъ приглашенія на министерскіе посты лицъ, облеченныхъ общественнымъ довѣріемъ. Тогда удовлетворились бы еще очень немногимъ. Москва радостно привѣтствовала бы даже такихъ людей, которые не принадлежали къ составу думскихъ партій, но зарекомендовали себя съ лучшей стороны въ качествѣ царскихъ министровъ, вродѣ, напримѣръ, Кривошеина, Сазонова. Самарина и Щербатова. Царь могъ бы дать удовлетвореніе общественному мнѣнію назначеніемъ правительства изъ лицъ, входившихъ въ составь традиціоннаго круга министровъ. Если бы онъ протянулъ тогда хоть мизинецъ, го обозленный народъ не заставилъ бы его впослѣдствіи отказаться отъ всего. Но его совѣтчики были иного мнѣнія. Они убѣждали его, что уступки будутъ сочтены роковымъ симптомомъ слабости и подстрекнутъ лицъ, жаждущихъ реформъ, на новыя требованія. Этотъ аргументъ неизмѣнно оказывалъ свое дѣйствіе на императрицу. Отвѣтомъ царя на просьбы лицъ, особенно усердно работавшихъ на пользу побѣды Россіи явились роспускъ Госуд. думы, смѣна верховнаго главнокомандующаго великаго князя Николая Николаевича и отставка Самарина, Щербатова и Джунковскаго, всѣхъ трехъ министровъ, которые пользовались въ то время наибольшей популярностью въ Москвѣ.

Роспускъ думы повлекъ за собою только обычныя забастовки и протесты. Но принятіе на себя царемъ верховнаго командованія явилось для него первымъ этапомъ его крестнаго пути. Несчастный Николай II совершилъ величайшую ошибку, возложивъ на себя, какъ верховнаго главнокомандующаго, личную отвѣтственность передъ народомъ за тотъ долгій рядъ пораженій, которыя являлись неизбѣжными при пробѣлахъ техническаго оборудованія Россіи.

Въ дѣлѣ отставки Самарипа и Джунковскаго сыгралъ извѣстную роль одинъ эпизодъ, незаинтересованнымъ свидѣтелемъ коего я былъ. Я сидѣлъ какъ-то съ нѣсколькими англичанами въ «Ярѣ» — самомъ элегантномъ ночномъ ресторанѣ Москвы. Въ то время, когда мы слѣдили за происходившимъ въ главномъ залѣ представленіемъ, изъ одного изъ отдѣльныхъ кабинетовъ донеслись громкій шумъ, визги женщинъ, мужская ругань, хлопаніе дверью и звонъ битой посуды. Прислуга побѣжала наверхъ, директоръ обратился за помощью къ дежурившему въ ресторанѣ представителю полиціи, лакеи забѣгали взадъ и впередъ, появлявшіеся все въ большемъ количествѣ городовые шептались и почесывали за ухомъ.

Но ни полиція, ни персоналъ ресторана не осмѣливались предпринять какія-либо мѣры для обузданія виновника разыгравшагося скандала — пьянаго, сладострастнаго Распутина. Околодочный позвонилъ по телефону въ участокъ, участокъ снесся по телефону съ градоначальникомъ, градоначальникъ съ Джунковскимъ, энергичнымъ человѣкомъ, который распорядился. чтобы съ Распутинымъ поступили такъ же, какъ поступаютъ въ подобныхъ случаяхъ со всякимъ другимъ посѣтителемъ, т.е. немедленно арестовали его. Послѣ того, какъ Распутинъ на протяженіи двухъ часовъ нарушалъ общественный порядокъ въ ресторанѣ, его, наконецъ, отвели въ ближайшій участокъ, не обращая вниманія па его угрозы отомстить. На слѣдующее утро онъ былъ по высочайшему распоряженію освобожденъ, уѣхалъ въ Петербургъ, а сутки спустя Джунковскій былъ уволенъ въ отставку.

Особенно тягостное впечатлѣніе произвела послѣдовавшая вслѣдъ за этимъ эпизодомъ отставка Самарина. Онъ былъ оберъ-прокуроромъ святѣйшаго синода и однимъ изъ самыхъ выдающихся представителей дворянства. Его консерватизмъ и безусловная преданность царю не вызывали ни малѣйшаго сомнѣнія, но какъ человѣкъ онъ пользовался уваженіемъ даже со стороны либераловъ и соціалистовъ. То обстоятельство, что царь могъ пожертвовать такимъ вѣрнымъ и добросовѣстнымъ совѣтникомъ ради какого-нибудь Распутина, сочтено было въ Москвѣ за рѣшающій признакъ его неспособности. Либералы кричали: долой самодержавіе! Но даже среди реакціонеровъ стали раздаваться предостерегающіе голоса: если самодержавіе должно быть сохранено, то намъ необходимъ толковый самодержецъ.

Это былъ единственный разъ, когда я пришелъ въ непосредственное соприкосновеніе съ Распутинымъ. На слѣды его я наталкивался въ тѣхъ случаяхъ. когда Челноковъ показывалъ мнѣ писанныя на пишущей машинкѣ записочки, въ которыхъ Распутинъ просилъ о предоставленіи мѣстечка кому-либо изъ его протеже. Эти записки бывали подписаны какими-то каракулями, долженствовавшими изображать буквы Г и Р — Григорій Распутинъ. У Челнокова хватало даже мужества не придавать этимъ рекомендаціямъ ни малѣйшаго значенія.

5. Инциденты въ консульствѣ

Вмѣстѣ съ наступленіемъ зимы, начавшейся въ 1915 году довольно рано, военныя дѣйствія приняли позиціонный характеръ, и политическая агитація на время пріостановилась. Наша жизнь шла своимъ чередомъ. Жена и я не меньше шести разъ ужинали внѣ дома. Къ обѣду у насъ обычно бывали гости, часто это были англійскіе офицеры, отправлявшіеся въ штабъ какой либо изъ русскихъ армій и проѣзжавшіе черезъ Москву. На устраивавшихся моей женой разъ въ недѣлю вечеринкахъ, волки, благодаря ея свѣтскому такту, мирно паслись наряду съ овцами. Хотя жена моя испытывала особое удовольствіе, если ей удавалось привлечь парочку соціалистовъ къ намъ на пріемъ являлись все лица, занимавшія извѣстное общественное положеніе, комендантъ Кремля наряду съ губернаторомъ, градоначальникъ и представители генералитета, не всегда пѣвшіе въ униссонъ съ правительствомъ или мѣстной администраціей. Посѣщали насъ также богатые московскіе купцы, артисты, писатели, балетные артисты и лѣвые политическіе дѣятели, чувствовавшіе себя въ этомъ кругу нѣсколько смущенно и неувѣренно. Никакихъ треній при этомъ пе происходило, за исключеніемъ одного случая, когда Саша Кропоткина, дочь знаменитаго стараго анархиста, во время опора о петербургскомъ пораженчествѣ чуть было не вступила въ драку съ графиней Клейнмихель.

Это соприкосновеніе разнообразнѣйшихъ слоевъ русскаго общества служило на пользу какъ имъ, такъ и намъ. Для нихъ это паденіе общественныхъ барьеровъ представляло собою новинку, для насъ оно являлось источникомъ богатой информаціи.

Въ воспоминаніи съ особой отчетливостью встаютъ забастовки, политическія выступленія, военныя пораженія, но повседневной пищей являлись засѣданія съ органами англійской колоніи, принявшими на себя попеченіе о раненыхъ и бѣженцахъ, участіе въ правительственныхъ комиссіяхъ и комитетахъ по снабженію арміей, огромная шаблонная работа въ консульствѣ, которая уже сама по себѣ, независимо отъ политической дѣятельности, отнимала массу силъ и времени. Извѣстное разнообразіе вносили тѣ случаи, когда моя прислуга вдругъ отказывалась работать или, вѣрнѣе, ступить на порогъ нашей квартиры, въ виду того, что въ пей-де шалитъ и бьетъ посуду какая то нечистая сила.

Меньше развлеченія доставляли мнѣ частыя столкновенія въ средѣ персонала консульства, возросшаго со времени прибытія бѣженцевъ изъ Варшавы. Въ числѣ прочихъ Бейлей оставилъ мнѣ одного, въ свое время довольно популярнаго лондонскаго адвоката по фамилія Гринепъ. Этотъ неизмѣнно элегантно одѣтый пожилой господинъ своими сѣдыми волосами, благородными чертами своего лица и своимъ моноклем придавалъ консульству какой-то аристократическій оттѣнокъ. Гринепь былъ пріятнѣйшимъ собесѣдникомъ, когда онъ бывалъ хорошо настроенъ, и работу свою исполнялъ безукоризненно. Но онъ отличался чрезвычайно вспыльчивымъ характеромъ и былъ насторожѣ на случай малѣйшей провокаціи. То жаловался онъ на недостаточную почтительность Александра, то на Сенъ-Клера, бывшаго варшавскаго вице-консула, наполовину поляка и наполовину шотландца, отличавшагося чисто шотландской гордостью. Тренія въ составѣ консульскаго персонала удавалось улаживать, но гораздо труднѣе бывало справляться съ инцидентами, возникавшими между Гринепомъ и посторонними посѣтителями консульства. Я, правда, старался, чтобы онъ по возможности не покидалъ своего рабочаго кабинета но иногда ему все же приходилось показываться въ пріемномъ залѣ. Два столкновенія доставили мнѣ особенно много хлопотъ. Однажды утромъ я, запятый въ своемъ кабинетѣ расшифровываніемъ важной депеши, вдругъ услышалъ донесшійся изъ пріемной рѣзкій крикъ Гринепа:

— Вы сдѣлаете то, что я вамъ сказалъ, или немедленно покинете консульство.

Я подоспѣлъ какъ разъ во-время, чтобы помѣшать Гринепу наброситься на какого-то багроваго отъ злости англійскаго артиллерійскаго маіора, апеллировавшаго ко мнѣ со словами:

— Консульство подчинено вамъ? Въ такомъ случаѣ извольте позаботиться о томъ, чтобы мнѣ немедленно дано было удовлетвореніе, или я буду жаловаться министерству иностранныхъ дѣлъ. Этотъ господинъ позволилъ себѣ оскорбить военный мундиръ!

Подлѣ барьера, отдѣлявшаго канцелярію отъ публики, стоялъ Гринепъ и, указывая рукой на портретъ короля, повторялъ все тотъ же рефренъ:

— Снимите вашу фуражку передъ его величествомъ!

Офицеръ, оказывается, войдя въ пріемную не снялъ фуражки, а проходившій черезъ комнату Гринепъ обратилъ его вниманіе на висѣвшій тамъ портретъ короля и сказалъ ему любезнымъ тономъ:

— Развѣ вы не видите, что здѣсь виситъ портретъ короля? Мы здѣсь не на вокзалѣ.

Офицеръ не реагировалъ на эти слова. Гринепъ повторилъ свое предложеніе болѣе повышеннымъ тономъ, и пошла писать губернія.

Гринепъ, разумѣется проявилъ слишкомъ большую вспыльчивость но и офицеръ, настаивавшій на своемъ правѣ не снимать фуражки не оказался образцом, тактичности. Если бы не то обстоятельство, что офицеръ былъ въ свою очередь не слишкомъ-то сдержаннымъ, бѣдняга Гринепъ могъ вылетѣть со службы. Въ докладѣ послу я распредѣлилъ свои упреки равномѣрно между обоими дѣйствующими лицами и выставилъ весь инцидентъ въ такомъ свѣтѣ, что онъ дальнѣйшихъ послѣдствій не имѣлъ.

Другое столкновеніе — между Гринепомъ и богатымъ армяниномъ, братомъ знаменитаго Никиты Валіева, — прошло значительно менѣе безболѣзненно. Гринепъ въ свободные отъ службы часы давалъ уроки англійскаго языка богатымъ москвичамъ. Съ однимъ изъ его учениковъ, Валіевымъ, у него произошли какія-то пререканія, очевидно, по вопросу о гонорарѣ. Во всякомъ случаѣ онъ имѣлъ противъ него зубъ, который и далъ ему почувствовать, когда Валіевъ пришелъ какъ-то въ консульство за визой. Гринепъ случайно оказался къ сожалѣнію, въ пріемной, и видъ этого богатаго господина, который, по его мнѣнію, не доплатилъ ему заработанныхъ въ потѣ лица денегъ, вывелъ Гринепа изъ себя. Я старался успокоить страсти и полить масломь взбушевавшіяся волны. Но у Валіева имѣлись свидѣтели, и онъ непремѣнно хотѣлъ привлечь Гринепа къ суду. Къ счастью, адвокаты обѣихъ сторонъ, съ которыми я былъ въ очень пріятельскихъ отношеніяхъ, изо всѣхъ силъ старались

избѣжать общественнаго скандала. Всякими правдами и неправдами намъ удалось, наконецъ, склонить Валіева къ тому, что онъ согласился не подавать жалобы, если Гринепъ въ присутствіи персонала консульства и повѣреннаго Валіева возьметъ свои слова обратно и произнесетъ какую-то сложную формулу извиненія, въ которой неоднократно упоминалось слово джентльменъ и говорилось о достойномъ джентльмена поведеніи. Гринепу пришлось, скрѣпя сердце, пойти на эти условія, когда я ему разъяснилъ, что судебный процессъ неизбѣжно повлечетъ за собою его увольненіе со службы.

Текстъ извинительной формы былъ переписанъ начисто, протоколъ былъ средактированъ обоими адвокатами и мною. Въ пріемной для публики возсѣдали какъ муміи за своими пультами три машинистки и служившій въ консульствѣ латышъ. По ту сторону барьера, въ той части зала, которая предназначалась для посѣтителей, стоялъ Валіевъ со своимъ адвокатомъ. Я вывелъ Гринепа изъ его кабинета, поставилъ его по другую сторону барьера и втиснулъ ему въ руку текстъ извинительной формулы. Онъ надѣлъ свой лучшій костюмъ, старательно причесался, вставилъ въ глазъ монокль. Лицо его было бѣлѣе мрамора. Только по тому, какъ дрожалъ въ его рукѣ листокъ бумаги съ текстомъ, можно было судить, до чего его душила злоба.

— Начинать? — спросилъ онъ меня шопотомъ — и сталъ читать идіотскій документъ, причемъ лицо его по мѣрѣ чтенія все больше наливалось краской, до тѣхъ поръ, пока онъ не сталъ походить на индюка. Жирный, весь потный отъ страха, Валіевъ старался смаковать униженіе англичанина. Въ заключеніе Гринепъ окинулъ своего врага уничтожающимъ взглядомъ, скомкалъ листокъ бумаги, воскликнулъ:

— Вотъ вамъ вашъ фунтъ мяса! — и покинулъ помѣщеніе.

Въ ноябрѣ 1915 года посолъ сообщилъ мнѣ, что министерство иностранныхъ дѣлъ рѣшило, въ признаніе моихъ заслугъ, оставить меня во главѣ генеральнаго копсульства до окончанія военныхъ дѣйствій. Это письмо посла я использовалъ съ апломбомъ въ той перестрѣлкѣ, которую велъ въ послѣднее время со своимъ непосредственнымъ начальствомъ по вопросу о моемъ вознагражденіи. Мнѣ приходилось расходовать на представительство значительно больше, чѣмъ Бейлею, а мое жалованье и отпускавшіяся въ мое распоряженіе спеціальныя суммы оставались неизмѣнными. Посолъ также замолвилъ за меня словечко, но даже послы безсильны противъ рутины личнаго отдѣла министерства и служащихъ казначейства. Письмо посла не подѣйствовало на упрямую лондонскую бюрократію, но ему удалось пробить брешь въ сердцѣ моей бабушки. Эта старая дама, питавшая слабость ко всякому успѣху, пришла въ восторгъ отъ похвальнаго отзыва посла о моей дѣятельности. Какъ надлежитъ обращаться съ бабушкой, я научился отъ моего брата Нормена, который еще въ бытностью свою ученикомъ четвертаго класса Мальбороуоской школы, составилъ для насъ образецъ письма, коимъ мы впослѣдствіи часто пользовались:

«Милая бабушка, мнѣ очень правится въ школѣ. Въ будущій вторникъ день моего рожденія. Здѣсь у всѣхъ мальчиковъ имѣются фотографическіе аппараты. Они дѣлаютъ много снимковъ, Погода стояла все время превосходная. Мы дольше играли въ хоккей, чѣмъ въ футболъ. Я теперь въ четвертомъ классѣ. Моего класснаго наставника зовутъ Тейлоръ, но мы дали ему кличку Трильби. Онъ пасторь. Я еще никогда не слыхалъ, чтобы кто-нибудь молился быстрѣе, чѣмъ онъ. Надѣюсь, что ты чувствуешь себя хорошо, милая бабушка. Я надѣюсь, что тебѣ не слишкомъ холодно теперь въ Эдинбургѣ. По закону Божію я былъ послѣднюю недѣлю первымъ ученикомъ. Твой преданный внукъ Нормепъ.

Р.S. У меня нѣтъ фотографическаго аппарата.»

Пламенными красками изобразилъ я бабушкѣ подвиги шотландцевъ въ Россіи, описалъ все. что сдѣлали Брюсы, Гордоны. Гамильтоны для основанія Петербурга и какъ они отличились въ войнахъ, которыя велъ Петръ Великій: А развѣ величайшій русскій поэтъ Лермонтовъ не происходилъ изъ шотландскаго рода Лирмонтовъ? Я перечислилъ всѣхъ знаменитыхъ людей съ которыми поенакомился. Я описалъ парадные обѣды моихъ коллегъ и моихъ русскихъ друзей. Въ постъскриптумѣ я выразилъ непоколебимую надежду на побѣду, если только удастся оправиться со все возростающей дороговизной жизни.

Быть можетъ моя бабушка въ честолюбивыхъ мечтахъ своихъ уже видѣла какъ подъ моимъ вліяніемъ истощенные русскіе вновь преисполняются воинственнымъ духомъ. Или, можетъ быть, мои стратегическія ухищренія доставили ей такое-же удовольствіе. какъ нѣкогда хитрыя уловки моего брата Во всякомъ случаѣ чеки, и притомъ на весьма изрядныя суммы, не замедлили появиться какъ нѣкогда появился и желанный фотографическій аппаратъ.

Миръ праху ея! Она была женщиной крупнаго калибра и обращалась со мною лучше, чѣмъ я тогда заслуживалъ, даже тогда когда я потерпѣлъ крушеніе. Безъ ея помощи я погибъ бы въ Москвѣ. А господамъ изъ личнаго отдѣла министерства иностранныхъ дѣлъ пусть это не мѣшаетъ спать сномъ праведниковъ. Я не питаю противъ нихъ злобы. Эта бюрократическая игра въ пингъ понгъ съ ея входящими, исходящими и оправдательными документами существовала еще въ тѣ времена, когда на Олимпѣ возсѣдали боги и будетъ продолжаться во вѣки вѣковъ. Я хотѣлъ бы только замолвить словечко въ пользу нѣкотораго ослабленія строгихъ правилъ этой игры въ военное время.

6. Докладъ маршала По

Въ теченіе послѣднихъ недѣль 1915 года мнѣ пришлось усиленно работать по политической части. Союзники стали серьезно тревожиться за судьбу Россіи. Изъ Франціи и Англіи пріѣзжали делегаціи, ихъ приходилось принимать, сопровождать. Ими пополнялся обычный кругъ нашихъ посѣтителей, состоявшій изъ такихъ лицъ, какъ полковникъ Кноксъ, сэръ Самуэль Горъ, управляющій однимъ изъ отдѣленій развѣдки, генералъ сэръ Джонъ Хенбери-Вилліамсъ и адмиралъ сэръ Ричардъ Филиморъ. прикомандированные къ царю. Въ военныхъ вопросахъ лучше всѣхъ былъ информированъ полк. Кноксъ, который уже много лѣтъ жилъ въ Россіи, и очень рано обнаружилъ трещины русской постройки. Не его вина, что союзники переоцѣнили силы Россіи. До революціи никто не имѣлъ такого правильнаго представленія о положеніи дѣлъ на восточномъ фронтѣ, какъ Кноксъ.

Хенбери-Вилліамсъ производилъ на всѣхъ чарующее впечатлѣніе и пріобрѣлъ массу друзей. Адмиралъ Филиморъ пожиналъ лавры тѣмъ, что вставалъ въ семь, а, можетъ быть, даже въ шесть часовъ утра, что производило фуроръ въ странѣ, гдѣ никто не поднимался раньше девяти или даже десяти часовъ. Сэръ Самуэль Хорѣ справлялся съ самыми непредвиденными затрудненіями съ тою энергіей и выдержкой благодаря которымъ онъ впослѣдствіи получилъ министерскій постъ. Въ военныхъ кругахъ не очень-то симпатизировали его миссіи, да и нелегко было понять, почему мало, въ сущности, подготовленный человѣкъ долженъ былъ пополнять работу спеціальныхъ органовъ. Но онъ все же хорошо справлялся съ возложенными на него обязанностями. Съ присущей ему настойчивостью и навязчивымъ усердіемъ взялся онъ за дѣло, изучилъ русскій языкъ и работалъ безъ устали. Онъ проникъ въ самые разнообразные слои населенія, собиралъ информацію изъ всевозможныхъ источниковъ и лучше всѣхъ остальныхъ офицеровъ развѣдочной службы умѣлъ отличать зерно истины отъ плевеловъ слуховъ.

Къ этимъ постояннымъ нашимъ гостямъ прибавились, какъ выше указано, еше проѣзжающіе. Сначала пожаловала французская делегація, направлявшаяся въ Румынію съ цѣлью противодѣйствовать тамъ германскому вліянію и вести пропаганду въ пользу вступленія Румыніи въ войну на сторонѣ союзниковъ. Делегація состояла изъ знаменитаго естествоиспытателя Шарля Рише, историка Лакуръ-Гайе и прежняго издателя „RevueHebdomadaire“ Гаво. Онъ оставалась въ Москвѣ довольно продолжительное время. Прошли недѣли, прежде чѣмъ онъ добилась своей цѣли и преодолѣла всѣ препятствія, которыя ставилъ ей никто иной, какъ французскій посланникъ въ Бухарестѣ.

Это посѣщеніе осталось въ моей памяти по тремъ поводамъ: хорошему, тщеславному и сомнительному. Хорошій поводъ заключается въ томъ, что въ лицѣ Рише я познакомился съ самымъ выдающимся и самымъ привлекательнымъ изъ когда-либо мною видѣнныхъ людей. Въ томъ, кто былъ близокъ къ политическимъ и военнымъ кругамъ, руководившимъ войною, мало сохранится отъ его вѣры въ такъ называемыхъ великихъ или выдающихся людей. Самые выдающіеся люди обычно умираютъ до того, какъ ихъ начинаютъ признавать, и на безплодныхъ поляхъ современной политики или военнаго дѣла ихъ приходится разыскивать днемъ съ фонаремъ.

Но Рише одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ геніевъ, которые пользовались признаніемъ еше при жизни. Онъ необычайно скроменъ, отличается чисто дѣтской естественностью, совершенно обезоруживаетъ. Онъ строитель перваго современнаго аэроплана, пользующійся большой извѣстностью поэтъ и писатель, а въ качествѣ медика удостоенъ Нобелевской преміи. Война похитила у него шестерыхъ изъ его семи сыновей, но не оставила въ его сердцѣ никакой горечи и никакой иной ненависти, какъ ненависти къ ненависти. Онъ еще живъ и въ свои восемьдесятъ лѣтъ понынѣ еще является почти единственнымъ французомъ, борющимся противъ шовинистическаго націонализма и узкаго эгоизма отдѣльныхъ народовъ.

Въ свою бытность въ Москвѣ Рише, разумѣется, былъ настроенъ чрезвычайно патріотически. Онъ разсчитывалъ. что побѣда союзниковъ приведетъ къ гибели милитаризма. Какъ удачно отстаивалъ онъ передъ русскими интересы Антанты! Какъ скоро постигъ онъ характеръ русскаго народа! Послѣ своей первой московской рѣчи, превосходнаго образчика ораторскаго искусства, произнесенной въ присутствіи всей московской профессуры, онъ отвелъ меня въ сторону и сказалъ:

— Это наша война, война Англіи и Франціи. Мы должны быть сильны и разсчитывать исключительно на самихъ себя.

Второй причиной, вслѣдствіе которой посѣщеніе французской делегаціи запечатлѣлось въ моей памяти, является то обстоятельство, что мнѣ тогда чуть было не случилось впервые офиціально выступить съ большой политической рѣчью (произнесенное мною какъ-то краткое вступительное слово на русскомъ языкѣ при освященіи одного лазарета въ счетъ не идетъ). Я долженъ былъ выступить въ качествѣ военнаго пропагандиста за обѣдомъ, который англійскій клубъ въ Москвѣ далъ въ честь французскихъ гостей. За день до этого я, однако, внезапно заболѣлъ гриппомъ и воспаленіемъ миндалинъ, свалился безъ чувствъ у телефона, къ которому подошелъ, чтобы вызвать врача, и поранилъ голову о телефонную трубку. Возможно, что это было къ лучшему, потому что всѣ три француза были блестящими и опытными ораторами. Мнѣ было гораздо выгоднѣе дебютировать предъ моими соотечественниками, являющимися, по моему мнѣнію, самыми плохими ораторами на свѣтѣ, какъ парламентскими, такъ и вообще. Къ такому заключенію я пришелъ на основаніи продолжительнаго опыта, такъ какъ мнѣ пришлось побывать во всѣхъ европейскихъ парламентахъ и слышать самыхъ выдающихся заграничныхъ ораторовъ.

Третьей причиной, нѣсколько сомнительнаго свойства, явилось то обстоятельство, что моей женѣ удалось тогда раздобыть одинъ довольно важный политическій документъ. Вотъ какъ это произошло. Я уже упомянулъ о томъ, что французской делегаціи пришлось противъ воли оставаться продолжительное время въ Москвѣ изъ-за палокъ, которыя совалъ имъ въ колеса французскій посланникъ въ Бухарестѣ Блондель. Они были чрезвычайно озлоблены и не скрывали ни своей досады, ни своего намѣренія впослѣдствіи отыграться въ Парижѣ. Чрезвычайно подходящимъ оружіемъ для выступленія противъ бухарестскаго посланника показался имъ докладъ маршала По, однорукаго генерала, толькочго передъ этимъ тщательно обслѣдовавшаго положеніе Румыніи. Мы знали, что генералъ По въ этомъ своемъ докладѣ говоритъ обо всемъ съ полной откровенностью, и намъ очень хотѣлось познакомиться съ его содержаніемъ. Одинъ изъ трехъ французовъ, не хочу сказать, который именно ибо всѣ они еще живы, квартировалъ у насъ. Какъ и большинство французовъ, онъ былъ большой охотникъ поухаживать за дамами. Эготъ чрезвычайно солидный и уважаемый профессоръ какъ-то растаялъ въ теплой и легкомысленной атмосферѣ московскаго общества. Онъ сдѣлалъ мою жену своей наперсницей, разсказывалъ ей больше, чѣмъ бы полагалось, и разъ какъ-то въ качествѣ средства противъ головной боли предложилъ ей прочесть пресловутый документъ, который она цѣликомъ и переписала. Неприкрашепность военнаго стиля вошла въ поговорку, но откровенность французскаго маршала могла бы смутить любого вахмистра. Безъ всякихъ прикрасъ и обиняковъ высказывалъ онъ свое мнѣніе. Онъ никого при этомъ не щадилъ и подробно сообщалъ о политическихъ симпатіяхъ всѣхъ видныхъ лицъ и о томъ вліяніи, которое они имѣли въ высшихъ сферахъ. Столь же неприкрашены были характеристики посланниковъ Франціи, Англіи и Россіи и описаніе ихъ ссоръ и интригъ, подающихъ дурной примѣръ румынскому обществу и парализующихъ ихъ дипломатическую работу. Пессимистическіе выводы маршала По оправдались впослѣдствіи. Докладъ маршала повлекъ за собою значительныя перемѣщенія въ Румыніи. Англійскимъ военнымъ атташе былъ назначенъ Ц.Б. Томсонъ, впослѣдствіи другъ Рамзая Макдональда, лордъ и министръ, погибшій во время катастрофы воздушнаго корабля Р 101

Удивительно, до чего оптимистическій характеръ носили записи въ моемъ дневникѣ въ началѣ января 1916 года. Этимъ оптимизмомъ я былъ обязанъ въ первую очередь моему русско-греческому другу Ликіардопуло, который вернулся изъ предпринятой имъ информаціонной поѣздки но Австріи и Германіи. Подъ видомъ греческаго торговца табакомъ онъ посѣтилъ самые крупные города обѣихъ этихъ странъ. Москву онъ покинулъ въ чрезвычайно пессимистическомъ настроеніи, убѣжденный въ томъ, что германское оружіе непобѣдимо Когда онъ вернулся, то былъ преисполненъ наилучшихъ надеждъ и увѣрялъ всѣхъ, что нѣмцы страдаютъ отъ войны еще въ значительно большей степени, чѣмъ рѵсскіе, и что Россія можетъ выдержать дольше, чѣмъ Германія. Съ точки зрѣнія матеріальныхъ запасовъ онъ былъ, конечно, правъ, но онъ не учелъ разницы характеровъ обоихъ народовъ, степени ихъ выдержки.

Какъ бы то ни было, вѣсти, привезенныя Ликіардопуло, чрезвычайно пріободрили Москву, и на протяженіи нѣсколькихъ недѣль съ нимъ носились как съ національнымъ героемъ.

7. Челноковъ у царя

Еще болѣе благопріятное впечатлѣніе произвелъ пріемъ, оказанный царемъ въ ставкѣ въ Могилевѣ князю Львову и Челнокову. Аудіенцію устроилъ начальникъ штаба верховнаго главнокомандующаго генералъ Алексѣевъ, человѣкъ, въ которомъ искренній патріотизмъ сочетался съ присущимъ солдату въ извѣстной степени презрительнымъ отношеніемъ къ политикѣ. До тѣхъ поръ, пока верховнымъ главнокомандующимъ былъ великій князь Николай Николаевичъ, земскій и городской союзы обращались со своими ходатайствами непосредственно къ нему. Нѣсколько неудачнѣе сложилось ихъ отношеніе къ царю который былъ недоволенъ ихъ резолюціями и не желалъ принимать ихъ представителей, такъ что по прибытіи въ Могилевъ, делегаты велѣли доложить о себѣ не царю, а только Алексѣеву. Въ качествѣ московскаго городского головы Челноковъ привезъ арміи привѣтъ отъ сердца Россіи и постановленіе городской думы о недопустимости не побѣдоноснаго мира. Алексѣевъ, который высоко цѣнилъ исполинскую работу общественныхъ организацій по снабженію арміи, хотѣлъ перебросить мостъ отъ союзовъ къ царю.

— Никакой критики дѣйствій самого царя! — сказалъ онъ имъ. — Виновны во всемъ только окружающія его канальи. Подождите здѣсь. Я отнесу царю ваши резолюціи.

Онъ вернулся съ повелѣніемъ отвести Челнокова къ царю. Широкоплечій городской голова заковылялъ въ комнату царя, который встрѣтилъ его съ резолюціей въ рукахъ.

— Почему это прекрасное ходатайство не было передано мнѣ непосредственно? — спросилъ царь.

Челноковъ забормоталъ извиненія и просилъ у царя милостиваго разрѣшенія передать ему привѣтъ Москвы. Оцъ сталъ въ позу, торжественно продекламировалъ всеподданнѣйшій адресъ и огласилъ резолюцію. Царь былъ чрезвычайно привѣтливъ.

— Я совершенно согласенъ съ заявленнымъ хода-

тайствомъ — сказалъ онъ. — Мы заключимъ миръ не раньше, чѣмъ одержимъ рѣшительную побѣду. Вы правы также, выражая признательность арміи. Армія заслужила того, чтобы мы стали передъ нею на колѣни.

Затѣмъ царь освѣдомился о положеніи въ Москвѣ. Городской голова отвѣтилъ, что наблюдается нѣкоторый недостатокъ отопительныхъ матеріаловъ и предметовъ продовольствія, такъ какъ на желѣзной дорогѣ царитъ безпорядокъ. При такихъ условіяхъ можно опасаться возникновенія зимою народныхъ волненій. На это царь замѣтилъ, что нужно быть снисходительнымъ къ людямъ, которые позволяютъ себѣ какіе-нибудь эксцессы отъ голода и холода, но не преуввличиваетъ-ли городской голова? Челноковъ отвѣтилъ «нѣтъ» и царь закончилъ аудіенцію славами:

— Все, что въ моей власти, будетъ сдѣлано.

Челноковъ и князь Львовъ были довольны исходомъ аудіенціи, какъ школьники. Эти почтенные умудренные опытомъ люди были прямо на седьмомъ небѣ отъ радости. Царь держалъ себя великолѣпно. Теперь ужъ никто, не будетъ препятствовать ихъ работѣ. Армія на ихъ сторонѣ. Петербургъ? Что можетъ имъ сдѣлать Петербургъ? Армія важнѣе и сильнѣе правительства.

Увы. надеждамъ этимъ не суждено было оправдаться? Судьба не позволила царю отклониться отъ предначертаннаго ему трагическаго пуги. Немного человѣческаго здраваго смысла, нѣсколько добрыхъ словъ, и царь могъ бы создать изъ вѣрности и патріотизма подавляющаго большинства русскаго народа мощную опору для своего трона. Какъ мало отъ него требовалось, доказалъ мнѣ восторгъ этихъ двухъ политическихъ дѣятелей, когорые по природѣ своей являлись меньшими революціонерами, чѣмъ, напримѣръ, ЛлойдъДжорджъ, Они сдѣлались революціонерами не по своей волѣ и стали впослѣдствіи первыми жертвами своей революціи. Для этого немногаго царю не хватило иниціативы. Старая система осталась въ неприкосновенности. Работѣ народа на пользу войны продолжали по-прежнему ставиться препятствія. Министръ, который проявлялъ симпатіи къ этой работѣ, былъ конченный человѣкъ. Одинъ за другимъ были принуждены сойти со сцены патріоты и люди облеченные довѣріемъ народа. Всеобщее отчаяніе подтачивало корни монархическихъ чувствъ, воспитанныхъ тремя столѣтіями. Сознаніе неизбѣжности катастрофы подавляло меня, но на людяхъ я обязанъ былъ притворяться увѣреннымъ въ успѣхѣ, выступать спокойно и рѣшительно и говорить о побѣдѣ союзниковъ, какъ о чемъ-то само собою разумѣющемся.

Въ февралѣ 1916 года меня вызывали два раза въ Петербургъ. Подъ эгидой Вальполя-Гарольда Вилліамса, этого наиболѣе выдающагося и вмѣстѣ съ тѣмъ самаго скромнаго изъ нашихъ знатоковъ Россіи, былъ образованъ новый отдѣлъ англійской службы пропаганды. Одинъ изъ его подотдѣловъ долженъ былъ находиться въ Москвѣ, и руководство имъ было возложено на меня Моимъ главнымъ сотрудникомъ былъ юркій и расторопный Ликіардопуло. Въ то время, какъ центральное петербургское бюро было организовано на широкую ногу, я руководилъ московскимъ подотдѣломъ, оставаясь скромно въ помѣщеніи консульства, безъ рекламы и шума. Оказывать вліяніе на прессу было легче, если она не чувствовала воздѣйствія офиціальной пропаганды. Работа доставляла мнѣ удовольствіе, но имѣла и свои непріятныя стороны. Особенно щекотливой задачей являлся выборъ тѣхъ московскихъ журналистовъ, которые должны были отправиться въ Англію, чтобы убѣдиться въ томъ какая тамъ производится грандіозная военная работа, и положить конецъ злымъ сплетнямъ объ англійскомъ флотѣ, содержимомъ подъ стекляннымъ колпакомъ, и о рѣшимости Англіи воевать до послѣдней капли крови русскаго солдата. Къ тѣмъ писателямъ, которыхъ я избралъ или которыхъ мнѣ указали избрать, принадлежалъ и графъ Алексѣй Толстой, человѣкъ столь-же даровитый, сколь и любящій матеріальныя блага, ради которыхъ онъ, къ слову сказать, и заключилъ впослѣдствіи миръ съ большевиками. Написаніемъ одной или двухъ драмъ, направленныхъ противъ Романовыхъ, онъ купилъ себѣ право жить какъ индивидуалистъ и буржуй въ той странѣ, гдѣ даже литература стала коллективнымъ дѣломъ.

Приблизительно въ то же время мнѣ было поручено подготовить въ теченіе двухъ дней пріемъ англійской морской делегаціи поѣздка которой въ Россію входила въ программу новой кампаніи пропаганды. На 15 февраля былъ назначенъ пріѣздъ семи офицеровъ нашей подводной флотиліи, находившейся въ Балтійскомъ морѣ и потопившей пару нѣмецкихъ крейсеровъ и нѣсколько вспомогательныхъ судовъ.

Англійская колонія и мои русскіе друзья съ большимъ увлеченіемъ принялись за подготовительную работу Въ одинъ вечеръ мы выработали программу торжества. Мой другъ Челноковъ обѣщалъ организовать большой пріемъ въ городской думѣ а госпожа’ Носова, сестра московскихъ Крезовъ братьевъ Рябушинскихъ, — устроить парадный обѣдъ на сто персонъ и балъ. Кромѣ того были назначены раутъ у княгини Гагариной и торжественный спектакль въ оперѣ. Директоръ «Летучей Мыши» Валіевъ и московскій художественный клубъ предложили свои неоцѣнимыя услуги. Англійскій клубъ устроилъ первый изъ тѣхъ русско-англійскихъ банкетовъ, которые вплоть до того какъ вспыхнула революція, являлись въ Москвѣ ріeсе dе resistance англо-русской дружбы.

Визитъ нашихъ моряковъ принялъ характеръ тріумфа Наши флотскіе офицеры обладаютъ въ гораздо большей степени, чѣмъ наши армейскіе офицеры талантомъ импонировать иностранцамъ не задѣвая ихъ самолюбія и держать себя непринужденно, не позволяя себѣ ничего лишняго. Среди нихъ очень мало канцелярскихъ крысъ и педантовъ.

Мои семь офицеровъ съ легкостью приспособились къ возложенному на нихъ представительству. Они выступали съ одинаковой увѣренностью, какъ въ кругу балеринъ, такъ и вь кругу высшихъ сановниковъ. Стоявшій во главѣ делегаціи, зрѣлый не по лѣтамъ Кроми покрылъ себя славой. «Алатырь» клубъ художниковъ и артистовъ устроилъ въ честь юныхъ гостей ужинъ съ импровизированнымъ кабаре, въ котором» выступили самые выдающіеся московскіе танцовщики и пѣвцы. Въ разгарѣ вечера, когда настроеніе было уже очень приподнятое, русскіе стали требовать. чтобы Кроми произнесъ рѣчь. Они повели его на маленькую сцену и Кроми. нисколько не смущаясь тряхнулъ своей байроновской головой съ густыми бровями и бачками и обратился къ присутствующимъ со слѣдующими словами:

— Милостивыя государыни и милостивые государи! Всѣ вы — служители искусства. Вы музыканты, поэты, разсказчики, художники, композиторы. Всѣ вы творцы. То, что вы творите надолго переживетъ васъ. Мы простые моряки. Мы только уничтожаемъ. Но мы вправѣ сказать о себѣ, что мы занимаемся въ эту войну уничтоженіемъ для того, чтобы жили созданія вашего творчества.

Это была самая краткая и самая эффектная изъ рѣчей слышанныхъ мною въ Россіи.

Русскіе были въ восторгѣ. А такъ какъ одновременно съ пріѣздомъ нашей делегаціи, пришло еще и извѣстіе о взятіи русскими войсками Эрзерума, то четыре дня пребыванія нашихъ моряковъ въ Москвѣ превратились въ одно сплошное радостное празднество. Программа торжествъ содержала, однако, одинъ непріятный для меня моментъ, — во время обѣда въ англійскомъ клубѣ мнѣ предстояло выступить съ первой большой рѣчью Два дня я упражнялся передъ моей женой и вѣрнымъ Лики, который въ качествѣ секретаря Художественнаго театра, былъ спеціалистомъ по части декламаціи. Я былъ столь-же смущенъ, сколь и взволнованъ Ни мои слушатели, ни самъ я не могли удержаться отъ слезъ, когда я въ краткихъ словахъ упомянулъ о тѣхъ, которые въ буквальномъ соотвѣтствіи съ библейскимъ текстомъ desendunі mare іn navibus” Въ газетахъ не появилось, къ сожалѣнію, никакихъ замѣтокъ о моемъ успѣхѣ, такъ какъ но настоянію русскаго морского штаба пріѣздъ англичанъ долженъ былъ держаться въ строжайшемъ секретѣ. Онъ опасался за судьбу балтійской эскадры, если до свѣдѣнія нѣмцевъ дойдетъ, что командиры англійскихъ подводныхъ лодокъ не находятся на своихъ постахъ.

Послѣ ихъ отъѣзда Москва снова впала въ свой прежній военный пессимизмъ, который отличался отъ петербургскаго тѣмъ, что въ немъ не было ни озлобленности, ни пацифистическихъ настроеній. Москва все еще хотѣла сражаться до конца, но уже предвидѣла, что конецъ этотъ окажется ужаснымъ.

8. Поворотный пунктъ

Весною 1916 г. мое настроеніе было особенно мрачнымъ. Даже Челноковъ сталъ жаловаться на насъ, на неаккуратность, которую проявляли англійскія фирмы въ дѣлѣ военныхъ поставокъ. Я впервые началъ сомнѣваться въ побѣдѣ союзниковъ. На нѣкоторое время меня пріободрилъ неожиданный визитъ Вальполя, въ полномъ блескѣ его краснокрестнаго мундира, съ его заразительнымъ энтузіазмомъ и освѣжающей впечатлительностью. Онъ пріѣхалъ прямо изъ Англіи, гдѣ тогда какъ разъ вышла и имѣла такой огромный успѣхъ его первая книга о Россіи. Истиннымъ подаркомъ явилось для меня сообщеніе Вальполя о томъ, съ какой признательностью отзывались въ его присутствіи лордъ Робертъ Сесиль и другіе господа изъ министерства иностранныхъ дѣлъ о моей работѣ. Послѣ его отъѣзда мое настроеніе снова упало, и на Страстной недѣлѣ я, слѣдуя совѣту жены, уѣхалъ на нѣсколько дней изъ Москвы.

Мы посѣтили Троице-Сергіевскую лавру, гдѣ насъ встрѣтилъ въ Страстной четвергъ на вокзалѣ одинъ монахъ, а другой немедленно повезъ на богослуженіе въ церковь. Этотъ славнѣйшій изъ русскихъ монастырей, Кремль въ миніатюрѣ, окруженный стѣной, по мощеному верхнему краю которой могли бы ѣхать рядышкомъ двѣ повозки, неоднократно подвергался въ былое время осадамъ и могъ бы, не будь въ немъ монаховъ, сойти за крѣпость. По окончаніи богослуженія настоятель монастыря, благородный, скромный старецъ съ бѣлой, какъ ленъ, бородой и мягкими руками, которыя онъ поминутно мылъ, пригласилъ насъ къ чаю. Только къ семи часамъ намъ удалось вернуться къ себѣ на квартиру, въ маленькую монастырскую гостиницу, гдѣ насъ устроили чисто и удобно. Въ Страстную пятницу дождь лилъ какъ изъ ведра, я не выходилъ изъ дому и перечитывалъ старые номера «Спектатора». Суббота прошла въ осмотрахъ и богослуженіяхъ. Раннимъ утромъ одинъ изъ монаховъ повелъ насъ въ Вифанскій монастырь, расположенный верстахъ въ пяти на берегу озера. Вечеромъ черезь густые березовые лѣса мы вернулись къ полночному богослуженію въ лаврѣ Весь монастырь былъ залитъ электрическимъ свѣтомъ. Мощная колокольня выдѣлялась на фонѣ темно-синяго неба, подобно небоскребу. Дольше часа простояли мы въ не слишкомъ ароматной толпѣ крестьянъ и солдатъ, каждый изъ которыхъ держалъ въ рукѣ свѣчку, обильно орошавшую насъ каплями воска. Пѣніе было такъ невыразимо прекрасно, что мы и не замѣчали усталости.

Оба послѣдующихъ дня были сплошнымъ наслажденіемъ. Теплые лучи солнца разогнали страхъ и подавленное настроеніе. Окружающія поля были сплошь усѣяны подснѣжниками. Въ прозрачной тѣни березь ютились бѣлыя часовенки, озера были полны карповъ и окуней. Послѣ Москвы тишина казалась блаженствомъ. Въ пасхальный понедѣльникъ снова богослуженіе и процессія вокругъ монастырскихъ стѣнъ, мы на почетныхъ мѣстахъ позади архимандрита. Затѣмъ оставшійся надолго въ памяти обѣдъ изъ шести или семи рыбныхъ блюдъ у настоятеля, обильно приправлявшаго трапезу своими рѣчами. Онъ разсказывалъ намъ о чудесахъ, въ которыя твердо вѣрилъ, — безъ вѣры въ чудеса можно было только отчаиваться въ побѣдѣ Россіи. — о христіанской добродѣтели смиренія и о преданныхъ Господу любвеобильныхъ сердцахъ.

Но большую часть времени мы проводили въ томъ, что бродили вдоль и поперекъ по окрестностямъ, наслаждались бездѣльемъ и восхитительной солнечной погодой Особенно врѣзалась мігѣ въ память долгая прогулка по узкой, пустынной, извилистой тропинкѣ къ озеру, расположенному позади Параклетіевскаго монастыря Ни по пути туда, пи на обратномъ пути мы не повстрѣчали ни живой души. Это былъ, пожалуй, самый мирный и счастливый часъ моей жизни.

Полный энергіи и надеждъ вернулся я въ Москву, набравшись новыхъ силъ для борьбы съ повседневными мелкими непріятностями моей русской жизни. Какъ ни любилъ я моихъ русскихъ друзей, они все же не могли не раздражать меня. Общаться съ ними большое счастье, но работать съ ними — вещь совершенно безнадежная. Съ тончайшими нюансами ихъ рѣчи, съ этими «сейчасъ», «непремѣнно» и равнозначущимъ никогда — «завтра», я никакъ не могъ справиться Разницу между англійскимъ и русскимъ міровоззрѣніемъ выявилъ мнѣ въ то время съ особенной отчетливостью одинъ сенсаціонный процессъ. Русскій полицейскій офицеръ, по фамиліи Златоустовскій, влюбился въ Варшавѣ въ нѣкую госпожу Маршевскую, мужъ которой находился въ качествѣ офицера на фронтѣ. Этотъ Златоустовскій при эвакуаціи Варшавы увезъ эту даму въ Москву и поселилъ ее у себя на квартирѣ. Его жена довела обо всемъ до свѣдѣнія Маршевскаго, который поспѣшилъ съ фронта въ Москву, пытался, ничѣмъ не вооруженный, проникнуть въ квартиру своего соперника и былъ убитъ Златоустовскимъ, выпустившимъ въ него черезъ запертую дверь всѣ заряды своего револьвера. Полицейскій офицеръ былъ оправданъ, общественное мнѣніе не было нисколько возмущено этимъ приговоромъ, и убійца не былъ даже уволенъ со службы.

Челнокова и прочихъ политическихъ дѣятелей я засталъ въ полномъ отчаяніи. Особенно обезкураживала ихъ отставка военнаго министра Поливанова, который сломалъ себѣ шею на томъ, что работалъ въ полномъ согласіи съ общественными организаціями. Къ этому прибавились сдача Кута, неудача нашего выступленія въ Галлиполи и дублинское возстаніе, нанесшее чрезвычайный ущербъ престижу Англіи. Челноковъ и я стали совѣщаться о томъ, какъ бы можно было пріободрить упавшихъ духомъ москвичей. Городской голова, англофильство котораго не могло быть поколеблено никакими испытаніями, предложилъ мнѣ организовать офиціальный визитъ англійскаго посла въ Москву.

— Мы могли бы избрать его почетнымъ гражданиномъ Москвы, — сказалъ Челноковъ.

— Превосходно, — отвѣтилъ я. — Это было бы въ духѣ лучшихъ англійскихъ традицій.

Но планъ этотъ не такъ-то легко было осуществить. Москва только одинъ единственный разъ оказала такой почетъ иностранцу. Званіе почетнаго гражданина могло быть пожаловано только по единогласному постановленію всей городской думы. Но въ московской городской думѣ были, какъ и въ Государственной Думѣ, представители всѣхъ партій, въ томъ числѣ и крайней правой, которая была настроена не слишкомъ англофильски и находилась въ рѣзкой оппозиціи къ либераламъ. Челноковъ не могъ бы добиться единогласія. Задумчиво погладилъ онъ свою бороду патріарха и сказалъ своимъ красивымъ низкимъ голосомъ:

— Я знаю моихъ коллегъ. Они словно дѣти. Если иниціатива будетъ исходить отъ меня, они и слушать пе захотятъ. Но поговорите-ка вы съ каждымъ изъ фракціонныхъ вождей въ отдѣльности и поведите дѣло такъ, чтобы этимъ людямъ показалось, что идея о пожалованіи почетнаго гражданства зародилась въ ихъ головахъ. Тогда они будутъ изъ кожи вонъ лѣзть, каждый захочетъ первымъ сказать да.

Сказано — сдѣлано. Я переговорилъ съ Николаемъ Гучковымъ, Викторомъ Брянскимъ и другими вождями оппозиціи и вскорѣ могъ доложить послу о состоявшемся единогласномъ постановленіи думы.

Визитъ состоялся по моему предложенію въ день англійскаго національнаго праздника „Етріге-с!ау“ и сошелъ чрезвычайно успѣшно. Какъ одинъ человѣкъ привѣтствовала вся Москва нашего посла. Львы черной сотни мирно сожительствовали съ кадетскими овечками, октябристы и соціалисты-революціонеры соперничали другъ съ другомъ въ завѣреніяхъ дружбы и прокламированіи своей воли къ побѣдѣ. Генералъ и высшіе сановники наперебой стремились принять участіе въ Празднествѣ Въ двухъ лучшихъ московскихъ газетахъ появились мои передовыя статьи о значеніи „Empire day“ и о нашемъ послѣ. Красиво отпечатанный текстъ привѣтственной рѣчи посла, въ русскомъ переводѣ Ликіардопуло, былъ сервированъ нашимъ русскимъ гостямъ къ икрѣ. Мою рѣчь въ честь посла одинъ московскій репортеръ назвалъ мастерскимъ образцомъ, увѣреннаго и исполненнаго достоинствомъ краснорѣчія, — ахъ, съ той поры прошло уже шестнадцать лѣтъ!

Сэръ Джорджъ Бьюкененъ, въ качествѣ средоточія и вѣнца празднества, выглядѣлъ великолѣпно. Такого элегантнаго человѣка Москва давно не видѣла. Его манеры были полны чарующей искренности, привлекавшей всѣ русскія сердца. Да развѣ само имя его не звучало счастливымъ предзнаменованіемъ, развѣ святой Георгій не былъ покровителемъ Москвы? Это былъ девятый валъ русско-англійской дружбы.

Безупречный ходъ празднествъ былъ нарушенъ только одной небольшой заминкой. На торжественномъ Засѣданіи, окруженные сливками московскаго общества, старѣйшины города провозгласили его высокопревосходительство сэра Джорджа Бьюкенена почетнымъ гражданиномъ Москвы, поднесли ему дипломъ, драгоцѣнную икону и почетный кубокъ. Полагалось бы въ сердцѣ Россіи произнести хоть нѣсколько словъ благодарности на русскомъ языкѣ. Къ сожалѣнію, языкъ этотъ являлся для нашего посла книгой за семью печатями. Брюсъ и я придумали наикратчайшую благодарственную формулу и вдолбили ее послу. По поднесеніи ему кубка онъ долженъ былъ произнести одно единственное слово: спасибо. Но въ торжественный моментъ онъ отъ избытка чувствъ запнулся и сказалъ вмѣсто этого тихо, но внятно:

— За пиво!

Это филологическое нѳдоразумѣніѳ не могло омрачить бурнаго тріумфа. Челноковъ былъ внѣ себя отъ восторга. И я былъ внѣ себя отъ восторга. Мы чувствовали. что нанесли находящимся въ нашей средѣ германофиламъ смертельный ударъ. Сэръ Джорджъ былъ тоже чрезвычайно растроганъ и на вокзалѣ при прощаньи пожалъ мнѣ руку со словами:

— Локкартъ, сегодня счастливѣйшій день моей Жизни, и имъ я обязанъ вамъ.

Когда я теперь оглядываюсь, это торжество кажется мнѣ поворотнымъ пунктомъ моей служебной карьеры. Никогда больше слова мои не пользовались такимъ авторитетомъ въ глазахъ посла, никогда больше не было мнѣ суждено испытывать такое чувство юношескаго преклоненія предъ героями. Моя вѣра въ свои силы необычайно возросла. Я рѣшилъ при ближайшемъ столкновеніи съ министерствомъ иностранныхъ дѣлъ обрушиться на него съ мощыо юнаго льва. Я сталъ чувствовать себя оракуломъ и въ качествѣ такового грѣлся вь лучахъ своего всевѣдѣнія Но мѣсяцы изнурительной работы подорвали напряженность моего темперамента въ большей степени, чѣмъ я это сознавалъ. Многіе изъ моихъ идеаловъ 1914 года поблекли въ болотѣ окружавшей меня безтолковости, моя само-дисциплипа ослабла. Ореолъ войны поблѣднѣлъ и всякая надежда на русскую побѣду рухнула. Ни одному солнечному лучу не было суждено больше прорваться сквозь туманъ, словно саваномъ укутавшій сраженное тѣло Россіи.

9. Анекдотъ Сазонова

Посолъ сообщилъ мнѣ подъ строжайшимъ секретомъ о предстоящей поѣздкѣ въ Россію лорда Китченера, который собирался навѣстить и Москву. Пусть я буду наготовѣ. Не мѣшаетъ также, если я заблаговременно подыщу интересные экземпляры китайскаго фарфора, до котораго Китченеръ необычайный охотникъ, и попрошу антикваровъ попридержать ихъ.

Уже въ ближайшіе дни съ полдюжипы русскихъ журналистовъ звонили мнѣ по телефону и справлялись, вѣрно-ли. что въ Москву собирается пожаловать лордъ Китченеръ

На слѣдующемъ недѣльномъ вечернемъ пріемѣ моей жены генералъ Вогакъ, чрезвычайно культурный, образованный солдатъ, бывшій военный атташэ въ Пекипѣ и Вашингтонѣ, сообшилъ во всеуслышаніе о предстоящемъ визитѣ, съ указаніемъ точной даты и цѣли онаго какъ о первой попавшейся совершенно невинной новости. Весь Петербургъ и вся Москва знали о пріѣздѣ лорда Китченера задолго до того, какъ онъ выѣхалъ изъ Шотландіи.

Я хочу этимъ показать примѣръ того, какъ въ то время легко выходили наружу военныя тайпы, въ виду недостаточно осторожнаго къ нимъ отношенія въ Россіи, но отнюдь не имѣя въ виду сказать будто разговоры о предстоящемъ посѣщеніи лорда Китченера стоятъ въ какой-либо связи съ роковой гибелью «Гемпшайра».

Съ лордомъ Китченеромъ я никогда не встрѣчался и не могу поэтому сказать, что ему удалось бы сдѣлать въ случаѣ пріѣзда въ Россію, и принесъ ли бы этотъ пріѣздъ какую бы то ни было пользу. Часто приходится слышать, что военныя дѣйствія сложились-бы совершенно иначе, если бы Китченеру удалось переговорить съ глазу на глазъ съ царемъ. Я въ этомъ сомнѣваюсь. Я не раздѣляю вѣры въ миссію великихъ людей, быть можетъ потому, что моя психологія напоминаетъ психололію пресловутаго камердинера. Сила народа есть нѣчто коллективное. У сильныхъ народовъ рождаются сильные люди. Слабые народы становятся жертвами сильныхъ. Если Китченеръ былъ даже сверхъ-человѣкомъ, то вліяніе его на царя могло-бы имѣть только переходящее значеніе. Даже самые сильные люди не могутъ побороть природу, естественный ходъ вещей. Кромѣ того онъ пріѣхалъ-бы вообще слишкомъ поздно. Судьба безжалостно отвернулась отъ правящаго Россіей класса. Но трагическая гибель Китченера. конечно ускорила крушеніе русской мощи и упадокъ русскаго духа.

Въ началѣ августа разразился новый ударъ, еще болѣе печально отразившійся на Россіи. Русскій министръ иностр. дѣлъ Сазоновъ, другъ союзниковъ, вышелъ въ отставку или, вѣрнѣе, былъ принужденъ выйти въ отставку. Ближайшая обстановка его увольненія мало чѣмъ отличалась отъ той, при которой происходили тогда отставки другихъ министровъ. Чувствуя себя послѣднее время недостаточно увѣренно на своемъ посту, онъ поѣхалъ въ царскую ставку. Чрезвычайно удовлетворенный сказаннымъ ему царемъ пріемомъ, онъ уѣхалъ обратно въ Петербургъ. По дорогѣ онъ встрѣтился съ поѣздомъ, везшимъ въ ставку самаго непопулярнаго изъ царскихъ министровъ — Штюрмера. Чуть-ли не до того, какъ Сазоновъ успѣлъ добраться до Петербурга, царь уже измѣнилъ свои планы и предложить ему отправиться въ отпускъ въ Финляндію. Вскорѣ послѣ этого онъ былъ уволенъ въ отставку. Темныя силы снова одержали побѣду.

Сазоновъ былъ если и не большимъ, то, во всякомъ случаѣ, высоко порядочнымъ человѣкомъ. Совмѣстная работа его съ Бьюкененомъ и французскимъ посломъ Палеологомъ, отличалась чрезвычайной лояльностью. Онъ пытался, и довольно успѣшно, ладить съ Государственной Думой и пользовался довѣріемъ русскаго общества. Въ тѣхъ спискахъ министровъ, облеченныхъ довѣріемъ народа, составленіе которыхъ являлось въ то время излюбленнымъ занятіемъ и верхомъ смѣлости либераловъ, неизмѣнно фигурировало имя Сазонова. Онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ строгимъ приверженцемъ монархіи. Онъ принадлежалъ къ тѣмъ немногочисленнымъ лицамъ, совѣты которыхъ могли-бы спасти тронъ послѣдняго изъ Романовыхъ, если бы къ этимъ совѣтамъ прислушивались. Преемникомъ его на посту министра иностранныхъ дѣлъ былъ Штюрмеръ — назначеніе, которое было принято даже въ салонахъ великихъ князей съ негодованіемъ. Подъ вліяніемъ такихъ выходокъ рушились послѣднія опоры царизма.

Патріоты впадали въ полное отчаяніе.

Съ именемъ Сазонова связанъ одинъ анекдотъ, который сохранится въ исторіи дипломатіи. Мнѣ лично не приходилось слышать этотъ анекдотъ изъ его устъ, а когда я, нѣсколько лѣтъ спустя, уже послѣ революціи, спросилъ его по этому поводу въ Прагѣ, онъ не подтверждалъ, но и не опровергалъ его. Къ одному обѣду въ англійскомъ посольствѣ были приглашены Сазоновъ и Палеологъ. Послѣ обѣда гости и хозяинъ, покуривая сигары, бесѣдовали о положеніи вещей. Разговоръ зашелъ на тему о дипломатіи вообще и о томъ, который изъ народовъ можетъ похвастать самыми тонкими дипломатами. Палеодогъ — французъ, а слѣдовательно льстецъ, восхвалялъ русскихъ, а Бьюкененъ — шотландецъ, человѣкъ, который говоритъ то, что онъ думаетъ высказался въ пользу нѣмцевъ. Они не могли прійти къ единогласному заключенію и апеллировали къ Сазонову, который сказалъ съ улыбкой:

— Оба вы, господа, ошибаетесь. Мнѣ кажется безспорнымъ, что пальма первества принадлежитъ англичанамъ.

Палеологъ, который ревновалъ къ Бьюкенену, сдѣлалъ кислую мину, а сэръ Джорджъ невинно-изумленное лицо.

Сазоновъ снова улыбнулся:

— Вы хотите знать, на чемъ основано это мое мнѣніе? Выслушайте меня и вы убѣдитесь въ томъ, что я правъ. Мы, русскіе чрезвычайно одаренный народъ, и я весьма признателенъ господину Палеологу за его комплименты. Мы превосходно владѣемъ языками и обладаемъ огромнымъ запасомъ всевозможныхъ знаній. Но на васъ, къ сожалѣнію, нельзя положиться. Нашей работѣ не хватаетъ выдержки. Мы не можемъ поручиться за то, что въ одинъ прекрасный день нашъ самый выдающійся посолъ не собьется вдругъ съ пути. Онъ можетъ неожнданно попасть въ руки какой-нибудь безсовѣстной женщины, окончательно поддаться ея вліянію и изъ любви къ ней выдать непріятелю тайну своего шифра.

Совсѣмъ иное дѣло нѣмцы, это выдающіеся работники, они старательнѣйшимъ образомъ, камушекъ по камушку, строютъ свои подкопы, но начинаютъ при этомъ такъ заблаговременно и такъ издалека, что намѣренія ихъ становятся очевидны всему міру задолго до того, какъ мина должна взорваться.

Но главный талантъ, весь смыслъ дипломатіи заключается въ умѣньи скрывать свои карты, а въ этомъ отношеніи англичане, несомнѣнно, могутъ дать намъ сто очковъ впередъ. Никто никогда не знаетъ, каковы ихъ намѣренія что они думаютъ предпринять, — Сазоновъ добродушно улыбнулся Бьюкенену и погладилъ свою бородку. — потому что они сами этого не знаютъ…

Развѣ увольненіе въ отставку человѣка, который такъ хорошо зналъ союзниковъ, не являлось тяжкимъ ущербомъ для общаго дѣла?

10. Убійство Распутина

На протяженіи послѣднихъ мѣсяцевъ, предшествовавшихъ февральской революціи, одна волна пессимизма смѣнялась другой. Неудачи на фронтѣ, яркая, но ничѣмъ не кончившаяся, вспышка Брусиловскаго наступленія противъ Австріи, упадокъ духа въ правящихъ кругахъ, непонятныя смѣны министровъ, безплодныя жалобы Государственной Думы, наростающее озлобленіе въ странѣ и на фронтѣ.

Не только въ Петербургѣ, но и въ Москвѣ, война стала отходить на задній планъ. Всѣ умы и всѣ разговоры были заняты надвигающейся катастрофой. Слишкомъ поздно образумившіеся правящіе круги заклинаютъ царя, даже дворянскія собранія осыпаютъ его всеподданнѣйшими мольбами привлечь въ составъ правительства лицъ, облеченныхъ общественнымъ довѣріемъ. Царь смѣняетъ своихъ министровъ съ быстротой и легкостью престидижитатора, но не было ни одного назначенія. которое состоялось бы въ соотвѣтствіи со скромнѣйшимъ пожеланіемъ какой-нибудь общественной организаціи. Этотъ образчикъ семейныхъ добродѣтелей, этотъ человѣкъ безъ пороковъ и безъ воли былъ убѣжденнымъ самодержцемъ милостью Божьей. Онъ могъ на протяженіи пяти минутъ измѣнить столько же разъ свое мнѣніе, но никогда не забывалъ, что онъ преемникъ самодержавныхъ императоровъ.

— Что значатъ эти разговоры объ общественномъ довѣріи? Народъ долженъ заслужить мое довѣріе, — говорилъ онъ.

Послѣдніе полгода мое генеральное консульство превратилось въ мѣсто, куда стекались всеобщія жалобы. Много времени уходило на переводы памфлетовъ и резолюцій — еще и теперь среди моихъ бумагъ можно найти десятки этихъ переводовъ. Въ Москвѣ былъ тогда салонный поэтъ по имени Мятловъ, обладавшій большимъ даромъ стихосложенія, — кавалерійскій офицеръ, который изощрялъ свое остроуміе на непопулярныхъ членахъ правительства. Я переводилъ резолюціи прозой, а стихи стихами и отсылалъ все это въ посольство, которое, должпо-быть, потеряло, въ концѣ концовъ терпѣніе.

Трагично было то, что резолюціи и пасквили исходили отъ лицъ, которыя и во снѣ не помышляли о переворотѣ, которыя желали только болѣе энергичнаго способа веденія войпы и которыя, если они еще живы, отдали-бы теперь правую руку на отсѣченіе, если-бы могли вернуть Россіи ея царя, или вообще самодержавіе. Львовъ, Челноковъ, Мануйловъ, Маклаковъ, Новиковъ, Кокошкинъ, которые впослѣдствіи, противъ своей воли, стали министрами революціоннаго правительства, находились со мной въ постоянномъ контактѣ. Я видѣлъ, какъ угнетали ихъ тѣ грандіозныя проблемы, которыя стояли передъ русскими патріотами. Назначенный впослѣдствіи посломъ въ Парижъ. Маклаковъ чрезвычайно удачно выразилъ этотъ страхъ въ притчѣ, которыя вообще хорошо удаются прошедшимъ черезъ школу цензуры русскимъ. Внизъ съ горы мчится по крутому спуску автомобиль. У подножія горы зіяеть пропасть. Рядомъ съ шоферомъ сидитъ твоя мать. Ты самъ сидишь на заднемъ сидѣньи. Вдругъ ты замѣчаешь. что шоферъ не можетъ справиться съ автомобилемъ. Что ты предпримешь?

Изъ лѣтнихъ посѣтителей въ моей памяти остались англійскіе генералы и журналисты, Локеръ-Лемпсонъ съ его колонной бронированныхъ автомобилей и великій князь Михаилъ, съ которымъ я имѣлъ продолжительную, довольно безплодную бесѣду. Изъ этого красиваго высокаго мужчины въ казачьемъ мундирѣ, обладавшаго живымъ умомъ и обворожительными манерами, могъ-бы, казалось мнѣ, выработаться хорошій конституціонный монархъ. Онъ совершенно открыто говорилъ о войнѣ о недостаткахъ снаряженія, о необходимости реформъ въ области путей сообщенія. Политики онъ коснулся только вскользь, замѣтивъ, что настроеніе на фронтѣ, слава Богу, лучше, чѣмъ въ Петербургѣ.

Въ концѣ лѣта я посѣтилъ нѣсколько разъ посольство, одинъ разъ вмѣстѣ съ Челноковымъ.

Въ Петербургѣ царило еще болѣе нездоровое настроеніе, чѣмъ прежде. Шампанское лилось рѣкой. Самые шикарные отели «Асторія» и «Европейская гостиница» были полны офицеровъ, которымъ надлежало бы находиться на фронтѣ. Никто не относился къ нимъ отри-, цательно. если они устраивали себѣ теплое мѣстечко въ тылу. Воздухъ былъ пропитанъ пресыщеннымъ безразличіемъ и гніеніемъ. А на улицахъ стояли длинныя очереди дурно одѣтыхъ мужчинъ и болтливыхъ женщинъ и тщетно ожидали хлѣба. Даже въ нашемъ посольствѣ надежды упали до точки замерзанія. У сэра Джорджа, былъ измученный и страдальческій видь. Но шляпу свою онъ носилъ еше все такъ же лихо на бе-, кренъ и въ присутствіи русскихъ ни словомъ не выдавалъ своихъ. сомнѣній. Достаточно было, однако, встрѣтить его на улицѣ, чтобы по его согбенной спинѣ замѣтить. что ноша становилась черезчуръ тяжела для его плечъ.

Съ декабря общественная критика правительства становилась все рѣзче. На фабрикахъ и заводахъ соціалъ-демократы и соціалисты-революціонеры вели безпрепятственно свою революціонную пропаганду. Протопоповъ, считавшійся въ бытность товарищемъ предсѣдателя Государственной Думы либераломъ, но оказавшійся на посту министра внутр. дѣлъ реакціоннѣе любого черносотенца, умудрился своимъ безсмысленнымь запрещеніемъ съѣзда представителей земскаго и городского союзовъ довести эти двѣ организаціи до вынесенія такой тайной резолюціи, которая по рѣзкости своей оставила далеко позади себя всѣ выносившіяся прежде. Личности самого царя резолюція эта не касалась еще ни словомъ, но о правительствѣ въ ней говорилось, что оно стало орудіемъ въ рукахъ темныхъ силъ, ведетъ Россію къ гибели и подрываетъ основы монархіи. «Въ этотъ серьезный часъ исторіи отечество нуждается въ правительствѣ, достойномъ великаго парода. Пусть Дума въ той рѣшительной борьбѣ, въ которую она вступила, осуществитъ народныя чаянія. Нельзя больше терять пи одного дня». Когда я выше назвалъ, эту резолюцію тайной, то этимъ хотѣлъ лишь сказать, что ее невозможно было офиціально обнародовать, но она циркулировала въ тысячахъ гектографированныхъ копій и внутри страны, и на фронтѣ.

За два дня до конца года былъ убить Распутанъ. Эта исторія такъ часто уже разсказывалась. что повторять ее не стоитъ. Изъ трехъ лицъ, совершившихъ это убійство, изъ соображеній, пожалуй, неправильно понятаго патріотизма, мнѣ знакомъ былъ тогда лично только великій князь Дмитрій Павловичъ. Какъ онъ, такъ и остальные два заговорщика, князь Феликсъ Юсуповъ и Пуришкевичъ, вѣрили въ старый режимъ и хотѣли его спасти. На моментъ надежды патріотовъ, дѣйствительно, вспыхнули. Въ свѣтѣ послѣдующей исторіи начинаешь, однако, понимать, что этотъ поступокъ только ускорилъ взрывъ неизбѣжной революціи и принесъ пользу элементамъ, настроеннымъ враждебно противъ войны… да еще, пожалуй, самому великому князю Дмитрію, питавшему, къ слову сказать, больше чѣмъ другіе великіе князья симпатіи къ Англіи. Изгнаніе на Кавказъ, которому онъ былъ подвергнутъ въ наказаніе за соучастіе въ убійствѣ Распутина, дало ему возможность бѣжать послѣ революціи черезъ Персію заграницу и избѣгнутъ, такимъ образомъ, той ужасной участи, которой большевики подвергли столь многихъ, членовъ его семьи.

Прежде, чѣмъ окончательно погаснуть, лампа царизма еще разъ вспыхнула огонькомъ надежды. Въ концѣ января 1917 года въ Петербургъ прибыла делегація союзниковъ съ цѣлью установленія большаго контакта въ выработкѣ условій мира и празднованія грядущей побѣды, о которой французы и англичане не переставали говорить и въ которую такъ мало вѣрили еще русскіе. Въ военной исторіи извѣстно, должно быть, мало случаевъ, чтобы такое большое количество выдающихся министровъ и генераловъ прервало на столь продолжительное время свою работу для такой безполезной диверсіи. Во главѣ англійской делегаціи стоялъ лордъ Мильнеръ, къ которому были прикомандированы въ качествѣ политическихъ консультантовъ лордъ Ревелъстокъ и Джорджъ Клеркъ, а въ качествѣ военныхъ консультантовъ шесть генераловъ и въ числѣ ихъ сэръ Генри Вильсонъ. Французы были менѣе расточительны и прислали только Думерга. генерала Кастелыю и еще какого-то генерала. Во главѣ итальянской делегаціи стояли Шалойя и генералъ Руджіери.

Такое изобиліе свѣтилъ затемняло мою маленькую звѣздочку. Но все же я играль извѣстную роль въ этомъ дѣлѣ. Такъ какъ предполагалось посѣтить и Москву, то я былъ вызванъ въ Петербургъ, чтобы переговорить съ лордомъ Мильнеромъ о программѣ московскаго визита. Москва ждала отъ этихъ гостей чугъ ли не чудесъ, она снова мечтала о какомъ-нибудь выступленіи союзниковъ. которое въ самую послѣднюю минуту могло бы еще спасти страну, находившуюся наканунѣ развала. Я растерялъ небольшой запасъ моихъ надеждъ, чуть ли не немедленно по прибытіи въ Петербургъ. Я бесѣдовалъ съ Мильнеромъ сначала въ посольствѣ, а потомъ въ его номерѣ въ Европейской гостиницѣ. Ему было, должно быть, очень пріятно вырваться хоть па одинъ вечеръ изъ безпрерывной серіи празднествъ, на которую были обречены онъ и его коллеги. Я нашелъ въ немъ больше пониманія и доброй ноли, чѣмъ у всѣхъ крупныхъ персонажей общественной жизни, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться. Онъ былъ прекрасно освѣдомленъ о положеніи вещей, факты и цифры сыпались у него словно прямо изъ рукава. Сомнѣваюсь, однако, чтобы интуиція его соотвѣтствовала его знанію. Несмотря на это, онъ въ первый же день отдалъ себѣ отчетъ въ томъ, что на русскихъ больше разсчитывать не приходится. Онъ чувствовалъ, да и не скрывалъ этого, что пріѣхалъ понапрасну. Несмотря на утомленіе и перенапряженіе отъ работы, онъ выслушалъ меня съ безконечнымъ терпѣніемъ. Когда я ему замѣтилъ, что только уступки народу могли бы предотвратятъ несчастье, онъ сказалъ со вздохомъ:

— Я не стану утверждать, что вы неправы. Но не упускайте изъ виду двухъ обстоятельствъ. Во-первыхъ, наилучше информированные русскіе и союзники, проживающіе въ Петербургѣ, повидимому, согласны въ томъ, что до тѣхъ поръ, пока продолжается война, революціи не произойдетъ. Во-вторыхъ, я не могу себѣ представить, какимъ способомъ можно было бы заставить пойти на уступки.

Въ то время, какъ союзники занимались дѣлежомъ шкуры неубитаго медвѣдя, вели переговоры о Константинополѣ и Эльзасѣ, передъ хлѣбными лавками происходили безпорядки, рабочіе арестовывались охранкой п окружавшія царскую семью женщины повторяли слова Распутина:

— Если я умру, пли вы меня покинете, то не пройдетъ и шести мѣсяцевъ, какъ вы потеряете и вашего сына и вашъ тронъ.

Недѣлю спустя Мильнеръ вмѣстѣ съ гражданскими чинами своего штаба — генералы отправились посмотрѣть. что дѣлается на фронтѣ, — пріѣхалъ въ Москву. Тѣ два дня, которые онъ провелъ въ Москвѣ, навѣки запечатлѣлись въ его памяти, такъ какъ они окончательно похоронили всѣ его надежды. Я организовалъ его встрѣчу съ княземъ Львовымъ и Челноковымъ и исполнялъ при этой встрѣчѣ роль переводчика. Львовъ говорилъ въ чрезвычайно умѣренномъ тонѣ, основываясь на меморандумѣ альфой и омегой котораго было утвержденіе, что если царь не измѣнитъ своего поведенія, то не пройдётъ и трёхъ недѣлъ, какъ вспыхнетъ революція.

Джорджа Клерка,к оторый непремѣнно хотѣлъ познакомиться съ московской ночной жизнью и былъ достаточно молодъ для того, чтобы пожертвовать своимъ, сномъ во имя своей жажды знанія, мы повезли послушать цыганъ. Это была, несмнѣнно, одна изъ послѣднихъ пирушекъ крупнаго стиля, которыя были устроены до паденія самодержавія. Распорядителемъ праздне ства былъ одинъ молодой русскій милліонеръ. Одинъ Господь знаетъ, во что обошелся этотъ вечерь. Моей кассѣ онъ былъ, во всякомъ случаѣ, не по плечу. Насъ, было всего восемь человѣкъ — четверо англичанъ и четверо русскихъ. Марія Николаевна исполнила безконечное количество «чарочекъ» и поднесла почетному гостю несмѣтное число кубковъ. Сэръ Джорджъ Клеркъ одержалъ немало тріумфовъ въ качествѣ дипломата, но никогда не держался такимъ молодцомъ. какъ въ эту послѣднюю ночь въ Москвѣ. Съ каждымъ, кто съ нимъ чокался, онъ выпивалъ свой бокалъ до дна, какъ того требуетъ русскій обычай. И при этомъ монокль торчалъ въ его глазу, какъ прилѣпленный, ни одинъ во лосокъ на его головѣ не пришелъ въ безпорядокъ, по лицу его не пробѣжало ни тѣни.

Подъ утро мой молодой русскій другъ Прохоровъ подписалъ счетъ, роздалъ полагавшіяся чаевыя, и мы пустились въ путь.

Не успѣли уѣхать Мильнеръ и Клеркъ, какъ прі ѣхали съ фронта генералы во главѣ съ сэромъ Генри Вильсономъ. Визитъ ихъ не преслѣдовалъ никакихъ политическихъ цѣлей, по отразился очень непріятно на моихъ отношеніяхъ съ моими русскими друзьями и повлекъ за собой одинъ изъ прискорбнѣйшихъ инциндептовъ всей моей служебной карьеры.

Генералы пріѣхали въ Москву не для того, чтобы работать, а съ цѣлью отдохнуть. Офиціальные пріемы и празднества имъ надоѣли. Политическія воззрѣнія московскихъ фрондеровъ и юнаго консульскаго чиновника ихъ не интересовали. Но что же я могъ имъ предложить? Быть можетъ, устроить небольшой обѣдъ, съ танцевальной вечеринкой? Нужно ли непремѣнно пригласить въ такомъ случаѣ, кромѣ дамъ, и ихъ мужей? Вѣдь насъ, англичанъ. уже пятнадцать кавалеровъ. Къ этимъ размышленіямъ свелись результаты моего перваго собесѣдованія съ сэромъ Генри Вильсономъ. Я поспѣшилъ исполнить желаніе нашего знаменитаго военачальника.

Моя жена должна была снестись но телефону съ тѣми русскими дамами, которыя намъ больше всего помогали въ дѣлѣ пріема. англійскихъ военныхъ гостей. Онѣ съ удовольствіемъ согласились принять участіе въ намѣчаемомъ нѣсколько необычномъ празднествѣ. Долженъ-ли я еще подчеркивать, что приглашены были только молодыя и красивыя женщины и что ихъ мужья не были посвящены въ наши планы.

Празднество было устроено въ одномъ изъ отдѣльныхъ кабинетовъ Эрмитажа, Выли сервированы всѣ яства, которыми только могла щегольнуть Москва. Вечеръ удался на славу. Мы веселились во всю и вели себя при этомъ образцово, чего, впрочемъ, только и можно было ожидать отъ такихъ безупречныхъ людей, какъ генералъ Клайвъ, лордъ Денканнонь и сэръ Генри Вильсонъ. Но въ нашей невинной средѣ имѣлась одна шелудивая овца. Лордъ Брукъ попросилъ позволенія привести съ побей одну пріятельницу. Въ моемъ московскомъ кругу она знакомыхъ не имѣла, была аристократка, разведенная жена и, что всего хуже, петербуржанка.

Спѣшу отмѣтить что эта дама и лордъ Брукъ вели себя, если это только вообще возможно было, еще безукоризненнѣе, чѣмъ всѣ прочіе участники этой образцовой вечеринки.

На слѣдующее утро разсерженные и разобиженные мужья просто оборвали мой телефонъ требуя отъ меня объясненій и извиненій. Въ заключеніе самый богатый и почтенный изъ моихъ друзей пожаловалъ лично, сталъ въ позу передъ моимъ письменнымъ столомъ, щелкнулъ каблуками и, пронзая меня сверлящимъ взоромъ, отчеканилъ: «Романъ Романовичъ, вы были моимъ другомъ. Я считаю своимъ долгомъ довести до вашего свѣдѣнія, что было недостойно джентльмена приглашать мою жену безъ меня. Прощайте».

Произнеся эту тираду, онъ, пылая гнѣвомъ, покинулъ мой кабинетъ. Прошло немало недѣль, пока мнѣ удалось кое-какъ замазать трещины, образовавшіяся въ моихъ былыхъ дружескихъ связяхъ.

11. Февральская революція

Нѣсколькими днями позже англійскіе гости покинули Россію черезъ Мурманскій портъ безъ всякихъ офиціальныхъ прощальныхъ торжествъ, безъ тушей военныхъ оркестровъ. Наученные горькимъ опытомъ Китченера, они держали день и часъ своего отъѣзда въ строжайшей тайнѣ, ихъ даже убѣдили пожертвовать ради благой цѣли своей обувью. Ботинки ихъ продолжали еще стоять передъ дверьми ихъ номеровъ, когда гости уже давно покинули гостиницу.

Утверждаютъ, будто лордъ Мильнеръ увѣрялъ въ Англіи послѣ своего возвращенія, что никакой революціи въ Россіи не будетъ и что еще не успѣли просохнуть чернила на этомъ его докладѣ, какъ революція вспыхнула. Если бы память Мильнера не была мнѣ дорога, я охотно повѣрилъ бы въ справедливость этого разсказа, потому что онъ льститъ моему самолюбію и соотвѣтствуетъ моему чувству драматизма. Я предсказывалъ правильно, а меня не послушались.

Но, положа руку на сердце, я не могу не усумнитъся въ этомъ разсказѣ. Судя по тому, какъ Мильнеръ дѣйствовалъ въ Россіи и что я отъ него тамъ слышалъ я не думаю, чтобы онъ вѣрилъ въ прочность самодержавнаго режима. Если онъ и его спутники и впрямь вынесли благопріятное впечатлѣніе отъ своей поѣздки, то, значитъ, онъ впослѣдствіи долилъ не мало воды въ вино своего оптимизма. Въ тѣхъ его письмахъ, которыя онъ посылалъ англійскимъ представителямъ въ Россію, сквозило чрезвычайно мало оптимизма. Такъ, напримѣръ, въ письмѣ, адресованномъ имъ пару недѣль спустя Брюсу, онъ писалъ: «Къ величайшему моему сожалѣнію, я опасаюсь, что поѣздки въ Россію вождей нашего рабочаго движенія и наши комплименты русской революціи. всѣ эти «тріумфы демократіи» и «союзъ свободныхъ народовъ» противъ «тирановъ» и т.д. окажутся совершенно безплодными. Я не сомнѣваюсь въ томъ, что Россія выступить изъ войны, хочетъ ли она этого или не хочетъ. Для вашего шефа, который такъ много сдѣлалъ для укрѣпленія русско-англійской дружбы, и совѣты котораго, если бы къ нимъ прислушались, могли предотвратить крушеніе, это должно быть чрезвычайно мучительнымъ. Онъ и теперь еще, повидимому, прекрасно справляется съ создавшимся тяжелымъ положеніемъ, но я опасаюсь, что разразившійся ураганъ не по плечу ни одному кормчему.»

Не прошло и трехъ недѣль съ момента отъѣзда Мильнера, какъ буря разразилась. За одну ночь пустяшные безпорядки изъ-за нехватки хлѣба, ничѣмъ какъ будто не отличавшіеся отъ сотенъ имъ подобныхъ, происходившихъ на протяженіи послѣднихъ двѣнадцати мѣсяцевъ, превратились въ революцію. Въ Москвѣ до кровопролитія вообще не дошло, никто не защищалъ стараго режима. Стоялъ сильнѣйшій морозъ, и въ нашемъ домѣ уже съ недѣлю, какъ хромало центрально*.¹ отопленіе изъ-за недостатка угля. Я смѣшался съ за пружавшей улицы толпой. Изо всего этого дня, 12 марта, мнѣ особенно врѣзалось въ память, какъ тепло мнѣ стало, когда я протискивался сквозь собравшуюся передъ городской думой массу народа. Это отнюдь не были скандалисты, люди охотно уступали мнѣ дорогу, но когда я добрался до дверей думы, то у меня было такое ощущеніе, словно я изъ печи вылѣзъ, и я радъ былъ возможности скинуть свою мѣховую шапку. Я былъ, первымъ иностранцемъ, переступившимъ порогъ московской штабъ-квартиры революціи. По комнатамъ и коридорамъ исполинскаго зданія бѣгали вперемѣшку студенты и солдаты. Солдаты — разгоряченные грязные и вѣжливые, студенты — охрипшіе и экзальтированные. Были тамъ и пожилые люди, прежніе ссыльные люди, которые таились въ подпольѣ и теперь съ горящими взорами привѣтствовали часъ своего тріумфа. Всеобщее воодушевленіе дѣйствовало заразительно, но у толпившихся снаружи массъ оно проявлялось какъ-то замѣтнѣе, чѣмъ среди вожаковъ. Изъ совѣщательной комнаты вышелъ мнѣ навстрѣчу Челноковъ. отирая обильно струившійся по лбу потъ. Онъ хромалъ больше обычнаго и до того охрипь, что почти не могъ говорить.

— Я борюсь за свою жизнь, Романъ Романовичъ. Соціалисты-революціонеры и соціалъ-демократы не желаютъ имѣть меня городскимъ головой. Терпѣніе, я справлюсь съ этой братіей. Вотъ такъ кашу мы заварили. Все это чрезвычайно печально для войны.

И онъ скрылся въ разноязычной толпѣ. Человѣкъ, который еще вчера казался царю слишкомъ революціоннымъ, являлся реакціонеромъ въ глазахъ революціонеровъ. На обратномъ пути я повстрѣчался съ Грузиновымъ, предсѣдателемъ. московской земской управы, а цыпѣ главнокомандующимъ революціонныхъ войскъ. Онъ былъ нѣсколько смущенъ знаками поклоненія. исходившими отъ окружавшей его толпы студентокъ и гимназистокъ.

Я отчетливо припоминаю еще одинъ эпизодъ изъ этого перваго безалабернаго и мирнаго дня революціи. На улицѣ я встрѣтилъ Гарри Чарнока, который уже нѣсколько мѣсяцевъ велъ переговоры съ какими-то богатыми американцами относительно продажи имъ морозовской мануфактуры. Американцы давно уже готовы были заключить сдѣлку, Чарнокъ. бывшій директоромъраспорядителемъ и разсчитывавшій заработать на этой сдѣлкѣ цѣлое состояніе, тоже. Но Морозовы съ чисто мужицкимъ упорствомъ торговались до тѣхъ поръ, пока не стало слишкомъ поздно. Чарнокъ механически показалъ мнѣ телеграмму американцевъ, въ которой сообщалось, что они отъ покупки отказываются. Капиталъ испугался.

На Театральной площади соціалистическіе пропагандисты, среди нихъ не мало студентовъ и гимназистокъ, раздавали солдатамъ листовки съ прокламаціей протовъ войны. Кто-то изъ толпы узналъ меня, и закричалъ: «Да здравствуетъ Англія!» «Да здравствуетъ Англія! Да здравствуетъ революція!» – отвѣтила толпа.

Немало народу пыталось уже описывать русскую революцію, и она останется соблазнительной темой для историковъ всѣхъ временъ и народовъ. Я здѣсь разсказываю только о томъ, что касалось меня лично. Я не имѣю также ни малѣйшаго намѣренія прослѣдить ея причины или выяснять, что произошло бы. если бы въ такой-то день Керенскій поступилъ такъ-то, а генералъ Ивановъ иначе. Да будетъ мнѣ поэтому позволено высказать мое мнѣніе о русской революціи лишь въ самыхъ общихъ чертахъ.

Дѣло дошло до революціи потому, что терпѣніе русскаго народа, управляемаго невѣроятно безтолковой и продажной администраціей, лопнуло. Ни одна другая нація не вынесла бы и половины тѣхъ страданій, которыя выпали на долю русскаго народа по винѣ его правительства. Достаточно напомнить о позорномъ снабженіи его средствами продовольствія, о полномъ развалѣ путей сообщенія, о безсмысленной мобилизаціи милліоновъ, для которыхъ не было мѣста на фронтѣ. Въ качествѣ примѣровъ господствовавшей продажности я приведу хотя бы безсовѣстные заработки всѣхъ лицъ, причастныхъ къ распредѣленію и выполненію военныхъ поставокъ. Отвѣтственностъ за это падаетъ на царя, какъ самодержца, но главными виновниками являются облеченные его довѣріемъ люди, вродѣ Штюрмера, Протонопова и Распутина. А что было бы, если бы царь дѣйствовалъ иначе? Если бы онъ былъ другимъ человѣкомъ? Все это дѣтскіе вопросы.

Не надо забывать, что революція явилась съ самаго начала результатомъ негодованія массъ. Съ самаго начала ни думскіе депутаты, ни образованные круги не являлись хозяевами народнаго движенія. Это была борьба за землю, хлѣбъ и миръ, прежде всего за миръ. Было только одно средство спасти Россію отъ большевиковъ: необходимо было предоставить ей заключить миръ. Керенскій погибъ потому, что онъ не хотѣлъ заключать мира. Ленинъ пришелъ къ власти только потому, что обещалъ положить конецъ войнѣ.

Керенскій долженъ былъ разстрѣлять Ленина и Троцкаго! Военные, аргументирующіе такимъ образомъ, совершенно не считаются съ людьми, что, впрочемъ, вполнѣ соотвѣтствуетъ ихъ психологіи. Послѣ крушенія стараго режима на смѣну его неизбѣжно должны были прійти вожди типа Керенскаго, не прибѣгающіе къ разстрѣлу своихъ противниковъ. Это первая стадія естественнаго процесса. Если бы Ленинъ и Троцкій были разстрѣляны, то нашелся бы какой-нибудь ихъ замѣститель, который довелъ бы до побѣдоноснаго конца пропаганду мира.

Только серьезностью нашего положенія на западномъ фронтѣ могутъ быть оправданы всякіе нелѣпые проекты созданія новаго восточнаго фронта, начиная отъ мелкой архангельской затѣи и кончая японскимъ планомъ, самымъ безумнымъ изъ всѣхъ, изъ котораго, къ счастью, ничего не вышло. Къ числу заблуждавшихся лицъ принадлежу и я самъ. Изъ всѣхъ военныхъ одинь только генералъ Мавроди правильно разобрался въ этомъ вопросѣ.

Я имѣлъ дѣло съ первой русской революціей на протяженіи восьми мѣсяцевъ. Это былъ періодъ безнадежности и развала. Я не являлся поклонникомъ стараго режима, но безъ особаго затрудненія понялъ, чего можно ждать отъ революціи для войны. Въ моемъ дневникѣ сохранилось слѣдующее резюме телеграммы отправленной мной нашему посольству черезъ три дня послѣ возникновенія первыхъ безпорядковъ: положеніе до того неясно и неувѣренно, что чрезвычайно трудно что-либо предсказать. Мнѣ кажется, однако, невозможнымъ, чтобы разногласія между буржуазіей и пролетаріатомъ могли закончиться безъ кровопролитія. Когда дѣло дойдетъ до этого, никто не знаетъ, но съ точки зрѣнія войны перспективы должны быть признаны чрезвычайно мрачными.

Революція вспыхнула въ понедѣльникъ. Въ слѣдующую же субботу я былъ приглашенъ на большой парадъ революціонныхъ войскъ на Красной площади. Волнующее зрѣлище являли собою эти 40000 человѣкъ, маршировавшіе въ безупречномъ порядкѣ въ ознаменованіе вновь обрѣтенной свободы. И все-же, несмотря на безоблачное небо и ясный воздухъ, я чувствовалъ себя словно въ тюрьмѣ. Огромная Красная площадь, на заднемъ фонѣ коей высятся мрачныя Кремлевскія стѣны, площадь, на которой такъ часто подавлялась свобода, начиная съ казней Іоанна Грознаго и кончая майскими парадами большевиковъ, является неподходящей рамкой для празднествъ въ честь свободы. Какимъ рѣдкимъ даромъ организаціи зрѣлищъ и процессій обладаютъ русскіе, въ этомъ я убѣдился и впослѣдствіи, въ еще болѣе тревожныя времена.

Я романтикъ по природѣ и ненавижу всякое вообще правительство, но если-бы я ощущалъ какую-нибудь склонность къ пафосу, то генералы, и либеральные патріоты, вродѣ только что возвратившагося съ фронта Оболешева, заставили бы меня одуматься. Дисциплина перестала существовать. Солдаты не отдавали больше честя своимъ офицерамъ. Дезертиры устремлялись тысячами въ деревни. Рухнули плотины, возводившіяся въ теченіе трехъ столѣтій. Безсмысленпо пытаться удержать хлынувшіе потоки. Быть можетъ особому искуснику удалось бы отвести ихъ въ безопасное боковое русло. Но союзники, восторженно привѣтствовавшіе революцію и слѣдившіе за ея ходомъ со все возрастающей тревогой, и не помышляли объ этомъ. Они

хотѣли только, чтобы все стало снова такимъ, какимъ было прежде. Къ сожалѣнію, ни времени, ни революціи нельзя скомандовать: смирно! въ ряды стройся!

12. Львовъ, Керенскій, Савинковъ

Черезъ 14 дней я поѣхалъ въ Петербургъ навѣстить Временное правительство. Предсѣдатель совѣта министровъ князь Львовъ былъ моимъ близкимъ другомъ, остальные министры были мпѣ по большей части хоро шо знакомы вотъ уже два года. Такіе люди, какъ петербургскій, врачъ Шингаревъ,* московскій правовѣдъ Кокошкинъ, ректоръ московскаго университета. Мануй ловъ обладали большими познаніями и отличались выс шей безупречностью. Они были бы пріобрѣтеніемъ и украшеніемъ любого англійскаго до-военнаго либеральнаго министерства. Для необузданныхъ элементовъ. гос подствовавщихъ въ совѣтахъ, являвшихся иниціаторами революціи и давившихъ на Государственную Думу, они были слишкомъ мягки.

Передъ отъѣздомъ я бесѣдовалъ съ Челноковымъ назначеннымъ комиссаромъ Москвы. Его разсказы о его переживаніяхъ дали мнѣ картину того, что меня ждетъ въ Петербургѣ. Положеніе его стало невыносимо. На новыхъ выборахъ, которые будутъ, конечно, произведе ны на основѣ всеобщаго и равнаго голосованія, онъ не сомнѣнно провалится. Львовъ врядъ ли продержится дольше его. Флегматичный Челноковъ говорилъ обо всемъ безъ злобы и предразсудковъ. Въ свободной и не ограниченной демократіи — какъ насмѣялись впослѣдствіи большевики надъ этими лозунгами февральской революціи — не было мѣста для либеральныхъ вождей, лейтмотцвомъ которыхъ вот уже годы годы являлось довѣ ріе къ народу.

Князя Львова я отыскалъ въ Таврическомъ дворцѣ въ неописуемомъ хаосѣ. Онъ только что предсѣдательствовалъ на засѣданіи министровъ Временнаго прави тельства. Каждую минуту появлялись секретари, приносили бумаги для подписи, просили распоряженій. Не успѣвалъ онъ закончить фразы, какъ раздавался теле фонный звонокъ. Въ коридорахъ дожидались депутаціи съ фронта, изъ деревень. Богъ знаетъ откуда. Въ этомъ сумбурномъ безпорядкѣ не находилось никого, кто могъ бы освободить министра-президента отъ части работы или хоть создать необходимый для его работы покой Мы были принуждены обмѣниваться отрывистыми словами и восклицаніями и въ копцѣ концовъ сдаться.

— Вы видите, что здѣсь происходитъ, — сказалъ онъ. — Мы дѣлаемъ, что можемъ, но работы слишкомъ много. Приходите сегодня ночью, часовъ въ двѣнадцать, ко мнѣ на квартиру.

Нервно усмѣхаясь, провелъ онъ пальцами по своей сѣдой бородѣ. Отъ совершеннаго изнеможенія его ма ленькіе глаза едва выглядывали из-подъ вѣкъ. Этотъ очаровательный человѣкъ былъ бы превосходнымъ предсѣдателемъ совѣта лондонскаго графства, подобно тому, какъ онъ являлся незамѣнимымъ предсѣдателемъ общеземскаго союза. Но революціонные министры-президенты должны быть изъ иного матеріала. Впрочемъ, кому другому изъ представителей его класса могла бы тогда быть по плечу эта роль. Природа не терпитъ вмѣшательства въ ея процессы. Время для диктатора еще не настало или уже прошло.

Я навѣстилъ Львова въ его скромной квартиркѣ изъ двухъ комнатъ, въ которой онъ поселился съ той поры, какъ пріѣхалъ изъ Москвы, чтобы взять въ руки бразды правленія. Онъ былъ одѣтъ въ тотъ же костюмъ, и въ передней еще стоялъ его чемоданъ съ бѣльемъ. Сердце мое преисполнилось симпатіи къ пему. Онъ казался такимъ одинокимъ, затеряннымъ. Говорилъ онъ безцвѣтнымъ голосомъ, отрывистыми фразами. Онъ былъ робокъ отъ природы и походилъ скорѣе на земска го врача, чѣмъ на аристократа, которымъ онъ былъ. Кто зналъ его только поверхностно, могъ счесть скрытностью то, что было въ дѣйствительности смущеніемъ. Онъ былъ вполнѣ откровененъ съ тѣми, кто пользовался его довѣріемъ. Онъ не скрывалъ ни своихъ заботъ, ни своей тревоги. Россія встряхнется, но… Россія будетъ вести войну дальше, но… Вся наша бесѣда являлась сплошнымъ признаніемъ слабости его положенія.

И прочія мои друзья изъ состава Временнаго прави тельства были столь же безпомощны и столь же озабочены. Властью обладалъ только одинъ изъ министровъ — фаворитъ совѣтовъ, министръ юстиціи Керенскій. Революція уничтожила моихъ старыхъ друзей изъ состава либераловъ. Необходимо было пуститься въ поиски новыхъ боговъ.

Князь Львовъ устроилъ мнѣ встрѣчу съ Керенскимъ. Лучшаго посредника я не могъ себѣ и пожелать. Керенскій, какъ почти всѣ соціалисты, глубоко уважалъ Львова. Онъ высоко чтилъ его характеръ и его работу на пользу русскаго народа.

Я былъ приглашенъ къ завтраку и къ назначенному часу подъѣхалъ на саняхъ къ министерству юстиціи. По парадной лѣстницѣ, на которой еще три недѣли тому назадъ соблюдался строжайшій церемоніалъ, поднял ся я въ пріемную, гдѣ съ тѣмъ же терпѣніемъ, которое проявлялъ пародъ въ хлѣбныхъ очередяхъ на Невскомъ или Литейномъ, дожидались солдаты, матросы, чиновники, студенты, гимназистки, рабочіе и мужики. Кое-какъ протиснулся я къ измученному отъ усталости секретарю.

— Вы хотѣли бы переговорить съ Александромъ Федоровичемъ? Это, къ сожалѣнію, совершенно невозможно. Приходите завтра.

— Я хочу сказать, что приглашенъ самимъ Керенскимъ. — Но секретарь перебиваетъ меня монотоннымъ голосомъ:

— Александръ Федоровичъ въ Думѣ. Я не знаю, когда онъ вернется. Вы понимаете, конечно… Обстоятельства таковы… — И онъ пожимаетъ плечами. Но прежде, чѣмъ мнѣ удается изобразить на своемъ лицѣ разочарованіе, толпа подается впередъ, солдаты кричатъ: «Разступись, разступись!» и два чрезвычайно юныхъ и нервныхъ адъютанта прокладываютъ путь Керенскому, который, подходитъ ко мнѣ энергичными шагами. Лицо его блѣдно, узкіе монгольскіе глаза глядятъ утомленно, но очертаніе его рта энергично, и коротко подстриженные. причесанные ежикомъ волосы еще усиливаютъ впечатлѣніе энергіи. Онъ говоритъ отрывисто, короткими фразами, подчеркиваемыми рѣзкими движеніями головы. Поверхъ черной косоворотки онъ одѣть въ костюмъ, напоминающій одежду лыжника. Онъ ведетъ меня подъ руку въ свои личные аппартаменты, гдѣ стоитъ столъ, накрытый на тридцать пер сонъ. Госпожа Керенская уже сидѣла за столомъ, подлѣ нея «бабушка русской революціи» Брейковская и какой-то матросъ Балтійскаго флота, геркулесовскаго тѣ лосложенія. Люди приходятъ и уходятъ. Этотъ завтракъ, очевидно, доступенъ всѣмъ. Керенскій говоритъ безъ умолку. Несмотря на запрещеніе спиртныхъ напитковъ, на столѣ стоитъ вино, по Керенскій, соблюдающій стро гую діэту, пьетъ молоко: нѣсколько мѣсяцевъ тому на задъ ему удалили почку. Онъ полонъ энергіи, смакуетъ первые плоды власти. Настойчивость союзниковъ начинаетъ его раздражать.

— Что сказалъ бы Ллойдъ Джорджъ, если бы мы, русскіе, вздумали объяснять ему, какъ надо управлять Англіей?

Но онъ добродушенъ, склоненъ къ энтузіазму, дѣйствующему заражающе, и безгранично гордится революціей.

— Мы теперь идемъ по вашимъ стопамъ и дѣлаемъ то, что вы продѣлали за сотни лѣтъ до насъ, но мы хотимъ сдѣлать это лучше, безъ Наполеоновъ и Кромвелей. Говорятъ, что я восторженный идеалистъ. Слава Богу, что на свѣтѣ еще существуютъ идеалисты.

Я готовъ былъ тогда провозгласить «аминь».

Впослѣдствіи мнѣ пришлось еще неоднократно встрѣчаться съ Керенскимъ. Врядъ ли кто-нибудь другой изъ англійскихъ должностныхъ лицъ узналъ его такъ хо рошо, какъ я. Во время ого бесѣдъ съ Бьюкененомъ я неоднократно выполнялъ функціи переводчика и часто бывалъ съ нимъ наединѣ. Ко мнѣ онъ обратился за по мошыо, когда ему пришлось бѣжать отъ большевиковъ, и я помогъ ему выбраться изъ Россіи. Я еще и понынѣ остался его другомъ, тогда какъ тысячи антиболыпевицки настроенныхъ русскихъ и англичанъ только издѣваются надъ нимъ, а мужчины и женщины, нѣкогда старавшіеся снискать его благоволеніе и смотрѣвшіе на него снизу вверхъ, проклинаютъ его имя

Керенскій палъ жертвой тѣхъ надеждъ, которыя пробудилъ въ буржуазныхъ кругахъ его кратковременный успѣхъ. Онъ былъ хоть и не великій, по безусловно честный человѣкъ, и если вспомнитъ, что на протяженіи четырехъ мѣсяцевъ ему поклонялись какъ божеству, то надо сказать, что онъ былъ на свой ладъ скроменъ. Дѣло, за которое онъ сражался, было съ самаго начала проиграннымъ. Онъ хотѣлъ заставить воевать народъ, который внутренне уже покончилъ всякіе счеты съ вой пой. Онь палъ, какъ палъ, бы на его мѣстѣ каждый, подъ перекрестнымъ огнемь большевиковъ, провозглашавшихъ на каждомъ перекресткѣ и въ каждомъ отрѣзкѣ окоповъ «миръ!», и союзниковъ, желавшихъ вмѣстѣ съ представителями старой Россіи возстановить дисциплину царскаго времени.

И все же на протяженіи нѣсколькихъ недѣль казалось, что его ораторскій талантъ совершитъ чудо, что его фантастическая вѣра въ здравый смыслъ русскаго народа (раздѣлявшаяся, къ слову оказать, всѣми соціалистами-революціонерами и либералами) окажется правой. Керенскій можетъ, въ извѣстномъ смыслѣ, быть причисленъ къ величайшимъ ораторамъ міровой исторіи. Рѣчи его не представляли собою по существу ничего особеннаго. Голосъ его охрипъ отъ постояннаго крика. Жестикуляція его отличалась, особенно для славянина, удивительной скромностью. Но слова его лились безудержной волной, и онъ говорилъ съ всесокрушающей убѣдительностью.

Я ясно вспоминаю его первый пріѣздъ въ Москву вскорѣ послѣ его назначенія военнымъ министромъ. Онъ вернулся какъ разъ съ многодневнаго объѣзда фронта и говорилъ со сцены Большого театра, той сцены, на которой впослѣдствіи былъ ратифицированъ Брестъ-Литовскій мирный договоръ, гдѣ до него не выступалъ ни одинъ политическій дѣятель и которая разнесла по всему свѣту славу Шаляпина. Собинова, Гельцеръ, Мордвина и десятковъ другихъ пѣвцовъ и танцовщиковъ. Исполинскій амфитеатръ набитъ биткомъ до самаго потолка. Въ Москвѣ еще тлѣетъ искра русскаго патріотизма, которую Керенскій хочетъ раздуть. Партеръ и ложи переполнены генералами, высокими сановниками, банкирами, промышленниками и купцами съ ихъ женами. На самой рампѣ, передъ суфлерской будкой поставленъ небольшой пультъ. На сценѣ сидятъ представители совѣта солдатскихъ депутатовъ. Проходятъ обычныя десять минутъ запозданія, въ публикѣ начинаются обычные разспросы и перешептыванія. Александръ Федоровичъ, говорятъ, внезапно захворалъ. Онъ былъ вынужденъ вернуться въ Петербургъ. Но вотъ уже раздается заглушающая шумъ голосовъ буря рукоплесканій. — Керенскій вышелъ изѣ за кулисъ. Публика поднимается съ мѣстъ, короткій жестъ рукой, и рѣчь начинается.

У Керенскаго больной, усталый видъ, но усиліемъ воли онъ возносится на огромную высоту, пуская въ ходъ свои послѣдніе резервы. Въ шумно несущемся потокѣ словъ онъ провозглашаетъ евангеліе страданія. Человѣкъ обреченъ на страданіе, это его назначеніе въ этомъ мірѣ. Ничто достойное обладанія не достигается безъ страданій. Величайшая въ мірѣ революція началась на Голгофѣ, на крестѣ. Немыслимо, чтобы россійская революція могла воплотиться иначе, какъ путемъ страданія. Царь оставилъ ей непосильно тяжелое наслѣдство. Пути сообщенія разстроены, не хватаетъ хлѣба, дровъ, угля. Но русскій народъ умѣетъ страдать. Онъ, Керенскій, пріѣхалъ непосредственно съ фронта. Онъ видѣлъ тамъ людей, которые уже мѣсяцами стоятъ по колѣни въ водѣ и грязи, покрыты вшами и цѣлыми днями не ѣдятъ ничего, кромѣ черствой корки хлѣба. У нихъ нѣтъ необходимаго для защиты оружія. Долгіе мѣсяцы они оторваны отъ родной семьи. И все же они не жалуются. И они все же хотятъ исполнить свой долгъ до конца. Только въ Петербургѣ и въ Москвѣ ропщутъ. И кто? Богатые люди вродѣ васъ, удобно возсѣдающихъ здѣсь въ комфортабельныхъ креслахъ.

Возводя глаза къ ложамъ. Керенскій бросая стаккато одну фразу за другой, доходитъ до пламеннаго пафоса. Неужели Россія должна погибнуть, неужели на васъ должна пасть вина безсовѣстнѣйшаго предательства, въ то время какъ бѣднѣйшіе свято выполняютъ свой долгъ? Равнодушіе и безразличіе, царящія въ большихъ городахъ, вызываютъ краску стыда у каждаго, на чемъ вы основываете свое право быть усталыми? Онъ привезъ Москвѣ привѣтъ отъ людей, стоящихъ въ окопахъ. Неужели ему придется вернуться на фронтъ и доложить, что все напрасно, такъ какъ въ сердцѣ Россіи живутъ только малодушные люди?

Въ полномъ изнеможеніи падаетъ онъ, по заключеніи рѣчи, на руки своего адъютанта. Въ свѣтѣ прожекторовъ лицо его выглядитъ мертвенно-блѣднымъ.

Солдаты провожаютъ его со сцены, а потерявшая всякое самообладаніе публика, вскочивъ со своихъ мѣстъ, разражается неистовыми криками, доходящими до полной хрипоты. Этотъ человѣкъ съ одной почкой, человѣкъ, которому осталось жить не больше шести недѣль, спасаетъ Россію! Жена какого-то милліонера срываетъ съ себя жемчужное ожерелье и бросаетъ его на сцену, другія женщины подражаютъ ей, со всѣхъ ярусовъ сыпятся драгоцѣнности. Въ ложѣ рядомъ со мною плачетъ какъ ребенокъ старый генералъ Вогакъ, прослужившій всю свою жизнь вѣрой и правдой царю и ненавидящій революцію какъ чуму.

Поразительный ораторскій успѣхъ, по своему воздѣйствію на массы значительно превосходящій рѣчи Гитлера или кого бы то ни было изъ извѣстныхъ ораторовъ.

Рѣчь продолжалась два часа, эффектъ отъ нея въ Москвѣ и во всей Россіи — два дня.

Нынѣ нѣкогда пресмыкавшіеся передъ Керенскимъ реакціонеры и имперіалисты говорятъ о немъ съ пѣной у рта. Изъ него еще въ большей мѣрѣ, чѣмъ изъ большевизма, хотятъ они сдѣлать козла отпущенія, на него валятъ отвѣтственность за собственное банкротство. Въ 1923 г. меня навѣстили въ Прагѣ два отпрыска русской аристократіи. Они были превосходно настроены, такъ какъ имъ удалось всю вторую половину дня досаждать Керенскому. Они взяли себѣ въ гостиницѣ «Парижъ» комнату рядомъ съ тѣмъ номеромъ, въ которомъ жилъ Керенскій, и въ теченіе нѣсколькихъ часовъ они ругали своего сосѣда черезъ тонкій простѣнокъ послѣдними словами! Приблизительно такъ же относится большинство русскихъ къ этому человѣку, котораго можно, въ сущности, упрекнуть только въ томъ, что онъ не оправдалъ возложенныхъ на него безсмысленныхъ надеждъ.

Керенскій — символъ неизбѣжной переходной эпохи отъ царской войны къ большевицкому миру. Въ іюнѣ 1931 года я какъ-то сидѣлъ съ нимъ въ ресторанѣ лондонскаго Карлтонъ-отеля. Къ намъ присоединился лордъ Бивербрукъ и съ присущимъ ему живымъ ко всему интересомъ засылалъ Керенскаго вопросами.

— Почему вы потерпѣли пораженіе?

— Потому, — отвѣчалъ Керенскій, — что нѣмцы создали большевицкую революцію, чтобы воспрепятствовать Австріи, Болгаріи и Турціи заключить сепаратный миръ съ Россіей. За двѣ недѣли до октябрьской революціи австрійцы уже созрѣли для заключенія сепаратнаго мира.

— Справились ли бы вы съ большевиками, если бы вы заключили миръ?

— Само собой разумѣется, и сидѣли бы по сегодняшній день въ Москвѣ.

— Почему же вы не заключили мира?

— Потому что мы были наивны.

Наивность — что еще можно сказать о Керенскомъ?

Ему сейчасъ пятьдесятъ лѣтъ, онъ выглядитъ удивительно хорошо и со времени своей операціи почекъ ни одного дня не болѣлъ. Онъ живетъ въ Парижѣ и мечтаетъ о днѣ, когда Россія его призоветъ. Онъ остался прежнимъ идеалистомъ. Ему все еще пе| хватаетъ той способности ни съ чѣмъ не считаться, которая присуща всякому прирожденному революціонеру. Оба его сына — инженеры, они живутъ и работаютъ въ Англіи.

Случаю угодно было, чтобы Керенской, Ленинъ и наименѣе положительный изъ царскихъ министровъ Протопоповъ родились всѣ трое въ Симбирскѣ. Его отецъ былъ правительственнымъ чиновникомъ и одно время былъ преподавателемъ Ленина. Несмотря на это, оба вождя русскихъ революцій не были знакомы другъ съ другомъ, и Керенскій видѣлъ Ленина только мелькомъ и издали.

Переходя къ моимъ остальнымъ революціоннымъ знакомствамъ, я остановлюсь только на Борисѣ Савинковѣ. Конечно, и Черновъ, и Зензиповъ, и Филоненко, и новый московскій городской голова Рудневъ, и предсѣдатель совѣта солдатскихъ депутатовъ Урновъ, и почтенный публицистъ Миноръ, и Прокоповичъ съ его супругой Екатериной Кусковой (удивительный русскій „pendant” къ нашимъ супругамъ Сиднею и Беатрисѣ Веббъ) — всѣ найдутъ свое мѣсто въ исторіи Россіи, когда російская революція отойдетъ, подобно французской, въ исторію. Но одинъ только Савинковъ представляетъ интересъ для широкаго читателя.

Я никакъ не могу понять, почему изъ Савинкова пытаются сдѣлать человѣка дѣйствія, почти героя. Онъ былъ еще болѣе рьяный прожектеръ, чѣмъ большинство его земляковъ, могъ просиживать цѣлыя почи за бутылкой бренди и вырабатывать планы на слѣдующій день, только для того, чтобы по наступленіи его поручить осуществленіе этихъ плановъ другимъ лицамъ. Я не отрицаю его талантовъ. Он написалъ пару прекрасныхъ романовъ, лучше всѣхъ постигъ темпераментъ революціонеровъ и мастерски умѣлъ на немъ играть. Онъ nакъ долго прожилъ среди шпіоновъ и провокаторовъ, что, подобно герою одного изъ его романовъ, въ концѣ концовъ самъ не могъ разобраться толкомъ, кого онъ, въ сущности, обманываетъ, — своихъ враговъ или самого себя. Какъ и многіе русскіе, онъ былъ пламенный ораторъ, умѣвшій магнетизировать своихъ слушателей. Мелькомъ ему удалось ослѣпить даже Черчиля, который узрѣлъ въ немъ русскаго Бонапарта. Къ сомнительнымъ чертамъ его характера относилась его жажда наслажденій, которой онъ подчасъ подчинялъ даже свое огромное честолюбіе. Главный недостатокъ у него былъ тотъ же, что и у меня: лихорадочные приступы охоты къ работѣ, перемежающіеся длительными интервалами лѣпи. Послѣ, крушенія февральской революціи, я съ нимъ часто встрѣчался. Въ 1918 г., въ то время, когда за голову его уже былъ назначенъ выкупъ, онъ какъ-то навѣстилъ меня въ Москвѣ, съ огромнымъ рискомъ для самого себя, а кстати и для меня, причемъ только надѣлъ большіе роговые очки съ темными стеклами. Разговоръ его свелся почти исключительно къ нападкамъ на союзниковъ и русскихъ контръ-революціонеровъ, въ рядахъ которыхъ и онъ самъ номинально числился. Въ послѣдній разъ я видѣлъ его въ 1923 г. въ какомъ-то ночномъ ресторанѣ въ Прагѣ. Онъ являлъ собою патетическую фигуру, вызывавшую глубочайшее состраданіе. Онъ разсорился со всѣми своими друзьями, и я не удивился, когда онъ вскорѣ послѣ этого вернулся въ Москву и предложилъ свои услуги большевикамъ. Въ этомъ измученномъ мозгу должно быть возникъ какой-нибудь грандіозный планъ отчаяннаго по своей смѣлости предпріятія на пользу Россіи, инсценировки переворота — послѣдней азартной выходки этого вѣчнаго игрока. Враги большевиковѣ утверждаютъ, что онъ былъ убитъ ими, — сначала отравленъ, а потомъ выброшенъ изъ окна. Я думаю, что онъ, вѣрнѣе всего, самъ искалъ смерти.

13. Альберъ Тома и Гендерсонъ въ Россіи

Съ служебной точки зрѣнія періодъ состоянія у власти Временнаго правительства былъ для меня самымъ непріятнымъ. Надежды мои были разбиты, равновѣсіе утрачено. Работать приходилось ужасно много, и отдыхъ отъ работы я искалъ въ грубыхъ развлеченіяхъ. Я былъ исполненъ вѣчнаго безпокойства и не владѣлъ со6ою. Война, наложившая неизгладимый отпечатокъ на столькихъ моихъ сверстниковъ. подкосила въ корнѣ мою жизнерадостность. Я тосковалъ но деревенской тиши, по дыханію природы, и такъ какъ мнѣ это было недоступно. я бросился въ объятія большого города. Я потерялъ всякую точку опоры.

Какъ только англійское правительство стало отдавать себѣ отчетъ въ опасности русской революціи, оно стало пытаться призвать Россію къ порядку и къ выполненію своихъ союзническихъ обязанностей. Какая-то геніальная голова набрела на мысль отправить французскихъ и англійскихъ соціалистовъ къ ихъ русскимъ товарищамъ, чтобы вести среди нихъ, военную пропа ганду. Въ серединѣ апрѣля въ Петербургъ пріѣхали французы Мутэ, Кашенъ и Лафонъ, а въ качествѣ знаменосцевъ англійскаго рабочаго класса Джимъ О`Тради, Виль Торнъ и В.С. Сандерсъ, чтобы научить Совѣты уму-разуму и патріотизму.

Что за фарсъ! Я не сомнѣваюсь ни въ малѣйшей степени въ ихъ благихъ намѣреніяхъ, но они съ перваго же момента затерялись въ пустынѣ фразъ русской революціи. Безконечныя казуистическія препирательства объ условіяхъ мира повергли ихъ въ полное недоумѣніе.

Они совершенно не понимали жаргона русскихъ соціали стовъ, въ которомъ я уже немножко научился разбираться. Языкъ былъ имъ чуждъ. Они не имѣли никакого успѣха, даже у умѣренныхъ соціалистовъ. которые усматривали въ нихъ только орудіе ихъ правительствъ.

Тѣмъ курьезнѣе было впечатлѣніе, произведенное революціей на самихъ иностранныхъ делегатовъ. Я никогда не забуду того завтрака въ посольствѣ, на кото= ромъ Торнъ подводилъ итогъ своимъ переживаніямъ. Этотъ добродушный великанъ отличался чисто-англійскимъ презрѣніемъ къ пустымъ словопреніямъ. Въ этомъ многоязычномъ Вавилонѣ терпѣніе его окончательно лопнуло. У него чесались руки, до того его подмывало прибѣгнуть къ физической силѣ и стукнуть головами своихъ словоохотливыхъ русскихъ товарищей.

Черезъ Москву они отправились на фронтъ, произнесли тамъ при посредствѣ переводчиковъ безконечное количество патріотическихъ рѣчей и вернулись. обогатившись опытомъ и утративъ иллюзіи. Теперь Джимъ ОТради возведенъ въ дворянство и назначенъ колоніальнымъ губернаторомъ, Виль Торнъ сталъ лидеромъ парламентской фракціи рабочей партіи и остался тѣмъ, чѣмъ въ сущности всегда былъ — дѣятелемъ профессіональнаго движенія. Сандерсъ входилъ въ 1929 году въ составъ рабочаго правительства, его политическія убѣжденія нѣжно розоваго цвѣта. Изъ трехъ французовъ Лафонъ перешелъ было въ ряды коммунистовъ, но впослѣдствіи успѣлъ уже выступить изъ партіи. Мутэ остался умѣреннымъ соціалистомъ. Но самый пламенный патріотъ изъ всѣхъ, Кашенъ, со слезами заклинавшій Совѣты держаться до полной побѣды союзниковъ, предался душою и тѣломъ москвичамъ и стоитъ въ настоящее время на ихъ| передовыхъ позиціяхъ во Франціи.

Нѣсколькими днями позже, почти одновременно съ Ленинымъ, пріѣхалъ въ Россію французскій соціалистъ и министръ военнаго снабженія Альберъ Тома въ качествѣ посланца французскаго правительства, считавшиго себя въ нѣкоторой степени традиціоннымъ спеціалистомъ по революціонной части. Цѣлая свита секретарей и офицеровъ сопровождала этого повѣреннаго соціализма подъ сурдинку. Онъ привезъ съ собою отзывную грамоту для французскаго посла Палеолога, циника, къ которому я никогда не относился слишкомъ серьезно, хоть онъ и понималъ Россію гораздо лучше, чѣмъ это думало большинство. Отозваніе Палеолога свидѣтельствовало о новомъ политическомъ курсѣ.

Я познакомился съ добродушнымъ, бородатымъ и остроумнымъ Тома и его здоровымъ, чисто буржуазнымъ аппетитомъ. Онъ очень сдружился съ Бьюкененомъ. Онъ разжигалъ военный энтузіазмъ Керенскаго. Онъ ѣздилъ на фронтъ и снабжалъ войска хорошо подобраннымъ ассортиментомъ изъ смѣси патріотической и ре= волюціонной риторики. Онъ оказалъ союзникамъ услугу, которую я тогда высоко цѣнилъ. Пацифистскіе теоретики въ составѣ Совѣтовъ изобрѣли въ то время фор= мулу о мирѣ безъ аннексій и контрибуцій. Формула эта распространилась съ быстротой степного пожара по Фронту и въ тылу, къ огорченію французскаго и англійскаго правительствъ, которыя уже давно подѣлили шкуру еще неубитаго медвѣдя. Какъ справиться съ этой новой и опасной формой пацифизма? Послы откры= ли Альберу Тома свои души. Тотъ разсмѣялся отъ души:

— Не учите меня, какъ надо подходить къ моимъ соціалистамъ. За формулу они будутъ проливать свою кровь. Формулу какъ таковую вы должны принять. Потомъ посмотрите, какъ ее истолковатъ.

Такъ оно и случилось, что аннексіи превратились въ дезаннексіи, а контрибуціи — въ репараціи, терминъ, который былъ употребленъ впервые при этомъ собесѣ дованіи. Тома даже умудрился убѣдить совѣты солдатскихъ и рабочихъ депутатовъ согласиться на дезаннек сію Эльзаса-Лотарингіи. Это казалось тогда нешуточ нымъ успѣхомъ, но успѣхъ этотъ оказался весьма крат= ковременнымъ, потому что спустя непродолжительное время и меньшевики, и соціалисты-революціонеры, поддавшіеся на казуистику Альбера Тома, отошли въ об= ласть прошлаго.

Изъ всѣхъ англійскихъ и французскихъ соціалистовъ, навѣстившихъ тогда Россію, Тома былъ самымъ свѣтскимъ человѣкомъ. Онъ владѣлъ рѣчью. Онъ умѣлъ приспособляться. Онъ обладалъ мужествомъ. Но резуль таты его дѣятельности были минимальны. Его рѣчи помогли не въ большей степени, чѣмъ рѣчи военныхъ, атташе — полковниковъ Кнокса и Торнгиля, которые въ простыхъ словахъ просили русскихъ солдатъ не подводитъ своихъ боевыхъ товарищей. Въ глазахъ большевиковъ Тома являлся ренегатомъ, престоломъ соціализма, наймитомъ буржуазіи. Этими именами они его клеймили повсемѣстно.

Положеніе представителей союзниковъ въ Россіи становилось невыносимымъ. Наперебой. пытались они вновь погнать на войну русскихъ. которые только-что свергли старый режимъ именно за то, что онъ препятствовалъ заключенію мира. Легко было сосчитать по пальцамъ, сколько недѣль еще понадобится большевикамъ, чтобы достичь своей цѣли.

Альбера Тома смѣнилъ Артуръ Гендерсонъ. командировапный Ллойдъ-Джорджемъ для пропаганды братскихъ чувствъ. Гендерсонъ тоже привезъ съ собою въ карманѣ отзывную грамоту для посла. Или, вѣрнѣе, не въ’ карманѣ, а дѣло произошло слѣдующимъ образомъ. Когда первый представитель рабочей партіи въ англійскомъ кабинетѣ Гендерсонъ былъ уже въ пути, министерство иностранныхъ дѣлъ отправило Бьюкенену телеграмму, похвалило его работу и посовѣтовало ему попроситься въ отпускъ, вѣрнѣе говоря, уйти въ отставку и уступить мѣсто Гендерсону.

Начальникъ канцеляріи Брюсъ расшифровалъ телеграмму и, не говоря ни слова послу, поспѣшилъ къ Сазоиову. Тотъ завѣрилъ его, что министръ иностранныхъ дѣлъ Временнаго правительства Терещенко отнесется съ величайшимъ сожалѣніемъ къ уходу Бьюкенена. Брюсъ вернулся въ посольство и отправилъ лично отъ себя длиннѣйшую шифрованную телеграмму Джорджу Клерку въ министерство иностранныхъ дѣлъ: назначеніе Гендерсона можетъ де привести къ очепъ нежелательнымъ результатамъ. Это противное всякому регламенту вмѣшательство подчиненнаго чиновника оказалось, однако, какъ скоро выяснилось; совершенно излишнимъ.

По пріѣздѣ въ Петербургъ Гендерсонъ и сопровождавшій его Джорджъ Юнгъ остановились въ той же роскошной Европейской гостиницѣ, въ которой жили раньше Мильнеръ. Клеркъ, сэръ Генри Вильсонъ и другіе выдающіеся англійскіе гости. Туда я къ нему и явился по порученію посла, пообѣдалъ съ нимъ въ его номерѣ и гулялъ съ нимъ весь лѣтній вечеръ по городу. Когда мы проходили по Дворцовой набережной мимо стройнаго зданія адмиралтейства, онъ разсказалъ мнѣ, всю легендарную исторію своей карьеры. Я же поѣхалъ съ нимъ въ Москву, провелъ его на засѣданіе общаго собранія московскихъ Совѣтовъ и служилъ переводчикомъ при разговорѣ его съ всесильнымъ тогда предсѣдателемъ Совѣта солдатскихъ депутатовъ Урновымъ.

Гендерсонъ пользуется, несомнѣнно, съ полнымъ основаніемъ, репутаціей первокласснаго организатора. Онъ мастерски руководитъ партійными собраніями. ис= кусно скрывая свои собственные планы до самаго послѣдняго момента. До поры до времени онъ по возможности избѣгаетъ связываться. Онъ чрезвычайно умѣло маскируетъ слабыя мѣста. Но въ то время мнѣ разрѣшено было подсматривать въ его карты. Съ его геогра фическими познаніями дѣло обстояло не совсѣмъ ладно. Онъ не могъ твердо разобраться въ томъ, въ какой части свѣта онъ находится, но почувствовалъ, что въ воздухѣ носится что-то неладное. Товарищи, входившіе въ составъ совѣтовъ, чрезвычайно его интриговали. Языка ихъ онъ не понималъ. Ихъ манеры ему не нравились. Занять постъ посла ему въ сущности улыбалось, но, съ другой стороны, онъ понималъ, что министръ имѣетъ въ настоящее время большее значеніе, чѣмъ самый вліятельный посолъ. Но, главнымъ образомъ, онъ убѣдился въ томъ, что Бьюкененъ вовсе не тотъ пуль, которымъ его считали, и чувствуетъ себя посреди этихъ дикарей гораздо увѣреннѣе, нежели онъ самъ. А такъ какъ сэръ Джорджъ принялъ его чрезвычайно любезно.

Гендерсонъ же очень падокъ на любезности и лесть, то онъ безъ особаго огорченія отрекся отъ намѣчавшагося для него поста въ пользу человѣка, который такъ хорошо понималъ Россію и былъ такъ свободенъ отъ предразсудковъ, что не являлся даже противникомъ Стокгольмской конференціи, на которую Гендерсонъ, патріотъ съ здоровой примѣсью интернаціонализма, возлагалъ извѣстныя надежды. По всѣмъ этимъ соображеніямъ онъ отряхнулъ съ пятъ своихъ петербургскій прахъ, вернулся въ Лондонъ и рекомендовалъ оставить Бьюкенена, посломъ при русскомъ революціонномъ правнтельствѣ. Аудіенція у Ллойдъ-Джорджа закончилась его полной отставкой, и онъ. такимъ образомъ, однимъ ударомъ потерялъ и должность посла, п министерскій портфель. Эта суровая награда за хотя и робкое, но добросовѣстное исполненіе имъ возложеннаго на него порученія имѣла ту хорошую сторону, что навсегда иммунизировала его противъ революціонныхъ наклонностей. Идею Стокгольмской конференціи, стоившую Гендерсону портфеля, стали отстаивать другіе англійскіе дипломаты, въ ихъ числѣ сэръ Эсме Ховардъ. Со стороны Ллойдъ-Джорджа было, думается. большой ошибкой, что онъ послѣ долгихъ колебаній высказался противъ конференціи. на которой мы могли бы многое выиграть, не рискуя почти ничего потерять.

14. Послѣдняя рѣчь

Въ качествѣ многозначительнаго и вмѣстѣ съ тѣмъ забавнаго комментарія къ русскому характеру, я позволю себѣ разсказать обь одномъ эпизодѣ, относящемся къ злополучному лѣту 1917 года. Къ нашему аппарату пропаганды принадлежала кинематографическая команда подъ начальствомъ полковника Бромхеда (впослѣдствіи директора англійской фирмы Гомонъ). Это была еще одна попытка поднять боевой духъ русскихъ войскъ, па этотъ разъ демонстрированіемъ картинъ съ западнаго фронта. Не требуется особой фантазіи, чтобы представить себѣ, какое вліяніе имѣли эти фильмы на отбившихся отъ всякой дисциплины русскихъ солдатъ: де= зертирство еще усилилось. Конечно, молодчина Бромхедъ не былъ въ томъ виноватъ ни душой, ни тѣломъ.

Онъ не дѣлалъ себѣ никакихъ иллюзій насчётъ того, ка-кое впечатлѣніе могутъ произвести сцены военныхъ дѣйствій на людей, единственнымъ помысломъ которыхъ является миръ. Ему было приказано демонстрировать фильмы въ цѣляхъ поднятія боеспособности Россіи, и онъ ихъ демонстрировалъ.

Итакъ, Бромхедъ задумалъ организовать гала-представленіе въ Москвѣ и просилъ моего содѣйствія. Не могу ли я раздобыть патріотическихъ ораторовъ? Ничего не могло быть легче этого. На Москвѣ имѣлось, къ сожалѣнію, гораздо больше военныхъ ораторовъ, чѣмъ воякъ.

Мы наняли театръ. Выработали программу. Тутъ, вмѣшался въ дѣло совѣтъ солдатскихъ депутатовъ, имѣвшій гораздо большее значеніе, чѣмъ правительственные органы. Представленіе для войскъ Московскаго гарнизона? Согласны, но съ тѣмъ условіемъ, что не допущено будетъ никакихѣ выступленій имперіалистических военныхъ подстрекателей. Рѣчи были запрещены.

Тщетно пытался я добиться въ совѣтѣ солдатскихъ депутатовъ отмѣны этого распоряженія. Напрасно ссы лался я на право свободы слова. Мнѣ была сдѣлана только одна уступка: Локкартаъ, симпатіи котораго къ революціи были хорошо извѣстны. Локкартъ лично, нонимающій, кака, русскіе смотрятъ на миръ, можетъ выступить съ рѣчью, больше никто. Только при этомъ условіи совѣтъ можетъ поручиться за успѣхъ, представленія. Совѣтъ, явится въ полномъ, составѣ: чтобы убѣдиться въ томъ, что его предписаніе соблюдается.

Бромхедъ была, болѣе доволенъ такимъ рѣшеніемъ вопроса, нежели я. Одно дѣло произнести застольную рѣчь передъ слушателями, размякшими отъ яствъ и шампанскаго, а другое дѣло выступать съ рѣчью на русскомъ языкѣ передъ тысячью двумястами чрезвычайно скептически и критически настроенными революціонерами.

Какъ бы то ни было, а пришлось приняться за подготовку. Я написалъ овою рѣчь по англійски и просилъ одного знакомаго русскаго поэта перевести ее дословно на мелодичный русскій языкъ. Затѣмъ я вы= зубрилъ ее наизусть и заучилъ всѣ эффекты, вплоть до тѣхъ пассажей. гдѣ голосъ мой долженъ былъ дрожать отъ волненія и срываться. Я не даромъ сопровождалъ Керенскаго во время его ораторскихъ турне.

Я, разумѣется, апеллировалъ къ чувствамъ слушателей. Къ чему иному можно апеллировать, когда необ= ходимо вызвать у большихъ массъ охоту къ войнѣ? Но я обращался къ русскимъ чувствамъ. Я не говорилъ о томъ, что преступно предавать союзниковъ. Я открыто говорилъ о томъ, какъ русскимъ хочется мира, даже о томъ, какъ онъ необходимъ для Россіи. Но затѣмъ я описывалъ яркими красками то свѣтлое будущее, которое послѣдуетъ за славной революціей и которому никогда не суждено настать, если исчезнетъ дисциплина, и врагъ найдетъ дорогу въ Москву незащищенной. Ленинъ одной фразой опровергь-бы всѣ мои аргументы. Но Ленинъ, къ счастью, еще скрывался гдѣ-то въ Петербургѣ.

По дорогѣ въ театръ въ день моего предстоящаго выступленія я мечталъ лишь объ одномъ: чтобы залъ былъ пустъ. Но совѣтъ сдержалъ свое слово, и залъ оказался полонъ. Позади президіума совѣта сидѣли товарищъ морского министра и правительственный комиссаръ Москвы Кпшкинъ. Демонстрировали фильмы изъ жизни англійскаго флота, а также сцены съ сухопут наго театра военныхъ дѣйствій. Морскіе снимки показывались, по счастью, въ первую очередь, они были превосходны и не содержали ничего страшнаго. Въ заключѳніе я долженъ былъ произнести свою рѣчь. Меня не встрѣтили апплодисмеитами, когда я вошелъ на узкую эстраду, поставленную передъ занавѣсомъ, но установившаяся напряженная тишина свидѣтельствовала о томъ, что мепя собираются выслушать съ полнымъ вниманіемъ. Я началъ и сразу же позабылъ всѣ заученные мною трюки, чуть было не позабылъ даже вызубреннаго мною на зубокъ текста рѣчи. Я говорилъ дрожащимъ отъ страха голосомъ, что было принято русскими за подлинный пафосъ. На протяженіи двадцати минутъ я сражался съ своими нервами, голосъ мой то хрипѣлъ, то въ самые неподходящіе моменты срывался. До са= мой послѣдней фразы стояла гробовая тишина. Когда я закончилъ, колѣни мои тряслись, и потъ катился градомъ по моему лицу.

Тутъ подѣялся невѣроятный гвалтъ. Какой-то сол= латъ вскочилъ на эстраду и расцѣловалъ меня въ обѣщеки. Кишкинъ всталъ въ ложѣ во весь ростъ и провозгласилъ громовымъ голосомъ, что Россія никогда не покинетъ своихъ союзниковъ, и что готовый къ бою балтійскій флотъ уже вышелъ въ море. Апплодисменты и шумъ все возрастали. Во всѣхъ концахъ зала стояли солдаты, дико махавшіе руками и требовавшіе словѣ. Настроеніе напоминало энтузіазмъ первыхъ дней войны. Мнѣ удалось раскрыть шлюзы русской истеріи. Но это былъ очень недолговѣчный тріумфъ. Уже газетный отчетъ слѣдующаго дня былъ редактированъ чрезвычайно критически. Соціалисты стали сейчасъ же раскаиваться въ своей несдержанности.

Это было мое послѣднее офиціальное выступленіе въ качествѣ англійскаго генеральнаго консула въ Москвѣ. Въ то время, какъ Россія приближалась къ послѣднему акту своей трагедіи, надвигалась небольшая трагедія и въ моей личной жизни.

Я не намѣренъ ее ни затушевывать, ни пріукрашать. Нѣсколько мѣсяцевъ тому, назадъ я сблизился съ одной русской еврейкой, съ которой случайно познакомился въ театрѣ. Объ этомъ пошли всевозможныя сплетни. Сплетни эти дошли теперь до нашего посла. Онъ вызвалъ меня къ себѣ и во время прогулки учинилъ мнѣ по этому поводу допросъ. Никто не могъ-бы подойти ко мнѣ съ большимъ пониманіемъ и умнѣе апеллировать къ лучшимъ сторонамъ моей души. Онъ разсказалъ мнѣ кое-что изъ своей собственной жизни. Будучи еще молодымъ человѣкомъ, онъ тоже какъ-то подвергся аналогичному искушенію. Подлинное счастье выпадаетъ только на долю того, кто умѣетъ устоять противъ соблазновъ, о которыхъ онъ впослѣдствіи будетъ вспоминать съ недоумѣніемъ. Онъ хвалилъ мою работу. Было бы невѣроятно жаль, если бы открывающіяся передо мной блестящія перспективы оказались разбиты вслѣдъ ствіе преходящаго увлеченія, мимолетнаго настроенія, объясняемаго перенапряженіемъ нервовъ. Требованія свѣта несомнѣнно отличаются лицемѣріемъ, по государственный чиновникъ все же долженъ съ ними считаться. Кромѣ того, сейчасъ, посреди войны, это вопросъ долга. Интересы отечества должны стоять впереди, и я долженъ умѣть пожертвованъ имъ своими склонностями.

Я былъ воистину растроганъ, и мы разстались взволнованными. Я былъ весь подъ впечатлѣніемъ того пониманія. съ которымъ этотъ очаровательный человѣка, подошелъ къ моимъ переживаніямъ, а его сердце заби= лось громче подъ вліяніемъ меланхолическихъ воспоминаній о невозвратной юности. Короче говоря, я, вернувшись въ Москву, принялъ торжественное рѣшеніе отречься отъ своихъ заблужденій. Я обѣщалъ и сдержалъ свое слово… на протяженіи трехъ недѣль. Затѣмъ раздался телефонный звонокъ… и я погибъ.

Это былъ всему конецъ. Я нарушилъ данное слово. Послу не оставалось ничего иного, какъ принять съ сожалѣніемъ категорическое рѣшеніе о томъ, что въ виду опасности нервнаго кризиса отпускъ мой для поѣздки въ Англію является безусловно необходимымъ. Быть можетъ, онъ былъ правъ.

Никакого скандала не произошло. О дѣйствительной причинѣ моёго возвращенія въ Англію не былъ, повидимому, увѣдомленъ даже личный секретарь министра. Считалось просто, что я переработался, и меня осыпали проявленіями всяческаго участія. Отъ всякаго офиціалънаго прощальнаго торжества я былъ избавленъ. Мои московскіе друзья держали себя образцово. Они слышали, что я боленъ и что мнѣ не слѣдуетъ надоѣдать. Они ждали, что я возвращусь черезъ шесть недѣль. Къ тому же мрачные признаки надвигающагося русскаго крушенія до того сгущались, что они были всецѣло поглощены собственными заботами. Въ глазахъ знавшей меня публики, я являлся жертвой своего долга. Но я, сознававшій, что этотъ принудительный отпускъ, въ сущности, являлся окончательной отставкой, чувство валъ себя, покидая въ началѣ сентября 1917 года Москву, не жертвой, а преступникомъ. Въ тотъ моментъ, когда мой поѣздъ отходилъ отъ Петербурга, происходило столкновеніе Керенскаго съ Корниловымъ. Въ Лондонъ я прибыль за шесть недѣль до взрыва октябрьской революціи.

О моей поѣздкѣ въ Англію у меня осталось чрезвычайно мало воспоминаній. Путь мой лежалъ черезъ Финляндію и Швецію, причемъ я впервые увидѣлъ Стокгольмъ. Никакого впечатлѣнія городъ этотъ тогда на меня не произвелъ. Я не припомню также, гдѣ я остановился тамъ. Вокругъ нашего посольства я, если намять мнѣ не измѣняетъ, описалъ большую дугу. Отчаяніе мое было безпредѣльно, я искалъ только забвенія.

Въ памяти моей осталась только желѣзнодорожная поѣздка изъ Христіаніи въ Бергенъ. Дикій и живописный ландшафтъ подходилъ къ моему мрачному настроенію. Пустынныя болота, гордыя горы, извилистыя ущелья, горныя озера и стремительные, полные форелей ручьи, въ особенности же сосны и березы живо напоминали мнѣ Шотландію. Въ Бергенѣ я встрѣтилъ Дардропа, назначеннаго моимъ замѣстителемъ въ Москву, пожилого господина типа ученаго, воплощенную осторожность. Очевидно, министерство иностранныхъ дѣлъ не желало больше пускаться на эксперименты съ молодыми людьми. Я чисто автоматически сообщилъ ему тѣ свѣдѣнія о Москвѣ, которыми онъ интересовался. Не могу сказать, чтобы бесѣда эта доставила мнѣ особенное удовольствіе. Мнѣ было мучительно тяжело говорить о Россіи. Я стремился домой и мечталъ только о рыбной ловлѣ.

ЧАСТЬ IV.
За кулисами исторіи

1. Меня командируютъ въ большевицкій Петербургъ

Въ Лондонъ я прибылъ, если память мнѣ не измѣняетъ, какъ разъ въ тотъ день, когда войска Корнилова двинулись на Петербургъ. Я немедленно отправился съ докладомъ въ министерство. Мнѣ оказанъ былъ чрезвычайно любезный пріемъ, какъ человѣку, который цѣной своего здоровья оказалъ большія услуги своему отечеству. Теперь мнѣ, дескать, надлежитъ хорошенько отдохнуть и начать вновь думать о Россіи и войнѣ только тогда, когда здоровье мое окончательно окрѣпнетъ. Я съ трудомъ освоился съ навязываемой мнѣ ролью и сталъ готовиться къ поѣздкѣ въ Шотландію къ своему дядѣ.

Черезъ нѣсколько часовъ послѣ моего прибытія, репортеру «Дейли Мейль» удалось меня разыскать. Газета интересовалась моимъ мнѣніемъ относительно исхода борьбы Корнилова съ Керенскимъ. Въ Лондонѣ считали, что побѣда окажется на сторонѣ Корнилова, я полагалъ, что онъ потерпитъ пораженіе. Не соглашусь ли я написать статью. Только это нужно сдѣлать немедленно. На гонораръ мнѣ жаловаться не придется. Не теряя ни минуты и пожертвовавъ своимъ обѣдомъ, я засѣлъ за писаніе статьи, прибавилъ къ пей пару фотографій Керенскаго и Савинкова и вскорѣ получилъ возможность положить въ бумажникъ чекъ на 25 гиней. Съ присушимъ мнѣ недостаткомъ коммерческаго чутья, я удовлетворился полученіемъ едва ли даже половины того гонорара, который сумѣлъ бы выговорить за такую статью опытный журналистъ. Но гонораръ этотъ покрывалъ мои расходы по поѣздкѣ въ Шотландію и обратно, а кромѣ того я заслужилъ шпоры актуальнаго борзописца.

Пути Провидѣнія неисповѣдимы и порою въ достаточной мѣрѣ забавны. Когда я, двѣ недѣли спустя послѣ русской октябрьской революціи, окрѣпшій душою и тѣломъ, вернулся въ Лондонъ, я былъ прикомандированъ въ качествѣ спеціалиста по русскимъ вопросамъ къ сэру Артуру Стиль-Мейтленду и вновь созданной организаціи для заокеанской торговли. Я многимъ обязанъ моему шефу, который меня чрезвычайно баловалъ и даже настоялъ на томъ, чтобы я поселился въ его домѣ въ Кедогенъ-Скверѣ. Я сразу попалъ опять въ центръ русскихъ дѣлъ, но работа моя въ заокеанскомъ отдѣлѣ стала въ силу большевицкаго государственнаго переворота, въ сущности, иллюзорной, и сэръ Артуръ помогъ мнѣ, даже сталъ настаивать на томъ, чтобы я подыскалъ себѣ болѣе подходящее поле дѣятельности.

Вращаясь на протяженіи послѣдующихъ трехъ недѣль постоянно въ средѣ политическихъ дѣятелей, неизмѣнно обсуждавшихъ русскій вопросъ, я, въ виду неосвѣдомленности моихъ партнеровъ, сталъ снова значительно самоувѣреннѣе. Я уже давно вѣрилъ вч, неизбѣжность большевицкой революціи. Я не раздѣлялъ, того убѣжденія лондонскихъ спеціалистовъ по русскому вопросу, будто Ленинъ останется у власти только нѣсколько недѣль, а затѣмъ возстановится власть царя или настанетъ военная диктатура. Меньше всего вѣрилъ я въ то, что русскаго мужика удастся вновь заставить пойти въ окопы. Для Россіи война была кончена. Большевизмъ продолжится по крайней мѣрѣ все то время, какъ будетъ продолжаться европейская война. Я настойчиво доказывалъ нелѣпость нашей военной пропаганды, для которой не существовало утомленія Россіи войной, хотя это утомленіе только что помогло большевикамъ придти къ власти. Я былъ того мнѣнія, что съ мирными предложеніями большевиковъ, необходимо серьезно считаться. Безъ особаго успѣха пытался я выступать противъ того твердо укоренившагося мнѣнія, которое видѣло въ Лепинѣ и Троцкомъ чуть ли не замаскированпыхъ германскихъ, офицеровъ генеральнаго штаба или, во всякомъ случаѣ, послушныя орудія германской политики. Больше сочувствія встрѣчала моя точка зрѣнія о томъ, что недопустимо прервать всякія сношенія съ нынѣшними властителями Россіи. Изъ отвѣтственныхъ дѣятелей министерства никто, должно быть, не сомнѣвался въ томъ, что Россія разъ навсегда выбыла изъ числа воюющихъ сторонъ, но съ нелогичнымъ упорствомъ они не хотѣли дѣлать надлежащихъ выводовъ изъ этого своего знанія.

Среди консерваторовъ ненависть къ революціи и страхъ передъ вліяніемъ ея на Англію до того надъ всѣмъ превалировала, что они, какъ это ни кажется нынѣ непостижимымъ, опасались даже махинацій Артура Гепдерсова. Приблизительно тѣ же опасенія я встрѣтилъ и среди патріотовъ рабочей партіи. Джимъ О`Тради и Виль Торнъ тоже критиковали Гендерсона за то. что онъ становится на сторону Сноудена, кокетничаетъ съ мыслями о революціи и о рабочемъ правительствѣ со Сноуденомъ во главѣ. Гендерсонъ оставался тѣмъ же богобоязненнымъ методистомъ и безумно боявшимся революціи мѣщаниномъ, которымъ я его зналъ въ Россіи, какимъ онъ всегда былъ и всегда останется. Онъ

говорилъ со мною вполнѣ откровенно о своемъ положеніи. Онъ горько жаловался на обращеніе съ нимъ Ллойдъ-Джорджа, которое, впрочемъ, по его словамъ, не повліяло отрицательно на отношеніе къ нему рабочихъ. О Россіи онъ былъ приблизительно того же мнѣнія, что и я. Онъ тоже настаивалъ на необходимости завязать сношенія съ большевиками, шелъ даже въ своихъ требованіяхъ значительно дальше. Онъ разглагольствовалъ о необходимости конференціи, которая, по моему мнѣнію, была бы еще гораздо опаснѣе, чѣмъ намѣчавшаяся ранѣе Стокгольмская. Впрочемъ и Гендерсонъ и Ллойдъ Джорджъ были тогда убѣждены. что имъ стоитъ только усѣсться за одинъ столъ съ Ленинымъ, чтобы выиграть игру. На протяженіи трехъ недѣль отъ 27 ноября до 18 декабря 1917 года я встрѣчался съ десятками политиковъ и спеціалистовъ. Безконечныя дискуссіи ни къ какимъ результатамъ, повидимому, привести не могли. Но я убѣдился за это время въ томъ, что человѣкъ, служащій въ центральномъ управленіи, имѣетъ тысячи преимуществъ передъ тѣмъ, кто служитъ за границей. Я былъ еще слишкомъ молодъ для того, чтобы извлечь пользу изъ этого урока. Только въ слѣдующемъ году мнѣ пришлось путемъ личнаго горькаго опыта усвоить себѣ эту истину.

Восемнадцатаго декабря мнѣ предстояло встрѣтиться въ Кедогенъ-Скверѣ съ Бонаръ Лоу. Къ прелестямъ густого тумана присоединилось въ этотъ вечеръ тревожное состояніе въ виду налета германской воздушной эскадры. Я переодѣвался подъ грохотъ орудій и разрывающихся бомбъ. Та же мало гармоничная музыка сопровождала меня на моемъ пути черезъ толпы парода, спрятавшагося въ вокзалѣ подземной дороги на Пиккадилли. Съ часовымъ опозданіемъ добрался я, послѣ многочисленныхъ задержекъ и тревожныхъ сигналовъ, до дома сэра Артура Стиль-Мейтленда. Столь быль накрытъ для восьми человѣкъ. Бонара Лоу не было. Я оказался вообще единственнымъ благополучно добравшимся гостемъ.

Но на слѣдующій день произошло нѣчто, послужившее толчкомъ для многочисленныхъ разговоровъ. Сэръ Артуръ пригласилъ помимо меня еще двухъ гостей — Оксфордскаго историка X.В. Дэвиса и лорда Мильнера. Во время затянувшейся далеко за полночь бесѣды, я выступилъ сторонникомъ необходимости проложить мостъ къ большевикамъ. Лордъ Мильнеръ раздѣлялъ многія изъ высказанныхъ мною соображеній и на прощанье сказалъ мнѣ, что я скоро о немъ услышу. Уже на слѣдующее утро я получилъ приглашеніе явиться на Даунингъ-Стритъ. Тамъ я встрѣтилъ лорда Карсона и лорда Керзона, которые оба отозвались въ чрезвычайно лестныхъ выраженіяхъ о моей дѣятельности и обстоятельно бесѣдовали со мной о Россіи. Послѣ обѣда состоялась вторая встрѣча въ канцеляріи военнаго министерства, при которой присутствовали наряду съ другими знатоками русскаго вопроса Рексъ Липеръ и полковникъ Бирнъ. Министрами, передъ которыми мы демонстрировали свою мудрость, были генералъ Смутсъ, Карсонъ и Мильнеръ. Собесѣдованіе протекало не слишкомъ успѣшно. Изъ присутствовавшихъ министровъ одинъ только Мильнеръ обладалъ элементарными представленіями о географіи Россіи, и мнѣ было не легко сохранить напущенную мною на себя для этого случая торжественность, когда Карсонъ съ серьезнымъ лицомъ освѣдомился у меня о разницѣ, сущестіювавшей между большевиками и максималистами. Въ заключеніе Мильнеръ сказалъ мнѣ, что министерство убѣждено въ необходимости установить контактъ съ большевиками, но что они еще не видятъ пока человѣка, подходящаго для этой цѣли.

Рано утромъ 21-го декабря я былъ снова приглашенъ на Дауиингъ-Стритъ. Меня заставили ждать около десяти минутъ и повели затѣмъ въ какое-то длинное, узкое помѣщеніе. Только что закончилось засѣданіе кабинета. Ллойдъ-Джорджъ стоялъ у окна, держа пенсне въ рукахъ, и оживленно жестикулируя, разговаривалъ съ лордомъ Керзономъ. Лорда Мильнера, все еще не было, и онъ, казалось, уже не явится. Но затѣмъ онъ, наконецъ, пришелъ, взялъ меня подъ свое крылышко и подвелъ къ Ллойдъ-Джорджу.

— Господинъ Локкартъ…

Ллойдъ-Джорджъ пожалъ мою руку и отступилъ на шагъ назадъ, чтобы получше меня разглядѣть.

— Такъ это господинъ Локкартъ?

Я стоялъ, какъ облитый водою пудель въ центрѣ всеобщаго вниманія. Затѣмъ Ллойдъ-Джорджъ произнесъ ясно и раздѣльно, такъ что всѣ присутствовавшіе въ комнатѣ, могли это слышать:

— Ваши доклады обнаруживали такую зрѣлость. что я ожидалъ увидѣть почтеннаго господина съ сѣдой бородой.

Потомъ онъ похлопалъ меня по спинѣ, освѣдомился о моемъ возрастѣ, пробормоталъ что-то о молодости о томъ, что Питтъ двадцати четырехъ лѣтъ отъ роду занималъ уже постъ мипистра-президента, и мы приступили къ работѣ. Снова засѣданіе, на этотъ разъ подъ руководствомъ Ллойдъ-Джорджа. Въ записяхъ моего дневника значится, что онъ мнѣ показался утомленнымъ и старымъ. Но онъ былъ чрезвычайно активнымъ и энергичнымъ предсѣдательствующимъ. Онъ задалъ мнѣ нѣсколько вопросовъ о Лепинѣ и Троцкомъ. Я едва успѣвалъ отвѣтить на одинъ вопросъ, какъ слѣдовалъ другой. У него было уже. несомнѣнно, заранѣе принятое рѣшеніе. Лордъ Мильнеръ разсказывалъ мнѣ впослѣдствіи, что однимъ изъ моментовъ, повліявшихъ на Ллойдъ-Джорджа, явился разговоръ, который онъ велъ съ полковникомъ американскаго Краснаго Креста Томпсономъ, вернувшимся только что изъ Россіи и рѣзко упрекавшимъ союзниковъ за ихъ пассивное отношеніе къ большевикамъ.

По окончаніи моего допроса Ллойдъ-Джорджъ поднялся, сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній о русскомъ хаосѣ, подчеркнулъ необходимость установить контактъ съ Ленинымъ и Троцкимъ, дѣлая это со знаніемъ дѣла, тактомъ и симпатіей, и заключилъ свою рѣчь словами, что такому человѣку, какъ Локкартъ, теперь мѣсто не въ Лондонѣ а въ Петербургѣ. Затѣмъ меда отпустили.

Во второй половинѣ того же дня, состоялось засѣданіе съ участіемъ Мильнера и лорда Карсона въ присутствіи товарища министра иностранныхъ дѣлъ лорда Роберта Сесиля. Это была довольно непріятная четверть часа, потому что лордъ Сесиль рѣшительно ничего не ожидалъ отъ какихъ бы то ни было сношеній съ большевиками. Небезынтересно отмѣтить, что этотъ интернаціопалистъ и будущій участникъ женевскихъ переговоровъ съ Литвиновымъ и Луначарскимъ въ то время не хотѣлъ видѣть въ Ленинѣ и Троцкомъ ничего другого, какъ наемныхъ германскихъ агентовъ, не преслѣдующихъ никакой самостоятельной политики и сознательно служащихъ только германской. Какое рѣшеніе принято было на мой счетъ, я еще не зналъ.

Въ началѣ января мнѣ было сообщено, что я буду командированъ въ Россію во главѣ чрезвычайной делегаціи, отправляемой въ цѣляхъ поддержанія неофиціальныхъ сношеній съ большевиками. Я долженъ былъ пуститься въ путь на томъ же самомъ крейсерѣ, который везетъ сейчасъ въ Англію возвращающагося на родину сэра Джорджа Бьюкенена. Мои инструкція были чрезвычайно расплывчаты и неопредѣленны. Отвѣтственность за успѣшное установленіе связи съ большевиками возлагается на меня. Никакихъ спеціальныхъ полномочій мнѣ дано не будетъ. Если большевики предоставятъ мнѣ тѣ привилегіи, которыя обычно предоставляются посланникамъ, то въ Англіи соотвѣтственнымъ образомъ отнесутся къ Литвинову, котораго большевики уже назначили своимъ посломъ въ Лондонѣ. Возложенная на меня задача была необычайно трудна, но я принялъ ее безъ колебаній.

Въ первую очередь мнѣ необходимо было обзавестись какимъ-нибудь ходомъ къ Ленину и Троцкому, слѣдовательно установить modus ѵіѵеndi съ Литвиновымъ. Объ этомъ позаботился Рексъ Липеръ. Онъ состоялъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ будущимъ русскимъ посланникомъ въ Тегеранѣ Ротштейномъ, который служилъ въ качествѣ переводчика при нашемъ военномъ министерствѣ. Я имѣлъ съ Ротштейномъ продолжительное собесѣдованіе, содержаніе котораго заботливо занесъ въ свой дневникъ. Онъ уже много лѣтъ жилъ въ Англіи, былъ мозговымъ и кабипетпымъ революціонеромъ. Честолюбивыя мечты Троцкаго сводились, по словамъ Ротштейна, къ заключенію не сепаратнаго, а всеобщаго мира. Онъ, Ротштейпъ. на мѣстѣ Ллойдъ-Джорджа принялъ бы предложеніе Троцкаго насчетъ конференціи, ни одно государство не можетъ выиграть отъ этого больше, чѣмъ Англія. Русская формула о самопредѣлепіи народовъ будетъ, послѣ безплоднаго протеста Троцкаго, положена подъ сукно. Относительно колоній Германія и Англія смогутъ сговориться съ глазу на глазъ. Почти на всѣ остальные пункты, на отказъ отъ аннекцій и контрибуцій. Германія изъявитъ свое согласіе. Возможно даже, что Германія пойдетъ на извѣстныя уступки въ вопросѣ, объ Эльзасѣ. Во всякомъ случаѣ, съ точки зрѣнія Англіи, нелѣпо затягивать войну изъза Эльзаса-Лотарингіи. Настроенія, базирующіяся только на чувствахъ и не имѣющія глубокихъ корней въ пародѣ, легко поддаются разсѣянію. Еще большой вопросъ, сможемъ ли мы добиться лучшихъ мирныхъ условій черезъ десять мѣсяцевъ.

Въ то время подобныя предложенія граничили съ государственной измѣной. Сейчасъ, они, вѣроятно, не покажутся столь безсмысленными міру, страдающему и стонущему подъ бременемъ мирныхъ договоровъ. Заслуживаетъ, кстати, быть отмѣченнымъ, что Ротштейнъ въ своихъ предсказаніяхъ насчетъ длительности войны ошибся всего на шесть недѣль!

Я уклонился отъ разговоровъ на тему о всеобщемъ мирѣ и перевелъ бесѣду снова на тему о Россіи. Я развилъ передъ нимъ свои мысли насчетъ возможности совмѣстной работы съ его партійными товарищами. Заявилъ ему, что русскія мирныя пожеланія представляются мнѣ вполнѣ попятными и вызываютъ во мнѣ симпатію, по подчеркнулъ, съ какими огромными трудностями сопряженъ сепаратный миръ съ Германіей. Установленіе сношеній, хотя бы и неофиціальныхъ, между русскимъ и англійскимъ правительствами принесетъ пользу обѣимъ сторонамъ.

На прощанье Ротштейнъ пообѣщалъ мнѣ похлопотать передъ Литвиновымъ о томъ, чтобы мнѣ были даны рекомендаціи къ Троцкому, и уже нѣсколько дней спустя въ одномъ изъ ресторановъ Лайонса дѣлу дань былъ ходъ. Со стороны русскихъ присутствовали Литвиновъ и Ротштейнъ. со стороны Англіи Липеръ и я.

Вопросъ объ офиціальномъ признаніи большевиковъ пока вовсе не ставится. Литвиновъ и я должны неофиціально пользоваться нѣкоторыми преимуществами посланниковъ, тайной почтовой и телеграфной корреспонденціи, гарантіями курьерскаго багажа.

Героемъ дня былъ Ротштейпъ, который приправлялъ нашу бесѣду той смѣсью шутки и серьезнаго, которая впослѣдствіи пригодилась и мнѣ во время моихъ позднѣйшихъ переговоровъ. съ большевиками въ Россіи. Этотъ маленькій бородатый человѣкъ съ темными живыми глазами былъ воистину какимъ-то умственнымъ акробатомъ, діалектическіе фокусы котораго дѣйствовали столь же ошеломляюще па. зрителя, сколь увеселяюще на самого исполнителя. Въ этомъ революціонерѣ не замѣтно было никакой склонности къ насилію. Онъ вѣроятно, до сихъ поръ сидѣлъ бы преспокойно въ Англіи, если бы наше правительство его не трогало.

Литвиновъ, коренастый человѣкъ съ высокимъ лбомъ, какъ умственно, такъ и физически менѣе поворотливый, чѣмъ Ротштейнъ. произвелъ на меня не плохое впечатлѣніе. Поскольку ненависть большевиковъ къ буржуазному обществу имѣетъ вообще извѣстныя градаціи, Литвиновъ видѣлъ, несомнѣнно, въ германскомъ милитаризмѣ, большую опасность, чѣмъ въ англійскомъ капитализмѣ.

Переговоры, носившіе вначалѣ нѣсколько нервный характеръ, вошли постепенно въ нормальное русло и закончились тѣмъ, что Литвиновъ тутъ же на ресторанномъ столѣ, набросалъ слѣдующее рекомендательное письмо Троцкому.

«Гражданину Троцкому. Народный Комиссаріатъ Иностранныхъ Дѣлъ.

«Любезный товарищъ! Податель сего, господинъ Локкартъ, отправляется въ Россію съ офиціальнымъ порученіемъ, детали коего мнѣ неизвѣстны. При личномъ съ нимъ знакомствѣ, я убѣдился въ томъ, что онъ человѣкъ безусловно порядочный, понимающій наше положеніе и благопріятно къ намъ расположенный. Я того мнѣнія, что пребываніе его въ Россіи съ нашей точки зрѣнія представляется желательнымъ.

«Мое положеніе въ Лондонѣ чрезвычайно неопредѣленно. О моемъ назначеніи посломъ, я знаю только изъ газетъ. Я надѣюсь, что курьеръ привезетъ мнѣ необходимыя бумаги, отсутствіе которыхъ особенно затрудняетъ мое положеніе. Посольство, консульство и правительственная комиссія все еще остаются пока на своихъ, мѣстахъ: мое отношеніе къ нимъ будетъ находиться въ зависимости отъ отношеній моихъ къ англійскому правительству.

«Нѣсколько дней тому назадъ я обратился къ здѣшнему министерству иностранныхъ дѣлъ съ письменнымъ предложеніемъ вступить въ переговоры для урегулированія различныхъ вопросовъ, какъ-то о визахъ, шифрахъ, военномъ договорѣ и т.д. Никакого отвѣта я пе получилъ. Вопросъ о моемъ признаніи разрѣшится, вѣроятно, лишь по возвращеніи Бьюкенена.

«На отношеніе ко мнѣ прессы, я жаловаться не могу. Я имѣю возможность заключать знакомства съ представителями рабочаго движенія. Во всѣхъ соціалистическихъ газетахъ я помѣстилъ воззваніе къ англійскимъ рабочимъ. Буржуазныя газеты также предоставляютъ въ мое распоряженіе свои столбцы для освѣдомительныхъ цѣлей.

«Съ первымъ же курьеромъ пришлю болѣе подробныя свѣдѣнія. Моя телеграмма отъ 4 января н.с. №4 до сихъ поръ остается безъ отвѣта. Я убѣдительно прошу подтверждать мнѣ полученіе всѣхъ телеграммъ и номеровать собственныя телеграммы.

«Ожидаю присылки кода съ курьеромъ. Привѣтъ Ленину и всѣмъ друзьямъ. Дружески жму руку. Твой М. Литвиновъ.

«Ротштейнъ проситъ тебѣ кланяться.

«Лондонъ, 11 января н.с. 1918.»

Въ видѣ дессерта слѣдующій курьезный эпизодъ. Когда мы выбирали себѣ сладкое, Литвинову бросились въ глаза на карточкѣ магическія слова «пуддингъ-дипломатъ». Новоиспеченному дипломату показалось забавнымъ заказать себѣ этотъ пуддипгъ, но кельнерша вернулась черезъ минуту обратно съ сообщеніемъ, что пуддинга-дипломата больше нѣтъ.

— Даже Лайонсъ не хочетъ признавать меня, — сказалъ Литвиновъ и пожалъ, ухмыляясь, плечами.

2. Лордъ Мильнеръ

Мнѣ была предоставлена почти полная свобода въ выборѣ штаба моихъ сотрудниковъ. Охотнѣе всего вэялъ-бы я съ собою Рекса Липера, близкое знакомство котораго съ большевизмомъ могло-бы принести мнѣ огромную пользу. Но почти въ послѣдній моментъ онъ рѣшился остаться въ Англіи, не порывать контакта съ Литвиновымъ и служить мандаринамъ съ ДоунингъСтрита переводчикомъ по вопросамъ большевизма. Впослѣдствіи, когда я застрялъ въ Москвѣ, я былъ ему благодаренъ за это рѣшеніе, къ которому сначала отнесся съ большимъ сожалѣніемъ. Вмѣсто Липера я взялъ съ собою капитана Гикса, который недавно вернулся изъ Россіи, гдѣ принесъ не мало пользы въ качествѣ спеціалиста по ядовитымъ газамъ. Онъ былъ обаятельный человѣкъ, пользовался большой любовью со стороны русскихъ, которыхъ отличію понималъ, превосходно зналъ нѣмецкій языкъ и недурно владѣлъ русскимъ. Наши взгляды на Россію совпадали, и мнѣ никогда не пришлось сожалѣть, что я выбралъ себѣ въ сотрудники этого чрезвычайно лойяльнаго коллегу и вѣрнаго друга. Для коммерческихъ вопросовъ я избралъ сотрудникомъ, Эдуарда Берса, московскаго купца, говорившаго по русски съ пеленокъ. Въ составъ моего штаба входилъ еще Эдуардъ Феланъ, блестящій молодой чиновникъ министерства труда, нынѣ занимающій отвѣтственный постъ въ международномъ бюро труда въ Женевѣ. Такъ какъ я везъ съ собою въ Россію шифръ, то мнѣ совѣтовали запастись солдатомъ-денщикомъ, на котораго можнобы абсолютно положиться. Снабженный письмомъ военнаго министерства, я вступилъ по этому поводу въ переговоры съ начальникомъ личнаго состава, генераломъ Макреди. У этого генерала были свои воззрѣнія на Россію, каковыя онъ мнѣ и изложилъ громовымъ голосомъ, стоя на вытяжку передъ каминомъ своего рабочаго кабинета.

— Денщика въ Россію! Это неслыхапо! Посылать солдатъ въ Россію! Развѣ эти молодые господа изъ министерства иностранныхъ дѣлъ никогда не изучали исторіи? Неужели они еще не уразумѣли, что вышедшая изъ повиновенія десятимилліониая армія не можетъ и за многіе годы быть вновь введена въ рамки военной дисциплины? Заниматься военной пропагандой въ Россіи сплошная нелѣпость. Жалко людей и денегъ.

Англія сберегла-бы много людей и много милліоновъ, если-бы послушалась въ 1918 году этого генерала. Онъ былъ совершенно правъ. Если бы онъ далъ мнѣ вообще говорить, то я объяснилъ бы ему, что раздѣляю его взгляды. Во всякомъ случаѣ я успѣлъ указать, что моя миссія является не военной, а только дипломатической, и что мнѣ придется имѣть дѣло съ людьми, которые въ настоящую минуту ведутъ переговоры съ Германіей о заключеніи сепаратнаго мира. Я получилъ своего денщика, исполинскаго ирландца и прежняго гвардейца, который явился на вокзалъ въ пьяномъ видѣ, во время поѣздки до Эдинбурга выспался и протрезвился, на слѣдующее утро снова напился, продемонстрировалъ мнѣ за полкроны сцену бокса въ Принсъ-Стритъ и, въ заключеніе, исчезъ безслѣдно по дорогѣ въ Куинсферди. Больше я его никогда не видѣлъ.

Послѣдовалъ рядъ переговоровъ съ различными чипами министерства иностранныхъ дѣлъ, съ лордомъ Хардингомъ и Эрикомъ Друммоиомъ, Джорджемъ Клеркомъ и Дономъ Грегори, Джекомъ Бехеиъ, Ронни Кемпбеломъ и Робертомъ Сесилемъ, сохранившимъ свой прежній скептицизмъ и продолжавшимъ считать Троцкаго замаскированнымъ нѣмцемъ. Хотя возложенная на меня миссія должна была оставаться въ секретѣ, кое-что всеже проникло, какъ обычно, въ прессу. Въ газетахъ появились замѣтки объ извѣстномъ молодомъ человѣкѣ, пріѣхавшемъ изъ Москвы, причемъ замѣтки эти, въ зависимости отъ позиціи даннаго органа печати, были то хвалебнаго, то весьма ироническаго содержанія. Одинъ вечерній листокъ произвесть меня въ новаго назначеннаго въ Россію посла, которыя, благодаря своей освѣдомленности въ русскихъ дѣлахъ, одержали верхъ надъ другимъ кандидатомъ Гендерсономъ.

Почти ежедневно я встрѣчался съ лордомъ Мильнеромъ, съ которымъ, между прочимъ, ужиналь съ глазу на глазъ въ Брукскомь клубѣ за пять дней до своего отъѣзда. Въ этотъ вечеръ онъ превзошелъ самого себя. Съ чарующей откровенностью говорилъ онъ о войнѣ, о будущемъ Англіи, о своей собственной карьерѣ и о перспективахъ молодого поколѣнія. Его сужденія о министерствѣ иностранныхъ дѣлъ были чрезвычайно суровы. Бальфура онъ назвалъ безобиднымъ старымъ господиномъ, а о другихъ, еще понынѣ здравствующихъ величинахъ отзывался совершенію отрицательно. Онъ хотѣлъбы еще, до окончательнаго ухода отъ политики, побыть шесть мѣсяцевъ во главѣ правительства. Онъ начальбы свою работу съ метлы или, вѣрнѣе, съ огня. Министромъ иностранныхъ дѣлъ онъ назначилъ-бы Роберта Сесиля, а товарищемъ его сэра Кроу.

О военномъ положеніи онъ высказывался чрезвычайно пессимистически. Вручая мнѣ инструкціи, онъ обратилъ мое вниманіе на крайнюю серьезность положенія. Если въ скорости не будетъ положенъ конецъ подводной войнѣ, то рѣшеніе не заставить себя долго ждать. Онъ считался съ возможностью, болѣе того, съ вѣроятностью компромиснаго мира. Русскія дѣла до того запутаны, зашли въ такой тупикѣ, что тотъ или другой способъ моихъ тамъ дѣйствій, въ сущности, особаго значенія не имѣетъ. Моей главной задачей является стараться ис пользовать каждый удобный случай, чтобы повредить Германіи, саботировать переговоры о сепаратномъ мирѣ и поддерживать въ большевикахъ духъ устойчивости противъ нѣмецкихъ притязаній. Донесенія объ истинномъ характерѣ и силѣ болыпевицкаго движенія чрезвычайно желательны. Въ случаѣ надобности, я могу телеграфировать ему лично.

Мнѣ нелегко говорить о Мильнерѣ иначе, какъ въ превосходной степени. Онъ былъ чуждъ фокусовъ профессіональнаго политикана. Не обладалъ онъ и ораторскимъ талантомъ Ллойдъ-Джорджа. Но для его коллегъ, отличавшихся феноменальнымъ невѣжествомъ въ области всего не-апглійскаго, его обширныя познанія, его работоспособность, его совершенное знаніе всѣхъ тонкостей бюрократической техники, должны быть незамѣнимы. Человѣкъ, основательно изучавшій каждый письменный документъ, всесторонне и обстоятельно обсуждавшій всякій планъ и подходившій къ каждому вопросу безъ предвзятости, но съ выработаннымъ опредѣленнымъ мнѣніемъ, являлся для Ллойдъ-Джорджа абсолютно необходимымъ. Его благородство, его непринужденный шармъ, его идеализмъ, его незаинтересованность, его дальновидный и энергичный патріотизмъ дѣлали его предназначеннымъ самой судьбой для роли ментора молодежи. Въ кругу молодыхъ людей, среди которыхъ онъ себя особенно хорошо чувствовалъ и которымъ всегда готовъ былъ проложить дорогу, онъ обнаружилъ свои лучшія стороны. До самой своей смерти этотъ человѣкъ, доброта и умъ котораго не уступали ни въ чемъ его энергіи, самымъ искреннимъ образомъ заботился о будущемъ Англіи. Ошибочно думать, будто онъ былъ тѣмъ отъявленнымъ реакціонеромъ, какимъ его считало одно время общественное мнѣніе. Онъ вѣрилъ въ строго организованное государство, для котораго работоспособность, готовность приносить пользу, упорный трудъ имѣютъ большую цѣпу, чѣмъ титулы и богатство. Онъ питалъ весьма мало симпатій къ изнѣженной аристократіи и относился совершенно отрицательно къ финансовымъ тузамъ, обязаннымъ своимъ богатствомъ не продуктивному труду, а ловкимъ спекуляціямъ. Среди современныхъ политическихъ дѣятелей я не вижу ни одного Мильнера, не знаю ни одного человѣка, все честолюбіе котораго сводилось-бы только къ тому, что бы служить своему государству. Въ жизни народовъ рѣшающую роль играетъ сила характера, и среди такъ называемыхъ великихъ людей современности нѣть, по моему, никого, кто могъ-бы въ этомь отношеніи тягаться съ Мильнеромъ. Мое послѣдующее поведеніе въ Россіи доставило ему, вѣроятно, немало хлопотъ. Онъ отстаивалъ необходимость моей командировки въ Россію, хоть и не испытывалъ, по отношенію кь большевизму ничего кромѣ отвращенія. Но онъ полагалъ, что я расцѣниваю положеніе въ Россіи правильнѣе, чѣмъ большинство англичанъ. Ему, должно быть, было очень больно, когда получилось такое впечатлѣніе, будто я съ распущенными знаменами перешелъ на сторону большевиковъ. Неудача моей миссіи въ извѣстной степени могла быть поставлена въ упрекъ ему, отнесена на счетъ неправильности его сужденія. Но это ни въ чемъ не отразилось на его отношеніи ко мнѣ. Онъ принялъ меня по возвращеніи моемъ изъ Россіи такъ же тепло и любезно, какъ простился со мною при моемъ отъѣздѣ туда. Я снова неоднократно ужиналъ съ нимъ съ глазу на глазъ въ Брукскомъ клубѣ, снова часто бывалъ его гостемъ. Когда я впослѣдствіи снова уѣхалъ заграницу, связь моя съ нимъ не оборвалась, и его совѣтомъ руководился я, когда, къ сожалѣнію, слишкомъ, поздно, покинулъ службу по министерству иностранныхъ, дѣлъ.

То обстоятельство, что цѣлесообразность командировки меня въ Россію отстаивалъ Мильнеръ, явилось для меня въ извѣстномъ отношеніи невыгоднымъ. Я былъ командированъ не товарищемъ министра иностранныхъ дѣлъ, а военнымъ кабинетомъ, другими словами, мое назначеніе состоялось поверхъ головъ постояннаго персонала вѣдомства, а министерство и безъ того лишь съ крайней неохотой мирилось съ своеобразнымъ образомъ дѣйствій Ллойдъ-Джорджа и разсылаемыми имъ въ разныхъ направленіяхъ спеціальными миссіями.

Объ этой сторонѣ дѣла мнѣ слѣдовало-бы подумать, тѣмъ болѣе, что лордъ Робертъ Сесиль мнѣ довольно ясно на нее намекнулъ. Было-бы благоразумнѣе сдѣлать извѣстныя уступки настроенію высшихъ чиновъ вѣдомства. Вѣдь Сесили и Мильнеры находятся у власти только во время войны, а Хардинги, Тиррели и имъ подобные перманентны.

Мой отъѣздъ явился событіемъ государственной важности. Снабженный письмомъ Литвинова и благословеніемъ Мильнера, отправился я 12 января черезъ Эдинбургъ въ Куинсферри. Стояла дивная погода. Когда мы проѣхали десять миль, предъ нашими глазами выросъ Фортскій мостъ, а за нимъ виднѣлась сконцентрированная въ двухъ длинныхъ линіяхъ мощь британскаго боевого флота.

Здѣсь мы перешли въ руки морского вѣдомства. Съ наступленіемъ темноты высадился на берегъ молодой лейтенантъ флота и сообщилъ мнѣ шопотомъ, что пора грузиться. Насъ охватило чарующее настроеніе чегото таинственнаго и незнакомаго. Проворные матросы завладѣли нашимъ багажомъ. Шествуя гуськомъ и въ полномъ молчаніи, спустились мы по мосткамъ пристани въ шлюпку «Ярмута». Въ шесть часовъ мы были уже на борту, но лишь съ наступленіемъ разсвѣта слѣдующаго дня мы подняли якорь и на буксирѣ у двухъ миноносокъ, лавируя между громадами большихъ крейсеровъ и быками моста, медленно стали пробираться въ открытое море.

Великая авантюра началась.

3. Лондонъ-Г аапаранда-Петербургъ

Детали моей поѣздки изъ Лондона въ Москву такъ живы въ моей памяти, какъ будто она имѣла мѣсто вчера. Ничто не казалось мнѣ однообразнымъ илп будничнымъ. Я сталъ кѣмъ-то или, по крайней мѣрѣ, чѣмъ-то значительнымъ и о моемъ измѣнившемся положеніи можно было судить по обоимъ барометрамъ общественной значимости — прессѣ и посольствамъ. Къ первой вечерней трапезѣ на борту «Ярмута» я былъ торжественно приглашенъ въ качествѣ единственнаго гостя въ капитанскую каюту. Спутники мои обѣдали въ каютъ-компаніи. Къ слову сказать, это была, пожалуй, единственная ихъ трапеза на боргу этого судна, потому что не успѣли мы миновать острова Мэй, какъ началась сильнѣйшая качка и поднялся ужасный вѣтеръ. Стало такъ холодно, что зубъ на зубъ не попадалъ, и каждые полчаса мы оказывались въ новой полосѣ снѣжной бури. Сѣверное море показало себя съ самой невыгодной стороны, а легкій, готовый къ бою. крейсеръ это тебѣ не танцевальный паркетъ. На палубу намъ не разрѣшалось выйти. Часть команды страдала отъ морской болѣзни, а Гиксъ, Феланъ и Берсъ чуть не Богу душу готовились отдать. На слѣдующее утро мы находились уже у береговъ Норвегіи, но, въ виду бурнаго моря и туманной погоды, не могли войти въ гавань. Одна изъ миноносокъ была принуждена еще ночью капитулировать передъ непогодой и повернуть обратно. Съ другой миноноской мы временно утратили связь, потому что морозъ повредилъ паши приспособленія для безпроволочнаго телеграфированія.

Я не подверженъ морской болѣзни, но долженъ сознаться, что съ души моей свалился камень извѣстнаго безпокойства, а, можетъ быть, и просто страха, когда мы послѣ двадцатичетырехчасового крейсироваиія въ въ виду норвежскихъ береговъ вошли наконецъ въ Бергенскій фіордъ. Здѣсь насъ встрѣтилъ главнокомандующій норвежскаго флота коммодоръ Гарде. На борту его яхты мы встрѣтились съ Бьюкененомъ, генераломъ Кноксомъ, адмираломъ Стенли, капитаномъ Скейлѳмъ и штабсъ-капитаномъ Нейльсономъ, которые находились на пути въ Англію. Я имѣлъ получасовое собесѣдованіе съ Бьюкененомъ, который былъ столь-же любезенъ, какъ и всегда, но выглядѣлъ усталымъ и измученнымъ. Десять мѣсяцевъ революціи состарили его на десять лѣтъ.

На слѣдующій день — желѣзнодорожная поѣздка въ Христіанію, прекраснѣйшая изъ всѣхъ мнѣ извѣстныхъ, хотя, на мой вкусъ, зимою производящая не такое сильное впечатлѣніе, какъ осенью.

Въ Христіаніи, гдѣ купцы заработали огромныя деньги на поставкахъ рыбы союзникамъ и на фрахтахъ, шампанское лилось рѣкой съ одиннадцати часовъ утра. Населеніе было очень дружески расположено къ англичанамъ и съ тѣхъ поръ, какъ отъ нападеній подводныхъ лодокъ погибло нѣсколько норвежскихъ моряковъ, чрезвычайно враждебно настроено противъ Германіи. За нѣсколько дней до моего пріѣзда тамъ освистали какогото артиста-нѣмца, а когда онъ вздумалъ протестовать, то толпа чуть не разорвала его на куски.

Я использовалъ 24-часовое пребываніе въ Христіаніи, чтобы сдѣлать визитъ нашему посольству, гдѣ я въ лицѣ сэра Мансфельда Файндлэй встрѣтилъ самаго долговязаго изъ всѣхъ долговязыхъ англичанъ и ужъ безусловно самаго долговязаго дипломата. Онъ былъ чрезвычайно опытный организаторъ и играючи справлялся съ колоссальной работой, выпавшей въ виду блокады на долю посольства, являвшагося въ мирное время однимъ изъ самыхъ захолустныхъ. Въ политическомъ отношеніи онъ былъ консервативнѣйшимъ консерваторомъ, который скорѣе примирился бы съ военнымъ пораженіемъ, чѣмъ съ какимъ-нибудь соціальнымъ переворотомъ въ Англіи.

Въ Христіаніи мы повстрѣчали первыхъ англійскихъ бѣженцевъ изъ Россіи, членовъ нашихъ нѣкогда цвѣтущихъ колоній въ Москвѣ и Петербургѣ, беззаботное существованіе которыхъ было сметено за одну ночь волной революціи. Я занесъ въ свой дневникъ бесѣду съ однимъ изъ этихъ бѣженцевъ, богатымъ лѣсоторговцемъ Рейнольдсомъ, который потерялъ все свое состояніе, страшно нервничалъ и носился только съ одной мыслью: какъ можно скорѣе заключить миръ, чтобы затѣмъ совмѣстно съ Германіей навести порядокъ въ Россіи. Эта бесѣда заслуживаетъ быть отмѣченной, потому что она чрезвычайно типична для того настроенія, съ которымъ мы впослѣдствіи столкнулись въ средѣ русской буржуазіи. Это не препятствовало нашимъ военнымъ писать рапортъ за рапортомъ о лойяльности русскихъ и возстановленіи восточнаго фронта. Какъ будто со времени октябрьской революціи существовали такіе русскіе, которые заботились бы о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ своихъ личныхъ интересовъ, и думали о какихъ бы то ни было другихъ фронтахъ, кромѣ фронта гражданской войны. Я отнюдь не имѣю въ виду упрекать русскихъ за это, а только констатирую естественный фактъ. Англичане или нѣмцы чувствовали и аргументировали бы въ аналогичномъ положеніи точно такъ же. Тѣ русскіе, которые повторяли англійскую формулу о возстановленіи восточнаго фронта и говорили о нерушимости принесенной имъ клятвы сражаться до побѣдоноснаго конца, руководились при этомъ, сознательно или безсознательно, задними мыслями. Ни одинъ русскій буржуа, а девяносто девять процентовъ такъ наз. лойяльныхъ русскихъ принадлежали къ составу буржуазіи, не ожидалъ отъ вмѣшательства англійскихъ (или даже, нѣмецкихъ) войскъ ничего другого, какъ подавленія большевизма, возстановленія порядка и возвращенія утраченнаго имущества.

Въ Стокгольмѣ до насъ дошли первыя свѣдѣнія о гражданской войнѣ въ Финляндіи. Наши шансы добраться до Петербурга не улучшались вслѣдствіе этого, но я рѣшилъ испробовать всѣ возможные пути. Въ то время, какъ нашъ посланникъ, впослѣдствіи посолъ въ Седипенныхъ Штатахъ, сэръ Эсмѳ Ховардъ (нынѣ лордъ Ховардъ) отправилъ телеграфныя инструкціи нашимъ представителямъ въ Гаапарапдѣ и Гельсингфорсѣ, я разыскалъ болыпевицкаго посла Воровскаго, чтобы позаботиться о поѣздѣ отъ русско-финляндской границы.

Воровскій мнѣ понравился. У него было одухотворенное лицо съ мечтательными сѣрыми глазами и русой бородой, онъ имѣлъ изможденный видъ аскета, руки художника. отъ него вѣяло культурой и вкусомъ. Прочитавъ письмо Троцкаго, онъ обѣщалъ мнѣ всяческое содѣйствіе. Отъ него я получилъ послѣднія свѣдѣнія о русско-германскихъ мирныхъ переговорахъ въ БрестъЛвтовскѣ, которые показались мнѣ благопріятными. Сначала нѣмцы стремились было заключить миръ какъ можно скорѣе, но отпаденіе Украины, всецѣло ставшей на ихъ сторону, придало имъ духу и побудило повысить свои требованія до совершенно непріемлемыхъ для большевиковъ размѣровъ. Во всякомъ случаѣ переговоры должны были, по мнѣнію Воровскаго, затянуться на продолжительное время, и онъ обѣщалъ намъ сдѣлать все, что въ человѣческихъ силахъ, чтобы доставить насъ черезъ три дня въ Петербургъ.

Мы прибыли въ Стокгольмъ 19 января и только 26-го получили возможность ѣхать дальше. Стокгольмъ вознаградилъ насъ за эту невольную задержку. Въ своемъ бѣлоснѣжномъ зимнемъ покровѣ и подъ безоблачнымъ небомъ городъ показалъ себя съ наилучшей стороны. Стояла восхитительная погода, и воздухъ пьянилъ, какъ шампанское. Въ отелѣ меня безпрестанно осаждали посѣтители, по большей части англійскіе и русскіе бѣженцы изъ Москвы и Петербурга, желавшіе передать черезъ меня вѣсточку своимъ близкимъ или просить меня позаботиться объ ихъ имуществѣ въ Россіи. Черезъ нашего посланника я познакомился съ шведскимъ соціалистомъ и министромъ-президентомъ Брантингомъ. Этотъ производившій чрезвычайно импозантное впечатлѣніе человѣкъ былъ иниціаторомъ стокгольмской соціалистической конференціи, которая не состоялась по винѣ Ллойдъ-Джорджа и англійскихъ консерваторовъ, опасавшихся, что англичане погибнутъ словно овцы отъ волчьихъ когтей нѣмцевъ. Брантингъ еще не отказался отъ мысли о своей конференціи и хотѣлъ пригласить на нее также большевиковъ. Ховардъ, который съ своего стокгольмскаго наблюдательнаго поста могъ лучше всѣхъ другихъ дипломатовъ составить себѣ объективное представленіе о положеніи обоихъ лагерей, былъ того мнѣнія, что англичане могли бы выиграть кое-что па этой конференціи, не рискуя ничего потерять.

Изъ старыхъ друзей я встрѣтилъ въ Стокгольмѣ Гюи Колербука, рыцарственнаго генерала Вогака и подвижного, какъ ртуть, Ликіардопуло. Нѣкогда чрезвычайно либерально настроенный «Лики» сталъ, какъ многіе ему подобные, отъявленнымъ реакціонеромъ. Онъ паразсказалъ намъ всякихъ ужасовъ о Туркестанѣ, гдѣ люди съ голода убиваютъ стариковъ, женщинъ и дѣтей, и о Петербургѣ, гдѣ за каравай чернаго хлѣба можно получить костюмъ, ѣхать дальше являлось, по его мнѣнію, безуміемъ. Англія должна повернуть руль направо и дѣлать ставку на монархистовъ. Большевизмъ не продержится де и мѣсяца.

Болѣе интереснымъ оказалось знакомство съ однимъ изъ представителей знаменитой шведской семьи Нобелей. Онъ имѣлъ огромные экономическіе интересы въ Россіи и много лѣтъ жилъ въ Петербургѣ. Его сужденіе оказалось гораздо болѣе вѣрнымъ: онъ былъ убѣжденъ, что большевизмъ отнюдь еще не достигъ высшей точки своего развитія. Подобно всѣмъ иностранцамъ, обладавшимъ имуществомъ въ Россіи, онъ высказывался за возможно скорое заключеніе общаго мира и совмѣстное выступленіе союзниковъ и нѣмцевъ противъ совѣтовъ. Онъ предвидѣлъ міровую опасность большевизма, что тогда учитывалось еще очень немногими, и записался въ члены стрѣлковаго клуба, чтобы, въ случаѣ возстанія стокгольмскаго пролетаріата, съ оружіемъ въ рукахъ защищать баррикады буржуазіи.

О нашемъ развлеченіи позаботился сэръ Кольриджъ Кеннардъ, который въ качествѣ секретаря посольства, являлся руководителемъ англійской пропаганды въ Швеціи. Оріенталистъ, поэтъ, романтикъ, онъ отличался своеобразными воззрѣніями на пропаганду. Такъ какъ высшіе круги шведскаго общества были настроены германофильски, любили ложиться спать поздно и отличались сентиментальностью, онъ набрелъ на новую и вполнѣ разумную мысль поднести имъ первоклассное англійское варьете. Онъ убѣдилъ Ховарда и министерство иностранныхъ дѣлъ въ томъ, что красота англійской расы и англійскіе таланты окажутъ лучшую услугу дѣлу англійской пропаганды, чѣмъ оплаченныя передовыя статьи въ шведской прессѣ, и ему предоставили свободу дѣйствій.

Онъ гордился своимъ кабаре не меньше, чѣмъ Муссолини своими драмами. До отъѣзда изъ Стокгольма я долженъ былъ во что бы то ни стало побывать хоть на одномъ изъ представленій. Что это была за ночь! Сначала ужинъ въ великолѣпной мавританской залѣ Грандъ-Отеля, потомъ при яркомъ лунномъ свѣтѣ черезъ замерзшій фьорда, въ театръ, гдѣ распоряжался сэръ Кольриджъ. Здѣсь я впервые услыхалъ, какъ Ирена Броунъ исполняетъ свою знаменитую пѣсенку „НеІІо, my dearie“, здѣсь Бетти Честеръ сражалась за нашу побѣду съ такимъ бріо, которое вызвало бурю восторга со стороны сентиментальныхъ и въ значительной мѣрѣ зарядившихся пуншемъ шведовъ — блестящій и рѣдкій примѣрь безплатной пропаганды. Это было моимъ послѣднимъ — на девять мѣсяцевъ — соприкосновеніемъ съ плодами западно-европейской цивилизаціи.

На cлѣдующій день меня пригласилъ къ себѣ Воровскій. Онъ получилъ свѣдѣнія изъ Петербурга. что тамъ позаботились о нашемъ дальнѣйшемъ передвиженіи отъ финляндской границы. Но послѣднія русскія новости звучали мало утѣшительно. Два бывшихъ министра Временнаго правительства. Кокошкинъ и Шингаревъ, были звѣрски убиты матросами въ Маріинской больницѣ. Я хорошо зналъ ихъ обоихъ, особенно моего московскаго друга Кокошкина. Это были идеальные представители своего парода, вся ихъ жизнь была жертвенной работой на пользу общества. Отличаясь либеральными взглядами, они неустанно отстаивали интересы всѣхъ обездоленныхъ и безправныхъ. Трудно было бы отыскать болѣе безкорыстныхъ служителей общественному благу.

Страшная вѣсть объ ихъ убійствѣ преисполнила меня отвращеніемъ и ужасомъ. И эта революціи развивалась по исторической программѣ. И ея жертвами должны были пасть въ первую очередь демократы, люди, особенно твердо вѣровавшіе въ здравыя смыслъ массъ. Даже Воровскій былъ взволнованъ и смущенъ. Пять лѣтъ спустя ему самому было суждено пасть въ Лозаннѣ отъ руки русскаго монархиста.

Въ тотъ же вечеръ началась наша поѣздка въ Гаапаранду. шведскій пограничный пунктъ на сѣверной оконечности Ботническаго залива. 26-часовый переѣздъ тянулся безнадежно, съ постоянными остановками, пыхтящіе и скрипящіе локомотивы словно отказывались насъ везти. Въ Финляндіи шла борьба между бѣлыми и красными. Сѣверъ былъ въ рукахъ бѣлыхъ, красные овладѣли Гельсингфорсомъ. Нашъ путь лежалъ между обоими фронтами. Поѣздной персоналъ и попутчики пророчили, что мы не проберемся.

Утромъ 26 января мы добрались до Гаапаранды и послѣ нѣкоторыхъ препирательствъ переправились черезъ рѣку Торнео. Нашимъ пограничникамъ удалось раздобыть для насъ финляндскій поѣздъ, и въ десять часовъ вечера началось путешествіе въ неизвѣстность. Въ поѣздѣ ѣхали преимущественно русскіе эмигранты, возвращавшіеся изъ царской ссылки въ новый рай. Многіе изъ нихъ дрожали отъ страха передъ бѣлыми финнами, черезъ владѣнія коихъ предстояло сначала проѣзжать.

Когда мы на слѣдующій день къ восьми часамъ вечера добрались до Рухимякъ, разнесся слухъ, что у Кувалы разрушенъ желѣзнодорожный мостъ, и дальнѣйшая поѣздка невозможна. Мы убѣдили поѣздную прислугу направиться кружнымъ путемъ въ Гельсингфорсъ, куда и прибыли на слѣдующее утро. Городъ охваченъ возстаніемъ, на вокзальной площади ружейная стрѣльба. На перронѣ я встрѣтилъ здакомаго мнѣ по Москвѣ извѣстнаго польскаго адвоката Ледницкаго. Такъ какъ гостиницы были переполнены бѣженцами, и люда спали по трое и четверо даже въ ванныхъ комнатахъ, онъ хотѣлъ попытаться устроить насъ въ домѣ одного польскаго ксендза. Воспользовавшись паузой перестрѣлки, мы съ Риксомъ и Ледницкимъ пустились въ путь, Берсъ и Феланъ остались при багажѣ. У ксендза мѣста для насъ не оказалось. Мы разстались съ Ледницкимъ и, вооружившись планомъ города, пустились въ обратный путь по желто-грязному тающему снѣгу, подъ пронизывающимъ сѣрымъ вѣтромъ. Доносившаяся изъ боковыхъ улицъ стрѣльба подозрительно приближалась, и, выйдя на какой-то широкій бульваръ, мы столкнулись съ толпой бѣгущей черни, преслѣдуемой матросами съ пулеметами. Матросы поливали улицу изъ пулемета, бѣглецы искали прикрытія на тротуарѣ, пытались взламывать подъѣзды и запертыя двери магазиновъ. Нѣсколько труповъ валялось на улицѣ, уткнувшись лицами въ снѣгъ. Такъ какъ паника продолжалась всего нѣсколько секундъ, а Гиксъ и я, шествовавшіе по серединѣ мостовой, являли собой превосходную цѣль, то мы, не долго думая, растянулись во всю длину на снѣгу. Я сталъ осторожно помахивать носовымъ платкомъ, а Гиксъ подавалъ сигналы англійскимъ паспортомъ. Послѣдующія секунды показались намъ вѣчностью. Матросы, столь же осторожные, какъ и мы, подвигались впередъ шагъ за шагомъ со своимъ пулеметомъ и держа ружья наготовѣ. Это оказались русскіе, и показанное мною имъ письмо Литвинова къ Троцкому возымѣло волшебное дѣйствіе.

Этихъ людей намъ послало само провидѣніе. Какъ только они узнали, кто мы такіе, они проводили насъ на вокзалъ, позаботились о безопасномъ хранилищѣ для нашего багажа и повели насъ къ англійскому консульству, гдѣ мы встрѣтили Гроу и вице-консула Фаусета, которые и подыскали намъ комнаты въ одномъ маленькомъ пансіонѣ. На слѣдующій день Фаусетъ, знавшій

Гельсингфорсъ, какъ свои пять пальцевъ, уговорилъ, финляндское красное правительство предоставить намъ поѣздъ и охранную команду до разрушеннаго пограничнаго моста, по другую сторону котораго насъ долженъ былъ дожидаться русскій поѣздъ.

Въ тотъ же день къ семи часамъ вечера начался послѣдній этапъ нашей Одиссеи. Подъ охраной красныхъ мы кое-какъ размѣстились въ нетопленномъ поѣздѣ и поѣхали дальше. То обстоятельство, что красные финны были къ намъ, благорасположены, послужило намъ на пользу, потому что бѣлые обратились за помощью къ Германіи.

У пресловутаго моста произошла еще небольшая заминка. Но слухи оказались, какъ обычно, хуже дѣйствительности. Рельсы были, правда, сорваны и мостъ нѣсколько погнулся, но пѣшкомъ по нему пройти было возможно. Стояла полночь, когда мы вышли изъ вагоновъ на ночной морозъ. Съ фонарями въ рукахъ, коекакъ балансируя по полуразрушенному мосту, мы перебрались благополучно на другую сторону. Это было новое испытаніе для нашихъ нервовъ, съ которымъ, мы блестяще справились, тѣмъ болѣе, что наши конвоиры были очень любезны и поддерживали насъ. Затѣмъ они въ двѣ очереди переправили черезъ мостъ и нашъ багажъ, что было нелегко, такъ какъ мы были въ изобиліи снабжены всѣмъ необходимымъ, и наши чемоданы и сундуки были столь же тяжелы, какъ и неудобны для носки. Не пропалъ ни одинъ пакетикъ.

Наши финскіе красные конвоиры позаботились о томъ, чтобы паровозъ русскаго поѣзда уже развелъ пары. Мы сейчасъ же усѣлись въ поѣздъ и на слѣдующій день къ вечеру безъ всякихъ задержекъ добрались до Петербурга. Мы были послѣдними англійскими пассажирами, послѣдними представителями Англіи, продѣлавшими военный путь изъ Лондона черезъ Гаапаранду въ Петербургъ.

4. Переговоры съ Чичеринымъ и Троцкимъ

Это не былъ мой старый Петербургъ. Улицы въ ужасномъ состояніи, снѣгъ не убирался недѣлями, путь отъ Финляндскаго вокзала до англійскаго посольства нѣчто вродѣ катанія съ американскихъ горъ. У встрѣчныхъ прохожихъ измученныя и безнадежныя лица, у лошадей такой видъ, словно ихъ недѣлю не кормили. Неподалеку отъ Троицкаго моста мы наткнулись на трупъ павшей лошади, валявшейся здѣсь, очевидно, уже нѣсколько дней, такъ какъ онъ плотно примерзъ къ землѣ.

Въ нашемъ посольствѣ я не встрѣтилъ ни единообразнаго отношенія къ происходящимъ событіямъ, ни яснаго представленія о преслѣдуемыхъ цѣляхъ. Троцкій находился въ Брестъ-Литовскѣ. гдѣ велъ мирные переговоры съ нѣмцами. Никто, повидимому, не былъ въ точности освѣдомленъ о томъ, что происходитъ. Штабъ посольства распадался на признающихъ и непризнающихъ, а Линдлей, стоящій нынѣ во главѣ нашего посольства въ Японіи, робко лавировалъ между этими двумя воззрѣніями. Прежде всего, я и мои спутники были распредѣлены по квартирамъ остальныхъ, жившихъ еще въ Петербургѣ англійскихъ делегатовъ. Моимъ добрымъ самаритяниномъ оказался второй секретарь посольства Рексъ Хоръ, нынѣ англійскій посланникъ въ Тегеранѣ, чрезвычайно пріятный въ обхожденіи человѣкъ, за нѣсколько сопливой манерой рѣчи котораго скрывался чрезвычайно живой умъ. Онъ былъ однимъ изъ немногихъ англичанъ которые оказались въ состояніи объективно отнестись къ революціи. Такъ какъ онъ стоялъ за признаніе большевиковъ, то наши взгляды въ существенныхъ пунктахъ совпадали. Когда я улегся въ постель и захотѣлъ почитать на сонъ грядущій, то наткнулся на слѣдующую фразу лежавшей на моемъ ночномъ столикѣ книги лорда Кромерса «Египетъ»: «Необходимо приноравливаться къ обстоятельствамъ и пытаться извлекать выгоду всюду даже изъ того, что намъ вовсе не по душѣ». Хорошій лейтъ-мотивъ для моей предстоящей дѣятельности.

На слѣдующій день я имѣ.лъ первое собесѣдованіе съ Чичеринымъ, замѣщавшимъ Троцкаго въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ. Онъ принялъ меня въ томъ же домѣ, гдѣ еще такъ недавно былъ хозяиномъ Сазоновъ. При нашей бесѣдѣ присутствовалъ еще нѣкій Петровъ. Трагикомичнымъ являлось то обстоятельство, что оба они вернулись въ Россію непосредственно изъ англійскихъ тюремъ.

Чичеринъ былъ родомъ изъ очень хорошей русской семьи, задолго до революціи пожертвовалъ соціалистическимъ убѣжденіямъ своимъ состояніемъ и обладалъ, обширнымъ образованіемъ. Въ молодые годы онъ служилъ въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ и говорилъ бѣгло и хорошо по французски, англійски и нѣмецки. Онъ привезъ съ собой изъ Англіи какой-то сногсшибательный желто-рыжій костюмъ, котораго за шесть мѣсяцевъ нашихъ съ нимъ встрѣчъ никогда не смѣнялъ. Въ этомъ своемъ костюмѣ, со своими русыми волосами и русой бородой онъ походилъ на тѣхъ песчаныхъ человѣчковъ, которыхъ дѣти лѣпятъ на морскомъ пляжѣ. Только его маленькіе, какъ у хорька, глазки выдавали кипѣвшую въ немъ жизнь. Его узкія плечи согнулись подъ вліяніемъ постояннаго сидѣнія за письменнымъ столомъ. Въ группѣ людей, работавшихъ ежедневно по шестнадцати часовъ, онъ являлся самымъ неутомимымъ и добросовѣстнымъ труженикомъ. Это былъ идеалистъ, неуклонно преданный дѣлу и исполненный недовѣрія ко всѣмъ тѣмъ, кто не являлся сторонникомъ этого дѣла.

Наше первое собесѣдованіе сошло удовлетворительно, хотъ и отличалось нѣкоторой неопредѣленностью. Впослѣдствіи, когда я раскусилъ Чичерина, я устраивался такъ, чтобы онъ не принималъ никакого рѣшенія, не переговоривъ съ Лепинымъ. Во всякомъ случаѣ онъ, получилъ предписаніе быть по отношенію ко мнѣ предупредительнымъ. Политика большевиковъ должна была естественно заключаться въ томъ, чтобы въ своихъ отношеніяхъ къ нѣмцамъ козырять союзниками, а въ отношеніяхъ къ союзникамъ козырять нѣмцами. Мой пріѣздъ былъ имъ до того на руку, что они нарочно раздували въ своей прессѣ значеніе моей миссіи и моей личности. Они выставляли меня довѣреннымъ лицомъ Ллойдъ-Джорджа, чрезвычайно вліятельнымъ политикомъ, ихъ сторонникомъ. Это преувеличеніе повело къ нѣкоторымъ треніямъ съ представителями союзныхъ державъ. Особенно отличился одинъ агентъ американской развѣдки, который донесъ обо мнѣ своему правительству, какъ объ опасномъ красномъ и апостолѣ братанія. Самымъ выдающимся военнымъ подвигомъ этого господина явилась, впрочемъ, покупка пакета такъ называемыхъ документовъ, которыми не соблазнилась даже наша развѣдка, до того они были грубо поддѣланы.

Чичеринъ не дѣлалъ никакой тайпы изъ хода брестскихъ переговоровъ. Они идутъ неудовлетворительно, и Англіи предоставляется рѣдкій случай доказать Россіи свою добрую волю. Но почти одновременно съ этимъ онъ сообщалъ мнѣ, что партія усиленно занята созданіемъ новаго интернаціонала, въ которомъ не будетъ мѣста такимъ умѣреннымъ соціалистамъ, какъ Брантингъ и Гендерсонъ. Зарождался третій интернаціоналъ.

Въ первые дни моего пребыванія въ революціонномъ Петербургѣ я познакомился съ Раймондомъ Робинсомъ, братомъ писательницы и главой американской краснокрестной организаціи въ Россіи. Онъ былъ не столько политикомъ, сколько филантропомъ и гуманистомъ. Робинсъ мнѣ чрезвычайно правился и на протяженіи четырехъ мѣсяцевъ мы съ нимъ ежедневно, чуть ли не ежечасно, общались.

Первые двѣнадцать дней моего пребыванія въ Петербургѣ были заполнены безконечными переговорами съ Чичеринымъ и съ штабомъ англійскаго посольства. Съ Линдлеемъ, который имѣлъ бы основаніе быть недовольнымъ моимъ вторженіемъ въ сферу его дѣятельности, у насъ установились прекрасныя отношенія. Въ качествѣ офиціальнаго представителя англійскаго правительства онъ не вступалъ ни въ какіе переговоры съ большевиками, но я работалъ съ нимъ рука-объ-руку, держалъ его въ курсѣ всего происходившаго и совѣтовался съ нимъ по каждому важному поводу. Мы счастливо избѣжали тѣхъ треній, которыя были возможны при дуализмѣ нашихъ функцій.

Я не могу сказать, чтобы работа моя успѣшно подвигалась впередъ. Почти всѣ мои посылаемыя въ Англію телеграммы оставались безъ отвѣта. О дальнѣйшемъ ходѣ событій въ Брестѣ мнѣ не удавалось выудить отъ Чичерина никакихъ свѣдѣній. Онъ только соглашался съ тѣмъ, что въ настоящее время германскій милитаризмъ является болѣе опаснымъ противникомъ, чѣмъ, впрочемъ, не менѣе ненавистный англійскій капитализмъ. Нѣмцы теперь стоятъ во главѣ союза враговъ совѣтской власти, они поддерживаютъ буржуазныя правительства Финляндіи, Румыніи и Украины. Русская буржуазія жаждетъ вмѣшательства Германіи и ждетъ отъ нея реставраціи. Для англійскаго правительства открываются, такимъ образомъ, всякія возможности, и совѣтская власть привѣтствовала бы помощь Англіи.

Нѣсколько болѣе щекотливый характеръ имѣло собесѣдованіе. которое мнѣ пришлось вести 9 февраля. Въ Петербургѣ находились всевозможныя делегаціи вражескихъ державъ. Одинъ изъ болгарскихъ делегатовъ просилъ меня, черезъ вѣрное лицо, предоставить ему возможность встрѣтиться со мной, такъ какъ встрѣча эта ничему повредить не могла, я согласился на его просьбу. Этотъ представитель Болгаріи, отмѣченный въ моемъ дневникѣ только буквой С, назывался, кажется. Семидовъ. Въ длинной и интересной бесѣдѣ онъ мнѣ изложилъ, что Болгарія готова заключить миръ и созрѣла для революціи, и Англія, путемъ небольшихъ жертвъ (онъ имѣлъ, очевидно, въ виду денежныя жертвы), легко могла бы поднять въ Болгаріи движеніе въ пользу сверженія царя Фердинанда и изгнанія германофильски настроенныхъ министровъ. Возможно, конечно, что этотъ человѣкъ былъ провокаторомъ и дѣйствовалъ по порученію большевиковъ, но я думаю, что скорѣе всего онъ руководствовался честными побужденіями. Я сообщилъ объ этихъ переговорахъ въ Лондонъ, но больше ничего объ этомъ дѣлѣ не слышалъ.

Время до возвращенія Троцкаго изъ Бреста мы использовали для переѣзда въ новое помѣщеніе — большую элегантную квартиру на Дворцовой набережной, противъ Петропавловской крѣпости, въ нѣсколькихъ стахъ шагахъ отъ нашего посольства. Вмѣстѣ съ квартирой мы получили за очень дешевую цѣну великолѣпный погребъ винъ. При желаніи можно было бы получить за полушку даже цѣлый дворецъ, потому что несчастная, обобранная русская аристократія несказанно была рада всякому случаю отдать свое имущество подъ охрану иностранца, занимающаго офиціальный постъ.

По случаю новоселья я устроилъ небольшое празднество, на которое пригласилъ штабъ посольства и рядъ другихъ англійскихъ делегатовъ, а въ качествѣ почетнаго гостя и Робинса. Онъ пришелъ поздно, прямо отъ Ленина, и сообщилъ, что Троцкій не желаетъ подписывать позорнаго мира, но, такъ какъ Россія не въ состояніи больше продолжать войну, будетъ проведена демобилизація.

Во время обѣда Робинсъ мало говорилъ, но потомъ, когда мы перешли въ курительную, онъ разошелся. Онъ сталъ въ позу передъ каминомъ, характернымъ движеніемъ отбросилъ назадъ свою черную шевелюру и началъ съ энтузіазмомъ распространяться на тему о необходимости совмѣстныхъ дѣйствій союзниковъ и большевиковъ. Сначала онъ подвергъ спокойной критикѣ всѣ противные доводы и опровергъ, какъ нелѣпую, идею, будто большевики работаютъ на пользу нѣмцевъ. Онъ красочно изобразилъ потрясающую картину безпомощнаго народа, который, будучи лишенъ оружія, борется противъ могущественнѣйшей военной организаціи міра. Намъ ие приходится ничего ждать отъ деморализованной русской буржуазіи, мечтающей о томъ, чтобы нѣмцы возстановили ее въ ея правахъ и вернули ей ея имущество. Затѣмъ послѣдовалъ панегирикъ въ честь Троцкаго. Этотъ красный вождь — протобестія, но несомнѣнно самый выдающійся еврей. Если германскій генеральный штабъ и впрямь истратилъ деньги на Троцкаго, то онъ здорово сѣлъ въ лужу. Въ заключеніе послѣдовалъ пламенный финаль о безуміи союзной политики, обслуживающей въ Россіи интересы нѣмцевъ. Тутъ онъ сдѣлалъ драматическую паузу и вытащилъ изъ кармана своеге мундира какую-то бумагу. Я какъ теперь вижу его передъ собой. Случай или искусная режиссура создали для него идеальную раму. Передъ нимъ сидѣла полукругомъ трезвая и холодная аудиторія англичанъ. Позади него трещало въ каминѣ высокое пламя, и огонь отбрасывалъ на желтые штофные обои фантастическія тѣни. Черезъ окно виднѣлся стройный силуэтъ Петропавловской колокольни и огромный багровый шаръ заходящаго солнца, лучи котораго бросали кровавые отблески на замерзшія воды Невы. Онъ снова отбросилъ рукой назадъ свои волосы и замоталъ головой, какъ левъ.

— Быть можетъ, вамъ, господа, извѣстно стихотвореніе, которое я сегодня случайно прочелъ въ одной англійской газетѣ? — сказалъ онъ и началъ декламировать тихимъ, но дрожащимъ отъ волненія голосомъ поэ= му Джона Макъ Крея «Фландрскія поля».

Когда онъ закончилъ, мы сидѣли словно завороженные. Робинсъ отвернулся отъ насъ и цѣлую вѣчность, казалось, глядѣлъ въ окно. Потомъ онъ встрепенулся и подошелъ къ намъ вплотную.

— Господа, у насъ всѣхъ здѣсь только одна задача — чтобы германскій генеральный штабъ не выигралъ войны. Вы согласны?

Тремя крупными шагами подошелъ онъ ко мнѣ, потрясъ мою руку:

— Прощайте, Локкартъ.

Еще четыре шага, и онъ исчезъ. Это былъ удивительный драматическій эффектъ, хоть теперь эта сцена и кажется нѣсколько истеричной. Хотя Робинсъ, долж- но быть, еще утромъ прорепетировалъ всѣ свои движенія передъ зеркаломъ, слова его произвели на насъ глубокое впечатлѣніе. Никто не смѣялся, никто даже не улыбнулся. Даже Брюсъ уроженецъ Ульстера, предубѣжденный до мозга костей противъ революціи, на нѣкоторое время склонился къ тому, что необходимо признать совѣтскую власть или, по крайней мѣрѣ, помочь ей въ ея борьбѣ противъ нѣмцевъ. Даже генералъ Пуль, впослѣдствіи руководитель злополучнаго Архангельскаго выступленія, въ тотъ моментъ раздѣлялъ убѣжденіе Брюса.

Тремя днями позже я впервые встрѣтился въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ съ Троцкимъ. На протяженіи двухъ часовъ мы обсуждали съ нимъ всѣ возможности англо-русскаго сотрудничества. Я хочу передать мои первыя впечатлѣнія буквально такъ, какъ они у меня записаны въ дневникѣ, потому что меня впослѣдствіи упрекали въ томъ, что я съ самаго начала попался въ сѣти Троцкаго.

«15 февраля 1918. Двухчасовая бесѣда съ Л.Д.Т. (Львомъ Давыдовичемъ Троцкимъ). Производитъ абсолютно честное впечатлѣніе. Повидимому, дѣйствительно, озлобленъ противъ нѣмцевъ. У него удивительно подвижной умъ и красивый, низкій голосъ. Со своей широкой грудью, своимъ мощнымъ лбомъ, надъ которымъ возвышается копна черныхъ волосъ, своимъ строгимъ и огненнымъ взоромъ и толстыми выпяченными губами, онъ, какъ двѣ капли воды, похожъ на каррикатуры революціонеровъ въ буржуазныхъ юмористическихъ журналахъ. Одѣтъ очень чисто. Носитъ чистый мягкій воротничекъ, и ногти его тщательно подстрижены. Какъ выражается Робинсъ, — если боши (нѣмцы) заплатили Троцкому, то они усѣлись въ лужу. Теперь онъ чувствуетъ себя задѣтымъ въ своей гордости и полонъ воинственной злобы противъ нѣмцевъ за Брестскія униженія. Очевидно, готовъ пасть съ оружіемъ въ рукахъ за Россію, если на это зрѣлище соберется достаточное количество публики.»

Троцкій былъ озлобленъ противъ нѣмцевъ. Онъ еще не зналъ, какъ они будутъ реагировать на его знаменитую формулу «ни войны, ни мира», но не ожидалъ ничего хорошаго. Къ сожалѣнію, онъ возмущался и Англіей. Мы обошлись съ нимъ не такъ, какъ слѣдовало бы. Когда вспыхнула фсвральская революція, онъ находился въ Америкѣ. Онъ не былъ тогда ни меньшевикомъ, ни большевикомъ, а, по выраженію Ленина, троцкистомъ, т.е. человѣкомъ собственныхъ взглядовъ и готовымъ приспособиться къ обстоятельствамъ Этотъ революціонеръ съ артистическимъ темпераментомъ и безусловнымъ личнымъ мужествомъ не былъ партійнымъ человѣкомъ и не могъ стать таковымъ. Лепинъ сурово осуждалъ его до-февральскую политику «Троцкій, какъ всегда, противникъ соціалъ-шовинистовъ, но идетъ съ ними рука-объ-руку.» Весной 1917 года Керенскій просилъ англійское правительство не препятствовать воз вращенію Троцкаго въ Россію. Многое говорило за то, чтобы не пропускать его, такъ какъ онъ могъ повредить дѣлу союзниковъ, но многое говорило и за то, чтобы не мѣшать ему вернуться въ Россію. Но мы, какъ мы обыкновенно поступали въ русскихъ дѣлахъ, пустились на жалкія полумѣры. Сначала съ Троцкимъ обращались какъ съ преступникомъ, разлучили его въ Галифаксѣ съ женой и дѣтьми, арестовали и четыре недѣли продержали вмѣстѣ съ германскими военноплѣнными въ Амхерстскомъ лагерѣ. Сняли отпечатокъ съ его пальцевъ. Потомъ, послѣ того, какъ мы его въ достаточной мѣрѣ озлобили, мы разрѣшили ему вернуться въ Россію. Я разсказываю все это со словъ самого Троцкаго, истинность которыхъ впослѣдствіи въ существенныхъ частяхъ подтвердилась. Какъ только Троцкій оказался на родинѣ, онъ примкнулъ къ большевикамъ и далъ выходъ своей злобѣ противъ насъ въ ядовитомъ памфлетѣ «Плѣнникъ англичанъ». Онъ все еще не могъ забыть нанесенныя ему обиды, но мнѣ удалось настроить его па болѣе мирный ладъ. Имъ теперь всецѣло владѣла мысль о германской опасности, и въ самый моментъ, когда я съ нимъ прощался, онъ еще сказалъ мнѣ вдогонку: для союзниковъ насталъ великій моментъ.

Вернувшись домой, я нашелъ записку отъ Робинса съ настоятельнымъ приглашеніемъ немедленно придти къ нему. Я засталъ его въ бѣшенствѣ. У него произошло столкновеніе съ племянникомъ Троцкаго, нѣкимъ Залкиндомъ, – служившимъ въ комиссаріатѣ иностранныхъ дѣлъ. Залкиндъ ему нагрубилъ. Американецъ, которому Ленинъ обѣщалъ, что его выѣзду изъ Россіи никогда не будетъ дѣлаться никакихъ препятствій, твердо рѣшилъ либо добиться удовлетворенія, либо покинуть предѣлы Россіи. Когда я пришелъ, онъ какъ разъ закончилъ телефонный разговоръ съ Ленинымъ, которому сообщилъ свой ультиматумъ. Ленинъ обѣщалъ сообщить свое рѣшеніе черезъ десять минутъ. Мы ждали, и Робинсъ кипѣлъ отъ злости. Затѣмъ раздался телефонный звонокъ, Робинсъ снялъ трубку. Ленинъ капитулировалъ. Залкиндъ будетъ смѣщенъ, но такъ какъ онъ старый членъ партіи, то Робинсъ, вѣроятно, не будетъ возражать противъ того, чтобы его назначили на какуюнибудь должность въ Швейцаріи? Робинсъ злобно усмѣхнулся:

— Очень вамъ благодаренъ, господинъ Ленинъ. Если этого чорта нельзя отправить въ адъ, то по мнѣ суньте его въ Швейцарію.

5. Пораженіе Троцкаго въ вопросѣ о войнѣ и мирѣ

Послѣ отказа Троцкаго подписать мирный договоръ, нѣмцы, не теряя времени, стали, къ ужасу болыпевиковъ, вести наступленіе на Петербургъ. Русскіе сперва оказывали нѣчто вродѣ сопротивленія. Изданы были соотвѣтствующіе приказы по арміи и флоту. Троцкій, съ которымъ я ежедневно встрѣчался, объяснилъ мнѣ, что хоть русскіе и не въ состояніи оказать настоящее военное сопротивленіе, они всѣми силами постараются ор= ганизовать партизанскія военныя дѣйствія. Но вскорѣ выяснилось, что всякое вооруженное сопротивленіе немыслимо. Только провозглашенный большевиками лозунгъ «миръ» привелъ ихъ къ власти, и всякій планъ продолженія военныхъ дѣйствій могъ очень легко привести къ ихъ гибели. Буржуазное общество было восхищено наступленіемъ нѣмцевъ и буржуазная печать почувствовала подъ собою почну. Но рѣшающее значеніе имѣло поведеніе войскъ. Достаточно было одного слуха о возобновленіи военныхъ дѣйствій, чтобы обычные случаи дезертирства приняли характеръ паническаго бѣгства изъ арміи. Послѣ ночного засѣданія совѣта народныхъ комиссаровъ нѣмцамъ были по телеграфу предложены полная капитуляція и миръ на любыхъ условіяхъ.

Въ коалиціи большевиковъ и лѣвыхъ соціалистовъ-революціонеровъ, во главѣ которой стоялъ Ленинъ, имѣлось крыло, стоявшее за священную войну. Къ этому крылу принадлежали такіе большевики, какъ Бухаринъ, Петровъ, Радекъ, и оно было почти столь же многочисленно, какъ крыло, стоявшее за миръ. Но Ленинъ настаивалъ на мирѣ. Только миръ давалъ ему возможность упрочить свое положеніе. Его тогдашняя политика свелась къ формулѣ «лавировать» т.е. отступить для разбѣга, для того, чтобы впослѣдствіи имѣть возможность сдѣлать болѣе высокій и далекій прыжокъ. Троцкій по обыкновенію, придерживался самостоятельныхъ оригинальныхъ взглядовъ, — онъ хотѣлъ воевать. Продолженіе войны онъ считалъ неизбѣжнымъ. Если союзники пообѣщаютъ поддержку, то онъ де проведетъ въ правительствѣ рѣшеніе о продолженіи военныхъ дѣйствій. Неоднократно просилъ я Лондонъ сказать какое-нибудь слово, которое придало бы духу Троцкому. Все было напрасно.

23 февраля были получены германскія предложенія. Требуемыя ими территоріальныя измѣненія значительно превосходили своей суровостью Версальскій договоръ. Въ средѣ большевиковъ мнѣнія вновь раскололись. Но на слѣдующій день исполнительный комитетъ партіи, послѣ страстныхъ дебатовъ, большинствомъ ста двѣнадцати голосовъ противъ восьмидесяти шести вынесъ постановленіе о принятіи германскихъ условій. Двадцать пять человѣкъ воздержалось отъ голосованія, въ ихъ числѣ и Троцкій, который, негодуя, не принималъ участія въ обсужденіи. Холодная математическая логика Ленина одержала верхъ надъ собраніемъ. Во второй половинѣ того же дня я позвонилъ Троцкому по телефону. Онъ самъ подошелъ къ аппарату. На мой вопросъ, «могу ли я поговорить съ гражданиномъ Троцкимъ», раздалось только ворчливое «нѣтъ», но я узналъ голосъ.

— Левъ Давыдовичъ, — заговорилъ я торопливо, — здѣсь Локкартъ. Могу ли я немедленно переговорить съ вами?

Небольшая пауза и затѣмъ по-прежнему ворчливо:

— Это совершенно безцѣльно. Но по мнѣ — приходите. Я въ Смольномъ.

«Смольньій» былъ въ царскія времена институтомъ для дворянскихъ дѣвицъ, а теперь сталъ штабъ-квартирой большевиковъ. Онъ былъ расположенъ очень живописно почти на окраинѣ города, непосредственно подлѣ носившаго то же имя монастыря, довольно красиваго зданія въ синихъ и бѣлыхъ тонахъ, и своимъ сѣрымъ фасадомъ въ стилѣ греческихъ храмовъ напоминалъ нашу старую военную академію въ Сандхерстѣ.

Мнѣ пришлось пройти мимо охранявшаго ворота караула съ пулеметами и примкнутыми къ винтовкамъ штыками. Мой паспортъ, подписанный самимъ Троцкимъ, былъ подвергнутъ тщательному осмотру. Затѣмъ меня повели къ коменданту, рослому моряку, съ которымъ намъ придется впослѣдствіи встрѣтиться при невеселыхъ обстоятельствахъ, а потомъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ странствія по лабиринту коридоровъ и классовъ, провели въ комнату Троцкаго въ третьемъ этажѣ. Во время шествія по коридорамъ я читалъ таблички, прикрѣпленныя къ дверямъ: пятый классъ, дортуаръ, уборная, умывальная, рисовальная комната. Эти коридоры оживлялись когда-то веселымъ топотомъ сотенъ дѣвичьихъ ножекъ. Здѣсь все было нѣкогда несомнѣнно въ образцовомъ порядкѣ, чинно, и даже хихиканье въ ненадлежащее время считалось уже грѣхомъ. Теперь здѣсь царили безпорядокъ и грязь. Повсюду шатались матросы, красногвардейцы, студенты и рабочіе. Всѣ они выглядѣли такъ, словно двѣ недѣли не мылись. Полъ былъ усѣянъ окурками и обрывками газетъ.

Комната Троцкаго выгодно отличалась отъ остальныхъ. Съ высокимъ потолкомъ, хорошо освѣщенная, съ краснымъ ковромъ, хорошимъ письменнымъ столомъ изъ карельской березы, даже съ корзинкой для бумагъ — во всемъ чувствовалась аккуратность хозяина.

Но самъ хозяинъ былъ въ отвратительнѣйшемъ настроеніи.

— Вы имѣете какія-нибудь вѣсти изъ Лондона? — спросилъ онъ меня злобно.

Я сказалъ, что не имѣю еще отвѣта на мои телеграммы, но что за помощью со стороны англичанъ дѣло несомнѣнно не станетъ, если русскіе будутъ, серьезно сопротивляться и не допустятъ, чтобы половина. Россіи попала въ руки нѣмцевъ.

— У васъ еще нѣтъ никакихъ извѣстій изъ Лондона, — сказалъ Троцкій, — но у меня есть. Въ то время, какъ вы здѣсь пытаетесь пускать пыль въ глаза, ваши земляки и французы интригуютъ противъ насъ съ украинцами, продавшимися нѣмцамъ. Кромѣ того, ваши англичане принимаютъ мѣры къ тому, чтобы въ Сибири выступили японцы. Прочіе делегаты вашего правительства подкапываются здѣсь подъ насъ вмѣстѣ съ отбросами русской буржуазіи. Смотрите! — закричалъ онъ, схватилъ какой-то лежавшій на его письменномъ столѣ пакетъ бумагъ и пододвинулъ мнѣ его.

Это были якобы оригиналы тѣхъ уже извѣстныхъ мнѣ фальшивыхъ документовъ, написанные на пишущей машинкѣ на листахъ бумаги съ заголовкомъ германскаго генеральнаго штаба и подписанные различными офицерами и другими должностными лицами, въ томъ числѣ, если память мнѣ не измѣняетъ, и полковникомъ Бауэромъ. Адресованы были эти бумаги Троцкому. Въ нихъ содержались различныя предписанія, которыя якобы долженъ былъ выполнить Троцкій въ качествѣ германскаго агента, какъ, напр., приказъ транспортировать двѣ германскія подводныя лодки изъ Берлина во Владивостокъ.

Документы эти уже нѣкоторое время тому назадъ предлагались представителямъ союзниковъ въ Петербургѣ. Часть этихъ «оригинальныхъ документовъ» пріобрѣлъ одинъ американскій агентъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ было установлено, что письма эти, исходившія якобы изъ столь различныхъ мѣстъ, какъ Спа. Берлинъ и Стокгольмъ, были всѣ написаны на одной и той же пишущей машинкѣ.

Я улыбнулся, но Троцкаго не такъ-то легко было успокоить.

— На такія вещи ваши люди тратятъ свое время и деньги! — зашипѣлъ онъ. — Вашими интригами вы только оказали помощь нѣмцамъ. Вы, должно быть, гордитесь вашими успѣхами. Ваше министерство ино странныхъ дѣлъ не заслуживаетъ того, чтобы выіграть войну. Ваша русская политика была съ самого начала нерѣшительной и шаткой. Вашъ Ллойдъ-Джорджъ напоминаетъ игрока въ рулетку, который ставитъ одновременно на всѣ номера. Но вотъ это превосходитъ все. Ваши идіотскіе шпіоны хотятъ сдѣлать изъ меня германскаго агента, а мои друзья тамъ внизу — онъ пренебрежительно показалъ рукой въ направленіи зала засѣданій исполнительнаго комитета — называютъ меня другомъ антанты.

Онъ былъ не совсѣмъ неправъ. Англійское правительство могло относиться къ большевизму, какъ къ чумѣ, бороться съ нимъ или абсолютно съ нимъ не считаться. Но было совершенно безсмысленно разсматривать его просто какъ продуктъ германской подкопной работы. Я сказалъ Троцкому правду, я еще не имѣлъ отвѣта на мои телеграммы.

Но отъ нашего министерства иностранныхъ дѣлъ были получены извѣстія, насквозь пропитанныя сомнѣніями и недовѣріемъ лорда Роберта Сесиля по отношенію къ личности Троцкаго. Мнѣ уже удалось разубѣдить наше министерство въ томъ, Троцкій является замаскированнымъ офицеромъ герман скаго генеральнаго штаба, но не въ томъ еще, что онъ работаетъ на пользу нѣмцевъ.

6. Пара синихъ глазъ

Нашъ разговоръ не привелъ ни къ какому результату. Единственное, чего я добился, это завѣренія, что миръ, если онъ и будетъ заключенъ окажется недолговременнымъ. Большевики не выполнятъ германскихъ условій. Кромѣ того, онъ пообѣщалъ мнѣ держать меня въ курсѣ. Въ тотъ же вечеръ Покровскій, Чичеринъ и Карахапъ уѣхали въ Брестъ-Литовскъ для подписанія мирнаго договора, которое затянулось на цѣлую недѣлю, потому что желѣзнодорожное сообщеніе было въ безпорядкѣ и большевики были вообще мастерами затягивать всякое дѣло.

Неизвѣстность насчетъ того, будетъ ли подписанъ миръ, и продвиженіе германскихъ войскъ повергали союзныя посольства въ Петербургѣ въ неописуемое волненіе. Цѣлыми часами переливали изъ пустого въ порожнее. Оставаться или уѣзжать? Оставаться слишкомъ долго — значило рисковать попасть въ руки нѣмцевъ. Такъ какъ нѣмцы хотѣли пріостановить свое наступленіе только послѣ подписанія продиктованнаго ими мира, рѣшились въ концѣ концовъ уѣхать.

Теперь, въ самый послѣдній моментъ, предстояла щекотливая задача раздобыть визы для многочисленнаго вспомогательнаго служебнаго персонала и агентовъ, не принадлежавшихъ къ дипломатическому корпусу. Приходилось считаться съ возможностью затрудненій, такъ какъ большевики неохотно соглашались на отъѣздъ дипломатовъ, подобно тому, какъ игроки неохотно разстаются съ козырями.

На меня было возложено раздобываніе визъ. Нагруженный цѣлымъ пакетомъ паспортовъ, я отправился въ комиссаріатъ иностранныхъ дѣлъ попытать счастья. Такъ какъ Троцкій и Чичеринъ отсутствовали, меня принялъ Петровъ, которому пребываніе въ англійскихъ тюрьмахъ не внушило особыхъ симпатій къ англійскимъ должностнымъ лицамъ. Онъ сказалъ мнѣ. что ничто не препятствуетъ отъѣзду полномочныхъ дипломатовъ, и направилъ меня къ нѣкоему Луцкому, несимпатичному юристу, завѣдывавшему паспортнымъ отдѣломъ.

Луцкій возсѣдалъ за своимъ письменнымъ столомъ въ большой комнатѣ, гдѣ кромѣ него находилась только одна стенотипистка, работавшая за поставленнымъ въ углу небольшимъ столикомъ. Я кипѣлъ отъ бѣшенства по поводу грубости Луцкаго. Этого нахала я бы охотно проучилъ. Но до тѣхъ поръ, пока онъ просматривалъ мою кипу паспортовъ, я сдерживалъ себя.

— Я получилъ предписаніе визировать дипломатическіе паспорта, — сказалъ онъ, — по всѣ эти люди никакъ не могутъ принадлежать къ штату посольства.

Я сталъ терпѣливо объяснять, что мой списокъ совершенію правиленъ, и всѣ владѣльцы паспортовъ въ той или мой формѣ принадлежатъ къ составу посольства. Онъ тщательно свѣрилъ всѣ фотографіи. Я облегченно вздохнулъ, когда онъ пропустилъ безъ протеста генерала Пуля и н’ѣкоторыхъ другихъ офицеровъ, снятыхъ въ мундирахъ. Почти вся кипа паспортовъ была уже проконтролирована, и я уже воображалъ, что игра моя выиграна. Но этотъ противный типъ хотѣлъ насладиться во всю своей кратковременной властью и дать мнѣ ее почувствовать. Онъ указалъ на одинъ изъ паспортовъ и сказалъ:

— Этого человѣка я знаю. Это шпіонъ. Вы хотите меня такъ же надуть, какъ это сдѣлали французы и итальянцы.

Затѣмъ онъ еще нѣсколько минутъ, бѣсновался и въ заключеніе заявилъ, что въ наказаніе за эту мою попытку обмануть его онъ не визируетъ вообще ни одного изъ паспортовъ. Тогда я всталъ и все еще вполнѣ спокойнымъ голосомъ сказалъ:

— Въ такомъ случаѣ будьте любезны соединить меня по телефону съ Троцкимъ. Вотъ вамъ номеръ его частнаго телефона, а вотъ мой подписанный имъ лично, пропускъ.

Луцкій прокашлялся и усмирился. Онъ отложилъ въ сторону опротестованный имъ паспортъ и сказалъ:

— Хорошо, всѣ остальные паспорта, кромѣ этого, я снабжу визами.

Въ этотъ моментъ доложили о приходѣ итальянскаго повѣреннаго въ дѣлахъ маркиза Торретта, впослѣдствіи посла въ Лондонѣ, и министра иностранныхъ дѣлъ при Муссолини. Луцкій сейчасъ же вскочилъ. Готовясь къ новому столкновенію, онъ сталъ почти любезенъ со мной. Наскоро просмотрѣлъ онъ еще разъ принесенные мною паспорта и отложилъ къ забракованному. уже раньше еще нѣсколько паспортовъ, принадлежавшихъ членамъ англійской колоніи. Затѣмъ подозвалъ стенотипистку. указалъ ей на кучу пропущенныхъ паспортовъ и распорядился:

— Садитесь за мой столъ и проштемпелюйте эти паспорта. Остальные пусть пока лежатъ здѣсь.

Потомъ онъ напыжился и выступилъ на середину комнаты, чтобы принять итальянскаго маркиза. Произошла невѣроятнѣйшая изъ когда-либо видѣнныхъ мной, да думаю и вообще изъ когда-либо имѣвшихъ мѣсто между представителями двухъ правительствъ сцена. Какъ только вошелъ маркизъ, Луцкій набросился па него какъ звѣрь. Рѣчь шла объ итальянскомъ депутатѣ графѣ Фрассо, котораго итальянцы включили въ свой офиціальный списокъ, хоть онъ и былъ арестованъ большевиками. Луцкій осыпалъ несчастнаго итальянца градомъ ругательствъ, причемъ такія слова, какъ «бандиты, обманщики, свиньи» являлись еще не худшими. Сначала Торретта пытался протестовать вполнѣ корректно, даже вѣжливо. Но его протесты вызывали новые взрывы грубостей. Тогда маркизъ дошелъ почти до истерическихъ воплей. Я такъ и ждалъ, что оба эти дипломата вотъ-вотъ вцѣпятся другъ въ друга.

Это было незабываемое зрѣлище, но у меня были свои заботы. Среди забракованныхъ паспортовъ былъ паспортъ полковника Теренса Кей, брата адмирала. Я зналъ, что онъ замѣшанъ въ различныхъ антибольшевицкихъ начинаніяхъ. Если его паспортъ не снабдятъ визой, то онъ могъ попасть въ опасное положеніе. Барышня продолжала штемпелевать паспорта, поглядывая однимъ глазомъ на работу, а другимъ на разыгрывавшуюся въ комнатѣ драму. Ола была прехорошенькая, я любезно болталъ съ пей, и она улыбалась. Я продолжалъ болтать и незамѣтно перебиралъ руками забракованные паспорта. Затѣмъ я шепнулъ ей кое-что на ухо и придвинулъ паспортъ Кея къ большой кучѣ. Да благословитъ Господь ея синіе глазки, она наложила на него штемпель!

Какъ только барышня закончила свою работу, Луцкій прокричалъ свою заключительную фразу: «Никто изъ итальянцевъ не будетъ выпущенъ!», и униженный маркизъ, скрежеща зубами, покинулъ комнату. Въ гордомъ сознаніи своего достоинства Луцкій подошелъ къ столу. Я держалъ проштемпелеванные паспорта, въ томъ числѣ и паспортъ Кея подъ мышкой. Полдюжины забракованныхъ паспортовъ продолжали лежать на столѣ.

— Могу я теперь уйти? — спросилъ я вѣжливо.

— Разумѣется, — отвѣтилъ онъ.

Я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и повернулся:

— Я ужъ лучше возьму съ собой и забракованные паспорта. Владѣльцы ихъ могутъ оказаться въ тяжеломъ положеніи, не имѣя ихъ на рукахъ.

Онъ пожалъ плечами. Онъ находился еще всецѣло подъ впечатлѣніемъ своего сраженія съ маркизомъ.

— Заберите ихъ, сказалъ онъ, и я взялъ ихъ одинъ за другимъ и съ достоинствомъ покинулъ комнату.

Въ тотъ же вечерь англичане и французы (итальянцевъ такъ и не выпустили) уѣхали въ экстренномъ поѣздѣ къ финляндской границѣ. Временно управлявшій комиссаріатомъ иностранныхъ дѣлъ Петровъ лично сопровождалъ насъ на раровозѣ дли окончательной провѣрки паспортовъ. Съ французами произошли нѣкоторыя пререканія, но у англичанъ все сошло гладко, и всѣ они, въ томъ, числѣ, и Кей, благополучпо переѣхали границу.

Если моя русская миссія и закончилась во всѣхъ отношеніяхъ неудачно, то мнѣ по крайней мѣрѣ удалось избавить сорокъ или пятьдесятъ англичанъ отъ тѣхъ униженій и оскорбленій ихъ достоинства, которымъ пришлось подвергнуться ихъ французскимъ и итальянскимъ коллегамъ.

Эта небольшая паспортная драма закончилась весьма пріятнымъ эпилогомъ. На другой день послѣ отъѣзда союзныхъ дипломатовъ Луцкій былъ арестованъ за то, что незаконнымъ образомъ, будучи подкупленъ, какъ это ему ставилось въ вину, французскими деньгами, выпустилъ заграницу нѣсколько французовъ.

Въ этотъ вечеръ я поужиналъ съ особенно хорошимъ аппетитомъ и чистой совѣстью въ сознаніи совершеннаго добраго дѣла. Справедливость, однако, требуетъ признать, что часть побѣды принадлежала въ одинаковой мѣрѣ мнѣ и парѣ русскихъ синихъ глазокъ.

7. Первая встрѣча съ Ленинымъ

Перваго марта я былъ впервые принятъ Ленинымъ въ Смольномъ. За день до того, штатъ нашего посольства уѣхалъ изъ Россіи. Фелана и Берса, которые при измѣнившихся обстоятельствахъ не могли оказать мнѣ особой пользы, я тоже отправилъ въ Англію. Рексъ Хоръ, чьи взгляды гармонировали съ моими и чья уравновѣшенность могла оказать мнѣ цѣнныя услуги, готовъ былъ остаться со мной, но Линдлей, — быть можетъ, вполнѣ основательно, — рѣшилъ, что не можетъ оставить мнѣ офиціальнаго дипломата, такъ какъ моя миссія должна носить опредѣленно неофиціальный характеръ. Взамѣнъ этого мнѣ было разрѣшено подыскать себѣ подходящаго сотрудника изъ числа вспомогательнаго штата посольскихъ служащихъ, и мой выборъ палъ па молодого кавалерійскаго ротмистра Дениса Гарстина, который добровольно вызвался остаться со мной и сносно говорилъ по русски. Помимо насъ въ Россіи остались морской атташе капитанъ Кроми, который вбилъ себѣ въ голову, что ему удастся спасти балтійскій флотъ отъ нѣмцевъ, затѣмъ консулъ Вудгаузъ и майоръ Макъ-Альпипъ и штабсъ-капитанъ Швабе изъ свиты генерала Пуля, а также нѣсколько служащихъ развѣдки. Они не были подчинены мнѣ и сносились съ Лондономъ непосредственно.

Съ момента отъѣзда Линдлея я оказался совсѣмъ одинокимъ. Путь черезъ Финляндію былъ отрѣзанъ, всякое иное сообщеніе съ Англіей, кромѣ телеграфнаго, на протяженіи послѣднихъ шести мѣсяцевъ стало Невозможнымъ. Робинсъ отправился вмѣстѣ съ американскимъ посольствомъ въ Вологду и сообщилъ мнѣ по телефону, что американцы по всѣмъ вѣроятіямъ, пустятся черезъ сутки въ обратный путь на родину черезъ Сибирь. Онъ лично собирается остаться и попробуетъ убѣдить своего посла тоже остаться, если мнѣ удастся добиться чего-нибудь у Ленина. Въ отнюдь не тріумфальномъ настроеніи отправился я на пріемъ къ вождю большевицкой партіи.

Маленькая комната, въ которой меня принялъ Ленинъ, находилась въ томъ же этажѣ, что и комната Троцкаго. Она содержалась въ не слишкомъ большомъ порядкѣ — вся обстановка ея состояла изъ письменнаго стола и нѣсколькихъ простыхъ стульевъ. Я видѣлъ Ленина въ первый разъ. Ничто въ его наружности, въ его коренастой полноватой фигурѣ съ высокимъ лбомъ, слегка вздернутымъ носомъ, русыми усами и бородкой не свидѣтельствовало о сверхъ-человѣчности. Въ первый моментъ этотъ вождь народныхъ массъ напоминалъ провинціальнаго лавочника. Но затѣмъ зрители поражалъ взглядъ, его стальныхъ глазъ, – насмѣшливый, полупрезрительный, полуулыбающійся, свидѣтельствовавшій о безграничной самоувѣренности и сознаніи своего превосходства.

Отъ перваго свиданія съ Лепинымъ я вынесъ впечатлѣніе колоссальной силы воли, не подающейся никакому обузданію рѣшимости и суровой непреклонности чувствъ. Онъ являлся полной противоположностью присутствовавшему при нашемъ разговорѣ въ качествѣ чрезвычайно молчаливаго слушателя Троцкому. Троцкій былъ насквозь человѣкомь темперамента, индивидуалистомъ, артистической натурой, тщеславіе которой являлось его слабой, доступной нападенію стороной. Ленинъ былъ безпристрастенъ, почти безчеловѣченъ и абсолютно недоступенъ для какой-либо лести. Войти съ нимъ въ извѣстный внутренній контактъ можно было вообще только на пути его чрезвычайно развитаго, хотя и язвительнаго, чувства юмора. На протяженіи послѣдующихъ мѣсяцевъ Лондонъ неоднократно рекомендовалъ мнѣ запяться разслѣдованіемъ вопроса о рѣзкихъ противорѣчіяхъ между Ленинымъ и Троцкимъ, на которыя наше правительство возлагало большія надежды. Мнѣ достаточно было моего перваго собесѣдованія съ Ленинымъ, чтобы уяснить себѣ происхожденіе этихъ противорѣчій. Троцкій былъ несомнѣнно выдающимся организаторомъ и человѣкомъ поразительнаго личнаго мужества, но въ качествѣ контрагента Ленина онъ производилъ впечатлѣніе блохи передъ слономъ. Каждый изъ народныхъ комиссаровъ въ отдѣльности считалъ Троцкаго себѣ равнымъ. Ленинъ являлся для всѣхъ ихъ полубогомъ, его слова — закономъ. При частыхъ внутреннихъ треніяхъ, происходившихъ въ средѣ партійной головки, Ленинъ стоялъ особнякомъ, былъ недосягаемъ.

Чичеринъ изобразилъ мнѣ какъ-то нормальный ходъ засѣданія совѣта народныхъ комиссаровъ. Троцкій вноситъ какое-нибудь предложеніе. Тотъ или иной изъ комиссаровъ начинаетъ оживленно возражать, рѣчь слѣдуетъ за рѣчью, а Ленинъ тѣмъ временемъ сосредоточенно набрасываетъ какія-то замѣтки, склонившись надъ какой-нибудь работой, совершенно поглощающей его вниманіе. Въ заключеніе кто-либо изъ присутствующихъ заявляетъ: «пусть Владимиръ Ильичъ рѣшитъ». Ленинъ поднимаетъ голову отъ своей работы, излагаетъ въ одной фразѣ свой взглядъ на дѣло — и всѣмъ разногласіямъ конецъ.

Въ своихъ революціонныхъ убѣжденіяхъ Лепинъ былъ такъ же непреклоненъ и неуступчивъ, какъ іезуитъ. Въ его политической морали цѣль оправдывала всякое средство. Онъ умѣлъ быть необычайно откровеннымъ и проявилъ эту откровенность при первой нашей встрѣчѣ. На всѣ поставленные ему мною вопросы, онъ отвѣтилъ, какъ это выяснилось впослѣдствіи, въ полномъ соотвѣтствіи съ истиной. Въ свѣдѣніяхъ о томъ, будто мирные переговоры прерваны, нѣтъ ни слова правды. Условія нѣмцевъ именно таковы, какихъ можно было ожидать отъ милитаристической державы. Они, конечно, возмутительны, но приходится на нихъ пойти. Завтра эти мирныя условія будутъ подписаны и одобрены подавляющимъ большинствомъ партіи. Сколько времени продержится миръ? Этого онъ сказать не можетъ. Правительство, во всякомъ случаѣ, переѣдетъ въ Москву и тамъ упрочитъ свое положеніе. Если нѣмцы попытаются насильственно посадить въ Россіи буржуазное правительство, то большевики будутъ этому сопротивляться, въ случаѣ необходимости отступятъ до Волги, до Урала, разумѣется, съ боемъ, но сражаться будутъ тамъ, гдѣ это имъ будетъ выгодно, а не въ качествѣ орудія союзниковъ.

Если союзники себѣ усвоятъ эту точку зрѣнія, то работа рука объ руку съ ними представляется вполнѣ возможной. Англо-американскій капитализмъ почти столь же ненавистенъ, какъ и германскій милитаризмъ, но непосредственной опасностью грозить въ настоящее время послѣдній. Онъ, Лепинъ, привѣтствуетъ поэтому, что я остался въ Россіи. Онъ будетъ всячески облегчать мою работу, по мѣрѣ, силъ заботиться о моей личной безопасности и безпрепятственно выпустить меня изъ Россіи, когда я этого захочу. Но онъ лично питаетъ крупныя сомнѣнія насчетъ осуществимости сотрудничества съ союзниками.

— Нашъ путь не вашъ путь. Но мы можемъ временно работать рука объ руку съ капитализмомъ. Мы даже принуждены къ этому, такъ какъ въ настоящее время капиталъ еще настолько силенъ, что могъ бы уничтожить насъ, если бы дѣйствовалъ въ полномъ согласіи. Къ счастью, единеніе и согласіе противорѣчатъ природѣ мірового капитализма. До тѣхъ поръ, пока будетъ продолжаться германская опасность, я согласенъ принять на себя рискъ сотрудничества съ союзниками, изъ котораго обѣ стороны могутъ пока извлечь пользу. Если бы нѣмцы на насъ напали, я даже принялъ бы военную помощь со стороны союзниковъ. Но я думаю, что ваше правительство не раздѣлитъ нашей точки зрѣнія на этотъ вопросъ. Ваше правительство реакціонно и станетъ на сторону русскихъ реакціонеровъ.

Я заговорилъ объ опасности того, что нѣмцы, по заключеніи мира съ Россіей, смогутъ сосредоточить всѣ свои войска на западномъ фронтѣ. Какая судьба ждетъ большевиковъ, если союзники окажутся раздавленными? Еще большую опасность я усматриваю въ томъ, что нѣмцы получатъ теперь возможность кормить свое изголодавшееся населеніе русскимъ хлѣбомъ. Ленинъ усмѣхнулся.

— Вы мыслите, какъ и всѣ ваши земляки, въ военной плоскости. Вы совершенно упускаете изъ виду психологическій моментъ. Эта война рѣшится не въ окопахъ, а въ тылу. Но даже и съ военной точки зрѣнія ваше сужденіе неправильно. Германія давно уже увела всѣ свои лучшія воинскія части съ восточнаго фронта. Благодаря заключенному ими разбойному миру, они будутъ вынуждены держать на востокѣ не меньше войскъ, чѣмъ прежде, а больше. Насчетъ снабженія Германіи провіантомъ изъ Россіи можете тоже не безпокоиться. Мы изобрѣли формулу — пассивное сопротивленіе. Это гораздо болѣе опасное оружіе, чѣмъ неспособная къ бою армія.

Погруженный въ размышленія по поводу всего слышаннаго мною, я отправился къ себѣ на квартиру, гдѣ засталъ нѣсколько телеграммъ отъ нашего правительства. Онѣ преисполнены жалобъ по поводу заключаемаго русскими мира. Какъ могу я оспаривать дружескія чувства большевиковъ къ нѣмцамъ, когда они безъ единаго выстрѣла готовы отдать имъ во власть чуть ли не половину Россіи. Затѣмъ идетъ рѣзкій протестъ противъ дѣятельности Литвинова въ Лондонѣ. Я долженъ объяснить совѣтскому правительству, что поведеніе Литвинова не можетъ быть терпимо.

Въ то время какъ я занятъ расшифрованіемъ текста телеграммъ и переводомъ его на русскій языкъ, раздается телефонный звонокъ. Звонитъ Троцкій, онъ узналъ, что японцы готовятся къ переброскѣ своихъ войскъ въ Сибирь. Что я намѣренъ предпринять? Какъ могу я согласовать свою миссію съ этимъ насильническимъ наступленіемъ Японіи?

Я оспариваю достовѣрность полученныхъ Троцкимъ свѣдѣній и снова усаживаюсь за свой письменный столъ.

Мой слуга приноситъ мнѣ новую телеграмму, на этотъ разъ отъ Робинса, совѣтующаго мнѣ пріѣхать въ Вологду. Я добиваюсь телефоннаго сообщенія съ нимъ и довожу до его свѣдѣнія, что я твердо рѣшилъ оставаться до конца въ Петербургѣ. Одновременно съ этимъ я прошу его довести до свѣдѣнія его посла о дошедшихъ до меня слухахъ о намѣреніяхъ японцевъ. Выступленіе японцевъ въ Сибири положитъ конецъ всякой возможности столковаться съ большевиками. Какъ попытка установленія восточнаго фронта противъ нѣмцевъ, затѣя эта является полной нелѣпостью.

Этотъ злополучный день завершился еще заключительнымъ ударомъ, нѣсколько иносказательной, но все же не оставляющей сомнѣній телеграммой моей жены о томъ, что моя политика не встрѣчаетъ въ Лондонѣ сочувствія и что я долженъ подумать о томъ, какъ бы не погубить всей моей дальнѣйшей карьеры.

8. Съ Троцкимъ въ Москву

Петербургская жизнь носила въ тѣ недѣли довольно своеобразный характеръ. Той желѣзной дисциплины, съ которой правятъ нынѣ большевики, не было тогда еще и въ поминѣ. Террора еще не существовало, нельзя даже сказать, чтобы населеніе боялось большевиковъ. Газеты большевицкихъ противниковъ еще выходили, и политика совѣтовъ подвергалась въ нихъ жесточайшимъ нападкамъ. Въ «Новой Жизни» Горькій съ пѣной у рта выступалъ противъ тѣхъ людей, преданнѣйшимъ приверженцемъ которыхъ является теперь. Буржуазное общество, еще разсчитывавшее на то, что придутъ нѣмцы и наведутъ порядокъ, было настроено значительно лучше, чѣмъ того можно было ожидать при существовавшихъ условіяхъ. Широкія массы голодали, но у богатыхъ были еще деньги. Рестораны были открыты, кабарэ переполнены. По воскресеньямъ на нашей улицѣ происходили рысистые бѣга; сердце сжималось, когда сравнишь, бывало, этихъ красивыхъ, выхоленныхъ лошадей съ жалкими клячами извозчичьихъ дрожекъ. Въ эту раннюю эпоху большевизма опасность для тѣлесной неприкосновенности и жизни исходила не отъ правящей партіи, а отъ анархистскихъ бандъ, расположившихся въ нѣкоторыхъ изъ элегантнѣйшихъ домовъ Петербурга, вооруженныхъ винтовками, ручными гранатами и пулеметами и терроризировавшихъ весь городъ. Эти разбойники подстерегали свои жертвы на перекресткахъ улицъ, не считались ни съ чѣмъ и не дѣлали никакой разницы между тѣми, на кого нападали. Какъ-то вечеромъ они вытащили изъ саней будущаго главу петербургской чрезвычайки Урицкаго, когда тотъ возвращался домой изъ Смольнаго, раздѣли его до нага и оставили въ такомъ видѣ на морозѣ. Онъ могъ почитать себя счастливымъ, что хоть живъ остался. По ночамъ мы избѣгали пройти даже самое незначительное разстояніе безъ провожатыхъ. Мы ходили посерединѣ мостовой и не выпускали изъ рукъ спрятанныхъ въ карманахъ нашихъ шубъ револьверовъ. Безпорядочная стрѣльба слышна была всю ночь. Большевики казались неспособными справиться съ этой чумой. Долгіе годы сражались они противъ насильственныхъ методовъ царскаго режима, время ихъ собственной политики насилія еще не приспѣло.

Я нарочно упоминаю объ этой первоначальной стадіи сравнительной большевицкой терпимости, потому что ихъ послѣдующая жестокость явилась слѣдствіемъ обостренной гражданской войны. Въ гражданской же войнѣ немало повинны и союзники, вмѣшательство которыхъ возбудило столько ложныхъ надеждъ. Я не хочу этимъ сказать, что безъ интервенціи союзниковъ событія въ Россіи развивались бы существенно по иному, но я продолжаю придерживаться той точки зрѣнія, что нашей политикой мы содѣйствовали усиленію террора и увеличенію кровопролитія.

Въ субботу 3 марта русскіе подписали предварительный мирный договоръ въ Брестѣ и на слѣдующій день послѣдовалъ созывъ съѣзда всѣхъ совѣтовъ для его ратификаціи. Съѣздъ этотъ былъ назначенъ на 12 марта въ Москвѣ. Одновременно съ этимъ былъ созданъ новый верховный военный совѣтъ и отданъ приказъ поголовнаго вооруженія всего народа. Во главѣ военнаго совѣта сталъ Троцкій, котораго замѣнилъ въ комиссаріатѣ иностранныхъ дѣлъ Чичеринъ.

Я зашелъ къ Чичерину немедленно послѣ его возвращенія изъ Брестъ-Литовска. Онъ былъ въ подавленномъ, а слѣдовательно и примирительномъ настроеніи.

— Германскія мирныя условія, сказалъ онъ мнѣ, — оставятъ въ русскомъ народѣ такое же озлобленіе противъ нѣмцевъ, какъ мирныя условія 1870 года у французовъ. Союзникамъ предоставляется теперь прекрасный случай показать свою добрую волю. Россія расторгнетъ этотъ продиктованный ей миръ, какъ только почувствуетъ себя достаточно окрѣпшей. — Такъ разсуждали въ то время всѣ народные уполномоченные, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться.

Такъ какъ предстояла эвакуація Петербурга, я освѣдомился у Чичерина, какъ онъ предполагаетъ размѣстить меня и моихъ людей въ Москвѣ. Онъ отвѣтилъ, какъ всегда, чрезвычайно предупредительно и чрезвычайно неопредѣленно. Я предпочелъ поэтому обратиться къ Троцкому, который дѣйствовалъ обыкновенно быстро и основательно, если бывалъ къ тому расположенъ. Я встрѣтилъ необычайно напыщеннаго Троцкаго. Его драматическій талантъ нашелъ себѣ полное приложеніе въ новой сферѣ его дѣятельности. За одну ночь онъ сталъ солдатомъ. Каждое его слово дышало войной, независимо отъ того, будетъ ли или не будетъ ратифицированъ мирный договоръ. При голосованіи, произведенномъ въ тѣсномъ кругу партійныхъ вождей, высказавшихся въ пользу мира, онъ воздержался отъ подачи голоса, не хотѣлъ онъ также принимать участія при офиціальномъ рѣшеніи этого вопроса въ Москвѣ. Онъ остается еще на недѣлю въ Петербургѣ и былъ бы радъ, если бы я подождалъ его. Тогда мы могли бы поѣхать въ Москву вмѣстѣ, и онъ позаботился бы тамъ о пристанищѣ для меня. Такъ какъ я возлагалъ больше надеждъ на активность Троцкаго, чѣмъ на нерѣшительность Чичерина, я принялъ рѣшеніе остаться.

О послѣдней недѣлѣ, проведенной мной въ Петербургѣ, я всегда буду вспоминать съ удовольствіемъ, хотя и имѣлъ нѣкоторыя огорченія по поводу японцевъ. Достаточно было упомянуть о нихъ, чтобы глаза Троцкаго загорѣлись гнѣвомъ. Отмѣчу кстати, что на вмѣшательство японцевъ русская буржуазія абсолютно не реагировала. Она знала, что отъ японцевъ ей добра ожидать не приходится. Съ Троцкимъ я встрѣчался ежедневно, работы было значительно меньше, чѣмъ обычно. Стояла превосходная погода и мнѣ доставляло удовольствіе угощать у себя своихъ русскихъ пріятелей и друзей.

Въ эти дни я познакомился съ Мурой, пріятельницей Гикса и Гарстина, которая насъ довольно часто навѣщала. Ей было двадцать шесть лѣтъ, она была русской до мозга костей, безконечно возвышалась надь всѣмъ мелочнымъ и отличалась не знающимъ никакихъ границъ мужествомъ. Ея жизнерадостность, обусловленная, быть можетъ, ея желѣзнымъ здоровьемъ, была поразительна и заражала всѣхъ, кто приходилъ съ ней въ соприкосновеніе. Ея міръ быль тамъ, гдѣ была ея любовь. Ея отношеніе къ жизни превращало эту аристократку, которую можно еще было представить себѣ коммунисткой, но никакъ не тихой женой и матерью, въ абсолютную хозяйку своей судьбы. Впослѣдствіи она явилась однимъ изъ дѣйствующихъ лицъ заключительнаго акта пережитой мной въ Россіи драмы. Въ первые дни нашего знакомства я былъ слишкомъ поглощенъ своей работой и своей собственной персоной, чтобы удѣлить ей особенно много значенія. Она несомнѣнно производила на меня сильное впечатлѣніе, разговорѣ съ ней придавалъ прянности моимъ буднямъ, но очарованіе пришло позднѣе.

По случаю дня рожденія нашего морского атташе Кроми она устроила небольшой праздникъ, на который пригласила всѣхъ. Это было какъ разъ на масленицѣ, и мы истребили безконечное количество блиновъ съ икрой и водкой. Я сочинилъ куплеты на всѣхъ присутствовавшихъ, а Кроми произнесъ одну изъ своихъ юмористическихъ рѣчей. Мы пили за здоровье хозяйки и смѣялись отъ всей души. Это былъ для всѣхъ насъ, пожалуй, послѣдній беззаботный вечеръ въ Россіи.

Изъ четырехъ присутствовавшихъ на этомъ праздникѣ англичанъ остался въ живыхъ я одинъ. Кроми палъ геройской смертью, защищая посольство отъ нападенія вторгшейся въ него банды большевиковъ. Бѣдняга Денисъ Гарстинъ, отстаивавшій съ юношескимъ энтузіазмомъ необходимость сотрудничества съ большевиками, быль отправленъ въ распоряженіе военнаго министерства въ Архангельскъ, гдѣ и былъ сраженъ большевицкой пулей. Вилли Гиксъ, нашъ Гики, умеръ весной 1930 года въ Берлинѣ отъ чахотки.

Какъ тихъ и прекрасенъ былъ Петербургъ въ эти дни моего съ нимъ прощанія! Пустынность, заброшенность его улицъ придавала ему какую-то особую, новую прелесть.

Центромъ страны являлась теперь Москва. Ленинъ переѣхалъ туда еще 10-го марта. 15-го марта Троцкій извѣстилъ меня, что на слѣдующій день мы ѣдемъ. Онъ былъ только что назначенъ народнымъ комиссаромъ по военнымъ дѣламъ. Въ Москвѣ происходилъ съѣздъ совѣтовъ, долженствовавшій ратифицировать миръ, на которомъ Ленинъ замазалъ рты своимъ противникамъ, высказывавшимся за продолженіе войны, памятной ссылкой на дурака, который можетъ за одну минуту задать больше вопросовъ, чѣмъ ихъ способенъ разрѣшить на протяженіи часа мудрецъ.

Нашъ большой багажъ мы отправили въ посольство. Мы встали въ 7 часовъ, въ восемь были уже въ Смольномъ, прождали тамъ до десяти часовъ прибытія грузовиковъ Троцкаго и проваландались большую часть дня на вокзалѣ, гдѣ имѣли случай полюбоваться семью стами преторіанцами вновь испеченнаго краснаго Наполеона. Въ четыре часа появился, наконецъ, самъ Троцкій въ военной шинели цвѣта хаки. Поздоровавшись съ нами, онъ повелъ насъ лично къ тѣмъ двумъ купе, которыя были отведены въ переполненномъ поѣздѣ для насъ шестерыхъ и нашихъ обоихъ русскихъ слугъ. До Любани мы оставались въ нашихъ купе, а затѣмъ Троцкій пригласилъ насъ къ столу.

Объ этомъ ужинѣ я буду вспоминать всю мою жизнь. Мы сидѣли на копцѣ длиннаго стола, поставленнаго въ вокзальномъ буфетѣ, Гиксъ по лѣвую, а я по правую руку Троцкаго. Подавались простыя, но очень вкусно приготовленныя блюда, — щи, телячьи отбивныя котлеты съ жареной картошкой и огромный тортъ. Намъ было подано вино и пиво, а Троцкій пилъ только минеральную воду. Онъ былъ превосходно настроенъ и блестяще разыгрывалъ роль гостепріимнаго хозяина. Вокругъ насъ толпилась масса съ любопытствомъ на насъ взиравшаго народа Казалось, что все населеніе Любани пришло сюда, чтобы поглазѣть на человѣка, давшаго Россіи миръ, а теперь не желающаго ничего и слышать о мирѣ. Въ концѣ ужина я офиціально поздравилъ Троцкаго съ его новымъ назначеніемъ. Онъ отвѣтилъ, что еще не далъ своего окончательнаго согласія и приметъ постъ комиссара по военнымъ дѣламъ лишь въ томъ случаѣ, если Россія рѣшится продолжать войну. Въ тотъ моментъ онъ несомнѣнно самъ этому вѣрилъ. Въ это время подошелъ начальникъ станціи и подалъ Троцкому телеграмму. Телеграмма была изъ Москвы и содержала сообщеніе о томъ, что съѣздъ совѣтовъ подавляющимъ большинствомъ ратифицировалъ мирный договоръ.

Не взирая на то, мы заснули сномъ праведнымъ и безъ всякихъ дальнѣйшихъ задержекъ прибыли на слѣдующее утро въ Москву. На вокзалѣ Троцкій блеснулъ передъ нами своей благовоспитанностью. Въ единственной еще не закрытой гостиницѣ для пасъ были оставлены двѣ комнаты. Сколько мы ни возражали, Троцкій отправилъ насъ въ гостиницу на двухъ предоставленныхъ въ его распоряженіе автомобиляхъ, а самъ остался на вокзалѣ ждать ихъ возвращенія.

9. Въ гущѣ событій

Какая радость снова очутиться въ Москвѣ, гдѣ мнѣ былъ близокъ каждый булыжникъ мостовой, гдѣ я чувствовалъ себя, какъ дома, гдѣ я прожилъ дольше, чѣмъ въ любомъ другомъ городѣ земного шара, хоть это и была уже не прежняя Москва. Многихъ моихъ старыхъ англійскихъ и русскихъ друзей уже не было. Челноковъ бѣжалъ на югъ, Львовъ гдѣ-то скрывался. Во многихъ богатыхъ купеческихъ особнякахъ поселились банды анархистовъ, дѣйствовавшія здѣсь еще болѣе безцеремонно, чѣмъ въ Петербургѣ. Во всемъ городѣ царила невѣроятная распущенность, дѣйствовавшая мнѣ на нервы. Буржуазія съ нетерпѣніемъ дожидалась прихода нѣмцевъ и заранѣе праздновала надвигающійся часъ освобожденія. Кабарэ процвѣтали. Одно изъ нихъ помѣщалось и въ роскошной гостиницѣ, въ которой мы остановились. Цѣпы, особливо на шампанское, достигали гомерическихъ размѣровъ, но у посетителей, ежевечерне заполнявшихъ эти кабаре и остававшихся тамъ до утра, было, очевидно, достаточно денегъ.

Особенно много времени для нравоучительныхъ разсужденій у меня не было. Уже черезъ двадцать четыре часа послѣ моего пріѣзда я оказался въ гущъ событій. Въ отелѣ я встрѣтилъ Робинса и его красноармейскую компанію, мы вмѣстѣ съ ними занимали нѣсколько комфортабельныхъ комнатъ съ салономъ и ванной. Генералъ Лавернь тоже избралъ Москву мѣстопребываніемъ для находившейся подъ его начальствомъ военной делегаціи Во главѣ нѣсколько меньшей итальянской военной делегаціи стоялъ генералъ Ромеи, Американскіе военные интересы представлялъ майоръ Риггсъ. Было необходимо объединить нашу дѣятельность, если мы не хотѣли, чтобы она приняла хаотическій характеръ.

По предложенію Ромеи мы собирались ежедневно у меня въ номерѣ на конференцію, на которой неизмѣнно присутствовали Лавернь, Ромеи, Риггсъ и я, а часто также Робинсъ. Намъ удалось наладить удивительно дружное сотрудничество. Въ политическомъ отношеніи среди насъ парило почти до самой послѣдней минуты полное единогласіе. Мы стояли въ самомъ центрѣ событій. Мы были убѣждены въ томъ. что наше военное вмѣшательство въ русскія дѣла безъ согласія большевиковъ привело-бы только къ гражданской войнѣ и имѣло-бы самыя печальныя послѣдствія для нашего престижа въ томъ случаѣ, еслибы мы не пустили въ ходъ дѣйствительно крупныхъ воинскихъ силъ. Мы поставили себѣ задачей выступить въ Россіи съ согласія большевиковъ. Уже. черезъ десять дней послѣ моего пріѣзда мы на совмѣстномъ совѣщаніи единогласно пришли къ рѣшенію о томъ, что выступленіе японцевъ безполезно. Не надо забывать, что всѣ наши мѣропріятія были обусловлены положеніемъ на западномъ фронтѣ, гдѣ большое весеннее наступленіе нѣмцевъ было въ полномъ разгарѣ. Мы знали, что верховное союзное командованіе добивалось только того, чтобы возможно большее количество германскихъ войскъ было связано на восточномъ фронтѣ. Но мы не могли убѣдиться въ томъ, что цѣль эта можетъ быть достигнута оказаніемъ поддержки Алексѣеву и Корнилову, предтечамъ Деникина и Врангеля. Эти генералы, равно какъ и поставленный нѣмцами во главѣ бѣлаго правительства въ Кіевѣ Скоропадскій, не были непосредственно заинтересованы въ нашихъ успѣхахъ на западномъ фронтѣ. Я этимъ отнюдь не опорочиваю ихъ доброй воли и искренняго желанія создать на востокѣ новый фронтъ противъ нѣмцевъ. Но раньше этого имъ было необходимо справиться съ большевиками. Для этой цѣли они, безъ поддержки изъ-за границы, были слишкомъ слабы, потому что въ собственной странѣ они находили опору только въ офицерствѣ, которое было само по себѣ уже очень ослаблено.

Мы знали, что большевики начнутъ военныя дѣйствія лишь въ томъ случаѣ, если удастся спровоцировать нѣмцевъ на новое наступленіе. Такое развитіе событій мы считали вѣроятнымъ и видѣли тѣ возможности, которыя открывались для насъ въ связи съ нимъ, если мы пообѣщаемъ помощь союзниковъ. Отлично понимая озлобленіе нашихъ правительствъ противъ большевиковъ, мы не считали, однако, ихъ политику правильной.

Кромѣ меня независимое положеніе понималъ только Ромеи, который сносился непосредственно съ итальянскимъ генеральнымъ штабомъ и не быль подчиненъ посольству своей страны. Лавернъ, стоявшій во главѣ цѣлой военной группы, Являлся вмѣстѣ съ тѣмъ и французскимъ военнымъ атташе и въ качествѣ такового находился подъ контролемъ своего посла. Еще болѣе зависимое положеніе занималъ Риггсъ Послы же торчали въ Вологдѣ, небольшомъ провинціальномъ городкѣ, отдаленномъ на нѣсколько сотъ километровъ отъ Москвы. Представьте себѣ, что пословъ иностранныхъ державъ, на которыхъ возложено порученіе освѣдомлять свои правительства о великобританской политикѣ, посадили въ какую-нибудь деревушку на Гебридскихъ островахъ! Но помимо этого, всѣ они абсолютно нецриснособлены къ выполненію возложенной на нихъ задачи. Американецъ Френсисъ, почти восьмидесягилѣтній, къ слову сказать, очень симпатичный банкиръ изъ Санъ-Луи, былъ впервые въ жизни заграницей и попалъ нежданно-негаданно въ самый водоворотъ революціи. Французъ Нулансъ являлся тоже новичкомъ на своемъ посту. Это былъ профессіональный политикъ, для котораго рѣшающимъ моментомъ служила политика его фракціи во французской палатѣ депутатовъ. Въ штабѣ Лаверна выдѣлялся капитанъ Жакъ Садуль, извѣстный въ качествѣ адвоката и соціалистическаго депутата, входившій ранѣе въ составъ миссіи Альбера Тома и бывшій въ дружбѣ съ Троцкимъ. Садуль былъ полезнымъ сотрудникомъ, на котораго можно было вполнѣ положиться, но на Нуланса онъ дѣйствовалъ какъ красное сукно на быка: одинъ политикъ не довѣрялъ другому. Между ними безпрерывно происходили тренія. Нулансъ задерживалъ корреспонденцію Садуля съ Тома, и его упрямство и насильственныя мѣропріятія загнали въ концѣ концовъ несчастнаго Садуля въ лагерь большевиковъ. Итальянскій уполномоченный въ дѣлахъ Торретта говорилъ порусски и зналъ Россію, по крайней мѣрѣ Россію царскаго режима, но не былъ человѣкомъ, способнымъ оказать сопротивленіе энергичному и ни съ чѣмъ не считавшемуся Нулансу.

Фантастическіе антибольшевицкіе слухи расцвѣтали въ Вологдѣ еще лучше, пожалуй, чѣмъ въ Лондонѣ или Парижѣ. Чуть-ли не каждый день Лавернь получалъ отъ своего посла предписанія заняться разслѣдованіемъ того или другого свѣдѣнія о дружбѣ большевиковъ съ нѣмцами. Ромеи и я готовы были лопнуть, когда Лавернь насъ, напр., разспрашивалъ о томъ, слыхали-ли мы что-либо о существованіи въ Петербургѣ германской контрольной комиссіи съ бывшимъ царскимъ министромъ двора графомъ Фредериксомъ во главѣ, подъ дудку которой пляшетъ весь комиссаріатъ иностранныхъ дѣлъ и безъ разрѣшенія которой ни одному иностранцу не позволяется покинуть предѣлы Россіи. Вологодскія телеграммы стали въ пашемъ кругу притчей во языцѣхъ. Но Лаверню было не до смѣха, такъ какъ ему приходилось принимать экзальтацію Нуланса всерьезъ, производить разслѣдованія и командировать Садуля къ Троцкому для заявленія офиціальныхъ протестовъ. Троцкій приходилъ въ полное недоумѣніе или начиналъ возмущаться, или же смѣялся и предлагалъ послать вологодскимъ превосходительствамъ брому для успокоенія ихъ нервовъ. Лаверню довольно часто приходилось предпринимать малопріятныя поѣздки въ Вологду, гдѣ Ромеи и я были только одинъ единственный разъ. Ромеи пришелъ къ тому заключенію, что весь дипломатическій корпусъ можно было выварить въ одномъ котлѣ и не получить въ результатѣ ни одной капли человѣческаго, смысла.

Никогда большевики не были такъ готовы пойти на соглашеніе съ союзниками, какъ въ мартѣ 1918 года. Они опасались новаго нападенія нѣмцевъ и еще мало вѣрили въ собственное будущее. Они привѣтствовали бы участіе союзныхъ офицеровъ въ обученіи новой арміи, которую тогда началъ создавать Троцкій.

Капризъ военнаго случая далъ намъ тогда возможность предоставить въ распоряженіе большевицкаго верховнаго командованія самыхъ подходящихъ для этой цѣли офицеровъ. Въ Москву прибыла какъ разъ изъ Румыніи большая французская военная делегація съ генераломъ Бертело во главѣ. Такъ какъ мы предпочитали, чтобы инструкторами красной арміи явились не германскіе, а союзные офицеры, мы предложили Троцкому взять Бертело на службу. Красный вождь, который доказалъ уже намъ свою добрую волю тѣмъ, что назначилъ консультаціонный совѣтъ изъ союзныхъ офицеровъ, изъявилъ безъ всякихъ околичностей свое согласіе. Въ ближайшемъ засѣданiи консультаціоннаго совѣта, на которомъ принимали участіе Ромеи, Лавернь, Риггсъ и Гарстинъ, Троцкій офиціально поставилъ соотвѣтственное предложеніе на обсужденіе. Лавернь согласился и казалось, что назначеніе Бертело обезпечено. Мы думали, что добились тактической выгоды.

Но черезъ два дня весь этотъ планъ рухнулъ. Вмѣшался Нулансъ и отчиталъ Лаверня за то, что тотъ превысилъ свои полномочія. Бертело и его штабъ должны немедленно вернуться во Францію. Настроеніе Троцкаго упало, въ «Извѣстіяхъ» появилась передовая статья, въ которой доказывалось, что только Америка относится къ большевикамъ добросовѣстно, и что союзники, совершенно не считающіеся съ волей русскаго парода, дѣлаютъ антантофильскую политику въ Россіи невозможной.

10. Затрудненія

Но не только Лавернь натыкался въ своей дѣятельности на большія затрудненія. Я сталкивался съ неменьшими. Тайные агенты англійскаго правительства преподнесли ему фантастическое свѣдѣніе. Сибирь якобы заполнена цѣлыми полками изъ бывшихъ германскихь военноплѣнныхъ, снабженныхъ большевиками оружіемъ. Это новое доказательство того, что большевики предаютъ Россію врагамъ. Я получилъ редактированную въ чрезвычайно раздражительномъ тонѣ телеграмму, въ которой подчеркивалось противорѣчіе между содержаніемъ моихъ донесеній и дѣйствіями большевиковъ.

Я внесъ это обстоятельство на обсужденіе коллегіи моихъ московскихъ товарищей. Я былъ глубоко убѣжденъ въ томъ, что вся эта исторія вымышлена, но Сибирь далеко, собрать доказательства для опроверженія нелѣпаго слуха чрезвычайно трудно. Робинсъ и я интерпеллировали Троцкаго. Онъ не хотѣлъ оспаривать это извѣстіе, такъ какъ ему все равно не повѣрятъ, а просто предложилъ намъ самимъ поѣхать въ Сибирь и на мѣстѣ убѣдиться въ его вымышленности. Онъ завѣрилъ насъ въ томъ, что намъ будетъ предоставлена всяческая возможность произвести тщательное разслѣдованіе. Я рѣшился послать въ Сибирь моего самаго благонадежнаго сотрудника Гикса, какъ ни тяжело мнѣ было обойтись безъ него. Онъ пустился въ тотъ же вечеръ въ путь въ обществѣ капитана Вебстера изъ американскаго Краснаго Креста. Троцкій сдержалъ свое обѣщаніе и снабдилъ обоихъ офицеровъ личными рекомендовательпыми письмами къ мѣстнымъ совѣтамъ, въ которымъ послѣднимъ предлагалось оказывать имъ всяческое содѣйствіе и ни въ чемъ не стѣснять ихъ свободы передвиженія.

Гиксъ оставался въ отсутствіи шесть недѣль. За это время онъ исколесилъ вдоль и поперекъ всю Сибирь, осмотрѣлъ множество лагерей военноплѣнныхъ и работалъ чрезвычайно основательно. Онъ присылалъ намъ по телеграфу удивительно интересныя извѣстія, какъ напримѣръ о казачьемъ генералѣ Семеновѣ, который, укрывшись за китайской границей, велъ партизанскую войну противъ большевиковъ. Но вооруженныхъ германскихъ или австрійскихъ военноплѣнныхъ онъ нигдѣ не видѣлъ.

Я облекалъ его донесенія въ пріемлемую для нашего военнаго министерства форму и лично ихъ шифровалъ. Съ обратной почтой пришло изъ Лондона телеграфное распоряженіе военнаго министерства о немедленномъ возвращеніи Гипса въ Лондонъ. Нетрудно было догадаться, каковы были причины его отозванія Я не могъ обойтись безъ сотрудничества Гикса. Работы было ужасно много, изъ всѣхъ моихъ людей шифрвать умѣлъ одинъ только Гиксъ и въ его отсутствіи мнѣ пришлось бы помимо моей обычной напряженной работы заниматься еще и шифрованіемъ. Все это я подробно изложилъ въ телеграммѣ, добавивъ, что въ случаѣ его отозванія мнѣ не останется ничего другого, какъ самому просить объ освобожденіи меня отъ возложенныхъ на меня обязанностей. Въ отвѣтъ я получилъ частную телоі;рамму отъ Джорджа Клерка, чье добродушно-терпѣливое отношеніе къ моимъ ошибкамъ никогда не изгладится изъ моей памяти: Гиксъ остается.

Инцидентъ былъ исчерпанъ, но популярность моя въ Лондонѣ отъ него не выиграла, и уже спустя четыре дня я получилъ отъ жены двѣ тревожныхъ телеграммы. «Вполнѣ освѣдомлена. Не дѣйствуй необдуманно. Опасаюсь за твою будущность. Понимаю твое настроеніе, но надѣюсь скоро тебя увидѣть. Это будетъ для тебя самое лучшее. Подтверди полученіе. Телеграфируй относительно здѣшнихъ разногласій.» Было ясно въ чемъ дѣло, тѣмъ болѣе, что я зналъ, отъ кого моя жена получаетъ информацію. Мнѣ надлежало выйти изъ игры и вернуться домой. Но я стиснулъ зубы и подавилъ свою злобу.

Наряду съ пререканіями по серьезнымъ политическимъ вопросамъ у насъ безпрерывно происходила война булавочными уколами. Мы имѣли отдѣленія во всѣхъ частяхъ Россіи, и каждое изъ нихъ вело свою особую политику. Наши протесты по поводу конфискаціи имущества англійскихъ подданныхъ не прекращались. Большевики въ отместку за это вели пропаганду среди англійскаго рабочаго класса и хаяли военныя цѣли союзниковъ. Литвиновъ дѣлалъ все возможное, чтобы вызвать къ себѣ въ Лондонѣ полнѣйшую антипатію. Я испытывалъ судьбу тенниснаго мяча, которымъ обѣ стороны перебрасывались.

Гораздо отраднѣе было то обстоятельство, что большевики, напуганные успѣхами нѣмцевъ на западномъ фронтѣ, очевидно склонились бы на принятіе помощи со стороны союзниковъ въ случаѣ возобновленія германскаго наступленія. Чрезвычайно характернымъ для тогдашней Москвы является тотъ фактъ, что совѣтская пресса не печатала офиціальныхъ германскихъ сообщеній о мартовскихъ бояхъ на западномъ фронтѣ, тогда какъ буржуазныя газеты ихъ помѣщали полностью.

Нѣмцы, казалось, играли намъ прямо въ руку, до того надменно и самоувѣренно опи выступали. Такъ какъ они непрестанно жаловались на занятіе нами Мурманска, то комиссаріату иностранныхъ дѣлъ не осталось, въ концѣ концовъ, ничего иного, какъ послать мнѣ нѣсколько нотъ протеста, каковыя въ соотвѣтствіи съ новыми правилами открытой дипломатіи были текстуально опубликованы въ офиціальной совѣтской прессѣ. — Что мнѣ дѣлать съ этими нотами? — освѣдомился я у Чичерина. Онъ посовѣтовалъ мнѣ, позаботиться о томъ, чтобы наши власти немножко больше считались съ мѣстнымъ Мурманскимъ совѣтомъ.

— Впрочемъ, — добавилъ онъ цинично, — вы можете выбросить эти ноты въ сорную корзину.

Троцкій былъ въ отчаяніи отъ поведенія союзниковъ, но ко мнѣ относился съ прежней любезностью.

— Мы недалеки отъ возобновленія войны съ нѣмцами, а союзники дѣлаютъ все отъ нихъ зависящее, чтобы играть нѣмцамъ въ руку, — говорилъ онъ.

Я читалъ въ то время на сонъ грядущій исторію евреевъ и наткнулся въ ней на слѣдующую молитву Баръ-Кохбы изъ эпохи его борьбы съ римлянами: «Мы молимъ Тебя, не помогать нашимъ врагамъ. Намъ Ты можешь и не оказывать помощи.» Почти дословно то же повторялъ мнѣ ежедневно Троцкій.

Мнѣ пришлось какь-то въ тѣ дни быть свидѣгелемъ сцены, давшей мнѣ возможность оцѣнить рѣдкое мужество и умѣніе Троцкаго разговаривать съ толпой. Мы бесѣдовали съ нимъ въ военномъ комиссаріатѣ, на площади позади храма Спасителя. какъ въ комнату вдругъ ворвался, охваченный паническимъ ужасомъ одинъ изъ его помощниковъ. Внизу де стоитъ огромная толпа вооруженныхъ матросовъ, не получившихъ своего жалованья или недовольныхъ его размѣрами. Они хотятъ но что бы то ни было переговорить съ Троцкимъ. Если онъ къ нимъ не выйдетъ, они будутъ штурмовать зданіе.

Троцкій вскочилъ со сверкающими глазами и вышелъ на площадь. Я слѣдилъ за происходящимъ изъ окна. Онъ не пытался заискивать передъ взбунтовавшимися матросами, а осыпалъ ихъ рѣзкими словами, какъ ударами кнута. Такія канальи, какъ они, являются позоромъ для флота, сыгравшаго столь славную роль въ революціи. Жалобы ихъ будутъ провѣрены и въ томъ случаѣ, если окажутся справедливыми, уважены. Въ противномъ случаѣ онъ ихъ заклеймить какъ предателей революціи. Пока же они должны немедленно вернуться въ свои казармы, или же онъ прикажетъ ихъ разоружить и лишитъ всѣхъ преимуществъ. Матросы удалились, поджавъ хвосты, какъ избитыя собаки, а Троцкій возобновилъ свою бесѣду со мной на томъ мѣстѣ, гдѣ она была прервана.

Ленинъ, съ которымъ Робинсъ довольно часто встрѣчался, держалъ себя сдержаннѣе, чѣмъ Троцкій, но изъявлялъ готовность предоставить союзникамъ извѣстныя компенсаціи, если они окажутъ ему реальную помощь. Остальные комиссары держали себя очень предупредительно. Особенно удачно складывалась моя работа съ Караханомъ, третьимъ послѣ Чичерина и Радека членомъ тріумвирата, управлявшаго комиссаріатомъ иностранныхъ дѣлъ. Этотъ армянинъ, съ темными волосами и холеной бородкой являлся Адонисомъ коммунистической партіи. У него были безупречныя манеры, онъ умѣлъ оцѣнить хорошую сигару, отличался уравновѣшеннымъ темпераментомъ и никогда не произнесъ въ моемъ присутствіи ни одного нелюбезнаго слова, даже и впослѣдствіи, когда его товарищи провозгласили меня шпіономъ и убійцей. Не надо, однако, думать, что онъ вообще велъ себя какъ святой. Въ немъ была изрядная порція присущей его націи хитрости. Дипломатія являлась его призваніемъ.

Нашимъ фаворитомъ среди комиссаровъ былъ Радекъ. Внѣшне этотъ еврей, подлинная фамилія коего Собельсонъ, представлялъ собою курьезнѣйшую фигуру. Маленькій человѣчекъ съ огромнымъ черепомъ, выпученными глазами, гладко выбритый (онъ не носилъ еще тогда того вѣночка изъ волосъ, которымъ замѣняетъ теперь бороду), въ очкахъ, съ большимъ ртомъ и желтыми, обкуренными зубами, въ которыхъ неизмѣнно торчала либо трубка, либо сигара, одѣтый въ сѣрую куртку, никербокеры и гамаши. Мы познакомились съ нимъ черезъ корреспондента «Манчестеръ Гуардіанъ» Ренсома, съ которымъ онъ былъ очень друженъ. Почти ежедневно приходилъ онъ ко мнѣ въ своей лихо напяленной на голову англійской каскеткѣ, пыхтя изо всѣхъ силъ трубкой, съ кипой книгъ и брошюрь подъ мышкой и большимъ револьверомъ у пояса — полупрофессоръ, полубандитъ.

Онъ обладалъ поистинѣ блестящимъ умомъ и былъ самымъ выдающимся виртуозомъ среди всѣхъ партійныхъ журналистовъ. Его бесѣда также цѣнилась и искрилась, какъ и его статьи. Излюбленной его дичью являлись послы и министры иностранныхъ дѣлъ. По своей должности онъ принималъ во второй половинѣ дня иностранныхъ дипломатическихъ представителей, а на слѣдующее утро ядовито высмѣивалъ ихъ въ «Извѣстіяхъ» подъ прозрачнымъ псевдонимомъ «Віаторъ». Этотъ Пукъ былъ исполненъ злобы и восхитительнаго юмора, настоящій большевицкій Бивербрукъ.

Когда въ Москву прибыло германское посольство, онъ подвергъ терпѣніе представителей кайзера тяжкому испытанію, ибо былъ, по крайней мѣрѣ въ первое время, страстнымъ германофобомъ. Онъ былъ однимъ изъ участниковъ Брестъ-Литопскихъ переговоровъ и ему доставляло величайшее удовольствіе пускать генералу Гофману въ лицо клубы дыма изъ своей трубки, набитой какимъ-то подозрительнымъ зельемъ. При каждой представлявшейся къ сему возможности онъ голосовалъ противъ мира. Будучи по натурѣ чрезвычайно импульсивнымъ и горячимъ, онъ рвался изъ поводьевъ, налагаемыхъ на него время отъ времени болѣе осторожными товарищами по партіи. Когда мы, бывало, приводили его въ хорошее настроеніе поднесеніемъ полуфунтовой пачки Флотскаго табаку, онъ съ очаровательнѣйшей непринужденностью изливалъ накопившуюся въ немъ злобу. Стрѣлы его насмѣшки не щадили никого, даже Ленина, въ особенности же русскаго народа. Когда миръ былъ заключенъ, онъ воскликнулъ чуть-ли не со слезами на глазахъ:

— Господи, если бы въ этой борьбѣ за нами стоялъ другой народъ, а не русскій, мы могли-бы сорвать весь міръ съ петель!

О Чичеринѣ и Караханѣ онъ былъ невысокаго мнѣнія. Перваго онъ называлъ старой бабой, а – второго осломъ классической красоты. Это чрезвычайно забавный и обольстительный комедіантъ, и будучи поставленъ подъ надлежащій контроль, онъ быль бы опаснѣйшимъ изъ доселѣ выдвинутыхъ большевицкимъ движеніемъ пропагандистовъ.

11. Весеннія недѣли 1918

На протяженіи первыхъ двухъ мѣсяцевъ мы съ Робинсомъ пользовались особыми привилегіями. Мы безъ всякаго труда добивались пріема у любого изъ комиссаровъ. Случалось, что намъ разрѣшалось присутствовать, на засѣданіяхъ центральнаго исполнительнаго комитета. Въ одномъ изъ этихъ засѣданій при пасъ происходили даже дебаты относительно организаціи новой арміи. Въ эту раннюю эпоху большевизма засѣданія центральнаго исполнительнаго комитета происходили въ большомъ ресторанномъ залѣ отеля «Метрополь», переименованнаго въ первый домъ совѣтовъ. Делегаты сидѣли густыми рядами другъ за другомъ, какъ въ концертѣ. Ораторы говорили съ небольшой эстрады, стоя на которой нѣкогда Кончикъ, во главѣ своего оркестра, потрясалъ буржуазныя души рыданіями своей скрипки.

Въ качествѣ референта выступалъ Троцкій. Поскольку онъ не слишкомъ поддается вліянію своего темперамента, Троцкій является демагогическимъ ораторомъ поразительной силы. Рѣчью онъ владѣетъ въ совершенствѣ, слова у него такъ и льются. На высокихъ нотахъ голосъ его немножко сипитъ. Въ этотъ вечерь онъ былъ особенно въ ударѣ. Передъ нами стоялъ человѣкъ дѣйствія, дающій отчетъ о большомъ свершаемомъ имъ дѣлѣ, — созданіи красной арміи. Онъ наталкивался на извѣстную оппозицію (въ мартѣ и апрѣлѣ въ исполнительномъ комитетѣ еще засѣдали меньшевики), достаточно энергичную для того, чтобы подстегивать его и не настолько рѣзкую, чтобы онъ потерялъ контроль надъ собою. Онъ расправлялся съ противниками удивительно энергично и, очевидно, не безъ удовольствія. Рѣчь его вызвала невѣроятный энтузіазмъ. Она была сплошнымъ объявленіемъ войны, а ораторъ воплощеніемъ воинской ненависти.

Передъ засѣданіемъ Робинса и меня угостили чаемъ съ печеньемъ и познакомили съ нѣкоторыми дотолѣ намъ неизвѣстными комиссарами, какъ-то съ Луначарскимъ, сладкорѣчивымъ человѣкомъ, нѣжнаго обхожденія, съ Бухаринымъ, карапузомъ, по человѣкомъ большого мужества, единственнымъ большевикомъ, осмѣливавшимся скрещивать шпагу діалектики съ самимъ Ленинымъ. Насъ представили историку Покровскому, будущему общественному обвинителю Крыленко, какомуто декадентскому эпилептику, самому противному изъ когда-либо видѣнныхь мною большевиковъ. Эти четыре человѣка вмѣстѣ съ Ленинымъ и Чичеринымъ составляли чисто русское ядро посреди цѣлой мѣшанины всевозможныхъ національностей.

Во время засѣданіи мы сидѣли съ Радекомъ и помощникомъ Робинса Гумберглмъ за боковымъ столикомъ. Нѣсколько разъ въ залъ входилъ Ленинъ. Онъ присаживался къ намъ и болталъ нѣсколько минутъ. Какъ и въ блыпинствѣ случаевъ, онъ былъ хорошо настроенъ. Изъ всѣхъ когда-либо видѣнныхъ мною политическихъ дѣятелей, онъ отличался самымъ уравновѣшеннымъ темпераментомъ. Въ преніяхъ онъ участія не принималъ, а о томъ, что онъ прислушивался къ рѣчи Троцкаго, можно было судить лишь потому, что онъ нѣсколько понижалъ голосъ при разговорѣ.

Въ этотъ же вечеръ меѣ пришлось познакомиться еще съ двумя комиссарами. Первымъ изъ нихъ былъ Дзержинскій, предсѣдатель Чека. Онъ говорилъ чрезвычайно спокойно, безъ тѣни юмора. Особенное впечатлѣніе производили его глубоко сидящіе въ орбитахъ глаза, горѣвшіе неугасающимъ фанатическимъ огнемъ и столь неподвижные, словно-бы вѣки его были парализованы. Онъ провелъ большую часть своей жизни въ Сибири и носилъ на лицѣ какую-то печать ссылки. Затѣмъ я еще обмѣнялся рукопожатіемъ, не обращая на него вниманія, съ крѣпко слаженнымъ, блѣднолицымъ человѣкомъ съ черными усами, густыми бровями и зачесанными кверху черными волосами. Онъ ничего не говорилъ и казался мнѣ недостаточно интереснымъ, чтобы занять мѣсто въ моей галлерѣ большевицкихъ вождей. Если бы его представили тогда партіи, какъ преемника Ленина, то всѣ партійцы покатились бы со смѣху. Это былъ кавказецъ Джугашвили, извѣстный нынѣ всему міру подъ именемъ Сталина, человѣка изъ стали.

Самое сильное впечатлѣніе произвелъ на меня Луначарскій. Этому блестящему уму и высокообразованному человѣку партія обязана тѣмъ, что часть образованныхъ классовъ заключила миръ съ совѣтами. Онъ привелъ въ станъ большевиковъ Горькаго, который, въ сущности, внутренно, — быть можетъ и самъ того не сознавая, — всегда принадлежалъ къ этому лагерю. Онъ боролся за сохраненіе стараго буржуазнаго искусства, охранялъ сокровища русскихъ музеевъ и, главнымъ образомъ, благодаря ему Москва и понынѣ еще имѣетъ свою Оперу, свой балетъ и свой знаменитый Художественный театръ.

Къ этимъ же весеннимъ недѣлямъ 1918 года относится еще одно своеобразное событіе. Одной изъ первыхъ задачъ новаго военнаго комиссара Троцкаго явилась очистка Москвы отъ анархистскихъ бандъ, державшихъ подъ своимъ гнетомъ весь городъ. Раннимъ утромъ было произведено одновременно нападеніе на двадцать шесть анархистскихъ гнѣздъ. Операція увѣнчалась полнымъ успѣхомъ. Послѣ оказаннаго ими упорнаго сопротивленія, анархисты были выбиты изъ домовъ, въ которыхъ они засѣли, ихъ пулеметы, винтовки, вся ихъ амуниція и награбленное ими добро были у нихъ отняты. Больше ста анархистовъ пало въ бою, а пятьсотъ человѣкъ попали въ руки правительственной власти. Съ разрѣшенія Дзержинскаго Робинсу и мнѣ было позволено осмотрѣть въ тотъ же день поле военныхъ дѣйствій. Въ наше распоряженіе былъ предоставленъ автомобиль съ вооруженной охраной, и помощникъ Дзержинскаго Петерсъ, впослѣдствіи мой тюремщикъ, былъ нашимъ чичероне.

Анархисты избрали себѣ въ качествѣ пристанищъ элегантнѣйшіе дома Москвы. Мы осмотрѣли нѣсколько такихъ домовъ на Поварской улицѣ, гдѣ прежде жили богатые купцы. Дома эти были въ невѣроятно запущенномъ состояніи. На полу валялись бутылки, потолки носили слѣды пуль, дорогіе ковры были испачканы виномъ и человѣческими испражненіями. Рѣдчайшія картины были изорваны въ клочья. Убитые еще валялись тамъ, гдѣ ихъ застала смерть. Среди нихъ были офицеры въ гвардейскихъ мундирахъ, молодые безусые студенты, но были также люди, несомнѣнно принадлежавшіе къ преступному міру и выпущенные изъ тюремъ, только благодаря революціи. Въ элегантномъ салопѣ Грачевскаго дома анархисты были захвачены въ разгарѣ оргіи. Длинный, накрытый столъ былъ опрокинутъ, разбитая посуда и стекло валялись въ лужахъ, крови и пролитаго вина. Лицомъ къ полу лежала какая-то женщина. Петерсъ повернулъ се. Ея волосы были растрепаны и на нихъ запеклись сгустки крови. Пуля попала ей въ затылокъ. Ей было не больше двадцати лѣтъ. Петерсъ пожалъ плечами:

— Проститутка, Можетъ быть, это наилучшій исходъ.

Этой картины я никогда не забуду.

Большевики начали наводить порядокъ.

12. Семъ политическихъ методовъ

Американскій Красный Крестъ снабдилъ насъ въ изобиліи съѣстными припасами и табакомъ. Гиксъ заблаговременно обзавелся великолѣпнымъ погребомъ винъ, котораго намъ хватило почти до самаго послѣдняго момента. Наши коллеги, которые, благодаря тому, что ихъ было не мало числомъ, и они обладали гораздо болѣе помѣстительной квартирой, проявляли широчайшее гостепріимство и часто приглашали насъ къ себѣ. Мы реваншировались предъ нили по мѣрѣ нашихъ скромныхъ средствъ. Послѣ ужина мы обычно играли въ покеръ съ американцами, кромѣ Робинса, который углублялся въ свою библію или бесѣдовалъ со мной. Въ качествѣ покеристовъ мои товарищи съ американцами тягаться не могли. Я лично неизмѣнно платилъ деньги за науку каждый разъ, какъ садился за игру. Такого игрока въ покеръ, какъ американецъ Каллагенъ, мнѣ никогда больше не приходилось встрѣчать. Этотъ закоренѣлый пессимистъ, садясь за игру, обыкновенно смотрѣлъ на часы и провозглашалъ:

— Счастье повернется къ двѣнадцати часамъ. Съ этого момента начнется мое невезенье.

Въ дѣйствительности-же и счастье его и талантъ оставались неизмѣнны. Онъ выкачивалъ съ неуклонной послѣдовательностью деньги изъ нашихъ кармановъ.

По воскресеньямь мы посѣщали балетъ. Въ царской ложѣ теперь возсѣдали товарищи, но само представленіе проходило такъ же великолѣпно, какъ при царскомъ режимѣ. На нѣсколько часовъ мы забывали всѣ наши заботы, забывали, что находимся въ гущѣ величайшей изъ всѣхъ революцій. Но когда опускался занавѣсь и оркестръ начиналъ играть интернаціоналъ, мы подпадали снова подъ власть суровой дѣйствительности.

Веспой мы совершали прогулки за городъ, устраивали пикники въ лѣсу и играли въ мячъ — единственный доступный намъ спортъ. Охотнѣе всего мы ѣздили въ роскошное помѣстье князя Юсупова — Архангельское. Землю мужики подѣлили между собой, но усадьбой они. повидимому, не интересовались и въ ней все оставалось по старому. Тишина и одиночество дѣйствовали послѣ Москвы особенно благотворно. На шоссе не было почти никакого движенія и какъ только мы оставляли за собою городскія предмѣстья, мы не встрѣчали пи живой души. Возвращаясь какъ-то въ сумеркахъ домой, мы наѣхали на шлагбаумъ, — зная, что по дорогамъ никто не ѣздитъ, сторожъ преспокойно улегся спать. Такъ какъ мы ѣхали но особенно быстро, то автомобиль нашъ мало пострадалъ. Разбилось только отекло и осколки его изрядно порѣзали мпѣ руки, слѣды порѣзовъ сохранились и по сію пору.

Разъ мы какъ-то посѣтили запрещенное кабарэ «Подполье», помѣщавшееся въ какомъ-то погребѣ въ Охотномъ ряду. Это было съ нашей стороны большой глупостью, которая могла бы причинить намъ не мало непріятностей, если бы насъ въ этомъ кабарэ застукали. Помѣщеніе было биткомъ набито публикой, принадлежавшей къ состоятельнымь классамъ. Въ немъ была устроена эстрада, разставлены ряды столиковъ и даже сооружено нѣчто вродѣ ложъ. Несмотря на фантастическія цѣны, чуть ли не за всѣми столиками пили шампанское. Сидя въ нашей ложѣ, мы съ удовольствіемъ слѣдили за представленіемъ, первокласснымъ но качеству, такимъ, которое могутъ поднести только русскіе. Здѣсь мнѣ пришлось впервые услышать Вертинскаго. Это молодой, но сбившійся съ пути талантъ, который въ пѣсенкахъ собственнаго сочиненія давалъ выходъ безпросвѣтной тоскѣ русской интеллигенціи. Особенно глубокое впечатлѣніе произвела на меня одна пѣсенка антивоеннаго содержанія, которую густо напудренный Вертинскій исполнялъ съ безконечно трогательной искренностью. Я припоминаю только первую ея строчку: «Я не знаю зачѣмъ». Пѣсенку эту, въ которой антибольшевицкой публикѣ слышалось эхо своей собственной безнадежности. Вертинскому пришлось нѣсколько разъ биссировать. А я какъ разъ получилъ въ то же утро телеграмму изъ Лондона, въ которой одинъ высокій англійскій военный чинъ пытался мнѣ доказывать, что небольшая, по рѣшительная группа англійскихъ офицеровъ могла бы помочь «лойялыюй Россіи» довести войну до побѣднаго конца!

Вдругъ подлѣ дверей произошло какое-то смятеніе и съ громкимъ крикомъ «Руки вверхъ!» въ залъ вошло двадцать замаскированныхъ людей, направившихъ на публику револьверы. Наступила гробовая тишина, и четверо изъ ворвавшихся бандитовъ стали быстро и безцеремонно обыскивать карманы присутствовавшихъ. Они забирали деньги, драгоцѣнности и все вообще цѣнное. Почти всѣ они были одѣты въ военные мундиры — по праву или безъ права, этого я не знаю. Въ пашей ложѣ предводителю грабителей бросились въ глаза военные англійскіе мундиры Хиля и Гарстина. Онъ отдалъ честь.

– Вы англiйскiе офицеры?

Да. — отвѣтилъ я, все еще продолжая держать руки вверхъ.

Онъ вернулъ мнѣ мои деньги и часы:

— Англичанъ мы не грабимъ. Прискорбное положеніе нашей родины заставляетъ насъ, увы, обезпечивать свое существованіе такими способами.

Намъ повезло.

Повторить этого эксперимента намъ не пришлось, т.к. Троцкій скоро положилъ конецъ всѣмъ кабарэ и истребилъ анархистовъ.

Мы всѣ, представители Антанты въ Москвѣ, жили очень дружно. Лавернь и Ромей были великолѣпные товарищи, съ которыми мы на протяженіи этихъ тревожныхъ восьми мѣсяцевъ ни разу не обмѣнялись ни однимъ рѣзкимъ словомъ. Особенно незамѣнимъ былъ Ромеи. Этотъ трезвѣйшій изъ всѣхъ мнѣ извѣстныхъ итальянцевъ сохранялъ въ самыхъ критическихъ случаяхъ абсолютную объективность и находилъ самое благопріятное разрѣшеніе для всякаго вновь возникающаго вопроса. Онъ отдавалъ себѣ ясный отчетъ въ военной катастрофѣ Россіи и возражалъ противъ всякихъ авантюристическихъ проектовъ.

Не столь безмятежно протекало мое сотрудничество съ другими находившимися въ Россіи англійскими делегаціями. Съ нашимъ морскимъ атташе Кроми я поддерживалъ очень тѣсныя сношенія. Я же познакомилъ его, между прочимъ, съ Троцкимъ. Этотъ столъ же храбрый, сколь и одаренный офицеръ быль крайне неопытенъ въ политическомъ отношеніи. Время отъ времени приходилось мнѣ встрѣчаться въ Петербургѣ съ Макъ-Эльпиномъ, чрезвычайно даровитымъ чиновникомъ министерства финансовъ, который тоже не предавался никакимъ иллюзіямъ и оставался постоянно убѣжденнымъ противникомъ нашей интервенціи. Но прочіе представители Англіи не одобряли моей политики и интриговали противъ нея, хотя и не были освѣдомлены объ ея деталяхъ. Каждая изъ нашихъ многочисленныхъ миссій, дѣйствовала на свой ладъ. Никто не координировалъ, не объединялъ ихъ работы. Министерство иностранныхъ дѣлъ титуловало меня: «Англійскій агентъ. Москва». А большевики называли меня не иначе, какъ «дипломатическій представитель Великобрнтаніп». Я не могъ собѣ составить ни малѣйшаго общаго представленія о дѣятельности того множества англійскихъ офицеровъ и гражданскихъ чиновниковъ, самое пребываніе и сохранность которыхъ въ Россіи были возможны только благодаря положенію, занимаемому мною у большевиковъ.

Такъ какъ семъ одновременно проводимыхъ различныхъ политическихъ методовъ никоимъ образомъ не могутъ быть названы политикой, то можно сказать, что никакой англійской политики въ Россіи въ то время, въ сущности, не велось. Какъ бы желая способствовать еще большей неясности положенія, министерство ипостраныхъ дѣлъ прикрывало мои функціи какимъ-то туманомъ. Если въ палатѣ общинъ какой-нибудь забіяка упрекалъ англійское правительство въ томъ, что оно содержитъ посланника при правительствѣ уличныхъ грабителей, поставившихъ себѣ сознательной цѣлью уничтоженіе цивилизаціи, то Бальфуръ или товарищъ министра отвѣчалъ въ строгомъ соотвѣтствій съ истиной, что Англія не имѣетъ полномочнаго представителя при совѣтскомъ правительствѣ. Если же одинъ изъ симпатизирующихъ русской революціи либераловъ принимался объяснять англійскому правительству, какъ неблагоразумно оно поступаетъ, не имѣя въ Москвѣ никого для защиты англійскихъ интересовъ и для подержки совѣтовъ въ ихъ борьбѣ съ германскимъ милитаризмомъ, то Бальфуръ съ той же корректностью могъ ему возразить, что Англія представлена въ Москвѣ, и даже человѣкомъ, отлично разбирающимся въ русскихъ дѣлахъ

Англійскому правительству не легко было прійти къ опредѣленному рѣшенію. Оно не имѣло возможности послать въ Россію крупныя боевыя силы. Оказывая поддержку маленькимъ, состоявшимъ изъ офицеровъ, добровольческимъ арміямъ на югѣ Россіи, оно рисковало толкнуть большевиковъ на союзъ съ нѣмцами. Оказывая поддержку совѣтскому правительству, оно подвергало Россію, по крайней мѣрѣ на первое время, опасности того, что нѣмцы поведутъ наступленіе на Москву и Петербургъ и на свой страхъ и рискъ посадятъ буржуазное, германофильски настроенное правительство. Мнѣ лично такой ходъ событій представлялся отнюдь не нежеланнымъ, ибо онъ завлекъ бы германскія войска далеко на востокъ. Буржуазное правительство безъ военной поддержки нѣмцевъ не смогло бы продержаться и мѣсяцъ. Съ одними антиреволюціонными русскими силами совѣты справились бы безъ труда.

Наше правительство никакъ не могло быть неизмѣнно въ курсѣ политическихъ событій, радикально измѣнявшихся каждые сорокъ восемь часовъ. То обстоятельство, что англійскіе министры не могли подмѣтить во всеобщемъ хаосѣ признаковъ намѣчающагося порядка, представляется совершенно попятнымъ. Упрекать ихъ можно только за то, что они прислушивались къ словамъ такого огромнаго количества совѣтчиковъ, а также за то, что не хотѣли видѣть, что образованные классы составляютъ въ Россіи только тончайшій слой, ничтожное меньшинство, лишенное организованности, политическаго воспитанія и контакта съ массами. Одной изъ темныхъ сторонъ приведшей къ катастрофѣ политики царизма, являлось подавленіе всякой политической жизни внѣ бюрократіи.

Вмѣстѣ съ царизмомъ рухнула и бюрократія, и въ Россіи не осталось ничего, кромѣ массъ. Въ Москвѣ, гдѣ люди стояли въ непосредственной близости къ событіямъ, только самые закоренѣлые приверженцы стараго режима не хотѣли прійти къ тому заключенію, что всѣ прежнія воззрѣнія на Россію стали непримѣнимы. Въ Лондонѣ, однако, упорно продолжали принимать катаклизмъ за кратковременную бурю, которая скоро снова смѣнится хорошей погодой. Среди всѣхъ историческихъ словечекъ нѣтъ ни одного опаснѣе французской поговорки: „plus çа change, еі et plus с’est La même chause“ сторонники агрессивной русской политики весной и лѣтомъ 1918 г. безпрестанно повторяли эту поговорку. Исторія несомнѣнно имѣетъ свои отливы и приливы, но ея отливы, въ противностъ приливамъ, подвигаются обычно чрезвычайно медленно и рѣдко происходятъ на протяженіи одного и того же поколѣнія.

13. Инцидентъ изъ-за помѣщенія для Мирбаха

Чрезвычайно тяжелый осадокъ оставляло въ то время общеніе съ прежними русскими друзьями дореволюціонной эпохи. Поскольку они еще жили въ Москвѣ, они приходили ко меѣ, одни со своей злобой, другіе со своими горестями, иные просто какъ къ другу. Въ политическомъ отношеніи они распадались на три группы: на сторонниковъ всеобщаго мира, сторонниковъ бѣлыхъ генераловъ и антантофильской политики и, наконецъ, такихъ, которые считались съ прочностью совѣтской власти какъ съ фактомъ. Я не включаю въ этотъ списокъ яростныхъ друзей нѣмцевъ. Эти ко мнѣ не приходили.

Бесѣды съ ними причиняли мнѣ боль. Все это были друзья и прежніе сотрудники въ дѣлѣ русско-англійскаго сближенія. Отказать имъ въ помощи казалось мнѣ предательствомъ. Съ тѣми изъ нихъ, кто отстаивалъ необходимость всеобщаго мира, т.е. такого мира съ нѣмцами, который позволилъ бы имъ расправиться съ большевиками, я справлялся легче всего. Я могъ просто указать имъ съ сожалѣніемъ на положеніе на западномъ фронтѣ и, пожавъ плечами, отмахнуться отъ этого утопичнаго плана. Но эти люди не такъ-то легко отказывались отъ своихъ надеждъ. Одинъ русскій, занимавшій очень видное положеніе, сообщилъ мнѣ по прибытіи въ Москву германскаго посольства, что онъ можетъ устроить мнѣ въ одномъ русскомъ домѣ встрѣчу съ германскимъ посломъ. Я снесся по этому вопросу съ нашимъ министерствомъ иностранныхъ дѣлъ и получилъ предписаніе не пускаться на эту комбинацію.

Значительно щекотливѣе было мое положеніе по отношенію къ русскимъ, сторонникамъ вмѣшательства союзниковъ. Мое положеніе не позволяло мнѣ предложить или пообѣщать имъ помощь. Этой системы я и придерживался, хотя съ информаціонной цѣлью и не порывалъ съ ними сношеній. Ко мнѣ неоднократно являлись уполномоченные отъ генераловъ Алексѣева, Корнилова и Деникина, но я избѣгалъ всякихъ налагающихъ какія-либо обязательства отвѣтовъ, тѣмъ болѣе, что зналъ, что я окруженъ провокаторами, и, съ другой стороны, не имѣлъ никакой гарантіи въ томъ, что на этихъ посредниковъ можно безусловно положиться.

Слабѣе всего была представлена третья группа, которую я называю реалистами. Среди нихъ были такіе люди, какъ Авиловъ, прежній товарищъ министра внутреннихъ дѣлъ, и молодой Муравьевъ, прежній секретарь Извольскаго. Авиловъ, въ которомъ умъ соединялся съ объективностью, былъ самый проницательный изъ моихъ прежнихъ друзей, чрезвычайно любезный человѣкъ, столь-же обаятельный въ обращеніи, какъ и въ своемъ существѣ. Его жена, урожденная княжна Трубецкая, принадлежала къ одной изъ стариннѣйшихъ и знатнѣйшихъ русскихъ семей. Революція разрушила все, что ему было дорого. Тѣмъ не менѣе онъ видѣлъ дальше большинства своихъ земляковъ, и ясность его взора ничѣмъ не помрачалась. Сдѣлавъ мнѣ подробный и блестящій докладъ о положеніи вещей, онъ призналъ, что съ момепта революціи истинную энергію обнаружили только большевики; что они, несмотря на свои тиранническіе методы, имѣютъ глубокіе корни въ массахъ, и что контръ-революція на долгіе годы лишена, шансовъ на успѣхъ.

Свертываніе юго-восточнаго фронта повлекло за собою появленіе у насъ новыхъ гостей. Съ отозваніемъ изъ Румыніи и съ юга Россіи англійскихъ миссій, къ намъ вернулся обратно Ле-Пажъ, на котораго была возложена трудная обязанность поддержанія связи съ русскимъ черноморскимъ флотомъ, и Кандоль, работавшій въ Румыніи въ качествѣ спеціалиста по желѣзнодорожнымъ дѣламъ. Кандоль оставилъ мнѣ для моего штаба своего помощника Тамплина, а немного погодя, я пополнилъ свой штабъ еще Лингнеромъ. который съ невѣроятными трудностями и приключеніями добрался изъ Тифлиса до Москвы. Оба эти человѣка, блестяще владѣвшій русскимъ языкомъ Тамилинъ и обладавшій большимъ коммерческимъ опытомъ Лингнеръ, явились цѣннымъ приращеніемъ моего штаба.

Не слѣдуетъ кромѣ того упускать изъ виду корреспондента „Манчестеръ Гуардіанъ», Артура Ренсома, который, не будучи офиціально прикомандированнымъ къ намъ, являлся, однако, для насъ чѣмъ-то гораздо большимъ, чѣмъ гость. Онъ жиль въ одной гостиницѣ съ нами и мы встрѣчались почти ежедневно. Этотъ Донъ-Кихотъ съ моржовыми усами, этотъ сентиментальный человѣкъ, всегда становившійся на сторону слабыхъ, словно весь просвѣтлѣлъ подъ вліяніемъ революціи. Съ большевиками онъ былъ на столь дружеской ногѣ, что часто могъ насъ снабжать чрезвычайно цѣнными свѣдѣніями. Онъ былъ романтикъ въ душѣ и могъ на основаніи самаго ничтожнаго матеріала создавать цѣлыя сказки. Въ обращеніи онъ былъ стольже забавенъ, сколь и пріятенъ. Когда впослѣдствіи идіоты изъ нашей развѣдки провозгласили его большевицкимъ агентомъ, я взялъ его чрезвычайно энергично подъ свою защиту.

Наибольшій эффектъ изъ всѣхъ гостей производили нѣмцы, которыхъ мы, не раскланиваясь, довольно часто встрѣчали. Послѣ, ратификаціи Брестъ-Литовскаго мира германскимъ посломъ въ Россію былъ назначенъ графъ Мирбахъ, который долженъ былъ прибыть вь Москву 24-го апрѣля. Первая стычка по этому поводу произошла у меня 22-го апрѣля, когда большевики взбѣсили меня тѣмъ, что хотѣли отвести для Мирбаха и его штаба сорокъ комнатъ въ моей гостиницѣ, главнымъ образомъ, въ томъ же этажѣ, въ которомъ жилъ я.

Весь кипя отъ злости, отправился я къ Чичерину протестовать противъ такого неделикатнаго ко мнѣ отношенія. Чичеринъ пытался меня успокоить, но не пришелъ мнѣ на помощь по существу, а я выходилъ изъ себя отъ бѣшенства. Усталымъ взоромъ своихъ хорьковыхъ глазъ слѣдилъ Чичеринъ за этимъ неожиданнымъ взрывомъ гнѣва, обычно столь хладнокровнаго англичанина. Онъ ломалъ руки, просилъ объ отсрочкѣ, обѣщалъ, что нѣмцы останутся въ гостиницѣ лишь нѣсколько дней и ссылался на абсолютную невозможность подыскать для нихъ другое помѣщеніе.

Такъ какъ мнѣ нечего было терять, я съ отчаянія бросился къ Троцкому, отъ котораго разсчитывалъ получить, по крайней мѣрѣ, опредѣленный отвѣтъ. Я не засталъ его лично, а только его чрезвычайно толковую и тактичную секретаршу, Евгенію Петровну Шелепину, которая впослѣдствіи вышла замужъ за Артура Ренсома и стала англійской подданной. Такъ какъ я разъяснилъ ей, что мнѣ безусловно необходимо немедленно и по чрезвычайно срочному дѣлу переговорить съ Троцкимъ, она черезъ пять минутъ соединила меня съ нимъ по телефону. Я объяснилъ ему въ самыхъ энергичныхъ, доступныхъ мнѣ на русскомъ языкѣ выраженіяхъ, что не позволю такъ оскорблять меня, немедленно переселюсь со всѣми моими чадами и домочадцами на вокзалъ и расположусь тамъ лагеремъ до подачи мнѣ поѣзда, если реквизированныя комнаты не будутъ немедленно освобождены. Я требовалъ немедленнаго отвѣта.

Хотя я и оторвалъ Троцкаго отъ происходившаго въ тотъ моментъ засѣданія совѣта народныхъ комиссаровъ въ Кремлѣ, онъ съ мѣста же разобрался во всемъ дѣлѣ. Онъ согласился, что меня ставятъ въ абсолютно невозможное положеніе и обѣщалъ урегулировать дѣло. Свое обѣщаніе онъ сдержалъ. Черезъ полчаса онъ позвонилъ мнѣ по телефону. Дѣло было улажено. Онъ отдалъ категорическое распоряженіе подыскать для нѣмцевъ другое помѣщеніе. Нѣмцамъ пришлось прожить нѣсколько дней съ большими неудобствами въ какой-то второстепенной гостиницѣ, пока имъ не отвели роскошнаго особняка въ Денежномъ переулкѣ. За этотъ маленькій тріумфъ я впослѣдствіи отблагодарилъ Шелепину, когда она хотѣла покинуть Россію, тѣмъ, что выдалъ ей англійскій паспортъ Это было сдѣлано вопреки правиламъ и въ нарушеніе установленнаго порядка, но я надѣюсь, что меня не привлекутъ за это теперь къ отвѣтственности.

Графъ Мирбахъ вручилъ свою вѣрительную грамоту въ Кремлѣ 26-го апрѣля. Принять онъ былъ не Ленинымъ, а предсѣдателемъ центральнаго исполнительнаго комитета Свердловымъ, и пріемъ ему былъ оказанъ весьма прохладный. Въ своей привѣтственной рѣчи Свердловъ сказалъ:

— Мы привѣтствуемъ въ васъ представителя той страны, съ которой мы заключили Брестъ-Литовскій договоръ.

Штабъ германскаго посольства состоялъ почти цѣликомъ изъ знатоковъ Россіи. Самъ Мирбахъ былъ до войны совѣтникомъ германскаго посольства въ Петербургѣ. Его главный помощникъ Рицлеръ занимался русской политикой уже долгіе годы. Первый секретарь посольства Гаушильдъ, бывшій ранѣе одновременно со мною германскимъ вице-консуломъ въ Москвѣ, человѣкъ солиднаго характера, былъ моимъ старымъ другомъ и до войны большимъ англофиломъ.

14. Невозможно прійти къ соглашенію

Несмотря на свое знакомство съ русскими условіями, нѣмцы въ своихъ сношеніяхъ съ большевиками дѣйствовали, думается, не успѣшнѣе насъ. Они дѣлали столько

же ошибокъ, какъ и мы, а положеніе ихъ было еще менѣе безопаснымъ и пріятнымъ. Въ то время, какъ мы могли безпрепятственно и спокойно показываться повсюду, нѣмцы никогда не выходили изъ дому безъ оружія.

Ихъ присутствіе въ Москвѣ создавало для насъ немало неудобствъ. Большевиковъ, очевидно, чрезвычайно забавляло пользоваться нами какъ козырями въ ихъ игрѣ съ нѣмцами, а нѣмцами, какъ козырями въ игрѣ съ нами. И, надо имъ отдать справедливость, дѣлали они это мастерски. Они нарочно заставляли насъ и нѣмцевъ дожидаться въ одной и той же пріемной комиссаріата иностранныхъ дѣлъ. Если имъ хотѣлось позлить меня, они принимали Мирбаха первымъ. Если имъ хотѣлось позлить Мирбаха, они принимали первымъ меня. Когда они бывали недовольны англійскимъ правительствомъ, они начинали обращаться съ особой любезностью съ Мирбахомъ, а меня заставляли ждать. Когда нѣмцы становились слишкомъ требовательны, большевики грозили имъ вмѣшательствомъ союзниковъ. Если союзники пугали большевиковъ интервенціей, большевики начинали расписывать яркими красками опасность германскаго наступленія на Москву. Такъ какъ ни нѣмцы, ни союзники не вели въ Россіи ясной и опредѣленной политики, совѣты всегда оказывались въ преимуществѣ.

Встрѣчи съ нѣмцами въ пріемныхъ комиссаріата иностранныхъ дѣлъ были для меня чрезвычайно непріятны. Иногда пасъ оставляли вмѣстѣ около часа, и мы поворачивались другъ къ другу спинами, или смотрѣли въ окно, или погружались въ чтеніе «Извѣстій». Особенно тягостной была первая встрѣча съ Гаушильдомъ. Онъ находился въ пріемной, когда я туда вошелъ, и направился ко мнѣ съ любезной улыбкой, чтобы привѣтствовать меня. Я сдѣлалъ видъ, будто не замѣчаю его. Впослѣдствіи я постоянно объ этомъ сожалѣлъ. Когда я былъ арестованъ, и жизнь моя была въ опасности, Гаушильдъ присоединился къ ходатайству нейтральныхъ пословъ о моемъ освобожденіи. Черезъ шведскаго посланника онъ передалъ мнѣ въ тюрьму дружескій привѣтъ. Его уже нѣтъ въ живыхъ. Мнѣ никогда не представилось случая загладить мою вину и попросить у него прощенія. Помимо Ренсома, членомъ, такъ сказать, нашей семьи сдѣлался еще одинъ человѣка — Мура. Со времени нашего прощанія въ Петербургѣ мнѣ ея очень не доставало, хоть я и не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Мы съ пей регулярно переписывались, и ея письма сдѣлались совершенно необходимой составной частью моего жизненнаго уклада. Въ апрѣлѣ она пріѣхала въ Москву и осталась у насъ. Она появилась совершенно неожиданно, въ десять часовъ утра. Я быль занятъ почти до часу, затѣмъ спустился внизъ въ нашу гостиную, въ которой мы завтракали и обѣдали. Она стояла у стола, и весеннее солнце играло на ея волосахъ. Я подошелъ къ пей, едва осмѣливаясь произнести слово. Въ мою жизнь вошло нѣчто болѣе сильное, чѣмъ всякая другая связь, нѣчто болѣе сильное, чѣмъ сама жизнь. Затѣмъ она осталась у насъ до той поры, какъ власть большевиковъ насъ разлучила.

Съ момента появленія въ Москвѣ нѣмцевъ шансы на возможность возобновленія военныхъ дѣйствій между ними и большевиками чрезвычайно уменьшились. Моментъ для установленія соглашенія между большевиками и союзниками былъ, въ сущности, упущенъ. Оно было возможно въ февралѣ и мартѣ, до тѣхъ поръ, пока цѣли нѣмцевъ оставались еще для совѣтовъ неясными. Въ началѣ мая мирная политика Ленина проникла и въ тѣ большевицкіе круги, которые рѣзче всего выступали противъ Брестъ-Литовска. Удивительно, что какъ разъ теперь наше министерство иностранныхъ дѣлъ, которое въ февралѣ и мартѣ не удостаивало меня добраго слова, начало выражать свое одобреніе моимъ дѣйствіямъ и насѣдать на меня, чтобы я добился согласія большевиковъ на вооруженное вмѣшательство союзниковъ.

Моментъ былъ, какъ мною уже отмѣчено выше, почти совсѣмъ, однако-же, еще не окончательно упущенъ. Нѣкоторые факторы дѣйствовали въ нашу пользу, въ особенности поведеніе германскихъ войскъ въ оккупированныхъ областяхъ. На Украинѣ они посадили буржуазное правительство, которое, сломя голову, поторопилось вернуть землю ея прежнимъ собственникамъ. Крестьяне возстали и были жестоко подавлены. Большевики и лѣвые соціалисты-революціонеры были возмущены и организовали партизанскую войну противъ нѣмцевъ. Въ городахъ нѣмцы, благодаря расквартированнымъ тамъ войскамъ, оставались хозяевами, но въ деревняхъ они не могли удержаться. Немалую роль играло и то обстоятельство, что нѣмцы выступали въ Финляндіи въ качествѣ союзниковъ бѣлыхъ. Разъ Германія сражалась на сторонѣ реакціи, революціонно настроенные русскіе, естественно, симпатизировали представителямъ Антанты.

Троцкій все еще продолжалъ говорить о неизбѣжности войны. На мой вопросъ, согласился ли бы онъ на военную поддержку союзниковъ, онъ отвѣчалъ, что неоднократно уже просилъ союзниковъ сдѣлать ему въ этомъ направленіи опредѣленныя предложенія. Онъ требовалъ, однако, гарантіи въ томъ, что по отношенію къ внутреннимъ русскимъ дѣламъ союзники будутъ соблюдать нейтралитетъ.

— Если союзники въ этомъ отношеніи пріидутъ къ соглашенію, сможемъ-ли мы усѣсться на полчасика для выработки плана совмѣстныхъ дѣйствій? — продолжалъ допытываться я. Отвѣтъ его былъ необычайно характеренъ:

— Если союзникамъ удастся столковаться другъ съ другомъ, то я предоставлю въ ваше распоряженіе не только полчаса, а хоть цѣлый день.

Точка зрѣнія Лепина была не столь удовлетворительна. Онъ также считалъ войну неизбѣжной и пошелъ-бы на соглашеніе съ союзниками. Но онъ хотѣлъ самъ опредѣлить моментъ, когда неизбѣжное станетъ воистину неизбѣжнымъ. Въ послѣдній разъ я встрѣтился съ нимъ 7-го мая. Онъ открыто заявилъ мнѣ, что Россія, по всѣмъ вѣроятіямъ, рано или поздно окажется полемъ битвы, на которомъ столкнутся враждебныя группы имперіалистическихъ державъ, но что онъ сдѣлаетъ въ интересахъ Россіи все отъ него зависящее, чтобы оттянуть на возможно продолжительный срокъ моментъ этого столкновенія.

И все-же до конца іюня была еще нѣкоторая надежда на то, что удастся прійти къ соглашенію. Къ сожалѣнію, и англійское и американское правительства относились къ политикѣ интервенціи въ согласіи съ большевиками какъ-то не серьезно Фрапцузскій жѳ посолъ Нулансъ, игравшій въ Вологдѣ доминирующую роль, и совсѣмъ ничего слышать о ней не хотѣлъ. Отъ генерала Лаверня я узналъ 29-го апрѣля, что ІІулансъ намѣренъ начать наступленіе совершенно независимо отъ большевиковъ и безъ ихъ согласія. По мнѣнію генерала, эта точка зрѣнія не оправдывается и военными соображеніями. Ромеи, Риггсъ и я продолжали отстаивать нашъ прежній планъ.

Мы столкнулись со множествомъ препятствій, приведшихъ, въ концѣ концовъ, къ крушенію этого плана. Главнымъ препятствіемъ являлась Японія. Стоило намъ до чего-нибудь договориться съ Троцкимъ, какъ черезъ какихъ-нибудь двадцать четыре часа оказывалось, что все должно пойти на смарку: японцы высадились во Владивостокѣ. Троцкій негодуетъ, и всѣ уступки, которыя онъ готовъ былъ сдѣлать Англіи, берутся обратно. Въ Лондонъ летятъ телеграммы. А черезъ нѣсколько дней приходитъ отвѣтъ, что рѣчь идетъ объ иницидентѣ чисто мѣстнаго значенія!

Весьма сомнительную пользу осуществленію нашихъ плановъ приноситъ произнесенная Бальфуромъ съ наилучшими намѣреніями рѣчь. Бальфуръ указываетъ, что японская интервенція имѣетъ своей цѣлью помощь русскимъ. -— Какимъ русскимъ? — спрашиваетъ Ленинъ въ разговорѣ съ Ренсомомъ и доказываетъ, что интервенція японцевъ не соотвѣтствуетъ ни интересамъ Англіи, ни интересамъ Совѣтской Россіи.

Дальнѣйшее затрудненіе представляютъ собою чешскія войска, сражавшіяся до октябрьской революціи на сторонѣ русскихъ. Отлично дисциплинированные и превосходно вооруженные чехи находились подъ контролемъ французскихъ офицеровъ, но для ихъ транспорта на родину обратились за содѣйствіемъ ко мнѣ, вѣроятно потому, что я, благодаря занимаемому много у большевиковъ положенію, могъ оказаться полезнымъ въ этомъ щекотливомъ вопросѣ. Нѣмцы, разумѣется, энергично протестовали противъ существованія на русской территоріи хорошо вооруженной силы, могущей при случаѣ оказаться враждебной. Мнѣ все-же удалось сговориться съ Троцкимъ и найти удовлетворяющій всѣхъ выходъ изъ положенія. Только французы виноваты въ томъ, что отъѣздъ чеховъ не произошелъ безъ треній. Весьма запоздалое ходатайство англійскаго правительства объ отправкѣ чеховъ черезъ Архангельскъ, заявленное въ то время, когда генералъ Пуль находился уже на сѣверѣ Россіи и работалъ на пользу интервенціи, тоже не способствовало облегченію моей задачи.

Въ концѣ концовъ изъ-за чеховъ у насъ произошелъ разрывъ съ большевиками. Еще и по сію пору я глубоко сожалѣю, что президентъ Массарикъ не находился въ то тревожное время въ Россіи. Я убѣжденъ, что онъ никогда не одобрилъ-бы сибирскаго возстанія, и Антанта послушалась-бы его совѣта. Мы были-бы, такимъ образомъ, избавлены отъ безумной авантюры, которая стоила жизни тысячамъ русскихъ и многихъ милліоновъ фунтовъ Англіи.

15. Появляется Сидней Рейли

Наступаютъ послѣднія минуты, мы приближаемся къ неизбѣжному концу. Къ словамъ Робинса въ Вологдѣ больше не прислушиваются. Онъ встрѣтилъ опаснаго противника въ лицѣ американскаго консула Соммерса, женатаго на русской аристократкѣ и являвшагося пламеннымъ сторонникомъ стараго режима. Когда Соммерсъ въ концѣ апрѣля скоропостижно умираетъ, клеветники распространяютъ слухъ, будто онъ отравленъ большевиками, и бросаютъ косые взоры на Робинса. Французы тоже суютъ ему палки въ колеса и дѣйствуютъ на честолюбіе американскаго посла. Одинъ изъ господъ, принадлежавшихъ къ составу французскаго посольства, какъ-то задалъ въ присутствіи Френсиса вопросъ, кто, собственно говоря, является американскимъ посломъ, Френсисъ или Робинсъ, вѣдъ ихъ политика такъ различна, въ большинствѣ случаевъ прямо противоположна. Результатомъ всѣхь этихъ интригъ явилось то, что положеніе Робинса сдѣлалось нестерпимымъ, и онъ въ началѣ мая покинулъ Россію, чтобы имѣть возможность развивать свои воззрѣнія непосредственно президенту Вильсону. Вечеромъ наканунѣ своего отъѣзда онъ былъ въ гостяхъ у насъ. Онъ какъ разъ закончилъ чтеніе какой-то біографіи Сесися Родса и набросалъ намъ послѣ ужина яркими красками портретъ своего героя. Подобно лорду Вивербруку, Робинсъ обладалъ удивительнымъ талантомъ извлекать изъ любой книги ея квинтъэссенцію и использовать ее на самый увлекательный ладъ въ бесѣдѣ. Отъѣздъ этого сильнаго человѣка, отличавшагося благородствомъ характера и желѣзной рѣшимостью, былъ для меня большой потерей. Мнѣ приходилось продолжать свою игру почти безъ партнеровъ. Его моральное мужество служило мнѣ не малой опорой.

Лавернъ сдѣлался сторонникомъ политики Нуланса. Даже Ромеи, который въ качествѣ солдата неизбѣжно долженъ былъ предпочитать бездѣйствію любую активность, начиналъ склоняться къ тому, что интервенція противъ воли большевиковъ предпочтительнѣе отказа отъ всякой интервенціи. Изъ лицъ, стоявшихъ во главѣ правительствъ, противникомъ агрессивной политики являлся въ ту пору одинъ президентъ Вильсонъ. Французы были сторонниками военной поддержки враговъ большевиковъ. Англійское министерство иностранныхъ дѣлъ — я говорю министерство иностранныхъ дѣлъ, потому, что военное министерство придержива-

лось, повидимому, другой политики— выступало въ защиту военнаго выступленія съ согласія совѣтовъ. Опредѣленное рѣшеніе по этому вопросу никогда не было вынесено, по мнѣ кажется, что Англія была въ то время готова гарантировать большевикамъ нейтралитетъ въ области русской внутренней политики.

Это сѣрое междуцарствіе вдругъ озарилось лучомъ надежды. Троцкій сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ навстрѣчу мнѣ. Нѣмцы держали себя на югѣ Россіи такъ вызывающе, что его военная жилка заговорила. Онъ былъ готовъ пойти на уступки въ отношеніи Мурманска и по вопросу о нашихъ запасахъ въ Архангельскѣ. Онъ внесъ предложеніе о командированіи англійскихъ морскихъ офицеровъ на предметъ реорганиазціи русскаго флота и англійскаго спеціалиста для руководства русскимъ желѣзнодорожнымъ движеніемъ. Я передалъ это предложеніе дальше и ждалъ нѣсколько дней — телеграфъ работалъ уже съ перебоями и капризно — отвѣтной депеши. Она представляла собою цѣлый объемистый меморандумъ. Я просидѣлъ за ея расшифровкой до поздней ночи. Телеграмма эта была редактирована Бальфуромъ, который какъ я о томъ узналъ впослѣдствіи, являлся авторомъ почти всѣхъ отправляемыхъ мнѣ депешъ. У меня не сохранилось копіи этой телеграммы, но остались въ памяти ея начало и конецъ. Начало ея было таково: «На дипломатѣ лежатъ три обязанности. Онъ долженъ, во первыхъ, стать персона грата у того правительства, при которомъ аккредитованъ. Эту обязанность вы выполняете превосходно. Онъ долженъ, во вторыхъ, держать свое правительство въ курсѣ политики той страны, въ которой онъ занимаетъ дипломатическій постъ. И съ этой задачей вы справляетесь удовлетворительно. Въ третьихъ, онъ долженъ разъяснить правительству страны, при которой онъ аккредитованъ, политику своего правительства. Въ этомъ направленіи вы дѣйствовали недостаточно успѣшно». Затѣмъ слѣдовалъ рядъ англійскихъ жалобъ на совѣты, потомъ тонъ депеши измѣнялся и гласилъ такъ:

«Я получилъ вашу телеграмму съ изложеніемъ ходатайства Троцкаго о назначеніи англійскихъ консультантовъ по техническому и флотскому вопросамъ. Эти свѣдѣнія намъ оченъ пріятны. Если вамъ дѣйствительно удастся склонить Троцкаго къ противодействію германскому вліянію, вы заслужите благодарность не только вашего отечества, но и всего человѣчества».

Здѣсь была искра надежды наряду съ являвшимся, по моему, несправедливымъ уколомъ. Я, дѣйствительно, не совсѣмъ правильно интерпретироваль совѣтамъ политику моего правительства. Но мое правительство уже на протяженіи трехъ мѣсяцевъ не говорило мнѣ, ясно и опредѣленно, къ чему сводится его политика. Я отправилъ отвѣтную телеграмму, въ которой просилъ болѣе опредѣленныхъ инструкцій. Я ихъ такъ и не получилъ Флотскіе консультанты тоже не пріѣхали. Во главѣ русскихъ желѣзныхъ дорогъ не сталъ англичанинъ. Вмѣсто этого въ Архангельскъ и Мурманскъ былъ отправленъ генералъ Пуль со штабомъ офицеровъ.

Въ началѣ мая Троцкій въ присутствіи всего дипломатическаго корпуса принималъ парадъ совѣтскихъ войскъ на Красной Площади. Мирбахъ слѣдилъ за этимъ зрѣлищемъ изъ своего автомобиля, сначала высокомѣрно улыбаясь, а потомъ съ серьезнымъ видомъ. Отъ этого представителя стараго милитаристическаго государства не могла ускользнуть живая мощь дефилировавшей мимо него плохо-обмундированной и плохо-организованной арміи. Но буржуазія не умѣла читать знаменій времени: въ эти дни она фантазировала на тему о чудодѣйственной исторіи, якобы происшедшей съ одной иконой на Никольской. Большевики задрапировали эту икону красными лептами и какимъ-то чудомъ ленты эти сами-собой разорвались.

Шестого мая въ Москву пріѣхалъ на нѣсколько дней американскій посолъ. Я неоднократно встрѣчался съ этимъ любезнымъ старымъ господиномъ, который былъ весьма падокъ на лесть и переносилъ ее въ самомъ неприкрашенномъ видѣ. Его познанія внѣ области банноваго дѣла и игры въ покеръ были болѣе чѣмъ убогаго характера. Къ его снаряженію принадлежала дорожная плевательница съ педалью, съ которой онъ никогда не разлучался. Въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ желалъ придать своей рѣчи особенную выразительность, онъ наступалъ на педаль, внушительно отхаркивался и мѣтко попадалъ плевкомъ въ плевательницу. На его счетъ относится одна исторійка, которая можетъ занять въ сокровищницѣ русскихъ анекдотовъ почетное мѣсто наряду съ разсказомъ Дюма старшаго о любовной парочкѣ, обмѣнивающейся клятвой въ вѣчной вѣрности подъ тѣнью развѣсистой клюквы. Какъ-то послѣ обѣда въ комнату посла вошелъ секретарь посольства Норманъ Армуръ.

— Не пойдете ли со мной въ оперу?

— И не подумаю. У меня составлена партія въ покеръ.

— Пойдите лучше со мной. Вы пропустите нѣчто очень интересное. Даютъ «Евгенія Онѣгина».

— Евгенія? Какого Евгенія?

— Пушкинскаго! Вы только подумайте! Пушкинъ и Чайковскій!

Посолъ нажимаетъ съ энтузіазмомъ педаль и произноситъ:

— Что вы говорите? Пушкинъ поетъ?

Седьмого мая произошелъ довольно непріятный эпизодъ. Въ шесть часовъ вечера Караханъ вызвалъ меня по телефону. Онъ разсказалъ мнѣ совершенно невѣроятную исторію. Нѣсколько часовъ тому назадъ въ Кремль явился какой-то англійскій офицеръ и просилъ объ аудіенціи у Ленина. На вопросы объ его личности, онъ отвѣтилъ, что присланъ Ллойдъ-Джорджемъ для полученія подробныхъ свѣдѣній о цѣляхъ и идеалахъ совѣтскаго правительства. Англійское правительство считаетъ-де свою прежнюю информацію недостаточной. Ленина этому офицеру повидать не пришлось, но ею принялъ интимнѣйшій другъ Ленина Бончъ-Вруевичъ. Караханъ желалъ узнать отъ меня, является ли этотъ офицеръ, назвавшій себя «Рейли», серьезнымъ лицомъ, или онъ обманщикъ. Совершенно сбитый съ толку, я уже готовъ былъ прсто сказать, что этоть субъектъ либо сумасшедшій, либо переодѣтый англичаниномъ русскій. Но будучи наученъ горькимъ опытомъ и готовый ко всякимъ сюрпризамъ, я скрылъ сиое смущеніе и заявилъ только Карахану, что разслѣдую это дѣло и доложу ему о результатахъ. Въ тотъ-же вечерь я пригласилъ къ себѣ начальника развѣдки Гюйса и узналъ отъ него, что рѣчь идетъ дѣйствительно о новомъ, толькочто прибывшемъ изъ Англіи офицерѣ службы развѣдки. Нелегко описать, до чего я быль огорченъ.

На слѣдующій день этотъ новый офицеръ явился ко мнѣ, признался, что былъ въ Кремлѣ у Бончъ Бруевича, но завѣрялъ, что все остальное вымышлено. Такъ какъ я инстинктивно сознавалъ, что Караханъ сказалъ мнѣ правду, я не могъ прійти въ себя отъ наглости этого господина. Предо мною быль англійскій агентъ, за безопасность котораго я въ нѣкоторой степени являлся отвѣтственнымъ, хоть онъ и не былъ мнѣ подчиненъ, котораго мнѣ, можетъ быть, придется спасать и который, если я отъ него не отрекусь, можетъ меня скомпрометировать. Онъ былъ значительно старше меня, но я все-же отчиталъ его какъ школьника и пригрозилъ ему, что приму мѣры къ его отозванію. Онъ выслушалъ мою филиппику, не протестуя и не моргнувъ глазомъ, и началъ до того изливаться въ извиненіяхъ, что мнѣ, въ концѣ кондовъ, стало смѣшно. Мнѣ удалось кое-какъ уладить дѣло, не возбуждая подозрѣній Карахана, Столь драматически выступившій на сцену человѣкъ былъ знаменитый Сидней Рейли, звѣзда англійвѣкъ ской контръ-развѣдки. прославившійся послѣ во всемъ мірѣ, какъ образцовый англійскій шпіонъ.

Контръ-развѣдка, поскольку я ознакомился съ ея дѣятельностью во время войны и русской революціи, не слишкомъ-то мнѣ импонируетъ. Есть, конечно, области, въ которыхъ она можетъ принести извѣстную пользу, но политика является ея слабой сторопой. Профессіональная скупка секретныхъ свѣдѣній служитъ стимуламъ къ поддѣлкамъ. Еще вреднѣе фальшивыхъ документовъ являются, однако, добросовѣстныя донесенія этихъ людей, несомнѣнно мужественныхъ и свѣдущихъ въ языкахъ, но не смыслящихъ, по большей части ни аза въ политикѣ. Какъ-бы то ни было, Сидней Рейли отличался крупнымъ размахомъ, невольно вызывавшимъ мое изумленіе. Намъ еще придется встрѣтиться съ этимъ любопытнымъ типомъ.

16. Вологда

Приблизительно въ то же время посѣтилъ меня, также при таинственныхъ условіяхъ, какой-то гладковыбритый русскій господинъ высокаго роста, лицо котораго мнѣ было незнакомо и который, къ моему удивленію, назвалъ меня Романъ Романовичемъ.

— Вы не узнаете меня? — спросилъ онъ.

— По совѣсти говоря, нѣтъ, — отвѣтилъ я ему.

Онъ прикрылъ себѣ ротъ и подбородокъ рукою, и я узналъ знакомаго мнѣ соціалиста-революціонера Фабриканта, котораго видѣлъ до того только съ бородой и усами. Это былъ близкій другъ Керенскаго, и явился онъ ко мнѣ по весьма опасному поводу. Керенскій находился тайкомъ въ Москвѣ и желалъ бѣжать изъ Россіи. Свободенъ былъ только путь на Мурманскъ или Архангельскъ. Фабрикантъ обратился за англійской визой къ нашему генеральному консулу Вардропу, который, однако, хотѣлъ еще предварительно снестись по этому вопросу съ англійскимъ правительствомъ. На это могло уйти не мало дней, а сейчасъ какъ разъ представляется случайно возможность вывезти Керенскаго контрабандой съ партіей сербскихъ солдатъ, возвращающихся черезъ Мурманскъ на родину. Опасность того, что кто-нибудь предастъ Керенскаго большевикамъ, растетъ съ часу на часъ. Если мы, англичане, откажемъ ему въ визѣ, то можемъ оказаться виновными въ его гибель. Мнѣ надлежитъ принять рѣшеніе.

Я принялъ его не задумываясь. Переговорить съ Вардропомъ по телефону я не рѣшался изъ боязни, что кто-нибудь можетъ подслушать нашъ разговоръ. Отправиться къ нему значило бы потерять много времени. Отослать Фабриканта и просить ого прійти еще разъ попозднѣе было и опасно, и обидно для него. Я не имѣлъ права ставить визы и не былъ даже увѣренъ, что англичане въ Мурманскѣ признаютъ выданную мной визу. Но время было ненормальное, а я охотно сдѣлалъ-бы гораздо больше, чтобы снасти жизнь несчастному Керенскому. Итакъ я взяль сербскій паспортъ, который раздобыли для Кренскаго, визировалъ его и приложилъ свою служебную печатъ. Въ тотъ же вечеръ Керенскій, переодѣвшись Сербскимъ солдатомъ уехаль въ Мурманскъ. Только спустя три дня когда онъ, цо моимъ разсчетамъ уже находился въ полной безопасности, я рѣшился донести обо всемъ въ Лондонъ и представить объясненія въ свое оправданіе. Я опасался, что большевикамъ извѣстенъ ключъ моего шифра.

Опасенія эти не были лишены основанія. Караханъ лично признался мнѣ, что они инсценировали нападеніе на германскаго курьера, чтобы раздобыть германскій шифръ. Онъ даже предлагалъ мнѣ копіи германскихъ депешъ, которыми могла-бы позабавиться наша развѣдка. Благорасположеніемъ ко мнѣ большевиковъ я, должно быть, былъ обязанъ ихъ искусству расшифровывать мои депеши, по которымъ они могли судить о томъ, какъ энергично я боролся противъ интервенціи.

На протяженіи мая дважды пріѣзжалъ изъ Петербурга для переговоровъ Кроми. Его волновала судьба черноморской эскадры, которая легко могла, благодаря продвиженію германскихъ войскъ, попасть въ руки нѣмцевъ. Я вмѣстѣ съ Кроми, а потомъ и одинъ, объяснялся по этому предмету съ Троцкимъ. Онъ былъ чрезвычайно предупредителенъ, хоть и относился уже къ союзникамъ весьма подозрительно. Черезъ нѣсколько

дней онъ сообщилъ мнѣ, что послѣдовалъ приказъ объ уничтоженіи черноморскаго флота. Дѣйствительно, вскорѣ суда черноморской эскадры были взорваны. Это была моя послѣдняя бесѣда съ Троцкимъ. Съ той поры двери его были для меня закрыты.

24-го мая мы отпраздновали совершеннолѣтіе молодого Тамплина въ загородномъ ресторанѣ «Стрѣльна», гдѣ царила Марья Николаевна со своимъ штабомъ. По какой-то счастливой случайности, ресторанъ этотъ укрылся отъ аргусовыхъ глазъ большевиковъ, и мы имѣли возможность разойтись во всю. Всѣ мы инстинктивню созпавали, что наше пребываніе въ Россіи подходитъ къ концу и предавались тѣмъ невиннымъ эксцессамъ, безъ которыхъ не обходятся пирушки съ цыганами. Мы выпили безконечное количество чарочекъ, и Марія Николаевна пѣла для пасъ, какъ никогда. Она тоже сознавала, что дни ея сочтены.

Ей пришлось пропѣть весь рецертуаръ нашихъ излюбленныхъ романсовъ, «Двѣ гитары» и «Эхъ разъ, еще разъ», и «На послѣдняю пятерку», и «Очи черныя».

По обычаю чисто-русскому,
По обычаю по московскому,
Жить не можемъ мы безъ шампанскаго
И безъ пѣнія, безъ цыганскаго.

Минорные аккорды гитаръ, низкіе альтовые звуки чудеснаго голоса Маріи Николаевны, тишина теплой лѣтней ночи и ароматъ цвѣтущей сирени — какъ все это живо встаетъ въ моей памяти… какъ все, чему не суждено возвратиться.

Одна изъ пѣсепъ, которую я слыхалъ только отъ Маріи Николаевны, особенно подходила къ моему взбудораженному настроенію, и ей пришлось безпрестанно ее повторять, до тѣхъ поръ, пока она не расхохоталась и не расцѣловала менія въ обѣ щеки. Пѣсня эта называлась «Я не могу забыть» и начиналась такъ:

Всѣ говорятъ, что я вѣтренна бываю,
Всѣ говорятъ, что любить я не могу…
Такъ почему-же я всѣхъ забываю,
Только тебя забыть я не могу.

Это звучитъ идіотски въ чтеніи, но въ исполненіи Маріи Николаевны это сплошной крикъ тоски и желанія.

Мы пили до полдней ночи, Гиксъ, Тамилинъ, Гарстинъ, Хиль и Лигнеръ ушли одинъ за другимъ въ паркъ, чтобы освѣжить свои головы, и я остался, въ заключеніе, одинъ. Когда они вернулись, я гордо возсѣдалъ передъ серединой стола и торжественно жаловался:

— Романъ Романовичъ почти пьянъ!

И это было почти вѣрно. Теперь, когда вернулась остальная компанія, покаянное настроеніе мое исчезло, я встрепенулся, отослалъ съ наступленіемъ разсвѣта моихъ пріятелей домой и поѣхалъ вмѣстѣ съ Мурой на Воробьевы горы, съ которыхъ мы любовались видомъ восходящаго надъ Кремлемъ пламеннаго солнечнаго шара, казавшагося вѣстникомъ уничтоженія. Наступившій день не принесъ намъ ничего хорошаго.

Изъ Петербурга пришло извѣстіе, что въ тотъ же вечеръ долженъ прибыть въ Архангельскъ генералъ Пуль. Полковнкъ Торнгиль былъ-де недавно въ Петербургѣ и находится сейчасъ въ Мурманскѣ. Я вывелъ заключеніе, что сторонники интервенціи одерживаютъ вверхъ. Но министерство иностранныхъ дѣлъ продолжало добиваться согласія большевиковъ на выступленіе союзниковъ и на ускореніе отъѣзда чеховъ изъ Россіи. Вечеромъ генералъ Лавернъ пригласилъ меня отправиться въ Вологду для переговоровъ съ Френсисомъ и Нулансомъ и выработки общей линіи политики.

Я принялъ это приглашеніе чрезвычайно неохотно. Оно имѣло рѣшающее вліяніе на мою дальнѣйшую карьеру. Для меня было бы гораздо лучше, если бы я остался въ Москвѣ, но эта поѣздка въ глушь послужила къ вящшему обогащенію моего опыта.

Вологда — сонный провинціальный городокъ, въ которомъ почти столько же церквей, какъ жителей. Въ качествѣ пункта связи съ Москвой она являлась приблизительно столь же подходящимъ мѣстомъ, какъ сѣверный полюсъ, только нѣсколько ближе.

Я посѣтилъ сначала Нуланса, который былъ олицетворенной вѣжливостью и повелъ меня въ американскому послу, удобно устроившемуся въ зданіи мѣстнаго клуба и пріютившему мепя у себя. Вечеръ, проведенный мною у американца, былъ столь же пріятенъ, сколь и поучителенъ. Дѣловую часть мы отложили на завтра. Я встрѣтилъ тамъ японскаго уполномоченнаго въ дѣлахъ, бразильскаго посланника и серьезнаго, все еще не успокоившагося Торретта. Хотя мы и засидѣлись до поздней ночи, разговоровъ на русскія темы почти не велось. Я только узналъ отъ Френсиса, что президентъ Вильсонъ рѣшительный противникъ японской интервенціи. Опредѣленныхъ воззрѣній на Россію Френсисъ, повидимому, не имѣлъ. Во всякомъ случаѣ его познанія въ области русской политики равнялась нулю. Въ моемъ дневникѣ я нахожу только слѣдующую запись объ этомъ вечерѣ: «Милѣйшій Френсисъ не въ состояніи отличить лѣваго соціалиста-революціонера отъ картошки». Но зато онъ и не старался казаться умнѣе, I чѣмъ былъ. Онъ былъ, какъ ребенокъ, примитивенъ и безстрашенъ. То соображеніе, что для человѣка его положенія ситуація была сопряжена съ опасностями, не укладывалось въ его мозгу. За ужиномъ мы шутили надъ бразильцемъ, который являлся главнымъ вологодскимъ развлеченіемъ. Я хочу надѣяться, что онъ еще живъ и приноситъ пользу своему отечеству. Ему удалось свести искусство дипломатіи къ простѣйшей формулѣ: не дѣлай ровно ничего и почести и продвиженіе по службѣ тебѣ обезпечены. Онъ устроилъ свою жизнь въ точномъ соотвѣтствіи съ этой программой: днемъ спалъ, а по ночамъ игралъ въ карты. Когда Френсисъ сталъ его дразнить его лѣнностыо, онъ побился объ закладъ, что его телеграфные расходы выше, чѣмъ у американцевъ, и выигралъ пари. Правда, онъ отправилъ за все время съ февраля 1917 года своему правительству только одну депешу, но она обошлась больше, чѣмъ въ тысячу англійскихъ фунтовъ и являлась дословнымъ переводомъ первой революціонной рѣчи Керенскаго! Въ оправданіе своей житейской философіи онъ разсказалъ намъ, что въ молодости также быль преисполненъ служебнаго рвенія. Занимая постъ второго секретаря посольства въ Лондонѣ, онъ взялся за работу и составилъ меморандумъ о кофейномъ рынкѣ въ Англіи. Въ награду за преподанные имъ совѣты онъ получилъ пониженіе по службѣ и былъ переведенъ на Балканы. Позднѣе, въ бытность его въ Берлинѣ, имъ снова овладѣло честолюбіе, и онъ предоставилъ безукоризненный докладъ о техническомъ образованіи въ Германіи. Въ результатѣ послѣдовало снова пониженіе по службѣ. Тутъ на него нашло просвѣтленіе. Такъ какъ служебное рвеніе производило въ дипломатическомъ вѣдомствѣ неблагопріятное впечатлѣніе, онъ рѣшилъ впредь напоминать своему правительству о своемъ существованіи лишь въ случаѣ крайней необходимости. Съ той поры его карьера была сплошной цѣпью тріумфовъ, и его повышеніе по службѣ шло съ правильностью часового механизма. Въ формулѣ бразильца гораздо больше мудрости, чѣмъ это можетъ показаться непосвященному. Она сослужила хорошую службу немалому количеству англійскихъ дипломатовъ.

Какъ только закончился ужинъ, Френсисъ заерзалъ, какъ ребенокъ, котораго влечетъ обратно къ его игрушкамъ. Его игрушкой были карты, и таковыя появились на сцену. За покеромъ этотъ старый господинъ переставалъ быть ребенкомъ. Мы играли долго, и онъ, забралъ у меня всѣ деньги.

17. Я проповѣдывалъ глухимъ

Единственный спортъ, которымъ увлекался Нулансъ, была политика — политика эгоистическаго, разсудочнаго, французскаго свойства. Это былъ, въ противоположность Френсису, отнюдь не ребенокъ, и въ покеръ, онъ игралъ безъ картъ. На слѣдующій день по пріѣздѣ моемъ въ Вологду, я обсудилъ съ нимъ тотъ меморандумъ о военномъ положеніи, который мы составили въ предположеніи о соглашеніи съ большевиками. Нулансъ наговорилъ мнѣ комплиментовъ и одобрилъ содержаніе меморандума. Онъ потребовалъ только одного добавленія: въ крайнемъ случаѣ мы должны высадить войска и противъ воли большевиковъ. Онъ сослался на критическое положеніе на Западномъ фронтѣ, цитировалъ телеграммы французскаго генеральнаго штаба. Война, рѣшится на Западномъ фронтѣ, Для того, чтобы удержать германскія войска въ Россіи, французскій генеральный штабъ считаетъ необходимымъ предпринять диверсію на востокѣ. Затѣмъ Нулансъ подчеркнулъ, что мы должны дѣйствовать солидарно. Разногласія между союзниками являются главной причиной того, что война еще не выиграна. Онъ готовъ пойти мнѣ навстрѣчу, онъ принимаетъ мою политику, но я долженъ принять его дополнительное условіе. Я посмотрѣлъ на Лаверня, чувствуя, что онъ уже перешелъ въ другой лагерь. Ромеи здѣсь не было, но итальянское верховное командованіе оказывало на него, какъ мнѣ было извѣстно, давленіе въ томъ же направленіи. Военный не могъ, конечно, не подчиниться, въ концѣ концовъ, требованіямъ своего начальства. Никто больше не стоялъ на моей сторонѣ. Робинсъ уѣхалъ. У французскаго Робинса — Садуля руки были связаны: Нулансъ лишилъ его права непосредственнаго сношенія съ Альберомъ Тома. Я лихорадочно пробѣжалъ въ умѣ всѣ детали вопроса. Есть ли шансы на успѣхъ выступленія вмѣстѣ съ Троцкимъ? Не прозорливѣе ли Нулансъ, чѣмъ я, и не судитъ ли онъ вѣрнѣе меня? Если я не пойду съ нимъ, онъ будетъ дѣйствовать на свой страхъ и рискъ. Итальянцы, японцы и даже Френсисъ пойдутъ за нимъ. Если я присоединюсь къ нему, то, по крайней мѣрѣ, не окажусь въ положеніи упрямаго одиночки. Я выразилъ свое согласіе.

Солнце ярко сіяло, когда мы отправились на совѣщаніе пословъ. Предсѣдательствовалъ Френсись, но засѣданіе велъ, въ сущности, Нулансъ. Онъ одинъ только въ Вологдѣ зналъ, чего хочетъ. По вопросу о количествѣ войскъ, необходимыхъ для успѣшной интервенціи, онъ былъ одинаковаго съ нами мнѣнія. Гораздо примирительнѣе, чѣмъ я того ожидал, былъ онъ настроенъ и въ вопросѣ о чешскихъ легіонахъ, которые протянулись теперь длинной змѣей отъ Вологды до Сибири. Послѣ обстоятельнаго обмѣна мнѣній, мы рѣшили, что чехи должны быть возможно скорѣе отправлены на родину. Когда я разстался съ Нулансомъ, онъ разсыпался въ любезностяхъ.

Когда я, сутками позднѣе, вернулся въ Москву, Гиксъ встрѣтилъ меня неожиданной новостью о томъ, что въ Сибири произошло — по причинамъ, кои мнѣ и по сію пору неизвѣстны, — серьезное столкновеніе между чехами и большевиками. Сопровождавшіе чеховъ французскіе офицеры утверждали, что большевики, подъ давленіемъ нѣмцевъ, пытались обезоружить чеховъ. Большевики утверждали, что французы подстрекали чеховъ къ провокаціонному нападенію на большевицкія мѣстныя власти и къ разыгрыванію изъ себя хозяевъ. Кто именно далъ поводъ къ столкновенію, останется, вѣроятно, навсегда спорнымъ, но мнѣ стало немедленно ясно, что интервенціонисты оказались теперь въ существенномъ выигрышѣ.

Въ Москвѣ было такое настроеніе, какъ въ осажденномъ лагерѣ. Дипломатическіе представители чеховъ были арестованы, многочисленные контръ-революціонеры выслѣжены и посажены въ тюрьму, пресса была взята въ тиски. Чичеринъ настоятельно просилъ меня сдѣлать все возможное, чтобы уладить мирнымъ порядкомъ чешскій инцидентъ, Кроми приглашалъ пріѣхать немедленно въ Петербургъ для переговоровъ съ однимъ изъ офицеровъ Пуля.

Послѣ обѣда я безрезультатно объяснялся съ Чичеринымъ и Караханомъ, такъ какъ намъ не хватало достовѣрныхъ свѣдѣній изъ Сибири, а мои инструкціи изъ Лондона еще не поступили. Какъ ни велика была подозрительность большевиковъ, они, несомнѣнно, все еще склонны были къ мирному улаженію конфликта. Они были превосходно освѣдомлены о намѣреніяхъ французовъ, а также о томъ, что генералъ Пуль прибылъ па сѣверъ Россіи. Они совершенно правильно понимали, что чеховъ предполагалось использовать въ качествѣ, авангарда, въ борьбѣ съ ними. Когда я сталъ завѣрять, что англійское правительство не отказывается отъ своего предложенія оказать совѣтамъ военную поддержку въ ихъ борьбѣ, противъ Германіи, Чичеринъ горько засмѣялся. Если союзники солидаризируются съ контръ-революціонерами или выступятъ въ Россіи противъ воли русскаго правительства, то совѣтской власти не останется иного выхода, какъ защищаться.

Въ тотъ же вечеръ я уѣхалъ въ Петербургъ, гдѣ велъ переговоры съ Кроми и Макъ-Гратомъ изъ штаба генерала Пуля.

Нѣсколько недѣль тому назадъ Троцкій въ моментъ озлобленія какъ-то упомянулъ, что англійское правительство пользуется мною только для того, чтобы успокаивать большевиковъ до того времени, пока не будетъ все подготовлено для военнаго вмѣшательства союзниковъ. Я тогда горячо протестовалъ противъ такого предположенія. Теперь я уже не былъ такъ увѣренъ въ своей правотѣ. Мнѣ было поэтому очень пріятно услышать отъ Макъ-Грата, что планы высадки находятся еще въ самой начальной стадіи, что Англія пока еще нѳ имѣетъ опредѣленной политики въ русскомъ вопросѣ, что окончательное рѣшеніе отсрочено до возвращенія Пуля и выслушанія его доклада. Но меня чрезвычайно взволновало сообщеніе о томъ, что Пуль является горячимъ сторонникомъ высадки. Торнгиль интенсивно работаетъ въ этомъ направленіи въ Мурманскѣ, а Линдлей, прежній дипломатическій представитель Англіи въ Петербургѣ, возвращается въ Россію. Это могло означать лишь то, что мое нравительство на меня больше по полагалось. Я вернулся въ Москву озлобленный и приниженный тѣмъ, что мнѣ не сочли даже нужнымъ хотя бы сообщить о томъ, что было извѣстно всѣмъ въ Петербургѣ.

Въ Москву прибыли тѣмъ временемъ инструкціи моего правительства по чешскому вопросу. Я отправился въ тотъ же день вмѣстѣ съ моими французскимъ и итальянскимъ коллегами въ комиссаріатъ иностранныхъ дѣлъ. Все разыгралось въ чрезвычайно офиціальной и холодной формѣ. Мы усѣлись въ длинной комнатѣ на деревянныхъ стульяхъ за столомъ, за которымъ сидѣли Чичеринъ съ Караханомъ, и одинъ за другимъ огласили ноты протеста нашихъ правительствъ. Рѣзче всего была редактирована англійская. Я сказалъ обоимъ комиссарамъ, что я на протяженіи мѣсяцевъ пытался построить мостъ между ними и союзниками, но что они мнѣ въ этомъ все время препятствовали. Они обѣщали предоставить чехамъ, боровшимся за общеславянское дѣло и желавшимъ продолжать эту борьбу противъ общаго врага на французскомъ фронтѣ, возможность свободнаго отъѣзда, но, подъ вліяніемъ нѣмцевъ, напали на нихъ. По порученію моего правительства я заявилъ имъ, что всякая попытка разоружить чеховъ или воспрепятствовать ихъ отъѣзду, будетъ разсматриваться, какъ враждебный, инспирированный Германіей актъ.

Оба большевика спокойно выслушали наши ноты протеста, сохраняя при этомъ чрезвычайную любезность. Они могли бы сдѣлать много возраженій, по воздержались отъ нихъ. Чичеринъ походилъ еще больше обычнаго на утопленную крысу. Онъ уставился на насъ своимъ ме^: ланхоличнымъ взоромъ. Карахапъ, повидимому, совсѣмъ растерялся. Послѣдовало тягостное молчаніе. Всѣ мы немножко нервничали, особенно же я, совѣсть котораго была не совсѣмъ чиста. Затѣмъ Чичеринъ откашлялся и сказалъ:

— Милостивые государи, я принялъ ваши ноты къ свѣдѣнію.

Мы смущенно обмѣнялись рукопожатіями и гуськомъ удалились. Нашъ протестъ произвелъ сильное впечатлѣніе. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя Караханъ разсказывалъ мнѣ въ тюрьмѣ, что Чичеринъ и онъ были поражены рѣзкимъ тономъ моей рѣчи. Съ этого момента я попалъ у нихъ въ подозрѣніе. Они были правы. Скорѣе, чѣмъ я самъ могъ ожидать, идентифицировался я съ чужой мнѣ политикой, направленной главнымъ образомъ, независимо отъ руководящихъ ею импульсовъ, не противъ Германіи, а противъ совѣтской власти.

Я хочу попытаться объяснить мотивы, которые привели меня въ такое нелогичное положеніе. На протяженіи четырехъ съ половиной мѣсяцевъ я велъ борьбу противъ всякой интервенціи, японской ли или иной, безъ согласія совѣтской власти. Я былъ чрезвычайно невысокаго мнѣнія о мощи контръ-революціонныхъ русскихъ силъ и не возлагалъ никакихъ надеждъ на новый антигерманскій фронтъ на востокѣ. Благодаря моимъ связямъ съ дипломатическими представителями чеховъ, я хорошо зналъ царившее въ ихъ войскахъ настроеніе. Чешскіе легіоны состояли изъ прежнихъ военноплѣнныхъ славянъ, австрійскихъ подданныхъ, перебѣжавшихъ въ началѣ войны тысячами на сторону русскихъ. Они питали весьма мало симпатій къ царизму, который никогда не соглашался признать ихъ національную независимость. Демократія была у нихъ въ крови, симпатіи ихъ принадлежали русскимъ либераламъ и соціалистамъ-револіоціонерамъ. Отъ нихъ нельзя было ожидать, чтобы они работали безъ треній вмѣстѣ съ царистскими офицерами, составлявшими ядро антибольшевицкихъ армій.

Почему я капитулировалъ передъ политикой, отъ которой не ждалъ ничего хорошаго, и могу заслужить упрекъ въ безхарактерности? Я хочу остаться искреннимъ и быть правдивымъ, а отвѣтить на этотъ вопросъ не такъ-то легко. Консерваторамъ, всосавшимъ съ молокомъ матери вѣру въ существующій порядокъ и немедленію разбирающимся въ томъ, гдѣ врагъ и гдѣ другъ, гораздо легче, чѣмъ мнѣ. Мое правительство командировало меня въ Россію, желая получить точную информацію обо всемъ тамъ происходящемъ. По мѣрѣ своихъ силъ я эту задачу выполнилъ. Особыхъ симпатій къ большевикамъ я не питалъ. Упреки въ большевизанствѣ не помѣшали мнѣ составить себѣ безъ упрямства и безъ предвзятости чисто дѣловое сужденіе. Инстинктъ подсказалъ мнѣ, что большевизмъ, независимо оть его пропаганды мира и его фанатичной экономической программы, одухотворенъ идеей и не является просто воз станиемъ черни, руководимымъ германскими агентами. Мнѣ приходилось работать въ тѣсномъ контактѣ съ людьми, которые трудились по восемнадцати часовъ въ сутки и были преисполнены жертвеннаго духа пуританъ или первыхъ іезуитовъ. Если каждый, кто понималъ, что здѣсь нарождается нѣчто даже большее, чѣмъ нѣкогда во французской революціи, заслуживаетъ эпитета «красный», въ такомъ случаѣ и я былъ краснымъ. Тотъ фактъ, что мои воззрѣнія не нравятся англійскому правительству, былъ мнѣ извѣстенъ изъ писемъ моей жены и получилъ впослѣдствіи подтвержденіе. Мнѣ слѣдовало бы выйти въ отставку и вернуться домой. Въ такомъ, случаѣ я пользовался бы теперь репутаціей пророка, сумѣвшаго съ увѣренностью истолковать этапы русской: революціи.

Я этого не сдѣлалъ. Я могъ бы сказать въ своеоправданіе, что услуги мои были нужны моему отечеству, что я не имѣлъ права возставать противъ политики Англіи или покинуть свой постъ посреди войны, какъ солдатъ, стоящій передъ лицомъ врага. На этотъ мотивъ я не ссылаюсь. Не эти соображенія мною руководили.

Когда я три мѣсяца спустя сидѣлъ въ тюрьмѣ, Радекъ въ письмѣ своемъ къ Ренсому назвалъ меня карьеристомъ, который послѣ крушенія своей личной политики сталъ сломя голову пытаться снова заслужить благорасположеніе своего начальства. Это сужденіе ближе къ истинѣ, чѣмъ первое объясненіе, по оно несправедливо.

Я руководствовался двумя импульсами. Первый изъ нихъ былъ мнѣ въ то время и самому неясенъ: я хотѣлъ оставаться въ Россіи изъ-за Муры. Вторымъ рѣшающимъ и вполнѣ, осознаннымъ мотивомъ было опасеніе стать въ качествѣ сторонника непопулярной политики bête noire въ глазахъ моихъ земляковъ.

Весьма возможно, что мною руководило еще третье, болѣе достойное соображеніе. Быть можетъ, я льстилъ себя надеждой, что мой большой опытъ убережетъ союзниковъ отъ грубыхъ ошибокъ въ ихъ русской политикѣ. Никто изъ англичанъ не зналъ въ то время большевиковъ такъ хорошо, какъ я. Съ января я держалъ въ своихъ рукахъ пульсъ Россіи. Сужденія такъ называемыхъ военныхъ спеціалистовъ, кричавшихъ до хрипоты о необходимости интервенціи и считавшихъ большевиковъ уличнымъ сбродомъ, который можно разогнать нѣсколькими картечными залпами, не имѣли цѣны, хотя бы ужо просто по причинѣ пространственной отдаленности этихъ спеціалистовъ. Послѣ того, какъ я перешелъ въ лагерь интервенціонистовъ, я хотѣлъ содѣйствовать ихъ успѣху. Я возражалъ до самаго копца противъ того мнѣнія, будто «лойяльпые» русскіе, руководимые союзниками и получившіе отъ нихъ оружіе и деньги, смогутъ справиться съ большевиками. До самаго конца я продолжалъ твердить, что безъ отправки крупныхъ воинскихъ силъ со стороны союзниковъ все предпріятіе обречено на неудачу, и что мы сможемъ извлечь изъ «лойяльныхъ» русскихъ лишь то, что мы сами имъ дадимъ.

Я проповѣдывалъ глухимъ.

18. Интервенція союзниковъ и расколъ между большевиками и лѣвыми эсерами

Хотя союзники выступили только 4 августа, наше положеніе уже въ іюнѣ н іюлѣ стало становиться все невыносимѣе. Чѣмъ больше сгущались надвигавшіяся на нихъ опасности, тѣмъ энергичнѣе натягивали большевики поводья.

10 іюня въ Москву пріѣхалъ Беньи Брюсъ, чтобы забрать свою невѣсту, очаровательную балерину Карсавину. Онъ привезъ мнѣ кипу писемъ и первыя достовѣрныя свѣдѣнія изъ Англіи. Среди доставленной мнѣ корреспонденціи было также письмо отъ Джорджа Клерка, который завѣдывалъ военнымъ отдѣломъ министерства иностранныхъ дѣлъ и являлся помимо полковника Киша въ военномъ министерствѣ единственнымъ высокопоставленнымъ человѣкомъ, стоявшимъ на моей сторонѣ и признававшимъ, что мое мнѣніе о Рос сіи имѣетъ подъ собой основу. Брюсъ не оставилъ во мнѣ никакихъ иллюзій относительно моей непопуляр ности въ Англіи по поводу моего якобы болыпевицкофильскаго поведенія. Я узналъ отъ него, что въ мартѣ меня чуть было не отозвали въ Англію. Несмотря на сообщенныя мнѣ Брюсомъ невеселыя свѣдѣнія и короткость его визита, часы, проведенные мною въ его обществѣ, произвели на меня впечатлѣніе свѣжаго вѣтерка въ пустынѣ. Тому, кто, подобно мнѣ, былъ пять мѣсяцевъ отрѣзанъ отъ міра, казалась праздникомъ возможность получить аутентическія свѣдѣнія изъ Англіи и о западномъ фронтѣ. Карсавина и Брюсъ добрались послѣ ряда приключеній до Мурманска. Они уѣха ли безъ большевицкихъ паспортовъ, я больше не былъ въ состояніи услужить своимъ друзьямъ.

Тоскливо тянулся іюнь. Я чувствовалъ себя, быть, можетъ потому, что моя совѣсть была не совсѣмъ чи ста, окруженнымъ какой-то атмосферой подозрѣнія. Троцкій не хотѣлъ обо мнѣ больше ничего слышать.. Въ разговорахъ съ Чичеринымъ, Караханомъ и Радекомъ, съ которыми я продолжалъ почти ежедневно встрѣчаться, мы избѣгали затрагивать существенные вопросы. Одновременно съ перемѣной въ отношеніяхъ къ намъ большевиковъ, измѣнилось и наше матеріалъ ное положеніе. Становилось все труднѣе раздобывать свѣжее мясо и зелень, и не будь консервовъ, которыми насъ снабжалъ американскій Красный Крестъ. намъ пришлось бы почти голодать.

Гиксъ служилъ посредникомъ между мной и врагами большевиковъ. Они были представлены въ Москвѣ такъ называемымъ центромъ, имѣвшимъ лѣвое и правое кры ло, а кромѣ того, Лигой Спасенья Россіи, созданной Са вилковымъ. Между этими двумя организаціями происходили постоянно распри. Центръ находился въ тѣсной связи съ бѣлыми арміями на югѣ Россіи, генералы коихъ, относились недовѣрчиво къ Савинкову. Я получилъ, въ то время письмо отъ генерала Алексѣева, въ которомъ онъ заявлялъ, что скорѣе согласился бы дѣйствовать со вмѣстно съ Ленинымъ и Троцкимъ, чѣмъ съ Савинковымъ и Керенскимъ. Оба контръ-революціонныхъ органа были единодушны лишь въ одномъ отношеніи — оба желали получить отъ союзниковъ помощь деньгами и оружіемъ. Мнѣ приходилось соприкасаться съ нѣкоторыми изъ ихъ вождей, такъ, напримѣръ, съ выдающимся представителемъ русской интеллигенціи Петромъ Струве, который, въ бытность свою соціалистомъ, помогъ Ленину редактировать первый манифестъ, и сь прежнимъ товарищемъ министра Михаиломъ Федоровымъ. Оба эти человѣка стояли, какъ характеры и друзья союзниковъ, внѣ, всякаго упрека. Я былъ все же чрезвычайно остороженъ въ своихъ словахъ. Офиціально мнѣ еще не было сообщено, что англійское правительство рѣшилось на вмѣшательство въ русскія дѣла. Я окончательно солидаризировался съ бѣлыми лишь по полученіи формальнаго извѣщенія моего правительства о принятомъ имъ рѣшеніи.

Иначе держали себя французы, которые не дѣлали ни малѣйшаго секрета изъ того, что оказывали финансовую поддержку Савинкову. Они пообѣщали ему больше, чѣмъ могли дать. Они подавали фантастическія надежды на мощное военное вмѣшательство двухъ дивизій въ Архангельскѣ и нѣсколькихъ японскихъ дивизій въ Сибири. Мужество и предпріимчивость бѣлыхъ возросли. 21 іюня они убили большевицкаго комиссара по дѣламъ печати Володарскаго, когда тотъ возвращался съ какого-то собранія на Обуховскомъ заводѣ. Большевики отвѣтили на это рѣчью предсѣдателя петербургской чека Урицкаго, преисполнеппой рѣзкихъ нападокъ на Англію, обвиняя ее въ организаціи этого убійства, и разстрѣломъ содержавшагося подъ арестомъ въ Кремлѣ командующаго Балтійскимъ флотомъ адмирала Щастнаго. На судебномъ разбирательствѣ по дѣлу Щастнаго Троцкій выступилъ въ особо рѣзкомъ тонѣ. Начинался терроръ.

Я отправился къ Чичерину, чтобы протестовать противъ обвиненій, возводимыхъ Урицкимъ на Англію. Онъ держалъ себя уклончиво, отдѣлываясь полуизвиненіями, полуотговорками. Это-дс, конечно, чрезвычайно прискорбный инцидентъ, но мы не должны ему изумляться, разъ мы не желаемъ соблюдать нейтралитета въ русскихъ дѣлахъ. Россія хочетъ наслаждаться плодами купленаго столь дорогой цѣной мира, она хочетъ, чтобы ее оставили въ покоѣ. Онъ чрезвычайно любопытно отозвался, между прочимъ, о Троцкомъ, который все проповѣдуетъ одну войну за другой.

— Прямо удивительно, — сказалъ Чичеринъ, — до чего солдатчина бросилась въ голову Троцкому. Въ мартѣ Ленину пришлось пустить въ ходъ все свое вліяніе, чтобы удержать его отъ войны съ Германіей. Теперь опять-таки только холодная разсудительность Лепина служитъ препятствіемъ къ тому, чтобы Троцкій не дошелъ до объявленія войны Антантѣ.

Хотя союзники пока еще ограничивались бѣгомъ па мѣстѣ, чувствовалось, что наша московская эпопея подходитъ къ концу. Всѣ мы какъ-то чувствовали себя не въ своей шкурѣ. Денисъ Гарстинъ, получившій предписаніе явиться къ генералу Пулю въ Архангельскъ, уѣхалъ тайкомъ, такъ какъ невозможно было раздобыть для него большевицкій паспортъ. Онъ охотно остался бы съ нами и уѣхалъ въ чрезвычайно подавленномъ настроеніи. Ему суждено было стать одной изъ первыхъ жертвъ нашей интервенціи. Единственнымъ свѣтлымъ пунктомъ являлась надежда на то, что союзники высадятъ такой многочисленный десантъ, что серьезное сопротивленіе со стороны большевиковъ окажется невозможнымъ, Даже Рейсомъ, который безъ всякихъ колебаній оставался вѣренъ своей политикѣ, былъ того мнѣнія, что пѣсенка спѣта, и сталъ готовиться къ отъѣзду. Но какія только приключенія ни ожидали еще насъ впереди, до того, какъ за нами захлопнулась дверь!

Особо отмѣченнымъ заслуживаетъ быть убійство германскаго посла графа Мирбаха, самое драматическое убійство современной исторіи, являвшееся однимъ изъ составныхъ элементовъ возстанія противъ совѣтской власти. Я былъ очевидцемъ этого убійства, такъ что могу описать всѣ детали этого событія.

Для того, чтобы разобраться въ этомъ драматическомъ происшествіи, необходимо запомнить, что послѣ октябрьской революціи лѣвые соціалисты-революціонеры участвовали въ правительствѣ наряду съ большевиками. Они занимали нѣсколько комиссарскихъ постовъ, оставались въ составѣ совѣтовъ и были довольно сильно представлены въ центральномъ исполнительномъ комитетѣ, который являлся верховнымъ правительственнымъ органомъ во время интерваловъ между всероссійскими съѣздами совѣтовъ. Правительственная власть являлась, такимъ образомъ, на протяженіи восьми мѣсяцевъ коалиціонной.

Въ отношеніи ненависти къ капитализму и имперіализму лѣвые соцiалисты-революцiонеры являлись, какъ партія, столь же крайними, какъ и большевики. Не отставали они отъ нихъ и въ смыслѣ рѣзкой критики союзниковъ. У нихъ была своя отличавшаяся отъ большевицкой, аграрная политика, но онп признавали совѣтскую конституцію и въ гражданской войнѣ, поддерживали большевиковъ. Наиболѣе успѣшными военачальниками перваго періода большеыицкой власти были даже два соціалиста-революціонера: прежній полицейскій офицеръ полковникъ Муравьевъ и поручикъ Саблинъ, сынъ владѣльца театра Корша. Но соціалистыреволюціонеры не являлись, подобно большевикам, сторонниками мира любой цѣной. Они рѣзко возражали противъ Брестъ-Литовскаго договора и не примирились съ нимъ, хотя остались въ составѣ правительства.

Ядро ихъ приверженцевъ было родомъ изъ Украины, гдѣ нѣмцы желѣзной рукой образовали правительство изъ подставныхъ лицъ и возстановили въ правахъ прежнихъ землевладѣльцевъ. Съ этимъ лѣвые соціалистыреволюціонеры примириться никакъ не могли. Они вели на Украинѣ, ожесточенную партизанскую войну противъ русскихъ землевладѣльцевъ и германскихъ оккупаціонныхъ властей, въ которой обѣ воюющія стороны старались перещеголять другъ друга въ звѣрствахъ. Приведенные въ отчаяніе страдаціями ихъ непосредственныхъ земляковъ, лѣвые соціалисты-революціонеры вели самую рѣзкую агитацію противъ жалкаго отвиливанія большевиковъ, которыхъ они называли лакеями Мирбаха. Такъ какъ офиціальная пресса чуть-ли не ежедневно оповѣщала о новыхъ эксцессахъ нѣмцевъ, ядовитыя издѣвательства лѣвыхъ соціалистовъ-революціонеровъ по поводу контраста между кроткими нотами протеста Чичерина и рѣзкими отвѣтами германскаго посла находили живой откликъ.

Основнымъ пунктомъ разногласій являлось то обстоятельство, что лѣвые соціалисты-революціонеры усматривали главную опасность для революціи въ нѣмцахъ, тогда какъ большинство или, вѣрнѣе, Лепинъ, ибо онъ одинъ только держался опредѣленнаго курса, не хотѣли предпринимать ничего такого, что могло бы угрожать съ трудомъ налаженному миру и больше опасались вмѣшательства союзниковъ, чѣмъ выступленій нѣмцевъ. Въ душѣ своей обѣ партіи были врагами какъ нѣмцевъ, такъ и союзниковъ. Курьезной стороной положенія являлось то, что большевики, офиціально возмущавшіеся дѣятельностью лѣвыхъ соціалистовъ-революціонеровъ на Украинѣ, тайкомъ снабжали ихъ средствами для веденія тамъ партизанской войны.

Второй существенной причиной разногласій между обѣими коалиціонными партіями являлась крестьянская политика. Сторонниками лѣвыхъ соціалистовъ-революціонеровъ въ деревняхъ были по преимуществу «кулаки». Большевики-же, желая укрѣпить свою позицію въ деревняхъ, а также въ интересахъ снабженія хлѣбомъ, образовали изъ бѣднѣйшихъ крестьянскихъ элементовъ особые комитеты бѣдноты и науськивали ихъ противъ болѣе зажиточныхъ «кулаковъ» и отложенныхъ послѣдними хлѣбныхъ запасовъ.

19. Съѣздъ совѣтовъ

Эти партійныя противорѣчія неизбѣжно должны были рано или поздно вылиться наружу. Лѣвые соціалисты-революціонеры строили фантастическіе планы низверженія большевиковъ и новой войны съ Когда 4 іюля открылся пятый всероссійскій вѣтовъ, положеніе было до того обострено, дилось ждать взрыва.

Несмотря на болыпевицкія манипуляціи на выборахъ, лѣвымъ соціалистамъ-революціоперамъ удалось провести около одной трети изъ общаго количества восьмисотъ делегатовъ, такъ что большевики, впервые съ ноября 1917 года, встрѣтились въ своемъ столь старательно просѣиваемомъ парламентѣ съ довольно внушительной оппозиціей.

Съѣздъ происходилъ въ зданіи московскаго Большого театра. Въ партерѣ, гдѣ нѣкогда возсѣдали ярые балетоманы и дамы московской плутократіи, расположились делегаты — направо отъ сцены большевицкое большинство, по преимуществу въ военныхъ курткахъ цвѣта хаки, налѣво оппозиція, среди нея немало характерныхъ фигуръ въ крестьянскихъ зипунахъ, людей, явно пришедшихъ, такъ сказать, отъ земли.

На сценѣ, на которой Шаляпинъ создалъ когда-то своего Бориса Годунова, сидятъ члены центральнаго ис полнительнаго комитета, полторы сотни интеллигентовъ. За длиннымъ столомъ, параллельно рампѣ, возсѣдаетъ президіумъ, и въ его центрѣ Свердловъ, выглядящій со своей черной бородой и сверкающими черными глазами, какъ испанскій инквизиторъ двадцатаго вѣка. По лѣвую его руку секретарь исполнительнаго комитета Афапасьевъ, незначительный молодой человѣкъ съ нервно мигающими глазками, и главный редакторъ «Извѣстій» Нахамкесъ, болѣе извѣстный подъ фамиліей Стекловъ. Рядомъ съ послѣднимъ предсѣдатель Петербургскаго совѣта Зиновьевъ, безбородый, съ высокимъ лбомъ, въ немь чувствуется интеллигентность, которой онъ по общимъ отзывамъ отличается. По правую руку отъ Свердлова размѣщены лѣвые соціалисты-революціонеры, бритые, хорошо одѣтые и, очевидно, принадлежащіе къ образованнымъ классамъ Камковъ и Карелинъ, затѣмъ Черепановъ и на крайнемъ концѣ трндцатидвухлѣтняя предводительница партіи Марія Спиридонова, скромно одѣтая, съ гладко зачесанными назадъ волосами и въ пенсне, которымъ она безпрестанно играетъ — живой портретъ учительницы Ольги изъ Чеховскихъ «Трехъ сестеръ». Ея слава восходитъ къ 1906 году, когда она, еще совсѣмъ юная дѣвушка, убила тамбовскаго вице-губернатора Луженовскаго. Выполняя порученіе, возложенное на нее партіей, она поджидала овою жертву зимой на перронѣ желѣзнодорожной станціи Борисоглѣбскъ и подстрѣлила Луженовскаго, когда тотъ выходилъ изъ вагона. Ей, однако, не удалось покончить съ собой — казаки потащили ее съ вокзала и изнасиловали. Затѣмъ она была приговорена къ смертной казни, но по молодости лѣтъ помилована царемъ, замѣнившимъ ей смертную казнь пожизненными каторжными работами. Сосредоточенный фанатичный взглядъ ея глазъ свидѣтельствовалъ о томъ, что перенесенныя ею страданія отразились на ея психикѣ. Въ качествѣ политической дѣятельницы она была несдержанна, не дѣловита, но пользовалась огромной популярностью. Для членовъ ея партіи она являлась идеальной фигурой.

Позади стола президіума усѣлись тѣсными рядами прочіе вожди исполнительнаго комитета. Здѣсь размѣстились подлинные вожди большевиковъ и важнѣйшіе народные комиссары, начиная отъ Троцкаго и кончая мрачнымъ, нервно вздрагивающимъ публичнымъ обвинителемъ Крыленко. Только Дзержинскій и Петерсъ, угрюмые матадоры большевицкаго правосудія, не желаютъ, очевидно, терять свое время на участіе въ съѣздахъ. Ленинъ, по своему обыкновенію, тоже запаздываетъ, но онъ еще появится своевременно, безшумно и незамѣтно займетъ свое мѣсто и окажется тутъ какъ тутъ, когда онъ понадобится.

Въ ярусѣ и на галлереѣ сидятъ друзья и приверженцы делегатовъ. Входъ разрѣшается только лицамъ, снабженнымъ спеціальными пропусками, и у каждой двери, въ каждомъ коридорѣ стоятъ группы вооруженныхъ до зубовъ красноармейцевъ. Въ царской ложѣ представители правительственной прессы, въ большой директорской ложѣ бенуара справа отъ сцены Лавернъ, Ромей, я и прочіе представители союзническихъ миссій. Надъ нами — къ счастью не визави, такъ что мы можемъ всецѣло концентрировать наше вниманіе на происходящемъ — представители германскаго, турецкаго и болгарскаго посольствъ.

Въ воздухѣ чувствуется напряженность. Въ первый день выступаютъ только, такъ сказать, второсортные делегаты. Аргументы развиваются въ точномъ соотвѣтствіи съ партійными доктринами. Лѣвые соціалисты-революціонеры концентрируютъ свои нападки на Брестскомъ договорѣ, комитетахъ сельской бѣдноты и смертныхъ приговорахъ. Въ своихь выпадахъ противъ мирнаго договора они ссылаются на сообщеніи о возмутительнѣйшихъ эксцессахъ германскихъ войскъ на Украинѣ. Большевики защищаются.

Рѣшительный бой происходитъ на слѣдующій день, когда съ обѣихъ сторонъ пускаются въ ходъ тяжелыя орудія. Въ началѣ Свердловъ эластично уклоняется отъ нападеній противниковъ, не оспаривая ужасовъ германской оккупаціи Украины. Онъ подчеркиваетъ только то обстоятельство, что Россія слишкомъ слаба для веденія войны. Менѣе удачна, его защита комитетовъ бѣдноты. �